Евгений Баратынский. Пиры




     Друзья мои! я видел свет, 
     На всё взглянул я верным оком. 
     Душа полна была сует, 
     И долго плыл я общим током... 
     Безумству долг мой заплачён, 
     Мне что-то взоры прояснило; 
     Но, как премудрый Соломон, 
     Я не скажу: всё в мире сон! 
     Не всё мне в мире изменило: 
     Бывал обманут сердцем я, 
     Бывал обманут я рассудком, 
     Но никогда ещё, друзья, 
     Обманут не был я желудком. 

     Признаться каждый должен в том, 
     Любовник, иль поэт, иль воин, - 
     Лишь беззаботный гастроном 
     Названья мудрого достоин. 
     Хвала и честь его уму! 
     Дарами, нужными ему, 
     Земля усеяна роскошно. 
     Пускай герою моему, 
     Пускай, друзья, порою тошно, 
     Зато не грустно: горя чужд 
     Среди весёлостей вседневных, 
     Не знает он душевных нужд, 
     Не знает он и мук душевных. 

     Трудясь над смесью рифм и слов, 
     Поэты наши чуть не плачут; 
     Своих почтительных рабов 
     Порой красавицы дурачат; 
     Иной храбрец, в отцовский дом 
     Явясь уродом с поля славы, 
     Подозревал себя глупцом, - 
     О бог стола, о добрый Ком, 
     В твоих утехах нет отравы! 
     Прекрасно лирою своей 
     Добиться памяти людей, 
     Служить любви ещё прекрасней, 
     Приятно драться, но, ей-ей, 
     Друзья, обедать безопасней! 

     Как не любить родной Москвы! 
     Но в ней не град первопрестольный, 
     Не золочёные главы, 
     Не гул потехи колокольной, 
     Не сплетни вестницы-молвы 
     Мой ум пленили своевольный. 
     Я в ней люблю весельчаков, 
     Люблю роскошное довольство 
     Их продолжительных пиров, 
     Богатой знати хлебосольство 
     И дарованья поваров. 
     Там прямо веселы беседы; 
     Вполне уважен хлебосол; 
     Вполне торжественны обеды; 
     Вполне богат и лаком стол. 
     Уж он накрыт, уж он рядами 
     Несчётных блюд отягощён 
     И беззаботными гостями 
     С благоговеньем окружён. 
     Ещё не сели; всё в молчанье; 
     И каждый гость вблизи стола 
     С весёлой ясностью чела 
     Стоит в роскошном ожиданье, 
     И сквозь прозрачный, лёгкий пар 
     Сияют лакомые блюды, 
     Златых плодов, десерта груды... 
     Зачем удел мой слабый дар! 
     Но так весной ряды курганов 
     При пробуждённых небесах 
     Сияют в пурпурных лучах 
     Под дымом утренних туманов. 
     Садятся гости. Граф и князь - 
     В застольном деле все удалы, 
     И осушают, не ленясь, 
     Свои широкие бокалы; 
     Они веселье в сердце льют, 
     Они смягчают злые толки; 
     Друзья мои, где гости пьют, 
     Там речи вздорны, но не колки. 
     И началися чудеса; 
     Смешались быстро голоса; 
     Собранье глухо зашумело; 
     Своих собак, своих друзей, 
     Певцов, героев хвалят смело; 
     Вино разнежило гостей 
     И даже ум их разогрело. 
     Тут всё торжественно встаёт, 
     И каждый гость, как муж толковый, 
     Узнать в гостиную идёт, 
     Чему смеялся он в столовой. 

     Меж тем одним ли богачам 
     Доступны праздничные чаши? 
     Немудрены пирушки наши, 
     Но не уступят их пирам. 
     В углу безвестном Петрограда, 
     В тени древес, во мраке сада, 
     Тот домик помните ль, друзья, 
     Где наша верная семья, 
     Оставя скуку за порогом, 
     Соединялась в шумный круг 
     И без чинов с румяным богом 
     Делила радостный досуг? 
     Вино лилось, вино сверкало; 
     Сверкали блестки острых слов, 
     И веки сердце проживало 
     В немного пламенных часов. 
     Стол покрывала ткань простая; 
     Не восхищалися на нем 
     Мы ни фарфорами Китая, 
     Ни драгоценным хрусталем; 
     И между тем сынам веселья 
     В стекло простое бог похмелья 
     Лил через край, друзья мои, 
     Свое любимое Аи. 
     Его звездящаяся влага 
     Недаром взоры веселит: 
     В ней укрывается отвага, 
     Она свободою кипит, 
     Как пылкий ум, не терпит плена, 
     Рвет пробку резвою волной, 
     И брызжет радостная пена, 
     Подобье жизни молодой. 
     Мы в ней заботы потопляли 
     И средь восторженных затей 
     "Певцы пируют! - восклицали, - 
     Слепая чернь, благоговей!" 
     Любви слепой, любви безумной 
     Тоску в душе моей тая, 
     Насилу, милые друзья, 
     Делить восторг беседы шумной 
     Тогда осмеливался я. 
     "Что потакать мечте унылой, - 
     Кричали вы. - Смелее пей! 
     Развеселись, товарищ милой, 
     Для нас живи, забудь о ней!" 
     Вздохнув, рассеянно послушной, 
     Я пил с улыбкой равнодушной; 
     Светлела мрачная мечта, 
     Толпой скрывалися печали, 
     И задрожавшие уста 
     "Бог с ней!" невнятно лепетали. 
     
     И где ж изменница-любовь? 
     Ах, в ней и грусть - очарованье! 
     Я испытать желал бы вновь 
     Ее знакомое страданье! 
     И где ж вы, резвые друзья, 
     Вы, кем жила душа моя! 
     Разлучены судьбою строгой, - 
     И каждый с ропотом вздохнул, 
     И брату руку протянул, 
     И вдаль побрел своей дорогой; 
     И каждый в горести немой, 
     Быть может, праздною мечтой 
     Теперь былое пролетает 
     Или за трапезой чужой 
     Свои пиры воспоминает. 
     О, если б, теплою мольбой 
     Обезоружив гнев судьбины, 
     Перенестись от скал чужбины 
     Мне можно было в край родной! 
     (Мечтать позволено поэту.) 
     У вод домашнего ручья 
     Друзей, разбросанных по свету, 
     Соединил бы снова я. 
     Дубравой темной осененной, 
     Родной отцам моих отцов, 
     Мой дом, свидетель двух веков, 
     Поникнул кровлею смиренной. 
     За много лет до наших дней 
     Там в чаши чашами стучали, 
     Любили пламенно друзей 
     И с ними шумно пировали... 
     Мы, те же сердцем в век иной, 
     Сберемтесь дружеской толпой 
     Под мирный кров домашней сени: 
     Ты, верный мне, ты, Д<ельви>г мой, 
     Мой брат по музам и по лени, 
     Ты, П<ушки>н наш, кому дано 
     Петь и героев, и вино, 
     И страсти молодости пылкой, 
     Дано с проказливым умом 
     Быть сердца верным знатоком 
     И лучшим гостем за бутылкой. 
     Вы все, делившие со мной 
     И наслажденья и мечтанья, 
     О, поспешите в домик мой 
     На сладкий пир, на пир свиданья! 
     
     Слепой владычицей сует 
     От колыбели позабытый, 
     Чем угостит анахорет, 
     В смиренной хижине укрытый? 
     Его пустынничий обед 
     Не будет лакомый, но сытый. 
     Веселый будет ли, друзья? 
     Со дня разлуки, знаю я, 
     И дни и годы пролетели, 
     И разгадать у бытия 
     Мы много тайного успели; 
     Что ни ласкало в старину, 
     Что прежде сердцем ни владело - 
     Подобно утреннему сну, 
     Все изменило, улетело! 
     Увы! На память нам придут 
     Те песни за веселой чашей, 
     Что на Парнасе берегут 
     Преданья молодости нашей: 
     Собранье пламенных замет 
     Богатой жизни юных лет; 
     Плоды счастливого забвенья, 
     Где воплотить умел поэт 
     Свои живые сновиденья... 
     Не обрести замены им! 
     Чему же веру мы дадим? 
     Пирам! В безжиненные лета 
     Душа остылая согрета 
     Их утешением живым. 
     Пускай навек исчезла младость - 
     Пируйте, други: стуком чаш 
     Авось приманенная радость 
     Еще заглянет в угол наш. 





                          Примечания
     
     					   

     Впервые  поэма опубликована в "Соревнователе просвещения и 
благотворения",  1821  г.  В  другой  редакции  в  книге  "Эда, 
финляндская   повесть,   и  Пиры,  описательная  поэма  Евгения 
Баратынского", СПб., 1826. В этом издании поэма имела эпиграф:
"Воображение  раскрасило тусклые окна тюрьмы Серванта. Стерн" и
краткое предисловие:
"Сия небольшая поэма писана в Финляндии.  Это своенравная шутка, 
которая,  подобно  музыкальным  фантазиям, не подлежит строгому
критическому разбору. Сочинитель писал ее в веселом расположении 
духа: мы надеемся, что не будут судить его сердито."
     Поэма создавалась в 1820 году и 13 декабря была одобрена и
избрана Вольным обществом любителей российской словесности.