Баранцевич Казимир Станиславович
Спасенный

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

ПУШКИНСКіЙ СБОРНИКЪ
(въ память столѣтія дня рожденія поэта)

С.-ПЕТЕРБУРГЪ
ТИПОГРАФіЯ А. С. СУВОРИНА. ЭРТЕЛЕВЪ ПЕР., Д. 13
1899

   

К. C. Баранцевичъ.

СПАСЕННЫЙ.

   Студентъ-медикъ Вельсановъ съ утра почувствовалъ такую нудьбу, такое щемленье сердца, что рѣшилъ не итти сегодня на лекціи. Отъ его форменнаго сюртука, висѣвшаго тутъ же, подлѣ кровати, и теперь еще слегка отдавало тонкимъ трупнымъ запахомъ, но въ воображеніи первокурсника-студента этотъ запахъ казался очень сильнымъ и непереноснымъ, и онъ радовался мысли -- облечься въ пиджачную пару, пріобрѣтенную по случаю окончанія гимназіи и лежавшую въ комодѣ безъ употребленія. Надѣть пиджакъ, и выйти на улицу, и хоть часъ, полтора, подышать чистымъ воздухомъ,-- вѣдь это цѣлое блаженство послѣ атмосферы анатомическаго театра и лабораторіи.
   Вельсановъ вышелъ изъ дому и пошелъ привычнымъ путемъ -- по Литейному, къ Невѣ. Онъ и не думалъ о выборѣ маршрута прогулки, какъ-то сами ноги понесли. Вельсановъ быль средняго роста, очень тощій, малокровный юноша, съ сѣрыми, мечтательными глазами и тонкими чертами лица. У него была привычка ходить приподнявъ немного худыя плечи и спрятавъ въ нихъ голову, а теперь на десяти-градуспомъ морозѣ, въ осеннемъ и довольно потертомъ пальто, Вельсановъ и совсѣмъ съёжился.
   Медленно подвигаясь, студентъ пытался разобраться въ своихъ ощущеніяхъ. Почему онъ такъ поздно всталъ и съ головою. точно налитой свинцомъ? Почему, вмѣсто того, чтобы вскочить, по привычкѣ броситься умываться и торопиться на лекціи, онъ долго потягивался на своемъ клеенчатомъ диванѣ, что-то припоминая, о чемъ-то соображая и рѣшилъ, наконецъ, не итти въ академію? Откуда эта лѣнь, эта душевная слабость и тоска?
   "Я что-то видѣлъ во снѣ, припоминалъ онъ, не доходя до моста и сворачивая налѣво по набережной.-- что-то тяжелое... но что именно?"
   Рыжій, краснощекій, совсѣмъ какой-то огненный дворникъ, вооруженный метлой, сталъ прогонять съ тротуара мальчишку-спичечника и толкнулъ его въ спину. Мальчишка клюнулъ носомъ, поправилъ съѣхавшую на глаза шапку и, ни слова не говоря, перешелъ черезъ улицу.
   "Это былъ какой-то ужасно тяжелый сонъ, все припоминалъ Вельсановъ, и опять-таки, кромѣ общаго впечатлѣнія тяжести, тоски и обиды, смѣнившихся подъ конецъ страшно радостнымъ чувствомъ, -- ничего припомнить не могъ.
   "Было что-то похожее на то, что я видѣлъ сейчасъ! сказалъ самъ себѣ Вельсановъ, но, все-таки, не то, нѣтъ, не то, далеко не то! ну, да Богъ съ нимъ, и съ сномъ-то! припомню когда нибудь".
   Онъ дошелъ до памятника Суворова, и на площадкѣ, гдѣ прежде былъ Троицкій мостъ, встрѣтилъ бывшаго товарища по академіи, Пухлина, перешедшаго на юридическій.
   -- Здравствуйте! сказалъ Пухлинъ, крѣпко пожимая руку медика и оскаливъ бѣлые, какъ молоко, зубы. Гуляете, или изъ академіи!
   -- Нѣтъ, гуляю!
   -- А я зашелъ въ университетъ, отмѣтился, да и думаю: пойду освѣжиться. Вчера у насъ такая была пря!
   -- Гдѣ? Въ экономическомъ?
   -- Да! До двухъ часовъ, да безъ передышки.
   -- Ну, и что же?
   -- Да ничего. Такъ! то сей, то оный на бокъ гнется. Но мы побѣдимъ, несомнѣнно. Противникъ нашъ выдохся окончательно, только жалкія слова умѣетъ говорить, а нынче на жалкихъ словахъ не выѣдешь. Принципъ экономическій на первомъ планѣ, а это такой, батенька, двигатель, такой... Отъ чего не ходите?
   -- Такъ! Много было народу?
   -- Яблоку негдѣ было упасть! стояли! задніе на стульяхъ даже.
   -- А! Вы говорите большая толпа была?
   -- Человѣкъ двѣсти, пожалуй. Что? Вы хотѣли что-то сказать?
   На лицѣ Вельсанова промелькнуло выраженіе, какое бываетъ у человѣка, внезапно, неожиданно схватившаго что-то памятью.
   -- Я? Нѣтъ, ничего! пробормоталъ онъ,-- я только припоминалъ по поводу того, что была толпа и споры были... Я какъ будто припомнилъ сонъ!
   -- Сонъ? Что это вы!
   Пухлинъ, съ насмѣшкой, пристально взглянулъ ему въ глаза.
   -- Пустяки, конечно! то же видѣлъ толпу... Вы не находите, что въ толпѣ есть что-то устрашающее?
   -- Нисколько! Впрочемъ, какая толпа! Если толпа дикарей, то, конечно, оно должно быть страшно, но если это толпа здравомыслящихъ и въ особенности единомыслящихъ людей, то это можетъ быть только пріятнымъ.
   -- Н... не знаю! до свиданья!
   Онъ быстро простился съ товарищемъ и пошелъ домой. И когда онъ пришелъ въ свою маленькую, въ одно выходившее на темный дворъ окно комнатку, сѣлъ къ столу и взялся за, перо, ему вдругъ отчетливо припомнился его странный сонъ и вотъ какъ онъ записалъ его...
   "...Я все время помнилъ, что это былъ сонъ, по я считалъ его правдой. Въ немъ не было ни одной реальной сцены изъ современной дѣйствительности и между тѣмъ онъ былъ полонъ намеками на нее. Я до сей минуты не могу оправиться отъ впечатлѣнія, которое оставилъ во мнѣ этотъ сонъ, отъ того ощущенія радостной экзальтаціи, которое до сей минуты заставляетъ ускоренно биться мое сердце...
   "Среди хаотическихъ грезъ, въ которыхъ пестрѣли калейдоскопомъ знакомыя и незнакомыя лица, перемѣшивались съ событіями, сценами даже, съ мыслями моими, иллюстрированными въ яркихъ, живыхъ картинкахъ,-- я увидѣлъ себя, стоящимъ въ мрачной пещерѣ, холодные, каменные своды и стѣны которой давили мнѣ душу. Я былъ одинъ и чувствовалъ, что мнѣ долго, очень долго, если только не всегда, придется оставаться одному. Здѣсь не было выхода, не было даже входа и какъ я сюда попалъ -- составляло тайну. Холодное отчаяніе было въ моей душѣ; я зналъ, что я не выйду отсюда и приготовился молча, безропотно, ожидать своей участи. Но въ ту минуту, когда чувство безнадежнаго отчаянія всѣми оставленнаго, на-вѣки забытаго человѣка какъ бы окаменило мои члены и приковало ноги къ тому мѣсту, на которомъ я стоялъ,-- въ самомъ далекомъ концѣ пещеры, въ перспективѣ холодныхъ, скалистыхъ и мрачныхъ стѣнъ, вдругъ заблестѣло пятнышко свѣта. Все мое вниманіе, вся душа моя приковались къ этому пятнышку, я ждалъ отъ него чего-то... а оно между тѣмъ все росло, росло, все ширилось, и наконецъ въ немъ, какъ въ рамкѣ... появился Христосъ. Онъ стоялъ, какъ рисуютъ Его всегда,-- въ хитонѣ, съ длинными, падавшими на плечи, каштановыми волосами. Онъ только показался мнѣ, но я сразу понялъ не умомъ, а сердцемъ, всѣмъ существомъ своимъ понялъ, что это Избавленіе, Спасеніе мое, моя Надежда, и что теперь ничто не страшно, не должно быть страшнымъ для меня... Въ порывѣ какого-то священнаго экстаза, съ сердцемъ, полнымъ любви и восторга, я простеръ къ Нему руки и голосъ, мой внутренній голосъ,-- сказалъ мнѣ:
   "-- Помни Его!
   "И картина сна перемѣнилась. По зеленымъ, съ бѣлыми гребешками, волнамъ далекого, южнаго моря несся нашъ пароходъ. Знакомыя и просто когда-то встрѣчавшіяся лица были тутъ, на палубѣ, смотрѣли въ безбрежную, туманную даль и ждали. И я ждалъ того же, чего и они, эти люди,-- конца нашего далекаго путешествія. И вотъ, наконецъ, мы пристали къ большому городу, который еще издали расползался и свѣтился, какъ какое-то темное чудовище милліонами своихъ огней -- фонарей, между которыми электрическіе казались маленькими, перенесенными на землю, лунами.
   "И вотъ я вступилъ на мостовую этого огромнаго, чужого города и снова почувствовалъ себя одинокимъ. Здѣсь все было чуждо мнѣ: зданія, улицы, люди, въ огромномъ количествѣ сновавшіе мимо, ихъ рѣчи. Я понялъ одно, что это былъ богатый, необыкновенно богатый, торговый и веселый городъ,-- такъ тутъ все блестѣло, такъ было оживленно. Огромныя, зеркальныя окна магазиновъ горѣли тысячами огней, желтыя полосы газоваго освѣщенія отражались на асфальтѣ тротуаровъ, по которымъ двигались цѣлыя толпы народу. Я пошелъ по одной изъ самыхъ большихъ, самыхъ оживленныхъ улицъ, на которой блѣдный, ровный свѣтъ электрическихъ фонарей еще ярче оттѣнялъ пятна ярко-желтаго газа. Вдругъ на улицѣ произошло необыкновенное смятеніе: между гулявшими толпами народа стали шмыгать мальчишки съ печатными листами бумаги и выкрикивать названія газетъ. Мнѣ казалось, что я понималъ языкъ, на которомъ говорили люди этого огромнаго города, я прислушивался къ говору людской толпы, похожей на ропотъ морскихъ волнъ и назойливому крику мальчишекъ, и чувствовалъ, что въ городѣ готовится что-то необыкновенно важное, какое-то событіе, имѣющее міровое значеніе, можетъ быть переворотъ. Толпы народа съ глухимъ, угрожающимъ шумомъ стекались изъ сосѣднихъ улицъ на эту главную и двигались все впередъ и впередъ. Надъ массой головъ возвышались знамена, флаги, значки и транспаранты съ изображеніемъ чьихъ-то лицъ и какихъ-то непонятныхъ воззваній.
   "Толпа подхватила меня и вынесла на какую-то площадь, слабо освѣщенную, почти темную, по сплошь залитую народомъ.
   "По срединѣ площади, по всей вѣроятности на какомъ нибудь помостѣ, то и дѣло появлялись фигуры ораторовъ. Люди о чемъ-то говорили, горячо и убѣдительно, какъ можно было заключить по ихъ жестамъ, но я ничего не слышалъ. И какъ ни убѣдительно говорили они, толпа тоже не хотѣла, а можетъ быть, за общимъ шумомъ и ревомъ, не могла ихъ слышать и ораторовъ точно кто сметалъ съ помоста,-- такъ неожиданно, быстро они исчезали, а на ихъ мѣсто появлялись новые.
   "Мнѣ надоѣло, мнѣ тяжело было это видѣть, я хотѣлъ уйти и не могъ, будучи сдавленъ живымъ, горячимъ кольцомъ человѣческихъ тѣлъ. Я долженъ былъ находиться здѣсь, и я стоялъ и смотрѣлъ. И вотъ я увидѣлъ, какъ на помостъ вошелъ человѣкъ, по виду пролетарій, въ потертомъ пальто и фуражкѣ, изъ-подъ которой падали на плечи длинные каштановые волосы. Онъ говорилъ, и хотя я былъ такъ далеко отъ этого человѣка, что онъ мнѣ былъ чуть виденъ, я слышалъ все, до одного слова... Онъ заговорилъ о равенствѣ и дружбѣ людей между собою, о любви къ ближнему, о всепрощеніи, о смиреніи. Его перебивали, ему не давали говорить, шикали, свистали, со всѣхъ сторонъ ему кричали, что то, о чемъ онъ говоритъ, давнымъ давно всѣмъ извѣстно, что современная этика опровергла всѣ его тезисы, что проповѣдь смиренія есть пропаганда тупого спокойствія и реакціи, что люди слишкомъ долго ждали обѣщанныхъ благъ, чтобы ждать еще, и что все то, о чемъ онъ говоритъ, брошено и даже забыто... Не смущаясь этими криками, онъ все говорилъ. Съ грозными кликами толпа сомкнулась вокругъ него, въ ярости поднялись отовсюду руки, и произошла страшная сцена побоища. Люди били другъ друга кулаками, ногами, палками, зонтиками, бросали другъ въ друга каменья, поднятые съ мостовой; схватившись за волосы и исцарапанные, избитые, окровавленные, падали подъ ноги бушевавшей толпы. Человѣкъ съ каштановыми волосами былъ давно въ ея власти. Истерзаннаго, избитаго, его водили по площади, со смѣхомъ показывали другъ другу и плевали на него.
   "-- Откажись, кричали ему,-- откажись отъ безумной мысли, что люди братья, только откажись и признай идею возмездія и мы оставимъ тебя.
   "Онъ молчалъ и его принимались позорить и бить снова. Чувство необычайной жалости къ этому человѣку стѣснило мнѣ грудь. Я приблизился къ нему, я сталъ подлѣ и, воспользовавшись моментомъ, когда вниманіе его мучителей было отвлечено появленіемъ на трибунѣ новаго оратора,-- я схватилъ этого человѣка за руку и потащилъ въ ближайшій переулокъ.
   "Тамъ было темно. Никто не преслѣдовалъ насъ. Я слышалъ, какъ въ нѣсколькихъ шагахъ отъ насъ, подобно океанскому приливу, гудѣла толпа, какъ снова возобновилось побоище, слышалъ удары палокъ, крики, стоны... Ужасъ объялъ меня. Я думалъ, что наступили послѣднія минуты міра. Прячась во мракѣ и сырости, подъ навѣсомъ подвальнаго подъѣзда какого-то дома и все время держа за руку (точно я боялся, что онъ уйдетъ отъ меня!) спасеннаго мною человѣка, я слышалъ, какъ со страшнымъ топотомъ лошадиныхъ копытъ и бряцаніемъ сабель пронесся ураганъ и крики и гудѣнье на площади слились въ ужасный ревъ...
   "Теперь имъ было не до насъ, несчастныхъ бѣглецовъ!
   "Я повернулъ голову къ человѣку съ каштановыми волосами, онъ взглянулъ на меня кроткими, лучистыми глазами... да, да, это были тѣ же кроткіе, лучистые глаза, то же лицо, и внутренній голосъ сказалъ мнѣ:
   "-- Ты вспомнилъ Меня?
   "Сердце мое упало, и вдругъ забилось шибко и радостно. Какое-то неземное блаженство охватило меня. Большаго счастья, большаго восторга быть не могло на землѣ, и послѣ того, что случилось, нужно было только умереть у Его ногъ,
   "И я проснулся..."
   Вельсановъ дописалъ послѣднюю строчку, откинулся на спинку стула и задумался... Маленькое окно его комнаты темнѣло. По коридору, изъ помѣщенія хозяевъ, тянуло запахомъ пригорѣлаго сала. Этотъ запахъ напомнилъ студенту, что скоро будетъ обѣдъ. Потомъ -- чай и сонъ, уже настоящій, реальный сонъ, вѣрнѣе всего -- безъ сновидѣній. Утромъ академія, лекціи, практическія занятія по анатоміи, скальпели, пинцеты, ножницы, гнилые трупы и трупный запахъ повсюду, даже въ складкахъ платья. А тамъ, дальше, сѣренькая жизнь врача, полковое общество, водка, карты...
   Что-то стукнуло. Въ дверяхъ стоялъ Пухлинъ.
   -- Я къ вамъ! сказалъ онъ, крѣпко сжимая руку Вельсанова и оскаливая бѣлые зубы,-- забылъ тогда... Ну, да все равно. Вы какъ-то говорили, что у васъ остались по наслѣдству отъ прежняго обитателя вашей комнаты записки по политической экономіи. Можете ссудить?
   -- Сдѣлайте одолженіе.
   Вельсановъ взялъ съ этажерки толстую кипу гектографированныхъ листовъ и подалъ товарищу.
   -- Послѣ экзаменовъ -- верну! сказалъ Пухлинъ, взвѣшивая на рукѣ кипу,-- вотъ тоже "наука!" жизнь безпрестанно, то и дѣло создаетъ новые законы, а мы все еще валяемъ по старымъ... А, вы это что? сочинительству предались?
   -- Ну, ужъ вы! Сонъ, знаете, видѣлъ очень того... интересный, взялъ и записалъ...
   -- Ахъ, опять сонъ? удавился Пухлинъ и протянулъ руку къ листу бумаги.-- Можно?
   -- Сдѣлайте одолженіе.
   Пухлинъ сталъ читать.
   -- Да! "Идея возмездія!" Не... д...дурно! многозначительно сказалъ онъ, кладя листъ на столъ,-- а знаете, удивительные иногда, бываютъ, сны! вотъ со мною то же... Вижу я на-дняхъ, что потерялся у меня какъ-то въ комнатѣ сапогъ. Нѣтъ одного сапога да и все, а нужно итти на репетицію, репетировать съ одной хорошенькой дамочкой водевиль! Начинаю рыться, искать -- нѣтъ нигдѣ! Доходитъ до того, что къ швейцару обращаюсь: "помоги, братецъ". А онъ мнѣ, знаете, старую калошу далъ, рваную, ужасъ, и притомъ преогромную. Я надѣлъ и думаю: какъ же я это пойду... Къ хорошенькой аристократической дамѣ пойду и стану репетировать въ этакой калошѣ! Премучительный сонъ, знаете! Проснулся весь въ испаринѣ, сердце такъ и колотится. Чортъ знаетъ, какіе бываютъ сны! Ну, до свиданья!
   Пухлинъ ушелъ. Оконце комнаты совсѣмъ потемнѣло, и вокругъ стало такъ темно, что съ трудомъ различались предметы. А Вельсановъ все сидѣлъ въ той же задумчивой позѣ, и думалъ:
   "Умереть во снѣ,-- какое блаженство!"
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru