В. Г. Белинский. Полное собрание сочинений.
Том 6. Статьи и рецензии (1842-1843).
М., Издательство Академии Наук СССР, 1955
37. Опыт библиографического обозрения, или Очерк последнего полугодия русской литературы, с октября 1841 по апрель 1842 (Л. Бранта). СПб. В тип. Главного управления путей сообщения и публичных зданий. 1842. В 8-ю д. л. IV и 72 стр.
Несколько слов о периодических изданиях русских. СПб. В тип. Главн. упр. путей сообщения и публичных зданий. В 8-ю д. л. XII стр.1
Занятие "литературою", видно, становится у нас занятием очень привлекательным. Страсть к сочинительству с каждым днем возрастает. Не говорим уже о том, что почти ежедневно,-- и всё чаще и чаще,-- появляются в печати на русском языке книжки и книжонки, изумляющие своею пустотою и рецензентов, которые обязаны читать их, и тех горемычных людей, которым случайно попадаются они на глаза и которыми читаются "скуки ради". Кто пишет их? кто их издает? для кого издаются они? -- Бог весть! Известно только, что всё это действительно пишется, издается и, может быть, продается, благодаря ловкости бородатых разносителей просвещения по темным углам обширного царства русского. Но если б вы, почтенный читатель мой, знали, сколько еще не печатается из того, что пишется: вы ужаснулись бы этой громадной массе исписанной бумаги, этого изумительного потока бездарности, пошлости и безграмотности! Когда б вы знали, сколько например, пишущий эти строки обязан, по долгу журналиста, прочесть в течение года стихотворений больших и малых, повестей, рассказов, драм, отрывков, так называемых "ученых" статей и пр. и пр.,-- вам сделалось бы страшно, уверяю вас! Но прибавьте еще, что большую часть всего этого должно читать по пустякам, потому
что большая часть статей, присылаемых от господ-анонимов, псевдонимов и других, подписывающих свои подлинные, невыдуманные имена, остается без употребления и отсылается в контору "Отечественных записок" "для возвращения". Если бы печатать всё получаемое редакциею, то в течение года можно было бы издавать три такие журнала, по объему, как "Отечественные записки", и каждая книжка этого журнала могла б быть втрое толще каждой книжки "Отечественных записок". Ужас! Откуда всё это берется? Что это за имена неслыханные и невиданные в русской литературе, которые пишут и присылают эти статьи? Где скрываются они? От Архангельска до Ахалцыха, от Варшавы до Иркутска едва ли есть хоть одна губерния, которая не наделила бы редакции "Отечественных записок" несколькими статьями, переводными и оригинальными, повестями, рассказами, стихами,-- особенно же стихами... Ох, уж эти стихи! От них решительно нет отбоя: они присылаются ежедневно со всех сторон, на разноцветных бумажках, удивительно красиво переписанные, весьма часто запечатанные в пакетах, застрахованных на почте. И что за умилительные письма получаются с этими статьями! Вас просят так униженно, так ласково, как будто дело шло бог знает о каком благополучии; вам говорят, что хоть статья и не имеет никакого достоинства, но для поощрения юного таланта, только что выступающего на литературное поприще, вы должны поправить ее и напечатать, чем бесконечно обяжете автора и поощрите его к дальнейшим трудам (как будто журнал -- пансионская тетрадка, в которой мальчики пробуют свои перья, плохо очинённые и не привыкшие еще к орфографии!); иногда убеждают нас несчастными обстоятельствами автора, его беспомощностью, бедностью и проч., -- как будто журнал -- богадельня или лазарет для пособия нуждающимся! Еще чаще читаете, что не авторское самолюбие, но единственно желание видеть статью свою напечатанною в таком прекрасном журнале, какой вы издаете, заставляет автора просить вас о помещении его статьи, которую он сам смиренно признает недостойною такого прекрасного журнала... О, да сколько мог бы я порассказать вам о тех изворотах, которые употребляют господа сочинители, чтоб как-нибудь попасть в журнал с своею статьею и видеть под нею свое неизвестное имя! Поверьте, это презабавная история. Когда-нибудь, на досуге, я побеседую о ней с вами; но и теперь не могу удержаться, чтоб не упомянуть об одном престранном письме, недавно полученном мною со стихами из города Лубны, -- письме, которое верно удивит вас не менее того, как и меня удивило. Вообразите: к стихам,-- весьма похожим на старческие, хоть немножко бессмысленным, но зато с рифмами,-- приложено десять рублей ассигнациями, которые автор просит редакцию оставить у себя, если стихи будут напечатаны! {Пользуемся случаем для объявления, что эти стихи не будут напечатаны, и мы просим приславшего их доставить его адрес, для возвращения ему денег. Если же в течение трех месяцев адрес не будет получен, деньги отдадутся в пользу инвалидов,-- а стихи всё-таки не будут напечатаны.} Вот до чего доводит наконец страсть к сочинительству! Люди, отверженные искусством, не только силятся писать, не только тратят время на написание и деньги на переписывание своих статей,-- часто огромных тетрадей in-folio, {в лист (латин.). -- Ред. } -- не только платят весовые и страховые на почту, но еще хотят платить редакциям за то только, чтоб хоть как-нибудь напечататься!.. Жалкая, гибельная страсть, впрочем, весьма понятная там, где литература -- не искусство, а только забава, где равнодушие публики равняется лишь дерзости и невежеству литературщиков, смело выступающих вперед и гордо называющих себя "сочинителями"; где само искусство -- плод, еще не созревший снаружи, но уже гниющий внутри; где, наконец, нет никакой литературы, а есть только гениальные проблески, подобно молнии, на минуту озаряющие темный горизонт и быстро исчезающие... Но зато в этой тьме гнездятся целые стаи особых существ, род мелких гномов, которые, вообразив себя поэтами, романистами, драматистами, критиками, трудятся, хлопочут, пищат, кричат и очень обижаются, когда их никто не слушает или когда кто-нибудь прикрикнет на них, чтоб замолчали. Раздутое самолюбьице этих маленьких человечков мешает им видеть в себе людей очень обыкновенных, очень пошлых и непременно требует, чтоб они приобрели себе громкое имя; а как громкое имя легче всего приобретается через типографские станки, то они и силятся, во что бы ни стало, попасть в "сочинители". И это-то движение, не знаемое публикою, приметное только для микроскопа журналиста, многие чествуют именем литературы русской, видят в ней жизнь, деятельность, партии и бог знает что еще... Бедная литература! Бедное искусство!
Вот недалекий пример: перед нами лежат две брошюры, которых названия выписаны выше. Что это такое? Посмотрите, сделайте милость. Сочинитель их -- какой-то господин Брант, который написал, по его собственному уверению, какие-то повести и, разобиженный журналами, издал еще какую-то брошюру "Петербургские критики и русские писатели". Повестей его, вероятно, никто не читал; даже и мы позабыли о них, как забываем обыкновенно весь этот печатный хлам, отдав о нем в свое время отчет публике: брошюры его "Петербургские критики" также не припомним; но, отыскав рецензию свою о ней в нашем же журнале,2 видим, что это был -- слабенький голосок обиженного самолюбьица, желавшего как-нибудь попасть в известность, силившегося нашуметь о себе как можно больше и жестоко обманувшегося в своих расчетах, потому что шума оно никакого не сделало, а брошюра умерла, только что родившись, и погребена, как теперь извещает сам г. Брант, в магазине г. Юнгмейстера: желающие поклониться праху ее могут адресоваться к этому книгопродавцу. Таким образом, первая попытка не удалась г. Бранту: читатели не слыхали его имени, не читали его "сочинений"; надо было выдумывать новое средство, чтоб как-нибудь да попасть в "сочинители". Какое же средство? С повестями г. Бранта публика не заблагорассудила познакомиться; с брошюрою его тоже; дай попытаться -- сделаться критиком, или, правильнее,"критиканом": публика любит критики, она с жадностию читает этот отдел в журналах, многие ищут тут предмета для разговоров, даже для сплетен,-- и вот г. Брант делается критиканом, собирает 70 книг, вышедших с октября 1841 по апрель 1842 года, и на 72-х страничках отдает о них кому-то отчет (мы говорим: "кому-то", потому что никто не просил об этом г. Бранта, никто не возлагал на него этой обязанности, никто не требовал у него отчета)... Но тут новое затруднение: кто же будет читать эту брошюру? Кому нужно знать, что думает г. Брант о той или другой книжке из вышедших с октября 1841 по апрель 1842 года? Г-н Брант тотчас нашелся: он вздумал разослать свою брошюру при газетах безденежно. Теперь уж, конечно, вы, поневоле, если не прочтете, то хоть увидите ее, и на ней увидите имя его, г. Бранта,-- а ему этого только и хочется... Славная выдумка! Немножко убыточна, правда, потому что напечатать несколько тысяч экземпляров чего-нибудь -- стоит денег; но ведь почему же не потешить своего сочинительского самолюбия? Это так весело, так детски невинно, так пансионски простодушно! Притом и не то еще приносится в жертву страсти сочинительствовать... Удивительно только, как никто до сих пор не воспользуется этим для водевилей...
Но возвращаемся к г. Бранту. Обе брошюры его: и "Опыт библиографического обозрения", и "Несколько слов" суть новые холостые выстрелы в поле. Смешно было бы и отыскивать в них какого-нибудь критического кодекса, принадлежащего их сочинителю: о критериуме не может быть тут и помина. Да, впрочем, г. Брант, как видно, и не хлопотал об этом,-- нет, он весьма простодушно, хоть и весьма широковещательно, цветисто, с невыразимыми претензиями на красноречие, говорит, что такая-то книжка очень хороша, другая только хороша, третья не более как изрядна, не отдавая никакого отчета, почему всё это ему кажется так, а не иначе,-- ибо общих мест, которые он повторяет с голосу, нахватав их оттуда-отсюда по журналам, нельзя же назвать основаниями в деле критики: это годно только для критиканства тех господ "сочинителей", которые целый век свой петушатся из того, чтоб их называли "сочинителями". Чтоб видеть, как г. Брант мало понимает значение критики, довольно взглянуть на заглавие его "Опыта". Скажите, сделайте милость, на чем основывался он, начав свое обозрение с октября 1841 года? Почему не начал он его прежде или после этого времени? Ведь книга или брошюра должна представлять из себя нечто целостное; а что целостного могут доставить книги, вышедшие с октября 1841 по апрель 1842 года? Был ли этот период эпохою в русской литературе? Ознаменовался ли он чем-нибудь особенным, что могло бы доставить обозрению общий вывод? Ничего не бывало! Г-н Брант, принявшись случайно в апреле месяце "критиковать в своей литературе" книги и книжонки, просто отсчитал шесть месяцев назад, и -- как надо ему отдать справедливость, считать он умеет очень верно, ибо март, февраль, январь, декабрь, ноябрь, октябрь составляют ровно полгода,-- то и остановился на октябре, с которого начинается это полугодие, да и пошел себе расписывать тому похвалу, тому совет, тому замечание... Господи боже мой! Откуда что берется! Мы, дескать и о том-то просим, и то-то советуем,-- и всё так важно, так ораторски, всё мы да мы,-- точно редакция какого-нибудь журнала... Детство, литературное просто умное детство, так охотно копирующее всё, что делают взрослые!.. По будем надеяться, эта новая неудавшаяся попытка авось образумит г-на Бранта, и он перестанет сочинительствовать для того, чтоб рассылать свои сочинения даром при газетах...
Более нечего сказать об этих брошюрках... Однако ж, позвольте, что это на последней странице "Опыта"? Боже великий! Да это объявление... да, да, глаза не обманывают нас,-- объявление о новой затее г. Бранта,-- о новом романе в трех частях, под названием "ЖИЗНЬ, КАК ОНА (?) ЕСТЬ",с психологическими интересами, с историческими лицами, с д'Абрантес и Гёте (Гёте, изображаемый господином Брантом !!!), с событиями 1814 и 1815 годов... Нет, уж такое средство втискаться в сочинители превосходит всякую меру. Надобно этим шуткам и конец знать! Побойтесь Аполлона, г. Брант! Мы пропускаем без внимания ваши похвалы самому себе, так скромно выраженные в предисловии к "Опыту", пропускаем то место, где, говоря о "Наших" и юридически придираясь к статье "Армейский офицер", вы рассказываете своим читателям, что вы родились и выросли "на бивуаке, в лагерях с отцом-ветераном", как будто это нужно знать кому-нибудь; пропускаем без упоминания вашу непостижимо отчаянную выходку на стр. VI-й брошюры "Несколько слов о периодических изданиях русских", что будто бы "большая часть журналов наших сильно заговорили(а) о добросовестности критики именно с издания вашей брошюры "Петербургские критики и русские писатели", которой никто не читал и которая поэтому и не могла иметь ни на что и ни на кого никакого влияния, -- выходку, которая вам не обошлась бы даром, если б нам не жалко было тратить слов попустому и доказывать вам, что нехудо бы иногда знать и меру... Всё это мы пропускаем; но пощадите же и вы нас, пощадите самого себя, бросьте свое несчастное намерение -- печатать трехтомный роман для подвалов книжных лавок или для подарков подписчикам разных газет. Имейте, наконец, хоть маленькое сострадание к бедной русской литературе, которая имеет уже у себя гг. Алипановых, Сиговых, Кузмичевых...
1 . "Отеч. записки" 1842, т. XXII, No 6 (ценз. разр. около 30/V), отд. VI, стр. 47--51. Без подписи.
2 . Рецензии Белинского на брошюру Л. Бранта "Петербургские критики и русские писатели" были напечатаны в "Литер. газете" 1840, 10/II, No 12 и в "Отеч. записках" 1840, т. VIII, No 2 (см. ИАН.т. IV, NoNo 6 и 10).