Бартенев Петр Иванович
"Медный всадник" А. С. Пушкина. Вновь найденные стихи
Lib.ru/Классика:
[
Регистрация
] [
Найти
] [
Рейтинги
] [
Обсуждения
] [
Новинки
] [
Обзоры
] [
Помощь
]
Оставить комментарий
Бартенев Петр Иванович
(
bmn@lib.ru
)
Год: 1881
Обновлено: 20/08/2024. 28k.
Статистика.
Статья
:
Критика
Критика и публицистика
Скачать
FB2
Ваша оценка:
шедевр
замечательно
очень хорошо
хорошо
нормально
Не читал
терпимо
посредственно
плохо
очень плохо
не читать
Петр Иванович Бартенев
"Медный всадник" А. С. Пушкина. Вновь найденные стихи
Екатерина Вторая, женщина, как известно, вовсе не слезливого нрава, говорит (в одном из писем своих к Гримму), что она умилилась и растрогалась, когда перед нею открылся воздвигнутый по её замыслу памятник Петру Великому. Это было 7 августа 1782 года, на другой день праздника
Преображения
, и Государыня смотрела на торжество открытия из нынешнего помещения Правительствующего Сената в Петербурге. Екатерина, государственным умом своим и отлично-усвоенным Русским чувством, постигала великое значение этого памятника. Это не только медная хвала преобразованию, но и олицетворение всей новой Русской истории. Медный Всадник попирает змею недоумений и безоглядно мчится вдаль, грозный и в то же время ликующий. Сравните это изображение с памятником под Липами в Берлине, и вам ясно представится характер обоих народов и стран
[452]
. Оба изваяния отличаются сходством со своими подлинниками. Самый конь Берлинского изваяния выступает с какою-то оглядкою и осторожностью, а
В сём коне какой огонь,
Какая сила в нём сокрыта!
В наши дни утратилось несколько обаяние медного Петербургского Всадника: стеснена площадь, на которой он красуется; самое изображение заслонено чрез меру раздвинутым садом, и вечером, когда проезжаешь теми местами, уже не так отчётливо, как прежде, выступает Пётр
Во мраке медной головой.
Чудесно-художественный образ Петра Великого памятен и дорог Русскому сердцу: он будит в нас потребность и обязательство учиться; он живо напечатлен в каждом из нас, кто сколько и когда-нибудь останавливался мыслью и болел душою над судьбами родной земли. Глядя на этого Всадника либо вспоминая про него, Русский человек невольно задумывается о значении Петровского переворота, об наших отношениях к старшим братьям общей Европейской семьи, о том, сколько потрачено сил на созидание Петровской столицы, как много пролито Русской крови ради нашей совместной политической жизни с Европою, как мало узнано и усвоено, и зато как много пренебрежено и позабыто...
Пётр вдвинул нас в Европу, и не прошло столетия с его кончины, как Европа уже припожаловала к нам с мечом и огнём. Запылала Москва, и Русскому Государю пришлось заботиться о том, как бы снять с гранитной скалы и увезти в безопасное место гениальное произведение ваятельного искусства, предмет многолетних забот его бабки. Статс-секретарь Молчанов определительно передавал князю П. А. Вяземскому, что в 1812 году, когда Петербургу грозила опасность французского нашествия, Александр Павлович поручал ему, Молчанову, спасение Медного Всадника, для чего секретно получил он из казначейства и нужные деньги
[453]
. Памятник предназначался к упаковке и вывозу из Петербурга водою. "И подлинно,-- прибавляет князь Вяземский,-- слишком было бы грустно старику видеть, как чрез прорубленное им окно влезли воры".
Мысли и чувства, возбуждаемые памятником Петру Великому, часто и много занимали Пушкина. Самое то, что статую хотели увозить из Петербурга, могло быть ему известно, и может быть даже ещё в Лицее, где он чутким отроком следил за событиями 1812 года, как это видно из многих его стихотворений. В одной из трёх рукописей "Медного Всадника", хранящихся ныне в Румянцовском Музее в Москве (по описи, тетради XI, XII, XIII), встречаем следующие неконченные стихи:
Была ужасная година;
Об ней начну простой рассказ.
Давно, когда я в первый раз
Услышал мрачное преданье,
Я дал тогда же обещанье
Стихом... передать.
Пушкин находился у себя в Псковской деревне, когда случилось страшное наводнение, грозившее гибелью уже не только Медному Всаднику, но и всему Петербургу. Судя по сохранившимся отметкам на Петербургских домах, надо полагать, что вода заливала самое подножие кумира. Поэт имел известия об этом событии не в одних газетах. Друзья, навещавшие его в изгнании, Пущин, Дельвиг, конечно, передали ему подробности бедствия, к которому он относился с тревожным любопытством и с участливым сердоболием: известно, что он поручал брату Льву Сергеевичу помогать пострадавшим от наводнения из денег, выручаемых за "Онегина"
[454]
. Вслед за тем Петровская площадь ещё сильнее стала привлекать к себе поэтические думы Пушкина: на ней произошло роковое событие 14 декабря, в котором принимали участие многие приятели его и к которому он во всю жизнь потом обращался мыслию.-- Ещё через несколько лет Пушкин с большим усердием и усидчивостью принялся за историю Петра. Известно, что у него всякое занятие, всякое даже новое впечатление обращалось в достояние его художественного творчества. Повесть "Арап Петра Великого" по отношению к этой разработке Петровских бумаг то же, что "Капитанская Дочка" относительно труда о Пугачёвском бунте. Пушкин волновался и тревожился, не зная, как оценить Петра: то восхищался он его гением, то утверждал, что Пётр презирал человечество ещё более, чем Наполеон, и находил в нём совмещение свойств Наполеона и Робеспьера
[455]
. Медный Всадник преследовал его воображение, и хотя он не успел выдать эту лучшую свою поэму (при жизни его напечатано только Вступление с описанием Петербурга), но мы видим в ней необыкновенное совершенство отделки. Нигде стих Пушкина не достигает такой силы, такой, можно сказать, отчеканки: это стихи металлические, которые не забываются.
Рукописи "Медного Всадника" исполнены помарок и переправок. Писан он осенью 1833 года, в Нижегородской деревне, куда Пушкин заехал на обратном пути из Оренбургской поездки. Начат он 6-го Октября:
На берегу Варяжских волн
Стоял, задумавшись глубоко...
Отсель стеречь мы будем Шведа,
На зависть грозного соседа...
Мы уже знаем, что "Родословная моего героя" должна была входить в состав "Медного Всадника"
[456]
. Она писана вперемежку с ним. Тут встречаем следующие стихи:
К тому же это подражанье
Поэту Байрону. Наш лорд,
Как говорит о нём преданье,
Не только был отменно горд
Великим даром песнопенья,
Но и ... рожденья.
Ламартин,
Я слышал, также дорожил...
Гюго, не знаю...
В России же мы все дворяне,
Все, кроме двух иль трёх; за то
Мы их и ставим ни во что,
Угодно знать происхождеиье,
И род, и племя, и года Евгенья?..
А впрочем, гражданин столичный,
Каких встречаете вы тьму,
Ничем от братьи неотличный
Ни по лицу, ни по уму,
Мне скажут, может быть: зачем
Ничтожного героя
Взялся я снова воспевать?
...Что за мода!
Не лучше ль, ежели поэт
Возьмёт возвышенный предмет?..
Хоть человек он не военный,
Не демон, даже не Цыган,
А просто молодой чиновник,
Довольно смирный и простой,
Ленивый телом и душой...
Хоть не похож он на Цыгана.....
Не тигр...
Не чернокнижник молодой,
Не демон, даже не убийца,
Не белокурый мизантроп,
Гонитель дам и кровопийца,
(Не чалмоносный кровопийца)
И не лунатик...
[457]
А малый добрый и простой.
Какой вы строгий литератор!
Вы говорите, критик мой,
Что уж коллежский регистратор
Никак не должен быть герой;
Что выбор мой совсем ничтожен,
Что в нём я страх неосторожен,
Что должен брать себе поэт
Всегда возвышенный предмет...
Что в списках целого Парнасса
Героя нет такого класса.
Вы правы; но, божиться рад,
И я совсем не виноват.
Он одевался нерадиво,
На нём сидело всё не так;
Всегда бывал застёгнут криво
Его зелёный, узкий фрак;
Но должно знать, что мой чиновник
Был сочинитель и любил...
Мы будем звать его Евгений,
Затем, конечно, что язык
Ко звуку этому привык.
Но о прошедшем очень мало
Иван Езерский помышлял;
Лишь настоящего алкало
В нём сердце...
Известные строфы, в которых Пушкин говорит о том, что обедняло наше старинное дворянство, так читаются в его рукописях.
Мне жаль, что домы наши новы,
Что прибиваем мы на них
Не льва с мечом, не щит гербовый,
А ряд лишь вывесок цветных.
Мне жаль, что мы, руке наёмной
Вверяя чистый свой доход,
С трудом в столице круглый год
Влачим ярмо неволи тёмной
И что спасибо нам за то
Не скажет, кажется, никто...
Что не живём семьёю дружной,
В довольстве, в тишине досужной,
В своих владеньях родовых;
Что наши сёла, нужды их
Нам вовсе чужды; что науки
Пошли не в прок нам, что с проста
Из бар мы лезем в tiers-Иtat
[458]
,
Что будут нищи наши внуки;
Что Русский ветренный боярин
Теряет грамоты царей,
Как старый сбор календарей;
Что исторические звуки
Нам стали чужды...
Что нищи будут наши внуки...
Мне жаль, что мы руке наёмной
Дозволя грабить свой доход,
С трудом ярём заботы тёмной
Влачим в столице круглый год;
Что не живём семьею дружной
В довольстве, в тишине досужной,
Старея близ могил родных
В своих поместьях родовых,
Где в нашем тереме забытом
Растёт пустынная трава,
Что геральдического льва и т. д.,
как в общеизвестном издании.-- Пушкин испытал всю разорительность Петербургской жизни, и, как известно, денежное расстройство держало его в том раздражительном состоянии, которое отчасти было одною из причин его гибели. Осенью 1836 года он думал покинуть Петербург и поселиться совсем в Михайловском; по словам покойника Нащокина, Наталья Николаевна соглашалась на это, но ему не на что было перебраться туда с большою семьёю, и Пушкин умолял о присылке пяти тысяч рублей, которых у Нащокина на ту пору не случилось
[459]
.
Тут он разнежился сердечно
И размечтался как поэт:
"А почему ж? Зачем же нет?
Я не богат, в том нет сомненья,
И у Параши нет именья,
Ну что ж! Какое дело нам!
Ужели только богачам
Жениться можно? Я устрою
Себе смиренный уголок".
Первоначально Пушкин хотел рассказать про своего героя что-то другое. Вот полуразобранный отрывок, который о том свидетельствует:
Тогда по каменной площадке
Песком усыпанных сеней
Взбежал по ступеням отлогим
Широкой лестницы своей,
...Кто-то с видом строгим
Звонил у запертых дверей.
Минуту ждал нетерпеливо.
Дверь отворилась. Он бранчиво
Вошёл...
Лакею выговор прочёл
И в кабинет к себе прошёл.
Радостно залаял
Цербер косматый
И положил ему на плечи
Свои две лапы, и потом
Улёгся тихо под столом...
Разделся: был он озабочен,
Как тот, у коего просрочен.
Просрочен... конечно вексель: дело несчастному поэту обычное.
Во вступлении к поэме, в великолепном описании Петербурга, пропущено следующее четверостишие.
Цветные дротики уланов,
Звук труб и грохот барабанов;
Люблю на улицах твоих
Встречать поутру взводы их.
И далее:
Или крестит, средь Невских вод,
Меньшого брата Русский флот;
Или Нева весну пирует
И в море мчит разбитый лёд...
Вражду и плен старинный свой
Пусть волны Финские забудут
И колебать уже не будут
Гранит подножия Петра!
Была ужасная пора...
Но пусть об ней воспоминанье
Живёт в моём повествованьи,
И будет пусть оно для вас,
Друзья, вечерний лишь рассказ,
А не зловещее преданье.
29 окт.
Пушкин переделал это окончание, и тут сказался в нём художественный его гений: поэзия не должна быть зловещею. Как ни занимала Пушкина мысль о столице, ежегодно угрожаемой гибельным наводнением; как ни мучили его нестройности жизни в долг, не по состоянию, но он ими не нарушал поэтической гармонии своего произведения.
Приводим описание самого наводнения, как оно написано в первоначальной тетради: читатели сами заметят отличия против общеизвестного текста.
Поутру над её брегами
Теснился кучами народ,
Любуясь брызгами, горами
И
мылом
разъярённых вод...
Но бурным морем (силой ветров) от залива
Уже гонимая Нева
Обратно шла, гневна, бурлива
И затопляла острова.
Она бродила и кипела
И пуще, пуще свирепела,
Котлом клокоча и клубясь,
И вдруг, как зверь остервенясь,
Со всею силою своею
Пошла на приступ. Перед нею
Всё побежало: воды вдруг
Завоевали всё вокруг.
С Невой слились её каналы,
И захлебнулися подвалы,
И всплыл Петрополь, как Тритон
По пояс в воду погружён.
И страх, и смех! Как воры, волны
Полезли в окна. С ними чёлны
С разбега стёкла бьют кормой.
Помчали бешеные волны
Мосты, снесённые грозой,
Обломки хижин, брёвна кровли,
Запасы мелочной торговли,
Пожитки бедных, рухлядь их,
Колёса дрожек городских,
Гроба с размытого кладбища
Плывут по городу.
Зачёркнутое далее в рукописи слово
гроб
напоминает нам предание, слышанное нами от современников, будто один из плывших по Петербургу гробов, гонимый сильною волною, прошиб оконную раму в нижнем этаже Зимнего дворца и внесён был в комнату самого Государя, который, как известно, в то время страдал рожею на ноге и жил внизу. (На свадьбе великого князя Михаила Павловича он даже в церкви сидел в креслах.) Правда это или нет, не ручаемся; знаем только, что дворцовые кухни были залиты и население дворца в этот день оставалось без обеда. Верно также то, что сначала ужас, а потом тяжкое уныние овладели Александром Павловичем. В эти самые дни у него в Зимнем дворце умирал один из ближайших свидетелей и сподвижников его воцарения, Ф. П. Уваров: Государь беспрестанно навещал его, и тут его видал один из родственников Уварова, оставивший нам в своих Записках рассказ о том, как Государь не таил предчувствия близкой собственной кончины. Он говорил, что перед его рождением (12 декабря 1777) Нева точно так же затопляла дворец. Надо вспомнить, что канун наводнения 1824 года был днём кончины императрицы Екатерины, по которой, конечно, и служили в дворцовой церкви панихиду. Не знаем, был ли Государь на этой панихиде; но вот что находится в рукописи Пушкина:
Тот самый год
Последним годом был державства
Царя.
Соображал...
Что лета семьдесят седьмого...
Вчера была ей годовщина...
Екатерина
Была жива, и Павлу сына
В тот год Всевышний даровал
Порфирородного младенца...
Пушкин возвращался к этому предмету, и в другом месте его рукописи читаем:
Тогда ещё Екатерина
Была жива...
И гимн свой про тот день
Бряцал Державин...
Пушкину хотелось дать обращик и того, что могло происходить тогда во внутренности петербургских домов:
Со сна идёт к окну сенатор
И видит -- в лодке по Морской
Плывёт военный губернатор.
Сенатор обмер: Боже мой!
Сюда, Ванюша! Встань немножко;