Бердяев Николай Александрович
А. Богданов. Эмпириомонизм. Статьи по философии

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

Николай Александрович БЕРДЯЕВ

А. БОГДАНОВ. ЭМПИРИОМОНИЗМ.
СТАТЬИ ПО ФИЛОСОФИИ
Издание С. Дороватовского и А. Чарушникова. Москва. 1904. Цена 80 коп.
ЕГО ЖЕ. ЭМПИРИОМОНИЗМ. СТАТЬИ ПО ФИЛОСОФИИ. КНИГА II
Издание С. Дороватовского и А. Чарушникова. Москва. 1905. Цена 70 коп.

   Богданов, автор выше помеченных книжек, выдает себя за представителя нового философского направления -- эмпириомонизма. Это новое направление, по его мнению, является углублением и завершением эмпириокритицизма, представители которого, главным образом, Мах и Авенариус. Признавая задачей познания описание данного в опыте, конечно, обобщающее и систематизирующее, эмпириокритицизм, по глубокому убеждению Богданова, неизбежно приходит к дуализму, к допущению двух в существе гетерономных областей опыта -- физического и психического. Хотя эмпириокритицисты, разлагая физическое и психическое на тождественные элементы, именно, рассматривая психическое как элементы, поставленные в отношение к нервной системе, физическое же -- как те же самые элементы вне этой зависимости, и в состоянии установить единство опыта по материалу, однако, они должны признать в опыте две принципиально различные, несводимые к единству закономерности -- закономерность физического и закономерность психического. Устранить этот дуализм, с которым ни в коем случае не может примириться наше познание, и поставить вместе с тем на место эмпириокритицизма новое направление -- эмпириомонизм и составляет задачу обеих книжек автора, особенно в статьях "Идеал познания" (книга I) и "Вещь в себе" (книга II).
   Для выполнения поставленной задачи Богданов прежде всего пытается дать точное определение понятий "физического" и "психического", выдвинуть на вид их основные, конститутивные признаки. Характерный признак физического он видит в объективности, общезначимости, психического -- в субъективности. А так как для него общезначимыми являются те пространственные и временные отношения, которые оказываются согласованными в опыте различных людей, то физическое для него представляет собою на деле не что иное, как социально-организованный опыт, психическое же -- индивидуальноорганизованный опыт. Это добытое определение "физического" и "психического" до известной степени, думает автор, бросает новый свет на указанный дуализм. Мы теперь уже знаем, пишет он, что две принципиально различные закономерности, находимые нами в опыте, вытекают одинаково из нашей собственно организации, что они выражают собой две биологически организующие тенденции, в силу которых мы выступаем в опыте одновременно как особи и как элементы социального целого; мы уже можем в настоящее время найти, изучая биологическую и социальную историю человечества, ответ на вопрос, почему таких тенденций две. Но, продолжает автор, достигнутого результата еще недостаточно для окончательного устранения дуализма, ибо проследить его генезис не значит уничтожить его. Недостаточно для этого, по его собственному заявлению, и другого приводимого им соображения, что в ходе развития индивидуально-организованный опыт обнаруживает тенденцию все более и более приспособляться к социальному, ибо непосредственный опыт приносит все новые и новые переживания и вместе с тем все новые и новые частные противоречия. Поэтому-то Богданов и приходит к необходимости провозгласить, что дуализм в самом опыте неустраним, и что полное и окончательное уничтожение его возможно лишь в области познания. В последней, по его мнению, требуется прежде всего признание психофизического или, точнее, психофизиологического параллелизма, допущение функциональной зависимости психического и физического, словом, допущение, что психический и нервно-физиологический ряды на деле представляют один процесс, не психический, не физиологический, а психофизиологический, который должно изучать тем же методом, что и физиологические явления, именно, энергетическим.
   Но, признавая две принципиально различные формы функциональной зависимости -- причинность и параллелизм, -- мы, пишет автор во втором томике своих философских статей, все еще получаем крайне дисгармоничную систему познания: грандиозный мир непрерывных причинных связей, к которому сбоку прилеплена ограниченная область отношений чистого параллелизма, и, чтобы сохранить полную независимость этой области, на границе её поставлен ангел старого позитивизма с огненным мечом, не допускающий никакой завоевательной попытки со стороны причинного познания. Поэтому для окончательной победы над дуализмом необходимо, по его мнению, показать тождество этих обеих категорий -- причинности и параллелизма. Сделать же это с его точки зрения не представляет никакого труда. В самом деле, для него все различие между двумя указанными категориями сводится к тому, что причинность представляет собой строгую функциональную зависимость предшествующих фактов с последующими, параллелизм же -- функциональную зависимость одновременных фактов, причем главным полем её приложения является отношение физиологического и психического: при наличии известного состояния нервных центров заключают к одновременному существованию определенных "фактов сознания", и наоборот. Но раз мы допустили, что физическое вообще есть не что иное, как результат группировки и систематизации сначала индивидуальной, а потом коллективной, то мы должны признать, что в частности физиологический процесс объективно представляет не что другое, как восприятие -- в психике других существ -- соответственного физиологического процесса. Так как, далее, такое восприятие в психике других людей неизбежно запаздывает по сравнению с психическим процессом, которому оно соответствует, то, строго говоря, и в параллелизме дело идет о последовательности, и, следовательно, нет по существу никакого различия между ним и причинностью. Таким образом, монистическое понимание всех явлений возможно, заключает автор, только на точке зрения панпсихизма, т. е. при допущении, что психическое, как более раннее, не просто параллельно физиологическому, а является его причиною, и не только его, но и всего физического, ибо последнее принципиально не отличается от физиологического. Правда, Богданов величает этот панпсихизм научным, признает его вполне отличающимся от обычного, именно, чрез то, что он причину неорганической природы видит не в психическом в строгом смысле слова, в смысле ассоциативной связи элементов, ассоциативно-организованной группировки их, а в непосредственно данном, эмпирически неопределенном, непосредственном опыте. Словом, здесь постулируется в опыте не два, как утверждалось раньше, а три типа связей, три группировки элементов-ощущений: 1) непосредственная, 2) ассоциативная -- мир психических явлений и 3) объективная -- мир физических явлений, причем физическое сообразно степени своей организованности является действием или отражением то первой, то второй группировки. Однако, так как такое допущение в опыте наряду с физическим и психическим еще чего-то третьего, не физического и не психического -- само собою понятно, просто фантастическое допущение, то мы должны признать, что различие между научным панпсихизмом Богданова и обычным падает, и что, таким образом, в лице эмпириомонизма мы имеем дело с самым наивным, старым, давно уже сошедшим со сцены панпсихизмом.
   Мы изложили в связи основное ядро учения Богданова, насколько было возможно сделать это по отношению к учению, покоящемуся на массе фантастических построений и противоречий. Как мы видели, результат, к которому привело Богданова его стремление к монизму, -- самый наивный панпсихизм; и, следовательно, все недостатки последнего присущи и эмпириомонизму. Не останавливаясь на вскрытии этих недостатков, мы здесь постараемся оценить те логические приемы, при помощи которых автор переводит нас от эмпириокритицизма к панпсихизму. Из предшествующего изложения ясно, что он достигает этого не путем действительной критики и углубления эмпириокритицизма, а путем внешнего слияния с последним совершенно чуждой ему точки зрения, результатом чего явились непримиримые противоречия. Допуская вместе с эмпириокритицизмом, что все наше познание есть описание данного в опыте, и, следовательно, приспособляется к последнему, Богданов позднее провозглашает, что только в области познания уничтожается неустранимый в опыте дуализм, и что, следовательно, опыт должен приспособляться к познанию. Вместе с эмпириокритицизмом Богданов сначала проводит резкую грань между "телом" и "восприятием тела" (книга 1-я, с. 17), между физическим и психическим, он даже ставит в заслугу эмпириокритицизму, что этот последний в противоположность имманентному идеализму не укладывает действительности в рамки психического, но признает психическое лишь за часть опыта. Однако в ходе своего исследования он опять-таки погружает физическое в область психического, определяя первое как социально-организованный опыт, то есть как определенного рода восприятие. Говоря иными словами, он возвращается к отвергаемому им раньше одностороннему идеализму, только в его наиболее грубой форме, в форме панпсихизма; достигает же он этого путем смешения психофизического параллелизма с психофизиологическим, путем подмены рассмотрения физического и психического как двух различных закономерностей, двух точек зрения изучения действительности, рассмотрением их как двух различных миров.
   Одним словом, Богданова захватил тот самый кризис позитивизма, и в частности эмпириокритицизма, который переживает наше время. Но в эмпириомонизме нашего автора он не нашел ни разрешения, ни даже ясной формулировки: он вверг Богданова в сознание безнадежного раздвоения с самим собою и лишил его работу всякой ценности.

("Мир Божий", 1905, No 12, декабрь, с. 93-96; подпись: N. N.)

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru