Бельский Симон Федорович
У подножия Саян

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:


С. Бельский.
У подножия Саян

I

   Доехать от Петрограда до верховьев Енисея и пустынных степей у подножья Саян несравненно труднее, чем совершить путешествие в Алжир или Бразилию.
   Неприятная и утомительная часть пути в малодоступную страну древней исчезнувшей цивилизации на южной границе Сибири начинается от Красноярска.
   Старый грязный пароход, на котором я ехал в Минусинск, с величайшим трудом подвигался против течения. Случалось, что мы делали в час две или три версты в то время, когда мимо нас с бешеной быстротой неслись к северу обломки разбитых плотов, черные бревна, куски и деревья, вывороченные с корнем. Вся поверхность реки была покрыта стремнинами, водоворотами, глубокими складками и морщинами.
   Енисей словно дрожит от напряжения и, с бешенством прорываясь между отвесными скалами, мчится к черной тайге, к безвестным ледяным пучинам полярного моря.
   Береговые утесы, сложенные из разноцветных известняков и песчаников, имеют четыреугольные очертания. В легком голубоватом тумане они похожи издали на огромные дома-"небоскребы", окруженные темно-зелеными парками и рощами. Кое-где на отвесных скалах сохранились таинственные надписи, сделанные исчезнувшим народом и еще не прочитанные археологами. Гигантские синие и красные иероглифы тянутся на страшной высоте над уровнем реки и ждут своего Шамполиона, который на этих каменных страницах найдет, быть может, разгадку многих событий, происходивших на заре человеческой истории...
   На пятый или шестой день пути по правому берегу реки потянулась выжженная солнцем Абаканская степь-пустыня.
   Наконец, когда мы съели на пароходе всю провизию и питались только черным хлебом и консервами, показался Минусинск, -- занесенный пылью городишко с бревенчатыми строениями, в котором сосредоточены торговля и управление всем краем, превышающим по пространству Францию.
   Мне предстояло еще совершить длинное путешествие на лошадях к предгорьям Саян для осмотра новых переселенческих участков.
   Перед отъездом из этого захолустного центра, когда все мои вещи были уложены в тарантас, я вдруг вспомнил о существовании в Минусинске знаменитого музея и, хотя совершенно не интересовался археологией, решил заглянуть в это хранилище енисейских древностей.
   Я долго звонил у подъезда двухэтажного кирпичного дома, потом искал сторожа на дворе, на котором в беспорядке лежали каменные плиты с полуистертыми надписями. Наконец дверь была открыта, и я очутился в просторных светлых залах, где ничто не напоминало на первый взгляд о седой древности. Я переходил от одной витрины к другой, -- их были сотни, -- и рассматривал монеты, оружие, отшлифованные камни и какие-то фигурки из бронзы, меди и железа. Для меня все эти предметы, хранившие историю тысячелетий, были такими же немыми, как книга на непонятном языке.
   На мое счастье, -- или несчастье, как читатель увидит -- сторож вызвал местного любителя археологии, который готов был целыми часами говорить о чудесных находках и открытиях в енисейских горах и степях. Он был положительно влюблен в древние камни и обладал такими обширными знаниями или такой пылкой фантазией, что по поводу каждой находки создавал целую поэму, действующие лица которой исчезли за тысячи лет до нашего времени.
   Не берусь судить о правильности его смелых теорий и передам лишь те выводы этого любителя археологии, которые натолкнули меня впоследствии на мысль предпринять опасное путешествие.
   -- Очень трудно хотя бы приблизительно определить то время, когда в долине Енисея появился народ, обладавший зачатками культуры, -- говорил археолог. -- В эпоху Александра Македонского в тех пустынных степях и горных долинах, которые вы видели с палубы парохода, жил уже народ, обладавший весьма высокой цивилизацией. Вы видите эти серебряные и золотые монеты с греческими надписями? Они свидетельствуют о том, что задолго до Р. Хр. население этого края поддерживало торговые сношения с средиземноморскими странами древнего мира. За три-четыре тысячи лет до нашей эры енисейцы находились в сношениях с Египтом и Вавилоном. Вот камень, на котором прекрасно сохранились клинообразные надписи, встречающиеся в развалинах в долинах Тигра и Евфрата. Надпись эта заключает, по-видимому, текст торгового договора, обеспечивающего купцам обоих народов беспошлинную торговлю и охрану их безопасности. Очень часто встречаются огромных размеров плиты, в две-три квадратных сажени, на которых уцелели превосходные изображения ассирийцев и египтян. А на одном таком памятнике, который я видел на склоне Саян, сохранились барельефы, представляющие охоту, встречу гостей и спуск в какие-то пещеры или подземные храмы. Еще до эпохи первых фараонов, по берегам Енисея, -- который был тогда вдвое шире, -- существовали поселения культурного народа!
   -- Но, позвольте, -- заметил я, чувствуя, что у меня начинает кружиться голова, -- если здесь во времена первых фараонов жил народ, достигший высокой культуры, то, значит, еще ранее долина реки была населена какими-нибудь племенами, постепенно выходившими из первобытного состояния?
   -- Вот тут мы подходим к неразрешенной пока загадке, -- задумчиво ответил археолог, запирая витрину. -- Меня она занимает больше всех других вопросов. Первобытный народ, о котором вы говорите, несомненно существовал, может быть, еще в эпоху мамонта и северного носорога. И самое замечательное, что племя это совершенно не походила на тех дикарей, которые бродили в Западной Европе или встречаются в наше время в нетронутых цивилизацией странах. Именно древние енисейцы оставили на отвесных скалах загадочные, никем пока не прочитанные надписи, которым, как я уверен, они намеренно придали форму криптограмм, своего рода ребусов, размещенных, однако, на самых видных местах. Они как будто хотели обратить внимание всех путников на свои иероглифы и в то же время боялись обнаружить их действительный смысл. Ни один народ не прибегал для защиты своих памятников письменности к таким средствам, как древние енисейцы. Все фигуры выдалбливались в твердом камне и заливались каким-то ярким цементом, выдерживающим удары самой твердой стали. Надписи эти, можно сказать, вросли в скалы и исчезнут только вместе с ними.
   -- Хотите, я покажу вам точное изображение этих таинственных людей?
   Мы спустились на площадке лестницы, и там на стене я увидел ряд белоснежных гипсовых масок.
   -- Слепки эти сделаны в самых древних могильных памятниках, на которых плиты или каменные столбы имели надписи, сходные с теми, какие вы видели на отвесных берегах Енисея. Мы заполнили пустоты в склонах раствором гипса и, когда масса затвердела, получили те изображения, которые вы видите.
   Мне казалось каким-то чудом, что я стою в двух шагах от каменного лица человека, от которого меня отделяет целая вечность. Спокойные округленные и добродушные лица. Особенно меня поразила маска одного юноши или девушки, -- улыбающееся и прекрасное лицо с мягкими линиями округленного подбородка и высоким лбом; оно совершенно рассеивало привычные представления о том дикаре, который с луком и палицей сражался со своими страшными врагами, населявшими первобытные леса.
   -- Но самые интересные памятники этого исчезнувшего племени находятся в тех степях, куда вы собираетесь ехать, -- продолжал археолог. -- На десятки и сотни верст тянутся там заброшенные дороги, отмеченные высокими каменными столбами с такими же надписями, как и на берегах Енисея. Вы увидите эти древнейшие в мире дороги и будете знать о них не меньше, чем я. Может быть, вам удастся даже сделать какие-нибудь неожиданные открытия, -- добавил он с улыбкой, когда мы, направляясь к выходу, спускались с лестницы.

II

   Усевшись в тарантас, я скоро забыл о всех памятниках древности, так как для неопытного путешественника езда по енисейским степям кажется настоящим подвигом, требующим крепких нервов.
   Чем дальше мы подвигались к Саянам, тем суше и бесплоднее становилась почва. Вместо ярких цветов и сочной травы появились колючие кустарники, склоны холмов засеребрились ковылем и полынью. Степь как будто разом постарела и поседела, стала неприветливой и молчаливой. Но зато на юге развернулись и выросли блистающие снежные горы. По их склонам весь день разливалась заря, и казалось, что там, где они поднимались, было вечное спокойное и ясное утро.
   Я успел привыкнуть к своему тарантасу. Часто, вместо того, чтобы останавливаться на ночлег в каком-нибудь глухом поселке с черными бревенчатыми избами, мы располагались вечером под открытым небом, вблизи ручья или колодца. Впрочем, и поселки попадались все реже и реже; иногда мы ехали целые дни, не встречая ни одной живой души.
   Было что-то величественное и торжественное в безмолвии этой необъятной равнины. Медленно двигалось над ней солнце в пустынном небе, и казалось, что огненному диску надо во много раз больше времени, чтобы дойти от одного конца степи до другого, чем совершить тот же путь над землей, давно покоренной человеком. А ночью, лежа в тарантасе, я по целым часам смотрел на черное небо, и мне казалось, что в первый раз я вижу его таким прекрасным и огромным, с потоками звезд и вихрями серебристой пыли.
   Через неделю после начала путешествия, когда мне уже пора было возвращаться обратно, я почувствовал наступление той особенной болезни, которая хорошо знакома всем, кто странствовал в пустынных неисследованных углах земли: лежавшая впереди пустыня начала приобретать для меня непреодолимую притягательную силу; она влекла меня к себе, как магнит притягивает железо. Единственным желанием было подвигаться все дальше и дальше в голубоватую даль, затканную золотыми узорами.
   На юге, в блистательной короне снегов, стояли синие и уже совсем близкие горы. Я мог рассмотреть узкие, словно рассеченные ударом меча долины, темно-зеленую щетину первобытного леса и серебряные нити водопадов. Поднималось солнце, степь наливалась золотом, и мы снова до наступления ночи продолжали медленно подвигаться к голубым горам, с трудом прокладывая путь среди песчаных холмов и зарослей колючего кустарника.

III

   На девятый день путешествия я увидел в стороне от дороги, -- если можно так назвать русло высохшего потока, по дну которого мы подвигались, -- высокий каменный столб. Сверху донизу он был покрыт фигурками вроде тех, какие рисуют дети. Монолит поднимался над землей более чем на сажень, но, по-видимому, истинные его размеры были еще значительней, так как в той части степи мелкая серая пыль покрывала всю равнину подобно илу, который из года в год наслаивается в устьях больших рек. Мое внимание привлекла фигурка человека в верхнем ряду знаков, указывающая на целый ряд слегка изогнутых палочек. Я сосчитал эти палочки: сорок шесть. Может быть, эти значки указывают число камней до какого-нибудь важного пункта древней цивилизации?
   Мысль эта так сильно меня заинтересовала, что, поднявшись на соседний холм, я начал искать на серо-зеленой равнине продолжение древней дороги. Столбы были и спереди, и сзади меня.
   Наудачу я приказал ехать назад и через несколько минут убедился, что догадка моя правильна: на ближайшем столбе находилось сорок семь палочек!
   В моих руках находился конец какой-то таинственной нити!..
   Я попробовал разбирать знаки, помещенные рядом, но из этой попытки ничего не вышло. Во всю длину столба шла извилистая волнообразная линия, по которой спускались люди и какие-то странные животные, а на верху камня было глубоко вырезано изображение дракона с двумя головами. Я решил продолжать свои исследования и, во что бы то ни стало, добраться до конца дороги. Расстояние между каждыми двумя столбами равнялось приблизительно двум верстам; к полудню следующего дня я мог рассчитывать доехать до того места, где кончались путевые знаки.
   Никогда еще не подвигались мы так медленно, как в эти последние сутки.
   Ночевать мы остановились около двадцать шестого камня, под которым я расположился на ворохе ароматной травы.
   С вершины Саян дул прохладный ветер; небо закрылось легкими облаками, среди которых быстро бежал яркий серп месяца.
   Как только порозовел восток, я разбудил ямщика, и мы снова двинулись в путь к горам, окутанным сиреневым туманом. К восходу солнца мы оказались в обширной равнине, окруженной крутыми холмами, поросшими темно-зеленым лесом. Вдали холмы громоздились друг на друга, поднимались к небу и превращались, наконец, в отвесные стены, на которых там и сям на неприступной высоте белели пятна снега.
   Мое волнение все возрастало, и иногда мне хотелось выйти из медленно подвигавшегося тарантаса и бежать по древнему пути, который все ближе и ближе подходил к отвесной стене, замыкавшей долину с юга. Маленькие человечки на камнях указывали только на пять, на четыре, на три знака. Наконец, я отчетливо вижу последний столб и за ним... ничего. Т. е. ничего такого, что смутно заставляло меня спешить в эту неведомую долину. Горы образовали правильный полукруг, серые, поросшие ползучими кустарниками стены почти вертикально поднимались на высоту в двести-триста сажень, где находился широкий уступ, на который могла бы взлететь только птица, а дальше опять ползли к голубому небу дремучие обрывы и морщинистые скалы.
   Я подошел к последнему камню, стоявшему в десяти шагах от серо-зеленого утеса, у подножия которого лепились крошечные деревья и уродливые кустарники.
   Человечек на верху столба все еще оставался на своем месте и указывал куда-то вниз.
   Посмотрев по направлению его руки, я с сильно бьющимся сердцем заметил под утесом черное треугольное отверстие, наполовину скрытое травой и деревьями.
   Для того, кто пожелает повторить мое путешествие с целью проникнуть в подземный лабиринт, добавлю, что в течение длинного ряда столетий, протекших с того дня, когда древние люди поставили свои путевые знаки, вход в пещеру обвалился или был кем-то засыпан; и нора или щель, о которой я только что упомянул, находится правее столба и представляет, так сказать, случайную лазейку, происхождение которой я не берусь объяснить. Может быть, ее проделало какое-нибудь крупное животное, но также возможно, что она выкопана Неизвестным, посетившим пещеру за год или за два до моего прибытия в долину.

IV

   Я отыскал в тарантасе карманный электрический фонарь, обмотал вокруг пояса длинную веревку, при помощи которой мы доставали воду из глубоких колодцев и, забыв о всякой осторожности, направился ко входу в подземелье. Мне пришлось ползти на четвереньках, разгребая ногами и руками рыхлую землю, но через две-три сажени я мог выпрямиться, и при слабом свете, проникавшем из ямы, увидел, что стою на вершине крутого холма из песка и камня.
   Сделав несколько шагов по осыпающемуся склону, я невольно остановился и в первый раз почувствовал смутное беспокойство. Предо мной было море непроницаемого мрака, из которого не доносился ни один звук. Это было страшное молчание подземных пучин, может быть, еще более глубоких, чем бездны океана. Я зажег свой фонарь, но его голубоватый свет показался мне ничтожной искрой. Он так же мало освещал окружающее пространство, как фосфорическое мерцание какого-нибудь червяка освещает своды леса.
   Беспокойный дух исследования толкал меня вперед, и, решив идти до тех пор, пока будет виден бледный луч дневного света, я медленно двинулся в широко разверстую глубь земли.
   Дно пещеры было покрыто тонкой коричневой пылью, в которой, как в мягком иле, тонула нога. Повсюду попадались пожелтевшие кости людей и животных, и между ними валялись обломки оружия из железа и камня. Иногда путь мне преграждали огромные глыбы камня, упавшие, по-видимому, со свода пещеры. Осторожно обходя одну из таких скал, я едва не выронил фонарь, наткнувшись на распавшийся скелет какого-то чудовищного животного.
   При слабом свете моей лампы я мог рассмотреть ребра, напоминавшие остов барки, и узкий длинный череп, в глазные впадины которого свободно проходила моя рука.
   В то время, когда я рассматривал эти гигантские кости, стоя на обломке скалы и высоко подняв фонарь, неожиданно послышался отдаленный рев или гул, от которого как будто всколыхнулся окружавший меня мрак. В этих громовых раскатах была стихийная мощь, но вместе с тем, в них слышался и злобный, и яростный голос живого существа.
   Я замер на скале и от ужаса не мог пошевельнуться.
   Мощные звуки повторились раз-другой -- и снова воцарилась прежняя тишина.
   Первым моим побуждением было бежать обратно, к тому светлому треугольнику, который высоко виднелся над подземным кладбищем и соединял меня с внешним миром. Нигде человек не чувствует себя таким слабым и беспомощным, как в том вечном мраке, который наполняет подземную глубину.
   Соскользнув с камня, я ожидал повторения испугавшего меня рева, но слышал только биение собственного сердца.
   Любопытство еще раз превозмогло страх, и я решил идти вперед. Вероятно, этот странный гул произошел от какого-нибудь обвала и, повторенный эхом, принял оттенок чего-то таинственного.
   Через несколько шагов свет моего фонаря упал на красноватую стену, в которой мерцали большие куски слюды и белого кварца. Широкое отверстие с острым сводом, до которого едва достигали лучи лампы, открывало путь в следующую часть подземного лабиринта. Проход этот, по-видимому, был расширен искусственно, так как рядом с ним в беспорядке валялись глыбы камня, носившие следы ударов какими-то железными орудиями.
   Бросив прощальный взгляд на бледное пятно дневного света на другом конце пещеры, я пошел по наклонной галерее, служившей подземным продолжением древней дороги. Вместо мягкой пыли тут вся поверхность земли была усеяна осколками твердого камня, нагроможденного местами в поперечные валы, тянувшиеся во всю ширину галереи. В промежутках между валами, как и в первой пещере, встречались кости и обломки оружия; можно было предположить, что эти поперечные заграждения служили когда-то баррикадами, за которыми находились защитники подземного укрепления. Какие ужасные сцены происходили тысячи лет назад в этом извилистом проходе, который, может быть, освещался во время битвы светом костров и факелов?
   Больше всего меня поразило, что, по-видимому, в этом сражении принимали участие не только люди, но и животные, какие-то исполинские существа первобытного мира. Их огромные кости, которые я едва мог сдвинуть с места, были перемешаны с распавшимися остовами древних воинов и порой совершенно закрывали проход, так что мне приходилось пробираться, тесно прижимаясь к покатым стенам.
   Через четверть часа я дошел до того места, где галерея разветвлялась по трем направлениям. Была еще и четвертая галерея, но она находилась так высоко, что я едва мог рассмотреть смутные очертания ее полукруглого отверстия. Дальше идти было опасно, так как я мог заблудиться в бесчисленных извилинах бесконечного лабиринта. Но стоило ли ехать так далеко для того, чтобы увидеть груду рассыпавшихся костей, занесенное пылью кладбище древнего мира?
   Я сел на выступ скалы, поставив рядом с собой фонарь, свет которого казался мне добрым духом, разрушающим злые чары в царстве мрака. В эту минуту я живо представил себе, что надо мной находятся посеребренные снегом вершины Саян, каменный массив в полторы или две версты по вертикальному направлению. С каким наслаждением очутился бы я в залитой солнцем цветущей равнине! Довольно! Пусть все тайны и загадки древних людей останутся погребенными в этих безмолвных, бесконечных склепах, -- я возвращаюсь к солнцу!
   Мысли мои были прерваны ударом камня в стену рядом со мной, который, как мне казалось, сорвался с потолка пещеры. Через минуту полетел второй, едва не разбивший фонарь, и на этот раз я прекрасно заметил, что вылетел он из отверстия верхней галереи. Инстинктивно я потушил лампу и в то же мгновение почувствовал сильную боль в ноге, по которой ударил ловко пущенный невидимым врагом осколок гранита. Я отбежал наудачу на несколько шагов в сторону, боясь в темноте идти дальше или возвращаться назад, но камни продолжали падать так метко, как будто бы я находился среди пространства, ярко освещенного солнцем. Совершенно сбитый с толку, я прижался к земле за грудой костей, но камни продолжали снова лететь в мою сторону. Человек или какое-нибудь другое существо, притаившееся в верхней галерее, видело в темноте, и я был в этом мраке совершенно беспомощным в борьбе с ним.
   В минуты опасности мы действуем, не сознавая часто причин своих поступков, за нас начинает работать какая-то подсознательная сила, подсказывающая самые быстрые и верные действия.
   Я вдруг нажал кнопку электрической лампы и направил яркие лучи прямо на отверстие галереи. Следующий камень перелетал через мою голову и упал далеко сзади. Остальные полетели в противоположную от меня сторону, хотя я стоял рядом со своим маленьким прожектором. Тогда я совершенно не мог понять этого странного явления, но впоследствии, обдумывая подробности своего путешествия, пришел к заключению, что существо, увидевшее меня из верхней галереи, обладало зрением, неспособным выносить яркого света. Оно было слепым, когда я мог отчетливо видеть, и становилось зрячим, когда для меня наступала черная ночь.
   Обо всем этом в то время некогда было раздумывать. И я бросился в ближайшую галерею и пустился бежать по ней до следующего разветвления.
   Спасаясь от действительного или воображаемого преследования, я еще раз наудачу свернул в извилистую узкую щель и остановился в ее начале, не решаясь двинуться дальше в путанице перекрещивающихся ходов.
   Пока я еще хорошо помнил весь пройденный путь, но чувствовал, что еще несколько поворотов -- и лабиринт никогда не выпустит меня из своей черной пасти.
   Ровный глухой шум доносился откуда-то из противоположного конца прохода и усиливался, когда я прикладывал ухо к стене. Очевидно, где-то близко был водопад или река, прорывающаяся через стремнины. Эти земные звуки вернули мне мужество. Не был ли я напуган собственным воображением, населившим мрак несуществующими опасностями? Правда, у меня сильно болела нога от ушиба камнем, но в темноте легко было ошибиться в определении места, откуда летели эти камни; проще всего было предположить, что они падали, как я и подумал сначала, из какой-нибудь трещины под сводами пещеры.
   Я решил добраться до подземного потока, от которого меня, по-видимому, отделяло очень небольшое пространство.
   Извилистая галерея, которая, может быть, сама служила когда-то руслом исчезнувшей реки, оказалась очень длинной. Она делал множество крутых поворотов, иногда так суживалась, что я с трудом пробирался между гладкими, словно отшлифованными стенами, и вдруг неожиданно закончилась под низко нависшими сводами новой обширной пещеры. Здесь гул водопада был едва слышен, и меня от реки отделяло как будто еще боле значительное пространство, чем раньше. Я не знал, на что решиться; по сторонам от моей щели находилось множество таких же отверстий, которые трудно было отличить друг от друга. Войдя на обратном пути в одно из них, я, наверное, никогда бы не вернулся на землю. Страх заблудиться был так силен, что, отойдя на несколько шагов от высохшего русла древнего потока, я поспешно вернулся обратно и долго осматривал стены и пол галереи, успокоившись только тогда, когда на одном камне нашел брошенную мной недавно обгоревшую спичку. Я решил для обозначения пути воспользоваться веревкой и, закрепив ее под камнями, начал развертывать ее по дну пещеры. Отойдя саженей на шесть от стены, я увидел на мягком песке отчетливый след человека, обутого в сапоги, подбитые гвоздями. Меня до такой степени поразило это открытие, что я более минуты простоял над глубоким отпечатком на ржавчинно-красной поверхности.
   Бросив веревку, я без труда отыскал продолжение следов, уходивших к боковой галерее.
   В это мгновение у меня совершенно пропали последние остатки страха, навеянного безмолвным кладбищем первобытного мира. Если пещеру посещают путешественники, то, значит, в ней нет ничего такого, что заставило бы меня отказаться от намерения проникнуть возможно дальше. Там, где прошел один, может пройти и другой. Пожалуй, все мои приключения окончатся самым прозаическим образом, и через несколько минут я столкнусь с шумной компанией, нагруженной корзинами с вином и закусками и отлично знакомой со всеми закоулками этого подземелья.
   -- Эй! -- закричал я. -- Слу-шай-те!
   Мой голос звучал слабо, глухо и печально, как крик ночной птицы.
   -- Эй, кто там?! -- пугаясь собственного крика, повторил я и прислушался.
   Единственным ответом был не умолкавший ни на минуту глухой шум реки.
   -- Должно быть, он ушел слишком далеко, -- сказал я вслух и, подняв фонарь, пошел в ту сторону, куда направлялись следы. Они быстро привели меня в такую путаницу галерей, проходов и щелей, находившихся на различной высоте и немедленно рассыпавшихся на новые извилистые пути, что эту часть пещеры я могу сравнить лишь с куском гнилого дерева, источенного и изъеденного червями.
   К моему счастью, земля повсюду была покрыта мелким песком, на котором отчетливо выступали следы, оставленные Неизвестным, и я без риска мог продолжать идти за ним в самые отдаленные закоулки лабиринта.
   Сделав десяток поворотов, я, к своему удивлению, очутился в той самой пещере, из которой начал свое преследование, и узнал об этом, задев ногою за протянутую мною веревку.
   Человек, за которым я шел, по-видимому, не подозревал, что он кружится вокруг этой центральной залы, так как решительно пересек ее в новом направлении и удалился в низкую галерею, вход в которую наполовину скрывала пирамидальная скала.
   У меня мелькнуло подозрение, что он безнадежно заблудился и, сам о том не зная, кружится в бесконечной путанице подземных трещин, как это случается с путниками, застигнутыми метелью или странствующими среди непроницаемых туманов.
   Чтобы проверить свою догадку, я пошел вдоль стены, внимательно осматривая песок перед каждым отверстием, и скоро снова увидел отчетливые следы моего несчастного товарища рядом с узкой расселиной, из которой очень явственно гул водопада. В этом месте несчастный будто колебался, -- он направился в одну, потом в другую сторону, вернулся обратно и, наконец, пошел в самый дальний, глухой конец пещеры, загроможденный обломками скал.
   Мои глаза успели привыкнуть к темноте и, как бы ни был слаб свет фонаря, я мог рассмотреть, что в этом месте нет никакого прохода. Своды подземелья спускались к самому полу, и я напрасно освещал их то выше, то ниже, надеясь найти хоть какое-нибудь отверстие. Но куда же исчез человек?
   -- Выходите! -- сказал я. -- Вам нечего меня бояться!
   Молчание.
   Я вздрогнул и, точно мною двигала какая-то посторонняя сила, заглянул за камни. Он лежал там в неестественной позе, с широко раскинутыми ногами и руками.
   
   Вследствие необычайной сухости воздуха, труп прекрасно сохранился. Кожа стала коричневой, сморщилась, но мне казалось, что на лице Неизвестного застыло выражение испуга, удивления или отвращения. Около него лежали измятый разбитый фонарь и кожаная сумка с широкими ремнями. Шагах в трех от трупа я увидел за камнем как будто намеренно заброшенную туда раскрытую записную книжку.
   Я поднял записную книжку и поспешил отвернуться от страшного лица трупа.
   Единственной мое мыслью в эту минуту было поскорее выбраться из царства мрака, где, может быть, и меня ждала такая же участь.
   Не оглядываясь, я побежал с такой быстротой, что, казалось, в несколько минут должен был достигнуть конца галереи, как вдруг за одним поворотом меня поразил сильный шум водопада. Клокочущая масса воды низвергалась где-то за стеной, и от ее падения дрожали скалы.
   Я слишком поздно понял, что, понадеявшись на свою память и забыв о протянутой мною веревке, попал в одну из тех галерей, которые еще глубже уходили в подземные пропасти. Предо мной, как живое, встало высохшее лицо трупа, распростертого на песке. Еще одна, две таких ошибки, и меня ждет та же участь: я буду целыми часами странствовать в этом каменном склепе, пока голод и усталость не лишат меня сил, и тогда придет неизбежное...
   Я сделал несколько шагов по галерее и, направив вперед и вниз свет лампы, увидел, что стою на берегу широкой черной реки, покрытой клочьями пены. Вода бросалась в береговые утесы, поднималась высокими буграми, клокотала, как в котле и весь поток походил на разъяренное дикое животное, которое бешено мечется в тесной клетке.
   Противоположного берега я не видел, сколько ни напрягал зрение. Но прямо передо мной был большой остров причудливой формы. Отвесная скала заканчивалась горбатым холмом с какими-то остриями на гребне, похожими на гигантские копья. Фантастический камень весь был покрыт зеленоватыми выпуклыми щитами, по которым скользил свет моей лампы. Я направил ее лучи к острому концу скалы -- и в то же мгновение весь холм зашевелился, вырос. Черные шипы на его гребне приподнялись, вытянулась чешуйчатая лапа и, разметав высокий столб брызг и пены, оживший холм исчез среди крутящихся водоворотов и черных волн.
   В эту минуту я понял весь смысл выражения "окаменеть от ужаса": я не мог сделать ни одного движения, хотя все мои чувства были напряжены и обострены до высочайшей степени, так что я разом замечал то, что происходило и на реке, и на берегу. Не знаю, сколько времени продолжалось такое состояние; наконец, сделав над собой огромное усилие, я медленно пошел назад, чувствуя непобедимую слабость в ногах и во всем теле.

* * *

   Мне казалось, что прошла целая вечность с того момента, когда я переступил вход в царство мрака; но выйдя из пещеры, я убедился, что находился под землей только два с половиной часа.
   Очутившись в цветущей долине между отрогами Саян, я долго еще не мог вернуться к действительности.
   Записки Неизвестного, оставшиеся у меня в руках -- единственное свидетельство, проливающее некоторый свет на мир, затерянный в недоступных глубинах нашей планеты. В этих отрывочных строчках я не изменил ни одного слова.
   V. Записки Неизвестного
   "Боже мой... ум не выдержит всего того, что я видел в последние одиннадцать дней, с того момента, когда переступил вход в это море мрака. Я потерял всякую надежду выбраться отсюда; фонарь мой разбит; эти строки я пишу, зажигая последние восковые спички. О! если бы мне снова увидеть солнце!
   Буду говорить только о самом важном для других, кто сюда придет. Самый удобный путь лежит по берегу реки, но нельзя пользоваться лодкой, так как ниже водопада поток кишит гигантскими ящерами. Я догадываюсь, что в нем где-то живет то самое страшное, чего так боится древнее население этого подземного мира... Лучшим оружием здесь служит яркий свет, который ослепляет и людей, и животных. По берегу реки я шел два дня, и все время за мной следовали люди мрака, называющие себя омотама. Я боялся спать, пока не узнал, что они избегают показываться в освещенном пространстве.
   На третий день я дошел до границы области мрака. Тут находится огромная стена, преграждающая все галереи, но следует проходить через отверстия, сделанные в ней людьми мрака.
   В глубине земли источниками света являются камни и металлы, может быть, содержащие радий или какое-нибудь фосфоресцирующее вещество. В долине за стеной свет постепенно усиливается и вдали походит на зарево огромного пожара. Нет ли там вулкана? Я не могу ответить на этот вопрос, так как видел долину только с ее отдаленной окраины. У меня не было средств перебраться через пропасть, куда падает река. Не знаю, как переправляются туда дикие племена омотама, которые ведут постоянную войну с населением долины света. Там существуют обширные города, с строениями без крыш, храмами и какими-то странными сооружениями, может быть, служащими для технических целей. С того холма, где я находился, можно было различить какие-то растения, испускавшие слабый свет и отдаленно напоминавшие наши грибы и гигантский мох.
   Мне надо было спешить обратно, так как я подвергался опасности быть убитым дикарями, подстерегавшими меня около стены. Фонарь был разбит ударом камня. Дальше шел по берегу реки впотьмах; абсолютного мрака в подземных глубинах нет и, когда глаза привыкают к темноте, можно видеть слабый свет, испускаемый скалами и некоторыми камнями. Заблудился в конце пути. Знаю, что где-то близко спасение, но не могу найти выход. Часто слышу захлебывающийся рев, который больше всего пугает и людей мрака.
   Они совершенно оставили меня в покое и удалились куда-то в другие части пещеры. Какое ужасное чудовище живет в этих глубинах!.. Кажется, я видел его издали... Я ослабел; больше идти не в силах..."
   Дальше в записной книжке содержатся бессвязные слова, которые едва можно разобрать:
   "Здесь грозит страшная неотвратимая опасность... Не спускайтесь сюда. Боже, какой ужас!.."

* * *

   На этих загадочных словах записки обрываются. Я не желаю строить никаких гипотез, но позволю себе сделать только одно предположение. По-моему, население подземных глубин образовалось из потомков древнейших племен, которые, тысячи лет тому назад, были оттеснены своими врагами в долину Саян, ко входу в это царство мрака. Может быть, оставленные ими на берегах Енисея надписи имели целью указать последующим поколениям на путь в те недоступные убежища, где искал спасения несчастный побежденный народ.
   Впрочем, пусть об этом судят сами читатели, и в особенности те, которые обладают более обширными знаниями древнейшей истории человечества, чем автор рассказа.

----------------------------------

   Впервые: Мир приключений, 1916, No 7.
   
   
   
   

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru