А. П. Барыкова
Стихотворения
----------------------------------------------------------------------------
Поэты-демократы 1870-1880-х годов.
Библиотека поэта. Большая серия. Второе издание.
Л., "Советский писатель", 1968
Биографические справки, подготовка текста и примечания В.Г. Базанова,
Б.Л. Бессонова и А.М. Бихтера
----------------------------------------------------------------------------
СОДЕРЖАНИЕ
Биографическая справка
465. Моя муза
466. Крылья
467. В альбом счастливице
468. Моя болезнь (Разговор с доктором)
469. В дурную погоду
470. Незаконный
471. Сумасшедшая
472. Любимые куклы
473. Оправданный
474. Два мальчика
475. Перелетные птицы. Из Ришпена
476. Мученица
477. У кабака
478. В степи
479. Чужому горю
480. Из "L'annee terrible" Виктора Гюго
481. Обреченная
482. Хата
483. Мои пациенты. Из дневника
484. Перед рассветом. Из В. Гюго
485. Поэт <Из Ж. Ришпена>
486. Сказка про то, как царь Ахреян ходил богу жаловаться
487. Жрецу эстетики
488. Песнь торжествующей свиньи
489. За пяльцами
490. К портрету Фелицы на сторублевой бумажке
491. Литературному прохвосту
Анна Павловна Барыкова родилась в Петербурге 22 декабря 1839 года. Отец
ее П. П. Каменский - писатель, автор популярных в 1820-1830-е годы повестей
и драматических произведений. Мать была дочерью известного художника,
вице-президента Академии художеств графа Ф. П. Толстого; она также
занималась литературой; ее перу принадлежит роман "Пятьдесят лет назад",
опубликованный в No 11-12 "Отечественных записок" за 1860 год.
Первоначальное образование А. П. Барыкова получила дома. Она, по
собственному признанию, воспитывалась "на свободе в нашем
артистически-литературном кружке; училась "чему-нибудь и как-нибудь" отчасти
у отца, отчасти у гувернантки" (автобиографическое письмо 1889 года к С. А.
Венгерову {Опубликовано в книге: А. Ефремин, А. П. Барыкова, М., 1934, с.
11.}).
В 1850 году Барыкова была принята в петербургский Екатерининский
институт, "где и обучалась 6 лет всяким наукам... В 1856 году выпущена из
института с большой серебряной медалью и очень небольшим запасом знаний...
Выйдя из института, - рассказывала Барыкова, - я стала читать запоем все,
что тогда читали все хорошие люди; читала без особого разбору и толку, но
по-своему все понимала, и по-своему дополняла институтские знания; пробовала
и сама писать..." {Там же, с. 11-12.}
Литературная деятельность Барыковой (фамилия писательницы по ее второму
мужу) начинается в середине 1870-х годов. Владея иностранными языками -
французским, английским, немецким, польским, - она занимается литературными
переводами и переделками произведений Гюго, Беранже, Гете, Гейне, Шелли,
Лонгфелло и других.
Оригинальные стихотворения и переводы Барыковой печатаются в
1870-1880-х годах в прогрессивных журналах и прежде всего в "Отечественных
записках", "Деле", "Русском богатстве". В 1878 году в Пятигорске вышел
первый и единственный прижизненный сборник ее стихотворений, включивший лишь
малую часть написанного ею. Сборник был встречен неодобрительными отзывами и
даже глумлением реакционной печати, упрекавшей поэтессу в "излишнем
реализме".
Близость с группой писателей - сотрудников "Отечественных записок" -
укрепляет демократические убеждения Барыковой. В эти годы в ее поэзии
начинают звучать революционно-сатирические мотивы. Лучшая из сатир Барыковой
- "Сказка про то, как царь Ахреян ходил богу жаловаться" - была напечатана в
1883 году без имени автора подпольной типографией "Народной воли" в
Петербурге. {"Вольная русская печать" за границей неоднократно переиздавала
"Сказку" Барыковой в Париже (без обозначения года), в Женеве (1896 и 1901),
в Лондоне (1902), в Берлине (1903), причем долгое время подлинное имя автора
не было известно и "Сказка" приписывалась до лондонского издания 1902 г. то
А. К. Толстому, то П. Ф. Якубовичу, то Козьме Пруткову. В 1880-1890-е годы в
России "Сказка" широко распространялась в списках.}
С начала 1880-х годов Барыкова живет в Ростове-на-Дону и, не входя
организационно в состав партии "Народная воля", оказывает тем не менее
народовольцам денежную помощь и некоторое содействие, предоставляя свою
квартиру для революционных явок и нелегальных встреч. После ареста Г.
Лопатина в 1884 году в руки полиции попали некоторые его записи, в которых
упоминалось также имя Барыковой. Это послужило основанием для ее ареста.
Месяц провела она в заключении и была освобождена под денежный залог только
ввиду резкого обострения туберкулеза. Продолжая жить на юге, Барыкова
интересуется рабочим движением и пытается сблизиться с организациями
ростовских рабочих.
Начиная со второй половины 1880-х годов и до конца жизни Барыкова
находилась под сильным влиянием толстовских идей. Она была постоянным
сотрудником толстовского издательства "Посредник".
После ее смерти (31 мая 1893 года) это издательство выпустило В
Петербурге "Стихотворения и прозаические произведения А. П. Барыковой"
(СПб., 1897), несколько расширив состав сборника по сравнению с изданием
1878 года, в особенности раздел переводов. Второе издание этого сборника
(без прозаических произведений) вышло в Москве в 1910 году.
465. МОЯ МУЗА
Портреты муз своих писали все поэты.
Они являлись им: по-гречески раздеты,
С восторженным огнем в сияющих очах,
Воздушны, хороши, с цевницами, в венках...
Моя не такова... Старушка, вся седая,
В чепце, с чулком в руках, прищурясь и моргая,
Частенько по ночам является ко мне,
Как будто наяву, а может, и во сне,
Как нянька, и меня - свое дитя больное -
Баюкает она то песенкой родною,
То сказки говорит, то ряд живых картин
Показывает мне; немало и былин
О старине поет, о тех, кому могила
Холодною землей давно уста закрыла,
И с небылицей быль плетет она шутя.
И, выпучив глаза, как малое дитя,
Я слушаю ее... как просто и наглядно
Звучит ее рассказ, как музыкально складно!..
А сколько теплых слов, заветных чувств родных
Мне слышится в речах разумных, хоть простых!
Мне кажется, что всё в ее рассказах ясно...
Что песни наизусть все знаю я прекрасно...
Что ряд живых картин, видений пестрый рой
В душе моей живут со всей их красотой,
Как в зеркале... Но вот прощается старуха:
"Усни, дружок, пора! - тихонько шепчет в ухо. -
Да не ленись смотри и завтра запиши,
Что рассказала я тебе в ночной тиши".
Ну, вот я и пишу... Но всё выходит бледно, -
И песенки звучат надтреснуто и бедно...
<1878>
466. КРЫЛЬЯ
Мне снился сон и страшный и тревожный:
Что будто бы умею я летать,
Когда хочу... (Во сне порою можно
Ужасную нелепость увидать...)
По грязной улице в ночную пору
Иду во сне по лужам и впотьмах.
Мне тяжело, дорога вьется в гору,
А я тащусь в промокших сапогах.
И слышу вдруг какой-то шепот сладкий:
"Ведь крылья есть!.. Зачем же не летишь,
А как червяк ползешь по луже гадкой -
И падаешь, и ощупью скользишь?.."
Тут сила новая во мне проснулась,
И смелою и легкою ногой
От грязи, от земли я оттолкнулась
И в воздухе лечу... Лечу стрелой...
Несет меня неведомая сила,
Мне дышится так вольно и легко...
В густой туман закутавшись уныло,
Внизу земля осталась далеко...
А наверху волшебной красотою
Сияет ночь в порфире голубой,
И полно всё чудесной тишиною
И вечною, холодной чистотой.
Земля и жизнь, волнения и страсти,
Страдания людей оттуда так смешны,
Что глазки звезд без всякого участья
Глядят на них из синей глубины...
Но мне летать там скоро надоело,
И с высоты спустилась я опять,
Чтоб вновь начать свое земное дело:
Скользить в грязи - и падать, и страдать!..
<1878>
467. В АЛЬБОМ СЧАСТЛИВИЦЕ
"Взгляните на птицы небесны?"
и т. д.
С птичьей головкой на свет уродилась,
Пела, порхала, сыскала самца,
Птичьей любовью в супруга влюбилась:
Счастлива ты, милый друг, без конца...
В гнездышке скрывшись от бурь и ненастья,
С гордостью глупых выводишь птенцов,
В теплом навозе семейного счастья
Ищешь с супругом любви червячков...
Зависть берет, как живешь ты привольно
Птичий свой век - без борьбы, без страстей,
Дум беспокойных, сомнений невольных,
Глупых стремлений... и горя людей...
<1878>
468. МОЯ БОЛЕЗНЬ
(Разговор с доктором)
Заморский это сплин иль русская хандра?
То давит и гнетет, то в голову больную
Стучит как молотком. Всю ночь я до утра
Не сплю, мечусь в жару, и брежу, и тоскую.
От неотвязных снов и днем покою нет.
Сжимают сердце мне неясные тревоги.
Мне страшен ночи мрак, противен солнца свет,
Противна жизнь сама: я с ней свожу итоги.
К чему мне дали ум? Зачем не медный лоб?
К чему мне дан талант, коль не достало роли?
К чему дана мне жизнь, когда в итоге гроб?
К чему лечить больных, коль не поможешь боли?
Куда идти теперь?.. Каким служить богам,
Когда надежды нет и вера уж погасла?..
А доктор мне в ответ: "Послушайте, мадам,
Примите ложечку... касторового масла!.."
<1878>
469. В ДУРНУЮ ПОГОДУ
Посвящено А. П. Ф<илософо>вой
Холодно, сыро, туман всё растет,
Сверху какая-то слякоть
В лица продрогших прохожих плюет...
Взглянешь - и хочется плакать.
Вон на углу освещенный кабак, -
Пьяная голь веселится.
Там целовальник, заплывший толстяк,
Ядом торгует... Толпится
В двери народ, и шарманщик седой
Воет мотив безобразный
И "завсегдателей" тешит порой
Он прибауткою грязной.
Девочка бледная в луже скользит,
Пляшет, голодная, польку.
Мокрое платье в лохмотьях висит,
Видно, не греет нисколько.
По тротуару то взад, то вперед
Падшие женщины бродят.
Жалкие!.. Плохо торговля идет:
Что за любовь в такой холод?
Мимо летят на лихих рысаках
В мягких, как люлька, каретах,
В шубках собольих, в шелку, в кружевах
Барыни высшего света.
Едут они, вероятно, на бал,
Бал "Au profit de nos pauvres"... {*}
{* "В пользу наших бедных" (франц.). - Ред.}
Их ожидает сияющий зал,
Танцы, веселия говор,
Музыка, блеск, ароматы цветов,
Тонкое лести куренье.
Модное шарканье модных шутов,
Полное чувств опьяненье...
Всё это, всё, господа, в пользу вас,
В пользу голодных и бедных:
Вам после балу отсыплют как раз
Горсти две-три денег медных...
Холодно, сыро, туман все растет,
Сверху какая-то слякоть
В лица продрогших прохожих плюет...
Взглянешь - и хочется плакать.
<1878>
470. НЕЗАКОННЫЙ
Ночь... В углу сырого, темного подвала
Крик раздался страшный... Что-то запищало.
На нужду, на горе свыше осужденный,
Родился ребенок, мальчик незаконный.
Барин, ради шутки, баловства пустого,
С толку сбил и кинул (это уж не ново)
Глупую девчонку, швейку молодую,
С личиком румяным, славную такую.
Старая хозяйка грязного подвала,
Где бедняга швейка угол нанимала,
Видит: дело плохо, девка помирает;
Бегает, хлопочет, чем помочь не знает.
Смерть в лицо худое холодом дохнула,
И лежит бедняга, словно как уснула...
Грудь не шелохнется, глаз раскрыт широко, -
В нем, с немым укором, взгляд застыл глубокой...
Вот орет мальчишка, звонко, что есть духу.
"Вишь! живой родился! - молвила старуха.-
Мало, что ли, было без тебя голодных?"
И в приют казенный всех детей безродных
Тащит, завернувши тряпкою посконной.
"Ведь отца-то нету... Ты ведь... незаконный".
Как? Отца-то нету?.. Вон он, - у камина,
В бархатной визитке дремлет, грея спину.
Выспался отлично, долго брился, мылся,
С _а_нглийским пробором битый час возился,
Спрыснулся духами и на бал поскачет.
Что ж? Ведь он не слышит, как сынишка плачет.
Что ему за дело!.. Бедной швейки повесть
Не расскажет франту в этот вечер совесть...
И спокоен, весел этот шут салонный...
Впрочем, что ж за важность?.. Сын был незаконный.
<1878>
471. СУМАСШЕДШАЯ
Посвящено памяти Е. О. М. . . ской.
Носится слух: генеральша помешана
С горя. Какого?.. Она ль не утешена
Жизнью?.. Ей счастье во всем улыбалося,
С детства судьба угодить ей старалася:
Выросла в холе; воспитана барственно;
Замужем тоже живет она царственно:
Муж - генерал, орденами сияющий,
Честно безгрешный доход получающий.
В доме казенном квартира прекрасная,
10 Комнат пятнадцать... все теплые, ясные.
Умные дети, прилежны к учению,
Греческий знают, латынь... восхищение!...
А генеральшины слезы горючие
Льются о том, что в морозы трескучие
Бедным казенного нет отопления
(Ясное дело - ума помрачение);
Что ребятишек без средств пропитания
Больше, чем деток, которым все знания
В голову вложат за денежки звонкие...
20 Льются о том, что в прекрасные, тонкие
Сукна, полотна не всяк одевается;
Что бедняки бесприютные маются
В долгую зиму, крутую, холодную,
В грязных подвалах больные, голодные...
Плачет она, коль на скатерть голландскую
Льется рекой дорогое шампанское...
Плачет о тех, кто лишь хлебом питается,
В праздник дешевкою пьян напивается...
Всё она плачет... Спасти человечество
30 Хочет... Трудиться на пользу отечества...
Хочет одеть она голь непокрытую,
Высушить слезы, народом пролитые,
Вылечить раны народа прошедшие...
Все говорят, что она... сумасшедшая...
"Странен и дик этот пункт помешательства,
Вечное в горе чужое вмешательство,
Глупые слезы, в любви излияния
К нищим и глупое вечно желание
Всем помогать, - так супруг в огорчении
40 Доктору плакался. - Нет ли спасения?"
Выслушав, доктор промолвил внушительно*
"Это мания... мания решительно!"
Стукал потом он больную внимательно.
"Н-да... Помешалась!.. Совсем... Окончательно!"
И диагност заключил консультацию,
Крупную сунув в карман ассигнацию.
Сколько проказ (это дело прошедшее)
После творила моя сумасшедшая...
Едет, бывало, тайком, сердобольная,
50 С светлой улыбкой, судьбою довольная,
Едет на "ваньке" в погоду ужасную,
Ночью, в подвал, где семейство несчастное
Ждет ее... (Кстати, еще не обедало,
А генеральша об этом проведала.)
То вдруг швее за работу дешевую
Щедрой рукой посыпает целковые,
То наберет ребятишек плюгавеньких,
Моет да чешет оборванцев маленьких...
Раз (генерал чуть не нажил "кондратия")...
60 Раз в кабаке она пьяную братию
Увещевала не пить... И моралию
Тронуты были, - ревели каналии!..
Просьбы писала... К министрам в передние
Шлялась, салопница будто последняя...
Чтоб принести бедняку утешение,
Кланялась, плакала, все унижения,
Злые насмешки сносила, презрение;
Все удивлялись ее поведению...
Было чему... Но всего удивительней
70 Стали припадки болезни мучительной
Перед кончиной... Устала, сердечная,
В деле умаялась, память ей вечная!
Громко рыдая, рвалась она бешено:
"Мало нас! Мало на свете помешанных!
Всех бы спасли!" - и открыла объятия,
Словно хотела всю нищую братию
Разом обнять... При последнем дыхании
Слезы лились за чужие страдания...
А хоронить ее чинно пришедшие
80 Думали: это была сумасшедшая!
<1878>
472. ЛЮБИМЫЕ КУКЛЫ
Двери отворили, рады ребятишки...
Елка вся огнями залита до вышки;
Елка - чудо-диво из волшебной сказки.
У счастливцев малых разбежались глазки;
Прыгают, смеются, ушки на макушке,
Мигом расхватали новые игрушки.
Мальчик на лошадке молодцом гарцует
В кивере уланском... Девочка целует
Куклу из Парижа, очень дорогую,
В завитом шиньоне, модницу большую,
С синими глазами, шлейфом и лорнеткой
(Ну, точь в точь, без лести, с Невского лоретка).
Обнимая куклу ручкой белоснежной,
Девочка ей шепчет в поцелуе нежном:
"Лучше этой куклы в свете нет, конечно,
Ты моей любимой будешь вечно, вечно!.."
От больших, должно быть, девочка слыхала
Это слово "вечно" - и его сказала
Кукле-парижанке важно так и мило.
На ребенка с куклой я гляжу уныло:
Жалко мне чего-то стало вдруг и больно...
О судьбе обеих думалось невольно.
Девочка и кукла! Ах, как вы похожи!
В жизни ожидает вас одно и то же.
Куколка-франтиха, предстоит вам горе,
С красотой своею вы проститесь вскоре:
Шелковое платье, сшитое в Париже,
И шиньон изящный, модный - светло-рыжий,
Мигом всё растреплет милая вострушка
(Страшно и опасно в свете жить игрушкам)...
На чердак вас стащат с головой пробитой, -
Кукла-парижанка будет позабыта...
Девочка-шалунья в золотых кудряшках!
Лет через десяток и тебя, бедняжка,
Кто-нибудь обнимет, говоря, конечно,
Что любить намерен пламенно и вечно...
Чьей-нибудь игрушкой будешь ты, наверно, -
Только ненадолго... вот что очень скверно.
Молодость, надежды - будет всё разбито...
Старая игрушка будет позабыта...
Елка догорела. Мальчик над лошадкой
Преклонил головку и уж дремлет сладко,
И с улыбкой счастья пробежала мимо
В детскую малютка с куклою любимой.
Да с чего же я-то хнычу понапрасну?
Может быть, обеих встретит жизнь прекрасно!
Ведь не всех же кукол дети разбивают...
А счастливых женщин - разве не бывает?..
<1878>
472. ОПРАВДАННЫЙ
Посвящено Д. А. Ровинскому
И судят и рядят. Пред ними худой,
Больной горемыка-парнишка
Весь бледный стоит и поник головой.
Конечно, не вор, а воришка.
И речи юриста карающий звук
Беднягу громит что есть духу...
И сетка улик сплетена... И паук
Поймает неловкую муху.
Они говорят, говорят, говорят -
Так сильно, так гладко и важно.
В ответ им зевают, кряхтят и сопят
Двенадцать усталых присяжных.
Всё стихло. Они принесли приговор
И громко прочли: "Не виновен".
Вот усики злобно крутит прокурор
(Не может он быть хладнокровен)...
А что же преступник?.. Небось им поклон
Отвесил и в пояс и в ноги...
Но нет... Он прощением словно смущен.
Он плачет... О чем? - об остроге.
Ну да... об остроге. Ведь теплый приют
И хлеб у него отнимают -
Простили его и свободу дают...
Свободным его величают.
Свобода?.. ему?.. это - холод, нужда,
Бесхлебье и нищенство снова...
Насмешкою скверной звучит, господа,
Бедняге то громкое слово.
Слеза за слезой накипала в глазах
Воришки. "Зачем оправдали? -
Вертелся вопрос на дрожащих губах. -
Куда мне идти?" Все молчали,
Но вдруг волосами проворно встряхнул
Оправданный; вмиг ободрился,
Лукаво и смело на судей взглянул
И низко им всем поклонился.
Нашел он: "В кабак я отселе пойду, -
А там уж известна дорога...
Мне добрые люди укажут... найду...
Прямую - опять до острога!"
<1878>
474. ДВА МАЛЬЧИКА
Посвящено Е. Ф. Юнге
На море тихо, на солнышке знойно,
Берег как будто бы дремлет спокойно;
Не шелохнутся на дереве ветки;
Лишь между камней, как малые детки,
Мелкие резвые волны играют,
Словно друг друга шутя догоняют.
К морю купаться бежит цыганенок,
Смуглый, красивый, здоровый ребенок;
Так и горят воровские глазенки,
10 Смуглые блещут на солнце ручонки,
Кинулся - поплыл... Движения смелы,
Точно из бронзы всё отлито тело.
Славный мальчишка, хоть нищий, да вольный...
С берега смотрит с усмешкой довольной
Мать молодая в лохмотьях картинных,
Глазом сверкая под массою длинных
Взбитых волос, незнакомых с гребенкой...
С гордостью смотрит она на ребенка,
С гордостью шепчет: "Хорош мой галчонок!.,
20 Я родила тебя, мой цыганенок!.."
В мягкой коляске заморской работы
Возят вдоль берега жалкое что-то,
Бледное, вялое... В тонких пеленках,
В кружеве, в лентах - подобье ребенка.
Личико бледное, всё восковое,
Глазки усталые, тельце сквозное.
Видно, что смерть уж его приласкала -
Песенку спела ему - закачала.
Он под вуалями спит как в тумане,
30 Рядом плывет в парчевом сарафане
Мамка-красавица с грудью продажной
Белой гусынею, плавно и важно.
Барыня знатная, мать молодая,
Их провожает, глубоко вздыхая.
Смотрит в колясочку взглядом печальным,
Смотрит на море... По волнам зеркальным
Смелый мальчишка с веселой улыбкой
Плавает быстро, как резвая рыбка.
Барыня знатная завистью тайной
40 Вся загорелась при встрече случайной.
Думает: "Боже мой, боже великий!
Вот ведь живет же зверек этот дикий...
Счастие дал ты цыганке косматой.
Нищая, нищая, как ты богата!"
Жаль мне вас, барыня! Знаю, вам больно,
Но ведь у вас утешений довольно...
Всё у вас есть; всё, что счастьем зовется;
Нищей цыганке того не дается...
Даны зато ей здоровые дети, -
50 Изредка... есть справедливость на свете.
<1878>
475. ПЕРЕЛЕТНЫЕ ИТИЦЫ
Из Ришпена
Вот грязный задний двор, совсем обыкновенный;
Конюшня, хлев свиной, коровник и сарай,
А в глубине овин под шляпой неизменной
Соломенной своей, - тут для животных рай.
Тут вечно ест и пьет бездушная порода;
На солнышке блестит навоз, как золотой;
И дремлют сонные канав и лужиц воды,
Омывшие весь двор вонючею рекой.
Вдали от мокроты и жирной кучи черной,
10 Там, где навоз просох и так овсом богат,
Хозяйка-курица разбрасывает зерна,
Гордясь семьей тупых, прожорливых цыплят.
Отец-петух сидит повыше на телеге,
Доволен, жирен, сыт, - свернулся он клубком;
Он спит блаженным сном, он утопает в неге
И сонные глаза завесил гребешком.
Вон плавают в пруду мечтательные утки,
На тину устремив сентиментальный взгляд,
И с селезнем своим раз по двенадцать в сутки
20 О радостях любви законной говорят.
Рубином, бирюзой на солнце отливая,
На крыше высоко, под золотом лучей,
Нарядная сидит и радужная стая -
Семья породистых, спесивых голубей.
Как войско стройное в своих мундирах белых,
Пасется в стороне красивый полк гусей;
А дальше - черный ряд индюшек осовелых,
Надутых важностью и глупостью своей;
Здесь - царство, гордое своею грязью, салом,
30 Счастливый скотский быт разъевшихся мещан;
В помойной яме жизнь, с навозным идеалом;
Здесь щедрою рукой удел блаженства дан!
Да! счастлив ты, индюк! И ты, мамаша-утка!
Утятам скажешь ты, наверно, в смертный час:
"Живите так, как я... Не портите желудка...
Я - исполняла долг... Я - расплодила вас!"
Ты - исполняла долг?.. Что значит "долг" - для утки?
Не то ли, что она весь век в грязи жила
Да, выйдя на траву, топтала незабудки
40 И крылья мотылькам со злобою рвала?
Не то ль, что никогда порыва вдохновенья
Не грезилося ей в тупом, тяжелом сне,
Что не было у ней неясного стремленья
На воле полетать при звездах, при луне?
Что под пером у ней ни разу лихорадка
Не растопила жир, не разбудила кровь,
Не родила мечты уйти из лужи гадкой
Туда - где свет, и жизнь, и чистая любовь...
Да! счастливы они!.. Не трогает нимало
50 Их ни один живой, мучительный вопрос,
И в голову гусей отнюдь не забредало
Желание - иметь другого цвета нос...
Течет в их жилах кровь так плавно, тихо, мерно,
И где ж волненьям быть, когда в них сердца нет?
Лежит у них в груди машинка с боем верным,
Чтоб знать, который час и скоро ли обед...
Да! счастливы они! Живет патриархально,
Спокойно, весело и сыто пошлый род...
Он у помойных ям блаженствует нахально,
60 По маковку в грязи, набив навозом рот.
Да! счастлив задний двор!.. Но вот над ним взвилася
Большая стая птиц, как точка в небесах...
Приблизилась... Растет, плывет - и пронеслася,
Нагнав на птичник весь непобедимый страх!
Вспорхнули голубки с своей высокой крыши, -
Испуганы, они валятся кувырком;
Увидя, что полет тех птиц гораздо выше,
Уселися в пыли с цыплятами рядком.
Вот куры от земли приподняли головки;
70 Петух, со сна, вскочил и, с гребнем набоку,
Застукал шпорами, как офицерик ловкий,
Воинственно крича свое "кукуреку!"
Что с вами, господа?.. Да будьте же спокойны!
Чего орешь, петух?.. Не докричишь до них!..
Молчи... Они летят на берег дальний, знойный,
Не соблазнит их вид навозных куч твоих.
Смотрите! В синеве прозрачной утопая,
Далеко от земли, от рабства и цепей,
Летят они стрелой, ни гор не замечая,
80 Ни шума грозных волн бушующих морей.
На эту вышину вам и глядеть опасно.
Да... многие из них погибнут на пути
И не увидят край свободный и прекрасный,
Где грезилося им свой рай земной найти.
У них, как и у вас, есть также жены, дети...
Могли бы жить они в курятнике, как вы,
Блаженствовать... Но им милей всего на свете
Мечты - безумный бред их гордой головы!..
Истерзаны они, и худы, и усталы...
90 Зато им наверху как дышится легко!..
И дикий рев стихий не страшен им нимало,
Их крылья всем ветрам раскрыты широко!
Пусть буря перья рвет, пусть злятся непогоды,
Пусть ливень мочит их, сечет холодный град, -
Согретые лучом живительным свободы,
В волшебный, светлый край отважные летят.
Летят к стране чудес, к стране обетованной,
Где солнце золотит лазури вечной гладь,
Где вечная весна, где берег тот желанный,
100 К которому вовек вам, пошлым, не пристать!
Смотрите, петухи, индюшки, гуси, утки!
Смотрите, дураки, - да разевайте рот...
И, может быть, судьба в насмешку, ради шутки
На плоские носы швырнет вам их помет!
10 марта 1878
476. МУЧЕНИЦА
Спокойно стояла она пред судом,
Свободная Рима гражданка,
И громко, с восторженно-светлым лицом
Призналась: она - христианка.
Ей лютая пытка и казнь не страшна,
И смерть она примет покорно, -
Гонений за правду пришли времена,
Ей жить с палачами позорно.
И в ужасе суд от безумных речей
Красавицы гордой и смелой!
Им жалко, что станет добычей зверей
Прекрасное, нежное тело.
"Как в грязную, дикую секту жидов
Такая красотка попала?..
Нелепое стадо клейменых рабов!
Однако ж... как много их стало...
Как быстро во тьме разрослося оно -
Его, Назарея, ученье..."
Красавицу в цирк отослать решено,
Голодным зверям на съеденье.
Она, не бледнея, и в цирке стоит
И, веры лучами согрета,
Пророческим оком с восторгом глядит
На будущность славы и света.
Толпа рукоплещет, арена шумит...
Она к истязанью готова:
"Я верю, я знаю - оно победит,
Распятого вещее слово!
Я вижу: кумиры нечистых богов
С лица исчезают земного...
Мой бог воцарится на веки веков,
Бог равенства, братства святого.
Великому делу я жизнь отдала;
Победа за нами - я верю!.." -
И с кроткой улыбкой навстречу пошла
Она к разъяренному зверю.
<1880>
477. У КАБАКА
Я не могу забыть ужасного виденья.
Страшней всего в нем то, что это не был сон,
Не бред болезненный, не блажь воображенья
Кошмар был наяву и солнцем освещен.
Оборвана, бледна, худа и безобразна,
Бесчувственно пьяна, но, верно, голодна,
У двери кабака, засаленной и грязной,
На слякоти ступень свалилася она -
Кормилица и мать. Живой скелет ребенка
Повиснул на груди иссохшей и грызет
Со злобой жадного, голодного волчонка,
И, вместо молока, дурман и смерть сосет.
Кругом галдит народ на площади базара,
И в воздухе висят над серою толпой
Ругательства да смрад промозглого товара.
Спокойно на углу стоит городовой,
А солнце-юморист с улыбкой властелина
Из синей пустоты сияет так светло,
Лаская, золотя ужасную картину
Лучами ясными эффектно и тепло.
<1880>
478. В СТЕПИ
Разубрана вся степь раздольная цветами;
Прогретая насквозь, вся дышит, вся живет
И звонкими певцов-малюток голосами
Свободы и любви весенний гимн поет.
Букашки, мотыльки и пчелы золотые -
Всё счастливо кругом, всё полно красоты!
Завидую я им; они - цари земные!
Какой-нибудь цветок куриной слепоты
Счастливее меня. Головку поднял гордо,
Доволен сам собой да капелькой росы;
Свободно он растет и в солнце верит твердо;
Он о Петровом дне и лезвии косы
Не думает... А я свои воспоминанья
И думы мрачные несу в степной простор.
Мне слышны страждущих далекие стенанья
Сквозь шелест ветерка и птиц веселый хор.
Природы праздничной волшебные картины
И свежий аромат безбережных степей
Напоминают мне сожженные равнины,
Где груды тел лежат и льется кровь людей.
<1880>
479. ЧУЖОМУ ГОРЮ
Что ты глядишь мне в глаза, неисходное,
Страшное, вечное горе чужое,
Над ухом воешь собакой голодною,
Мучишь, грызешь, не даешь мне покою?
Выйду ль на площадь, где лавки богатые
Дразнят и манят прохожих товарами, -
Вижу тебя, как ползешь ты, косматое,
Вижу, как корчишься ты под ударами
Мачехи, лютой судьбы... И гниющие
Вижу я раны твои безобразные;
Вижу, как тянешь ты цепи гнетущие,
Вижу лохмотья зловонные, грязные...
Слышу, как ты в кабаке заливаешься
С холоду-голоду песнью веселою...
Слышу, как с бабой забитой ругаешься;
Слышу, как плачут больные и голые
Дети твои, нищета горемычная,
К плети судьбы от рожденья привычная!..
Дома ль сижу я порою ненастною
В теплом углу, предо мной ты, угрюмое,
Встанешь и шепчешь мне правду ужасную,
Кровь леденя безотвязною думою.
Злобен твой шепот: "Эх, любо вам, сытые,
В теплых хоромах! А я-то, убогое,
Шляюсь, дырявым отрепьем прикрытое,
В тьме непроглядной, безвестной дорогою;
Маюсь под ветром, под бурею грозною;
Путь мой заносят метели суровые;
Мерзну в сугробах и ночью морозною
Гибну... Жарка ваша печь изразцовая, -
Что вам до горя чужого? Для бедного
Жаль вам порою и грошика медного!.."
Чем мне помочь тебе? Руки бессильные
Тяжкий твой крест не поднимут, убожество.
Бабьей слезою, горючей, обильною,
Не омывается ран твоих множество...
Золота нет у меня всемогущего,
Нет и громового голоса зычного.
С чем же пойду против рока гнетущего?
Как я за брата вступлюсь горемычного?
Мне ль разорвать твои цепи тяжелые,
Мне ль осветить темноту непроглядную,
Мне ли пропеть тебе песню веселую,
Вещую, вольную, песню отрадную?..
Что ж ты в глаза мне глядишь, неисходное,
Страшное, вечное горе чужое,
Над ухом воешь собакой голодною,
Мучишь, грызешь, не даешь мне покою?
<1881>
480. ИЗ "LANNEE TERRIBLE" ВИКТОРА ГЮГО
Преступницу ведут. Свирепо равнодушна,
Изранена, в крови, она идет послушно,
Как зверь лесной, на цепь привязанный за шею,
И ненависть висит, как облако, над нею.
Что сделала она? Ищите в мраке, в стонах,
В развалинах, в дыму строений подожженных...
Зачем и как дошла она до преступленья?
Никто - она сама - не даст вам объясненья.
Быть может, злой совет?.. Во всем виновен "милый",
Красивый негодяй, которого любила...
Быть может, нищета и горе, в час голодный,
Вдруг мщения огонь зажгли в руке холодной?..
В лохмотьях... без жилья... без хлеба... это больно..
В ней мысли черные роилися невольно:
"Там, у других, есть всё"... С завистливым желаньем
В душе, истерзанной нуждою и страданьем,
Мысль страшная росла...
И вот перед толпою
Она идет теперь, поникнув головою.
Все рады. Поймана! Кругом без сожаленья
Насмешки сыплются, ругательства, каменья...
Она нема, глуха; она окоченела;
Смотреть на солнца свет ей словно надоело;
Не слышны ей толпы неистовые крики;
В ее глазах застыл какой-то ужас дикий.
В шелку и кружевах, увенчаны цветами,
Под ручку с сытыми, довольными мужьями,
Идут за нею вслед разряженные дамы
И весело твердят с улыбкой милой самой:
"Злодейка поймана! Отлично! Так и надо!" -
И, кажется, сейчас разбередить бы рады
Изящным зонтиком прелестные тираны
Несчастной женщины зияющие раны...
Преступницу мне жаль. А их - я презираю.
Они - борзых собак напоминают стаю,
Они противны мне, как яростные псицы,
Терзающие труп затравленной волчицы...
<1881>
481. ОБРЕЧЕННАЯ
На улицу меня швырнули, как котенка,
В семь лет, - в тот год, как мать в подвале умерла.
Я шустрая была и ловкая девчонка,
Я скоро ремесло доходное нашла.
Уж я была стара в семь лет. Всё понимала.
Позор и нищета мне с первых жизни дней
Открыли тайны все вонючего подвала,
Всё, что богатые скрывают от детей:
Где деньги мать берет; как тянет яд косушки;
10 Где гривенник добыть ей под залог тряпья;
Что крепче, что больней - пинки иль колотушки?..
Что значит красть и лгать; что значит "дочь ничья"...
Ох, много знала я... Меня не удивляло,
Что мать по вечерам уходит со двора
И возвращается без шляпки полинялой,
С подбитою щекой и пьяная с утра...
Вот азбук да молитв не знаю я, известно...
Не помню, чтоб и мать крестила лоб хоть раз...
Да и когда же нам молиться? Бог - для "честных",
20 Для "чистой публики", а не для "подлых" нас..
Что бишь я начала?.. Ах, да... Меня прогнала
Хозяйка, - говорит: "Ступай, на хлеб проси!
У церкви там постой", - и строго приказала:
"Смотри, что соберешь, сейчас ко мне неси!"
Я вышла босиком и в кацавейке рваной,
А улица была темна и холодна,
Лишь фонари карет мелькали средь тумана
Да церковь ярко вся была освещена.
Был праздник у людей. На паперти я стала,
30 Когда от всенощной валил народ толпой;
Орава нищая в бока меня толкала;
Никто не услыхал плаксивый голос мой.
Тут я на хитрости пустилась... И дорогу
До кабака нашла и звонким голоском
Запела песенку, каких я знала много...
Одну из тех, что мать певала под хмельком.
Услышали внутри... Зазвали. Всем забавно,.
Что "Казимира" им такая мразь поет;
Кто дал пятак, кто грош; хохочут... "Вот так славно!
40 Ай, девка! Умница! Она не пропадет".
А пьяненький один мне налил рюмку водки
И, путаясь рукой в курчавых волосах,
Погладил их, сказал: "Для прочищенья глотки,
Хвати! Будь молодцом... Как есть во всех статьях!"
И целовальник сам посмеивался глухо
Своим разъевшимся, расплывшим животом.
"Почаще заходи, - шепнул он мне, - воструха!"
И тоже наградил зеленым медяком.
За выдумку меня хозяйка похвалила,
50 Когда вернулась я, вся красная, домой.
"Ну, девка, - ты шустра..." И в вечер тот не била,
А медяки взяла, в сундук сложила свой.
С тех пор на промысел во всякую погоду
Она меня гнала пинком по вечерам.
И стала я расти... Шли за годами годы.
А вместе с красотой рос мой позор и срам.
Я хороша была... Эх, барыня, начало
Истории моей уж огорчило вас...
Просили "всё" сказать... Прослушали так мало,..
60 И слезы уж текут из ваших добрых глаз...
Да и к чему, к чему?.. Вы ласково и мило
Сказали, что "спасти" меня хотите вы...
Оставьте, барыня! Меня спасет могила...
Иль спички серные, или вода Невы...
Рассказывать?.. Ну вот... Старик какой-то славный,
Добрейший сжалился над бедной сиротой:
Увел меня к себе и содержал исправно.
Учил, ласкал, рядил... А кончилось бедой...
Пятнадцать было мне, когда я убежала
70 От "доброты" его... Господь ему судья...
Я, глупая, его за дедушку считала...
Почтенный, весь седой... была жена, семья!..
Тут я в провинцию попала... В оперетке
Играла я пейзан, матросов и пажей.
Антрепренер сказал: "Такие ноги - редки!..
Беру вас, душенька, на роли без речей".
Известно, что потом... Рассказывать нет силы
Всю грязь, весь смрад, весь чад, что я пережила...
Я память пропила... Я всё перезабыла...
80 Куда обречена - туда я и дошла...
Да, да! Обречена от самого рожденья
Быть "падшей женщиной"! И мачехи-судьбы
Не смоется клеймо... Какое мне спасенье?
Устала я... Больна... Не выдержу борьбы.
Когда вы в первый раз Евангелье читали,
Я плакала, а вы сказали: "Спасена!"
Нет, барыня моя, вы с книгой опоздали...
Теперь уж не спасет погибшей и она...
Вот... знаете ли что?.. Ступайте-ка в подвалы,
90 В трущобы, где жила я с матерью моей...
Есть девочек таких там и теперь немало,
Есть "обреченные"! Спасайте их, детей!
Меня нельзя спасти!.. Простите, дорогая, -
Быть "честной" не могу... К работе не годна...
А книга хороша... Я вспомню, умирая,
Что в ней написано: "Ты будешь прощена!"
<1881>
482. ХАТА
Согретая полымем ярким заката,
Стоит, зарумянившись, белая хата;
Под крышу взобрался подсолнух громадный,
Сияя, как солнца лубочный портрет;
Весь в золото садик вишневый одет
И блещет осенней листвою нарядной;
Вдали расстилается степь неоглядно-
Безбрежная ширь, необъятный простор,
Да небо над нею, как синий шатер.
10 Стара ты, убогая белая хатка!..
Давно ты поставлена: лет три десятка.
Ах, много с тех пор и воды утекло
И рухнуло зданий гораздо повыше...
А ты под своею лохматою крышей,
Которую вихрем и солнцем сожгло,
Жилище работы, жилище терпенья,
Гнездо человечье, растишь поколенья
Забитых судьбою и темных людей,
На каторжный труд обреченных детей,
20 Всё тихо: знать, хата осталась пустая.
Семья на току, все молотят с утра;
Народ дождался наконец урожая:
Веселая, спешная ныне пора;
Слезами и потом людским облитая,
На диво пшеница взросла золотая.
Все, все на работе...
А что там в углу,
Под грудою тряпок, лежит на полу?..
Там плачут и стонут...
То бабка больная
Да рядом в корзинке девчонка грудная;
30 То старый и малый, то лишние рты.
До них ли во время такой суеты?
Старуху с Петровок гнетет лихорадка,
Всё стонет... С душой расставаться не сладко.
Уж, видно, не встать ей. Ее причащали
И земского фельдшера два раза звали,
Да он не поехал... И правду сказать:
К чему ей, сердечной, мешать помирать?
Чего ей еще? Пожила, родила,
И сына и внука в солдаты сдала,
40 И так уже видела горя немало!
Довольно, небось уморилась, устала;
Всю спину с работы согнуло дугой,
Пора ее бедным костям на покой.
Вот бредит старуха: "Водицы, водицы...
Ох, господи!.. Ох! Христа ради напиться!..
И в угол глядит, где стоят образа...
В глубокой морщине застыла слеза,
Девчонка в корзинке пищит что есть силы:
Знать, грязную соску из рук уронила.
50 Обида! Найти не сумеет никак...
А жить, видно, хочешь, голодный червяк?
Нишкни, теперь скоро дождешься ты мамки!
Она тебя любит, она там спешит;
Небось она - мать. У "мужички", у "хамки"
Душа, как у барынь, по деткам болит.
Жалеет... Придет... Обливаясь слезами,
К убогой корзинке твоей припадет
И к груди больной, иссушенной трудами,
Заморыша грязного крепко прижмет...
60 Нишкни, приучайся к нужде и лишеньям...
Чего, как галчонок, разинула рот?
Ты - русская! Знай, что на свете "терпеньем"
Прославился наш православный народ!
Вот смерклось. Вернулись - и, первое дело,
Мать бедную "детку" спешит накормить
(Сама голодна, а за ужин не села).
Ну, видишь, галчонок, знать, будешь ты жить
И вырастешь, станешь сильна и здорова;
Авось не сожрет тебя злая свинья,
70 Авось на рога не поднимет корова,
Авось не убьет тебя нянька твоя,
Бедовая нянька - малютка-сестра
(Ей пятый годочек и больно шустра);
Авось тебя минуют корь с дифтеритом
И вовремя фельдшер приедет хоть раз;
Авось тебе тятька не вышибет глаз,
С крестин, именин возвращаясь сердитым;
Авось не затреплет тебя лихорадка,
Авось не сгоришь вместе с белою хаткой
80 И тиф всю семью не повалит голодный;
Авось вся беспомощность жизни народной -
Крестьянское горе, беда и нужда -
Сойдут с тебя, девка, как с гуся вода,
Ты вырастешь, словно былиночка в поле;
Не бойся, не будешь ты мучиться в школе:
У вас ее нет верст на двадцать кругом
(Ступай-ка, ищи ее днем с фонарем!).
Минуют, пройдут твои детские годы -
Не долги они у простого народа...
90 И разом в работу тебя запрягут,
И скоро, как водится, "девку пропьют".
И станешь ты бабой. Известное дело -
Устанешь, завянешь, износится тело.
Ты вся изведешься, как бедная мать,
Придется ребят на кладбище таскать,
А после придется, как бабке в углу,
Без помощи сдохнуть на грязном полу.
И только святых почерневшие лики
Услышат рыдания, стоны и крики.
100 Судьба твоя: горе, работа, страданье,
Болезни, невежество, мрак и молчанье!
Зачем же, галчонок, так жадно сосать?
Не лучше ли с бабкой сейчас помирать?
26 августа 1881
483. МОИ ПАЦИЕНТЫ
Из дневника
1
Как это сделалось? От них мне нет отбою...
Знахаркою меня считают все они;
Проведали, что есть лекарство кой-какое, -
Идут... Я не звала, - господь оборони!
Я знаю, что лечить их и учить опасно
И что невесело морошку собирать...
Что много городов, где холодно ужасно...
Всё знаю, - да идут; нельзя же их прогнать?
Нельзя. Написано в одной хорошей книжке,
10 Которую люблю, что я им всем "сестра",
Что эти мужики, и бабы, и парнишки -
Меньшая братия...
Рабочая пора;
Но в праздники они ко мне приходят в гости.
Вот бабушка пришла. В чем держится душа?
Лишь кожа от нее осталася да кости,
А с молоду была, должно быть, хороша!
Жар лихорадочный во всем иссохшем теле, -
Дрожит под кофтою залатанной своей;
Ввалилися глаза, плетется еле-еле...
20 Недолго так страдать еще придется ей...
Лицо, как сеткою, подернули морщины,
Терпения, труда печать на нем легла.
"Ну, здравствуй, бабушка, - что надо?"
- "Дай мне хины,
Дай хины мне такой, чтоб горькая была:
Я, бачь, тебе яиц в гостинец принесла".
- "Ведь фельдшер есть у вас?"
- "Эх ты, чудная, право...
До хвершала семь верст! Да лытки задрожат,
Как он загавкает, что пес... Да и слащава,
Бачь, хина у него - все люди говорят...
30 Гостинец-то возьми!"
- "Голубушка... Не надо..."
- "Бери, пошто не брать! Ведь дашь лекарство ты?"
- "Я, бабушка, помочь тебе и даром рада".
Должно быть, можно брать у этой нищеты?..
Привыкла голь платить, приучена веками
Не ждать сочувствия и даровых щедрот,
Боится подойти с пустыми к нам руками
И даром помощи не чает от "господ"!..
Зачем рассказывать, зачем писать всё это?
Про баб, про мужиков известно всё давно,
40 И надоело всем, и критику-поэту -
Мосье Буренину покажется смешно...
2
Подходит шустрая, красивая бабенка.
"Я, тетонька, до вас... Резачке вот помочь
Не знаете ли чем? Измаяла робенка -
Не спит, не пьет, не ест, кричит и день и ночь.
Уж я и парила, и маком-то поила...
Пора рабочая! Как сделать, чтобы спал?
Я, барыня, двоих вот этак схоронила...
Уж знаю - не жилец... Смотри, как исхудал...
50 А я бы, милая, вас так благодарила, -
Хошь сделали бы вы, чтоб бог скорей прибрал...
Робенку всё одно - недолго до погоста...
Рабочая пора - вот горе-то мое!"
Всё это сказано наивно так и просто,
И доброе лицо такое у нее...
А на меня глядит живой скелет ребенка:
Он улыбается, он тянется ко мне,
Он просит помощи иссохшею ручонкой...
Улыбка страшная мне грезилась во сне
60 В ту ночь... Мне слышалось:
"Зачем же, тетя, яду
Нам с мамкой не дала? Дай, тетя, будь добра...
Ты слышала?.. Мне спать - спать долго, долго надо...
Ты слышала - у нас рабочая пора...
Голодных лишних ртов и без меня здесь много,
А там, на небе, есть прекрасные сады,
Где ангелы поют и прославляют бога,
Где нет ни голода, ни горя, ни нужды..."
3
Еще один больной. Он что-то под тулупом
Несет. "Вот, матушка, и я до вас - с рукой".
70 Он распахнул тулуп, и вдруг запахло трупом...
"Пора рабочая, а вишь ты - грех какой!
Уж только вылечи, не постоим за цену,
Бог хлебца уродил... Рука нужна для нас!"
Как я ему скажу, что узнаю гангрену,
Что нужно доктора, - скорей, скорей, сейчас?!.
Сказала... Он махнул здоровою рукою,
Взглянул в мои глаза с отчаянной мольбой,
С усмешкой бледною, помикнув головою,
Спросил: "А дохтур где?"
И поплелся домой.
80 Не к доктору идет... До города далеко,
А он шатается от ветра, как хмельной.
Кругом немая степь раскинулась широко
И колос клонится головкой наливной,
Прощаясь с пахарем...
Унылый, но покорный,
Идет он: "В животе и смерти бог волен,
А вот пшеничку - жаль!"
Под гнетом думы черной
Заныла больно грудь, - о хлебе думал он!..
И пробегала дрожь в его усталом теле,
И пожирающий огонь горел в крови...
90 О господи! да кто ж хозяин в гнусном деле?
Взгляни же ты на них, бог правды и любви!
4
Тумана саваном окутано селенье.
Сквозь ночи мрак густой, из желтых камышей
С болота крадутся толпою привиденья
В деревню сонную и носятся над ней.
"Мы избавители, мы посланные неба,
Мы помощь им несем, - поет незримый клир. -
Мы прекратим навек их муки из-за хлеба,
Дадим свободу им, забвение и мир.
100 Они боятся нас, но мы - благие силы,
Мы не мучители, не божий бичи,
Хотя и валим их в глубокие могилы...
Мы - исцелители, мужицкие врачи!
Зовут нас: дифтерит, горячка, лихорадка,
Холера, оспа, корь, голодный тиф, запой...
Мы взглянем - и уснут навек страдальцы сладко;
Утомлены они, пора им на покой!
А вы что дали им при жизни, люди-братья,
За целые века тяжелого труда?
110 Лишь право посылать вам горькие проклятья,
Когда их душит гнет, болезнь или нужда!
Спасем мы их от вас!.."
Раздался хохот дикий,
Шум крыльев, стук костей и погребальный звон,
Плач женщин и детей, стенания и крики, -
И я проснулася...
Какой нелепый сон!
Вновь радостно горит бессмертное светило,
Всё ожило кругом от неба до земли;
Желанье им служить проснулось с новой силой.
"Вставайте, барыня, больные к вам пришли!"
30 июня 1882
Деревня Веселая
484. ПЕРЕД РАССВЕТОМ
Из В. Гюго
Бывают времена постыдного разврата,
Победы дерзкой зла над правдой и добром;
Всё чистое молчит, как будто бы объято
Тупым, тяжелым сном.
Повсюду торжество жрецов тельца златого,
Ликуют баловни бессмысленной судьбы,
Ликуют образа лишенные людского,
Клейменые рабы.
Жизнь стала оргией. В душонках низких, грязных
Чувств человеческих ничто не шевелит;
Пируют, пляшут, пьют... Всё пошло, безобразно,
А совесть крепко спит!.
Нахальный хохот, крик нелепый опьяненья
Все речи честные, все мысли заглушил.
Бойцы за истину лежат, полны презренья,
На дне сырых могил.
Такие времена позорные не вечны.
Проходит ночь; встает заря на небесах...
Толпа ночных гуляк! ты скроешься, конечно.
При солнечных лучах!
1882
485. ПОЭТ
Из Ж. Ришпена
Приходи ко мне, голь непокрытая,
Спокон века бедою повитая,
Под забором, в грязи нарожденная
И горючей слезою вспоенная!
Я - певец векового страдания!
Псалмопевец я ваш по призванию;
Я -твой брат, бессловесная тварь!
Я - поэт, я законный твой царь!
Приходите ко мне, голоштанники,
Побирушки, бродяги, карманники,
Потаскушки базарные, грязные,
В синяках, лишаях, безобразные!
Я - певец векового страдания!
Псалмопевец я ваш по призванию;
Я - твой брат, бессловесная тварь!
Я - поэт, я законный твой царь!
Рвань базарная, вошью богатая,
Всё отродье, в утробе проклятое,
Приходи ты ко мне, незаконное
И судьбой-палачом заклейменное!
Я - певец векового страдания!
Псалмопевец я ваш по призванию;
Я - твой брат, бессловесная тварь!
Я - поэт, я законный твой царь!
Приходите ко мне, горемычные,
Ко кнуту, словно стадо, привычные!
Подымися, проснися, убожество:
Нужно войска мне многое множество...
Я - певец векового страдания!
Псалмопевец я ваш по призванию;
Я - твой брат, бессловесная тварь!
Я - поэт, я законный твой царь!
Встань, проснися, отребье народное!
Ополчимся мы в войско свободное,
Завоюем мы счастье и долюшку
Да широкую, вольную волюшку...
Я - певец векового страдания!
Псалмопевец я ваш по призванию;
Я - твой брат, бессловесная тварь!
Я - поэт, я законный твой царь!
1882
486. СКАЗКА ПРО ТО, КАК ЦАРЬ АХРЕЯН
ХОДИЛ БОГУ ЖАЛОВАТЬСЯ
Не бояр, не вельмож тороватыих,
Не боярынь-красавиц приветливых
Потешать я хочу сказкой новою,
Красным словом, что бисер нанизанным;
Гусляру-молодцу, парню вольному,
Не корыстны подачки боярские -
С гордых плеч дорогие обносочки,
Со столов со вельможных - объедочки,
Милость барская - сытость кисельная!..
10 Ох ты гой еси, голь перекатная,
Перекатная голь, непокрытая!
Для тебя моя сказка сложилася,
Чтоб и ты, голытьба, распотешилась
Да сквозь слезы свои вековечные
Хоть разок от души рассмеялася!..
1
Далеко ли от нас - догадайтеся,
И давно ли - смекните, ребятушки,
Было царство издревле крещеное,
Спокон веку веков православное,
20 Спокон веку большое, могучее;
В берегах во крутых, во кисельныих
Протекали там реченьки быстрые,
Всё молочные речки, медовые,
Что моря-окианы глубокие;
Золотые ли горы высокие
Поднимались до синего до неба;
Зеленели леса изумрудные
Выше облака в небе ходячего;
Рожь-пшеница, кормилица-матушка,
30 Вся-то красного, чистого золота,
Что морская волна разливалася.
А привольные степи широкие,
Что ковры дорогие персидские,
Расстилалися от моря до моря.
Города - золоченые маковки
Там росли, что грибы во сыром бору;
Нарождалось там люду крестьянского,
Да такая несметная силушка, -
Звездочеты считали, да сбилися...
40 Всё-то было в той дивной сторонушке, -
Одного только, братцы, там не было:
Не жилось там святой Правде-матушке,
А с того и всё царство в разор пришло.
Обмелели совсем, пересякнули
Те молочные речки, медовые;
Золотые всё горы высокие
Обернулись в пески рудо-желтые;
Вековые леса изумрудные
На корию засыхали-валилися;
50 Рожь-пшеница, кормилица-матушка,
Зарастала полынью-крапивою,
Лебедою-травой ядовитою;
Теснота-духота подневольная
Развилась во степном во раздольице;
В городах - золоченые маковки,
Да и в селах больших со приселками
Бесталанному люду крестьянскому,
Люду темному, люду бездольному,
От неправды лихой житья не было...
60 И то царство большое, могучее
(Прозывалось оно "Ахреяновкой")
У соседушек в грош не считалося,
У заморских лихих пересмешников
Не в добре, не в чести было исстари;
Величалось лесной деревенщиной,
Деревенщиной - глупой засельщиной...
Как про то разоренье-стыдобушку,
Про несносные беды народные
Знали-ведали все люди добрые, -
70 Слухом вся-то земля переполнилась;
Да не ведал, не знал православный царь,
Той страны государь недогадливый,
Ахреян, по отцу Ахреянович.
Он сидел во своем стольном городе
На престоле отцовском и дедовском,
В золоченых хоромах украшенных,
За высоким за тыном железными, -
Для народу неслышно, невидимо;
Прохлаждался с лихой полюбовницей,
80 Разноглазою Кривдой проклятою,
Да с своею опричиной подлою,
Со князьями-боярами глупыми -
Дармоедами злыми, беспутными,
С неразумною Думой боярскою,
С завидущим поповским отродием,
С загребущею сворой холопскою.
За высоким за тыном железныим
Не слыхать ему стону народного,
Не слыхать ему хохоту вражьего,
90 Не видать разоренья-стыдобушки...
Долго деется дело, ребятушки,
Да не скоро и сказка расскажется:
Нашей сказке еще не конец пришел,
Наша сказка сейчас начинается...
2
Не гроза в небесах собиралася,
Загорелась не яркая молния,
Да не гром грохотал во поднебесьи, -
Собиралася свет Правда-матушка
Во великий поход на врагов своих:
100 Ахреяна, царя-недоумочка,
С полюбовницей Кривдой проклятою
Да с опричиной царскою подлою.
Светит Правда - что яркая молния,
Созывает дружинушку храбрую
Громче страшного грома небесного:
"Уж ты гой еси, войско великое,
Удалая дружинушка храбрая,
Люди добрые, люди крещенные
Духом истинным света небесного,
110 В ком живая душа не померкнула,
Не застыло еще сердце честное, -
Соберитеся все, содружитеся,
Заступитеся грудью могучею,
Теплой крови своей не жалеючи,
За моих обездоленных детушек,
Разноглазою Кривдой замученных,
За меня ли, за Правду, за Истину!"
С четырех со концов света белого -
И с Востока, и с Юга, и с Запада,
120 И с холодного дальнего Севера -
Откликалась дружина могучая.
Собралась-содружилась, сплотилася,
Становилась в ряды неразрывные,
Под святыми знаменами светлыми
Подступала ко стольному городу
Ахреяна, царя-недоумочка,
Повалила высокий железный тын,
Начинала сраженье великое,
Рукопашный бой: грудью могучею,
130 Теплой крови своей не жалеючи,
Заступалась за Правду, за Истину,
За несчастный народ обездоленный.
Ахреяну-царю за беду пришло;
Больно колет ему Правда-матушка
Оловянные очи бесстыжие;
Услыхал Ахреяныч народный стон,
Увидал разоренье-стыдобушку;
Зашатался под ним золотой престол,
И тяжелая шапочка царская
140 С головы неразумной свалилася.
Закричал он со страху великого,
Завопил, словно боров зарезанный,
Заревел, как медведь на рогатине:
"Ох ты гой еси, душенька милая,
Полюбовница царская верная,
Разноглазая Кривда проклятая!
Ты вставай со пуховой постелюшки,
Одеяльца шелковые скидывай;
Собери-ка опричину подлую -
150 Вишь она на карачках расползалась,
Подхватив животишки трусливые, -
Выручайте меня, царя-батюшку!.."
Откликалася Кривда проклятая,
Говорила царю льстивым голосом:
"Не тужи, не горюй, православный царь,
Ахреян ты мой свет Ахреянович!
Я тебя, ненаглядный мой, выручу;
Правде с Кривдой вовеки не справиться:
Ведь дружина у ней - голь кабацкая,
160 Неумытая голь, непокрытая;
Не хитро нам ту челядь ледащую
В табачок растереть да и вынюхать!
У меня ли войска все отборные,
Тридцать тысяч полков без единого;
У меня ли оружие бранное,
Самопалы, пищали заморские;
У меня ли подвалы глубокие,
Пытки страшные, казни позорные!
Погоди-посиди, ненаглядный мой,
170 Я как раз это дельце обделаю, -
Заживем мы с тобою по-старому".
И пошла на расправу жестокую
Разноглазая Кривда проклятая.
Недоумок-царек приосанился,
Подобрал свою шапочку царскую,
Зычным голосом молвил на радостях:
"Не страшна ты мне, Правда великая!"
Ополчалася Кривда проклятая,
Собирала всю силушку темную,
180 Созывала войска все отборные,
Тридцать тысяч полков без единого,
За тридцатым сама становилася;
Нападала на Правду, да с хитростью:
В чистом поле капканы ей ставила;
Полонила-взяла Правду-матушку,
Изловила святую арканами,
Всю опутала цепью железною,
Кандалы надевала тяжелые,
Запирала в подвалы глубокие,
190 В погреба ли, в застеночки крепкие,
Отдавала на муки великие
Палачам-молодцам в поругание:
"Чтоб не видела ты свету божьего,
Чтоб вовеки у нас в Ахреяновке
Не слыхать было духу постылого,
Того духу святого, правдивого!
А дружину твою, голь кабацкую,
Мы искрошим-зарубим без жалости.
А кого не побьем, так в полон возьмем,
200 Запытаем-замучаем до смерти!"
Ну и диво тут, братцы, случилося!
Во подвалах во темных, глубокиих
Правда-матушка все-таки светится
Ярче летнего солнышка красного,
Ярче светлого месяца нового,
Ярче молнии в ноченьку бурную, -
Палачам-молодцам не убить ее.
Голос вещий в застенке гудит-гремит
Громче страшного грома небесного:
210 "Стой, дружинушка храбрая, верная!
Стойте, братцы, за Правду, за Истину!"
И стоит удалая дружинушка,
Вся рядами стоит неразрывными
Под святыми знаменами светлыми;
Напролом идет грудью могучею,
Теплой крови своей не жалеючи;
Бьют ее, а она прибавляется,
Разрастается грозною тучею.
Осерчала тут Кривда проклятая,
220 Возвращалась домой к полюбовнику
Ахреяну, царю-недоумочку,
Говорила ему таковы слова:
"Ох ты гой еси, царь-недоумочек,
Неразумный ты мой полюбовничек!
Знать, сильнее нас Правда постылая!
Мне не справиться с голью кабацкою;
Бьешь ее, а она прибавляется,
Разрастается грозною тучею,
До тебя, до царя, добирается!
230 Надевай-ка ты шубоньку царскую,
Надевай сапоги скороходные,
Снаряжайся-ка в путь во дороженьку -
Во далекий путь, в царство небесное.
Сбегай господу богу пожалуйся
На неверный народ ахреяновский,
На великую Правду постылую;
Захвати с собой свечку семи пудов,
Ставь к престолу его ко пресветлому, -
Ведь недаром ты божий помазанник!
240 Пусть пошлет он нам силы небесные,
За тебя, за царя, пусть заступится,
За твое за величество царское,
Заживем мы с тобою по-старому!"
Испугался царек-недоумочек,
Снаряжался в дорогу живой рукой,
Надевал сапоги скороходные,
Брал тяжелую свечку семи пудов,
Шел во светлое царство небесное
С челобитьицем, слезною жалобой
250 На неверный народ ахреяновский.
3
Мало ль, долго ли шел он, ребятушки,
Шел всё по небу, словно по лесенке,
Со звезды на звезду перешагивал,
Белы облачки вскок перепрыгивал,
И взобрался-таки до седьмых небес,
До пресветлых врат царства небесного
Глядь-поглядь, ан калитка затворена,
Петр-апостол с ключом на часах стоит.
Ахреян-царь апостолу кланялся,
260 Ожидал себе пропуску скорого.
Петр-апостол вскричал грозным голосом:
"Человече! Откуда пожаловал?
По какому ты виду здесь шляешься?
Здесь у нас, в небесах, ноне строгости:
Выпускаем, впускаем с оглядкою, -
Не сбежали б без спросу угоднички,
Не зашли бы сюда беспашп_о_ртные.
Покажи-кась свой вид - не фальшивый ли?
На тебе, вишь, одежа-то царская,
270 А по роже видать, что холоп-прохвост!"
Ахреян на ту речь обижается,
Гладит с гордостью бороду царскую,
Отвечает апостолу с дерзостью:
"Аль ослеп ты, Петруша, на старости, -
У царя вздумал пашпорта спрашивать?
Не признал, что ль, знакомого сослепу -
Ахреяна, царя православного?
Али свеч тебе мало мы ставили?
Мало риз золоченых поделали?
280 Аль не пели молебнов с акафистом?
Не чадили, что ль, в нос тебе ладаном?
Аль ты, старый, не знаешь, не ведаешь,
Что и все мы, цари, богом данные,
Спокон веку веков - беспашп_о_ртные?"
Осерчал Петр-апостол, разгневался,
Начинает ротитиси-клятися:
"В очи_ю_, смерд-прохвост, завираешься!
Знать не знаю тебя и не ведаю, -
Отродясь ваших свеч я не видывал,
290 Отродясь и молебнов не слыхивал,
Золоченыих ризок не нашивал!..
Ох ты гой еси, стража небесная, -
Все святые архангелы-ангелы!
Эй! Хватайте бродягу-охальника,
Самозванца-царя беспашп_о_ртного!
Закрутите ему белы рученьки
Да стащите к Михаиле в участочек,
Пусть-ка ввергает его в тьму кромешную,
В ту геенну-кутузку вонючую!"
300 Налетали архангелы-ангелы,
Ахреяна-царя брали за руки,
Прикрутили веревками накрепко;
Брали царскую шубку за шиворот,
Повели Ахреяна в участочек,
К самому ли Михайле-архангелу.
Им навстречу во образе странника
Чудотворец Микола-угодник шел.
Увидал он царя да и сжалился
Над бедою его неминучею,
310 Над людскими слезами горючими,
Над мученьем души человеческой;
Вопрошал Ахреяна он ласково:
"Человече! Почто тебя мучают?
За какие грехи твои тяжкие
Волокут во геенну вонючую?"
Падал царь Ахреян "а коленочки,
Слезно плакал, молился угоднику.
"Ох ты гой еси, божий угодничек,
Милосердный святитель Микола-свет!
320 Аль и ты не признаешь знакомого,
Своего ли молельщика верного,
Ахреяна, царя православного?
Али свеч тебе мало я ставливал?
Мало риз надарил золоченыих?
Аль ленились попы толстопузые -
Не певали молебнов-акафистов?
Не кадили тебе божьим ладаном?..
Заступись за меня, горемычного,
Повели развязать руки белые,
330 Проведи меня к господу в светлый рай!.."
Отвечает угодник с усмешкою:
"Хоть не знаю тебя и не ведаю,
Хоть молебнов поповских не слыхивал
И не нюхивал вашего ладану, -
Всё ж тебя, Ахреян, я помилую,
Из беды неминучей повыручу,
Провожу тебя к господу в светлый рай.
Ох ты гой еси, стража небесная,
Отдавай-ка царя на поруки мне!"
340 Разлетелась тут стража небесная,
Ахреяна с Миколой оставила.
Вопрошал Ахреяна угодничек,
Сам развязывал рученьки белые:
"Ты зачем же к нам, милый, пожаловал?"
Отвечал Ахреян, низко кланяясь:
"Я пришел, вишь ты, к господу с жалобой
На неверный народ ахреяновский,
Захватил с собой свечку семи пудов
Ко престолу его ко пресветлому..."
350 Вопрошает Микола-угодничек:
"Да тебе, слышь, которого надобно?
Ведь уж наши давно разделилися,
На три дома живут, и скотинушку -
Вопиющу, поющу, взывающу -
И людишек - скотину глаголющу -
Поделили, родимые, поровну...
Бог-отец-то, старик, - не у дел теперь;
Знай себе день-деньской на перинушке
Чистых облачков белыих нежится
360 Да у солнышка красного греется...
Что ж, к нему, что ль, вести тебя, миленький?"
Призадумался царь-недоумочек,
Долго в царском затылке почесывал:
"Уж веди по порядку ко всем троим...
Кабы, дядя, знатье мне да веданье,
Захватил бы три свечки семи пудов;
Набрехала мне Кривда проклятая,
Чтоб я к Троице шел с одной свечкою.
Вот теперь мне как будто и совестно..."
370 Отвечает Микола-угодничек:
"Им такого дерьма и не надобно!"
4
Не хоромы стоят не высокие,
Златом-серебром все изукрашены, -
Твердь небесная синяя высится.
Изукрашена частыми звездами;
Во святом-то углу не лампадочка -
Светел месяц серебряный теплится,
Да не печка в другом углу топится -
Красно солнышко жарко растоплено;
380 На печи-то лежит не перинушка,
Не высокая пуху лебяжьего -
Лежат чистые, белые облачки,
А на облачках чистых, на белыих
Сам господь Саваоф держит свой престол.
Падал царь Ахреян на коленочки,
Не стерпел того света великого;
От несносного страху от божьего
Задрожали поджилочки царские;
Молча клал он свечу воску ярого,
390 Дорогую свечу-то семи пудов,
Ко подножью престола пресветлого...
Глядь - от солнца свеча растопилася
И чадит на всё царство небесное.
Пробуждался господь, беспокоился:
"Эй! Какой тут дурак неотесанный
Начадил-навонял на всю горницу!
Али нонче на небе блины пекут?"
Отвечает Микола-угодничек:
"Не блины пекут, господь-батюшка,
400 А пришел человек с челобитною;
Приносил он тебе, не прогневайся,
Дорогую свечу воску ярого,
Да на солнце свеча растопилася, -
Вишь, чадит на всё царство небесное!"
Усмехнулся господь, молвил ласково:
"Ну, чего ж ему, глупому, надобно?"
В бок толкнул Ахреяна угодничек:
"Говори же, зачем пришел, сказывай!"
Ахреян за Миколу хоронится,
410 Взговорил, - сам дрожит как осинов лист:
"Ох ты гой еси, отче наш, батюшка!
Грозный царь всех царей и господь всех господ!
К тебе, господу богу, я с жалобой
На неверный народ ахреяновский;
Заступись за меня, за избранника,
Ахреяна-царя православного,
За мое за величество царское!
Дай победу ты мне, одоление
На великую Правду постылую,
420 Накажи супостатов-крамольников!
Ведь недаром же я твой помазанник!"
Не по нраву пришлось слово царское
Саваофу-творцу, вседержителю;
Распалился господь гневом праведным,
Из очей его молнии сыплются,
Молвит слово - гроза разыграется,
Топнет ножкой - весь мир содрогается:
"Ах ты подлый червяк, ядовитый гад,
Вошь ползучая, мразь кровожадная!
430 В очию ты, червяк, завираешься!
Не избранник ты мой, не помазанник!
Отродясь твоей глупой головушки
Я святым своим миром не мазывал!
Было время, царек, было старое,
Наказал я народ свой Израилев
За его ослушанье великое
Самуилу, пророку премудрому,
И за все прегрешения прежние
Избирал пастушонка ослиного,
440 Ставил на смех царем над Израилем,
Чтоб казнились людишки безмозглые,
Не просили б царей себе - идолов!
Вот с тех пор и пошла ложь великая:
Брешут ваши попы толстопузые,
Будто я всех вас, дурни, помазывал!
Да я знать вас не знаю, не ведаю,
Кровопийцы, отродие Каина,
Палачи, душегубы, грабители!
Вас помазала подлость холопская,
450 За гребущая лапа поповская!
Да уж скоро вам, сволочь, конец придет!"
В бок толкнул Ахреяна угодничек:
"Ну пойдем, пока цел, Ахреянович!
Видишь, дело твое здесь не выгорит!"
И повел он царя в вертоград Христов...
5
У Христа, спаса нашего, батюшки,
Во его вертограде зеленыим
Ликование шло, радость велия:
Принимает Христос дорогих гостей,
460 Дорогих ли гостей, души праведных,
Разноглазою Кривдой замученных.
Принимает Христос, обнимает их,
Раздает им венцы светозарные,
Говорит им господь таковы слова:
"Ох вы гой еси, воины храбрые!
Честь и слава вам всем, память вечная,
Да Христово спасибо великое!
Постояли вы грудью могучею,
Теплой крови своей не жалеючи,
470 За моих обездоленных детушек,
За мою ли за братию меньшую,
Да за матушку Правду, за Истину!"
Как тут входит Микола-угодничек,
Ахреяна-царя ведет за руку.
Падал царь Ахреян на коленочки,
Не стерпел того света великого;
От несносного страху от божьего
Задрожали поджилочки царские, -
Ни словечка не смеет он вымолвить...
480 Оглянулся Христос, милосердный спас,
Увидал он Миколу-угодничка,
Усмехнулся с великою ласкою;
А взглянул на царя да признал его -
Осерчал, милосердный, разгневался:
"Белены, что ль, объелся, Миколушка,
В вертоград мой привел царя Ирода,
Моей братии меньшей мучителя,
Моей Правды великой гонителя?
Уводи его, Ирода, с глаз долой!"
490 В бок толкнул Ахреяна Миколушка:
"Ну пойдем, пока цел, Ахреянович!
Вишь, и здесь твое дело не выгорит...
Видно, дело твое, брат, неправое!..
Уж не знаю - вести ль тебя к третьему?..
Вот подходят они ко святым вратам
Вертограда Христова небесного,
А навстречу идет богородица,
Сама матушка наша заступница,
Разливается-плачет сердешная.
500 Вопрошает угодник пречистую:
"Ох ты гой еси, свет наш, заступница!
Да почто ты слезами горючими
Отуманила очи пресветлые?.."
Отвечает ему богородица:
"Как не плакать, Миколушка-батюшка?
Ведь у нас, слышь, беда приключилася:
Святой дух-то, голубчик мой беленький,
На войну полетел на кровавую
В Ахреяновку ту бесталанную,
510 Заступаться за Правду, за Истину,
Постоять за нее грудью белою,
Теплой крови своей не жалеючи.
Разноглазая Кривда проклятая,
Ахреяна-царя полюбовница,
Нападала на господа с хитростью,
Изловила святого арканами,
Посадила во клеточку крепкую,
Что во тот ли острог белокаменный, -
Отдала палачам в поругание!
520 Вот иду выручать его, батюшку,
Буду сына просить, Христа-господа, -
Посылал бы все силы небесные
Скоро-наскоро в ту Ахреяновку...
Не ровен час, ведь Кривда проклятая
С Ахреяном, царем-полюбовником,
Моего-то голубчика белого,
Духа-свята ощиплют да слопают!"
"Так ты вот каков? А?" - и Микола-свят
Тут стерпеть не мог, распалялся сам:
530 Поглядел царю в очи бесстыжие,
Плюнул раз ему в бороду царскую,
Плюнул два, плюнул три, - да и прочь пошел...
Долго деется дело, ребятушки,
Да не скоро и сказка расскажется,
Нашей сказке еще не конец пришел...
А когда наша сказка покончится,
Слава!
Запоем, братцы, песню мы новую,
Слава!
Что веселую песню, свободную,
Слава!
Духу вечному Света и Истины,
Слава!
540 Правде-матушке, нашей заступнице,
Слава!
Вольной воле, народу свободному,
Слава!
<1883>
487. ЖРЕЦУ ЭСТЕТИКИ
Потоком звучных слов, певучею волною
Лились твои стихи. Искусства знатоки
Признали песнь твою волшебной, неземною,
Рукоплескали ей, плели тебе венки.
Ты сладко, звонко пел, как соловей весною,
Про солнце и любовь, цветы и ручейки...
А родина твоя - страдалица немая -
Под снежным саваном стонала, замерзая.
Ты стонов не слыхал. Мелодия созвучий
Баюкала тебя чарующей красой;
Как царственный орел, свободный и могучий,
Парил ты в вышине прозрачно-голубой,
Купался в облаках, гнался за гордой тучей,
Знать не хотел земли... А в бездне, под тобой,
Рыданья слышались, и вопли, и проклятья:
Без хлеба, в темноте там гибли люди-братья.
Ты "грязной прозою" считал родное горе;
Восторженной душой ты жил в стране чудес
"Искусства чистого"; в холодном, мертвом взоре
Античной статуи, в сиянии небес,
В колоннах мраморных, в живой лазури моря,
В душистом ветерке, будившем сонный лес,
Да в женской красоте искал ты вдохновенья
И мимолетных грез. Ты пел для наслажденья!
Суд родины настал. Венкам твоим лавровым
Теперь несдобровать... Перед тобой, певец,
Страдалица и мать стоит в венке терновом,
Презрения полна: "Ты не поэт, а жрец
Бездушных идолов! Могучим, вещим словом
Ты мне не послужил; не разбудил сердец,
Умов, забывших долг; огонь любви священной
Не захотел зажечь в них песней вдохновенной.
Не знаю я тебя. Какой ты хочешь славы?..
Сходил ли ты ко мне с высоких облаков?
Твои певучие красивые "октавы"
Я слышала сквозь стон голодных бедняков;
Как яд насмешки злой, как жгучая отрава,
Лились веселые мелодии стихов
В истерзанную грудь... Прими же в награжденье
Забытой матери презренье и забвенье!
Ты мог поэтом быть, но чудный дар природы
Унизил, обратил в игрушку для людей...
Поэт - мой щит и меч; меня в былые годы
Он грудью защищал. Он сеятель идей,
Он голос, он язык безгласного народа,
Он первый луч зари грядущих светлых дней!
Будь сам себе судья! Скажи, я жду ответа,
Достоин ли ты был названия поэта".
<1884>
488. ПЕСНЬ ТОРЖЕСТВУЮЩЕЙ СВИНЬИ
Да, я - свинья,
И песнь моя
В хлеву победная слышна,
Всегда одна, звучна, ясна
И откровенности полна.
Я гордо, смело говорю
В глаза хоть самому царю:
Хрю-хрю!
Луны и солнца свет, цветов благоуханье
Пусть воспевает вам какой-нибудь поэт -
Худое, жалкое, голодное созданье, -
А я - свинья - хрю-хрю!.. До них мне дела нет.
Пусть брешут, будто есть какой-то воздух чистый,
Лесов зеленый шум, простор родных полей.
Душистая фиалка, ландыш серебристый,
Свобода, родина... Хрю-хрю, мне хлев милей.
К чему нам солнца свет? К чему нам запах розы?..
Как будто бы нельзя отлично в темноте,
Впивая аромат питательный навоза,
Налопаться... хрю-хрю... и спать на животе?
Что значит родина? По-моему - корыто,
Где пойло вкусное так щедро, через край,
Для поросят моих и для меня налито, -
Хрю-хрю!.. Вот родина, хрю-хрю, - вот светлый рада
Есть много, говорят, других свиней - голодных...
Так мне-то что ж - хрю-хрю - была бы я сыта.
Какое дело мне до бед и нужд народных,
До поросят чужих?.. Всё вздор, всё - суета!
Пусть гибнут дураки за бредни, "идеалы",
За стадо глупое обиженных свиней...
И вовсе нет его. Нас кормят до отвала,
Хрю-хрю. Всё выдумки крамольников - людей!
Пускай колбасники торгуют колбасою,
Из братцев и сестриц готовят ветчину,
Мне - что? Ведь я - жива. Я жру свои помои
И слышу рев и визг и глазом не моргну.
Да, я - свинья,
И песнь моя
В хлеву победная слышна,
Всегда одна, звучна, ясна
И откровенности полна.
Я гордо, смело говорю
В глаза хоть самому царю:
Хрю-хрю!
1880-е годы (?)
489. ЗА ПЯЛЬЦАМИ
С барыней старой, капризной и знатной,
В скучном салоне сидит приживалка,
Тоже старушка; одета опрятно,
Личико сморщено, кротко и жалко;
Что-то покорное в каждом движеньи,
В бледной улыбке застыло терпенье.
К пяльцам нагнувшись седой головою,
Гладью букеты по белому шелку
Шьет она молча, привычной рукою,
10 Словно рисует послушной иголкой:
И как живые выходят букеты,
Пестрые, полные блеска и цвета.
Медленно идут часы за часами;
Слышен лишь изредка крик попугая,
Да, осторожно скрипя башмаками,
Чинно по мягким коврам выступая,
Старый лакей с этикетом старинным
Курит духами в салоне пустынном.
Барыня дремлет над скучным пасьянсом;
20 Входят на цыпочках в комнату внучки
С льстивым приветом, с большим реверансом,
Крепко целуют ей желтые ручки.
"Тысячу первую шьете подушку?" -
Дразнят они приживалку-старушку.
Молча стегает она, как машина.
Им не видать, как пред нею в молчаньи
Счастья былого проходят картины,
Как оживают былые страданья.
В сердце под ветхою тканью капота
30 Скрыта мудреная эта работа.
Шьет она пышные алые розы.
"Как он любил их, Сережа мой милый!" -
Вспомнила вдруг. Навернулися слезы,
Грезится счастье, разлука, могила.
Барыня к ней обратилась с вопросом:
"Что ты, голубушка, шмыгаешь носом?"
Шьет приживалка опять, вспоминая:
"Бедно мы жили, а славно, чистенько...
Он на уроках, а я вышиваю...
40 Знали мы счастье, хоть, правда, частенько
Класть приходилось нам зубы на полку..."
Снова быстрей заходила иголка.
"Вася родился... И тут-то вот вскоре
С неба упало и нас поразило,
Молнией словно, нежданное горе.
Точно во сне, в страшном сне это было...
Взяли его у меня... Он в остроге...
Голову бреют... Закованы ноги..."
"Милая, встань! Покажи, что нашила...
50 Как ты испортила этот бутончик...
Мокрый весь!.. Чем ты его замочила?..
Дай табакерку мне... Где мой флакончик?.." -
Барыня с кашлем глухим проворчала...
Спирту нюхнула и вновь задремала.
Шьет приживалка опять, как машина.
"Он не доехал туда, слава богу..."
Грезится ей снеговая равнина,
Грезится в саване белом дорога...
Там успокоился он - ее милый...
60 Есть ли хоть крест над безвестной могилой?..
"Много тогда их, несчастных, погибло...
Как только бог посылал мне терпенье,
Как это горе меня не пришибло?..
Вырос мой Васенька мне в утешенье...
Жизнь воротил он мне ласкою детской...
Приняли Васеньку в корпус кадетский.
Уж и любила его я без меры!..
Ах, вот опять я закапала розу...
Перед войной вышел он в офицеры..."
70 Режут глаза неотступные слезы,
Замерло старое сердце от боли...
"Шейте же, милая, спите вы, что ли?.."
"Помню, влетел он, восторгом сияя:
- Вот выступает дивизия наша...
Полно, не бойтесь... Не плачьте, родная...
С крестиком белым вернусь я, мамаша!.. -
С крестиком белым!.. Ох, мальчик мой бедный,
Вот он. Свалился кровавый и бледный...
Двадцать два года... Веселый, красивый...
80 Нет его... Пуля скосила шальная".
В комнате рядом раздался визгливый,
Громкий, бессмысленный крик попугая,
Вздумал некстати дурак разораться:
"Здравья желаю!" и "Рады стараться!"
Снова очнулась бедняга; проворно
Шьет; и никто не имеет понятья,
Как на душе у ней больно и черно...
Сколько страданий, какие проклятья,
Сколько тут скорби и жизни разбитой
90 В пестрых, веселых цветочках зашито.
Раз, впрочем, тотчас заметили люди,
Что побледнела она, вышивая.
Вырвался стон из надорванной груди...
Свесилась набок косичка седая,
Н_а_ пол катушка из рук покатилась,
С сердцем неладное что-то случилось.
Лопнула жила... Досадно ужасно
Барыне было. Сердилась старушка:
"Сколько шелков накупила напрасно,
100 И, не докончивши даже подушки,
Вдруг умирает моя приживалка!
Вы не поверите, как это жалко!.."
1880-е годы (?)
490. К ПОРТРЕТУ ФЕЛИЦЫ
НА СТОРУБЛЕВОЙ БУМАЖКЕ
Недаром мудрую Фелицу
Маститый воспевал певец, -
Сия немецкая девица
Была, ей-богу, молодец.
Ну что ж, что там она шалила
С солдатиком под старость лет
И пол-России закрепила?
На ком, скажите, пятен нет?
Луна в серебряной порфире
Гуляет средь небесных тел,
И та вся в пятнах, - в здешнем мире
Быть с пятнышком и бог велел.
Ты велика, Екатерина!
Мы чтим и ныне твой портрет;
Ты сторублевая по чину
И всем ты дорога, мой свет!
На фоне радужном прекрасны
Твой лик, твой царственный наряд;
Как прежде, манит взор твой ясный
И офицеров и солдат.
Да, все в России: старый, малый
На твой портрет глядят любя;
По смерти ты милей нам стала:
Мы все хотим иметь тебя.
За оду заплати поэту,
Прошу, Катринхен, будь мила!
Ах, если б ты хоть полпортрета
За эти вирши мне дала!
1880-е годы (?)
491. ЛИТЕРАТУРНОМУ ПРОХВОСТУ
Б<уренин>у
Грошовый юморист, скандально знаменитый,
Пародий, пасквилей известный фабрикант,
Со злобой ты плюешь слюною ядовитой
На дело честное, на молодой талант.
С нахальным хохотом шкодливой обезьяны
Чужую мысль и труд злорадно в клочья рвешь,
Глумишься и свои подвохи и обманы,
Доносы, клевету ты "критикой" зовешь!
Да разве грязных рук искусство в "подтасовке"
И в "передержке" карт бесчестная игра
Зовется "критикой"? Ты шулер, и неловкий,
Достойный уж давно хорошей потасовки,
Как прочие твои собратья - шулера!
1880-е годы. (?)
ПРИМЕЧАНИЯ
Настоящее издание ставит своей целью познакомить читателя с творчеством
малоизвестных представителей демократической поэзии 1870-1880-х годов.
В книгу не вошли произведения А. М. Жемчужникова, Л. Н. Трефолева и П.
Ф. Якубовича, поскольку их стихотворному наследию посвящены отдельные
сборники Большой серии, а также стихи тех поэтов, которые составили
соответствующие разделы в коллективных сборниках "Поэты "Искры"" (тт. 1-2,
Л., 1955) и "И. З. Суриков и поэты-суриковцы" (М.-Л., 1966).
В потоке демократической поэзии 70-80-х годов видное место принадлежало
популярным в свое время произведениям, авторы которых либо неизвестны, либо
не были демократами, хотя создавали подчас стихотворения, объективно
созвучные революционным и просветительским идеалам. Весь этот обширный
материал, в значительной своей части охваченный специальным сборником
Большой серии - "Вольная русская поэзия второй половины XIX века" (Л.,
1959), остался за пределами настоящего издания, так как задача его -
представить демократическую поэзию в разнообразии ее творческих
индивидуальностей. Ввиду этого в данном сборнике отсутствуют
произведения, авторство которых не подкреплено достаточно убедительными
данными (например, "Новая тюрьма" и "Сон", соответственно
приписывавшиеся П. Л. Лаврову {Поэтическое наследие Лаврова выявлено и
опубликовано не полностью. В бумагах поэта хранились две юношеские тетради
стихов (см.: Е. А. Штакеншнейдер, Дневник и записки, М.-Л., 1934, с.
541, прим. Ф. И. Витязева); из них пока известно только одно стихотворение,
напечатанное самим автором в 1841 г. В автобиографии Лавров указывал, что
некоторые его стихотворения были анонимно и с искажениями без его ведома
напечатаны в разных заграничных сборниках (П. Л. Лавров, Философия и
социология. Избр. произведения, т. 2, М., 1965, с. 618). Полным и точным
списком этих Стихотворений мы не располагаем. О стихотворениях периода
эмиграции Лавров сообщал: "Из позднейших стихотворений два, без
подписи, были напечатаны в газете "Вперед"" (там же). В настоящее время
Лавров считается автором четырех стихотворений из этой газеты, хотя одно
("Новая тюрьма") атрибутируется без веских оснований.} и В. Г.
Тану-Богоразу).
По этой же причине в книгу не вошли стихи видных народовольцев Б. Д.
Оржиха и Д. А. Клеменца, так как вопрос о принадлежности большинства
приписываемых им стихотворений остается спорным. -
Профиль настоящего издания определил и метод отбора текстов. С
наибольшей полнотой в нем представлены, естественно, стихи самых
неплодовитых поэтов (Г. А. Лопатин, Г. А. Мачтет), тогда как принцип
избранности распространен в основном на поэтов с обширным стихотворным
наследием (С. С. Синегуб, П. В. Шумахер, А. Н. Яхонтов, В. И.
Немирович-Данченко и др.).
Сборник состоит из двух частей. В первой помещены произведения поэтов,
непосредственно участвовавших в революционном движении, как правило
связанных с ним организационно и практически. Вторая объединяет поэтов,
зарекомендовавших себя в качестве профессиональных литераторов
демократического направления. Расположение материала примерно воспроизводит
этапы историко-литературного развития 70-80-х годов, т. е. поэты старшего
поколения предшествуют поэтам молодого поколения, завершающего эпоху, и т.
д. Внутри разделов, посвященных отдельным поэтам, материал расположен в
хронологической последовательности. При отсутствии данных для точной
датировки под текстом произведения в угловых скобках указывается год, не
позднее которого оно написано (в большинстве случаев это даты первых
прижизненных публикаций). Все авторские даты, если они почерпнуты из
указываемых в примечаниях сборников, газет, журналов, не имеют ссылок на
источник. Оговариваются только ошибочные даты либо две несовпадающие
авторские датировки.
Тексты печатаются по последним прижизненным редакциям. Исключение
сделано лишь для Н. А. Морозова, который, готовя в 1920 году первое
бесцензурное собрание своих стихотворений, написанных в годы тюремного
заключения, пересматривал и переделывал их. В результате такой правки,
проведенной в совершенно иных исторических условиях, по-новому начинали
звучать произведения, обязанные своим происхождением другой эпохе. Ввиду
этого стихи Морозова в настоящем сборнике печатаются в их первоначальных
редакциях с учетом той небольшой правки, которая была осуществлена автором в
легальных изданиях 1906-1910 годов.
Специальных текстологических решений требует также публикация
стихотворений С. С. Синегуба. При жизни поэта произведения его в основном
были напечатаны в коллективном сборнике "Из-за решетки" (Женева, 1877) и в
авторском сборнике "Стихотворения. 1905 год" (Ростов-на-Дону, 1906). Целый
ряд новонайденных произведений Синегуба был недавно обнародован в статьях В.
Г. Базанова: "Неизвестные стихотворения Сергея Синегуба", "К истории
тюремной поэзии революционных народников 70-х годов", "Еще об одной тетради
стихотворений Сергея Синегуба" ("Русская литература", 1963, No 4, с.
160-167; 1966, No 4, с. 164-174; 1967, No 1, с. 170-176). Источником
публикации послужили беловые автографы двух тетрадей, сохранившихся в
частном архиве (у внука поэта, С. В. Синегуба) и переданных публикатору.
В одной тетради находятся двадцать семь стихотворений. За исключением
шести, все они известны по сборнику "Из-за решетки", но многие из них даны в
других редакциях или с существенными разночтениями. Помета рукой Синегуба на
первой странице тетради No 1: "1873-1879" свидетельствует, что тексты ее
более позднего происхождения, {Отсюда можно заключить, что в тетрадь вошли
стихотворения эпохи "хождения в народ" и тяжелых лет пребывания в Доме
предварительного заключения и в Петропавловской крепости. Это подтверждается
и содержанием последних восемнадцати стихотворений, созданных после 1873 г.
Грань между стихотворениями, написанными до ареста Синегуба, и
стихотворениями, сложенными в тюрьме, легко устанавливается с помощью второй
пометы. На обороте 10-й страницы тетради No 1 рукой Синегуба обозначен
заголовок нового раздела: "Тюремные стихотворения". Заголовок этот
перечеркнут, вероятно, потому, что в первый раздел попало стихотворение
"Терн", которое частично или целиком было написано в заточении (оно имеет
типично тюремную концовку). Однако раздел "Тюремные стихотворения" в тетради
No 1 начинается стихотворением "Думы мои, думы...", которым открывается в
сборнике "Стихотворения. 1905 год" цикл "Тюремные стихи. (Из старых
тетрадок)". Стало быть, десять стихотворений, предшествующих в тетради No I
тюремным стихотворениям, мы вправе относить к написанным на свободе, т. е.
до конца 1873 г. Показательно также, что первый раздел стихотворений в этой
тетради открывается известной "Думой ткача", которая датируется началом 1873
г.} чем в сборнике "Из-за решетки" (1877). Это подтверждается их анализом:
Синегуб устранял длинноты в стихах, вносил в них стилистические исправления.
Тетрадь No 2 содержит тексты, не публиковавшиеся при жизни автора и
относящиеся, по всей вероятности, к двум последним годам тюремного
заключения поэта (два стихотворения помечены здесь 1877 и 1878 гг.).
Учитывая соотношение печатных и рукописных источников, произведения Синегуба
в данном издании приводятся по тетради No 1, если она дает последнюю
редакцию стихов, ранее напечатанных в сборнике "Из-за решетки".
Произведения, не обнародованные при жизни поэта, воспроизводятся по журналу
"Русская литература", прочие стихотворения - по прижизненным публикациям.
Исчерпывающие библиографические данные об авторских сборниках
содержатся в биографических справках.
Примечания имеют следующую структуру, после порядкового номера
указывается первая публикация стихотворения, затем все последующие
источники, содержащие какие-либо текстуальные изменения - вплоть до
публикации, в которой текст установился окончательно. Последняя выделяется
формулой "Печ. по...". Указанная формула не применяется, если после первой
публикации текст произведения не менялся или если эта публикация была
единственной. Далее приводятся сведения о наличии и местонахождении автогра-
фов, данные о творческой истории, поясняются малопонятные намеки и реалии,
лица, упоминаемые в стихотворении, и т. п. В примечаниях оговариваются
анонимные публикации, а также криптонимы и псевдонимы, если они не являлись
обычной подписью поэта (например, псевдоним В. Г. Богораза - "Тан").
Так как творчество многих поэтов представлено в этой книге с достаточно
строгим отбором, факт включения стихотворений в авторские сборники
отмечается в единственном случае - когда необходимо подтвердить атрибуцию
текста.
Разделы, посвященные Н. А. Морозову, В. Н. Фигнер, Омулевскому (И. В.
Федорову), А. Л. Боровиковскому, А. А. Ольхину, Н. В. Симборскому, Д. Н.
Садовникову, А. П. Барыковой (составление, биографические справки и
примечания), подготовлены к печати А. М. Бихтером; раздел стихотворений С.
С. Синегуба - В. Г. Базановым; остальные разделы - Б. Л. Бессоновым.
Условные сокращения, принятые в примечаниях
Буд. - "Будильник".
BE - "Вестник Европы".
ВО - "Восточное обозрение".
ВРП - "Вольная русская поэзия второй половины XIX века". Вступ. статья
С. А. Рейсера. Подготовка текста и примечания С. А. Рейсера и А. А. Шилова,
"Б-ка поэта", Б. с, Л., 1959.
ГИМ - Отдел письменных источников Государственного исторического музея
(Москва).
Д - "Дело".
Драгоманов - М. П. Драгоманов, Детоубийство, совершаемое русским
правительством, Женева, 1877.
ЖО - "Живописное обозрение".
"Звездные песни" I - Н. Морозов, Звездные песни, М., 1910.
"Звездные песни" II - Н. Морозов, Звездные песни. Первое полное издание
всех стихотворений до 1919 г., кн. 1-2, М., 1920-1921.
ИР - "Из-за решетки. Сборник стихотворений русских заключенников по
политическим причинам в период 1873-1877 гг., осужденных и ожидающих
"суда"", Женева, 1877.
"Из стен неволи" - Н. А. Морозов, Из стен неволи. Шлиссельбургские и
другие стихотворения, Ростов-на-Дону - СПб., 1906.
КС - А. В. Круглое, Стихотворения, М., 1903.
ЛН - "Литературное наследство".
МС -Н. Морозов, Стихотворения. 1875-1880, Женева, 1880.
Наб. - "Наблюдатель".
НСРПиС - "Новый сборник революционных песен и стихотворений", Париж,
1898.
ОД - "Общее дело. Газета политическая и литературная", Женева,
1877-1890.
03 - "Отечественные записки".
ПБ - "Песни борьбы. Сборник революционных стихотворений и песен",
Женева, 1892.
ПД - Рукописный отдел Института русской литературы (Пушкинского дома)
АН СССР.
"Песни жизни" - Омулевский, Песни жизни, СПб., 1883.
ПЛ - "Петербургский листок".
РБ - "Русское богатство".
РЛ - "Русская литература".
РМ - "Русская мысль".
СиП - П. Шумахер, Стихи и песни, М., 1902.
СП - Ф. Волховской, Случайные песни, М., 1907.
СС -"Собрание стихотворений", СПб., 1879.
Ст. - Стих, стихи.
"1905 год" - С. Синегуб, Стихотворения. 1905 год, Ростов-на-Дону, 1906.
Т, С - Тан, Стихотворения, СПб., 1910.
ФПСС - Вера Фигнер, Полное собрание сочинений, т. 4 (стихотворения),
М., 1932.
ФС - Вера Фигнер, Стихотворения, СПб., 1906.
"Цветы и змеи" - Л. И. Пальмин, Цветы и змеи, СПб., 1883.
ЦГАЛИ - Центральный государственный архив литературы и искусства
(Москва).
ЦГАОР - Центральный государственный архив Октябрьской революции
(Москва).
ЦГВИА - Центральный государственный Военно-исторический архив (Москва).
ЦГИА - Центральный государственный исторический архив (Ленинград).
ШСС - П. Шумахер, Стихотворения и сатиры. Вступ. статья, редакция и
примечания Н. Ф. Бельчикова, "Б-ка поэта", Б. с, 1-е изд., (Л.), 1937.
ЯС - "Стихотворения Александра Яхонтова", СПб., 1884.
465. ОЗ, 1878, No 10, с. 472.
466. ОЗ, 1878, No 10, с. 473. Порфира - см. прим. 397.
467. ОЗ, 1878, No 10, с. 474. Цензор, настаивавший на запрещении
сборника стихов Барыковой, отметил среди других это стихотворение, видя в
нем "пессимистическое отношение автора к брачным узам" (см.: С. Любимов,
Запрещенные стихотворения А. П. Барыковой. - "Красный архив", 1924, т. 6, с.
259). Эпиграф - цитата из Евангелия от Матфея.
468-470. Стихотворения, Пятигорск, 1878, с. 49, 5, 8. Фил<ософо>ва Анна
Павловна (1837-1912) - либеральная общественная Деятельница, выступавшая в
защиту женской эмансипации.
471. "Стихотворения", Пятигорск, 1878, с. 15. Адресат стихотворения не
установлен. Дешевка - простая, удешевленная водка. "Ванька" - извозчик.
Салопница - бедная просительница, мещанка.
472. "Стихотворения", Пятигорск, 1878, с. 21. Кивер - военный головной
убор. Шиньон - женская прическа с накладными локонами из чужих волос.
Лоретка - женщина легкого поведения.
473. "Стихотворения", Пятигорск, 1878, с. 24. Ровинский Дмитрий
Александрович (1824-1895) - юрист и государственный деятель, а также историк
искусства, автор "Словаря русских гравированных портретов". Был решительным
сторонником судебной реформы и суда присяжных,
474. "Стихотворения", Пятигорск, 1878, с. 27. Е. Ф. Юнге - тетка А. П.
Барыковой, известная своей филантропической деятельностью.
475. ОЗ, 1878, No 6, с. 333. Перевод стихотворения Ж. Ришпена "Oiseaux
de passage". Ришпен Жан (1849-1926) - французский Поэт, романист и
драматург. В ранних произведениях Ришпена, и в частности в данном
стихотворении, Барыкову привлекала его беспощадная ирония по адресу
самодовольных и трусливых обитателей "заднего двора", в которых без труда
угадывались столпы морали буржуазного общества. Стихотворение вызвало
глумление И злобу реакционной печати, присвоившей Барыкбвой кличку "навозной
поэтессы". Так, рецензент петербургского иллюстрированного дамского журнала
"Новый Русский базар" (1879, No 14, с. 139) П. Злобин писал по этому поводу,
что "г-жа Барыкова прославила себя воспеванием навоза... Г-жа Барыкова с
каким-то наслаждением описывает задний двор со всеми его прелестями и
ревностно склоняет по всем падежам слово навоз!.."
478. Д, 1880, No 5, с. 88. Для гражданской поэзии 70-80-х годов были
типичны образы первых христианских мучеников, под которыми обычно
подразумевались жертвы судебных процессов - герои революционного
народничества. Назарей - Христос.
477. Д, 1880, No 7, с. 336, под загл. "Картинка с натуры". Печ. по
"Стихотворениям и прозаическим произведениям А. П. Барыковой", СПб., 1897,
с. 50.
478. ОЗ, 1880, No 5, с. 276. Петров день - церковный праздник (29 июня
ст. стиля), обычно - начало сенокоса. Напоминают мне сожженные равнины и т.
д. Стихотворение написано, очевидно, под впечатлением недавно закончившейся
русско-турецкой войны 1877-1878 гг.
479. РБ, 1881, No 1, с. 143.
480. Д, 1881, No 1, с. 267. Перевод стихотворения В. Гюго "La
prisonniere passe" из сб. "L'annee terrible" ("Грозный год", 1872).
481. Д, 1881, No 3, с. 190. Паперть - площадка перед главным церковным
входом. Пейзане-ироническое наименование загримированных на сцене, "оперных"
крестьян.
482. Д, 1882, No 1, с. 296. Петровки - Петров день (см. прим. 478).
483. РБ, 1882, No 7, с. 1. Буренин - см. прим. 491.
484. ОЗ, 1882, No 11, с. 200. Вольный перевод стихотворения В. Гюго "Il
est des jours abjects..." из сб. "Возмездие" (1853). Телец златой - см.
прим. 131.
485. ОД, 1882, No 47, с. 16. Вольный перевод "Ballade de roi des gueux"
Жана Ришпена (см. прим. 475). Стихотворение предназначалось для сборника
"Отклик", предпринятого в 1881 г. П. Якубовичем в пользу нуждающихся
студентов, но было запрещено цензурой.
486. "Сказка про то, как царь Ахреян ходил богу жаловаться", Пб., 1883
(анонимно). Памфлетный характер сказки, направленной против самодержавия, в
частности против Александра III-Ахреяна, был хорошо понятен ее
современникам. Народовольцы использовали "Сказку" Барыковой в
пропагандистских целях. Петр - апостол с ключом; по христианской легенде,
апостол Петр сторожит врата у входа в рай. Ротитися - браниться. Ко всем
троим - т. е. к богу-отцу, богу-сыну и богу-духу святому. Саваоф - одно из
имен бога в Библии. Наказал я народ свой Израилев и т. д. Согласно Библии,
Израиль достиг процветания при Самуиле, который управлял народом в качестве
судьи; по просьбе израильтян, пожелавших деспотической власти, Самуил
провозгласил царем Саула, ввергнувшего страну в неисчислимые бедствия; Саул
был сменен Давидом, который в юности был пастухом. Каин - по библейской
легенде, сын Адама, из зависти убивший своего брата Авеля; нарицательно -
братоубийца. Вертоград - плодовый сад, виноградник. Ирод - см. прим. 460.
487. Д, 1884, No 2, с. 205. Стихотворение полемически направлено в
адрес поэта А. Н. Майкова, автора известного стихотворения "Октава" (1841),
возможно в связи с присуждением Майкову в 1882 г. Пушкинской премии.
488. РБ, 1892, No 3, с. 176, с цензурными купюрами ст. 7 и 43. Печ. по
"Стихотворениям и прозаическим произведениям А. П. Барыковой", СПб., 1897,
с. 481. Образ "торжествующей свиньи", созданный Щедриным в сатирической
сценке "Торжествующая свинья, или Разговор свиньи с Правдою", входившей в
его цикл "За рубежом" (1881), получил широкое распространение в
демократической литературе. В упомянутом изд. 1897 г. опубликовано в разделе
переводов из Ж. Ришпена, однако французский оригинал не обнаружен. Имеется
сведение, что стихотворение распространялось с ироническим посвящением
реакционному публицисту М. Н. Каткову (см. прим. 250).
489. "Стихотворения и прозаические произведения А. П. Барыковой", СПб.,
1897, с. 45. С крестиком белым - т. е. с георгиевским крестом.
490. А. Ефремин, А. П. Барыкова, М., 1934, с. 35, в отрывках. Печ. по
автографу ПД. Фелица - Екатерина II. К портрету Фелицы на сторублевой
бумажке. Портрет Екатерины II, а также денежный водяной знак с ее
изображением помещался на царской ассигнации сторублевого достоинства.
Недаром мудрую Фелицу Маститый воспевал певец. Имеется в виду ода Г. Р.
Державина "Фелица" (1783), посвященная Екатерине II, где Екатерина названа
Фелицей - именем героини ее "Сказки о царевиче Хлоре", дочери киргизского
хана. Шалила С солдатиком под старость лет - намек на многочисленные
любовные связи императрицы.
491. Там же, с. 26. Обращено к реакционному критику и
поэту-фельетонисту В. П. Буренину (1841-1926).
Анна Павловна Барыкова
Стихотворения
-----------------------------------------------------------------------------
Русские поэтессы XIX века / Сост. Н. В Банников
М.: Сов. Россия, 1979.
OCR Бычков М. Н. mailto: bmn@lib.ru
-----------------------------------------------------------------------------
СОДЕРЖАНИЕ
Юродивая
Зимою
Пейзаж
Отрывки
Последний удар
На прощанье
АННА ПАВЛОВНА БАРЫКОВА
1839-1893
Отец поэтессы Павел Павлович Каменский, из дворян, был литератором,
написавшим несколько повестей и драм; литературным трудом занималась и мать,
урожденная Толстая, дочь известного художника-медальера графа Федора
Толстого. Родилась Анна Павловна в Петербурге. До десяти лет обучалась дома
под руководством отца и гувернантки, затем поступила о Екатерининский
институт и находилась там до 1856 года. Черев год вышла замуж за
артиллерийского офицера Н. Н. Карлинского, в 1862 году вступила во второй
брак с присяжным поверенным С. Л. Барыковым. Стихи стала сочинять в
институте ("пасквили" на классных дам). Первое стихотворение, подготовленное
для печати ("Птичница"), было запрещено цензурой. В 1877 году выступила со
стихами в "Отечественных записках". Вскоре издала в Пятигорске первую
книжку. Наиболее активная литературная деятельность Барыковой падает на
70-80-е годы. Ее поэзия по содержанию и форме развивалась в некрасовских
традициях. Сама поэтесса оказывала содействие организации "Народная воля".
Политически острые, сатирические произведения Барыковой проникают в
подпольную народническую печать, берутся ею на вооружение. Многократно
издававшаяся в России и за границей, написанная былинным стихом "Сказка про
то, как царь Ахреян ходил богу жаловаться" служила делу революционной
народнической пропаганды среди крестьян. Она была анонимно напечатана
летучей типографией "Народной воли" в Петербурге (1883). Бичующие
самодержавие и реакцию стихи Барыковой любила передовая русская молодежь.
Кроме "Отечественных записок", поэтесса печаталась в журналах "Дело",
"Русское богатство", "Северный вестник".
В Ростове-на-Дону, где Барыкова долго проживала, жандармы неоднократно
привлекали ее к дознанию и арестовывали. Со второй половины 80-х годов в
связи с разгромом народнического движения Барыкова отходит от
социально-общественных тем, увлекается религиозно-нравственным учением Льва
Толстого, сотрудничает в толстовском издательстве "Посредник". В эти годы
она переводит стихи французских поэтов (В. Гюго, Ж. Ришпен).
Отдельным - изданием стихотворения А, П, Барыковой выходили в 1897 и
1910 годах.
ЮРОДИВАЯ
С блуждающим взглядом, бледна и страшна,
В рубахе дырявой, босая,
Опять под окошком явилась она,
Седой головою мотая...
Не просит она ничего, но в окно
С улыбкой безумной и бледной
Глядит и грозит... На дворе холодно,
Лицо посинело у бедной.
Глядит на картины в гостиной, цветы,
Портьеры, ковры, позолоту;
Потом на лохмотья своей нищеты,
На дыры, - заплаты без счету, -
Глядит и хохочет, тряся головой,
Бормочет с усмешкою дикой
Угрозы кому-то; кулак свой худой
Сжимает со злобой великой...
- "Юродствует, - вишь ты, - а раньше была
Богачкой, в каретах каталась,
Да вольною-волею все раздала, -
В чем мать родила, - в том осталась...
Душа ее, вишь ты, у бога давно, -
А тело живет, - для искуса...
Ей, стало быть, подвиг свершить суждено
Во имя Христа Иисуса..."
Ее зазывают на кухню, в тепло;
Покормят, наденут ей платье;
Согреется дурочка, взглянет светло, -
Промолвит: "Спасибо вам, братья!"
Дадут ей обносков, - уйдет с узелком.
Проходит неделя, другая;
Вдруг смотришь: старуха грозит кулаком
В рубахе опять и босая.
- Где ж платье, Дашутка?.. В кабак отнесла? -
Смеются лакеи над нею.
"Нельзя мне быть в платье!.. Нельзя... Отдала...
Есть люди меня победнее!.."
ЗИМОЮ
Метель завывает уныло. Кругом
Все спит подневольным и тягостным сном.
Холодные хлопья несметною тучей
Несутся и вьются, как саван летучий.
Мороз все сгубил, - все заковано в лед;
А вьюга над всем панихиду поет.
Во мгле непроглядной не видно дороги.
Глаза залепляет, не движутся ноги;
Постелью пуховою смотрит сугроб,
А ляжешь - постель обращается в гроб...
В степи разгулялись туманы-бураны;
Повсюду - опасность; повсюду - обманы;
Повсюду - в засаде невидимый враг:
Бездонная круча, болото, овраг,
Глубокая прорубь, - все гладко, все бело...
Забитая кляча, замерзшее тело
Мужицкое - скрыты... Сугроб снеговой
Одел их в прекрасный покров гробовой.
Все глухо и немо. Лишь воронов стая
Кружится в потемках, друг друга скликая,
И каркает громко, - да жалобный вой
Голодных волков раздается порой.
И трудно поверить, что спит не навеки
Красавица степь, что замерзшие реки
Воскреснут опять, что головки цветов
Не сгинут под гнетом тяжелых снегов,
Что песнь соловья зазвучит заливная,
Что пышно пшеница взойдет трудовая,
Что листья зашепчутся в чаще лесов,
Погнутся деревья от зрелых плодов,
Что жизни зародыш, природой хранимый,
Под саваном смерти таится незримый.
ПЕЙЗАЖ
Лесное озеро, как зеркало большое
В зеленой рамке мхов, блестящее, легло,
И, отраженный в нем со всею красотою,
Глядит сосновый бор в волшебное стекло.
Торжественно идет в лесу богослуженье:
Курятся под росой кадильницы цветов
И тихий стройный хор жужжания и пенья
Несется высоко - молитвою без слов.
Теплынь и тишина. Вот бледная, большая
Звезда затеплилась пред алтарем небес
И трепетно горит, как свечка трудовая.
Замолкло все. Луной посеребрился лес.
Теплынь и тишина. Скользят ночные тени
В тумане радужном; в мерцании лучей
Проснулся целый рой таинственных видений.
Русалки чудятся меж дремлющих ветвей.
Какой волшебный свет и кроткое сиянье!
Как мирно все кругом! Поверить нелегко,
Что существует смерть, и злоба, и страданья,
И холод, и нужда... там, - где-то, далеко!..
ОТРЫВКИ
Последний удар
Мне грезилось, что я - случайно позабытый
На поле битвы, между мертвых тел
Израненный боец, врагами недобитый...
Настала ночь; завыли волки; прилетел
Зловещий ворон. Надо мной в тумане
Плыла холодная красавица луна
И в лица бледных, страшных трупов на поляне
Глядела царственно, спокойствия полна.
"Когда же смерть придет? Когда конец мученья?
Добейте, люди-братья! Сжальтесь надо мной!"
Вдруг - шорох, свет... Идут! В груди моей больной
Блеснул горячий луч надежды на спасенье...
Вы подошли ко мне... любимая рука
Ударила меня ножом без сожаленья,
И верен был удар, - и рана глубока.
На прощанье
В рудниках - в холодном мраке под землею -
Бледный каторжник припомнит вдруг порой
Небо родины, приветно голубое,
И ласкающий луч солнца золотой;
Иногда - родных, заветных песен звуки
Грезятся ему под звон его цепей...
Так и мне впотьмах и холоде разлуки
Снится голос твой и свет твоих очей...
А. П. Барыкова
"Все великие истины миру даются не даром..."
----------------------------------------------------------------------------
Царицы муз: Русские поэтессы XIX - начала XX вв. / Сост., автор вступ.
статьи и коммент. В. В. Ученова. - М.: Современник, 1989.
----------------------------------------------------------------------------
* * *
Все великие истины миру даются не даром;
Покупают их люди всегда дорогою ценой;
Не найдешь их случайно, гуляя по шумным базарам, -
Там, где пошлость торгует дешевою "правдой людской".
Не навеет их на душу легким приветным дыханьем
Мимолетного ветра попутного; с бою - под бурей - грозой, -
Добывается истина тяжким трудом и страданьем, -
Как жемчужина светлая в мрачной пучине морской.
И в истерзанном сердце, стерпевшем все раны и боли,
В час тяжелый сомненья, отчаянья, - в час роковой
Всходит Истина вдруг, словно колос на вспаханном поле,
И воскреснет душа, истомленная долгой борьбой.
ПРИМЕЧАНИЯ
БАРЫКОВА Анна Павловна (1839-1893). Родилась в Петербурге, в семье
литератора Павла Павловича Каменского. В 1856 г. в Москве окончила
Екатерининский институт благородных девиц. Через год вышла замуж за
артиллерийского офицера Н. Н. Карлинского, в 1862 г. вступила во второй брак
с присяжным поверенным С. Л. Барыковым. Рано начала сочинять стихи. Ее
оригинальные и переводные произведения появляются в 70-е гг. в журналах
"Отечественные записки", "Дело", "Русское богатство", "Родник", "Северный
вестник". Первый небольшой сборник стихов вышел в Пятигорске в 1878 г.
В поэзии следовала некрасовской традиции, выступала в защиту
угнетенных, гонимых, страдающих. Типография "Народной воли" в 1883 г. в
Петербурге нелегально напечатала "Сказку про то, как царь Ахреян ходил богу
жаловаться". Это произведение А. П. Барыковой использовалось для
революционной пропаганды в крестьянстве.
После разгрома народничества во второй половине 80-х гг. интересы А.
П. Барыковой сосредоточились на религиозно-нравственных исканиях" В
последние годы поэтесса много занималась переводами.
Посмертно издан сборник стихотворных и прозаических произведений А. П.
Барыковой в 1897 г. Еще одно издание вышло в 1910 г. Текст печатается по
последнему изданию.