Бердяев Николай Александрович
Теософия и антропософия в России

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

Николай Александрович Бердяев

Теософия и антропософия в России

   

I

   Течение того типа, который я хотел бы характеризовать, лишь условно можно назвать религиозной мыслью. Оно не имеет отдельных выдающихся представителей в русской литературе и его нельзя определить по одному какому-нибудь мыслителю. {Наиболее самостоятельным и талантливым теософическим писателем у нас является П Д. Успенский.
   } Мы не встретимся здесь с психологией индивидуальной мысли, [как у Булгакова и Мережковского], но постараемся вскрыть психологию мысли типической и безличной. Основателем теософического общества была замечательная русская женщина Е.П. Блаватская, но само теософическое течение не может быть названо характерно-русским, существенным для нашей религиозной мысли. И если я все-таки хочу говорить о теософии в характеристике типов религиозной мысли в России, то потому только, что теософия начинает играть значительную роль в русской духовной жизни, в культурном нашем слое, и роль ее несомненно будет возрастать. Теософия и ее главнейшая разновидность -- антропософия -- своеобразно преломляются в русской душе. Русский теософ по духовному складу мало походит на теософа немецкого или английского, и нередко можно открыть в нем черты апокалиптической настроенности, совершенно чуждой западной теософии и даже противоречащей основам теософической доктрины. Всматриваясь в религиозные искания нашего времени, потому уже нельзя пройти мимо теософии, что для известных слоев современного культурного общества легче всего перейти к религии на почве теософии. На теософическом пути требуется всего менее интеллектуальных жертв и отречений. Не нужно отказываться от навыков рациональной мысли, от культурных привычек, можно примирить всякие противоположности. Популярная теософия соглашается быть естественным дополнением к позитивной науке и позитивной культуре, расширением натурализма на новые планы. Теософия не представляет тип творческой религиозной мысли и, по-видимому, не претендует на творческое значение. Теософия боится творческих натур и отталкивает их от себя. Теософическая литература есть лишь популяризация древней мудрости, преемственно передаваемой через учителей. Теософия прежде всего ставит себе педагогические, а не творческие задачи. И трудно найти среди теософов творческих мыслителей. Средний уровень теософических книг очень невысок. Теософы боятся самостоятельной мысли и мало интересуются многообразным творческим процессом, который совершается вне их круга. Замкнутая кружковщина очень характерна для теософической и антропософической среды. И все-таки нужно сказать, что теософия отвечает каким-то очень глубоким потребностям современного человека, глубоко неудовлетворенного официальной наукой, официальной философией и официальной религией. Распространение теософии есть симптом кризиса официального знания, в основе которого лежала бы не отвлеченная философема, а конкретная мифологема. И теософия популяризует, нередко в сухой и скучной форме, великие мифотворческие знания былых времен. Теософия есть современный гностицизм, она хочет дать душе человеческой не религиозную веру и не отвлеченное научное знание, а целостное премудрое знание. Душа современного человека на известной ступени развития жаждет премудрого знания, не удовлетворенная ни наукой, ни религиозной верой. Но можно ли признать современную теософию, как она представлена в теософической литературе, высшим гнозисом?
   Если взять книги двух главных теософических писателей нашего времени, Анни Безант и Рудольфа Штейнера, то знание, которое там преподается, есть знание описательное, подобное географии или минералогии, добытое не творческими личными усилиями и не личными откровениями, а полученное через научение. Теософические книги по стилю своему и характеру ничего общего не имеют ни с книгами мистическими, ни с книгами философскими. На них не лежит печати личной творческой вдохновенности и личной творческой мысли. Теософические писатели, по-видимому, тщательно избегают иметь собственные мысли и идеи. Они хотят дать карту строения мира во всех его планах, дать чистое описание предметов и вещей. Там течет река, там стоит гора. По этому типу построена любая современная книга по теософии. Теософия как будто бы не стремится постигнуть смысл мира, разгадать его загадку, раскрыть конечное и последнее. В этом современная теософия подобна современной науке, но она описывает иные планы космоса, открывает более глубокие пласты. Проблемы происхождения мира и Божества, смысла мирового процесса не только не решаются, но и не ставятся в современных теософических книгах. Теософия есть лишь описательное, внешне наукообразное и эмпирическое знание космического строения и космической эволюции. Менее всего она есть познание смысла, творческое осмысливание бытия. Само наименование теософии оказывается неоправданным, так как познания Бога нет и даже имя Божье редко упоминается в современных теософических книгах. В этом так не походит современная теософия на теософию Я. Бёме и других великих теософов прежних времен, у которых было действительное богомудрие и богопознание. Если в современной теософии трудно найти Учение о Боге, то в современной антропософии не менее трудно найти учение о человеке. И теософия, и антропософия имеют Дело не с Богом и не с человеком, а с космосом. Теософия и
   антропософия не ставят вопроса о смысле космической эволюции, о ее начале и конце, ибо вопрос о смысле космической эволюции есть уже вопрос о Боге и о человеке, не выводимых из космоса, а в него привносящих свой свет. В конце концов теософия принуждена натуралистически обоготворять факт космической эволюции, не имеющей ни конца, ни начала, и требует от человека послушания неосмысленному для него процессу. Судьба человека не освещена светом богопознания, -- она подавлена фактом миропознания. Теософическое знание слишком ориентировано на естественные науки и требует лишь их расширения на другие планы бытия. Современная популярная теософия очень почтительна к науке, но почти совершенно игнорирует философию. От естественных наук заимствует она наивный реализм. Теософия не имеет своей гносеологии и некритически пользуется понятиями гносеологического наивного реализма. С легкостью переводит современная теософия сверхчувственное на чувственный язык и материализует духовное. И редко раскрывает она символическую природу материального. Вульгарное понимание теософии заражено совершенно некритическим материализмом. Популярное теософическое знание определяет себя как знание нетворческое, пассивно-описательное, как чистый эмпиризм. Это -- расширенный позитивизм. Теософия дает эклектический синтез урывков старого религиозного знания с урывками нового научного знания. Пафос теософии прямо противоположен всякому субъективизму и индивидуализму. В теософии ищет современный человек спасения от психологизма, от самопогруженности, от уединенного произвола. Соблазняет теософия обещанием соединить современного человека с древней мировой мудростью, ввести современную душу в цепь божественной мировой эволюции и божественной мировой иерархии. И для многих теософия есть единственный мост, по которому могут они перейти к духовной жизни, могут уйти от бездушной и бессмысленной жизни современного мира. Современная теософия не есть великое, но она связана с великим и на нее падает
   отблеск древней божественной мудрости. Это не может не соблазнять. Слишком велики духовные алкания в наши дни и слишком покинутым чувствует себя человек. Современный человек оторвался от истоков, и теософия обещает соединить его с [истинами] (истоками). Осторожно ведет теософия современного человека к древним истокам жизни, считаясь с навыками его мысли и с испугом души его перед всем чудесным и катастрофическим. И возрастающая популярность теософии не есть случайная и поверхностная мода, -- она обозначает глубокий процесс в духовной жизни нашего времени.
   

II

   Современная теософия, в противоположность возрожденному православию Булгакова или новому христианству Мережковского, идет снизу вверх, от современного сознания, современной науки к божественному сознанию, к духовному знанию. Теософия очень педагогична, она эволюционно воспитывает современного человека, не хочет отпугивать его. Популярная теософия рассчитана не на особенно высокий уровень. Она предназначена не для творческих людей, не для мыслителей и художников и не для святых, -- она улавливает среднюю культурную массу, обладающую духовными запросами. Теософия связана с оккультизмом, с древними оккультными преданиями и традициями. Но эзотерическое зерно ее остается скрытым, сама же она экзотерична. В современной теософической литературе образовался особый экзотерический эзотеризм. Метод теософии всегда духовно-эволюционный, а не Духовно-революционный, не духовно-катастрофический. Путь теософии -- безблагодатный путь, на пути этом ни один луч божественного света не падает сверху, все добывается снизу. В теософии нет ничего дарового, все трудовое, ничего по любви, все по справедливости. Нет ничего божественно дарового в теософии, и потому нет ничего даровитого. Душа человеческая обречена странствовать по космическим коридорам, и судьба ее -- подзаконная судьба, она должна изживать закон, который есть также и божественная справедливость. Теософическое сознание, в отличие от старо-христианского и ново-христианского сознания, есть решительный и крайний имманентизм и монизм. Теософия отождествляет Творца и творение, Бога и природу. Этот имманентизм и монизм получен от древнего религиозного сознания Индии, он чисто арийский и не принимает семитической религиозной прививки. Но имманентизм и монизм современной теософии носят характер эволюционно-натуралистический. Теософия, как система духовного знания, переносит законы натуралистической эволюции в иные планы и иные миры, в жизнь духа. Недаром Штейнер связывает себя так с Геккелем и хочет перенести Геккеля в миры иные. В философии Штейнера есть очень многое от натуралистического монизма, не философски-утонченного монизма Древса, а популярного естественно-научного монизма Геккеля. {См.: Steiner: die Philosophic der Freiheit. Книга эта очень характерна для определения философских истоков Штейнера.} И в любой популярной теософической книге можно открыть элементы вульгарного натуралистического монизма. В этом и теософия ищет центра вне человека и его глубины, она все объективирует и материализирует. Человеческий дух становится в рабскую зависимость от космической эволюции тысячелетий, от огромных промежутков времени. Теософически-натуралистический эволюционизм ведет к отрицанию непосредственной связи человеческого духа с Абсолютным. Теософия отрицает дуализм свободы и необходимости, духа и природы.
   Популярное теософическое учение о Карме есть учение о натуралистической эволюции неискупленной души, о странствиях души, которая тянет за собой бесконечные нити из прошлого. Карма есть закон природы, отождествлённый с законом божественной справедливости, натурализация божественных тайн. И восточное учение о Карме есть отрицание благодатной любви, творческой избыточности. Все происходит и все дается лишь в меру справедливости. Но божественная любовь не есть справедливость, в ней дается безмерно больше, чем по справедливости должно даваться. Это и есть тайна Христа, тайна избыточной, благодатной любви, которая разбойнику обещает сегодня же достижение Царства Божьего. Разбойник по справедливости и по необходимости не достоин быть со Христом и увидеть Царство Божье, ему нужно еще пережить тысячу мучительных перевоплощений. Теософия не хочет знать этой тайны Христовой, этого чудесного и благодатного освобождения от гнета прошлого, от власти времени, этого сокращения бесконечного времени в одно мгновение. Все в теософии основано на страшной и неотвратимой закономерности, она переносится в самую глубину божественной жизни. Кармическая судьба -- справедлива и закономерна, и она не знает прощения и пощады, не знает любви и свободы. Христианство же есть прежде всего религия любви и свободы, а не справедливости и закономерности. От восточной теософии, от учения о Карме веет кошмаром неискупленного прошлого, простирающего свои нити на бесконечное будущее. Для души человеческой нет выхода из бесконечной космической эволюции в абсолютную божественную жизнь. Между мной и Богом всегда лежит бесконечная эволюция бесчисленных миров. Человек остается во власти плохой бесконечности развития. Нет благодатного освобождения, преодолевающего всякое время выхода в абсолютную, божественную жизнь. Мистерия искупления не совершается над душой. Вечно, бесконечно должна блуждать Душа темными коридорами, изживая свою Карму. Это -- плохая бесконечность природного порядка, перенесенная и на божественную жизнь. Старое христианское сознание знало конец, исход, победу над временем, рай и ад, за которыми нет уже природного эволюционного процесса. Ад и был той дорогой Ценой, которой откупались от кошмара плохой бесконечности перевоплощений, бесконечных эволюции. Но лучше (даже) вечный ад, чем этот бесконечный процесс. В религиозном сознании Индии огромную роль играла жажда освобождения от кошмара бесконечных перевоплощений. Блаженство в божественной любви или мука в божественном огне, но непременно конец в божественном, а не бесконечность в природном. В самом аде есть (как бы) божественная абсолютность. В этом старом христианском сознании есть ограниченность поля зрения, но есть и великая правда выхода из природного порядка в божественный порядок. Теософия же не знает эсхатологии. Ее имманенгизм -- натуралистический, а не божественный. И для теософии Бог еще дальше от человека, чем для трансцендентной догматики Церкви. Но это -- дистанция бесконечной природной эволюции. В популярной теософии совсем не решен вопрос о времени и вечности, об относительном и абсолютном. Вечность и абсолютность натурализуются, приспособляются к этому миру. В учении о перевоплощении есть великая истина. Карма есть закон природной жизни души. Теософия глубже проникает в строение космоса и его развития, чем традиционная церковная метафизика. Но природная истина о перевоплощении в христианстве изменяется, преображается, искупляющая благодать меняет последствия натуралистической эволюции душ, время сокращается и может быть сгущено в мгновении. Разбойник, обратившийся ко Христу, в одно мгновение изжил больше, чем изживается в бесконечных космических эволюциях. И мистика всегда знает эту победу над временем и над миром, так как она обращена к глубине божественной жизни. Этого не знает оккультизм, обращенный к бесконечности космической жизни.
   

III

   Теософия, имеющая свои истоки в Индии, на Востоке не христианском, не избирает единичного неповторимого, не знает тайны лика, лика Христа и лика каждого человека. Для теософического сознания ничто не единично, все бесконечно повторяется, Христов много, лик человеческий дробится на множество. Восточная теософия не есть откровение о "я", о человеке. {Достаточно прочесть книгу Брамана Чаттерджи "Сокровенная религиозная философия Индии", Суами Бивекананда "Философия Йога", "О Раджа-Йоге" или "Голос Безмолвия", чтобы убедиться в истинности этого положения.} Она знает лишь безличный, нечеловеческий дух, единое. Но безликий пантеизм соединяется в ней с космической множественностью, с многократной повторяемостью. Персоналистическая метафизика совершенно чужда теософии. Древняя религиозная и философская мудрость Индии в современной теософии популяризируется и упрощается. В индусском богосознании есть что-то невыразимое на нашем языке, не переводимое на наши европейские понятия. Бытие и небытие совсем не то значат в индусской мудрости, что в нашей европейской философии. Теософия же приспособляет мудрость Индии к современному языку и современным понятиям и этим упрощает ее. Но все же чувствуем мы, что древней Индии чужда христианская истина о личности, о человеке. Это -- первоначальная стадия религиозного откровения Единого. И лишь единое и неповторимое явление Христа открывает единственность и неповторимость всякого лика человеческого. Восточная теософия не знает Богочеловека. Для теософии человек есть лишь орудие космической эволюции, он преходящ. Человек складывается в космосе из разных оболочек, из осколков планетарных эволюции. И так же разлагается человек на составные части. Слагается и разлагается и Христос. Нет неразложимого, изначального и вечного лика, божественного образа. Теософия не знает Перво-Адама, Перво-Человека, предшествующего космической эволюции и невыводимого из нее. Я. Бёме учил о Перво-Адаме и связывал его с Новым Адамом -- Христом. Его теософия была христианской. Христология и антропология неразрывно между собой связаны, это две стороны одной и той же истины. Наше учение о человеке целиком зависит от нашего учения о Христе, они совершенно подобны. И вот неверная христология в современной теософии, представляющая огромный шаг назад по сравнению с теософией Я. Бёме, порождает и неверную антропологию. Религиозной антропологии нет в теософическом типе мысли. Теософия знает человека и Христа лишь опрокинутыми в космическую жизнь, в космическую эволюцию. А в космической эволюции все слагается и разлагается, не улавливается ничто единичное и неповторимое. Единичный и неповторимый лик пребывает в Боге, а не в мире. В Боге, а не в мире нужно увидеть и Христа, и человека. И поистине человек через Христа -- Абсолютного Человека -- пребывает в самых недрах Св. Троицы. Человек изначален, предмирен, он больше мира и мировой эволюции и не может быть ее орудием. В эволюции мира слагаются и разлагаются лишь внешние оболочки человека, а не его единый и неповторимый лик, не его образ Божий. Так должна учить христианская теософия, очень отличная от той, которая преподается в современных теософических книгах. Но Бог все убегает и отдаляется от теософического сознания, Он достижим в конце космической эволюции, которая не имеет конца. Теософическое сознание, целиком обращенное к космической эволюции, не знает конца, не знает божественной вечности. Знание конца или бесконечности актуальной есть то же знание, что и знание единоличного. Плохая бесконечность и плохая повторяемость -- одной природы. Теософия верно учит о сложности и многосоставности человека, о связи его судьбы с космической эволюцией, об оболочках человека. Но беда в том, что для теософии я человеческое является последним в конце длинного эволюционного процесса, оно прилагается к другим составным частям. Теософический имманентизм не освобождает человека и не приближает его к Богу. Бог совсем не имманентен человеку, не в глубине его, Бог отделен от человека космической эволюцией. И является новая трансцендентность, трансцендентная человеку, бесконечная и отдаленная космическая эволюция.
   

IV

   Современное теософическое течение возникло во второй половине XIX века, в эпоху господства в Европе позитивизма и материализма, когда забыл человек о древней религиозной мудрости и оторвался от всякого священного предания. Покинутому человеку начало казаться, что за ним зияющая пустота, что ничего не получил он в наследство и все должен добыть собственным черным трудом. Передовое западное человечество перестало себя чувствовать христианским. Оно должно было пройти через расщепление и отпадение. Когда затосковала опустошенная душа европейского человека и ощутила духовный голод, она стала ждать света с Востока. На Западе как бы иссякли истоки духовной жизни, и взоры ищущих духовной жизни обратились к древней колыбели священной мудрости, к Индии. Тяжелые воспоминания прошлого и предрассудки настоящего мешали европейскому человеку XIX века, утерявшему веру, вернуться к христианству, скорее соглашался он принять буддизм или браманизм. Восточная теософия вошла в духовную жизнь западного человечества в очень подходящий для нее момент. Почва была разрыхлена. Западный человек, ощутивший духовную жажду, не ставил теософии никаких условий, связанных с христианством и с христианским откровением о личности человеческой. Он утерял свое специфически христианское откровение и не мог противопоставить его дохристианским откровениям Востока. Теософия, пришедшая с Востока, сразу же сумела приспособиться к научному сознанию европейского человека XIX века, к современному эволюционизму, к современному признанию закономерности и отрицанию чуда. Теософия объявила, что в христианстве есть та же истина, что и во всех религиях, и что нет религии выше истины. Отступнику христианства теософия делает приемлемым само христианство, обезвреживает его. Но за последние десятки лет произошли радикальные изменения в духовной жизни как Западной Европы, так и России. Мы стоим под знаком религиозных исканий, религиозного возрождения. Не только о материализме, но и о позитивизме нельзя уже серьезно говорить. {(Это написано до русской революции, в которой обнаружился новый расцвет материализма).} Философская мысль делается все более и более метафизической. Наука переживает серьезный кризис, с одной стороны -- расширяется и разбивает искусственные границы, с другой стороны -- занимает более скромное и надлежащее ей место. Человек делается религиозно смелее, и смелость свою проявляет прежде всего в том, что опять дерзает быть христианином, обращается к исконным своим духовным богатствам. Дух человеческий обращается к христианским темам, и не может его уже удовлетворить безличное откровение Востока. В самой теософии происходит процесс изменения. Блаватская относилась отрицательно к христианству. Современные теософы стараются смягчить это отношение, они все более и более вводят в теософию христианские темы и настроения. Теософия движется с Востока на Запад. И сам христианский Запад начинает припоминать свои забытые западные предания, связывающие его непосредственно с мудростью Греции и Египта. Начинает выявляться западная оккультная традиция, противоположная восточной оккультной традиции. Обнаруживается существование христианского эзотеризма. На этой почве произошло отделение антропософии от теософии и выявилось штейнерианское течение. Распря антропософии с теософией, штейнеровского течения с безантовским течением не так случайна и мелочна, как это может показаться на первый взгляд. Этот раскол глубоко симптоматичен и характерен для духовной жизни нашего времени, и необходимо присмотреться к этому движению теософии в сторону христианства и откровения о человеческом я. Внутри самой теософии совершается христологизация и антропологизация. И это особенно чувствуется в русских рецепциях теософии. Но можно ли у Штейнера и штейнерианцев найти откровение о человеке?
   Р. Штейнер утверждает свою теософию как западную и христианскую и, в отличие от теософии восточной, ставит ее под знак Христова импульса. В последние годы Штейнер особенно настаивает на своеобразии своего пути. Восточная теософия -- до космического действия Христова импульса, до откровения о "я". Но бóльшую часть популярных теософических книг Штейнера с трудом можно отличить от теософических книг А. Безант и других восточных, дохристианских теософов. В книгах Штейнера очень мало можно найти его собственного, в них безлично изложено обычное, традиционное теософическое учение. Все то же учение о космической эволюции с еще сильнее выраженной печатью натурализма, то же учение о планах, о сложном и составном человеке, то же учение о Карме и переселении душ, тот же безблагодатный путь неискупленной души, каждый шаг добывающей тяжелым трудом совершенствования. Одна из лучших книг Штейнера, "Путь к посвящению", написана так, как будто бы Христов импульс не действует в мире. В ней преподается обычная практика восточной йоги. Только в последние годы, когда Штейнер из теософа обратился в антропософа, начинают звучать другие ноты. {Из всего напечатанного Штейнером для продажи наиболее раскрывает его гностическую христологию "Die geistige Führung des Menschen und der Menschheit".} Христианский оккультизм как будто бы побеждает оккультизм восточный. Но и в выявленной антропософии, принявшей свое имя от человека, так же трудно найти человека, как и в теософии. Правда, для Штейнера вся наша солнечная система и вся ее эволюция стоят под знаком Человека, вся она есть большой Человек. Но радости от этого мало. Все-таки тонет человек в бесконечном процессе прошлого и будущего, все-таки порабощен человек слагающей и разлагающей власти времени, не имеет точки опоры в вечности, в Боге, глубже всего, что совершается в мире тварном. Человек -- средство мировой эволюции, точка пересечения космических вихрей и течений. И для антропософического сознания личность человеческая приобщается к абсолютному бытию лишь через мировую эволюцию, через цепь кармических перевоплощений. Сама космическая эволюция изменяется в силу действия Христова импульса, начинается новая космическая эпоха, в которой все уже идет по-иному, чем до Христа. Но сам Христос есть лишь космический агент, лишь момент космической эволюции. Штейнер видит Христа лишь опрокинутым в космос и не видит в Боге, в Божественной Троице. Его Христос -- натуралистический, он открывается в химии. Христианство в антропософии есть откровение космическое, а не божественное. Антропософическое учение об имманентном действии Христова импульса в человеке заключает в себе несомненную и глубокую истину, но оно не доходит до последнего и конечного, до божественного первоисточника, оно остается в середине тварного мирового процесса. Отношение к Христу в антропософии не религиозное и не мистическое, а исключительно оккультическое. Но чистый оккультизм бессилен увидеть Единый Лик Христа, для оккультизма он дробится в мире. Также бессилен чистый оккультизм увидеть единый лик человека. Ибо и Лик Христа, и лик человека в Боге пребывает, а не в мире имеет свою основу. Вот почему оккультическая ориентировка жизни, не соединенная с ориентировкой религиозной и мистической, утверждаемая в исключительности, отрицает творческую оригинальность и самоценность личности, не понимает человеческой гениальности и величия. Все регулируется и направляется скрытыми космическими агентами, нет ничего творчески-свободного. И теософия, и антропософия угашает страстную человеческую природу, дионисически-страстные истоки творчества. Отрицается все свободно-волевое, иррациональное. Нет той свободы и самостоятельности человека, которая утверждается тайной, ограничивающей оккультное познание. Тайна погружает в неизъяснимую глубь божественной жизни. Отрицание тайны в оккультизме всего водворяет в бесконечную середину мирового процесса. Тайна божественной глубины защищает человека от распыляющих космических ветров. Но нужно признать, что в последнее время в штейнерианстве все более и более раскрывается истина о "я".
   

V

   Вокруг оккультизма накопилось много шарлатанства и мистификации -- слишком безответственна была вся эта скрытая и таинственная сфера человеческой жизни. И до сих пор еще к этой сфере существует недостаточно серьезное отношение в научных и философских кругах, почитающих себя хранителями ценностей европейской культуры. Отношение это может быть названо не только несерьезным, но и легкомысленным. Ибо поистине легкомысленно относиться с насмешливым отрицанием к тому, чего не знаешь, чего не испытал и к суждению о чем не подготовлен. Официальные ученые и философы пропитаны самыми жалкими суевериями и предрассудками. Ведомый им и признаваемый ими мир есть лишь прагматически создаваемая ими и прагматически нужная им действительность. Целые планы космической жизни были закрыты для европейского обыденного научного и философского сознания в силу особого прагматизма незнания, который может быть установлен наряду с прагматизмом знания. Человеку на известной стадии его духовного развития не только не нужно было, но и опасно было знать некоторые космические силы и тайны. Он был защищен незнанием до известного возраста своего. Это христианство закрыло от человека иерархию природных духов, освободило его от ужаса перед языческой демонологией и тем открыло человеку возможность стать духовно на ноги. В дохристианском языческом мире человек был порабощен демонами природы. Этим закрытием на ключ внутренней жизни природы, вогнавшим великого Пана в скрытую глубину, христианская Церковь механизировала природу и сделала возможным науку и технику XIX века. Человек был отделен от внутренней жизни космоса и водворен на ограниченную территорию природной и социальной жизни. В этом смысл позитивизма. Но мир и человек вступают в тот возраст своего существования, когда незнание становится опасным и оставляет человека беззащитным. Человек начинает ощущать себя и сознавать себя космическим существом, жителем великого космоса, безмерного по своей глубине и широте. Человек выходит из ограниченного провинциализма своего существования на внешней оболочке земли. И если раньше опасно было человеку слишком много видеть и слышать, чтобы не быть ослепленным и оглушенным, то теперь опасно становится не видеть и не слышать, ибо неизжитые и неизведанные космические энергии со всех сторон наступают на человека и требуют с его стороны зрячей, мудрой активности. [Огромное и] серьезное значение теософических и антропософических течений я вижу в том, что течения эти обращают современного человека к тайнам космической жизни, расширяют познание на все планы космоса. Теософический тип мысли ставит не антропологическую, а космологическую проблему. К этой проблеме не обращено [ни православное сознание Булгакова, ни] христианское сознание [Мережковского], ибо сознание [их] боится гностицизма и отвращается от всякого тайноведения. [Только] в оккультизме можно найти истинное знание о том, что материальный, отвердевший предметный мир есть временный Момент космической эволюции, а не что-то абсолютно устойчивое и неизменное. Не только для реализма, но и для идеализма кантовского типа весь этот замкнутый и закономерный материальный природный порядок отождествляется с природой, с космосом, и границы его непреложны и неизменны, нет выхода в другие планы космоса и никакие энергии из других планов не притекают в этот замкнутый и закрытый мир. Лишь сознание теософического типа ощущает таинственное распластование космоса, перелив космических энергий из одного плана в другой, переходящий характер того синтеза природного материального мира, который научное сознание принимает за вечный и непреходящий, с которым и религиозное сознание слишком тесно себя связывает. Так, например, Акаша-Хроника, Летопись мира, ясновидческое чтение отпечатленной на космосе памяти о космической истории -- снимает искусственные грани, отделяющие известный период космического процесса, столь часто представляющийся вечным материальным миром, от предшествующих периодов, в которые не было еще такого физического уплотнения, наше воплощение земли от других ее воплощений. {См.: Штейнер. Из летописи мира.} Беда лишь в том, что, например, у Штейнера в Акаше-Хронике мир как бы дематериализуется, а само духовное знание материализуется. Повествуется не о духовном мире, частным феноменом которого является наш материальный мир, а о внешней, эмпирической эволюции этого материального мира, уплотняющегося и разжижающегося. Тайноведение у Штейнера производит впечатление не интуитивного знания, не целостного проникновения в тайны бытия, а аналитического анатомирования бытия. Такое ясновидение должно видеть трупность мира. Все органически-целостное разлагается. Все грани стираются, все планы перемешиваются. Это соответствует какой-то стадии космического процесса. Но ясновидческое созерцание трупности, порожденной космическим разложением и распластованием, развоплощением и распылением, может заразить трупным ядом, если не противопоставит человек этим процессам своего целостного лика и образа, уходящего в глубину самого божественного бытия. Необходимо вступить на путь духовного познания космоса, но необходимо сохранить человека в этих космических вихрях. Человек призван быть активным творцом в космической жизни, а не пассивным орудием космического процесса, смысл которого чужд и неведом ему.
   

VI

   Теософический тип мысли не обращен к истории и к историческим задачам. В теософии и антропософии отсутствует понимание значения социальных вопросов. Штейнер очень считается с проблемами Геккеля, но совсем не считается с проблемами Маркса. Для него дух XIX века есть дух естествознания. Но с большим правом можно было бы утверждать, что Дух XIX века есть дух социологии. Можно даже сказать, что в XIX веке теология была заменена социологией, все мышление было окрашено в социологический цвет и в социальности искали конечного смысла жизни. Преодоление Маркса не менее великая задача, чем преодоление Геккеля. Маркс был гениальный человек, в то время как Геккель -- посредственный популяризатор, и монизм его оскорбительно плоский. Но ни у Штейнера, ни у других теософов нельзя найти понимания огромного, прямо религиозного значения социальной проблемы для современного человечества. Весь смысл теософии -- в ее подходе к космической проблеме, и с этой стороны можно было бы пролить свет на проблему социальную. Социологическое сознание оторвало человеческую общественность от космической жизни и замкнуло ее на поверхности узкого пространства земли. Все социальные утопии земного всеблаженства неосуществимы и жалки именно потому, что они хотят устроить социальную судьбу человечества независимо от устройства всего огромного космоса, силы которого воздействуют на социальную жизнь и входят в нее. Общественность есть внутренне-космическое явление, и должна быть постигнута связь общественности с космосом. Так можно прийти к постановке проблемы космической общественности, мирового общения. Но теософия не делает этого и в сфере мысли общественной остается элементарной и наивной. Проблема общественности для теософии подменяется проблемой совершенствования душ. В теософии есть неприятная нравоучительность, которая делает весь путь теософический нетворческим. Социальное и историческое творчество подменяет теософия совершенствованием и эволюцией и на самое постановку социальных и исторических задач отвечает истиной об изживании Кармы и кармических перевоплощений. {(Более) социальный характер носит французский оккультизм Фабра д'Оливе, Сент Ив д'Альвейдра и др.}
   Трудно соединить творчество с йогической практикой, проповедуемой и теософами. Вступающий на "путь" умирает для творчества. В теософическом пути нет внутреннего сдвига в человеке, нет истинной духовной свободы. Как ни восстает теософия против всех традиционных религиозных авторитетов и против всякой веры, как экзотерики, сама она удерживает принцип авторитета и требует от человека слепой веры. Авторитет учителей и вера в учителей -- это ведь базис теософического пути. Ученик должен верить тому, чего он (еще) не знает, а знает обычно он очень мало, много знает лишь учитель. Ясновидческое чтение Акаши -Хроники в памяти мира есть свободное знание. Но благоговейное чтение книжки "Акаша-Хроника", написанной Штейнером с боязнью перепутать и смешать Сатурна с Юпитером, не есть свободное знание, оно скорее напоминает авторитарную веру. Беда в том, что путь Штейнера и путь штейнерианцев мало имеют между собой общего. Путь Штейнера есть путь гнозиса, путь же штейнерианцев есть путь веры. Теософия и антропософия восстают против церковной веры, как детского состояния, но они сами требуют веры низшей по своему качеству. Нельзя требовать веры в оккультного учителя-человека, равной вере в Христа-Богочеловека. Некритическое, покорное отношение к учителю рекомендуется как метод, как дисциплина и путь к посвящению. Само теософическое учение предлагают принять сначала авторитарно, на веру, без критики и проверки собственным опытом и обещают, что со временем все это будет узнано автономно и опытно. Но почему же в таком случае свысока смотрит теософия на требование авторитарной веры в учении церковном? Между человеком и Богом, человеком и миром становится ряд учителей, целая сложная иерархия. Тут мы подходим к самому интересному для моей Цели вопросу о роли и значении теософического и антропософического течения в России, о типе мысли и психологии русских теософов и антропософов. Меня интересует не анализ теософической доктрины и не рассмотрение всех теософических схем, а раскрытие основных черт теософического мышления и переживания бытия.
   

VII

   Теософическое общество носит международный характер. Не без остроумия сравнивают теософию с воляпюком. В современной теософии нет никаких следов творческой национальной мысли и творческого национального опыта. Это одна из причин удивительной бесцветности теософических книг, отсутствия в них темперамента. Теософические идеи бескровны, и в них так же мало жизненного цветения, как и в языке воляпюке. Антропософическое общество эмпирически и случайно связано с Германией, но по существу оно такое же международное, как и теософическое. Некоторые связывают Штейнера с германским духом. Но в штейнеровской теософии не чувствуется того жизненного творческого вдохновения, которое может быть связано лишь с национальным духом, с соками народного бытия. На всей теософической литературе лежит печать мертвенности интернациональных схем, географических карт бытия. Теософия обескровливает. Популярные теософические книжки имеют формальное сходство с популярными социал-демократическими книжками. Это не свободное творчество, а "партийная", "кружковая" литература для пропаганды. Свободное творчество явно подчинено этим партийным, кружковым, пропагандистским целям. Теософическая литература ничего не может внести в национальные духовные культуры, она не участвует в творчестве народных духов. Теософия много говорит о расах, но эти расы мало имеют общего с кровными историческими расами. Теософия вырабатывает космополитические, интернациональные типы, кочующие из страны в страну, из города в город в поисках научения. И легче всего улавливает теософия души, претерпевшие в жизни серьезное банкротство, оторвавшиеся от своей страны и своего народа. Трудно теософу активно участвовать в духовной жизни своего народа и в его единственной исторической судьбе. Теософ обычно делается нейтральным, он не делает волевого избрания, ему воспрещена та избирающая любовь, которая всегда есть пристрастие. Это есть процесс обескровливания, угашения страстной человеческой природы. Все более и более непосредственное восприятие бытия заменяется восприятием схем бытия. Исчезает всякая непосредственность и является вечное опасение, чтобы переживание и жизненная оценка не разошлись с учением, с доктриной, с научением учителя. Особенно это чувствуется в русских теософах и антропософах, легко превращающихся в существа отвлеченные, в бескровные и бесплотные тени. Слишком прирученными и покорными они становятся, слишком пассивными и боязливыми в отношении ко всякому произвольному спонтанному творчеству. В этой популярности теософических и антропософических течений в России чувствуется женственность русской души, искание мужественных организаторов на стороне, вовне, на западе, в Германии, неспособность собственными силами организовать свою душу. Штейнерианская дисциплина особенно популярна у русских хаотических душ. Русский Логос не проникает в хаос русской души. Организующее, дисциплинирующее, светоносное начало русская душа ощущает (как бы) трансцендентным себе, имеющим пребывание где-то вдали. Русские теософы и антропософы [совсем не имманентны по складу своего душевного опыта, они совершенно трансцендентисты, они] ищут центра не в своей глубине, а на стороне, вдали. Среди них есть немало "русских мальчиков", о которых говорит Достоевский, и это лучшие среди них. Много ниже стоит тот полукультурный слой, преимущественно состоящий из дам, который тянется к теософии по тем же теплопрохладным мотивам, которые влекут их к благотворительности, к нравоучениям, к маленьким чудесам личной жизни. В течении антропософическом есть большая напряженность и большая духовная глубина. Распространение в России популярных теософических и антропософических течений может сыграть [и] свою положительную роль, повышая средний духовный уровень. Теософическая мораль, проповедующая особый путь нравственного совершенствования, остается для большинства теософов главным притяжением. Трудно человек у вынести покинутость и предоставленность самому себе, а теософия говорит о посвященных и учителях, помогающих людям. Теософия дает дисциплину души, спасает от хаоса и разложения. Многие впервые от теософии получают посвящение в духовную и нравственную жизнь. Но широкое распространение теософических течений может быть препятствием на пути нашего национального самосознания и национального творчества. Восточная теософия есть типичное западничество на русской почве, в такой же степени западничество, как, например, марксизм или позитивизм. Но Россия должна, наконец, выйти из периода западничества, преодолеть и западничество, и славянофильство. Теософия не пробуждает имманентной духовной активности в русском человеке, не способствует религиозному освобождению личности. Но у более творческих и самобытных натур теософия своеобразно преломляется в русской стихии. Антропософия приобретает апокалиптическую окраску. Это можно наблюдать у А. Белого, быть может, самого большого творческого дарования в России, ушедшего на выучку к антропософии. А. Белый очень русский, и путь его очень характерный для русской души. Вряд ли штейнерианство может быть благоприятно для художественного творчества. Творчество предполагает преодоление Кармы и победу над ней, а не бесконечное изживание ее. Творчество предполагает дуализм мира духовной свободы и мира природной необходимости. Но А. Белый получает творческие импульсы в антропософии, он представляет явление исключительное.
   

VIII

   Положительное значение теософического течения вообще и у нас в России в особенности нужно видеть в обращении к гнозису, к расширенному и углубленному знанию, к знанию духовному. Гностицизм должен возродиться и навеки войти в нашу жизнь. Современная популярная теософия приоткрывает древние гностические учения в поверхностной и разжиженной форме, слишком приспособленной к среднему сознанию людей нашего времени. Но она постепенно подводит к новому открытию в наше время гнозиса, мудрого, софийного знания. Так антропософия в более боком, бёмевском смысле этого слова должна быть не чем иным, как раскрытием Софии, Божественной Премудрости в человеке, ее имманентным в человеке откровением. Мы должны воссоединиться с традициями теософии и антропософии Я. Бёме, поистине христианской теософии и антропософии. И еще дальше, и еще глубже должны мы воссоединиться с традициями эзотерического, сокровенного христианства. Но оплодотворение великими традициями Бёме и христианского гностицизма должно быть творческим, оно должно направить на путь совершенно нового, творчески-активного знания. Современные люди, ищущие Бога и божественной жизни, очень боятся мысли и знания, основное устремление их воли часто бывает совершенно антигностическим. Они допускают возможность лишь пассивного, отвлеченного знания. Они не могут принять знания как творческого акта, вносящего свет в жизнь мира, знания как бытия и жизни. Всякий магизм знания или отталкивает и пугает современного человека, или кажется ему ложью и шарлатанством. Но знание должно быть восстановлено в своих магических, миродержавных правах. Особенно у русских есть боязнь мысли в религии, почти гонение на мысль. Это связано у русских с исключительным признанием ценностей моральных. Русский человек, вступивший на религиозный путь, находится в исключительной власти культа святости, он верит только святости жизни и хочет только святости жизни. Гностицизм Вл. Соловьева кажется уже не русским и многих отталкивает. Путь моральный и путь святости признаются единственными путями к свету. И еще признается экстатический путь в русском мистическом сектантстве. Знание же представляется противоположным бытию. Но ведь истинное знание само есть бытие. Истинная мысль сама есть свет. Религиозная мысль сама уже есть религиозное дело. Гнозис есть органическая часть религиозной жизни. Жизнь преображается от света знания. Религиозное переживание, лишенное света знания, -- элементарное, зачаточное переживание. Современное стремление к первоначальной нераскрытости, невыявленности, простоте и элементарности духовной жизни, как к чему-то подлинному и настоящему, есть творческая слабость и самообман, отрицание смысла теогонического, космогонического и антропогонического процесса. Ныне боятся мысли и знания в религиозной мысли, как рационализации. Но боязнь эта сама есть проявление самого крайнего рационализма, для которого мысль и знание всегда рациональны, всегда отвлеченны, всегда бездейственны и безжизненны, Великие мистики не боялись знания, они видели в гнозисе не рационализацию, а богообщение и богодейство. Современный иррационализм, алогизм, адогматизм, современная боязнь света, презрение к мысли и нелюбовь к знанию есть лишь обратная сторона современного рационализма, рассудочности, позитивизма современного знания, деспотической власти современной позитивной науки. Из тисков этих нам необходимо выйти на свободу, к творческой мысли, творческому знанию, к гностическому свету, преображающему мир. Современная теософия не делает этого, но она косвенно расчищает в душах почву, подготовляет к этому средний культурный слой. С особенной враждой к религиозному знанию, к гностической мысли относятся представители не-христианских религиозных течений. Они особенно любят настаивать на совершенной иррациональности, невыразимости религиозных переживаний. Им импонирует моральная, жизненно-простая сторона религии. Иные из них готовы утверждать совершенно туманную, иррациональную, невыявленную, не знающую никакого имени мистику, легко смешивая опыт духовно-мистический с опытом душевно-психологическим. Всем этим течениям решительно должна быть противопоставлена светоносная религиозная мысль, творческий гнозис, откровение в человеке Софии-Божественной Премудрости, магия знания. Тот тип религиозной мысли и духовной жизни, к которому мы сейчас переходим, еще более убедит в значении активного религиозного знания.
   
   1916
   
   
   
   
   
   
   
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru