Белинский Виссарион Григорьевич
Переписка и рассказы Русского инвалида

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

  
   В. Г. Белинский. Полное собрание сочинений.
   Том третий. Статьи и рецензии (1839-1840). Пятидесятилетний дядюшка
   М., Издательство Академии Наук СССР, 1953
  
  
   66. Переписка и рассказы Русского инвалида. Санкт-Петербург. 1838. В типографии Н. Греча. 306 (8).1
  
   Нам пришлось после всех журналов поклониться отцу командиру за его прекрасную, истинно русскую и полезную книгу -- но наш поклон тем не менее искренен и от души. Заключая по удовольствию, с каким мы сами прочли эту книгу, мы убеждены, что не одни "друзья-соратники, старые и малые", которым она посвящена, прочтут ее с удовольствием, но и все, и каждый, кто только любит услаждать свои досуги умным, одушевленным и увлекательным чтением. Автор не литератор, и настоящее его оружие не перо, а штык; но он и пером владеет не хуже, чем штыком, а простота и безыскусственность литературного изложения придает еще большую прелесть его пламенным, живым и благородным мыслям, чувствам и рассказам.
   Большая часть книги занята письмами Кремнева, залихватского служаки, которого товарищи называли "общим ротным дядькою". Кремнев знал службу, был честный человек и умел красно писать о том, что понимал и чувствовал. Есть русская поговорка: "Нужда научит калачики есть". В военной службе эта поговорка чудеса творит с русским человеком. Вот что рассказывает почтенный автор об одном солдате, из полуграмотного сделавшемся грамотным:2
  
   Имея десять уже вершков роста, питомец поля славы, унтер-офицер Скворцов, читал по складам, а буквами "Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых" писал по линейкам, но о дальнейшем себя просвещении не входило ему в голову. Боже упаси! -- рассуждать о премудрости! штык родимый! в тебе слава моя молодецкая,-- думал он -- и не ошибся; но вступя однажды в должность фельдфебеля, Скворцову пришлось подать утреннюю рапортичку шефу, которую подписал своеручно, к довершению утлого мастерства, столь дурным пером, что скромные графы ротного чистописца, вместе с цифрами, спрятались за церковные литеры, как флейтщик за флангового гренадера...-- "Чья это подпись?" -- спросил генерал, развернув рапортичку.-- "Моя собственная" -- (у нас не поживишься,-- грамотку-то и мы схватили, отвечая, думал про себя мой герой,-- но ошибся).-- "Послушай, брат Скворцов,-- уговор лучше денег: не уметь писать такому молодцу стыдно; при отличной службе ты мог бы со временем сделаться человеком, а этот в тебе недостаток вечным будет препятствием, и потому вот тебе месяц сроку: через тридцать ровно дней ты должен принесть мне рапортичку, решительно всю твоею рукою написанную; в противном случае -- галуны долой, и сверх того... понимаешь..?" -- "Понимаю, ваше превосходительство",-- отвечал Скворцов и сделал при повороте направо-кругом приступ так, что стены заговорили. Он явился к шефу в назначенное время с возможностию написать рапорт даже и самому царю. Теперь этот Скворцов поет, как будто и взаправская птица, что также вовсе не хитро: при благотворных влияниях молодецкого родного нашего климата успех зависит от доброй воли, желания и трудов; даром ничего не дается: Толцыте и отверзется, просите и дастся. Но чтоб более убедить в способности русских солдат, молвим и еще про товарища, вместе с Скворцовым в солдатских казармах курс паук проходившего.
   В 1812 году, после знаменитого сражения под Красным, надобно было составить из русской армии русское известие. Кутузов, призвав к себе Настругова (незадолго перед тем штык па шпагу променявшего), приказал, чтоб известие через двадцать четыре часа было готово.-- "Помилуйте, ваше светлость,-- возопил бедный Настругов, готовый в испуге упасть на колени, -- известие, самоучкою написанное, известит всю Россию о невежестве Настругова и ополчит всех литераторов которые передадут горькое имя чудака грядущим векам".-- "Ни слова больше! -- прервал фельдмаршал, -- ступай и пиши! В противном случае, я заставлю тебя раскаяться за упрямство -- понимаешь?" -- "Понимаю! но за исправность грамматики, воля ваша, решительно не отвечаю",-- сказал сквозь слез жалкий автор. Не менее того, через 24 часа известие готово, без запятых, конечно, нов этом самоучку винить не должно: ему нужны примеры, а в пользу грамматики их нет в русской армии, которая с бессмертным другом славы, Суворовым, при знаках удивительных, но без запятых и даже без вопросительных, перелетала реки, горы, долы и бездонные пропасти, а с батюшкою белым царем своим шагнула, с одною только точкою препинания, от Вильны до Парижа. Из каких же источников прикажете бедному самоучке черпать грамматические уроки? Вследствие чего покорнейше прошу всех храбрых литературного поля витязей за сочинение направлять удары прямо в каменную грудь урода-инвалида, а за грамматические ошибки пускать брандскугели в типографию Николая Ивановича Греча.
  
   Мы уверены, что храброму инвалиду нечего бояться литературных витязей: благородные чувствования и мысли, теплота и увлекательность изложения даются не грамматикою, а матерью-природою; простота же и безыскусственность самоучки не только не затемняют их, но еще дают им новую прелесть. Типография Н. И. Греча также не имеет причин опасаться брандскугелей.
   Не можем удержаться, чтобы не сделать выписки из "Солдатской переписки", в которой храбрый служака по-своему рассказывает историю нашествия Наполеона на Россию.
  
   Вот теперь порасскажу я тебе чудеса, что волосы дыбом станут! Лишь пришли мы в Красную Пахру, а тут наши наездники дожидаются главной квартиры, с тремя французскими курьерами, которых перехватили на Смоленской дороге; ну! с чем, ты думаешь, эти курьеры из Москвы посланы были за море, в бусурманскую сторону?.. С церковным серебром! У злодеев не дрогнула рука сорвать ризы со святых икон... Батюшки светы! Ах, они, окаянные! Ведь уж это, воля твоя, из рук вон! Мы и сами, благодаря небесного царя, в чужих землях бывали, и частенько случалось, проходили мимо церквей! Так хоть креститься и не станешь,-- а молитву всё-таки сотворишь; по-моему: где народ молится, так и святой храм; так положу ли я руку на утварь господню? да и провались я сквозь землю, если и на ум только взойдет мне экая притча! -- Над верой, чья бы она ни была, шутка вовсе не смешна, да и отшучиваться грустно: всякому свое мило.
   Поело этого суди, каков французский обычай, и скажи: что у них святого? -- Пусть оторвут у меня руку, ногу, худо мне будет, а прощу! Но за оскорбление храмов божиих и за ризы церковные, я, брат, с ними ввек не помирюсь! а мне было еще и блажь в голову пришла: ведь по-немецки-то не сызнова учиться: бывало, в Пруссии заведешь речь, как с родными, а лишь молвишь: "Либер мудрахен, {Liebes Mutterchen <Милая матушка. Примеч. И. Н. Скобелева>.} мадам, гебенцы, пожалуста, мир эна глазик бир" {Ein Gläschen Bier <Стаканчик пива. Примеч. И. Н. Скобелева>.} -- глядишь, ин вместо стаканчика пивца поставят те целую бутылку -- раздоль! Да, пруссаки, брат, славные люди, что и говорить! Ну, вот хотел было я и по-французски-то поучиться: ведь но век свой будем тузить друг друга, когда-нибудь, чай, и помиримся, а там неравно придется, думал я, кого-нибудь и из них кстати приласкать, приголубить. В семье не без урода: встретится подчас и порядочный человек; но видно, каков поп, таков и приход: теперь плати ты мне за каждое слово по пятаку, вот-те Христос, не возьму! Стало быть, и говорить с окаянными до гробовой доски не буду; а ведь разговор-то у них не больно хитер: стоит приняться, духом бы схватил! Не далее, как вчерась пригнали к нам человек триста пленных, да что за люди? посмотреть не на что; ни дать, ни взять, стрекозы. Мы лишь подошли к ним, а они заговорили: "Мусье, дуй пень, дуй пень". {Monsieur, du pain, du pain <Господин, хлеба, хлеба (франц.. Примеч. И. Н. Скобелева>.} -- "Здесь чистое поле, пней нет, товарищи,-- сказали мы,-- дуйте себе в кулак, коли вас берет охота".-- Можно б, кажись, понять? ин лих нет! Они всё-таки свое; кой чорт вошло им в голову? Не выкидывают ли они штуки, думали мы; на белом свете много, да и у нас есть черемисы, что и молятся пням; уже не считают ли они и нас такими же получертенятами? Долго мы толковали, да спасибо, подошел полковой наш причетник, Вавила .Пафнутьич Строчкин (он определился после тебя), человек ученый и, не греша можно сказать, всеведующий; всю обедню наизусть так дерма и дерет; да и дивиться нечему, хоть в службу-то он отдан и за пьянство, однако ж из семинаристов; ну, сущая, брат, книга, уж не запнется; о чем хошь заговори, научит и попа другого. "Они, ребята, хлеба просят,-- сказал Вавила Пафнутьич.-- Хоть кормить бусурманов и не приходится -- да что делать? все они всё-таки тварь божья; да и священное писаyие гласит: "Любите и врагов ваших!"" Только что отрезали им по кусочку, а их и погнали. "Адне!" -- {Adieu! <Прощайте! (франц.). Примеч. И. Н. Скобелева>.} закричали все в голос.-- "Нет, приятели! без конвою вас, чай, не пустят!" -- сказали мы.-- "Да они прощаются",-- перевел наш Строчкин. Ну, теперь ты видишь что язык у них просто-напросто наш; только они его, злодеи, перековеркали: дуй пень -- это, вишь, дай хлеба, а кушать, по-ихнему, манжеты! Ну, право, с ними, с пострелами, животики надорвешь! Да что толковать! и в Польше точнехонько то же: как начнешь, бывало, слова-то ломать и справа налево, и слева направо, и наизнанку, так и пойдут дела на лад: иное место и сам не понимаешь, что говоришь, а они уж знают: катай только навыворот.
   Здесь назначен и вступил в должность дежурного генерала Петр Петрович, пат дивизионный начальник, Коновницын. Вся армия рада, что место такое важное занял храбрый, честный и благородный человек. А нам его невесть как жаль.
  
   Мы убеждены от всей души, что книга Русского инвалида есть одна из тех, в которых особенно нуждается наша низшая читающая публика и которые производят на нее самое благодетельное влияние, распространяя в ней здравые человеческие и общественные понятия.
   Впрочем, и люди образованные прочтут ее с удовольствием и пользою, потому что она знакомит и сближает своих читателей с добрым, умным и могучим народом русским, показывая им такие его стороны, которые вполне доступны только тому, кто делится с ним последним сухарем и последнею каплею крови. Во всех отношениях "безрукий инвалид" вправе ожидать, искреннего "спасибо" за свою книгу от "благосклоннейшей публики, нежной матери и командирши".
   При книге приложена хорошо вылитографированная картинка, изображающая автора в кругу его ратных товарищей, с жадностию внимающих его занимательным рассказам.
  
   1. "Моск. наблюдатель" 1838 г., ч. XVIII, август, кн. 2 (ценз. разр. 7/VI 1839), отд. IV, стр. 412--418. Без подписи. См. примеч. 1291. "Русский инвалид" -- псевдоним И. Н. Скобелева, военного пи-сателя, генерала в отставке, участника Отечественной войны, впослед-ствии коменданта Петропавловской крепости. Белинский неодно-кратно в 1830-е и 1840-е годы высказывался о Скобелеве как писателе, дающем "умное, одушевленное и увлекательное чтение" для "низ-шей читающей публики", а иногда и для "людей образованных", при-чем в конце 1830-х годов, в пору временного "примирения" с действи-тельностью, он не видел реакционных сторон в творчестве Скобелева -- того, что изображение Скобелевым русского народа делалось с пози-ций официальной народности.
   2. Дальше цитируется "Предисловие русского безрукого инвалида" к первому изданию "Переписки русских солдат, в 1834 г.", которое бы-ло приложено к рецензируемому изданию книги Скобелева (см. стр. VIII, XIV).
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru