На одной изъ старинныхъ улицъ сквернаго губернскаго города стоитъ старый барскій домъ, отличающійся нѣсколько мрачноватою наружностью. Его массивные ворота не стоятъ въ теченіи цѣлаго дня растворенными настежь, какъ они стоятъ въ сосѣднихъ домахъ. Изъ этого дома не выѣзжаютъ по вечерамъ длинныя, неуклюжія линейки, нагруженныя ребятишками, дюжими, громко смѣющимися мужчинами и румяными женщинами, отправляющимися въ гости или на какое нибудь общественное гулянье. Въ этомъ старомъ домѣ, кажется, никогда не бываетъ пиршествъ -- свадебъ, крестинъ, вечеровъ и вообще какихъ бы то ни было увеселительныхъ собраній, сопровождающихся большимъ свѣтомъ въ окнахъ, звуками музыки и множествомъ разнообразныхъ экипажей, толпящихся около воротъ и подъѣзда. Но впрочемъ кажется только въ этомъ отношеніи старый барскій домъ и представляется мрачнымъ сравнительно съ своими сосѣдями. Широкій, поросшій муравой, дворъ его всегда чистъ; лошади сыты и щеголяютъ блестящимъ волосомъ; прислуга, собирающаяся по вечерамъ за воротами, отличается отъ своихъ сосѣдскихъ собратій по профессіи нѣкоторою щеголеватостью въ одеждѣ, выраженіемъ полнаго довольства въ здоровыхъ открытыхъ лицахъ и сознаніемъ своего собственнаго достоинства, сказывающимся въ степенности разговора этихъ людей между собою и въ спокойствіи обращенія ихъ съ хозяевами. Сами хозяева дома съ перваго взгляда внушаютъ къ себѣ довѣріе и симпатію. Иногда изъ дверей выходящихъ на улицу выходитъ молодая стройная женщина съ большими добрыми глазами, смуглымъ, красивымъ лицемъ и, проходя мимо прислуги, рѣдко не скажетъ съ кѣмъ нибудь двухъ -- трехъ словъ.
-- Ко всенощной отправляетесь, Анна Петровна? спроситъ кучеръ или горничная неторопливо поднявшіеся со скамейки
-- Да. А вы чтожь не идете? Залѣнились? скажетъ молодая женщина, окинувъ ихъ своими кроткими глазами и улыбнувшись.
-- Залѣнились, Анна Петровна, правда ваша, что залѣнились, отвѣтятъ двое или трое вмѣстѣ, ухмыляясь во всю ширину своихъ румяныхъ лицъ.
Они сядутъ и долго смотрятъ на свою, легко и спокойно идущую по улицѣ, стройную барыню.
-- А вѣдь худѣетъ Анна Петровна, замѣтитъ потомъ кто нибудь.
-- Совсѣмъ худѣетъ.
-- И съ чего бы кажись?.. Чудно право, заключитъ прислуга и медленно, задумчиво покачаетъ головами.
Стояла тихая лѣтняя ночь. Ни въ одномъ окнѣ стараго барскаго дома не видно было огня, и ни въ самомъ домѣ, ни во флигелѣ, ни на дворѣ не слышно было никакого движенія или шума, за исключеніемъ глухаго стука копытъ или тихаго фырканья, по временамъ раздававшагося изъ растворенной кошошни. Но вотъ къ массивнымъ воротамъ не торопясь подошелъ съ улицы высокій, худощавый человѣкъ въ охотничьемъ костюмѣ, съ ружьемъ за плечами, въ сопровожденіи двухъ лягавыхъ собакъ и громко стукнулъ нѣсколько разъ, желѣзнымъ кольцомъ калитки. Въ людскомъ флигелѣ скрипнула и стукнула дверь и послышались шаги.
-- Кто тамъ?
-- Отворяй Степанъ,-- я, тихо и спокойно сказалъ охотникъ.
-- Счастливо-ли охотились, Петръ Николаевичъ? спросилъ кучеръ, не успѣвъ еще совсѣмъ отворить калитку.
-- Ничего, есть, отвѣчалъ охотникъ.
-- Ого! замѣтилъ Степанъ, принимая: на рука и взвѣшивая охотничій ягдташъ, неторопливо снятый охотникомъ.
-- Есть, также тихо и сдержанно повторилъ охотникъ. Ружье отдай Михайлѣ прочистить; завтра къ вечеру оно мнѣ понадобится... Больше ничего не нужно...
-- Спокойной ночи Петръ Николаевичъ.
Петръ Николаевичъ Дорогинъ былъ хозяинъ этого дома. Онъ тихо поднялся по лѣстницѣ въ свою комнату, соединявшую въ себѣ библіотеку, спальную и арсеналъ охотничьихъ орудій, зажегъ свѣчу, посмотрѣлъ кругомъ, закурилъ сигару и сѣлъ въ кресло, вытянувъ по полу усталыя ноги и медленно поглаживая плечи, натертые ремнями ягдташа и ружья. Дорогинъ былъ высокій, худощавый мужчина съ широкою костью, съ довольно красивымъ, загорѣлымъ лицомъ, окруженнымъ темной бородой, уже богатой серебристыми сѣдинами. Маленькіе черные глаза его смотрѣли сурово и задумчиво, тонкія губы почти всегда были сжаты. Нѣсколько минутъ неподвижно сидѣлъ онъ въ своемъ креслѣ, потомъ всталъ, постоялъ, опять сѣлъ, перемѣнилъ охотничьи сапоги на туфли, взялъ свѣчу и вышелъ изъ комнаты. Пройдя нѣсколько пустыхъ и темныхъ комнатъ, онъ остановился передъ спальней жены, взялся за ручку двери и тихо отворилъ ее. Два окна выходящіе въ садъ были растворены, передъ образами горѣла лампадка, на долу пестрѣлъ причудливыми цвѣтами огромный коверъ и на одномъ углу его передъ кіотомъ стояла на колѣняхъ Анна Петровна, озаренная свѣтомъ лампадки, игравшимъ своими лучами на серебряныхъ и золоченыхъ ризахъ иконъ -- и горячо молилась.
Дорогинъ остановился передъ полурастворенной имъ дверью. Съ минуту смотрѣлъ онъ на молодую женщину, потомъ какая-то странная улыбка мелькнула на его губахъ, и онъ началъ тихо затворять дверь.
-- Петръ! назвала его жена, когда онъ уже оставилъ ручку двери и хотѣлъ возвратиться въ свою комнату.
Дорогинъ опять вошелъ въ спальную жены. Молодая женщина стояла, повернувшись лицемъ къ двери и ожидала его.
-- Я помѣшалъ тебѣ? полувопросительно замѣтилъ Дорогинъ и опять таже улыбка, грустноватая, нѣжная: и немного насмѣшливая, мелькнула на его загорѣломъ лицѣ.
-- Нѣтъ, ты не помѣшалъ мнѣ, отвѣчала молодая женщина. Здравствуй же, вѣдь мы съ тобой не видались сегодня... Ты рано ушелъ?
-- Рано, отвѣтилъ Дорогинъ, поставилъ на столъ свою свѣчу и прилегъ на диванъ.
-- Ты усталъ?
-- Да.
Дорогина пододвинула къ дивану скамейку, сѣла на нее и взяла въ свои нѣжныя, маленькія руки загорѣлую руку мужа.
-- Зачѣмъ ты взялъ въ послѣднее время такую скверную привычку возвращаться со своей охоты ночью! заговорила молодая женщина.-- Всѣ спятъ... Некому даже самовара поставить для тебя... Прежде ты этого не дѣлалъ...
-- Надоѣдаетъ мнѣ эта охота, тихо отвѣтилъ Дорогинъ.
Анна Петровна посмотрѣла въ его суровые, черные глаза.
-- Мнѣ кажется, что ты опять скучаешь? сказала она сжавъ его руку.
Въ глазахъ молодой женщины, устремленныхъ на мужа выразилось какое-то грустное сожалѣніе; изъ ея груди вылетѣлъ легкій, полуподавленный вздохъ.
-- Это правда, что я скучаю, сказалъ Дорогинъ усмѣхнувшись.
-- Но отчего-же! Отчего эта скука? тихо вскричала Анна Петровна, тревожно и пытливо наблюдая лицо своего мужа. Она какъ будто боялась, что можетъ быть сама она омрачаетъ его счастіе и что можетъ быть именно въ ея отношеніяхъ къ нему заключается причина его скуки.
Дорогинъ, ничего не отвѣчая, устремилъ въ ея свѣтлые глаза свой болѣзненно-спокойный взглядъ. Молодая женщина не выдержала этого взгляда и краска выступила на ея лице, сердце ея сильнѣе забилось. Ей казалось, что эти суровые, черные глаза способны прочитать ея самыя затаенныя мысли. Но Дороинъ и не подозрѣвалъ ея волненія.
-- Ты вспомни, продолжала молодая женщина,-- когда ты не скучалъ?.. Когда было такое время!.. Подобныя минуты находили на тебя даже въ первые мѣсяцы послѣ нашей свадьбы... Общество тебѣ надоѣло.
-- Общество, насмѣшливо прервалъ ее Дорогинъ.
-- Ну, да, общество, въ недоумѣніи повторила молодая женщина.
-- Общество, въ средѣ котораго нѣтъ ни одного члена, имѣющаго въ своей груди честное сердце, а въ своей головѣ -- умную и свѣтлую мысль... За что я буду любить такое общество? желчно сказалъ Дорогинъ.
Молодая женщина не отвѣтила ни слова и опустила голову на руку мужа.
Дорогинъ тихо высвободилъ эту руку. Анна Петровна взглянула на него съ испугомъ и недоумѣніемъ.
-- Эта рука болитъ, сказалъ Дорогинъ.
Онъ сдвинулъ разорванный рукавъ и жена его увидѣла запятнанный кровью платокъ, плотно обвязывавшій его худую руку немного повыше кисти.
Она вскрикнула. Дорогинъ усмѣхнулся.
-- Что съ ней сдѣлалось? вскричала молодая женщина.
-- Пустяки, сказалъ Дорогинъ, закуривая потухшую сигару.-- Когда я проходилъ сегодня но мосту, я увидѣлъ что какой-то кучеръ ведетъ купать лошадь какъ разъ въ то самое мѣсто, гдѣ купались мальчишки. Они закричали ему, чтобы онъ шелъ съ своею лошадью въ другое мѣсто. А онъ нагнулся, взялъ пригоршню песку и бросилъ имъ въ глаза какому-то мальчишкѣ. Ребенокъ закрылъ руками глаза и заревѣлъ. Тогда я, не помня себя, бросился къ кучеру, кажется ругалъ его, сбросилъ на землю...
-- Кажется! переспросила Анна Петровна, качая головой.
-- Кажется, не помню я хорошо... А когда я уже пошелъ дальше, тогда почувствовалъ, что пальцы мои мокры, а руку жжетъ. Должно быть разодралъ и рукавъ, и ее,-- о перила въ то время, когда я бросился съ моста.
Ноздри Дорогина слегка раздувались, когда онъ передавалъ этотъ случай, широкія черныя брови нахмурились, глаза оживились.
-- Не стоитъ Аня... Пустяки это... Не стоитъ изъ за нихъ безпокоить ни себя, ни мою руку, отвѣчалъ Дорогинъ.
Жена его осторожно и нѣжно коснулась своими губами платка.
Дорогинъ опять усмѣхнулся своей грустноватой улыбкой. Наступило молчаніе.
-- И онъ здѣсь?... спросилъ онъ черезъ нѣсколько минутъ, указавъ глазами на стѣну.
-- Кто?
-- Отецъ мой. Этотъ портретъ такъ и забыли перенести въ мою новую комнату.
Молодая женщина молча посмотрѣла на сухое, морщинистое лице, смотрящее на нихъ изъ золоченыхъ рамокъ своими маленькими, умными и грустноватыми дорогинскими глазами.
-- Твердый былъ старикъ, продолжалъ Дорогинъ. Хотѣлъ онъ сдѣлать изъ меня неробкаго человѣка -- и сажалъ меня, еще ребенка, на полубѣшеную лошадь. Хотѣлъ онъ сдѣлать изъ меня стоика-философа не увлекающагося мірской суетой, знакомство съ которой досталось старику цѣной почти всего состоянія и всего здоровья -- и ради этой цѣли морилъ онъ меня моралью и книгами.
Дорогинъ прилегъ головой на валикъ дивана и задумался, машинально гладя своей рукой нѣжную круглую руку молодой женщины.
-- Хочешь я принесу тебѣ подушку? сказала она.
-- Нѣтъ Аня, не нужно, я скоро пойду къ себѣ.
Онъ опять задумался.
-- Для тебя вотъ странна и непонятна моя хандра и скука, заговорилъ онъ потомъ.-- Но для меня она ясна, совершенно ясна... Чего можно ожидать другаго? Юность моя прошла въ заперти, сдавленная, за сухою моралью, за книгами, безспорно умными, но не могущими замѣнить собой недостатокъ жизни, такъ привлекательной для юности. Но чѣмъ сильнѣе мы сдавливаемъ, какія бы то ни было силы, тѣмъ сильнѣе онѣ вырываются на просторъ, когда къ этому представляется какая бы то ни было возможность. Ты съ этимъ согласна Аня? Отецъ слишкомъ сильно сдерживалъ мои стремленія жить и когда онъ умеръ наконецъ -- то я пожилъ, поувлекался въ волю, насмотрѣлся на то, что называется радостями нашей жизни... Я узналъ людей, и радости жизни,-- потому что я узналъ ихъ, мнѣ опротивѣли и наши люди и наши радости... Я знаю все это и потому скучаю; ты не знаешь жизни и потому еще надѣешься, волнуешься и увлекаешься.. Я старъ и пережилъ всю нашу жизнь; ты молода и не жила еще.
-- Я помню время, когда ты не скучалъ, тихо сказала молодая женщина прислонившаяся головой къ его груди и смотрѣвшая въ его задумчивое лицо.
Дорогинъ вздохнулъ.
-- Да, я не скучалъ въ то время, когда я полюбилъ тебя, возразилъ онъ.-- То было время страсти... Иногда я спрашиваю самого себя -- неужели я того хочу, чтобы каждую минуту моей жизни наполняла какая нибудь сильная кипучая страсть!.. Неужели я хочу, чтобы каждымъ моимъ поступкомъ руководила не привычка, не обычаи, а страсть и страсть? Смѣшно вѣдь это, но я дѣйствительно жилъ и свободно дышалъ тогда только, когда во мнѣ жила какая нибудь страсть, когда передо мной стояла какая нибудь желанная, привлекательная цѣль. А какая здѣсь появится желанная цѣль?.. Откуда и когда придетъ то, что опять могло бы пробудить во мыѣ страстное чувство?.. Есть только карты, охота, обѣды, танцы и глупая болтовня.
Дорогинъ провелъ руками по лицу и поднялся.
-- Не жившій -- пользуйся жизнью, а извѣдавшій ее, умирай,-- сказалъ онъ насмѣшливо.
Анна Петровна молчала. Дорогинъ прошелся по комнатѣ, остановился надъ лежащей на столикѣ книжкой журнала и медленно пересмотрѣлъ ее.
-- Ты читаешь эту книгу? спросилъ онъ.
Молодая женщина отрицательно покачала головой?
Дорогинъ опять просмотрѣлъ книгу, потомъ взглянулъ на часы, поцѣловалъ жену и пошелъ въ свою комнату.
А Анна Петровна долго еще сидѣла все на томъ же мѣстѣ и о чемъ-то думала.
Думалъ въ кабинетѣ и мужъ ея; припоминалась ему вся прожитая жизнь. Вотъ видитъ онъ зимніе вечера, проводимые въ опустѣлыхъ барскихъ хоромахъ. Сидитъ маленькій Петя за книгой, зорко слѣдитъ за нимъ суровый отецъ. Тяжелаго характера былъ покойникъ. Всѣ въ домѣ боялись его, боялся и Петя. Все это смутно припоминается Дорогину. Но эти невеселыя воспоминанія смѣняются другими, въ которыхъ тоже немного радости. Вспоминаетъ онъ небольшое путешествіе, сдѣланное имъ по Германіи и Франціи для усовершенствованія своихъ познаній въ языкахъ и наконецъ совершенно отчетливо воскресаетъ въ его воображеніи картина смерти его отца. Долго перебиралъ Дорогинъ въ своей памяти начавшійся съ этого событія періодъ самостоятельной жизни, молодости и еще свѣжихъ, нерастраченныхъ силъ. Богато было это время лицами, событіями и происшествіями. Многое испыталъ онъ, когда, освободившись отъ строгой опеки своего отца, жадно бросился къ той жизни съ блескомъ, музыкой, пѣніемъ, звономъ стакановъ,-- которая еще съ дѣтства раздражала его молодое воображеніе. Слишкомъ крѣпко сжатыя его силы въ отцовской опекѣ, тѣмъ свободнѣе развернулись съ устраненіемъ ея. Многіе лучшіе годы прошли въ этой жизни и эти-то годы извѣдыванія раскинувшагося передъ нимъ міра новыхъ впечатлѣній, испытанныхъ радостей, годы свѣжихъ и сильныхъ чувствъ перебиралъ Дорогинъ въ своей памяти. Что же было въ этихъ лучшихъ годахъ такого, на чемъ можно бы было остановиться съ любовью и чувствовать, что не безплодно была прожита жизнь? Холодно проходилъ онъ еще не совсѣмъ забытыя лица, многія мимолетныя исторіи, когда-то глубоко волновавшія его сердце, многія сцены, нѣкогда казавшіяся ему на вѣки врѣзанными въ его память, безчисленныя наслажденія, представлявшіяся ему въ былыя времена лучшими страницами его жизни, а теперь онъ чувствовалъ, что все это мертво, что отъ всего этого не осталось ни одного теплаго луча, могущаго пролить благотворный свѣтъ на его позднѣйшую жизнь.
Но когда эта жизнь опротивѣла Дорогину, онъ вдругъ, ни съ того, ни съ сего, отдался глубокому уединенію и сталъ волей-неволей вдумываться въ самого себя, въ свои отношенія къ встрѣчавшимся ему людямъ и скоро почувствовалъ къ нимъ горькое разочарованіе.
Въ этотъ періодъ своей жизни Дорогинъ встрѣтилъ существо, которое вывело его на время изъ его одеревенѣлаго состоянія. Это была чистая, кроткая дѣвушка, съ дѣтскимъ свѣтлымъ взглядомъ на міръ, съ горячею вѣрою въ будущее... Подолгу засматривался Дорогинъ на ея красивое, смуглое лицо, оживленное блескомъ большихъ, задумчивыхъ глазъ и юношеской довѣрчивостью къ людямъ,-- и съ каждымъ днемъ яснѣе и яснѣе сознавалъ онъ въ себѣ пробужденіе новаго чувства. И опять жизнь его просвѣтлѣла. Опять началъ онъ встрѣчать свѣтлыя стороны въ такихъ предметахъ, къ которымъ уже давно не чувствовалъ ничего, кромѣ холоднаго равнодушія, опять стали ему открываться симпатическія черты въ людяхъ, отъ которыхъ за нѣсколько недѣль назадъ онъ бѣжалъ, какъ отъ мертвецовъ; самые лѣса и степи, въ которыхъ онъ иногда охотился, заговорили ему не тѣмъ суровымъ, печальнымъ языкомъ, какимъ говорили недавнему аскету, языкомъ поэтическимъ, раздражающимъ жажду жизни, вызывающимъ жить, искать и радостей, и волненій, и страданій,-- жажда жизни снова появилась въ Дорогинѣ.
Вспомнилъ Дорогинъ свое признаніе въ любви, глупыя, горячія слезы, полившіяся у него изъ глазъ, когда любимая дѣвушка согласилась отдать ему свою жизнь, и въ сотый разъ началъ онъ доискиваться причины этихъ необъяснимыхъ слезъ, неожиданно вырвавшихся изъ его груди. Было-ли это глубокое волненіе радости, тайное сожалѣніе о покидаемой имъ суровой, одинокой, но вольной жизни, было ли это слѣдствіе глубокаго предчувствія, что и семейная жизнь не утолитъ его недовольства -- этого не разрѣшитъ онъ. А можетъ быть, тутъ дѣйствовало все это вмѣстѣ: и радостное волненіе, потому что вспыхнувшая въ немъ страсть была дѣйствительно велика, и сожалѣніе о покидаемой жизни, потому что въ сердцѣ его никогда не исчезало странное влеченіе къ свободному, ничѣмъ не стѣсняемому одиночеству, и предчувствіе разочарованія въ семейной жизни.
Скоро прошла его слѣпая страсть, уступившая мѣсто тихой привязанности къ кроткой женѣ, и съ удаленіемъ этой страсти, наполнявшей все его существо, опять началъ онъ чувствовать по временамъ припадки гнетущей тоски. Чего же онъ хочетъ отъ жизни? спрашивалъ онъ въ это время самого себя. Неужели онъ хочетъ, чтобы каждую минуту его жизни наполняла какая нибудь сильная страсть? Неужели онъ хочетъ, чтобы подобная страсть руководила его каждымъ поступкомъ? Неужели натура его до того выдается изъ среды окружающихъ его людей, что не можетъ удовлетвориться тѣми радостями, которыми сплошь и рядомъ наслаждаются другіе отъ дѣтства до могилы, и даже въ могилу уносятъ сожалѣніе о нихъ. Смѣялся онъ надъ этими вопросами и опять на долгое время предавался тихому теченію обыденной жизни, и опять черезъ нѣсколько недѣль или мѣсяцевъ, въ минуту, подобную настоящимъ, поднимались въ немъ далеко не обыденныя чувства и сливались въ одно жгучее ощущеніе боли, пустоты и отчаянія...
II.
Вечеромъ на другой день въ гостинной Дорогина собралось небольшое общество. Около большаго круглаго стола, покрытаго старинной съ фантастическими узорами скатертью, на которой возвышалась тоже старинная съ костяными барельефами рабочая шкатулка -- сидѣла на диванѣ Анна Петровна Дорогина, а рядомъ съ ней помѣщалась погруженная въ свою работу жена на дняхъ пріѣхавшаго въ этотъ городъ молодаго лекаря Пильщикова. Самъ Пильщиковъ сидѣлъ противъ нихъ по другую сторону стола. Не было въ этихъ трехъ лицахъ ни особенно выдающейся красоты, ни поражающей съ перваго взгляда характеристичности выраженія, но не было въ нихъ и тупой безличности, обыкновенно достающихся въ удѣлъ тѣмъ людямъ, которые всю свою жизнь прожили ничѣмъ не волнуясь, ни надъ чѣмъ не задумываясь... Молода еще была жена Дорогина, но и въ ея смугломъ лицѣ, и въ ея большихъ, яркихъ глазахъ, сказывалась во время перерыва разговора какая то тревожная мысль, быстро вытѣсняющая съ ея лица веселое или спокойное выраженіе и замѣняющая его легкимъ отпечаткомъ затаеннаго безпокойства. Глубоко спокойно было красивое съ тонкими очертаніями лицо Катерины Егоровны Пильщиковой, но и по ея умному и доброму лицу, прорѣзанному около глазъ и губъ легкими морщинами, можно было подумать, что ея спокойствіе было скорѣе спокойствіемъ человѣка нашедшаго возможность отдохнуть послѣ тревожно проведенной молодости, чѣмъ спокойствіемъ человѣка не жившаго. Лекарь былъ высокій, худощавый молодой господинъ съ глубоко ввалившимися щеками, тощими руками, казавшимися непомѣрно длинными, съ узенькой грудью и вообще съ фигурой очень болѣзненной. Молоды и прекрасны были только глаза его -- большіе, голубые глаза, съ постоянно покоящимся въ нихъ симпатическимъ выраженіемъ, оживляющимъ ихъ лихорадочнымъ блескомъ. Онъ былъ нѣкогда товарищемъ дѣтскихъ дней Дорогиной и теперь, возвратившись послѣ многихъ лѣтъ въ свой родимый городъ, говорилъ съ ней о нѣкоторыхъ изъ своихъ школьныхъ товарищей.
Поодаль отъ этой группы, помѣщалась за шахматнымъ столикомъ другая, состоящая изъ Дорогина, погрузившагося въ сисю игру и чиновника особыхъ порученій Бирюзина терпѣливо посматривавшаго на него не то съ веселой, не то насмѣшливой улыбкой, игравшей на его розовыхъ губахъ. Эта группа поражала рѣзкимъ контрастомъ между составляющими ее двумя лицами. Высокій, нагнувшійся надъ шахматами Дорогинъ съ его повисшей на воздухѣ широкой загорѣлой рукой, которой онъ инстинктивно заслонился отъ яркаго свѣта лампы, съ его высоко обнажившимся лбомъ, рѣдкими волосами, съ густыми надвигавшимися на глаза суровыми бровями, съ глубокими кольцами около глазъ и съ какъ бы застывшей на губахъ полуболѣзненной, полупрезрительной насмѣшкой представлялъ своей особой олицетвореніе рѣзкости, суровости и вмѣстѣ съ тѣмъ силы, пробивавшейся въ каждой чертѣ его лица. Ничего подобнаго не было въ его противникѣ по игрѣ, беззаботно откинувшемся въ креслѣ и съ улыбкой перебиравшемъ кольца на своихъ бѣлыхъ рукахъ. Вмѣсто рѣзкости здѣсь была молодая, розовая красота, вмѣсто суровости -- постоянная веселая или насмѣшливая улыбка, сопровождаемая утонченной вѣжливостью,-- вмѣсто сдержанной силы Дорогина какая то преувеличенная, бросающаяся въ глаза изнѣженность. Между этими людьми существовала самая глубокая, но затаенная до времени антипатія. Дорогинъ не терпѣлъ сладко улыбающагося взгляда своего партнера по шахматамъ, потому что въ этомъ взглядѣ онъ подмѣчалъ оскорбительно-снисходительную увѣренность Бирюзина въ превосходствѣ своемъ надъ окружающими людьми. Прислащенный взглядъ этотъ переходилъ въ болѣе натуральный тогда только, когда Бирюзинъ говорилъ о чемъ нибудь съ женой Дорогина; это еще болѣе усилило его непріязнь къ этой холодно-вѣжливой куклѣ, которую онъ терпѣлъ въ своемъ домѣ потому единственно, что не имѣлъ противъ нее никакихъ осязательныхъ данныхъ и притомъ стыдился выказывать ненависть, основанную на одной только антипатіи. Бирюзинъ съ своей стороны, не смотря на неизмѣнную вѣжливость, оказываемую ему Дорогинымъ, видѣлъ въ немъ грубаго полудикаго степняка, который, при первомъ удобномъ или даже вовсе неудобномъ случаѣ, сочтетъ себя въ правѣ отбросить всякую свѣтскую учтивость и пуститъ въ ходъ свои дюжіе кулаки. Онъ не понимая непріязненнаго чувства, не разъ проглядывавшаго въ отношеніяхъ къ нему Дорогина и, не находя себя въ правѣ разсчитывать на ненависть богатаго, и гордаго барина, пребывалъ въ увѣренности, что Дорогинъ, извѣстный своей эксцентричностью и въ жизни, и во взглядѣ на людей, чувствуетъ къ нему ни что иное, какъ презрѣніе. Эта увѣренность глубоко раздражала щекотливое самолюбіе молодаго чиновника. Оно-же заставляло его по нѣскольку разъ въ недѣлю садиться съ Дорогинымъ за шахматы и добиваться выигрыша хоть одной партіи; оно вовлекало его каждый разъ въ какой нибудь упорный споръ, въ которомъ обѣ стороны всегда чувствовали себя одержавшими полную побѣду; оно наконецъ разожгло въ Бирюзинѣ давно уже появившуюся въ немъ любовь къ женѣ Дорогина, и это же страдающее самолюбіе въ теченіи цѣлаго года поддерживало въ немъ желаніе добиться любви жены человѣка, оскорблявшаго его убійственнымъ равнодушіемъ. Онъ не забывалъ Дорогина и внѣ его дома. Въ знакомымъ ему семействахъ онъ стращалъ дѣтей его именемъ и находилъ не малое удовольствіе видѣть, что высокая и угрюмая фигура Дорогина, проходящая по улицѣ съ ружьемъ, съ охоты, въ сопровожденіи нѣсколькихъ собакъ, начала наконецъ обращать на себя тревожное вниманіе мальчиковъ и дѣвочекъ, пугливо выглядывавшихъ на него изъ-за цвѣтовъ или оконныхъ занавѣсокъ. Дорогинъ конечно не могъ подозрѣвать этихъ мелкихъ происковъ, но догадывался о желаніи Бирюзина стать въ хвостѣ довольно многочисленныхъ поклонниковъ его жены, и только выжидалъ благопріятнаго случая, чтобы открыть глаза женѣ, знакомой съ Бирюзинымъ еще въ дѣтствѣ и повидимому принимавшей въ его дѣлахъ самое живое участіе. Дорогинъ былъ твердо увѣренъ, что не ошибается въ своемъ взглядѣ на молодаго человѣка и не сомнѣвался, что рано или поздно ожидаемый случай представится.
-- Матъ! провозгласилъ онъ наконецъ среди наступившей въ комнатѣ тишины и поднялся со стула.
Бирюзинъ наклонился на минуту надъ шахматами. Брови его слегка сдвинулись. Его самолюбіе страдало даже отъ подобныхъ пораженій и желало бы, чтобы побѣда надъ намъ была провозглашена гораздо тише.
-- Вы мнѣ позволите реваншъ, сказалъ онъ, поднявъ отъ доски свое лице, опять озарившееся улыбкой.
Дорогинъ взглянулъ на часы.
-- Нѣтъ, мы не успѣемъ, сказалъ онъ, какъ бы мимоходомъ,
-- Вы ѣдете? быстро спросилъ Бирюзинъ.
-- Ѣду, не съ разу отвѣчалъ Дорогинъ.-- Меня звали на сегодняшнюю ночь верстъ за пять -- рыбу ловить съ огнемъ... Не правда-ли, это любопытно? мягко спросилъ онъ, остановившись передъ своимъ партнеромъ и закуривая сигару.
-- Я думаю, замѣтилъ Бирюзинъ съ своей обыкновенной улыбкой.
-- Да, сказалъ хозяинъ, отошелъ къ главной группѣ, сѣлъ къ столу и направилъ свои глубокіе глаза на мало еще знакомаго ему лекаря, разговаривавшаго съ его женой.
Пильняковъ вообще не былъ блестящимъ ораторомъ,-- безпрестанно останавливался среди своей наиболѣе оживленной рѣчи, опускалъ голову, кусалъ губы, потиралъ лобъ и вообще дѣлалъ замѣтныя усилія для подъ исканія выраженій, годныхъ для передачи своихъ мыслей. Часто подыскиванія эти разрѣшались наконецъ произнесеніемъ какой нибудь крайне неуклюжей фразы, но даже и въ самой неудачной изъ его рѣчей всегда слышалось искреннее убѣжденіе въ высказываемыхъ имъ мысляхъ, чувствовалось, что въ ней нѣтъ ни одного слова, взятаго откуда нибудь на прокатъ или употребленнаго единственно для округленія періода; да наконецъ и въ самой его фигурѣ было столько доброты, простоты и оригинальности, что каждое изъ его странныхъ выраженій, сопровождаемое притомъ еще яснымъ взглядомъ его голубыхъ глазъ, казалось полнѣйшимъ выраженіемъ его личности.
-- А знаете ли, я думаю, что не слѣдуетъ строго или черезъ-чуръ строго осуждать этихъ людей... говорилъ онъ.-- Мы говоримъ, обратился онъ къ Дорогину: -- о нашихъ старыхъ знакомыхъ, которые были чрезвычайно хорошими людьми въ молодости, а потомъ, потомъ...
-- Нѣтъ, этого много,-- просто исковерканными жизнію.
Дорогинъ кивнулъ головой и усмѣхнулся.
-- Такъ я думаю, что не слѣдуетъ слишкомъ строго осуждать этихъ людей, продолжалъ Пильщиковъ, не замѣчая этой усмѣшки. Посмотрите только на ихъ исторію и вы многое извините имъ.-- Всѣ они были очень хорошими людьми, пока ихъ поддерживали родители, то есть пока обстоятельства были для нихъ благопріятны. А потомъ -- одинъ, правда, женился ради денегъ, но вѣдь потому, что его семейство было въ большой нуждѣ... Другой пошелъ по... по нечестному, положимъ пути, но вѣдь опять таки потому, что имѣлъ любимую жену, дѣтей, которыхъ нечѣмъ было кормить... Третій все мечталъ о честномъ гражданинѣ, а попалъ совершенно въ другую категорію, на перекоръ своему призванію.
-- И все дѣло заключалось въ томъ только, что онъ не имѣлъ призванія? смѣясь спросилъ Дорогинъ, замѣтившій напряженіе молодаго лекаря подобрать болѣе мягкое выраженіе.
-- Это все равно, замѣтилъ Пильщиковъ, самъ засмѣявшійся надъ своей мягкостью,-- но дѣло вѣдь въ томъ, что его старикъ отецъ непремѣнно желалъ, чтобы онъ сдѣлался не тѣмъ, чѣмъ хотѣлъ быть.
Дорогинъ помолчалъ съ минуту:
-- Одинъ обманулъ, обобралъ женщину, заговорилъ онъ потомъ,-- женщину, которой самъ онъ не могъ дать ничего, кромѣ презрѣнія или равнодушія. Другой, говоря по просту, своровалъ...
-- Но вѣдь на все это есть необходимыя причины, прервалъ его Пильщиковъ,-- на все это были свои смягчающія обстоятельства.
-- Да полноте, гдѣ же ихъ нѣтъ,-- возражалъ Дорогинъ. Всѣ знакомые намъ крупные и мелкіе воришки развѣ не имѣютъ своихъ смягчающихъ обстоятельствъ. У одного они -- въ невѣжествѣ, у другаго въ трусости, у третьяго наконецъ въ заботахъ о женѣ, дѣтяхъ и о всякой роднѣ. Жена и дѣти у насъ вошли даже въ казенную фразу, въ поговорку. У кого же нѣтъ этихъ оправдывающихъ обстоятельствъ? У всѣхъ они есть и всѣ мы обманываемъ другъ друга не иначе, какъ извиняя себя разными смягчающими обстоятельствами.
Пильщиковъ повернулъ свое кресло къ Дорогину.
-- Позвольте, сказалъ онъ... Я могу вамъ сдѣлать возраженіе...
Онъ подумалъ немного и потомъ спросилъ:
-- Развѣ такое положеніе, о какомъ вы говорите, не уменьшаетъ отвѣтственности отдѣльнаго человѣка, если его тянутъ въ этотъ омутъ сотни другихъ.
-- Отчего это?
-- Оттого, что одинъ въ полѣ не воинъ, и если окружающая обстановка ставитъ насъ въ такое положеніе, то не всѣмъ же быть героями, чтобы выходить изъ него побѣдителями.
Дорогинъ съ любопытствомъ смотрѣлъ на заигравшее румянцемъ лице Пильщикова. Ему уже давно чуждо было это волненіе изъ за теоретическаго спора, но оно не было ему совсѣмъ незнакомо, напоминало его собственную молодость и, ради этого воспоминанія, онъ почувствовалъ къ своему противнику симпатію, вслѣдствіе которой серьезнѣе взглянулъ на высказываемое имъ мнѣніе.
-- Мнѣ кажется, что вы правы,-- сказалъ онъ послѣ минутнаго раздумья,-- вы правы въ томъ, что не всѣ могутъ быть героями; да въ этомъ нѣтъ и надобности. Но если мы станемъ оправдывать всѣхъ и каждаго тѣми или другими обстоятельствами, то виноватаго тутъ никакъ не поймаешь? Еслибъ даже ради какихъ нибудь высокихъ побужденій было сдѣлано скверное дѣло, то развѣ это дѣло перестаетъ быть сквернымъ?
-- Не вините человѣка, а обращайте ваше вниманіе на положеніе общества,-- лаконически отвѣтилъ Пильщиковъ.
-- Хорошо, мы не будемъ винить человѣка, будемъ возставать противъ общественной совѣсти,-- улыбаясь продолжалъ Дорогинъ.-- Но развѣ вы примете въ вашемъ домѣ человѣка подлаго, развѣ вы подадите ему свою руку, станете дѣлиться съ нимъ вашими намѣреніями, задушевными мыслями, удовольствіями, неудачами?..
-- Если онъ бѣденъ и терпитъ горе, я обязанъ сдѣлать для него все, что могу,-- также коротко и спокойно отвѣчалъ лекарь.
-- А если онъ благоденствуетъ?
-- Тогда мнѣ нечего съ нимъ дѣлать...
-- И вы оставите его въ покоѣ, при случаѣ будете съ нимъ вѣжливы, ласковы, вы не бросите въ него ни одного рѣзкаго слова?
-- Зачѣмъ? мягко спросилъ Пильщиковъ.
-- Затѣмъ, чтобы онъ все-таки зналъ свою настоящую цѣну.
-- Нѣтъ,-- возразилъ Дорогинъ... Я съ своей стороны считаю за честь не становиться въ ряды этой равнодушной ко всему толпы. Можетъ быть, я и помогу какому нибудь умирающему съ голода негодяю, но и его и благоденствующаго его собрата, я всегда назову настоящимъ именемъ.
Еще изъ временъ своего уединенія, когда онъ погружался въ ничѣмъ неразвлекаемый анализъ своей жизни и своихъ минувшихъ отношеній къ встрѣчавшимся ему личностямъ,-- вынесъ Дорогинъ ту сильную и достойную уваженія особенность характера, которую онъ теперь высказывалъ. Дѣйствительно, не было еще такого человѣка, который, богатствомъ, лестью или униженною угодливостью, могъ бы хоть на время закупить Дорогина и заставить его говорить не то, что онъ зналъ и думалъ.
Пильщиковъ вѣрилъ, что послѣдняя фраза не была хвастовствомъ со стороны Дорогина и прямо взглянулъ въ его лице.
Наступило молчаніе.
-- А я вотъ столько грѣховъ считаю за собой, что не могу очень строго относиться къ другимъ, съ улыбкой сказала жена Пильщикова.
-- Я тоже, тихо проговорила Дорогина.
Дорогинъ посмотрѣлъ на нихъ.
-- Неправда, сказалъ онъ, выразительно взглянувъ на жену.-- По мнѣ лучше спиться съ кругу, чѣмъ пустить себя, какъ мелкую монету, въ обращеніе барышниковъ и на всякій случай держать въ своихъ карманахъ цѣлый запасъ смягчающихъ обстоятельствъ.
-- Но вѣдь это рѣдкое мужество, замѣтилъ Пильщиковъ.
-- По моему мнѣнію, даже уродливое, вмѣшался Бирюзинъ, хранившій до сихъ поръ строгое молчаніе.
Дорогинъ и Пильщиковъ обернулись къ нему.
-- Почему? спросили они почти въ одинъ голосъ.
-- Потому что взятый вами герой хочетъ конечно пожить въ свое удовольствіе, не правда ли? продолжалъ Бирюзинъ.
-- Да чтожь ему дѣлать, если всякія удовольствія жизни не даются ему въ руки? спрашивалъ Дорогинъ.
-- Въ такомъ случаѣ онъ имѣетъ полное право отбросить свою суровую честность, отчетливо и рѣзко проговорилъ Бирюзинъ, приподнявъ рукой свои прекрасные русые волосы и спокойно взглянувъ на Дорогина.
Дорогинъ молча посмотрѣлъ въ его лице, измѣрилъ его фигуру и опять взглянулъ въ его глаза. Онъ не понималъ этого возраженія.
-- Почему же онъ имѣетъ право? спросилъ Пильщиковъ.
-- Потому что онъ имѣетъ право требовать отъ жизни счастія и на свою долю.
-- Ахъ, вы противопоставляете счастіе честности, считая ихъ несовмѣстными, если я не ошибаюсь, сказалъ Дорогинъ, усмѣхнувшись, и, отодвинувъ отъ стола свое кресло, всталъ.-- Я не понялъ васъ, продолжалъ онъ: -- но дѣло въ томъ, видите ли, что сохраненіе своего честнаго имени составляетъ для иныхъ людей самое высокое счастіе. Есть же такіе чудаки, которые находятъ въ самыхъ лишеніяхъ удовольствіе, если они спасаютъ отъ гнуснаго поступка.
-- Развѣ только чудаки, и то рѣдкіе, возразилъ Бирюзинъ.
Дорогинъ позвонилъ. Вошедшій человѣкъ сказалъ, что лошадь готова.
-- А между тѣмъ примѣры этихъ характеровъ оставила намъ и исторія, сказалъ Пильщиковъ, устремивъ на Бирюзина свои ясные, голубые глаза.
Дорогинъ извинился передъ гостями, пожалъ руку жены и вышелъ изъ комнаты.
Съ его уходомъ наступилъ минутный перерывъ спора. Пильщиковъ тихо говорилъ съ своей женой.
-- Ты больна, сказалъ онъ, вглядываясь своими близорукими глазами въ ея поблѣднѣвшее лице.-- Не лучше ли будетъ уѣхать домой?
-- Голова болитъ, но это ничего можетъ быть, скоро пройдетъ, отвѣчала она.
Пильщиковъ пристально посмотрѣлъ на нее.
-- Подожди немного; если не будетъ лучше, мы уѣдемъ, сказала она и ушла съ Дорогиной въ другую комнату.
Пильщиковъ всталъ и задумчиво прошелся по комнатѣ. Онъ былъ очень привязанъ къ женѣ, ставилъ ея счастье выше своего собственнаго, и сильно волновался, когда видѣлъ ее въ дурномъ расположеніи духа или въ болѣзненномъ состояніи. Бирюзинъ, казалось, понялъ его настроеніе и не продолжалъ разговора.
-- Положимъ, что такъ, говорилъ Пильщиковъ, продолжая ходить по комнатѣ. Но вѣдь исключительныя личности есть... какъ бы вамъ сказать...
Онъ думалъ.
-- Они въ нѣкоторомъ родѣ масштабъ для общественной совѣсти; они опредѣляютъ, до какой степени можетъ человѣкъ возвышаться или падать... Понятно, что намъ слѣдуетъ желать возвышенія всего общества до высоты идеальныхъ личностей.
-- Но въ томъ-то и вопросъ: дѣйствительно ли онѣ стоятъ выше всѣхъ другихъ.
-- Какой же тутъ вопросъ? одни остались безукоризненно чистыми, другіе опошлились.
-- Но вторые, вы сами говорите, неповинны въ своей пошлости.
-- Неповинны, но все-таки пошлость остается пошлостью, закончилъ Пильщиковъ и прошелъ въ комнату, куда ушла и его жена.
Черезъ нѣсколько секундъ онъ вышелъ.
-- Жена моя нездорова и я принужденъ ѣхать домой,-- сказалъ онъ, разсѣянно протягивая Бирюзину свою тощую руку.
III.
Бирюзинъ остался одинъ. Нѣсколько минутъ просидѣлъ онъ на томъ же самомъ мѣстѣ, въ томъ же самомъ положеніи и съ насмѣшливой улыбкой на губахъ просматривалъ и мысленно развивалъ неожиданно прерванный споръ. Онъ не любилъ мысли ради самой мысли, никогда не чувствовалъ потребности анализировать запутанный міръ человѣческихъ понятій и отношеніи, а бралъ вещи, какъ онѣ есть, и готовъ былъ преклоняться передъ всякой ликующей глупостью, если только видѣлъ успѣхъ на ея сторонѣ. Кромѣ того онъ былъ молодъ и самолюбивъ; для того только, чтобы поиграть своими молодыми силами, блеснуть своими способностями, бросался онъ во всякій споръ точно съ тѣмъ же чувствомъ и удовольствіемъ, съ какимъ брался оспаривать у кого нибудь славу лучшаго въ городѣ танцора или лучшаго шахматнаго игрока. Онъ любилъ минутныя побѣды, ради минутнаго блеска, ради впечатлѣнія, производимаго ими на зрителей. Его никогда не оскорбила бы человѣческая неправда, но онъ не спалъ бы цѣлую ночь, еслибъ кто нибудь изъ его мелкихъ соперниковъ отнялъ у него пальму первенства въ интрижкѣ. И теперь онъ задумался надъ споромъ съ Дорогинымъ только потому, что чувствовалъ себя уязвленнымъ послѣдней холодной выходкой его. Наконецъ онъ поднялся со стула, посмотрѣлъ на дверь, въ которую должна была выйдти Дорогина, взялъ свою шляпу и прошелся нѣсколько разъ по комнатѣ. Дорогиной все еще не было. Онъ остановился наконецъ передъ дверью на балконъ, посмотрѣлъ черезъ ея стекло на сіяющее звѣздное небо, на возвышавшіеся за рѣшеткой балкона темныя, неравныя, какъ волнистый рядъ холмовъ, верхушки деревьевъ,-- и какъ то полу-невольно растворилъ обѣ половинки двери. На секунду повѣяло въ комнату теплымъ, лѣтнимъ вѣтромъ,-- вздрогнуло пламя лампы, шевельнулись волосы молодаго человѣка и опять все замерло. Бирюзинъ стоялъ, прислонившись плечомъ къ косяку двери, смотрѣлъ на темныя группы деревьевъ, на блестѣвшій между ними прудъ, на трепетавшіе листья поднявшейся передъ балкономъ высокой березы, черезъ которые сверкали звѣзды -- и незамѣтно улегались, въ его сердцѣ шевелившіеся въ немъ мелкіе разсчеты. Для немногихъ теряетъ природа свое магическое обаяніе. Въ Дорогинѣ она поднимала изъ глубины его души недовольство жизнію, вызывала тоску, пробуждала свойственныя его сильной натурѣ неясныя стремленія къ чему-то лучшему; въ Бирюзинѣ она только подавляла его мелочно-самолюбивые разсчеты, вызывая на мѣсто ихъ болѣе теплыя чувства. И теперь сумракъ, тишина и благоуханіе лѣтней ночи, производили на него разнѣживающее и вмѣстѣ грустное впечатлѣніе. Онъ думалъ о Дорогиной. Бирюзинъ давно уже любилъ ее, любилъ помимо того самолюбиваго чувства, которое управляло всѣмъ его существомъ, и эта любовь, проникшая въ его эгоистическое сердце, была его самой тяжелой и безпокойной раной. Онъ былъ слишкомъ мелоченъ, чтобы полюбить кого бы то ни было страстной любовію, при которой забывается о всемъ мірѣ, о самомъ себѣ, о будущемъ, и видится только образъ любимаго человѣка. Каждый разъ, когда онъ думалъ о Дорогиной, въ его воображеніи, рядомъ съ ея дорогимъ образомъ, являлся или образъ ея мужа, или смутный очеркъ жизни вмѣстѣ, о чемъ впрочемъ онъ боялся и помыслить, не разсчитывая на силу характера и любви Дорогиной, которая довела бы ее до такой высокой жертвы,-- то мучила его ревность, то безпокоили размышленія о лишеніяхъ, непріятностяхъ и всякихъ случайностяхъ, которыя необходимо являлись бы въ послѣднемъ случаѣ и неминуемо омрачили бы его до сихъ поръ беззаботную жизнь. Онъ не имѣлъ ничего кромѣ жалованья,-- часть котораго удѣлялъ матери и сестрѣ, живущимъ въ другомъ городѣ -- и поэтому видѣлъ впереди матеріальныя лишенія. Онъ любилъ общество, а впереди предстояло и для него, и для любимой имъ женщины изгнаніе изъ этого общества. Онъ любилъ удовольствія и ничѣмъ нестѣсняемую жизнь,-- а въ будущемъ видѣлъ удвоенный трудъ и обыденныя заботы семейной жизни. И каждый-то разъ къ его мечтаніямъ о любимой женщинѣ примѣшивался этотъ тревожный взглядъ на будущее, жгучая ревность, являвшаяся въ томъ случаѣ, если онъ отбрасывалъ всякую мысль о жизни подъ одной кровлей съ дорогимъ существомъ; каждый разъ, послѣ этого раздумья, овладѣвало имъ глубокое уныніе,-- и поэтому-то любовь его была самой мучительной раной для него. Правда, иногда онъ какъ будто разнѣживался, всецѣло отдавался своему чувству, но и въ эти свѣтлыя минуты сказывалось въ глубинѣ его теплаго чувства нѣчто грустное, бывшее признакомъ неизмѣннаго присутствія того же самаго колебанія между эгоизмомъ и любовью, той же самой отравляющей боли. Въ такомъ же полу-грустномъ, полу-свѣтломъ настроеніи былъ Бирюзинъ и въ то время, когда онъ стоялъ въ дверяхъ на балконѣ, ожидая прихода Дорогиной.
-- Вы здѣсь еще, сказала она тихо и, не ожидая отвѣта, прошла мимо Бирюзина къ рѣшеткѣ балкона, обставленнаго цвѣтами.
-- Зачѣмъ вы не ушли? почти съ раздраженіемъ спросила она, прислонившись къ высокой рѣшеткѣ.
-- Я уже собрался, отвѣтилъ Бирюзинъ.
-- И остались? спросила Дорогина съ горькой укоризной.
-- Я хотѣлъ бы поговорить съ вами, вкрадчиво сказалъ онъ.
-- Вы хотѣли бы поговорить со мной? съ нетерпѣніемъ говорила Дорогина своимъ тихимъ, выразительнымъ голосомъ.-- Развѣ вы думаете, что мы здѣсь въ пустынѣ? Вы не знаете, что здѣсь всѣмъ извѣстно, кто у меня былъ, въ какое время и когда вышелъ? Вы думаете, что они не посмѣютъ сказать, что вы дожидались удаленія всѣхъ постороннихъ. Или вы хотите, чтобы вамъ сдѣлалось невозможно бывать у насъ и говорить со мной? Но вѣдь я предупредила васъ, что не могу не видѣть васъ и хоть изрѣдка не говорить съ вами.
-- Я уйду, сказалъ Бирюзинъ.
Дорогина опустила голову и въ волненіи обрывала лепестки цвѣтка, поднятаго къ самымъ ея глазамъ. Можетъ быть, на нихъ навертывались слезы.
-- Теперь все равно, сказала она.-- Пойдемте въ залу, прибавила она послѣ минутнаго молчанія, тихо прошла къ столу, сѣла за прежнюю работу и наклонила надъ нею свое грустное лицо.
Она молчала; молчалъ нѣсколько времени и Бирюзинъ, сѣвшій противъ нея и долго смотрѣвшій на ея наклоненную голову. Ему было жаль ее и больше любилъ онъ молодую женщину въ частыя минуты ея грусти, щемившей его сердце, и свободнѣе отдавался онъ въ это время своему чувству.
-- Я знаю, что вамъ тяжело, тихо заговорилъ онъ, облокотившись обѣими руками на столъ и сжавъ ладонями лобъ.-- Но загляните же вы наконецъ и въ мое положеніе. Имѣйте и ко мнѣ состраданіе. Я хотѣлъ бы иногда поговорить съ вами о томъ, что у меня лежитъ на сердцѣ,-- а долженъ ограничиваться общепринятыми пустыми фразами. Иногда мнѣ бываетъ невыносимо тяжело безъ васъ, а я и видѣть васъ не всегда могу. Часто мнѣ хотѣлось бы обмѣняться съ вами хоть пожатіемъ руки, хоть взглядомъ,-- но и это не всегда удастся. А вѣдь мы любимъ другъ друга и знаемъ объ этомъ.
-- Что же мнѣ дѣлать? грустно спросила Дорогина, не поднимая головы.
-- Но развѣ это все? продолжалъ, помолчавъ немного, Бирюзинъ.-- Далеко нѣтъ. Къ этому нужно еще прибавить мысль о томъ, что женщина, которую я люблю и которая меня любитъ,-- жена другого. Эта мысль не на долго меня оставляетъ. Примите же и ее къ сердцу.
-- Что же мнѣ дѣлать? повторила Дорогина.
Бирюзинъ нѣсколько времени молча смотрѣлъ на нее.
-- Я уѣду, сказалъ онъ наконецъ съ какой-то отчаянной рѣшимостью и отодвинулся отъ стола.
Дорогина подняла свое еще больше поблѣднѣвшее лице, взглядъ ея упалъ на склоненное лице молодаго человѣка, не поднимавшаго глазъ и съ нахмуренными бровями ломавшаго пальцы.
-- Это рѣшено? спросила она послѣ долгаго взгляда и губы ея дрожали.
-- Это рѣшеніе зависитъ отъ васъ, коротко отвѣчалъ Бирюзинъ.
Дорогина опятъ наклонилась надъ работой, но слезы, навернувшіеся на ея глазахъ, мѣшали ей видѣть что нибудь.
-- Болѣе мнѣ уже ничего не остается дѣлать, также коротко и глухо прибавилъ Бирюзинъ.
Молодая женщина дѣлала усиліе продолжать работу.
-- Пока я могъ -- я терпѣлъ и сносилъ. Больше не могу, сказалъ Бирюзинъ, не поднимая глазъ.
Дорогина отложила работу и облокотилась на столъ. Наступило молчаніе.
-- Чего вы отъ меня требуете? сказала она, не сводя съ молодаго человѣка своего укоряющаго, страдальческаго взгляда.
-- Я ничего не требую, тихо отвѣтилъ Бирюзинъ.
-- Вы мнѣ предлагаете выборъ, вы думаете, что легко сдѣлать этотъ выборъ, находите, что я могу выбирать?
Бирюзинъ молчалъ. Дорогина, казалось, задумалась надъ своимъ собственнымъ вопросомъ и тонкія брови ея приподнялисъ, какъ будто ее осѣнила совершенно новая и неожиданная мысль. Она смутно поняла, что Бирюзинъ обѣщаніемъ своимъ уѣхать требовалъ ея признанія. Ей казалось, что онъ злоупотребляетъ своею властью надъ ней и вдругъ ей представилось, что она можетъ затаить въ себѣ свою любовь и предоставить Бирюзину ѣхать, куда онъ хочетъ.
-- А можетъ быть, я и могу, сказала она съ внезапной рѣшимостью.--Можетъ быть, я могу обсудить мое положеніе... Я думаю, что да, повторила она съ одушевленіемъ.
Бирюзинъ взглянулъ на нее. Безпокойство виднѣлось въ его глазахъ. Онъ хотѣлъ что-то спросить, но смолчалъ и опустилъ голову.
-- Вы хорошо знаете моего мужа? спросила Дорогина.
-- Кажется, что не ошибаюсь въ немъ.
-- Вы, конечно, не откажете ему въ уваженіи?
-- Вы знаете, что я не могу питать къ нему особенно пріязненныхъ чувствъ, отвѣтилъ Бирюзинъ.
-- Знаю... Но за что-же вы можете не уважать его?
Бирюзинъ улыбнулся и молчалъ.
-- Можетъ быть, у васъ просто безотчетная антипатія къ нему... Но я знаю его, я не могу смотрѣть на него безъ уваженія, я иногда злюсь на себя, что не могу чувствовать къ нему той любви, какую чувствую къ вамъ.
-- Онъ лучше меня? спросилъ Бирюзинъ, съ насильственной улыбкой.
-- Онъ стоитъ любви,-- коротко отвѣтила молодая женщина.-- Онъ уменъ, продолжала она задумчиво,-- на совѣсти его не лежитъ ни одного грязнаго пятна и кромѣ того я знаю, что, не смотря на свою суровость, онъ добръ, можетъ быть, добрѣе насъ съ вами... Правда, что онъ недовѣрчивъ, презираетъ людей, но мнѣ онъ вѣритъ во всемъ... Неужели же я должна обмануть его?.. Отплатить ему за его довѣренность такими мученіями?
Бирюзинъ улыбнулся.
-- Вы думаете, что онъ не любитъ меня? горько спросила молодая женщина.-- Вы слишкомъ самолюбивы, если думаете, что только ваша любовь есть настоящая любовь. Я желала бы, чтобы онъ не любилъ меня и вообще былъ хуже, чѣмъ онъ есть на самомъ дѣлѣ. Но я знаю, что онъ любитъ меня. У него сердце такое же, какъ и у васъ. Оно такъ жe можетъ разрываться, какъ и ваше. А я право не стою того, чтобы изъ-за меня разрывалось чье нибудь сердце.
Она взглянула на Бирюзина и грустно улыбнулась, встрѣтивъ его любящій взглядъ.
-- Право, продолжала она, подавляя слезы,-- я непостоянна, характера у меня нѣтъ. Я не стою, чтобы кто нибудь терзался изъ-за меня... Характера у меня нѣтъ, повторила она.-- И такъ сдѣлать -- дурно; и такъ поступить -- не хорошо,-- и я положительно теряюсь.
-- Но оставимъ этотъ разговоръ, продолжала она послѣ нѣкотораго молчанія.-- Сегодня я ничего не могу сказать вамъ, потому, можетъ быть, что больна. Голова у меня болитъ. Да и во всякомъ случаѣ мнѣ нужно подумать.
-- Я буду ждать, коротко сказалъ Бирюзинъ.
-- Да, въ ожиданіи моего отвѣта, вы можете жить здѣсь, не правда ли? И сколько же, годъ положимъ, вы будете ждать, не поторопите меня? съ грустной насмѣшкой спрашивала она.
Бирюзинъ всталъ и въ волненіи прошелся по залѣ.
-- Зачѣмъ вы смѣетесь надо мной? спросилъ онъ, останавливаясь передъ ней.-- Что дурного въ томъ, что я слишкомъ люблю васъ?
-- Такъ сильно, что не можете не требовать, чтобы я поторопилась...
-- Я уѣду! холодно прервалъ ее Бирюзинъ и взялся за шляпу.
Дорогина сидѣла въ прежнемъ положеніи, облокотившись на столъ, прислонившись вискомъ къ ладони и пристально смотрѣла на Бирюзина.
-- Ну, полноте, дайте мнѣ вашу руку и садитесь, сказала она съ прежнею мягкостью. Оставимъ этотъ разговоръ. Скажите мнѣ лучше что нибудь о вашей матери и сестрѣ.
Бирюзинъ сѣлъ. Онъ держалъ въ своихъ рукахъ ея горячую руку и отрывисто передавалъ содержаніе послѣдняго полученнаго письма. Рѣдко удавалось ему получить отъ Дорогиной какую нибудь ласку, въ видѣ крѣпкаго, долгаго пожатія руки или прощальнаго поцѣлуя, и всегда эти маленькія нѣжности имѣли на него, можетъ быть, по своей рѣдкости, магическое, оживляющее дѣйствіе, но теперь и онѣ, казалось, потеряли свое обаяніе. Онъ отрывисто отвѣчалъ на вопросы молодой женщины, поддерживавшей разговоръ, разсѣянно слушая ея рѣчи, иногда, казалось, даже совсѣмъ забывалъ о ея присутствіи и наконецъ рука ея выскользнула изъ его руки, а онъ не замѣтилъ этого, сидѣлъ въ прежнемъ положеніи, съ протянутой черезъ ручку кресла рукой и упорно смотрѣлъ на скатерть. Увлекающая сила страсти погасла въ немъ. Колебанія, упреки и грустныя насмѣшки Дорогиной охладили рѣдко появлявшееся въ немъ, безоглядное увлеченіе, и опять съ тяжелимъ чувствомъ смотрѣлъ онъ на эту запутанную исторію, развязку которой онъ принималъ на свои плечи. И какая же наконецъ будетъ эта развязка? допытывался онъ. Чего можетъ онъ ожидать отъ женщины, колеблющейся еще, безъ всякаго перевѣса на ту или другую сторону? Его раздражало открытіе этого колебанія, и краска выступала на его лицѣ при мысли, что онъ дѣйствительно поторопился, что онъ пожалуй въ самомъ дѣлѣ требуетъ любви вмѣсто того, чтобы ждать ее, и что вмѣсто слѣпой и безумной страсти, которую ему пріятно было бы встрѣтить въ отношеніяхъ къ нему любимой женщины, онъ можетъ увидѣть почти вынужденное, тяжелое чувство. Раздраженіе это было не слѣдствіемъ истинной любви, избѣгающей всякаго насилія и стѣсненія любимаго человѣка, даже не могущей подумать о какомъ нибудь стѣсненіи его чувства, а являлось какъ проявленіе мелкаго эпикуреизма Бирюзина, который провелъ всю свою молодость въ дешевыхъ наслажденіяхъ, пресытился ими и наконецъ началъ находить удовольствіе только въ такихъ успѣхахъ, гдѣ наскучившая ему грубая чувственность, одѣвалась въ граціозныя, поэтическія формы раздражающей страсти. Онъ понялъ теперь, что горько обманулся въ силѣ чувствъ Дорогиной къ нему; самолюбіе его страдало; онъ скорѣе расположенъ былъ думать, что она вовсе неспособна къ страстной любви и думалъ, что ошибся въ самомъ пониманіи ея личности и принялъ за героиню слабую, не рѣшительную и нервно-разстроенную женщину. До сихъ поръ Бирюзинъ питалъ невольное уваженіе къ ея честности, къ отвращенію отъ всякой лжи, но послѣ этого разговора, уязвившаго его самолюбіе, началъ не безосновательно думать, что она способна со временемъ обмануть своего мужа. Онъ самъ сознавалъ, что онъ раздраженъ, можетъ вслѣдствіе уязвленнаго самолюбія преувеличивать дѣло, но все-таки сильно почувствовалъ, что передъ-нимъ стоитъ уже далеко не та женщина, какую онъ представлялъ въ своихъ эпикурейскихъ мечтахъ; но какъ всегда любовь переживаетъ очарованіе, какъ всегда она еще на долго остается въ человѣкѣ даже и послѣ его разочарованія въ любимомъ предметѣ, даже и послѣ того какъ онъ уже окончательно отвернется отъ развѣнчаннаго существа,-- такъ и Бирюзинъ все-таки ощущалъ въ себѣ жгучее влеченіе къ молодой женщинѣ, только менѣе возвышенное, менѣе способное поддержать въ немъ желаніе раздѣлить всю свою жизнь съ жизнью Дорогиной.
Все это совершилось въ немъ какъ-то съ разу; какъ-то быстро вслѣдъ за разочарованіемъ въ ея чувствахъ къ нему, началъ онъ иначе смотрѣть на ея грустное лице, не по старому понимать ея печальныя рѣчи -- и въ каждомъ ея движеніи, въ каждомъ словѣ видѣлъ подтвержденіе своихъ мыслей о ея слабости и безхарактерности. Но онъ былъ слишкомъ самолюбивъ, чтобы печалиться о томъ, что какой бы то ни было человѣкъ спускается съ своей идеальной высоты на равную съ нимъ ступень или даже становится ниже его. "Неужели же я должна обмануть мужа и отплатить ему за его довѣренность мученіями?" повторилъ онъ про себя врѣзавшійся въ его памяти вопросъ и думалъ, что глубокое внутреннее отвращеніе отъ такого обмана не сказывается въ подобной формѣ, и пристальнѣе вглядывался въ ея лице, какъ бы желая прочесть въ немъ подтвержденіе своей догадки.
Дорогина была блѣдна и печальна. Она заговорила о мало интересовавшемъ ее въ это время семействѣ Бирюзина, затѣмъ только, чтобы заглушить постороннимъ разговоромъ одолѣвавшую ее тяжелую тоску; но разговоръ не вязался; Бирюзинъ былъ задумчивъ, разсѣянъ, золъ,-- и еще сильнѣе давила ее вслѣдствіе этого ея тоска... Ей даже легче стало, когда Бирюзинъ взглянулъ наконецъ на часы, поднялся съ мѣста и взялъ шляпу.
-- До свиданія,-- сказала она, протягивая ему руку... Можетъ быть, въ слѣдующій разъ намъ будетъ веселѣе, чѣмъ сегодня.
IV.
Проводивъ его, Дорогина опять воротилась въ залу, тихо прошла на балконъ, постояла у его рѣшетки, посмотрѣла на темныя группы деревьевъ и наконецъ, проведя рукой по горячему лбу, также тихо прошла въ свою спальню. Голова ея болѣла. Она думала, что заснетъ и позвала горничную помочь ей раздѣться.
Между прочимъ горничная спросила Дорогину, воротится ли сегодня мужъ ея, и этотъ простой вопросъ глубоко уязвилъ молодую женщину, которая совсѣмъ было забыла, что мужъ ея уѣхалъ и даже не знала, когда онъ возвратится домой.
Ей сдѣлалось совѣстно передъ нимъ. Полураздѣтая сидѣла она на постели съ опущенной головой, съ сложенными на колѣняхъ руками и съ грустью думала о своемъ мужѣ; о его отношеніяхъ къ ней; она чувствовала, что, можетъ быть, онъ несравненно менѣе дорогъ для нея чѣмъ Бирюзинъ, но все-таки дорогъ и занимаетъ въ ея сердцѣ мѣсто между такими близкими ей людьми, которые не легко забываются. Но вмѣстѣ съ этимъ она чувствовала и то, что онъ дорогъ еи скорѣе по нѣсколькимъ годамъ, прожитымъ съ нимъ, по привычкѣ къ нему, но заботамъ его о ея счастіи, чѣмъ но самой своей личности. Холодомъ вѣяло на нее отъ его образа, стоявшаго въ ея воображеніи рядомъ съ образомъ Бирюзина, и казалось ей, что какъ будто она видитъ предъ собой какую то одушевленную, вылитую изъ бронзы статую, правда безукоризненную во всѣхъ своихъ поступкахъ, но мертвую, недоступную ни волненіямъ, ни увлеченіямъ, на заблужденіямъ, заставляющимъ насъ иногда жалѣть о человѣкѣ, иногда ненавидѣть его, но всегда возбугадающимъ въ насъ интересъ и участіе, нерѣдко переходящее въ безумную страсть. Дорогина не видѣла внутренняго огня, одушевлявшаго ея мужа, не понимала его презрѣнія къ людямъ, не понимала его холоднаго отношенія къ тѣмъ удовольствіямъ, какими наслаждались другіе, и относила всѣ эти проявленія не совсѣмъ обыденнаго характера къ черствости его натуры. Она молода была; ей хотѣлось жить, а мужъ ея на ея взглядъ, какъ будто, уже покончилъ съ своею жизнью, механически доживая ея послѣдніе годы.
Въ то время, когда, она выходила замужъ, были совсѣмъ другія обстоятельства и иныя времена. Не тѣмъ человѣкомъ являлся тогда передъ ней Дорогинъ, и въ самомъ дѣлѣ не тѣмъ онъ былъ въ то время, чѣмъ сдѣлался теперь. Послѣ нѣсколькихъ лѣтъ сосредоточеннаго и замкнутаго въ себѣ существованія, въ немъ опять вспыхнула страсть, даже, можетъ быть, болѣе сильная, чѣмъ всѣ тѣ, которые волновали его во время его молодости, когда онъ вырвался изъ подъ суровой опеки отца и безумно разбросалъ во всѣ стороны избытокъ своихъ юношескихъ силъ. Подъ вліяніемъ этой страсти, онъ иначе смотрѣлъ на вещи, иначе относился къ окружающимъ его людямъ и ихъ поступкамъ, не такъ говорилъ, не такъ дѣйствовалъ, и въ каждомъ его словѣ слышались любовь къ жизни и снисходительность къ людямъ. Подъ вліяніемъ этой страсти Дорогинъ думалъ найдти въ семейной жизни тотъ идеалъ существованія, который онъ напрасно искалъ до сихъ поръ. Но прошло съ полгода; страсть ослабѣла и мало по малу перешла въ обыкновенную привязанность. Онъ смотрѣлъ на жену, какъ на доброе, честное существо, которое одно только изъ всѣхъ, нѣкогда близкихъ ему, любимыхъ имъ, людей осталось около него и хоть немного наполняло пустоту его жизни, но онъ не чувствовалъ къ ней ни прежней горячей любви, ни страстнаго увлеченія. Онъ привыкъ къ ней. Въ минуты его пробужденія отъ тяжелаго сна обыденной жизни, въ минуты неясныхъ стремленій ему даже приходило въ голову, что, можетъ быть, жена его служитъ ему тормазомъ, сдерживающимъ его въ этой вялой жизни, проводимой между картами, ѣдой и сномъ, что безъ нея онъ, можетъ быть, былъ бы и счастливѣе и свободнѣе. Онъ не разъ останавливался надъ этой мыслію, не разъ думалъ, что ему нужна была бы женщина съ болѣе глубокимъ взглядомъ на жизнь -- и каждый разъ чувствовалъ, что уже слишкомъ сильно привыкъ къ женѣ, чтобы равнодушно подумать о разлукѣ съ нею.-- Но все таки его теперешнія чувства къ женѣ были не болѣе какъ чувства привычки, и холодомъ вѣяло отъ нихъ на молодую женщину. Ей нуженъ былъ не такой человѣкъ, какимъ сдѣлался Дорогинъ. Въ это время на сцену явился Бирюзинъ, который и характеромъ и наружностію представлялъ прямую противоположность Дорогину и только этимъ былъ обязанъ тому, что Дорогина почувствовала къ нему особенную симпатію. Ей нравились подвижность, увлеченія и даже пороки этой пустой, но энергической жизни.
-- Вы молоды, сказала ему однажды Дорогина,-- и у васъ есть сила характера... а съ характеромъ вы сможете отдѣлаться отъ вашего прошлаго и начать новую жизнь... И я думаю, что вы такъ и сдѣлаете.
Дѣйствительно, она вѣрила въ будущее Бирюзина и, сравнивая его съ неподвижною и законченною жизнію своего мужа, сочувствовала Бирюзину; она принимала самое дружеское участіе въ его дѣлахъ и намѣреніяхъ. Это еще болѣе сблизило ихъ; изъ простыхъ дружескихъ отношеній, при извѣстной долѣ идеализаціи, обыкновенно образуется любовь. Если обстоятельства жизни обставляютъ это чувство борьбой и страданіями, то оно превращается въ сильную страсть.
Дорогина не испытала этой борьбы, и потому ея любовь къ Бирюзину не была страстію. Но онъ ошибался, заключая изъ этого, что она вовсе неспособна къ безумной страсти, забывающей всякіе разсчеты и колебанія. Явись онъ передъ нею въ нѣкоторомъ отдаленіи, въ полусвѣтѣ хоть крошечнаго героя -- и тогда, быть можетъ, онъ имѣлъ бы удовольствіе увидѣть себя предметомъ дѣйствительно горячей страсти.
Дорогина колебалась относительно своихъ отношеній къ Бирюзину; но онъ ошибался, заключая изъ этого, что она не способна сдѣлать ни одного шага впередъ, не оглядываясь назадъ, не волнуясь и не плача. Причина этого колебанія лежала вовсе не въ слабости характера молодой женщины. Она видѣла эгоизмъ Бирюзина, знала изъ его жизни случаи, ясно говорившіе, что всегда и во всемъ его личное удовольствіе было для него на первомъ планѣ, знала его любовь къ комфорту, удовольствіямъ и, соображая эти отличительныя его черты съ жизнію, предстоящей въ томъ случаѣ, еслибы они рѣшились уѣхать отсюда въ какой нибудь другой городъ и жить вмѣстѣ,-- съ боязнью смотрѣла на ожидающія ее случайности и отшатывалась отъ подобнаго рѣшенія.
Такъ сидѣла она въ эту ночь на своей постели, сидѣла полураздѣтая, съ опущенной головой, и думала надъ своимъ положеніемъ, надъ выборомъ, который ей былъ предложенъ. Въ домѣ была невозмутимая тишина; въ растворенное окно доносился только шелестъ деревьевъ въ саду. Стояла ночь и дарилъ вездѣ глубокій сонъ. Кипѣла жизнь только въ сердцѣ молодой женщины, жизнь полная сценъ уже прожитыхъ и сценъ воображаемыхъ въ будущемъ. То думалось ей, что она переломитъ себя, сдержитъ свою любовь и простится съ дорогимъ ей человѣкомъ. И создавалась въ ея воображеніи наступившая за этой разлукой жизнь.
Съ безнадежнымъ отчаяніемъ приподнялась она съ постели, упала передъ образомъ и съ рыданіями припала ницъ горячимъ своимъ лицомъ.
V.
На другой день часовъ въ пять вечера въ домъ Дорогиныхъ вошла съ чернаго хода чрезвычайно просто одѣтая молодая женщина. Легкимъ наклоненіемъ головы отвѣтила она на поклонъ шедшей навстрѣчу къ ней горничной, тихо, вѣжливо, не поднимая на дѣвушку глазъ, спросила она: дома ли Доронина и, получивъ утвердительный отвѣтъ, вошла въ комнату гдѣ моя, нѣсколько блѣдная и усталая послѣ тревожной ночи, героиня сидѣла за своей обыкновенной работой. Молодая гостья была старшая сестра Анны Дорогиной -- Лизавета Босомыгина. Она чрезвычайно походила на Анну и немногимъ была старше ее, но красота ея уже увядала, морщины кое-гдѣ глубоко прорѣзывали ея худощавое лице и вмѣсто нѣсколько сантиментальной, неопредѣленной задумчивости младшей сестры лежала на немъ печать неотступной заботы и прожитаго и проживаемаго горя. При первомъ взглядѣ на лицо Анны Дорогиной можно было думать, что она или не совсѣмъ здорова, или получила грустное извѣстіе, или имѣетъ на своихъ рукахъ больнаго близкаго ей человѣка, но во всякомъ случаѣ угнетена какимъ нибудь случайнымъ горемъ, неожиданно вошедшимъ въ ея до сихъ поръ свѣтлую жизнь; при первомъ же взглядѣ на тихую, боязливую старшую сестру видно было, что если не вся ея жизнь, то по крайней мѣрѣ значительная часть ея -- была однимъ безпрерывнымъ томленіемъ.
-- А я только-что думала о тебѣ! радостно вскричала Анна, поднявшись при входѣ сестры.-- Только-что хотѣла съѣздить къ тебѣ. Сколько ужъ дней мы не видѣлись съ тобой,-- говорила она, цѣлуя ее.
-- Я къ тебѣ зашла на одну минуту,-- тихо сказала старшая сестра, оглянула комнату какъ бы съ опасеніемъ увидѣть кого нибудь изъ постороннихъ и сѣла.-- Я оставила дѣтей съ моей старухой и тороплюсь къ нимъ,--прибавила она, вздохнувъ отъ усталости и развязывая шляпку.
-- А гдѣ же нянька?
-- Нянька ушла отъ насъ... Жалованье мы ей плохо платили,-- тихо отвѣчала Лизавета, избѣгая взгляда сестры.
Анна пристально взглянула на ея кроткое, грустное лице.
-- Я виновата передъ тобой,-- сказала она нѣжно.
-- Чѣмъ? спросила старшая сестра, быстро поднявъ на нее свои большіе, добрые глаза.
-- Тѣмъ, что я давно не была у тебя... У тебя дѣти на рукахъ, заботы; а я что дѣлаю?
-- Что же дѣлать, если у меня такой мужъ, что не совсѣмъ пріятно встрѣчаться съ нимъ,-- возразила Лизаветасъ какой-то болѣзненной усмѣшкой. Впрочемъ его нѣтъ теперь... Онъ уѣхалъ въ Нижній на ярмарку.
-- Что ему тамъ дѣлать?
-- Что-же онъ обыкновенно дѣлаетъ, отвѣчала старшая сестра съ серьезнымъ, почти холоднымъ взглядомъ.-- Вѣроятно купцовъ обманываетъ въ карты, пьянствуетъ, а, можетъ быть, и еще что нибудь хуже.
Наступило молчаніе.
-- А я пришла опять просить у тебя денегъ,-- робкимъ обрывающимся голосомъ сказала наконецъ Лизавета, и глаза ея опять тревожно и застѣнчиво избѣгали взгляда сестры.
Анна какъ будто сконфузилась и заторопилась. Она быстро взяла сестру за руку, крѣпко пожала ее, встала и почти потащила за собой Лизавету.
Они пришли въ любимую комнату Дорогина, соединявшую въ себѣ его спальню, кабинетъ, библіотеку и арсеналъ рыболовныхъ и охотничьихъ снарядовъ. Анна отперла бюро и молча вынула деньги.
-- Будетъ, довольно,-- чуть слышно сказала старшая сестра и судорожно сжала ея руку.
Анна неподвижно, не оглядываясь на сестру, стояла на прежнемъ мѣстѣ и, подъ вліяніемъ неожиданно пришедшей ей въ голову, мысли, быстро измѣнилось ея лицо; сильнѣе блѣднѣли щеки, сжимались губы и изъ напряженныхъ, отуманившихся глазъ готовы были выступить слезы. Ей пришло на мысль то безотрадное, безпомощное положеніе, которое въ случаѣ ея разлуки съ мужемъ, грозило наступить для ея сестры. Отчаяніе овладѣвало моей героиней.