Белый Андрей
Шестов

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Начала и концы
    Цикл "О писателях"

  
   Андрей Белый. Собрание сочинений. Арабески. Книга статей. Луг зеленый. Книга статей
   М.: Республика; Дмитрий Сечин, 2012.

О ПИСАТЕЛЯХ

  

ШЕСТОВ

  

Начала и концы

   На всех произведениях этого мыслителя лежит печать глубокой вдумчивости. Не сразу проникает он в наше сознание: это потому, что слишком легко мы стремимся подвести оригинальное творчество мысли под общеизвестный трафарет; оригинальное творчество всегда имеет свою тень; эта тень -- подобие высказываемых мыслей, когда подгоняем мы их под общепонятный лозунг. Есть и у Шестова свой двойник: скептицизм. Многие из нас недостаточно оценили Шестова по первым его книгам: перед нами явилась сперва тень Шестова (скептицизм): а потом сам Шестов. Тень его сидела в редакциях; с ней имели дело его популяризаторы и критики; сам Шестов одиноким странником путешествовал по нивам русской мысли. Повторилась история об одном страннике и его тени, тень выдавала себя за странника; странник ускользал, как тень.
   Еще в ранних книгах этого замечательного мыслителя ценили мы блестящие страницы (анализ Милля, разбор трагедии, разбор "подполья" у Достоевского); но, определяя общий "habitus" его воззрений на жгучие для нас темы, мы определили этот "habitas", как скептицизм: задачи, выдвинутые символизмом, новым религиозным сознанием, казались нам и более глубокими, и более сложными; с другой стороны, скептицизм и адогматизм, как миропонимания, вовсе не выдерживают критики с точки зрения догматов критической философии, пока адогматизм понимаем мы так, как понимали его почти все адогматики.
   Но адогматизм Шестова особого рода.
   В последней книге, где собраны его статьи, в достаточной степени дает он понять, что его адогматизм не имеет ничего общего с банальными формами адогматизма и скептицизма. В статье о Чехове ("Творчество из ничего"), в статьях "Похвала Глупости" и "Предпоследние слова" ярко и кратко вносит он поправки к своему поверхностно понятому адогматизму, -- и перед нами огненное лицо самого Шестова, озаренное как бы вспышками молний его правды, его догмата: появляется странник, расплющивая свою тень на стене.
   Шестов утверждает свободу творчества: все -- сфера творчества: философия, логика, искусство, религия; прав тот, кто творит, и творя, побеждает; истина, как общеобязательное суждение, -- никому не нужна, ибо и у нее есть предпосылки. Вот основной лейтмотив его книги. Но он вовсе не высказывает своего догмата; он все боится того, что высказывание свяжет его с необходимостью предъявить нам суждение и потом защищать суждение посредством общеобязательной предпосылки; а в общеобязательность предпосылок разума он не может верить, будучи человеком, убежденным в религиозную реальность переживаемого творчества. Верить -- не верит, а доказать гносеологически бесплодность гносеологии -- не хочет, не может. Вернее всего, что его вера в творчество не может позволить ему пользоваться нормами познания. Почему же он говорит с нами формой суждений? Ведь единственный способ его обращения к нам не доказательство: не может он что-либо доказать. Он может показать себя, но для этого надо быть пророком, художником; не может или не хочет он быть -- ни тем, ни другим. Ему остается опровергать всех: и форма его опровержений (тень Шестова) -- скептицизм.
   Мы тоже исповедуем примат творчества над познанием; но мы выносим творчество из области теории творчества; теория творчества для нас вовсе не догмат, а прием доказательств свободы творчества от противного; в терминах любого метода подбираемся мы к пределу любого метода; говорим: "здесь стена"; " + "; любого метода сводим на " -- "; системой минусов огораживаемся от условных плюсов; система минусов и есть теория знания: предопределяя эту последнюю творчеством, мы присоединяем к первому минусу минус второй: " -- " на " -- " = +. Вот как доказываем мы условность познания в условиях познания. Если Шестов упрекает нас в теоретизировании (т. е. в догматизме), то разве не понимает он, что, поступай мы иначе, мы все не имели бы права ничего утверждать; мы должны были бы только творить. Быть может, он и прав; но до тех пор, пока не возьмет перо в руки; раз взял перо и пишет статью, то обязан надеть маску догматизма. "Минус на минус = плюс: ведь этот плюс -- постулат". Да, но пусть обратится он к образам Ницше, Ибсена: разве здесь не было творчества? В пределах познания условно позволяем себе мы строить условные догматы; но догматы эти не являются ли намеками на то, что внешние сферы бытия, где все заснули, пробуждаем мы к внутреннему. Туда зовем, туда. А призыв Шестова долетает до многих лишь как скептический догмат, удаляющий самого Шестова в сторону, противоположную его устремлению. Шестов, как колдун из "Страшной мести", вскакивает на своего коня (скептицизм), чтоб умчаться прочь от Карпатов догматики; а Карпаты (догматизм) -- все ближе и ближе от него: он уже на Карпатах; перед ним -- Страшный Мститель, которого сам Шестов спихнул в пропасть когда-то: это -- творчество жизни. Быть может, летит на Карпаты тень Шестова (опять этот странник проделал с нами свой фокус!), а сам он удалился от нас в свое творческое молчание? Что под молчанием? Ницше молчаливо нам улыбался. По улыбке догадывались мы о Ницше-практике (о том факире, про которого сам Шестов выражается, будто этот факир гнал в сторону от истины: мы называем такой способ действия подчинением истины образу ценности: что образ ценности у факира есть, -- в этом, надеюсь, и Шестов не усомнится). Итак, Ницше из молчания нам подавал знак творческим жестом: Шестов окаменел перед нами без жеста, надев маску скептической суетливости, окаменел, а пишет книгу за книгой. Книги его замечательны -- это бесспорно. Но все же книги -- книги. Следовательно, сам Шестов не факир. Тогда творчество его подчинено формальным истинам логики; логическое же отрицание логических путей есть отрицание извне: Шестов гетерономен в отрицании.
   Шестов, или тень Шестова?
   Все это -- в сторону автора. А вот в сторону публики.
   Шестов замечательно предостерегает нас от поверхностных способов утверждения ценности. Становясь отрицателем (в отношении к Мережковскому звучит эта нота), он теряет свою глубину и силу. Становясь отрицателем Канта, он попадает в странное положение. "Уайльд и Ницше, с одной стороны... неокантианцы... с другой, открыто проповедуют ложь". "Даже просто истина ничего не говорит уху", -- замечает он дальше. Вывод: Шестову должны говорить неокантианцы, ибо они не говорят об истине. Далее Шестов зовет к освобождению от истины: "Нужно найти способ вырваться из власти всякого рода истин. В эту сторону гнали факиры". Итак: нужно быть... неокантианцем? "Нет, -- скажет Шестов, -- нужно быть факиром". А что если кантианцы -- факиры?.. "Не вижу, чтобы это было так", -- возразит мне Шестов. А вот я не вижу, чтобы Шестов был факиром: следовательно, если бы даже я согласился с необходимостью лжи, я не мог бы согласиться с Шестовым, подозревая его в намерении под видом отрицания всякого рода "истин", утвердить какую-нибудь из них... контрабандой. Но ложь мне необходима, и я охотно прислушиваюсь к молчаливому утверждению Шестова, что только живое творчество истинно. У меня есть для этого особое словечко (да простит мне Шестов!), словечко это: "символизм". Но ведь и у Шестова, в свою очередь, есть такое же словечко: "адогматизм"; и из него вырастает тень Шестова (скептицизм), мчащаяся к Карпатам догматизма.
   На Карпатах есть пропасть; в нее пролетает тень Шестова. Эта пропасть заключается в догмате, будто истина = неистине, а неистина = истине.
   Надеюсь, что сам Шестов благополучно избегнет пропасти.
  
   1909

КОММЕНТАРИИ

   Произведения Андрея Белого печатаются по тексту прижизненных авторских публикаций: Белый А. Арабески: Книга статей. М.: Мусагет, 1911; Белый А. Луг зеленый: Книга статей. М.: Альциона, 1910. В комментариях указываются также первые публикации статей, составивших данные сборники.
   Тексты воспроизводятся в соответствии с ныне принятыми нормами правописания, но с учетом некоторых своеобразных особенностей орфографии и пунктуации автора.

Шестов

Начала и концы

   Впервые: Весы. 1908. No 10. С. 96-99.
   С. 358. ...история об одном страннике и его тени... -- см.: Ницше Ф. Странник и его тень // Избр. произв.: В 3 т. М., 1994. Т. 2. С. 270.
   С. 358-359. ...(анализ Милля, разбор трагедии, разбор "подполья" у Достоевского)... -- имеются в виду сочинения Л. Шестова: "Добро в учении гр. Толстого и Ф. Нитше" (СПб., 1900), "Достоевский и Нитше. Философия трагедии" (СПб., 1903), "Апофеоз беспочвенности" (СПб., 1905).
   С. 359. habitas -- состояние, положение, свойство; внешний облик; обыкновение (лат.).
   С. 360. ...как колдун из "Страшной мести"... -- имеется в виду повесть Н. В. Гоголя "Страшная месть" (1831), вошедшая во вторую книгу "Вечеров на хуторе близ Диканьки" (1832). Далее Белый, отталкиваясь от эпизода со всадником в Карпатах (гл. XIV-XV), вводит свое понятие "Карпаты догматизма".
   "Уайльд и Ницше, с одной стороны..." -- здесь и ниже -- цитаты из книги: Шестов Л. Начала и концы: Сборник статей. СПб., 1908. С. VII, 197.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru