89. Русское чтение, издаваемое Сергеем Глинкою. Часть II. Дух века Екатерины Второй. Санкт-Петербург. В тип. Штаба Отдельного корпуса внутренней стражи. 1845. В 8-ю д. л., 326 стр.1
Книгу г. Глинки трудно читать, потому что она составлена довольно беспорядочно, а главное -- в ней выдается за важное много такого, в чем читатель нашего времени не увидит ничего важного. Несмотря на то, в ней встречаются очень интересные вещи, только нужно терпение, чтоб находить их. Кому, например, не интересно будет прочесть следующие строки:
При начале издания "Русского вестника" княгиня Е. Р. Дашкова была моею сотрудницею.2 Однажды, между прочими разговорами, я спросил ее, какого мнения была Екатерина о Французской революции. Вот что я от нее слышал:
"Спеша во дворец, я встретила принца д'Артуа в ту самую минуту, когда он садился в карету, не отнимая платка от глаз. Императрицу застала также в слезах.-- Вы плакали, государыня?-- сказала я.-- Плакала, да есть и от чего плакать,-- горестно отвечала Екатерина.-- Принцы французские в изгнании; королевское семейство гибнет; старинная Франция как будто бежит из отечества своего. И это ни к чему не послужило. Эмигранты вошли во Францию вместе с союзными войсками и вместе с ними убедились, что им нечего уже делать. Зная легкомысленность и ветреность французов и убежденная в необходимости порядка общественного, я полагала, что суматоха французская будет минутным порывом. Ошиблась. Зто не бунт, не революция; это бог знает, что такое. Закроем высокоумные наши книги и примемся опять за букварь.
-- Государыня,-- сказала я,-- вы то же говорите, что Гиббон говорит в письме, которое я на днях получила от него из Женевы. Он пишет, что зрелище теперешней Франции -- небывалое событие в истории и что при всех усилиях мысли нельзя определить, чем всё это кончится.
-- Это известно одному богу,-- возразила Екатерина.-- Правда, однако, и то, что тут некстати замешалось пустое чванство. К чему было дворянству наряжаться в рыцарские одежды, залитые золотом; к чему было депутатов du tiers état, {третьего сословия (франц.).-- Ред.} в бедных их черных эпанечках, заталкивать в сени дворца Версальского? Не люблю Людовика XI, но он правду сказал:
Quand l'orgueil marche devant,
Dommage suit de près.*
* Если гордость идет вперед,
То верно на беду найдет.
Я ничего не намекнула принцу о мнении моем; но у нас при собрании депутатов империи всем был равный прием и одинакая почесть. Бранят Неккера за то, что он удвоил число депутатов средпего сословия против чинов дворянства и духовенства; но бранят его несправедливо. По закрытии нашей Палаты в Москве депутаты разъехались по домам своим с добрым мнением обо мне, и это ускорило преобразование губерний. Ты знаешь, какие клеветы взводило на меня французское министерство. Легкомысленному герцогу Шуазёлю не понравился мой "Наказ" за изъявленное в нем внимание к народу,-- и он сжег его в Париже. Что же, разве это спасло Францию? Я не переменила мнения моего о русском народе, а во Франции все переменилось. Люблю перо Вольтера, но чрезвычайно досадую на него за презрение к хижинам поселян. Народ надобно вразумлять, а не бранить. Ты помнишь, что я говорила во время Пугачевского бунта; я была убеждена, что одно заблуждение, будто бы он тот, за кого выдавал себя, привлекало к нему народ; я твердо была уверена, что когда толпы образумятся и узнают коварный обман, то сообщники его сами, собственными руками, выдадут его. Так и сбылось. Впрочем, в рассуждении Франции я буду держаться правила моего доктора Роджерсона: он всегда выжидает действия природы, а потом начинает давать лекарства; и я стану выжидать, что будет с Францией.
-- Между тем,-- продолжала княгиня,-- пал Конвент, учредилась Директория, и юный генерал Бонапарт побеждал в Италии и угрожал Вене. В это время императрица мне сказала:-- Наш Суворов то и дело пишет ко мне: Матушка, пусти меня против французов; но я не пущу его. Я думала, что после Конвента французы образумятся, вспомнят Бурбонов и призовут их. Ошиблась и в этом. Слышу, что и Талейран, прежний епископ, вступил или вступает в новое министерство. Мы с тобою не забыли уроков истории; мы знаем, что Порсена для Тарквиния, а Дарий для Ипарха по пустому теряли войска свои. Питт напрасно тратит гинеи Англии. Может быть, штыки Суворова были бы действительнее, но против времени трудно бороться. А когда и как оно переломится? Это, кажется, известно одному богу. Кипение страстей -- та же горячка. Ты знаешь, что я искренно желала добра Людовику XVI и за год до революции все выгоды торговли, которыми от нас пользовалась Англия, уступила Франции. Что же из этого вышло? Боже мой, каких поклепов не взводили на меня! Есть люди, которые говорят, будто бы я рада беде Франции и будто теперь заманиваю оттуда к себе и военных и ученых Людей; а мы исключили из нашей Академии маркиза Кондорсета. Если ты переживешь меня (и дай бог, чтобы пережила, мне что-то грустно становится), то помести в своих записках, что Екатерина II не славилась ни мудростью, ни силою, но никогда не дурачила людей и никому не желала зла".
Любопытно также, как факт истории русской литературы,, следующее место:
Бессмертный также венок Екатерины цветет в былях ж небылицах. Сочинитель "Недоросля", предлагая государыне около тридцати вопросов, включил в число их и следующий отважный вопрос: "Имея монархиню честного человека, что бы мешало взять всеобщим правилом удостаиваться ее милостей одними честными делами, а не отваживаться присваивать их обманом и коварством?" Умная, благодушная Екатерина, как будто отклони от себя державную власть, скромно отвечала, как частный человек: "Для того, что во всякой земле и во всякое время род человеческий совершенным не родится".3
В это время "Собеседник" издавался под надзиранием И. И. Шувалова и княгини Е. Р. Дашковой. Оба они убеждали Фонвизина не печатать своих вопросов. Он не соглашался, говоря, что Екатерина любит правду. Истощив убеждения свои, Шувалов представил императрице вопросы. Прочитав их, она улыбнулась и сказала: "Мы отомстим ему", шутя взяла перо и написала ответы.
Вопросы и ответы напечатаны были во 2-й части "Собеседника". Торжество правды и остроумия на стороне Екатерины; и это сказано без всякой лести. Каждый может убедиться в том, прочитав их в "Собеседнике". Фонвизин первый сам в этом признался и препроводил в третью часть "Собеседника" письмо, в котором обвинял себя в неосторожности. Екатерина там же отвечала, что "добросовестное раскаяние всё загладило".
Как образчик красноречия г. Глинки выписываем следующий отрывок:
И к рассеянию тьмы неведения Екатерина обратила душевное внимание на колыбель младенцев. В 266 § "Наказа" Екатерина говорит: "Мужики обыкновенно большею частию имеют по 12, 15 и до 20 детей от одного супружества; однако редко и четвертая часть оных приходит в совершенный возраст. Чего для непременно должен быть тут какой-нибудь порок или в пище, или в образе их жизни, или в воспитании, который причиняет гибель сей надежде государства; какое цветущее состояние было бы сея державы, если бы могли благоразумными учреждениями отвратить или предупредить сию пагубу!"
Известно, как еще и во время Екатерины предубеждены были против прививания оспы и какое множество жертв в крестьянском быту похищала от этого смерть. "К отвращению этого зла,-- говорит митрополит Платон,-- Екатерина прививание оспы взяла на опыт своей жизни".
Прибавим также, что она первая повестила о воспитании младенцев, долженствующих или сохою питать отечество или защищать его оружием.
На пути скоротечного странствования земного "богат и нищ,--говорит Соломон,-- сретоста друг друга, обоих же господь сотвори". За несколько лет до разгрома древней Франции Французская академия предложила эту задачу. В нашем XIX веке генерал дю Фуа сказал: "Воспитание -бедных обеспечивает жребий богатых". Обеспечивает, ибо и тот и другой совершают путь жизни при кротком сиянии того солнца нравственного, которое мирит бедность с богатством, а богатство -- сближает с бедностью, вниманием и любовью; но Екатерина предварила и задачу Французской академии и мысль XIX столетия. Далее предложу, что прозорливость ее опередила и показала всё то, что называют упрочпванием и улучшением судьбы человечества.
Душа Екатерины жила Россией и для России. Мы видели, как охотно жертвовала она собою русскому народу. Она постигла самобытный его дух. Послушаем об этом разговор ее с княгинею Дашковою. В двадцатый год царствования своего Екатерина сказала К. Дашковой: "Народ русский -- особенный народ в свете".-- "Что это значит, государыня? ужели бог не все народы сотворил равными?" -- "Все,-- отвечала Екатерина,-- но каждый народ, различаясь словом своим, различествует и свойствами природными. Народ русский отличается догадкою, умом и силою. Двадцатилетнее мое царствование убедило меня в этой истине". {См. "Русский вестник" 1808 года.}
Эту истину недавно повторил Устрялов в Русской своей истории. "Предки наши,-- говорит он,-- слушая Евангелие на своем языке, на языке, понятном каждому, приобрели ту набожность тихую, мирную, которою они отличались от всех европейских народов". {Часть 2, стр. 209.}
В манифесте о учреждении губерний Екатерина говорит, что еще 1766 года повестила она собрание депутатов, но война с Турцией прекратила появление благих плодов, ожидаемых от нового уложения, составляемого по предначертаниям Екатерины и совокупным рачением сынов России. Но с закрытием палаты депутатов не прекратились труды Екатерины. Постепенно развивался 245 § "Наказа". Повторил! его: "Хотите ли предупредить преступления? Сделайте, чтобы просвещение распространилось между людьми".
В нашем XIX столетии сказано: "Истинная политика, направляя мысли к благодетельной цели, ускоряет ход добра. Она неусыпно старается распространением здравых понятии пролегать пути еще к лучшим. Но она не насильственно вызывает их, она наблюдает только то, чтобы до водворения их в законы укоренились они в разумении человеческом".
1830 года в первый раз издан был во Франции общенародный букварь; и это издание превознесли громкими похвалами все повременные французские листы. Сказано было выше, что мысль Екатерины предупредила всё-то, чем величается наш век, и здесь видим два новые доказательства. Заботясь об издании общего уложения, Екатерина приготовляла умы распространением здравых понятий и для того издала общенародный букварь. Историки повествуют, что Сезострис, желая с новорожденным сыном своим сблизить понятия и сердца народа, призвал к колыбели младенца тысячу сверстников, предполагая, что от зари жизни в душах их запылают любовь и усердие к наследнику престола. Екатерина более сделала. Она всему русскому народу в общенародном букваре4 подарила те самые правила, изречения и повести, которые первоначально поместила в Библиотеке для внуков своих. Английский переводчик Омировых поэм говорит, что "Одиссея" его -- поэма любви к человечеству". Жизнию этой любви Екатерина желала всё соединить от чертогов до хижин.
Непрерывно, повторим еще, действовала и мысль Екатерины. 1781 года сказала она мнение свое о самобытном свойстве и духе народа русского, а 1783 года в "Собеседнике любителей русского слова" предложила главное правило касательно русской словесности: Кто будет писать, тому думать по-русски.
Думать и писать по-русски, по самобытному духу народа русского. Вследствие этого, Екатерина в 25-й год своего царствования учредила народные училища. Учреждение их она предварила изданием учебных книг по всем разрядам области умственной. Рука ее положила краеугольный камень в основание здания общенародного учения. В мире видимом солнце светит для всех; в мире нравственном солнце просвещения должно также сиять для всех, чтобы каждый видел пути, ведущие к добру и отклоняющие от зла. "Добродетель,-- говорит Сократ,-- знание; порок -- невежество". В наш XIX век сказано: "Слава народная более осуществляется в нравственности, нежели в вещественных источниках его богатства". {La gloire d'un peuple réside dans (la) morale bien plus que dans les ressources matСrieiles.} Это истина: ибо невежество и разврат помрачают душу и уничтожают дары природы. "Втуне,-- говорит Екатерина в записках касательно российской истории,-- втуне один народ величается пред другим старейшинством и преимущества ищет, ибо по святому писанию известно, что все народы суть потомки Адама. Буде же быть прению между народами, то не о старейшинстве, но приличнее разве о том, который народ инаго старее прославился добронравием и прочими добродетелями".
Оживим деяния времен минувших. В речи, вложенной Державиным в уста Козловского земледельца, услышим голос Екатерины и увидим, чего желала она при учреждении народных училищ. Перенесемся мыслию в Тамбов; войдем в стены того здания, где присутствовал губернатор -- поэт Гавриил Романович Державин! Посмотрите! кто входит в русском кафтане? То однодворец Петр Захаров, уроженец Козловский. Он вводит с собою юного сына и восклицает: "Проснись, царь Федор Алексеевич! Ты основал в Москве Заиконоспасское училище! Проснись, Петр Первый! Ты в северной своей столице основал Академию Наук. Новое святое дело совершается. "Уста русского земледельца вещают вам: проснитесь! воззрите! Вы основали духовные и светские учебные заведения; преемница престола вашего, Екатерина Вторая, подобно солнцу, изливающему на всё сияние свое, озаряет просвещением весь парод русский. Она созидает храм любви своей к народу среди сердец простых, но умеющих чувствовать дар любви и благоволения. Отныне под кровом хижин водворится свет, сияющий в знаменитых святилищах наук".
И оборотись к сыну, однодворец продолжал: "Вместе со мною преклони колено пред лицеизображением премудрой царицы! Она желает в каждом сыне России видеть человека, вполне достойного имени человека; она желает, да будут везде граждане добродетельные и попечительные отцы семейств; она из чертогов своих простирает длань в хижины и вещает: "И вы, земледельцы трудолюбивые! И вы вступите на поприще просвещения! И вам бог дал мысль, сердце и душу".5
Сбылось предречение поэта. Появились и у нас земледельцы, которые, подобно хлебопашцам Швейцарии, славят в песнях вдохновенных бога и природу. {Суханов, Кольцов и Слепушкин.} Екатерина верила уму русскому.
B заключение не можем не выписать из книги С. Н. Глинки следующих строк, верно характеризующих нравственное состояние Франции перед революцией):
С действием русских пушек и сабель турецких соединилась и война против мыслей Екатерины II. Как будто по какому-то условному знаку "Наказ" ее предан был сожжению в Париже и в Константинополе. Предположим, что Порта сделала это, сердясь за то, что Екатерина говорила о самоуправстве турецких судей. Но ужели и тогдашнее французское правительство негодовало на "Наказ" за изречение в нем Екатерины, что "она не желает пережить счастия русского народа". Странное дело! Кардинал Флёри, наставник и министр Людовика XV, запрещал ему читать Фенелонова "Телемака", опасаясь, чтобы он не заразилсялюбовью к французскому народу; и Людовик XV дремал в неге беспечной, не заботясь ни о доме своем, ни о народе.
С. Н. Глинка в восторге от своего времени: он им гордится, его любит, им живет, воспоминанием о нем молодеет. Всё это очень естественно и очень хорошо: кто не вспоминает с восторгом о своем времени, о времени своей молодости? И притом С. Н. Глинка был молод в славную эпоху жизни России -- ему есть о чем вспомнить с гордостию и упоением. Но его манера писать много вредит ему в достижении цели. Впрочем, и то сказать: ему уже некогда учиться или переучиваться писать. Поблагодарим его и за то, что он теперь дает нам.
1. "Отеч. записки" 1846, т. XLIV, No 1 (ценз. разр. 31/XII 1845), отд. VI, стр. 4--8. Без подписи.
Принадлежность рецензии Белинскому установлена В. С. Спиридоновым (см. ПссБ, т. XIII, стр. 187--191, примеч. 1171).
2. Журнал "Русский вестник" издавался в 1808--1820 гг. и в 1824 г.
3. Фонвизин предложил Екатерине II двадцать один вопрос. Ответ Екатерины на поставленный Фонвизиным 14-й вопрос начинается так: "Для того, что везде, во всякой земле..." (Д. И. Фонвизин. Полное собрание сочинений, изд. 2-е, М., 1838, стр. 216).
4. Под "общенародным букварем" подразумевалась "Азбука российская для обучения юношества чтению" (СПб., 1781).
5. Речь, произнесенная однодворцем Захарьиным, была сочинена Державиным. Тамбовский генерал-губернатор, не знавший этого, отправил ее в Петербург для представления Екатерине II.