Белый Андрей
Поэзия Блока
Lib.ru/Классика:
[
Регистрация
] [
Найти
] [
Рейтинги
] [
Обсуждения
] [
Новинки
] [
Обзоры
] [
Помощь
]
Оставить комментарий
Белый Андрей
(
yes@lib.ru
)
Год: 1917
Обновлено: 16/04/2012. 37k.
Статистика.
Статья
:
Критика
Критика и публицистика
Скачать
FB2
Оценка:
6.00*3
Ваша оценка:
шедевр
замечательно
очень хорошо
хорошо
нормально
Не читал
терпимо
посредственно
плохо
очень плохо
не читать
Андрей БЕЛЫЙ
Поэзия Блока
Александр Блок: Pro et contra.
Личность и творчество Александра Блока в критике и мемуарах современниках
Издательство Русского Христианского гуманитарного института
Санкт-Петербург 2004
I
Книгоиздательство "Мусагет" выпустило недавно третью и последнюю книгу стихов Александра Блока
1
. Шестнадцатилетие поэтических переживаний и дум налицо (все три книги стихов обнимают период от 1898 до 1914 г.). В продолжение 16 лет мы следили внимательно за этапами развития поэзии Александра Блока. И касаясь поэзии этой теперь, не хотелось бы мне отдаваться эмоциям.
Быть пристрастным к поэзии Блока мне легко в обе стороны. Появление этой поэзии на моем горизонте совпадает с эпохой религиозных исканий в небольших, очень замкнутых, очень интимных кругах; в них стихи Александра Блока вызывали огромнейший интерес; в эту пору и был я особенным ценителем поэзии Блока, как позднее убежденно высказывал я ей свое противление (в эпоху 1906--1908 гг.).
Блок 1900--1904 гг., т. е. Блок первого тома, был для нас, молодежи, явлением исключительным; в это время можно было встретить
"блокистов":
они видели в поэзии Блока заострение судеб русской музы; разоблачились для них ее тайны; покрывало на лике ее было Блоком приподнято: ее лик оказался Софией Небесной, Премудростью древних гностиков. Блок для них оказался восторженным выразителем окончания поэзии как поэзии только, и ее восстания как начала, преобразующего самую душевную жизнь; предощущался в поэзии этой как бы новый завет человека с Софией не через голову, как в
фило-Софии,
а через сердце, любовь. Тема влюбленности переплеталась в поэзии этой с религиозно-философскими темами гностиков и Владимира Соловьева. Символизм той поэзии нашел в лице Блока своего идеального выразителя. Но в поэзии Блока впоследствии поднялось осмеяние своей собственной темы (в "Балаганчике", в "Нечаянной Радости"); лик
Прекрасной Дамы
разбился о какие-то встававшие трудности, из раскола хлынули ночь и туман, закрывая лучистую ясность пейзажа; пейзаж стал болотным, наполненным чертенятами и какими-то странными женскими персонажами, именуемыми то Незнакомкой, то Маской, то Ночью.
Блок 1905--1907 гг. показался предателем своих собственных светлых заветов; многие от него отшатнулись; превращение поэзии Блока в поэзию
"современную"
(его слияние с темами Брюсова, Сологуба, Бальмонта) совпадало с признанием его как поэта в более широких кругах: это вызвало искренний крик в его первых ценителях.
Десятилетие медленно выявляло подлинный центр качания маятника поэзии Блока; вспышки света и тьмы, Дева неба и Маска слились в выражении третьего лика; блоковская
Прекрасная Дама
оказалась абстракцией одного лишь момента мимики страдающей души русской жизни;
Проститутка
-- абстракцией другого момента; подлинный лик его музы оказался живей, многогранней, исполненной трагической жизни. Этот лик -- лик России.
Рожденные в года глухие
Пути не помнят своего.
Мы -- дети страшных лет России...
2
Поэзия Блока -- цветок страшных лет русской жизни: не удивительно, что в поэзии этой перепутаны Имя и
путь;
русская действительность зачастую была роковым смешением путей, нас ведущих к катастрофе в плане личном и социальном; выразителем смятенной души в ее
духе
и в
теле
был Блок. Как таковой, он --
единственный современный русский поэт,
единственный лирик душевных смятений, не уловимых словами.
Блок национальный поэт (слишком космополитичен для этого Брюсов, слишком умственен В. Иванов, слишком космичен Бальмонт, слишком лубочен Сергей Городецкий и т. д.); в некотором отношении Брюсов, Бальмонт и Иванов богаче: русская муза Блока стоит перед нами теперь и нага, и нища; но Блок ближе нам
бронированной
брюсовской формы, ивановских
пышных роз и
бальмонтова
блеска;
он нищ, как... Россия.
Россия, нищая Россия,
Мне избы серые твои,
Твои мне песни ветровые, --
Как слезы первые любви!..
Тебя жалеть я не умею
И крест свой бережно несу...
Какому хочешь чародею
Отдай разбойную красу!
Пускай заманит и обманет, --
Не пропадешь, не сгинешь ты,
И лишь забота затуманит
Твои прекрасные черты...
3
Блок полюбил нашу родину странной любовью: благословляющей и проклинающей; и от этого любишь поэзию Блока той же странной любовью: благословляющей и проклинающей. Поэзию Блока жалеть не умею: произношу подчас суровые приговоры ей; произнеся приговор, вижу ясно: я, русский, люблю поэзию эту -- поэзию
"ветровую",
-- как
слезы";
чтобы не быть мне пристрастным, постараюсь я опираться на материал ее дум, ее лирики, ее красок и звуков.
II
Поэзия осуществляет задание: дать "единство в
многоразличии";
есть поэты
"единства";
и их очень мало; поэзия
многоразличий единства
-- поэзия обычного типа; и она выявляет мозаичный портрет своей музы, слагаемый из отдельных мозаик-стихотворений. В первом периоде поэзии Александра Блока каждое стихотворение уподобляемо не мозаике, а росинке, сполна отражающей цельный лик его Музы. Произнесено ее
"имярек";
она -- Дева, София, Владычица мира, Заря--Купина; ее жизнь воплощает в любовь высочайшие задания Владимира Соловьева и гностиков; превращает абстракции в жизнь, а Софию -- в Любовь; и низводит нам прямо в душу странные концепции Василида и Валентина
4
, связывает туманнейшие искания древности с религиозно-философским исканием наших дней; специфические любители поэзии этой образуют кружок; в нем встречаются с поэтами-модернистами одинокие философы, мистики, представители старообрядчества и сектантства (как покойная А. Н. Шмидт
5
).
Муза Блока? О ней он сказал:
"Ты лазурью сильна. Ты прошла голубыми путями"
6
.
Блок полюбил "голубые пути" своей Музы земной любовью: "Тайно тревожна и тайно любима -- Дева, Заря, Купина"...
7
Дни его --
"ворожбой полоненные
дни"
8
; с первых моментов Ее появления Она вызывает в душе его личную страсть; перенесение животноплотских отношений в сферу сверхчеловеческую есть, по Владимиру Соловьеву,
"сатанинская мерзость";
перенесения этого в поэзии Блока нет, но двойственность есть; эта двойственность отзывается утонченным хлыстовством, некой тайной, тонкой мистической
"прелестью",
Лучезарной издалека и душно-мутной вблизи; мутную полосу хлыстовских радений последнего времени уловил здесь поэт; и туман, поднимающийся в подсознательной жизни России, воспринял он
голубоватой далью;
и грязно-красную
ауру
увидел стыдливой зарей. Блок отмечал тонкое начало соблазна в изощрениях мистики, угрожавшей России, потому что он -- поэт
"страшных лет".
Что прекрасная дама поэзии Блока есть хлыстовская богородица, это понял позднее он.
И когда Ты смеешься над верой,
Над тобой загорается вдруг
Тот неяркий, пурпурово-серый
И когда-то мной виденный круг
9
.
Синева его неба впоследствии оказалась туманом (вокруг и в душе), той невнятицей человеческих отношений, о которых он сам сказал после:
Тем и страшен невидимый взгляд,
Что его невозможно поймать;
Чуешь ты, но не можешь понять,
Чьи глаза за тобою следят...
Есть дурной и хороший есть глаз,
Только б лучше ничей не следил:
Слишком много есть в каждом из нас
Неизвестных, играющих сил
10
.
Подсознательная раскачка стихий обусловлена влиянием, обнаруживающимся между идеальными началами души и природными; у поэта
единство
духовное облекается в душу; облегчение преобразует стихии; по образу и подобию их совершается отбор элементов внешней природы; описание природы поэтом есть всегда
мимикрия,
природа здесь в сущности -- стихийное тело душевности: краски этой природы суть на самом деле не краски, а нечто глубинное; и анализ того, как поэты видят природу, есть анализ всегда подсознательных,
"неизвестных, играющих сил",
лежащих за порогом сознания поэта и явственных критику; в поэтическом пейзаже, в цветах пейзажа выявляется подлинный цвет тех глаз, о которых поэт говорит:
"Чуешь ты, но не можешь понять, чьи глаза за тобою следят".
Для решения реального цвета глаз Музы Блока, заявляющей о себе, что она
"лазурью сильна",
обратимся к фактическому материалу природы в поэзии Блока. Муза Блока дана нам в стихиях природы конкретнее, нежели в заверениях Блока о том, что она есть то-то и то-то.
Она облекается в свет
("
в
луче божественного света улыбка виделась Жены"),
облекается в солнце
("и Ясная, Ты [с] солнцем потекла"); облекается
в воздух ("е
тихом воздухе тающее, знающее... Там что-то притаилось и смеется"), течет
в грудь
"огнем небесных вожделений";
она слита со стихиями; они -- органы ее жизни; эти органы жизни ее проливают жизнь в организм поэтической пульсации Блока. Ключ к раскрытию духа единства поэзии Блока в изучении многообразия проявления ее жизни в стихиях.
III
Интересно. Согласно статистике, небо Пушкина --
небосвод; пламенная твердь
-- у Тютчева; пушкинское
ночное светило
есть начало тревожное, женское; оно -- луна в облаках; миротворен
месяц
у Тютчева; чаще он -- золотой; никогда не бывает серпом;
месяц
Блока --
серебряный серп.
И т. д.
Интересны скачки в перемене блоковского пейзажа, зависящие от Ее появления издали пред поэтом, Ее приближения и Ее осознанья поэтом.
Вот период, предшествующий явлению Ее лика: и безрадостна в нем природа:
солнечный шар
его зноен -- палит мозг поэта; ветер воет; вода то бунтует, то
тихо
течет; огня мало; из четырех стихий перевешивает земля; день -- тоскливый, холодный; ночь -- безжалостна: и темна, и глуха, и мертва.
Появилась Она (1901--1904 гг.). И поэту вот кажется, что Она -- вся "лазурь". Но как вспыхнуло все вокруг от
лазури
Ее в нем огнем. И отразилось в природе: "Огни
горят", "Красная тайна... легла",
"Каждый конек на узорной резьбе
красное пламя
бросает к тебе",
"Ты в алом
сумраке ликуя..." и т. д.; но алость ту называет поэт
лучезарностью;
в именовании
цвета божественным светом жены
совершается роковая подмена; вместо страсти к реальной "жене", вместо горнего устремления к Идеалу -- смешение идеала и страсти; идеал вызывает в поэте огромные взрывы стихий:
"Звенит и буйствует природа, Я
--
соучастник ей во всем".
Буйство природы, перенесенное в религиозное стремление, есть хлыстовство. Тончайшие начала его соблазнительно вскрыты у Блока; Блок в истории русской жизни оказался сейсмографом, повествующим о взрыве стихий.
Взрывы "мистики" начинаются беспричинным избытком стихийности; и ночь оживает, сияет; и
сияя,
наполняется
странной вестью и шорохом.
А тоскливые дни --
благословенны
теперь:
велики и ясны,
угасая, смеются они
розоватыми
зорями; скудный воздух теперь преисполнен
надежд, воздыханий;
и земля -- не пустынна: земля --
голубая, зеленая,
разливается всюду теперь прежде еле мерцавший огонь
небывало-гремящей сферой. Огонь
доминирует над стихиями; а земля покрывается разливом певучей воды, разбивающей льдины; испарения этой воды -- голубоватый туман -- придает расплывчатость контурам весеннего пейзажа; он теперь -- "синева";
синева
называется
"небом";
что
синева
эта -- пар, а не небо, вскрывается после.
Таковы объективные данные пейзажа у Блока на основании статистики материала; бунт стихий, укрываемый в мягкости
синевы
и розоватости зорь;
голубое, синее, красное
-- теперь Цвета Блока; и они моделируют его ауру.
IV
Взрыв мистических сил очень часто кончается срывом: воздыханья радений ведут нас к падению. Соединение далекого образа Музы Блока со стихийной жизнью поэта производит в нем впечатление, будто образ Ее вдруг ушел от него (а на
самом деле
вошел в него): тут обычная душевная аберрация (выхожде-ние темных сил из души очень часто выглядит извне нападением).
Вторую книгу стихов открывает признание: "Ты
уходишь... без возврата"
п
. Дух души Ее отлетел от поэта; душа Ее ему кажется Нежитью, Незнакомкой и Маской; этой Маской завладели стихийные силы, шепнув поэту, что Она -- Проститутка. Грех недолжного возведения Музы Блока во Владычицы мира отягчается ныне грехом недолжного втоптания Ее в грязь; это все оттого, что она -- не София, не Маска, а женственная душа нашей матери-родины, испытывающей муки рождения своего бытия в грядущих годах: Муза Блока -- Россия. К открытию Ее имени Блок придет в третьей книге.
А пока ему открывается, что она не София; Она -- только Маска; стало быть, Ее нет:
"Мы
--
одни", "Мы забытые следы чьей-то глубины";
просветленное пенье страстей от узнанья этого, упадая, стремится к темнейшим истокам; от темнейших истоков стихий поднимается ржавчина; слово
"ржавый"
типично в периоде этом:
ржавый
воздух и
ржавое
болото...
"О,
исторгни ржавую душу
!
"
12
--
восклицает поэт.
Все разливы огня пропадают; огонь -- не огонь: огоньки городов и болот; потухает заря, становясь лишь
"полоскою",
доминирует явно вода. Но какая вода? Не --
разлив
первой книги -- гнилое
"болото"; "болото"
проходит по книге; в болотном тумане меняется все: не
золотая межа
первой книги стоит перед нами, а
проталины, кочки, пеньки, гати, тали в туманов развалины {все
любимые слова Блока!); в них -- остатки былой
синевы,
неопределенно смешавшихся с красными зорями то в
лиловые,
а то в
оловянные
тоны
{"Фиолетовый запад гнетет, как пожатье десницы свинцовой").
Словом, небо,
Устав прикрывать
Поступки и мысли сограждан моих,
Упало в
болото
13
.
Где ж Прекрасная Дама?
Она не придет никогда!
Она не ездит на пароходе!
14
Характерно преобладанье болота: вода -- сладострастие; и его весенний разлив в первой книге
"небесное вожделенье";
зацветание гнилью болота есть болезнь нашей страсти.
Я не люблю пустого словаря...
"Ты мой". "Твоя". "Люблю". "Навеки твой..."
Красивой женщине смотрю в глаза
И говорю: "Сегодня ночь..."
Назавтра я
уйду.
Я
гнал ее далеко...
...Кричал и гнал
Ее, как зверя...
15
Солнце жизни остыло; источник стихийности -- солнце -- кривит свой
"приученный лик...". "В этом мире солнца больше нет!"
-- восклицает поэт; наступает ночь -- смерть стихий. Поэт бежит в город:
"в кабаках, в переулках"
он ищет забвенья. В нем замерзла стихия воды: стала снегом и льдом. Так, стихийное, испепеленное тело поэзии Блока уносится в ночи метелью.
Размечу твой легкий пепел
По равнине снеговой
16
.
Тема
"Снежной маски"
проходит пред нами в изысканных ритмах. Смерть болящих стихий отрезвляет поэта. В третьей книге стихов -- второй день его Музы. Он восходит не
красными,
а
желтыми
зорями; и уже не в былой синеве, а в холодном, далеком,
зеленом,
стеклянном воистину небе. Боттичелливская двуличная нежность природы у Блока сменяется
мантенъев-ским
четким контуром. Пропадает вольный размер и неестественное обилие пляшущих у Блока хореев; обилие четырехстопного ямба, которым ритмически силен поэт, налицо; пропадают нечеткости рифм второй книги (прорубью -- поступью, полюсом -- поясом, подворотни -- оборотня, человечьей -- плечи и т. д.).
Замечательно, ритм и метр поэзии Блока напечатлевают вполне перелом второй книги; и ломаются с ним. Нежнейший у Блока трехстопный анапест наименее представлен здесь именно; неестественный Блоку хорей, наоборот, здесь удвоен; музыкальнейший ямб не представлен почти (только 40 ямбических стихотворений вместо 100 первой книги и 95 второй). Угасанью стихий и пейзажа соответствует угасание метра и ритма.
Этот ритм, этот метр полнозвучны опять в третьем томе, являющем Блока пред нами воистину русским; он рисует уже не соблазны, а
"страшные годы"
России. Покрывало с
"Имени"
сорвано; названо Имя: Россия.
V
Блок -- поэт
русский.
Самосознание
русского
-- в соединении природной стихии с сознанием запада; в
трагедии
оно крепнет: предполагая стихийное расширение подсознания до групповой души Руси, переживает оно расширение это как
провал
в подсознание, потому что самосознание русского предполагает рост личности и чеканку сознания; самосознание
русского
начинает рождаться в трагедии разрывания себя пополам меж стихийным востоком и умственным западом; его рост в преодоленье разрыва. Мы конкретны в стихийном; абстрактны в сознании; самосознание наше в духовной конкретности.
Может быть, Хомяков, Данилевский, Аксаков и
русские
-- в подсознании; в идеологии -- нет; идеология их искусственна: она -- вытяжка из конкретно возникших западноевропейских идей -- вытяжка
для России;
в идеологии западника более конкретны русские; славянофилы суть западники в дурном смысле слова. Славянофильская абстракция Тютчева перепортила Тютчеву ряд стихов: в нем художник с мыслителем только смешаны, а не слиты: русского самосознания нет в поэзии Тютчева.
Первоначальный рост музы Блока есть безмерное расширение стихий:
разлив русских вод;
их весеннее таянье; наоборот, духовное начало поэзии осознает Блок абстрактно; не Небесная Мудрость стоит перед нами: стоит перед нами
София
Александрии (и даже: упадочной Византии), окруженная
"храмами", "красною позолотой", лампадками, даже
русскими
"теремами".
Здесь сознание Блока абстрактно: оно складывает ему византийский
"style russe"
17
, оживляемый не огнем небесной стихии (потому что стихия огня выше воздуха и воды; и она пламеносный эфир, образующий, по Лукрецию,
пылающие стены вселенной)
18
, -- нет: абстрактное сознание Блока разогревается им не эфирным огнем живой мысли, а огнями болотных страстей: оживление византийского Лика у Блока не сверху, а снизу; оживление его в хлыстовстве, в сектантстве.
VI
Славянофилы -- сектанты России. Начало поэзии Блока в непроизвольном славянофильстве; необычайный разлив русских вод, превышающий своим ярким порывом порывы славянофильства, ломает в поэзии Блока византийско-хлыстовский
"style russe",
обнаруживая довизантийскую бездну России, ту древнюю бездну, в которой ломается в нас представление
русский
в многообразии голосов; эти
"попики", "чертенята"
второго этапа поэзии суть не русские, а Радимичи, Вятичи, Кривичи; Блок в стихиях древнее славянофилов: Кривич он; и его Прекрасная Дама какая-то Кривичская дева, переряженная в пестрый наряд, состоящий из современных заплат, наскоро наброшенных Блоком на византийское рубище; в таком виде она перед нами какая-то ряженая; литургия Небесному Лику кончается в Блоке
славянскими святками
на болоте; и Блок бежит в город: становится западником; в славянофилах отсутствует осознанье до дна темной древности корней русской жизни; нет трагедии, нет конкретной муки сознания, заставляющего воистину русского видеть в западном росте личности совершенно конкретную опору сознания в борьбе со стихиями.
Славянофильский лик Музы разоблачен в Блоке Блоком: не София он, не Россия, а древняя, темная Русь, т. е. сонное марево:
Что же маячишь ты, сонное марево?
19
Вместо сонного марева видит он другой лик России:
Там чернеют фабричные трубы;
Там заводские стонут гудки
20
.
Лик
Кривичской красавицы
разбоен для Блока, и он восклицает:
Какому хочешь чародею
Отдай
разбойную
красу.
Эта разбойная Русь, где
Чудь начудила да Меря намерила
Гатей, дорог да столбов верстовых
21
,
должна трагически просветиться, очиститься, чтобы групповое, стихийное, древнее в ней начало возвысилось до соединения с Небом (вне-национальным) и стало Душою России, огромной России, в которой мы ныне живем. И Блок верит, что отдание
разбойной
красы иному началу приведет к просветлению:
Не пропадешь, не сгинешь ты --
в этой вере в грядущее
правая
вера в Россию, соединенная с
западнической
критикой ее темных низин.
VII
Блок двояко трагичен в смешении России и Руси, в смешении личной страсти с служением родине. Осознание это ломает поэзию Блока; вместо России увидел он Мерю да Чудь; вместо Невесты -- цыганку ("А монисто бренчало, цыганка плясала и визжала заре о любви")
22
; осознание это ужасно для Блока ("Так вонзай же, мой ангел вчерашний, в сердце -- острый французский каблук")
23
; и
трагедия
трезвости вырывает признание:
И не ведаем сил мы своих,
И, как дети, играя с огнем,
Обжигаем себя и других
24
.
Признание это чуждо славянофильству:
славянофильство играет
с
огнем.
Молчите, проклятые книги.
Я вас не писал никогда!
25
--
ставит Блок свою последнюю точку на "славянофильском" периоде; тем не менее он с Россией:
Наша русская дорога,
Наши русские туманы.
Наши шелесты в овсе
26
.
Осознание
темных страстей
превращает разлив древних вод в замерзающее болото и в
снежную маску,
но
тайный жар
стихов Блока остался:
Их
тайный жар
тебе поможет жить
27
.
В чем же
жар,
когда все замерзло для Блока: воздух, воды, земля? В огне неба, в Лукрециевых
"пламенных стенах вселенной":
в сознании русского, что судьбой его родины должна быть судьба лишь
небесная,
не земная, языческая. Трагедия перенесения Лика России из прошлого в искомое будущее просветляет
разбойное
в нем начало, почти убивает:
Под насыпью во рву некошеном
Лежит и смотрит, как живая
28
.
Не умерла она, судьба родины, судьба женщины русской (для Блока до сей поры родина олицетворяется с им любимым и женственным ликом):
Убралась она фатой из пыли
И ждала Иного Жениха
29
.
Не царевича в парчовом кафтане она ожидает: Христа.
"Царевич"
-- славянофильская тенденция Блока -- мог ее только смять:
Ты сомнешь меня в полном цвету
Белогрудым, усталым конем
30
.
Явление грядущего, искомого Лика встает перед Блоком теперь не из сусально-прекрасных пейзажей, а из зарева
"страшных лет"
русской жизни.
Но узнаю тебя, начало
Высоких и мятежных дней!
31
--
пишет он за четыре года до наступления этих лет.
В нашей жизни по-новому разлились все начала стихии древней Руси:
радение
соединилось с татарством в образах темного, восточного бреда; а извне опрокинут на нас своей грозной стеной
"запад"
прусского милитаризма. Еще более сознаем неизбежность мы соединить в себе
добрый запад
(просвещение гуманизма) с
"востоком Христа"
32
, чтобы мочь победить образы Ксеркса и Бисмарка, образы радеющего начала и прусского милитаризма; победа в самосознании нашем; но к трагедии русской действительности ближе всего Муза Блока; в
трагедии отрезвления
соединяемся с Блоком мы; здесь в трагедии этой, а не в романтике
"культа Руси"
он русский, воистину русский: единственно
русский
поэт среди всех модернистов; разбивая в нас образ сусальной России, рисует он нам другой вещий образ: победной России:
И когда наутро, тучей черной
Двинулась орда,
Был в щите Твой лик нерукотворный
Светел навсегда
33
.
VIII
Александр Блок -- наиболее певучий поэт, осуществляющий музыку своих ритмов и красок, словесной инструментовки непредвзято, непроизвольно: аллитерации и ассонансы других модернистов все еще сидят на внутренней пульсации как-то внешне; и -- отстают, как броня; расположение, сочетание бло-ковских слов непроизвольно сливаются с внутренним ритмом поэзии; чисто блоковские
повторения
слов, игра повторений -- выражение ритма Музы, ищущего в повторениях
все того же во многом
единства многоразличия:
Такой прозрачной глубины
Не видно никогда,
Такой глубокой тишины
Не слышно никогда
34
.
Или:
Так тоскуют они об одном,
Так летают они вечерком,
Так венчалась весна с колдуном
35
.
(Повторение "так" здесь усилено параллелизмом глаголов). Богатейший ритм Блока естественно как-то пульсирует внутренней рифмой:
Запевающий
сон, зацветающий цвет.
Исчезающий день, погасающий свет
36
.
Многоразличие сон,
цвет, день
и
свет
соединяется внутренней рифмою в некое музыкально ощущаемое
единство много-Различий. Неуловимое в
четком слове осуществляет себя уловимо в напевности: внутренняя рифма могучее орудие поэзии Блока; еще более могучим орудием являются ассонансы ударных гласных; например: "бисер нижет, нити вяжет" (и-и-и), где кроме ассонансы на и есть еще звуковой параллелизм (би-ни-ни... и, ни-жет -- вя-жет); и "И веют древними поверьями" (е-е-е); "жду я Прекрасной Дамы в сияньи красных лампад" (ааяаа);
"еще
пост и ходит кто-то" (ио-ио-о-о) "струйную игру (у-у) и т. д.; интересны у Блока звуковые прогрессии и регрессии: "Я знаю: Ты здесь. Ты близко" (аеи); "Манили страстной дрожью звуки" (иаоу); иногда у Блока целые строфы образуют звуковые группы ассонансов; например:
Смолили тяжелые челны (и-ио-ио)
Река, распевая, несла (а-а-а)
И синие льдины, и волны, (и-и-о)
И тонкий обломок весла (о-о-а)
37
.
"Иоа" образуют здесь три ассонирующих группы; иногда ассонанс соединяется у Блока с внутреннею аллитерацией:
В
золотистых
перьях тучек
Танец нежных
вечерниц...
38
("ти-ты-ту-та" и "не-не-ны-ни").
Еще более богата поэзия Блока аллитерациями; многообразием мягких аллитераций залит первый том; очень много аллитераций на "б" в сочетании с "л", с "ми" и с другими согласными:
Брожу
(брж) в
ст-енах жона-стыря
(ст-ст-на-на)
Безрадостный (бэр)
(
ст
)
(ный) и темный (ный) инок (ин)
Чуть брезжит бледная заря (бржж-бэр)
Слежу
мелькания
снеж-инок
(слеж-слеж, кания-инок)
39
.
Четверостишие инструментовано непроизвольно тремя группами звуков: "бржз" -- "ст" -- "инок". Аллитерация на "бл", кажется, преобладает у Блока вначале: "Облака
небывалой
услады" (бл-бл-л); особенно много аллитераций на "л", свойственных русской речи:
"Смолили
тяжелые челны" (лллл); аллитерация часто сопровождает смысл стихотворной строки; так, при изображении кашля старика: "где-то полет с крыши... где-то кашель старика" (г-ка-к-г-ка-ка); но замечательно: многообразие мягких, плавных, расплывчатых аллитераций по мере того, как трезвеет трагически самосознание Блока, -- обилие это сменяется поражающим обилием твердых звуков "рдт", звук ломающих ледышек замерзшей стихии у Блока: воды. Твердость аллитераций на "рдт" соответствует появлению мантеньевской сухой четкости в пейзаже у Блока, соответствует строгой крепости стихотворной строки, соответствует трезвости крепнущего самосознанья.
"Рдт-дтр"
пробегает по третьему тому стихов (смотри страницы: 111, 113, 114, 127, 128, 137, 145, 150, 154, 155, 157, 164, 164, 165, 166, 167, 169, 170, 170, 171, 172, 172, 172, 173, 174, 175, 175, 175, 175, 177, 178, 179 и т. д. и т. д.). Пример? Сколько угодно: "Я пригвожден к трактирной стойке" (рдтртрт), "мертвец, родной души народной" (ртрддрд), "стрелой татарской древней воли" (трттрдр), "взял гитару на прощанье и у струн исторг" (трртртр), "кудри ветром растрепались" (дртрртр), "дух пряный марта" (дррт), "три стертых треплются шлеи" (тртрттр); я бы мог примерами этими заполнить ряд страниц; но читатель поверит мне на слово: на "рдт" -- инструментована третья книга стихов.
Инструментовка поэтов бессознательно выражает аккомпанирование внешней формою идейного содержанья поэзии. Характерно: любимая аллитерационная группа поэзии Баратынского на "пр"; "пр" пробегает по всей поэзии Баратынского. Что в ней "п"? Что в ней "р"? "П" выражает собой плотность, косность материи; плотность природы. "Р" характеризует динамику духа, стремящегося разорвать эту обставшую плотность: "р" рвет материю: и "про" есть живописание звуком слова прорыва природы. А у Блока стремление духа (то же "р" Баратынского) разорвать "дт": в звуке слов на "дт" что-то есть упадающее и в падении замерзающее: упадание водных стихий, замерзающих в лед и снег; "рдт" выражает собою прорыв самосознанья Блока к духовному центру чрез застылые льдины страстей; в "рдт" форма Блока запечатлела трагедию своего содержания: трагедию отрезвления -- трагедию трезвости. В черном небе у Блока,
стеклянно-зеленом к
закату, резкий ветер протреплет
стеклянные струи
дождя; и сквозь дождь нам зловеще глядятся его страшные
желтые
зори; страшные годины России отвердели над Блоком; самосознание силится их изорвать; и раздается в трескучий, трезвонящий хруст его формы; в
ер-де-те
-- внешнее выражение мужества и
трагедии трезвости.
ПРИМЕЧАНИЯ
Печатается по тексту первой публикации: Ветвь. Сборник Клуба московских писателей. М., 1917. С. 267--283. Вошла в кн.:
Андрей Белый.
Поэтика слова. Пб.: Эпоха, 1922. С. 106--134 (под загл. "А. Блок");
О Блоке.
С. 431--443 (под загл. "А. Блок").
Статья писалась в конце 1916 г. после возвращения (летом) из-за границы, где Белый провел почти три года в занятиях антропософией и тесном общении с Р. Штейнером, следуя за ним в его лекционных поездках по Европе и участвуя в строительстве антропософского центра Гётеанум в Дорнахе (Швейцария). Свою концепцию блоковского "пути" Белый выстраивает с опорой на антропософские термины, рассматривая духовную и творческую эволюцию поэта как борьбу двух начал -- "люциферического" (сфера рассудка) и "ариманического" (чувственная сфера). В подобном же духе он трактует творчество Блока и в своих "Воспоминаниях" (1922; см.:
О Блоке.
С. 380--428).
В дневниковых записях, озаглавленных "К материалам о Блоке", Андрей Белый отметил положительное отношение Блока к концепции статьи, "...когда в 1917 году (в начале года) я высказывал Блоку мысли о его творчестве, легшие в основу моей статьи о нем в "Ветви", то он весь расцвел, когда я ему рассказал о моем толковании его аллитерации 3-го тома "т", "р", "д" ("тр" -- "др"): "Трагедия трезвости". Именно с тем, что третий том есть
трагедия трезвости, самосознание,
что здесь
желтые
зори сменяют
розовые
и что вместо
"Дамы"
--
"Россия",
-- с этим он был глубоко согласен. Он был --
"западник",
оставаясь при
"Скифах"
(т. е. -- ни запад, ни восток: востоко-запад -- Россия). Он очень хотел, чтобы я внимательно анализировал его поэзию" (О
Блоке.
С. 454).
1
Имеется в виду издание "Стихотворений" Блока в трех книгах (М.: Мусагет, 1916), последняя из которых вышла летом 1916 г.
2
Первые строки стихотворения (1914).
3
"Россия" ("Опять, как в годы золотые...", 1908).
4
Василид и Валентин -- философы-гностики (II в.), их концепции были рассмотрены Вл. Соловьевым в статье "Валентин и валентиниане", опубликованной в "Энциклопедическом словаре" Ф. А. Брокгауза и И. А. Ефрона.
5
Анна Николаевна Шмидт (1851--1905), нижегородская журналистка, автор религиозно-мистических сочинений (опубл. в 1916 г. С. Н. Булгаковым), состоявшая в переписке с Вл. Соловьевым и считавшая себя его духовной ученицей и воплощением Софии. Андрей Белый встречался со Шмидт осенью 1901 г. у Соловьевых (см.:
Андрей Белый.
Начало века. М., 1990. С. 135, 141--145).
6
Контаминация цитат из стихотворений "Не сердись и прости. Ты цветешь одиноко..." (1901) и "Ты прошла голубыми путями..." (1901).
7
"Странных и новых ищу на страницах..." (1902).
8
"Одинокий, к тебе прихожу..." (1901).
9
"К Музе" ("Есть в напевах твоих сокровенных...", 1912).
10
"Есть игра: осторожно войти..." (1913).
11
Имеется в виду стихотворение "Ты в поля отошла без возврата..." (1905).
12
Там же.
13
"Ночная Фиалка" (1906).
14
"Поэт" ("Сидят у окошка с папой...", 1905).
15
Неточные цитаты из стихотворения "В дюнах" (1907).