[*] -- Темою настоящего рассказа послужило действительное происшествие, имевшее место в одном из п.-т. предприятий Белоруссии в августе 1925 г.
I
-- На огород идешь?
-- На огород. Хочу покопать картошку. Как бы мороз не стукнул. Ты здесь без меня справишься.
Заведующий почтовым отделением Ефимий Венедиктович Пилецкий надел барашковую шапку и старенькую тужурку на вате, сохранявшую еще синие, поблекшие канты и несколько "серебряных" пуговиц почтово-телеграфного ведомства.
Марьям Викентьевна, его жена, служившая телеграфисткой в этом же отделении, сухонькая, суетливая женщина лет тридцати, просто, но чистенько одетая, подошла к мужу и тронула его за руку.
-- Не ходи, Фима...
Пилецкий добродушно усмехнулся в седеющие усы.
-- Трусишь? Уж не бандитов ли боишься? Не беспокойся. К нам они не сделают визита. Знают, что у нас не разживутся.
-- Не смейся, Фима... Жутко мне. Дня не проходит, чтобы они не напали на кого-нибудь в окрестностях.
-- Глупости. На мелкую дичь они не охотятся. Да я долго и не буду -- засветло вернусь.
И Пилецкий, взяв суковатую палку, вышел из дома.
Утро было сумрачное. Серая завеса мелкого осеннего дождя затянула дали.
Почтовое отделение помещалось в доме бывшей почтовой станции. Длинное, приземистое белое здание с непомерно высокими, остроконечными, готическими окнами и такой же дверью. Эти здания, как две капли воды похожие друг на друга, отстроенные еще в пятидесятых годах прошлого столетия, стоят по нашим шоссейным дорогам угрюмыми памятниками старины.
Большой двор с обветшалыми конюшнями и сараями обнесен высокой каменной стеною, охранявшей когда-то почтовых лошадей.
Два шоссе пересекают у самой станции друг друга. Несколько десятков лет тому назад здесь трусили рысцою почтовые лошаденки, звеня колокольчиками. И усталый путник зорко всматривался в сужающуюся ленту шоссе, ища во мгле наступающего вечера белое здание, где ожидали его приют и отдых...
На смену троек пришел неуклюжий, но неутомимый автобус; с мерным пыхтением проносится он мимо старенького здания, в котором жалобно позванивают стекла, и скрывается вдали, издавая рев, неслыханный в этих глухих, заброшенных местах...
Галки и вороны в испуге снимаются с мокрых, сырых кочек и тянут к лесу... А леса здесь кругом... Топкие, поросшие мохом, непроходимые леса Белоруссии, где привольно чувствуют себя только волк да лихой человек...
Пилецкий сдвинул барашковую шапку, застегнул свою старенькую тужурку на две металлических и три костяных пуговицы и зашагал по шоссе.
Оно спускалось вниз и потом круто поднималось вверх. Наверху, в двух верстах, стояла ближайшая деревушка. А ближе, в полуверсте от нее, находился огородик Пилецкого.
Ефимий Венедиктович спустился в низину. Гиблое место для автобусов.
Несмотря на ремонты, шоссе постоянно портилось от подпочвенных вод, которые вспучивали настил дороги и выступали лужами.
Кругом -- лес.
Это -- излюбленное место для нападений бандитских шаек на автобусы. Довольно бросить бревно поперек дороги, и -- стоп...
-- Руки вверх!..
И пассажиры предоставляли свои карманы и чемоданы в распоряжение грабителей.
Жуткое место.
И Пилецкий невольно ускорил шаг.
Кругом, однако, стояла необычайная тишина.
Пилецкий поднялся вверх и вздохнул с облегчением, увидев свой огород и крестьянина, копавшегося на соседнем участке.
-- Здорово, Спиридон!
-- Ведениктовичу наше почтение.
"Ведениктович" -- так звали Пилецкого, изменив его трудное для произношения отчество. Спиридон, грамотный крестьянин, долго живший в Москве, был председателем сельсовета.
-- Что нового, Спиридон?
-- Плохие новости.
-- А что, все бандиты шалят?
-- Да уж какие шалости?.. Третьего дня, слышь, пароход на Соже ограбили...
-- Пароход? Как же они туда попали?
-- Как -- обыкновенно. Сели как пассажиры. А отошел пароход версты две -- "руки вверх!.." кричат.
-- Сколько же их было?
-- Всего и было человек пять, а пароход начисто ограбили, к берегу пристать велели. Сами пассажиры своими руками свои же чемоданчики им на берег сложили... и поминай как звали.
-- Иванов?
-- Все он...
-- Да откуда он взялся? Кто такой?
-- Говорят, будто полковник бывший. Из Польши перешел... Ну, и наши балуются... Семка-косой -- знаете?..
-- Как не знать.
-- Непутевый парень. Андрон с Могильцев, Костецкий...
-- Чего же вы на них не донесете? Ведь и вас они обижают?
Спиридон оставил копать картошку и посмотрел на Пилецкого.
-- Как не обижать?! У кого телку на прокорм стащат, у кого лошадь... Да донесешь-то как? У них ружья, револьверы... расправа короткая... Пока начальство наедет, без головы останешься. Кому охота...
Наступали ранние сумерки. Пилецкий расправил затекшие члены, распростился со Спиридоном и отправился в обратный путь.
В лощине сумерки были гуще. Пилецкий не сразу заметил двух незнакомцев, сидевших на куче щебня. Один из них поднялся и подошел к Пилецкому.
-- Что за человек? А, почтарь!
Пилецкий вздрогнул. Перед ним стоял Семка-косой, уставив свой зрячий глаз. На другом глазу Семки было огромное бельмо, выпиравшие из зрачка, как горошина.
"Семка-косой... Бандиты..." -- мелькнула у Пилецкого мысль, и холодок пробежал от спины к затылку, шевельнув корни волос.
-- Ты, слышь, -- ни гу-гу, что видал нас, если не хочешь дать дубу [быть убитым]. Понимаешь?
Пилецкий поспешно кивнул головой.
-- Ну, то-то. Проходи.
-- Надо будет проверить, как он живет, -- услышал Пилецкий за собой голос Семки. Потом Семка свистнул, и Пилецкий услышал удаляющиеся шаги бандитов.
II
Жена ждала к обеду, но Пилецкому не шел кусок в горло.
-- Придут... ограбят... убьют... -- думал он.
Встав из-за стола, Пилецкий решительно подошел к телеграфному аппарату и телеграфировал в ближайший город, в районную милицию, о высылке отряда для поимки бандитов.
-- Дело плохо, -- сказал он жене, -- гостей можно ждать каждую минуту, а милиция раньше завтрашнего дня не приедет...
-- А что, если они перехватят телеграмму? Говорят, они это делают... Убьют ведь...
-- И то обещали, -- не удержался Пилецкий. -- Да все равно один конец: если придут, ограбят кассу -- тоже не помилуют...
И они сидели молча, глядя на телеграфный аппарат с таким видом, будто он накликал на них несчастье... Но дело было сделано. Оставалось выжидать событий...
III
В густой темноте осенней ночи, под моросящим холодным дождем отряд вооруженных людей медленно, осторожно подходил к зданию почтового отделения.
-- А где они, бандиты-то? Там? -- И Митька протянул руку к зданию.
-- Все может быть. Ты только не трусь. В случае чего пали -- и никаких. Лучше ты его, чем он тебя. Так-то. Пали -- и никаких, потому -- полное право.
-- Тише, вы. Разболтались...
IV
Липецкому не спалось. Он с вечера зарядил ружье, приготовил патроны и, не раздеваясь, прилег на кровати. Сердце колотилось, и шумело в ушах. Он прислушивался к каждому звуку... Вот -- шорох, и у него холодело в груди. Идут. Нет, это мышь скребет под полом... В коридоре что-то трещит...
-- Фима, стучат, -- слышит он испуганный шепот жены.
Его, как пружиной, подбросило. Да, да, стучат. И стучат так, что разбудят мертвого... Он хватает дрожащими руками ружье и набивает патроны в карманы.
-- Ты вот что, -- обращается он к жене, а зубы выбивают нервную дрожь, -- ты не открывай... скажи -- дома нет... А я по лестнице на чердак... Тебя не тронут... Ты ни при чем... Поищут -- уйдут... А полезут ко мне -- дешево не отдамся...
В дверь колотили прикладами, и удары гулко отдавались в длинном коридоре, идущем от двери и разделявшем дом на две половины.
Пилецкий быстро взобрался по лестнице на чердак, через отверстие в потолке коридора. Звенели стекла окон...
-- Дома нет!.. Нет дома!.. -- надрываясь, кричала жена.
-- Отворяй, если и дома нет! Кого прячете? Стрелять будем!..
Послышался выстрел. С треском кто-то выломал раму, и в комнату, через окно, пролез человек и, пыхтя, открыл двери. В коридор ввалилась толпа.
Дальше все было как в кошмаре... Треск оконной рамы, звон разбитых стекол, крики жены... выстрелы... шепот... голоса в темноте... И вот кто-то поднимается к нему по лестнице.
-- Не лезь! Убью! -- диким голосом кричит Пилецкий. -- Всех перестреляю, последняя пуля себе!..
Но лестница дрожит под чьими-то ногами, и вот какое-то пятно замаячило в четырехугольнике отверстия...
Стиснув зубы, Пилецкий нажимает курок...
Выстрел... Вспыхнувший огонь освещает чью-то голову, но она тотчас скрывается в отверстии. С глухим стуком падает чье-то тело.
Внизу крики...
-- Убил... Слезай... Милиция... -- слышит он отдельные голоса...
Опять кто-то лезет...
-- Не лезь, -- кричит Пилецкий и снова стреляет...
Отчаянный стон... И опять взрыв криков внизу.
Среди шума он узнает как будто голос старика-сторожа, Вонифатия...
-- Это я... -- и лестница опять дрожит.
-- Убью, -- кричит обезумевший Пилецкий, и в третий раз огненная полоса прорезывает тьму. Опять чей-то стон.
Но голоса утихают. О чем-то сговариваются, удаляются, и Пилецкий слышит пыхтенье отъезжающего автомобиля.
-- Откуда автомобиль? -- пролетает мысль в затуманенном мозгу Пилецкого. -- Может быть, милиция подоспела вовремя?.. Только едва ли.
В отделении вспыхивает огонек. Пилецкий судорожно сжимает похолодевшими руками винтовку.
Вот автомобиль возвращается. Кто-то вошел...
-- Слазь, Ведениктович, -- слышит он знакомый голос Спиридона. -- Беда случилась... Милиция тебя защищать приехала... А ты с перепугу начальника того... уложил, милиционера ранил и -- сторожа своего... Слазь, Ведениктович, не бойся... Вот тебе мое слово -- ничего не будет.
Кто-то внес лампу в коридор, и Пилецкий увидел отряд милиционеров...
Бросив винтовку, он молча стал спускаться по лестнице...
V
Серое, осеннее утро осветило печальную картину. На полу коридора лежал убитый, рядом стонали раненые. Вещи в отделении и комнатке Пилецкого были перевернуты, мебель опрокинута. Стекла в окнах выбиты. Штукатурка на потолке и стенах местами обвалилась от выстрелов, произведенных с улицы.
Спиридон сидел на ступеньках крыльца и, крутя цигарку, спрашивал милиционера:
-- Как же это так случилось? Вы-то чего дуроломом валили?
Милиционер вздохнул:
-- Дуроломом? Не знаешь ты нашего дела -- что значит на облавы ходить, бандитов ловить. Из-за каждого угла тебя подстрелить могут... Разве тут рассуждаешь? Сам как в бреду. А бандиты очень просто могли у Пилецкого остановиться. Припугнут "маузером" -- не выдавай, мол, и конец...
Ведь и у вас в деревне они ночевали?
-- Это верно...
-- Ну, вот... А нас не пускали... Почему такое? Значит, неспроста...
-- Вот дела-то... -- вздохнул в свою очередь Спиридон. -- Страх-то что делает.
Пилецкого арестовали, но скоро выпустили -- он был признан невиновным. На кладбище прибавилась свежая могила...