Белинский Виссарион Григорьевич
Переписка Белинского с его невестой

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Переписка Бѣлинскаго съ его невѣстой. Въ "Русскихъ Вѣдомостяхъ" напечатаны интересныя письма Бѣлинскаго къ его невѣстѣ, М. В. Орловой. Марія Васильевна Орлова кончила курсъ въ одномъ изъ московскихъ институтовъ, нѣкоторое врежя была гувернанткой въ частномъ домѣ, и затѣмъ поступила въ институтъ классной дамой. Съ Бѣлинскимъ она познакомилась въ 1835 г., хотя уже раньше зачитывалась его статьями и была горячей поклонницей его таланта. Въ 1843 г., когда ей было уже 31 годъ, она вышла за него замужъ. Бѣлинскій сдѣлалъ ей предложеніе уже послѣ своего пріѣзда въ Петербургъ, и въ теченіе нѣсколькихъ мѣсяцевъ, протекшихъ между ихъ помолвкой и свадьбой, они постоянно обмѣнивались письмами, частъ которыхъ напечатана теперь въ "Русск. Вѣд.". Письма эти, полныя глубокой нѣжности и любви, представляютъ большой интересъ для характеристики Бѣлинскаго. Приведенъ изъ нихъ нѣкоторыя выдержки.
   Въ письмѣ отъ 7-го сентября 1843 г. онъ пишетъ, между прочимъ, слѣдующее: "Мысль о васъ дѣлаетъ меня счастливымъ, я несчастенъ моимъ счастіемъ, ибо могу только думать о васъ. Самая роскошная мечта стоитъ меньше самой небогатой существенности; а меня ожидаетъ богатая существенность: что же и къ чему мнѣ всѣ мечты и могутъ ли онѣ дать мнѣ счастіе? Пѣть, до тѣхъ поръ, пока вы не со мной.-- я самъ не свой, не могу ничего дѣлать, ничего думать. Послѣ этого очень естественно, что всѣ мои думы, желанія, стремленія сосредоточились въ одной мысли, въ одномъ вопросѣ, когда же это будетъ? И пока я еще не знаю, когда именно, но что-то внутри меня говорить мнѣ, что скоро. О, если бы это могло быть въ будущемъ мѣсяцѣ!
   Погода въ Пб. чудесная, весенняя. Она прибыла сюда вмѣстѣ со мною, потому что до моего пріѣзда здѣсь были дождь и холодъ. А теперь на небѣ ни облачка, все облито блескомъ солнца, тепло, какъ въ ясный апрѣльскій день. Вчера было туманно, и я думалъ, что погода перемѣнится; но сегодня снова блещетъ солнце, и мои окна отворены. А ночи? Если бы вы знали, какія теперь ночи! Цвѣтъ неба густо-теменъ и въ то же время ярко блестящъ усыпавшими его звѣздами. Не думайте, что я не берегусь, обрадовавшись такой погодѣ. Напротивъ: я и днемъ, какъ и вечеромъ, хожу въ моемъ тепломъ пальто, чему, между прочимъ, причиною и то, что еще не пришелъ въ П. посланный по транспорту ящикъ съ моими вещами, гдѣ обрѣтается и мое лѣтнее пальто. Не повѣрите, какъ жарко: окна отворены, а я задыхаюсь отъ жару. На небѣ такъ (ярко) и свѣтло, а на душѣ такъ легко и весело!
   Безъ меня мои растенія ужасно разрослись, а что больше всего обрадовало меня, такъ это то, что безъ меня разцвѣла одна изъ моихъ олеандръ. Я очень люблю это растеніе, и у меня ихъ цѣлыхъ три горшка. Одна олеандра выше меня ростомъ. Послѣ тысячи мелкихъ и ядовитыхъ досадъ и хлопотъ, Боткинъ наконецъ уѣхалъ за границу. Это было въ субботу (4-го сент.). Я провожалъ его до Кронштадта. День былъ чудесный,-- и мнѣ такъ отрадно было думать и мечтать о васъ на морѣ. Разстались мы съ Б. довольно грустно, чему была важная причина, о которой узнаете послѣ. Странное дѣло! Я едва могъ дождаться, когда переѣду на мою квартиру, а тутъ мнѣ тяжела была мысль, что я вотъ сегодня же ночую въ ней. И теперь еще мнѣ какъ-то дико въ ней. Впрочемъ это будетъ такъ до тѣхъ поръ, пока я вновь не найду самого себя, т.-е. пока вы не возвратите меня самому мнѣ. До тѣхъ же поръ мнѣ одно утѣшеніе и одно наслажденіе: смотрѣть на стѣны и мысленно опредѣлять перемѣщеніе картинъ и мебели. Это меня ужасно занимаетъ.
   Скажите: скоро ли получу я отъ васъ письмо? Жду -- и не вѣрю, что дождусь; увѣренъ, что получу скоро -- и боюсь даже надѣяться. О, не мучьте меня; но вѣдь, вы уже послали ваше письмо, и я получу его сегодня, завтра!-- не правда ли?
   Прощайте. Храни васъ Господь. Пусть добрые духи окружаютъ васъ днемъ, нашептываютъ вамъ слова любви и счастія, а ночью посылаютъ вамъ хорошіе сны. А я, -- я хотѣлъ бы теперь хоть на минуту увидать васъ, долго, долго посмотрѣть вамъ въ глаза, обнять ваши колѣна и поцѣловать край вашего платья. Но мѣть, лучше дольше, какъ можно дольше не видѣться, совсѣмъ, нежели увидѣться на одну только минуту, и вновь разстаться, какъ мы уже разстались разъ. Простите меня за эту болтовню; грудь моя горитъ, на глазахъ накипаетъ слеза: въ тикомъ глупомъ состояніи обыкновенно хочется сказать много и ничего не говорится, или говорится очень глупо. Странное дѣло! Въ мечтахъ я лучше говорю съ вами, чѣмъ на письмѣ, какъ нѣкогда заочно я лучше говорилъ съ вами, чѣмъ при свиданіяхъ. Что-то теперь Сокольники? Что завѣтная дорожка, зеленая скамеечка, великолѣпная аллея? Какъ грустно вспоминать обо всемъ этомъ, и сколько отрады и счастія въ грусти этого воспоминанія!"
   Въ одномъ изъ слѣдующихъ писемъ Бѣлинскій, жалуясь на то, что долго не получаетъ письма, говоритъ: "Наконецъ-то вы и Богъ сжалились надомною. О, если бы вы знали, чего мнѣ стоило ваше долгое молчаніе. Первое письмо мое пошло къ вамъ 3-го сент. (въ пяти.), слѣд. 6-го (въ понед.) вы получили его. Я разсчелъ, что во вторникъ Агр. В. дежурная, и потому думалъ, что вашъ отвѣть пойдетъ въ середу (8-го), а ко мнѣ придетъ въ субботу. Но въ субботу ничего не пришло, и мнѣ съ чего-то вообразилось, что я жду вашего отвѣта на мое письмо уже недѣли двѣ. Въ воскр. нѣтъ; я пріунылъ,-- и въ голову полѣзли разные вздоры: то мое письмо пропало на почтѣ и не дошло до васъ, то вы больны, и больны тяжко, то (смѣйтесь надо мною -- я зналъ, что я глупъ -- вѣдь вы же сдѣлали меня дуракомъ) вы вдругъ охладѣли ко мнѣ. Я не могъ работать (а. съ работою и такъ опоздалъ, все думаю объ васъ); мнѣ было тяжело... Жизнь опять приняла въ глазахъ моихъ мрачный колоритъ. Къ тому же, съ воскресенья началась холодная, и. дождливая погода, а погода всегда; имѣетъ сильное вліяніе на расположеніе моего духа. Въ понедѣльникъ опять нѣтъ, сегодня ждалъ почти до 3-хъ часовъ, и съ горя, не смотря на дождь, пошелъ обѣдать на другой конецъ Невскаго проспекта. Возвращаясь домой, возымѣлъ благое желаніе утѣшить себя въ горѣ двумя десятками грушъ, твердо рѣшившись истребить ихъ менѣе чѣмъ въ двадцать минутъ. Прихожу домой, и изъ залы вижу въ кабинетѣ, на бюро, что-то въ родѣ письма. У меня зарябило въ глазахъ и захватило духъ. Рука женская, но, можетъ быть, это отъ Бак -- хъ? Нѣтъ, на конвертѣ штемпель московскій. Что жъ бы вы думали!-- я сейчасъ схватилъ, распечаталъ, прочелъ?-- Ничуть не бывало. Я переодѣлся, дождался, пока мой валетъ уйдетъ въ свою комнату,-- а сердце между тѣмъ билось...
   Боже мой! сколько мученій прекратило ваше письмо! Сколько разъ думалъ я: если это отъ болѣзни, то сохрани и помилуй меня Богъ (это чуть ли не первая была моя молитва въ жизни), если же это такъ -- нынче да завтра, то прости ее, Господи! Я сталъ робокъ и всего боюсь, но больше всего въ мірѣ -- вашей болѣзни. Мнѣ кажется, что я такъ крѣпокъ, что смѣшно и думать и заботиться обо мнѣ; но вы -- о Боже мой, Боже мой, сколько тяжелыхъ грёзъ, сколько мрачныхъ опасеній!
   Тысячу и тысячу разъ благодарю васъ за ваше милое письмо. Оно такъ просто, такъ чуждо всякой изысканности, и между тѣмъ такъ много говоритъ. Особенно восхитило оно меня тѣмъ, что въ немъ вашъ характеръ какъ живой мечется у меня передъ глазами,-- вашъ характеръ, весь составленный изъ благородной просто ты, твердости и достоинства. Ваши выговоры мнѣ за то и другое -- я перечитывалъ ихъ слово по слову, буква по буквѣ, медленно, какъ гастрономъ, наслаждающійся лакомымъ кушаньемъ. Я далъ себѣ слово какъ можно больше провиниться передъ вами, чтобы вы какъ можно больше бранили меня. Впрочемъ, вы въ одномъ вашемъ упрекѣ мнѣ рѣшительно неправы. Какъ вы мало меня знаете, говорите вы мнѣ и говорите неправду. Я васъ знаю хорошо, и самая ваша безтребовательность могла уже меня заставить немножко зафантазироваться. Притомъ же, какъ русскій человѣкъ, я какъ-то привыкъ думать, что, женясь, надо жить шире. Это, конечно, глупо. Я васъ знаю, -- знаю, что васъ нельзя ни удивить, ни обрадовать мелочами и вздорами; но не отнимайте же совсѣмъ у меня права думать больше о васъ, чѣмъ о себѣ. Я знаю, что для васъ все равно, тотъ или этотъ стулъ, лишь бы можно было сидѣть на немъ; но что жъ мнѣ дѣлать, если я счастливъ мыслію, что лучшій стулъ будетъ у васъ, а не у меня. Глупо, глупо и глупо -- вижу самъ; да развѣ я претендую теперь хоть на капельку ума? Развѣ я не знаю, что съ тѣхъ поръ, какъ началъ посѣщать Сок.,-- сдѣлался такимъ дуракомъ, какимъ еще не бывалъ. Теперь я понялъ ту великую истину, что на свѣтѣ только дураки счастливы. Я, было, отчаялся въ возможности быть сколько-нибудь счастливымъ, не понимая того, что не велика бѣда, если родился не дуракомъ -- стоитъ сойти съ ума. Зарапортовался!"
   Марья Васильевна писала своему жениху про какой-то балъ, данный начальницей института, и Бѣлинскій, упоминая объ этомъ балѣ въ своемъ отвѣтномъ письмѣ, пишетъ ей, что она, навѣрное, была тамъ красивѣе всѣхъ:
   "Другія могли быть свѣжѣе, граціознѣе, миловиднѣе васъ,-- это такъ; но только у одной у васъ черты лица такъ строго правильны, и дышуть такимъ благородствомъ, такимъ достоинствомъ. Въ вашей красотѣ есть то величіе я та грандіозность; которыя даются умомъ и глубокимъ чувствомъ. Вы были красавицей въ полномъ значеніи этого слова, и вы много утратили отъ своей красоты; но при васъ осталось еще то, чему позавидуютъ и красота и молодость, и что не можетъ быть отнято отъ васъ никогда. Я это давно ужъ начиналъ понимать; но опытъ -- лучшій учитель, и я недавно, чужимъ опытомъ, еще болѣе убѣдился въ томъ, что ничего нѣтъ опаснѣе, какъ связывать свою участь съ участью женщины за то только, что она прекрасна и молода".
   "Хотѣлось бы мнѣ сказать вамъ,-- продолжаетъ онъ далѣе,-- какъ глубоко, какъ сильно люблю я васъ, сказать вамъ, что вы дали смыслъ моей жизни, и много, много хотѣлось бы сказать мнѣ вамъ такого, что вы и безъ сказыванья должны знать. Но не буду говорить, потому что и на слонахъ, и на письмѣ все это выходитъ у меня какъ то пошло и нисколько не выражаетъ того, что бы должно было выразить. Теперь я понимаю, что поэту совсѣмъ не нужно влюбляться. чтобы хорошо писать о любви, и скорѣе не нужно влюбляться, чтобы мочь хорошо писать о любви. Теперь я понялъ, что мы лучше всего умѣемъ говорить о томъ, чего бы намъ хотѣлось, но чего у насъ нѣтъ, и что мы совсѣмъ не умѣемъ говорить о томъ, чѣмъ мы полны".
   Въ одномъ изъ слѣдущихъ писемъ, Бѣлинскій, повидимому въ отвѣтъ на опасенія и безпокойства своей невѣсты, возвращается къ вопросу объ ея наружности и годахъ...
   "Что же касается до старой, больной, бѣдной дурной жены, sauvage въ обществѣ и не смыслящей ничего въ хозяйствѣ, которою наказываетъ меня Богъ,-- то позвольте имѣть честь донести вамъ, Marie, что вы изволите говорить глупости. Я особенно благодаренъ вамъ за эпитетъ бѣдной; въ самомъ дѣлѣ, вы погубили меня своею бѣдностію: вѣдь я было располагался жениться на толстой купчихѣ съ черными зубами и 100.000 приданаго. Что касается до вашей старости, я былъ бы отъ нея въ совершенномъ отчаяніи, если бы, во-1-хъ, мнѣ хотѣлось имѣть молоденькую жену, à la madame Maniloff, и во-2-хъ, если бы я не видѣлъ и не зналъ людей, которые отъ молодости женъ своихъ страдаютъ такъ, какъ другіе отъ старости. Изъ этого я заключаю, что дѣло ни въ старости, ни въ молодости, и вообще, нѣтъ ничего безполезнѣе, какъ заглядывать впередъ и говорить утвердительно о томъ, что еще только будетъ, но чего еще нѣтъ. Я надѣюсь, что мы будемъ счастливы; но рѣшеніе на этотъ вопросъ можетъ дать не надежда, не предчувствіе, не разсчетъ, а только сама дѣйствительность. И потому пойдемъ впередъ безъ оглядокъ и будемъ готовы на все -- быть человѣчески достойными счастія, если судьба дастъ намъ его, и съ достоинствомъ, по-человѣчески, нести несчастіе, въ которомъ никто изъ насъ не будетъ виноватъ. Кто не стремится, тотъ и не достигаетъ; кто не дерзаетъ, тотъ и не получаетъ. Всякое важное обстоятельство въ жизни есть лотерея, особенно бракъ; нельзя, чтобы рука не дрожала, опускаясь въ таинственную урну за -страшнымъ билетомъ, но неужели же слѣдуетъ отгоргивать руку потому, что она дрожитъ? Вы больны, это правда; но вѣдь и я боленъ; я былъ бы въ тягость здоровой женѣ, которая не знала бы по себѣ, что такое страданіе. Намъ же не въ чемъ будетъ завидовать другъ другу, и мы будемъ понимать одинъ другого во всемъ -- даже и въ болѣзняхъ. Какъ добрые друзья, будемъ подавать другъ другу лекарства,-- и они не такъ горьки будутъ намъ казаться.
   Дайте мнѣ вашу руку, мой добрый, милый другъ -- то опираясь на нее, то поддерживая ее, я готовъ итти по дорогѣ моей жизни, съ надеждою и бодро. Я вѣрю, что чувствовать подлѣ своего сердца такое сердце, какъ ваше, быть любимымъ такою душою, какъ ваша, есть не наказаніе, а награда выше мѣры и заслуги. Вы называете себя дурною и даже букою: что жъ? Я люблю ваше дурное лицо и нахожу его прекраснымъ: стало быть, наказанія и тутъ нѣтъ. Вы дики въ обществѣ -- я тоже, и тѣмъ веселѣе будетъ намъ въ обществѣ одинъ съ другимъ. Если бы вы были общительны и любили общество -- тогда бы я дѣйствительно былъ наказанъ крѣпко за грѣхи мои".
   Интересно также и слѣдующее письмо Бѣлинскаго:
   Суббота, сент. 25. Наконецъ, я получилъ ваше письмо, ожиданіе котораго дѣлало меня безумнымъ за три дня до четверга (23) и два дня послѣ четверга, ибо въ четвергъ ожидалъ я его. Мое третье письмо вы получили въ прошлую субботу (18); а какъ въ понедѣльникъ m-lle Agrippine {Сестра Марьи Васильевны, служившая классной дамой въ томъ же институтѣ.} свободна отъ дежурства, то, благодаря ея добротѣ и снисходительности, вашъ отвѣтъ и могъ быть посланъ. Я даже думалъ, что онъ не могъ быть посланъ; но ваше письмо вывело меня изъ заблужденія и показало мнѣ, что я былъ невыносимо глупъ. Признаюсь въ глупости и прошу васъ извинить меня за нее, а за то, что вы навели меня на сознаніе моей глупости, чувствительнѣйше благодарю васъ. Точно, я теперь вспомнилъ, что вы говорили, что будете писать ко мнѣ разъ въ двѣ недѣли. Но вѣдь помнится, и я тоже хотѣлъ писать къ вамъ только разъ въ недѣлю; но, получивъ ваше письмо, не могу не отвѣтить на него въ ту же минуту, а пославъ его на почту, считаю дни, часы и минуты, въ продолженіе которыхъ оно должно дойти до васъ. Меня занимаетъ (и какъ еще -- если бы вы знали!) не одна только мысль, когда ваше письмо обрадуетъ меня, но и когда мое письмо обрадуетъ васъ. Я думалъ, что и вы также точно, и моимъ душевнымъ состояніемъ мѣрилъ состояніе вашей души. Это было глупо, какъ я вижу теперь. Вы обѣщали писать въ двѣ недѣли разъ, теперь пишете каждую недѣлю, и чаще писать не намѣрены. Хвалю такую геройскую рѣшительность и такую непоколебимую твердость характера. Я въ восторгѣ отъ нихъ. И такъ, теперь мнѣ уже не отъ чего безпокоиться, мучиться, не получая отъ васъ долго письма: вы здоровы, и мои опасенія -- грезы больнаго воображенія, вы здоровы, и наслаждаетесь своимъ рѣшеніемъ не писать больше одного раза въ недѣлю Но скажите же, отчего мнѣ жаль моего безпокойства, моей тревоги, тоски и мученія? Отчего не радуетъ меня мысль, что теперь ваше молчаніе не означаетъ вашего нездоровья? Не знаю -- или я слишкомъ слабохарактеренъ и въ моемъ чувствѣ много дѣтскаго, или вы написали ко мнѣ ваше третье письмо въ состояніи той враждебности, которую чувствовали вы ко мнѣ въ одну изъ субботъ, когда мы втроемъ гуляли въ Сок. Такъ или этакъ; но только мнѣ грустно, очень грустно. Я ждалъ себѣ сегодня свѣтлаго праздника...
   Что я писалъ къ вамъ письно до 12 часовъ ночи, вы можете бранитъ меня за это сколько вамъ угодно. Что мнѣ дѣлать? У меня нѣтъ вашего благоразумія въ дѣлѣ переписки съ вами, я я не могу сказать себѣ "буду писать тогда-то", а пишу, когда захочется писать. Вотъ сегодня хотя бы я и рано легъ, а не усну скоро, и потому хочу работать. Работу я запустилъ, ибо, не зная причины вашего долгаго молчанія, все безпокоился и тосковалъ, а работа не шла на умъ. Я точно безтолковъ, а вы, надо въ этомъ отдать вамъ полную справедливость, вы очень благоразумны...
   Да! скажите: можетъ быть, ваше твердое намѣреніе не писать ко мнѣ больше одного раза въ недѣлю, означаетъ также и нежеланіе получать отъ меня больше одного письма въ недѣлю? Увѣдомьте меня о вашей волѣ въ этомъ отношеніи. И если такова дѣйствительно ваша воля, то какъ ни больно мнѣ это, а я постараюсь ее выполнить. Какія ночи, Боже мой! какія ночи! моя зала облита фантастическимъ серебрянымъ свѣтомъ луны. Не могу смотрѣть на луну безъ увлеченія: она такъ часто сопровождала меня, въ то прекрасное время, когда, бывало, возвращался я изъ Сок. Но теперь, въ эту минуту, мнѣ не весело смотрѣть и на чудную ночь. Прощайте, Marie, жму и цѣлую вашу руку, и прошу ее написать ко мнѣ хотя одно ласковое слови -- оно утѣшило бы меня. Почему-то мнѣ захотѣлось перечесть ваше второе письмо -- оно доставило мнѣ столько счастія".
   "Среда 29 го. Долго не имѣлъ я духу ни перечесть своего письма, ни отослать его къ вамъ. А все потому, что боялся или огорчить и обезпокоить васъ долгимъ молчаніемъ, или показаться вамъ смѣшнымъ, придавая важное значеніе тому, что въ глазахъ вашихъ, можетъ быть, очень обыкновенно и мелко. О, тысячу разъ простите меня, если я былъ глупъ и понялъ ваше письмо не такъ, какъ должно было понять его! Во всякомъ случаѣ, я былъ бы радъ и счастливъ, если бы это мое письмо не огорчило васъ.
   Все это время я былъ не въ духѣ и не совсѣмъ здоровъ. Я слишкомъ impressionnable, и душевное состояніе мое такъ же сильно дѣйствуетъ на здоровье, какъ и здоровье на душу. Теперь мнѣ какъ будто лучше, и для того, чтобы мнѣ было совершенно хорошо, недостаетъ только нѣсколькихъ дружественныхъ строкъ, написанныхъ вашею рукою. О, тогда я снова буду счастливъ и снова буду жить и дышать ожиданіемъ вашихъ писемъ!
   Отвѣтъ на мое послѣднее письмо надѣюсь получить послѣзавтра (въ пятницу, 1-го окт.), думаю, что онъ отосланъ во вторникъ; не знаю, обманетъ ли меня моя надежда.
   Вчера только отдѣлался я отъ 10-й книжки "Отеч. Зап.". Мочи нѣтъ, какъ усталъ и душою, и тѣломъ; правая рука одеревенѣла и ломитъ".
   Эти письма войдутъ въ особое изданіе -- "Письма В. Г. Бѣлинскаго", которое появится въ концѣ текущаго года.

"Міръ Божій", No 7, 1895

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru