Башкирцева Мария Константиновна
Жертва самообожания и культ Марии Башкирцевой

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Статья Ф. Тимского из "Вестника иностранной литературы" No 1 за 1893 г.
    "*) Редакция считает нужным заявить, что с мнениями, высказанными в настоящей статье о Марии Башкирцевой, она не вполне согласна."

  

Жертва самообожанія и культъ Маріи Башкирцевой*).

  
   *) Редакція считаетъ нужнымъ заявить, что съ мнѣніями, высказанными въ настоящей статьѣ о Маріи Башкирцевой, она не вполнѣ согласна. Безпощадные критики этой талантливой дѣвушки не принимаютъ во вниманіе тотъ внутренній переворотъ, который произошелъ въ ея душѣ не задолго до ея смерти. Для этого надо очень внимательно прочитать весь "Дневникъ" до конца, а часто этотъ трудъ можетъ показаться скучнымъ. Внимательный же читатель увидитъ ясные признаки, что тотъ снобизмъ, который ставится въ вину Маріи Башкирцевой и дѣйствительно несимпатиченъ, уже замѣтно испарился къ концу ея краткой жизни, и есть всѣ основанія думать, что если бы смерть не похитила ее такъ преждевременно, душа ея пришла бы въ равновѣсіе, и изъ Башкирцевой вышла бы серьезная и дѣльная женщина. Вѣдь лестное мнѣніе такого человѣка, какъ Гладстонъ, что-нибудь да звачитъ. Это уже не глупый культъ пустыхъ людей, которые примазываются зачастую къ знаменитостямъ, чтобы составить рекламу самимъ себѣ. Но считая себя не въ правѣ мѣшать людямъ иныхъ воззрѣній высказывать ихъ, вѣрная правилу "au choc des opinions jaillit la vérité", редакція печатаетъ настоящую статью, тѣмъ болѣе, что за псевдонимомъ ея скрывается имя извѣстнаго журналиста, мнѣніе котораго имѣетъ вѣсъ. Ред.
  
   "Дневникъ" покойной Маріи Башкирцевой ("Journal de Marie Bachkirtzeff"), изданный въ Парижѣ ея семьей два года назадъ, съ нѣкотораго времени сталъ у насъ модной книгой. Имъ восхищаются, повторяя слова Гладстона изъ "Nineteenth Century", что это "одна изъ примѣчательнѣйшихъ книгъ нынѣшняго столѣтія"; о немъ спорятъ, пожалуй, не меньше, чѣмъ спорили въ Парижѣ при появленіи этой книги, или въ Лондонѣ послѣ статьи Гладстона и въ Америкѣ, гдѣ "Journal" въ англійскомъ переводѣ изданія Cassel and Со разошелся въ десяткахъ тысячъ экземпляровъ. Оставлять безъ вниманія такое явленіе совсѣмъ нерезонно. Кстати вслѣдъ за "Journal" въ Парижѣ появилось изданіе "Lettres de Marie Bachkirtzeff", и почитатели покойной, съ Морисомъ Барресомъ во главѣ, объявляютъ, что эти "Письма" вкупѣ съ "Дневникомъ" должны сдѣлаться чуть ли не библіей "всѣхъ высшихъ натуръ".
   Но кто такая Марія Башкирцева? Русская дѣвушка изъ богатой семьи, уроженка Полтавы, довольно красивая, выросшая и избалованная въ царствѣ роскоши, 21 года выставлявшая свои картины въ парижскомъ Салонѣ, а въ 1884 г. 24 лѣтъ умершая отъ чахотки въ Парижѣ. Одну изъ ея картинъ "Митингъ" (семеро ребятишекъ школьниковъ остановились на углу улицы и ведутъ жаркій споръ) купило французское правительство для Люксембургскаго музея. Таковы внѣшнія данныя ея біографіи. Внутренняя личность Башкирцевой познается вполнѣ изъ ея "Дневника".
   Этотъ "Дневникъ" начала она писать 12-ти лѣтъ съ 1873 г., когда поселилась съ матерью въ Ниццѣ. Первая запись его гласитъ слѣдующее: "О, Боже, дай мнѣ въ мужья англійскаго герцога В. Его я буду любить и сдѣлаю ечастливымъ, и сама буду счастлива и дѣлать добро*. Чѣмъ же понравился ей герцогъ В.? "Il а du Néron" -- ну него есть что-то нероновское". Впрочемъ, мечтами о любви стала она упиваться еще въ раннемъ дѣтствѣ, когда играла въ куклы, и уже въ то время непремѣнно хотѣла быть предметомъ любви перваго лица въ государствѣ. Нѣкая гадалка предсказала ей великую будущность. И такой будущности она ожидала отъ своего голоса, тѣмъ болѣе, что въ Ниццѣ одинъ "знаменитый преподаватель пѣнія", которому она инкогнито представилась итальянкой, предрекалъ ей блестящую карьеру на сценѣ.
   13-ти лѣтъ Марія Башкирцева сама убѣдилась въ несостоятельности воспитательнаго метода своихъ гувернантокъ, и взялась выработать собственный планъ обученія. Послѣдній удивилъ даже ниццскихъ педагоговъ. Въ 14 лѣтъ ей пришлось подавить въ себѣ любовь къ герцогу В., ибо онъ женился на другой дамѣ. Подъ вліяніемъ такой неудачи своего фантазерства 14-тилѣтняя дѣвочка занесла въ "Дневникъ" довольно курьезный афоризмъ: "изъ всѣхъ тварей на землѣ наиболѣе отвратительны мужчины и кошки". Это, однако, не помѣшало ей въ 16 лѣтъ снова влюбиться. На этотъ разъ такой чести удостоился черноокій молодой римлянинъ, племянникъ одного высоковліятельнаго кардинала. Въ то же времд для развлеченія она читала древнихъ классиковъ въ подлинникѣ, копировала Гамбетту и другихъ ораторовъ.
   Всѣ эти дарованія въ сущности были только средствомъ въ одной цѣли -- блистать въ большомъ свѣтѣ. Но вотъ въ 19 лѣтъ она теряетъ свой голосъ, отъ котораго ожидала столько успѣховъ въ свѣтѣ, и принимается за живопись. Теперь она высчитываетъ напередъ, во сколько времени она можетъ прославиться этимъ искусствомъ, не утративъ молодости и красоты. Успѣхамъ ея въ живописи, правда, выразившимся лишь въ усвоеніи техники дѣла, помогаетъ ея страстная любовь въ знаменитому (нынѣ покойному) французскому живописцу Бастьену Лепажу.
   Въ Парижѣ, говорятъ, досел 23; держится традиція "du temps de la Russe", своего рода героической эпохи артистическаго подвижничества богатой русской дѣвушки. Марія Башкирцева тамъ, въ кругу юныхъ артистовъ, посѣщавшихъ съ нею мастерскую Жюліана, хвасталась своими дорогими платьями, восхищала ихъ своимъ пѣніемъ и декламаціей, интересовала всѣхъ своей роскошью. Здѣсь же бывали съ ней истерическіе припадки. Однажды она предавалась страстному слезоизліянію при извѣстіи о смерти принца Люлю (сына Наполеона III, погибшаго въ африканской войнѣ англичанъ съ зулусами), за котораго она хотѣла выдти замужъ, вовсе не эная его. Въ другой разъ ее охватилъ пароксизмъ ярости. Это случилось съ ней, когда она угрожала поднятымъ стуломъ одной изъ своихъ соперницъ по живописи.
   Притязательная къ людямъ, эта избалованная дѣвица полагала, что и на небесахъ должны заниматься ею непрестанно и слѣдить за ея желаніями. Она молится только тогда, когда исполняются ея прихоти. Иначе впадаетъ въ негодованіе и перестаетъ вѣровать. Прихотямъ и причудамъ ея нѣсть предѣловъ.
   Она -- блондинка -- не могла заснуть иначе, какъ подъ шелвовымъ матово-голубымъ пологомъ, одѣвалась въ бѣлое, послѣ прогулки въ дурную погоду мылась въ благоухающихъ эссенціяхъ, носила мѣха не дешевле 2.000 фр. A между тѣмъ "Дневникъ" ея переполненъ воплями жалобъ на судьбу. Она третируетъ свысова родителей и близкихъ, называетъ отца "наглымъ и дурно воспитаннымъ", мать "лишенной такта" и ставитъ ей въ большую вину особенно то, что она не умѣетъ пробраться въ большой свѣтъ. По свидѣтельству одного показанія, напечатаннаго лицомъ изъ числа почитателей покойной, Марію Башиирцеву терзало отчаяніе изъ-за того, что ее не принимали въ самомъ первостатейномъ аристократическомъ кругу, и это-то будто бы явилось и главной причиной ея ранней смерти. Иначе сказать, это была жертва крайняго самообожанія, которымъ такъ проникнутъ весь "Дневникъ" Башкирцевой, самообольщенія безсердечнаго, явившагося результатомъ безобразнаго воспитанія, которое состояло въ поклоненіи балованному ребенку и въ безразсчетливомъ потворствѣ всяческимъ его повадкамъ и прихотямъ.
   О такомъ продуктѣ извращеннаго воспитанія не стоило бы и распространяться, если бы не находились охотники возводить Марію Башкирцеву въ кумиры и воздавать ей незаслуженное поклоненіе, которое оказывается настолько характернымъ, что начинаетъ возбуждать вниманіе психіатровъ. Одинъ изъ нихъ, къ тому же весьма остроумный и талантливый писатель-моралистъ, Максъ Нордау счелъ нужнымъ посвятить особый этюдъ культу Маріи Башкирцевой подъ ядовитымъ заглавіемъ: "Unsere liebe Frau vom Schlafwagen" (Ein Beitrag zur Psyschologie der Zeitgenossen). Эпитетъ "Мадоны спальныхъ вагоновъ" присвоенъ Маріи Башкирцевой самими ея парижскими почитателями, величающими ее "Notre Dame du Sleeping". Первосвященникомъ этого нелѣпаго культа, разработывающимъ догматику и литургику его, выступилъ вышеупомянутый французскій писатель Морисъ Барресъ. Онъ объявилъ, что душа Маріи Башкирцевой опередила развитіе нынѣшняго поколѣнія и можетъ бытъ понята только благороднѣйшими умами будущаго столѣтія. Максъ Нордау анализируетъ эту душу по "Дневнику" и "Письмамъ", а затѣмъ пытается опредp3;лить умственные и чувственные элементы, изъ которыхъ сложился культъ Башкирцевой. Многое изъ того, что высказываетъ психіатръ-моралистъ, по своей правдивости и резонности заслуживаетъ полнаго вниманія.
   "Эта дѣвушка,-- пишетъ Нордау,-- провела всю свою кратковременную жизнь въ желѣзнодорожномъ вагонѣ, въ именитыхъ гостинницахъ большихъ городовъ, въ модныхъ курортахъ и временныхъ квартирахъ Ниццы и Парижа. Въ дѣтствѣ и ранней юности она получила воспитаніе и образованіе, которое считается обычнымъ для аристократическаго круга всего міра и особенно въ Россіи: она научилась бѣгло и плохо говорить на главныхъ европейскихъ языкахъ, а также училась древнимъ языкамъ, и усвоила себѣ тотъ смѣшанный жаргонъ, который можно слышать въ салонахъ дипломатовъ и на балахъ въ Ниццѣ и Монако. Она читала всѣ знаменитыя книги прошлаго и настоящаго, чтобъ оттуда присвоить себѣ, во-первыхъ, раздирающія душу общія мѣста и, во-вторыхъ, колкіе и остроумные парадовсы, она видалась во всѣ искусства, позировала въ живыхъ картинахъ, пѣла, играла на фортепіано и на мандолинѣ, рисовала, занималась живописью, лѣпила изъ глины и сочинительствовала. Съ годами существованіе Маріи Башкирцевой было рядомъ баловъ, пріемовъ, посѣщеній, обѣдовъ, спектаклей, выѣздовъ, артистическихъ и другихъ поѣздокъ, которому придавали настоящую пикантность всюду завязывавшіеся и опятъ быстро прекращавшіеся любовные романы. Юная годами, но пожилая и истощенная отъ ощущеній, увидшая сердцемъ и высохшая до дна души, она, когда смерть похитила ее, пережила и испытала все, о чемъ разсказывается въ романахъ библіотекъ для чтенія, перевидала все, о чемъ говорится въ спутникахъ Бедекера, на бѣломъ свѣтѣ, насколько его можно объѣздить въ спальныхъ вагонахъ желѣзныхъ дорогъ, для нея не было ничего новаго, что могло бы прельщать ее, и ея разочарованный духъ погасъ среди мучительнѣйшей жажды еще неизвѣданныхъ ощущеній".
   "Дневникъ" Башкирцевой Нордау называетъ отвратительнѣйшей изъ книгъ, когда либо попадавшихся ему. Эта книга, по его мнѣнію, и ужасно безнравственная, не въ смыслѣ непристойности, а въ высшемъ и болѣе вѣрномъ смыслѣ, ибо она систематически обращается только къ самымъ зауряднымъ инстинктамъ читателя и возбуждаетъ въ немъ отвращеніе къ автору "Дневника", къ женщинѣ вообще и почти что къ человѣчеству. "Непонятно, какъ родные могли поставить этотъ памятникъ самообожанія, поверхностности и ребячества существу, которое они любятъ".
   Но почему же эта книга заставила столько говорить о себѣ? Нордау полагаетъ, что "тщеславные родственники при помощи своего богатства и общественныхъ связей умѣли позаботиться о щедрой рекламѣ". Но есть тутъ и другія основанія, "Женщины, почувствовавшія въ себѣ родственность души съ этой одурѣвшей кривлякой куклой, возымѣли весьма естественную симпатію къ тому созданію, котораго наибольшія радости и горести вызывались удавшимся и во время доставленнымъ или испорченнымъ и запоздалымъ бальнымъ платьемъ, и обнаружили полное пониманіе любовныхъ описаній модныхъ ухаживателей съ тонкими черными усами и огненными глазами. Мужчины почуяли двусмысленное удовольствіе при видѣ этой дѣвической души, которая съ безсознательной дерзостью ребенка или дикаря раздѣвается передъ ихъ взорами сатировъ и раскрываетъ передъ ними ея самыя таинственныя складки и сокровеннѣйшія побужденія".
   Есть еще одна книга, въ которой молодая дѣвушка преспокойно высказываетъ съ такимъ же цинизмомъ то, что она думаетъ о себѣ, что считаетъ задачей своей жизни и какія ощущенія пробуждаютъ въ ней окружающіе ее кавалеры. Это "Chérie" Гонкура. Но "Chérie" -- романъ. Всѣ циничныя химеры въ немъ могли быть придуманы и за нихъ отвѣтственъ авторъ романа, старый бородатый господинъ, а вовсе не дѣвушка, которой онъ приписываетъ ихъ. Въ "Дневникѣ" же Маріи Башкирцевой, напротивъ, вездѣ сама молодая дѣвушка столь хладнокровно разоблачаетъ свою внутреннѣйпіую сущность. И весьма понятно, что найдется не мало охотниковъ до лицезрѣнія молодой дѣвушки, которая на открытой площади скидаетъ съ себя послѣднія одежды.
   Въ этомъ смыслѣ и "Письма" Башкирцевой достойно дополняютъ "Дневникъ". Покойница, очевидно, изъ авторскаго самолюбія сохраняла копіи съ самыхъ ничтожныхъ изъ своихъ писемъ, и многія изъ нихъ написаны явно въ виду возможности ихъ появленія въ печати.
   Гланная характерная черта, сказывающаяся почти въ каждой строкѣ "Писемъ" -- безмѣрное самообожаніе, доходящее даже до своего рода маніи величія. 16 лѣтъ она пишетъ матери изъ Флоренціи послѣ посѣщенія палаццо Питти: "ты знаешь, я уважаю старыя картины, но это не мѣшаетъ мнѣ видѣть ихъ недостатки. Венера съ такими дурными ногами, что можно подумать, что она носила башмаки съ высокими каблуками. Мои ноги гораздо красивѣе". По осмотрѣ Венеры Медичейской она пишетъ: "Венера Медичейская возбудила во мнѣ нѣкоторую гордость". Въ другой разъ, пріѣхавши въ Ниццу послѣ продолжительной желѣзнодорожной поѣздки, она пишетъ своему брату: "Теперь я моюсь съ головы до ногъ, над 23;ваю бѣлую, тонкую сорочку, юбку и мое сѣрое батистовое платье, а поверхъ него мантилью изъ бѣлаго фуляра. Ты знаешь, какой обольстительной я бываю въ такомъ костюмѣ". Изъ письма къ воспитательницѣ: "я сегодня красива, и ничто не бываетъ такъ пріятно, какъ сознавать свою красоту". Опять къ брату: "я надѣла платье цѣломудренно (!) обнаруживающее формы, изъ матеріи эластичной, плотво облегающей тѣло, я причесалась, какъ Психея... Всѣ говорили мнѣ, что у меня совсѣмъ новый видъ: прическа, туалетъ, ростъ -- живая статуя, а не дѣвушка, какихъ существуетъ такъ мнего. Ты долженъ гордиться, любезный другъ, тѣмъ, что у тебя такая сестра". Изъ Рима съ теткѣ: "вчера была въ театрѣ;, былъ тамъ и молодой человѣкъ, который разсматривалъ меня и не отрывался отъ бинокля, точно помѣшанный. Я хотѣла разсердиться, но это было бы смѣшно. Я приняла это вполнѣ естественно и сдѣлала видъ, какъ будто ничего не замѣчаю. Мнѣ собственно никто не нравится, но этотъ малый заинтересовалъ меня, потому что онъ таращился на меня, какъ сумасшедшій, и потому что онъ былъ въ ложѣ и разговаривалъ съ какими-то незнакомцами, которые казались "chic". Здp3;сь большое удовольствіе уходить изъ театра. Я люблю эту живую изгородь изъ людей, эти сотни глазъ... Когда я бросаюсь въ глаза многимъ, тогда я обыкновенно не замѣчаю самихъ людей". Къ своей воспитательницѣ, при описаніи знакомства съ однимъ кавалеромъ: "этотъ зеленоватый оттѣнокъ, эта черная борода, этотъ лысый черепъ, эти огромные блестящіе арабскіе глаза, все это воспламеняется неестественнымъ огнемъ при видѣ моихъ свѣтлыхъ волосъ, моей бѣлой кожи".
   Можно бы привести еще десятки подобныхъ мѣстъ изъ писемъ Башкирцевой, но и этихъ образчиковъ, конечно, вполнѣ достаточно. Позже, когда ей было 23 года, ея самообожаніе распространилось и на ея внутреннюю сущность и свойства характера. Она пишетъ Гюи де-Мопасану: "Почему я написала вамъ? Пробуждаешься въ одно прекрасное утро и находишь, что выдающееся существо окружено глупыми головами. Сожалѣешь, что разбросала столько бисера передъ свиньями". Подъ "глупыми головами" и "свиньями" разумѣется та нp3;жная семья, которая издала эти "Письма". Къ извѣстному художнику Жюліану она пишетъ: "Я питаю глубокое уваженіе къ своему дарованію... Вы поступаете такъ, точно вы не высокаго мнѣнія обо мнѣ, чтобъ дразнить меня. Въ сущности вы хорошо знаете, что я самое чистое, самое удивительное, самое справедливое, величайшее и честнѣйшее существо въ мірѣ. Я говорю очень серьезно... Я хвалю себя искренно, ибо моя похвала основывается на сознаніи самой себя, этого единственнаго и очаровательнаго я, которое восхищаетъ меня и которому я поклоняюсь, какъ Нарцисъ".
   Башкирцева съ удовольствіемъ наблюдаетъ, какое дѣйствіе она производитъ на мужчинъ, какъ они перешептываются при видѣ ея, какъ они подходятъ въ ней, какъ они бросаютъ на нее похотливые взгляды, какъ они любуются ея свѣтлыми волосами, ея сѣрыми глазами, ея круглыми бѣлыми плечами, какъ она повидимому опьяняетъ эту толпу. Ей кажется непростительнымъ, когда какой-нибудь мужчина не замѣчаетъ ея.
   Вотъ она въ воздухолѣчебницѣ въ Соденѣ. Одновременно съ ней тамъ обрѣтаются два нѣмецкіе принца, которыхъ она въ письмахъ своихъ называетъ просто "принцъ Гансъ" и "принцъ Августъ*. И ей приходится убѣдиться, что оба эти юные господина не интересуются ею. О такомъ неслыханномъ случаѣ она пишетъ матери слѣдующее: "русскія дамы нашего круга думаютъ, что равнодушіе этихъ двухъ маленькихъ нѣмецкихъ принцевъ оскорбляетъ меня. Холодность этихъ господъ, впрочемъ, только кажущаяся! Я не думаю о нихъ, милая мама... Во всякомъ случаѣ я интересовалась этими маленькими принцами не болѣе двухъ дней... Я ихъ никогда не разсматривала какъ слѣдуетъ, Тѣмъ не менѣе я могу тебѣ сказать, что принцъ помоложе (18-ти лѣтъ), Гансъ, высокаго роста, стройный, блондинъ, съ большимъ, изящнымъ носомъ, маленькими глазами, злымъ ртомъ, маленькими усами и смотритъ молодымъ волкомъ. Другой, Августъ (24--25 лѣтъ), маленькій, брюнетъ; у него очень красивые глаза, маленькіе отвисшіе черные усы, бархатная кожа, какой я никогда не видѣла ни у одного изъ мужчинъ, красивый ротъ, правильный носъ съ очень тонкой кожей, очень блѣдный цвѣтъ лица, который былъ бы удивителенъ, если бы это было не отъ болѣзни. У обоихъ красивыя, выхоленныя аристократическія руки".
   Марія Башвирцева считаетъ себя не только восхитительной и неотразимой, она убѣждена, что и во всѣхъ искусствахъ она геній. Сперва, какъ уже знаетъ читатель, она пробовала себя въ пѣніи и музыкѣ. Пѣніе пришлось прекратить по болѣзни горла. Не будь этой случайности, она сдѣлалась бы величайшей пѣвицей XIX столѣтія. Такъ, по крайней мѣрѣ, она сама говоритъ о себѣ. Затѣмъ она кидается на живопись и, конечно, изводитъ массу красокъ и холста. Она выставляетъ въ парижскомъ Салонѣ и добивается, благодаря своимъ свѣтскимъ связямъ, "почетнаго отзыва", той подачки, въ которой жюри салоновъ не легко отказываетъ каждому, кто серьезно проситъ о томъ. Если же ей не удалось получить перворазрядной медали, то тутъ, дескать, виноваты зависть и соперничество. По этому поводу ей, кажется, единственный разъ въ жизни пришлось услыхать правду. Вышеупомянутый Жюліанъ раскрылъ ей глаза на ея мнимый талантъ. Она пишетъ ему: "я очень обезкуражена и этому вы помогли съ 36 лошадиными силами, за что я на васъ очень зла. Для чего вы играете комедію, думая, что я ослѣплена и помѣшана тщеславіемъ? Въ чему вы преслѣдуете меня вашими отчаянными предвѣщаніями?.. Чѣмъ больше я думаю объ этомъ, тѣмъ болѣе кажется мнѣ, что вы имѣете какой-то неясный интересъ уничтожать меня. Вы формально утопаете въ утонченнѣйшихъ обезкураживаніяхъ. Вижу, что вы не отдаете себѣ отчета въ томъ, какъ ужасно, могу сказать даже, какъ преступно тому, кто имѣетъ настоящую ярость къ ученью и работѣ, сказать: вы! да вы ничего не можете! Это духовное убійство, болѣе жестокое, чѣмъ физическое, ибо вы повторяете его ежедневно". До такой степени ослѣплена эта дѣвица въ своемъ умопомраченномъ самообожаніи, что она убѣждена, что съ ней "играютъ вомедію", если говорятъ ей прямо, что она не способна ни въ чему путному и что изъ нея не выйдетъ ничего!
   Марія Башкирцева мнила себя не только великой пѣвицей и художницей, но и великой писательницей. Она пишетъ къ барону де-Сенъ-Амандъ, извѣстному автору книгъ о Маріи Антуанеттѣ: "Я всегда ощущала и все болѣе ощущаю властную потребность писать. Я придумнываю разсказы. Я вижу дѣйствительные и воображаемые факты. Дюма говоритъ, что главное свойство жешцины -- угадываніе или предчувствіе. Ну вотъ и я, угадывая и предчувствуя, понимаю, вижу, знаю необычайныя вещи... Въ то время, какъ я пишу, мои глаза упали на пальцы моей лѣвой руки, которые придерживаютъ почтовую бумагу, эти живые нервные пальцы заставляютъ меня вспомнить о портретѣ Бастьена Лепажа".
   Но, кажется, и писательсвій талантъ Башкирцевой былъ не выше ея художничесваго дарованія. Въ этомъ убѣждаетъ внимательное чтеніе ея "Дневника" и "Писемъ". Нордау справедливо говоритъ, что поверхностный читатель можетъ не надолго быть введенъ въ заблужденіе тономъ этихъ книгъ, какой-то ироніи надъ собой. Въ Парижѣ ему есть своя кличка "bagout" и его можно слышать въ мастерскихъ художниковъ. "Начинающіе живописцы, актеры мелвихъ театровъ и даже рабочіе болѣе чистыхъ ремеслъ усердствуютъ по части "bagout", который несвѣдущему человѣку на первый взглядъ можетъ показаться курьезнымъ и даже остроумнымъ, а при нѣкоторой наблюдательности познается во всей своей наготѣ. Это -- попугайское повтореніе пошлыхъ остротъ, жалкихъ устарѣлыхъ сравненій, истасканныхъ шаржей и самыхъ дешевыхъ насмѣшекъ уличныхъ ребятъ. Марія Башкирцева быстро научилась такому "bagout" у растирателей красокъ. Но даже и въ этомъ низшемъ изъ всѣхъ литературныхъ жанровъ она не произвела ничего самостоятельнаго".
   Не безъинтересно ознакомиться и съ тѣмъ, что, помимо самообожанія и самопоклоненія, наиболѣе занимало Башкирцеву, когда ей приходилось попасть въ новую обстановку. Вотъ она пріѣзжаетй во Флоренцію, осматриваетъ художественныя сокровища. Старинныя картины женскихъ типовъ восхищаютъ ее. И къ чему же онѣ вдохновляютъ ее? "О! нынѣшнія женщины не умѣютъ одѣваться. Самыя элегантныя худо одѣты. Только имѣйте терпѣніе; если Богъ поможетъ мнѣ сдѣлать то, чего я хочу, то вы увидите нѣсколько лучше одѣтую женщину!" Какая высокая и благородная мечта! Изъ Флоренціи же она пишетъ: "Пошлите телеграмму къ Ворту, Лаферьеръ, Анбу, Ферри, Вертю" (это все парижскіе портные). "Вы должны мнѣ прислать, что я заказала. Здѣсь, можетъ быть, будетъ какой нибудь балъ и вы можете себѣ вообразить, какъ бы я желала быть на немъ красивой. О лицѣ моемъ не безпокойтесь, оно будетъ восхитительнымъ... Но ужасно не имѣть платья, особенно во Флоренціи, гдѣ такъ изящны". Изъ Ниццы она извѣщаетъ своего брата: "Прежде всего позволь мнѣ сказать тебѣ, что я озадачена, очарована, преклоняюсь передъ игрой, пѣніемъ, физіономіей Фора" (извѣстный теноръ). Но самымъ потрясающимъ для нея событіемъ, которому посвящена цѣлая страница, является то, что въ русской церкви въ Ниццѣ на нее обратила вниманіе одна высовопоставленная особа.
   Башкирцева пыталась завести анонимную переписку съ крупными писателями. Сперва она обратилась въ Александру Дюма-сыну съ письмомъ, которое она считаетъ очень пикантнымъ, оригинальнымъ и остроумнымъ. Умудренный жизненнымъ опытомъ авторъ "Dame aux camélias", очевидно, былъ на этотъ счетъ иного мнѣнія и, судя по ея второму письму въ нему, отвѣтилъ ей, что романы вскружили ей голову и что она хорошо бы сдѣлала, если бы пораньше ложилась спать. Она мститъ ему за этотъ благоразумный совѣтъ такимъ вовсе неостроумнымъ и неделикатнымъ письмомъ: "Спите сами хорошенько, милостивый государь, и въ частности продолжайте быть такимъ же филистеромъ, какимъ вы остаетесь вообще въ качествѣ художника. Это -- отличное средство не состариться. Завтра въ палатѣ депутатовъ я, конечно, увижу васъ. Тамъ будетъ обсуждаться разводъ. A такъ какъ мы говоримъ о разводѣ, то я и возвѣщаю вамъ о разводѣ между моимъ поклоненіемъ и вашей персоной".
   Приставаніе къ Гюи де-Мопасану длилось нѣсколько дольше. Болѣе молодой писатель имѣлъ неосторожность вступить въ переписку съ взбалмошной незнакомкой. Но и ему прискучило, наконецъ, это самообольщенное кривлянье, и онъ пересталъ писать ей. Она оказалась настолько неблаговоспитанной, что заявила ему, что она, дескать, надъ нимъ потѣшалась, что онъ не такъ великъ, какъ воображаетъ о себѣ.
   Когда вы видите передъ собой эту безнадежно банальную натуру съ идеалами швеи, то невольно спросите, что такое особенное нашли въ ней поклонники этой "Notre Dame du Sleeping", для которой цѣлый міръ сосредоточивался въ бальномъ платьѣ, для которой жизнь состояла въ выѣздахъ въ свѣтъ, а искусство отожествлялось съ выставочной медалью и газетной рекламой? Нордау даетъ отвѣтъ и на этотъ вопросъ. "Декаденты, символисты, инструменталисты и подобные "исты",-- говоритъ критикъ,-- нашли въ Маріи Башкирцевой отраженіе себя самихъ. Эти истеричныя особы мужского пола усмотрѣли въ истеричной россіянкѣ своего поля ягоду. Эти бездарные кропатели стиховъ и прозы, воображающіе о себѣ, что у нихъ имѣются всевозможные таланты, потому что они страдаютъ самовозвеличиваніемъ, восхваляютъ въ этой дилетанткѣ бездарной, но питающей необычайныя претензіи, свою собственную ничѣмъ не оправдываемую погоню за успѣхомъ. Эти "snobs", выскочки, разыгрывающіе именитыхъ людей или аристовратовъ, хотя они большею частью сыновья лавочниковъ или мелкихъ чиновниковъ, вполнѣ сочувствуютъ Башкирцевой, которая удостоиваетъ своимъ вниманіемъ только людей "chice и "genre" (т. е. попросту франтовъ и дэнди) и для которой разговоръ съ высокопоставленной особой составляетъ "самый свѣтлый день въ жизни". И эти эгоисты, объявляющіе благороднѣйшей изъ задачъ человѣка "ухаживаніе за своимъ я", цѣнятъ непомѣрное самообольщеніе этой куклы, которая презираетъ боготворящую ее семью, въ теткѣ видитъ только мошну съ деньгами, передъ собой преклоняетъ колѣна и остается чуждой единственно человѣчному побужденію -- сочувствію къ друтимъ, отрадѣ въ самоотверженіи".
   Не правда ли, что почитатели этого психопатическаго культа fin de siècle нуждаются въ водолѣченіи холодными душами?
  

О ЖЕНСКОЙ ЛЖИ.

  
   На эту тему возбуждаетъ толки въ иностранной печати новѣйшій этюдъ знаменитаго итальянскаго психіатра Ломброзо подъ заглавіемъ "Ложь женщинъ и ея происхожденіе". Онъ утверждаетъ, что всѣ женщины должны лгать по самой природѣ своей. Новѣйшіе криминалисты, занимающіеся статистикой преступленій, напротивъ, аттестуютъ женщину болѣе благопріятно. Цифра преступницъ оказывается гораздо ниже цифры преступниковъ. Женщины послѣ своего паденія большею частью не гибнутъ окончательно, тогда какъ число рецидивистовъ среди мужчинъ-преступниковъ достигаетъ ужасающаго процента. Даже если женщина пала очень низко, въ книгѣ ея сердца рядомъ со многими загрязненными листками все-таки обрѣтается нѣсколько чистыхъ листковъ. A вотъ Ломброзо непремѣнно желаетъ установить лживость женскаго характера. Женская ложь, о которой знаютъ всѣ мужчины, обыкновенно маленькая ложь, причемъ она бываетъ очаровательна, пикантна и своеобразна. Но маленькая ложь не есть преступленіе. Въ наше время она даже въ большомъ ходу и ею, какъ ходячей монетой, пользуются постоянно.
   Можно бы ожидать, что Ломброзо въ данномъ случаѣ докажетъ, что органъ лжи въ женскомъ мозгу развитъ значительно сильнѣе, чѣмъ въ мужскомъ. A онъ касается лишь всколъзь чисто научной стороны вопроса. Ломброзо ссылается на Шопенгауэра, приводитъ безконечное множество цифръ, начиная Библіей и кончая Эмилемъ Зола, въ доказательство того, что лживость женскаго характера признавалась во всѣ времена.
   Не безъизвѣстно, что Шопенгауэръ сказалъ, что едва ли найдется на бѣломъ свѣтѣ хоть одна искренняя женщина. Женщина самая глупая и самая умная одинаково искусны во лжи и въ притворствѣ. Сама природа даровала жешцинѣ искусство притворства, въ цѣляхъ ея самоохраненія и самозащиты. Въ борьбѣ за существованіе женщина пользуется этимъ искусствомъ, какъ звѣрь своимъ оружіемъ. Это утверждалъ Шопенгауэръ задолго до нарожденія теорій Дарвина. Современныя воззрѣнія стремятся гармонировать съ этими теоріями, и найдутся немногіе, которые взялись бы отвергать ту истину, что природа поступила очень премудро, если она, дѣйствительно, даровала женщинѣ слабой и беззащитной искусство притворства. И тѣмъ не менѣе органическая неискоренимость женской лжи все-таки подлежитъ спору.
   Искусство притворства вообще и лживость женщины въ частности есть дѣло гораздо болѣе воспитанія и привычки, нежели природы. "Быть вполнѣ искренней,-- по выраженію Стендаля,-- для женщины значитъ тоже, что показываться на людяхъ безъ платья". "Дневникъ" и "Письма" Маріи Башкирцевой вполнѣ подтверждаютъ это. A вѣдь казалось бы, вполнѣ естественно ходить безъ одежды! Но нравы признаютъ это непристойнымъ. И столь же непристойно для женщины передъ каждымъ расврывать свои чувства. Можетъ ли женщина сказать, что она любитъ, что она ощущаетъ естественную потребность любить, что она любитъ того или другого и желала бы за него выдти замужъ? Ничего этого она не можетъ сказатъ.
   "Ложь у женщинъ,-- говоритъ Ломброзо,-- такое органическое явленіе, что онѣ не могутъ быть искренними, и вслѣдствіе этого всѣ онѣ немножко лживы". Возможно, что это такъ. Но органическое ли это явленіе -- иной вопросъ. Быть можетъ, обычаи и привычки въ теченіе вѣковъ измѣнили въ этомъ направленіи характеръ женщины, но можетъ быть и то, что воспитаніе здѣсь все еще вліяетъ значительно.
   Ломброзо далекъ отъ мысли винить самихъ женщинъ. Утверждая, что ихъ характеръ въ основѣ своей лживый, онъ выставляетъ и объясненія такого явленія, объясненія, которыя, однако, могутъ служить лишь оправданіемъ для женщины. Объясненія эти физіологическія и нравственныя. Физіологическихъ поводовъ во лжи касаться здѣсь не мѣсто, да они и всѣмъ извѣстны. Помянутая лживость, по Ломброзо, вытеваетъ изъ слабости женщины: "рабы и угнетенные не обладаютъ силой и вынуждены прибѣгать въ хитрости и лжи". Это точка зрѣнія Шопенгауэра. Лживость женщины объясняется также ея стыдливостью: "стыдливость,-- пишетъ Стендаль,-- представляетъ тотъ вредъ, что она пріучаетъ ко лжи". Считается для жешцины непозволительнымъ раскрывать чувства ея любви. Далѣе принимаются въ разсчетъ: стремленіе "казаться интересной", "способность къ внушенію" и "обязанности материнства".
   Что касается стремленія "казаться интересной", его нельзя не признать дѣйствительно существующимъ. Еще Бальзакъ сказалъ: "величайшее искушеніе для женщины состоитъ въ безпрерывномъ обращеніи ея къ великодушію мужчины, въ миловидномъ проявленіи ея слабости, которой она плѣняетъ мужчину и пробуждаетъ въ немъ великодушныя чувства". Но такое же стремленіе "казаться интереснымъ" одинаково приложимо и къ мужчинѣ. Вотъ хотя бы сослаться на самого Дарвина ("О происхожденіи видовъ" путемъ полового подбора). У соловьевь поетъ только самецъ и, по Дарвину, единственно для того, чтобы понравиться самкѣ. Тоже наблюдается относительно всѣхъ созданій.
   Говоря о "способности съ внушенію" у женщинъ, что вѣрнѣе было бы назвать фантазерствомъ, Ломброзо указываетъ на то, что женщины легко вѣрятъ тому, что имъ разсказываютъ, что онѣ готовы вѣрить всему, что сами же выдумываютъ, и въ концѣ концовъ убѣждаться въ клеветѣ, какая пускается въ обращеніе ихъ подругами. Но эта "способность" есть въ сущности извѣстная доля фантазіи, встрѣчающаяся и у мужчины въ одинаковой мѣрѣ, какъ и у женщины. Нѣтъ такого сапожника, который не былъ бы убѣжденъ въ томъ, что его конкуррентъ, живущій на одной съ нимъ улицѣ, дѣлаетъ прескверные сапоги. Хотя онъ знаетъ, что товаръ у нихъ одинъ и тотъ же, но онъ такъ часто пускаетъ въ ходъ эту клевету, что самъ сталъ считать ее за истину.
   Въ силу "обязанностей материнства" женщина, по Ломброзо, должна постоянно лгать, чтобъ скрывать отъ дѣтей такія вещи, которыхъ имъ не полагается знать. Но это уже касается области воспитанія, на которое итальянскій ученый обращаетъ вообще слишкомъ мало вниманія.
   И такъ, на повѣрку выходитъ, что мужчина лжетъ не меньше, чѣмъ женщина, и совершенно по тѣмъ же причинамъ. И мужчина лжетъ вслѣдствіе слабости: подчиненность и раболѣпство суть слѣдствія не одной только незначительной мускульной силы; мужчина лжетъ по отношенію къ тѣмъ, кто его превосходитъ вліяніемъ, положеніемъ, богатствомъ. Онъ лжетъ и по физіологическимъ причинамъ, и изъ стыдливости: не все то можно говорить, что дѣлаешь. Кавалеръ, ухаживая за дамой, старается возвыситься въ ея глазахъ и преувеличиваетъ свои достоинства, утаивая свои недостатки. Бываетъ, что въ этой "половой борьбѣ" онъ и волосы краситъ, и корсетъ носитъ, и къ иного рода туалетнымъ принадлежностямъ прибѣгаетъ. Мужчина лжетъ изъ желанія быть интереснымъ, выставляя на показъ свою силу, веливодушіе, геройство. О сплетничаньѣ и говорить нечего. Имъ усердно занимаются и мужчины.
   Отсюда ясно, что этюдъ Ломброзо можно озаглавить "Ложь мужчинъ и ея происхожденіе" столь же резонно, какъ и "Ложь женщинъ", т. е. одинаково неосновательно. Женщина лжетъ не потому, что она женщина, мужчина не потому, что онъ мужчина; оба лгутъ потому, что ихъ принуждаетъ въ тому общество, которое въ своей боязни того, что истинно, искренно и естественно, понуждаетъ своихь членовъ ихъ дѣйствительныя чувства и мнѣнія маскировать изысканнымъ лицемѣріемъ. Если же въ этомъ соревнованіи по части лжи женщина превосходитъ мужчину въ ловкости, то это можетъ свидѣтельствовать только въ пользу женскаго ума.

Ф. Тимской.

"Вѣстникъ Иностранной Литературы", No 1, 1893

  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Блюда карачаево-черкесской кухни
Рейтинг@Mail.ru