Бельский Симон Федорович
Великая пустыня, где мы все

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

С. Бельский.
Великая пустыня, где мы все

I

   Мы встречались каждый день вечером в глухом углу кладбища, между двумя могилами, на которых не успела еще вырасти трава. В одной был похоронен ее муж, в другой мой брат.
   В сумерки, среди немых камней, печально склоненных крестов, наполовину разрушенных склепов, заросших сорной травой, мы ждали чуда, напряженно и мучительно, словно перед нами расстилался не кусок мокрого пустыря на окраине большего города, рядом с аэродромом и артиллерийским учебным полем, а древняя страна чудес с желто-серыми скалами, масличными рощами, пещерами и белой раскаленной солнцем дорогой из Иерихона в Иерусалим.
   Мы не решались говорить друг с другом о своих безумных надеждах и притворялись, что заняты уходом за могилами и своей печалью, разумной и примиряющей со смертью, как сумерки примиряют день с ночью.
   Я стоял против низкого белого креста, под высокой уродливой березой. Ветер и топор кладбищенских сторожей, расчищавших места для новых могил, придали дереву такой вид, как будто оно хотело бежать, но, задержанное корнями, далеко ушедшими в глубь земли, в ужасе остановилось, простирая к небу черные, искривленные ветви с дрожавшими осыпающимися листьями. На моем кресте не было никакой надписи и только внизу, под веткой куста шиповника, я вырезал слова "может быть"...
   На ее могиле лежала груда венков. Она приходила раньше меня, садилась на камень, отвалившийся от соседнего склепа, и остановившимся неподвижным взглядом смотрела на высокую кучу рыжей свеженарытой земли, под которой в белом глазетовом гробу лежал ее муж или то, что было ее мужем.
   Сторожа в грязных рубахах и сапогах, на которые налипли комья грязи, старик-священник в истрепанной полинявшей ризе, весь день служивший панихиды, с опущенными глазами проходили мимо нас. Они, должно быть, знали или догадывались, чего мы хотели, и из сострадания не желали нас замечать.
   -- У вас лучшее место, -- сказала она как-то, поднимая на меня влажные от слез серые глаза и улыбаясь жалкой, печальной улыбкой.
   -- Да, у меня хорошее место! Сухой песок, что так редко на этом мокром кладбище, и потом береза. Все-таки она соединяет меня...
   Я не докончил и отвернулся, чтобы скрыть слезы. Она плакала беззвучно, опустив голову к камням и перебирая маленькой рукой цветы и комки влажной глины.
   -- Послушайте, неужели он никогда, никогда не вернется?
   -- Я верю, что дух бессмертен. Было бы слишком жестоко и нелепо, если бы в могиле исчезало все. Понимаете ли, все!
   -- Но что же остается? -- спросила она с таким отчаянием, что я на минуту позабыл о своем горе.
   -- Наш дух часть того великого духа, который проникает всю вселенную: звезды, солнце, вот эту траву, камни и неизвестные миры, сливающиеся в белые полосы и пятна на ночном небе.
   Я говорил неуверенно, пугаясь, что моя слабая надежда потухнет, как лампада, задуваемая холодным ветром.
   -- Бесчисленные солнца кружатся, как брызги прибоя; каждая волна идет миллионы миллионов лет и таких волн так же много, как на берегу океана.
   -- Ну? -- спросила она, утомленная моим красноречием, и наклонилась, расправляя ленту на увядшем венке.
   -- Наш дух сольется с этой вечной душой мира, -- продолжал я, -- как капля дождя возвращается к океану. В это я верю!
   Мне самому казалось, что слова мои звучат жалко, фальшиво и неубедительно. Рядом с этим безграничным горем и безграничной печалью, склоненной над свежей могилой, мое верование стоило не дороже глазета, дыма ладана и венков с фарфоровыми цветами. И от того, что это было так, я почувствовал злобу к себе и к этой маленькой женщине, мысли и чувства которой не отходили от трупа, разлагавшегося в мокрой земле.
   -- Но где же будет он? -- спросила она, как капризный ребенок, не обращая внимания на мои утешения.
   -- Мне не надо океана, мирового духа, не надо этого прибоя, продолжающегося, как вы говорите, миллионы лет, я хочу видеть и слышать его таким, как он был! Понимаете, его?
   Она жадно смотрела мне в лицо широко раскрытыми глазами. Вернее, она смотрела через меня, куда-то вдаль, точно ждала чьего-то призыва.
   -- Может быть, они нас слышат?
   -- Я не знаю, ничего не знаю! Вот здесь лежит тело человека, который был моим другом с первых дней детства. Замученный лишениями и страданиями, сошедший в могилу в тот момент, когда я получил возможность поднять его. Я уже держал его за руку, он оборвался и ушел. Ушел навсегда!
   Теперь я не стыдился своих слез и говорил, не обращая внимания на то, что голос мой прерывали рыдания. Но она едва замечала меня. Для нее я значил так же мало, как уродливая береза, далекая ограда кладбища, за которой на полигоне бухали пушки, косые тени, стоявшей под окнами, белой церкви с окнами в узорчатых, железных решетках.
   -- Вы верите в переселение душ? -- глухо спросила она.
   -- Может быть, хотя меня пугает это учение почти так же, как смерть без надежды на воскресение. По этому учению, душа человека может переселиться в тело животного... Нет, могила лучше!
   -- Могила, -- повторила она тихо и внятно, как будто заучивая новое для нее слово.
   Мы оба подняли глаза и стали следить за вороном, который каркал на вершине березы. У меня, как и у нее, мелькнула безумная мысль.
   Представляли вы себе когда-нибудь медленное разложение тела, недавно еще крепкого и здорового, тела, которое вы любили? И что, если последние проблески сознания, отсветы мысли и чувства, все еще остаются в трупе, как таится жизнь в дереве, поваленном бурей?
   Холод могилы и свет сознания!
   Я много раз ночью переживал мгновения этого ужаса, силясь представить себе в могиле брата, как мы это делаем при жизни любимых людей, ставя себя на их место.
   Нет, лучше ворон или что-нибудь живое под лучами солнца!
   Поднялся синий туман, выполз из могил и тяжело заволакивал кладбище, гнилые кресты, скользкие, заплесневевшие доски, траву, ржавое железо склепов, камни над черными ямами. Ворон снялся с дерева и разом исчез в широко распахнутой расцвеченной зарею дали.
   Сторож, стуча тупой лопатой, шел по мосткам и, завидя нас, остановился.
   -- Пора! -- сказал он, -- запираем.
   И, минуту подумав, добавил сердито:
   -- Ничего сегодня не будет!
   Пробираясь по тропинке между могилами, мы слышали, как он бормотал:
   -- И чего тут сидят, сидят! Покойник слышит разговоры, ему еще хуже. Дайте лежать тихо, земля их и съест помаленьку. Из могилы не уйдешь!
   Мы дошли до церкви и, когда звякнуло железное кольцо на калитке, женщина вдруг остановилась. Волосы ее выбились из-под шляпки, бледное лицо стало еще бледнее в свете фонаря, освещавшего за оградой пустынную улицу.
   -- Постойте! я забыла... -- сказала она.
   -- Пойдемте!
   -- Нет! еще вот это. -- Я увидел в ее руке половину большой груши.
   -- Неделю тому назад, только неделю! -- Она припала к гранитному памятнику и заплакала.
   Я видел ее вздрагивающие плечи, белую шею, завиток мягких волос над черным воротничком.
   -- Он принес эту грушу и хотел съесть половину... Вот это его. -- Она вытерла слезы зажатым в комок платком и, как ребенок, упрямо сказала:
   -- Я пойду, оставлю там на могиле!
   -- Постойте. Нельзя же так...
   Я искал слов, которые терялись в этом холодном мраке, где исчезала всякая человеческая логика. Но она уже не слушала и мелкой быстрой походкой, совершенно не походившей на ее тяжелые утомленные движения, когда мы шли с кладбища, исчезла среди крестов.
   Вся ее мысль, то, что называют бессмертным духом, было около могилы и не могло от нее оторваться. Невидимые нити женского духа обвили труп, как тончайшие корни дерева оплетают комки земли.
   -- Но и пусть! -- сказал я со злобой к Тому, Кто молчал, когда мы ждали чуда, и так распахнул железную калитку, что она дребезжа и звеня ударилась о каменную стену.
   -- Пусть! Я ничего не жду и мне ничего не надо!

II

   Прошла осень. На кладбище я не ездил, потому что притворялся занятым важными делами, а по вечерам сидел в ресторанах, выбирая такие углы зала, где было больше света и движения.
   У себя в квартире ночью я зажигал все лампы и большую люстру, свет которой отражался в зеркале против кровати. Я работал, как актер среди размалеванных декораций, но мучительно сознавал, что где-то рядом безграничная, холодная пустыня, невидимая бездна, куда я свалюсь и буду лежать в сизокрылой тени берез, под грудой свеженарытой рыжей земли. Может быть, в этом новом сюртуке, наглухо застегнутом на все пуговицы. Рука, моя рука! которая держит сейчас хрустальный стакан, будет гнить медленно и долго, долго и медленно! Иногда я осторожно смотрел на лица, окружающих меня мужчин и женщин, притворявшихся, как и я, бессмертными, чтобы угадать, какие лица будут у них тогда.
   Смерть -- великий художник! Еще за несколько часов до конца она, неслышная и невидимая, садится на постель и принимается за работу. Спокойно и не торопясь, кладет она тени около глаз, на висках; заботливо разглаживает морщины на лбу, заостряет подбородок и заставляет улыбнуться особенной, своей улыбкой, которая то едва заметна в углах рта и линиях около носа, то поднимает губы так, что мертвое лицо смеется печально и важно или злобно и горестно. Глаза чаще всего остаются полуоткрытыми. Из-под опущенных ресниц мертвый может видеть свои скрещенные на груди руки и дорогие лица, наклоняющиеся к этим рукам для последнего, долгого, мучительного поцелуя.
   Меня так занимала эта работа смерти, что я часто оказывался в обществе мертвых. Они сидели вокруг меня в театрах, в газовых белых платьях кружились на сцене, болтали за мраморными столиками в ресторанах, пили и смеялись в то время, когда я представлял себе, как они, важные и неподвижные, с странными улыбками будут лежать в своих блестящих глазетовых гробах, в черной пасти могил, среди зеленых ветвей, набросанных по краям, чтобы скрыть грязную землю.
   Выпал уже первый снег, когда я встретил ту молодую женщину, с которой познакомился на кладбище. Она сняла траурное платье, но в ее прелестном лице, глубоких глазах было по-прежнему выражение печали и ужаса.
   Мы встретились на набережной. В черной воде дрожала огненная лента фонарей и, кружась, плыли первые льдины.
   Она сама подошла ко мне.
   -- Почему вы перестали бывать на кладбище? Я хотела увидеть вас еще летом, -- спросила она.
   -- А вы все еще верите в чудеса?
   -- Я теперь знаю! -- сказала она, загадочно улыбаясь. -- И хочу, чтобы знали вы, но это так тяжело!.. -- В ее глазах мелькнуло выражение безграничного отчаяния.
   -- Я тоже знаю! -- ответил я, стараясь улыбнуться.
   Есть река, вот эта чугунная решетка, туман и лед. Есть только тот мир, который я вижу. Другого мне не надо! Я взял ее за руку. Мне захотелось разбудить ее от тяжелого сна, вернуть к жизни.
   -- Нет! -- оказала она, отнимая руку. -- Все это только призрак. Они ведь возвращаются.
   -- Кто?
   -- Мертвые, -- ответила молодая женщина, испуганно смотря в открытый перед нами немой и печальный мрак над холодной рекой.
   Я придержал рукой шляпу, которую чуть не сорвал порыв ветра, и ответил с раздражением:
   -- Забудьте об этом! Надо жить среди живых. Смотрите на меня! Я вылечился от той болезни, которая вас и меня захватила около могил: мы были неосторожны и слишком близко заглянули в их мрачную глубину.
   -- Поздно, -- глухо сказала она, отворачиваясь. -- Приходите ко мне и вы увидите... -- Она сказала адрес и торопливо, не прощаясь, ушла.
   Я хотел отказаться. Какое мне дело до безумия этой несчастной, которая не находит силы освободить себя от власти мертвого! Я ненавидел ее мужа, потому что, может быть, это он оттуда держал в своих оцепеневших руках молодую жизнь.
   -- Не пойду! -- говорил я себе вечером, когда сидел в ярко освещенной спальне.
   Но на другой день звонил у дверей ее квартиры, готовый к борьбе и сам пугаясь этой борьбы.
   Она сама отворила мне дверь в темный коридор, заставленный шкафами, и молча проводила меня в большую комнату, не то гостиную, не то столовую, среди которой на длинном столе горели в бронзовых подсвечниках две свечи.
   -- Здесь? -- спросил я, точно между нами было что-то условлено, разглядывая темные углы.
   -- Здесь, -- ответила она тихо. -- Он не любит сильного света.
   -- Он? Кто же это он? -- спросил я, бросая на стол перчатки.
   -- Мой муж!
   -- Вы хотите, чтобы я его увидел? -- сказал я, не замечая нелепости моего вопроса.
   Она села, закрыла лицо руками и заплакала, как плачут дети. На ее пальцах сверкали слезы или брильянты на кольцах.
   В соседней комнате послышался глухой шум, точно что-то упало на ковер.
   -- Это он! -- сказала она, вытирая слезы. -- Видите, я сегодня надела синее платье. Он любил синий цвет.
   И вдруг я услышал, как кто-то осторожно отворяет дверь за моей спиной, закрытую тяжелой портьерой.
   -- Что это? -- спросил я, чувствуя приближение ужаса и вставая с дивана. -- Говорите же, зачем вы меня звали сюда?
   Мне стыдно было моего страха и того, что я не умел его скрыть.
   Она в свою очередь встала, заговорила быстро, бессвязно, стараясь уловить руководящую нить в том мрачном бесконечном лабиринте, в котором блуждала ее душа.
   -- Я любила слишком сильно. У меня не было другой жизни, кроме его жизни. Когда это случилось так внезапно и так странно, я задыхалась, как в могиле, и все ждала. Мне не нужно было воскресения через тысячи лет, новой какой-то жизни в царстве бесплотных теней, потерявших все земное. Я хотела его близости, теперь, здесь! но он не приходил. Только там на кладбище, над могилой, мне казалось иногда, что он меня слышит и зовет так же, как я его звала. Может быть, мои страдания не давали ему уйти навсегда, он блуждал где-то вокруг меня. Я это чувствовала и несколько раз хотела уйти к нему. На кладбище я носила с собой яд, но ведь тогда бы и меня не было, вот такой, какой вы меня видите. Я заблудилась среди могил, в синих тенях, в вечных сумерках. И поверите ли, он меня утешал. Я слышала его голос. Он был во всем и нигде! Вы никогда не обращали внимания, как странно качались и вздрагивали на кладбище ветви деревьев? Рядом со мной была чья-то другая тень. Не знаю, почему вы ее не видели там, около могилы; и когда я долго, долго смотрела на эту тень, она начинала двигаться. По ее движению можно было угадать, что он то сидит рядом со мной, то встает и ходит около решетки склепа.
   Мне было ее жаль до слез и потому я не спорил, не старался ее разуверить.
   К чему? Она зашла слишком далеко и никакое солнце не осветит тех сумерек, в которых она жила, тяжелого склепа, в котором безумие дает, может быть, лучше утешение.
   -- Помните, мы говорили с вами о перевоплощении? Он угадал мое желание. Его нет больше в могиле, нет с Богом, с той мировой душой, о которой вы говорили, -- он здесь, со мной! Вот, смотрите! -- Она наклонилась к столу, взяла подсвечник и, подняв его над головой, осветила угол большого портрета.
   Я с своего места видел только глаза, смотревшие с полотна, в которых была печаль и насмешка.
   -- Иногда он здесь, в этом портрете, и лицо его постоянно меняется. Сегодня утром он смеялся, когда я налила ему чая и отнесла в кабинет на его стол. Когда я хожу по комнате, он следит за мной взглядом.
   Она улыбалась и кивала головой в сторону портрета.
   -- Но самое странное произошло недавно. Три или четыре дня тому назад. У нас есть большая пальма, с листьев которой стекают большие капли ядовитого сока, похожие на слезы. И вот, когда я плачу, начинает ронять слезы и пальма. Все это так странно. Вы не поймете, но мы плачем вдвоем и листья наклоняются к моему лицу. Вы мне не верите, но в том, что я рассказываю, нет ничего чудесного! Нелепо было бы, если бы все кончилось на этом гнилом кладбище или где-то в пустой вечности, где еще холоднее, чем в могиле.
   Я поднял глаза и сказал, стараясь придать своему голосу убедительность и твердость:
   -- Я вам верю! Все это так просто и понятно. Если дух бессмертен, отчего бы ему не возвращаться, подчиняясь силе любви, как кометы возвращаются к солнцу из бесконечности. Ваша любовь не дала ему исчезнуть. Вот и все!
   -- У меня в спальне упало и разбилось зеркало на мелкие осколки. Я собрала их в шкатулку и, когда вчера взглянула на эти блестящие куски, то увидела там его лицо. Вот, посмотрите!
   Она подвинула ко мне ящик из красного дерева, на дне которого в ясных холодных треугольниках блестело пламя свечей. Медленно отворилась дверь и в комнату вошел большой черный кот. Он легко вскочил на ручку кресла и смотрел на меня злыми желтыми глазами.
   -- Видите что-нибудь? -- спросила она, дотрагиваясь до шкатулки.
   В стекле была синеватая холодная пустота, но она упорно с счастливой улыбкой вглядывалась в эту пустоту, перебирала блестящие сверкающие осколки и перестала замечать мое присутствие. Я встал и тихо вышел в темный коридор. Женщина не подняла головы, не сделала ни одного движения, как будто меня не существовало. В кусках стекла эта несчастная искала осуществления своей безумной мечты о вечной любви, о том, чего нет и быть не может на земле! Я не хотел ей мешать.
   Не все ли равно, -- тупая покорность перед смертью, торжественный обман или безумие? Человеку, чтобы жить, необходимо чем-нибудь заслониться от мрака и ужаса могилы.
   Больше я ее не встречал и не желаю встречать! У меня много, очень много своего дела, на заводе, в лаборатории, в институте, где я читаю лекции, но иногда среди грохота и стука машин я отхожу в сторону, туда где меня никто не может видеть, и мне хочется безумно рыдать над собой! К горлу подступают слезы, горькие, отравленные, как сок ядовитой пальмы и ум напрасно ищет ответа на мучительный вопрос, куда уйти из тюрьмы, которая вмещает и солнце, и звезды, и моря и в которой живем мы все, приговоренные!

----------------------------------

   Источник текста: Куда ворон костей не заносил. Рассказы / С. Бельский. -- Санкт-Петербург: тип. т-ва "Обществ. польза", 1914. -- 217 с.; 20 см.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru