Баранцевич Казимир Станиславович
Шурочка

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Казимир Баранцевич

Шурочка

   В передней робко звякнул звонок.
   -- Какой-то человек спрашивает вас! -- доложила кухарка, раскрывая дверь кабинета.
   -- Какой человек? Чего ему нужно? -- поднял голову Петр Иваныч.
   -- Не знаю! Спрашивает, дома ли барин!
   -- Да каков он из себя?
   -- Пожилой мужчина.
   -- Пожилой мужчина, пожилой мужчина! Сколько раз твердил, что нужно спрашивать фамилию... или карточку!
   Петр Иваныч прошелся несколько раз по кабинету и вышел в переднюю.
   Там стоял плотный, небольшого роста, старичок в потертом ватном пальто и вертел в руках фуражку.
   -- Что вам угодно? -- спросил Петр Иваныч.
   Ему показалось, что он видел где-то этого старичка, но где именно, он не мог припомнить. Он задумчиво смотрел на пальцы старичка, короткие, закорузлые, покрытые варом... Где-то он его видел!
   -- Александра Павловна приказала долго жить! -- сообщил старичок, усиленно вертя фуражку.
   -- Какая Александра Павловна? -- удивился Петр Иваныч.
   -- Александра Павловна... Воробьева!..
   -- Воробьева! Гм!
   Петр Иваныч стал соображать.
   -- На Садовой жила... я хозяин ихний... квартирный, то есть!..
   Точно что ударило Петра Иваныча. Теперь он вспомнил. Он вспомнил Шурочку, тоненькую подвижную блондинку с бледным прозрачным лицом, в бархатном голубом лифе, с эгреткой в белокурых волосах. Потом услужливая память представила ему образ той же Шурочки, но уже в другом виде: с исхудалым лицом, впалой грудью, в поношенном ситцевом платье. Был пасмурный зимний день. Петр Иваныч зашел случайно на Садовую в один из грязных, переполненных мелким людом, домов, по скользкой, грязной лестнице добрался до квартиры с изображением сапога на двери, где жила Шурочка, и застал ее уныло сидевшей в своей маленькой комнатке. Шурочка держалась бодро, шутя жаловалась на колотья в боку, но сухое покашливанье, худоба и землистый цвет лица указывали уже на начинавшуюся чахотку...
   Когда он уходил от Шурочки, -- двери на лестницу ему отворил этот самый старичок, и тогда-то он, совершенно случайно, заметил его коротенькие, облепленные варом пальцы, по которым узнал его теперь.
   -- Так Шурочка умерла? -- спросил Петр Иваныч, чувствуя некоторое смущение перед старичком. -- Гм! Так как же это?.. Кто же у ней теперь?..
   -- Сестры ейные... Обе сестры пришли. Раньше-то не ходили, потому... известно... Ну, а теперь, значит, пришли... Что уж там... Завтра хоронить...
   -- Завтра хоронить? Да...
   Петр Иваныч задумался.
   -- Послушайте, ведь у ней ничего нет... может быть, деньги нужны... на расходы... А? -- спросил он.
   Старичок приосанился и еще ожесточеннее принялся вертеть фуражку.
   -- To есть, как вам сказать... Ежели правду говорить, так за четыре месяца не плочено... за комнату-то... Да-с! Похоронить-то не на что! -- шепотом добавил старичок.
   -- Ну да, да... я понимаю! -- смущенно забормотал Петр Иваныч, запуская руку в боковой карман и вытаскивая бумажник. -- Теперь я могу только покуда, но я приду... непременно приду завтра и отдам вам за комнату... Будьте спокойны!.. Вот, пожалуйста...
   Он подал старичку пять рублей.
   -- Это уже я им... сестрам отдам! -- сказал тот, складывая и пряча бумажку.
   -- Да, да, конечно! Пожалуйста!
   -- Сегодня Александру Павловну в гроб будут класть! Придете? -- спросил старичок.
   -- Н... не знаю!.. Да, может быть... может быть, приду...
   -- Прощенья просим.
   Старичок, держа фуражку в руках, скрылся за дверью.

* * *

   Петр Иваныч поздно вечером вернулся домой. Он был у одного знакомого на журфиксе. Было довольно весело. Сперва, в соединенном обществе кавалеров и дам, поговорили о разных новостях дня, о вчерашнем концерте, о том, кто куда поедет нынешнее лето на дачу... Дамы слегка кокетничали и были милы, -- мужчины старались казаться остроумными. После ужина мужчины ушли курить в кабинет, и тут-то началось то, что обыкновенно происходит в исключительной компании мужчин. Заговорили о женщинах... Один из гостей рассказал пикантный анекдот, другой рассказал анекдот еще пикантнее, и дело дошло до того, что хозяин с некоторой тревогой на лице начал следить, не отворится ли как-нибудь нечаянно дверь. Под конец всем это прискучило. Пожилой господин начал серьезный разговор о "жертвах общественного темперамента".
   -- Господа, -- сказал он, -- обратите внимание на странную судьбу большинства этих "жертв"! Не говоря уже о том, что вся жизнь их полна всевозможных оскорблений и попраний человеческого достоинства, -- почти все они кончают трагически. Ревнивый ли друг задушит или пырнет ножом, или сама она отравится, или -- что сплошь и рядом -- преждевременно умрет от чахотки...
   -- Что же тут мудреного! -- заметил один из собеседников, считавшийся начитанным человеком. -- Природа мстит за насилие над собою, за попрание своих законов.
   -- Каких законов! Что вы, помилуйте! -- воскликнул другой. -- Разве у холодной, равнодушной ко всему природы может быть закон, чтобы, например, женщина...
   Завязался спор, которого Петр Иваныч, занятый своими мыслями, не слушал. При одном слове "чахотка", он вспомнил вдруг о Шурочке и о том, что сегодня ее должны были положить в гроб. А он, хорош, нечего сказать, совершенно забыл об этом и пошел в гости! "Даже как будто нарочно пошел, чтобы не присутствовать при тяжелой сцене, -- подумал Петр Иваныч, -- а между тем ведь не совсем же она мне чужая, эта Шурочка".

* * *

   Дома, ложась спать, он опять вспомнил о ней. В состоянии полубодрствования и сна, когда образы начинающегося сновидения перемешиваются с реальными представлениями действительности, когда у ясно видимого человеком края подушки, на которой покоится его голова, вдруг вырастают призраки сна, -- Шурочка вновь предстала пред ним в том самом виде, в каком он вспомнил ее утром. В голубом бархатном лифе, с эгреткой в белокурых волосах, она подошла к нему и слегка ударила его веером по руке.
   -- Пойдем танцевать! -- сказала она.
   -- Устал. Не хочется что-то! -- отвечал он.
   -- Глупости! Какой старичок!
   Он нехотя встал, взял ее под руку, и они пошли.
   Зала была залита электрическим светом, гремела музыка; едва касаясь паркета, пары носились в вальсе. И они закружились тоже.
   Она смеялась искренне, по-детски. Голубые глаза ее искрились весельем и негой, выбившаяся из-под шпилек прядка белокурых волос нежным прикосновением щекотала его щеку...
   -- Всегда бы так!.. Всю жизнь! -- шептала Шурочка. -- Милый, как я люблю тебя сегодня... Ты мой, да, неправда ли, ты мой сегодня!..
   -- Ты говоришь "всегда..." И тебе бы не надоело? -- спрашивал он.
   -- Нет! Музыка, танцы, веселье -- это моя жизнь!.. Мне кажется, будто я поднимаюсь от земли и лечу куда-то... Мне как хорошо! Я так счастлива, так люблю тебя!..
   Бедная, милая Шурочка! Больше ничего ей не нужно было. Всю жизнь свою она любила и хотела быть любимой. Она никогда не думала о будущем, не думала -- как существовать, чем жить... Одно время она жила очень прилично в небольшой, но роскошно обставленной, квартире. Петр Иваныч зашел к ней; она обрадовалась, не знала, как его принять. Она была так озабочена, желая, в простоте сердечной, угостить его чем-нибудь очень хорошим. Он любовался ею, как она, подобно веселой, маленькой птичке, порхала по комнатам, хлопотала об угощении, просила выпить то того, то другого вина, -- любовался и в то же время с болью в сердце думал, как все это непрочно, мимолетно, как скоро должна будет исчезнуть эта радость жизни...

* * *

   Утром Петр Иваныч отправился на Садовую. Он нарочно пошел пешком, шел медленно, как бы желая как-нибудь отсрочить предстоявшую ему неприятность встречи с покойницей.
   В темных, маленьких сенях, где белелась глазетовая крышка гроба, к нему подошел старичок-хозяин.
   -- Пожалуйте, пожалуйте! -- заговорил он. -- А я думал не придете... Извините, темно... Посветить бы...
   -- Ничего, ничего не беспокойтесь! -- пробормотал Петр Иваныч.
   -- Пожалуйте уж ко мне... в коморку... Покуда что... Дроги еще не приехали... Пожалуйте!..
   Петр Иваныч шагнул вслед за хозяином в крохотную комнату в одно тусклое окно, перед которым, на верстаке, лежали принадлежности сапожного ремесла.
   -- Присядьте пожалуйста, -- сказал старичок, -- извините, стул-то... Я сейчас!..
   Он обмахнул стул и подставил его гостю.
   -- Давно она была больна? -- спросил Петр Иваныч.
   -- Давненько... Надо быть, с год... Еще на прежней квартире. Ко мне-то переехала совсем хворая... Только все бродила... Удивительно!..
   -- Отчего же вы ко мне раньше не пришли... Ведь нужны были деньги?
   -- Не приходил-то? Раньше-то? Помилуйте, господин, как же я смел.
   -- Отчего? Я не понимаю.
   -- Не велела! Вот отчего!
   -- Кто? Она?
   -- Вот то-то и оно! Я как-то тут было заговорил. "У вас, говорю, Александра Павловна, знакомство большое. Отчего, говорю, не сходить, к тому, другому... может, и найдется добрая душа... поможет?" Так куда тебе. Рассердилась. "Не смейте, говорит, ходить, ни к кому не смейте. Я не хочу!" В последне-то время ух какая сердитая стала! Даже сестрам не приказывала говорить. Ну, уж это, думаю, матушка, как ты там хочешь, сердись не сердись, а родных-то оповестить нужно. Родных-то не оповестить, как же это... Это уж совсем нехорошо... Да опять же и средствий нет... Доктору-то сперва платили, а потом уж и платить перестали. Спасибо, добрый человек, так ходил!.. А лекарства, то да се... Ну, сходил, рассказал... Так и так, мол. Ну, сестры стали ходить... то одна, то другая придет... Тоже бедные... одна швейка, другая в услужении. Так вот мы и тянулись до самого до смертного часа...
   Старичок помолчал, свернул из махорки и клочка газетной бумаги папиросу, закурил и начал:
   -- Не верила ведь, что помрет, -- а ни-ни, ни за что не верила. Я, говорит, поправлюсь, жить буду. У меня, говорит, вот уже и кашель меньше стал! Жить-то как хотелось! А какое там!.. Мы только ледохода ждали. А вот он, ледоход-то, начался, и убралась, голубушка. Да! И как это случилось, что мы и не заметили. Я тут сижу, поковыриваю, -- одной женщине с нашего двора туфли мастерю, -- сестра на кухню вышла, что-то ей там понадобилось, приходит ан она...
   В сенях хлопнула дверь.
   -- Должно, дроги приехали! -- объявил хозяин, вставая.
   Петр Иваныч вышел вслед за ним. Из сеней дверь в другую комнату была открыта. Петр Иваныч тихонько заглянул.
   Комната была такая же крохотная, как у хозяина. Посередине стоял гроб, а в нем лежала исхудавшая Шурочка. Все в ней изменилось до неузнаваемости, остались только прежние роскошные волосы.
   В обострившихся чертах лица девушки не было прежнего, вакхического выражения; оно было торжественно-спокойно и строго, как будто Шурочка, только умирая, познала истинный смысл жизни и с этим сознанием отошла в лучший мир.
   У изголовья покойницы горели тонкие восковые свечи, и трепетные тени ложились на ее лицо.
   Около гроба стояли две уже немолодых девушки, не имевших никакого сходства с Шурочкой. Они подняли заплаканные глаза на Петра Иваныча, и та, которая была помоложе, потупилась.
   Появился старичок-хозяин. Он суетливо протискался к гробу, покрестился, поцеловал покойницу в лоб и задул свечи.
   Сестры стали прощаться тоже и заплакали в голос. Какие-то два человека принесли крышку и накрыли гроб.
   Петр Иваныч почувствовал, как что-то больно сдавило ему грудь. И снова воспоминания о Шурочке вихрем пронеслись в его голове...
   "Когда-то она была мне близка, а я даже не прощался с нею, -- с укором подумал он, -- но мне больно, мне стыдно за себя перед ней!.. Прости меня, бедная Шурочка!"

* * *

   Пара кляч под ветхой, раздувавшейся от ветра, попоной лениво тащила дроги. Возница апатично сидел на козлах, изредка помахивая кнутом. Прохожие снимали шапки и крестились. В воздухе кружились снежинки. Петр Иваныч шел за гробом Шурочки и думал о ней, о себе, о "жертвах общественного темперамента", о старичке-хозяине, который нес под мышкой какой-то узелок, и о том, что должно находится в этом узелке. Мысли Петра Иваныча были тоскливые и разбросанные.
   В церковь он не пошел, а сел на скамейку у ограды, курил, наблюдал воробьев, как они таскали соломинки и с задорным щебетаньем дрались друг с дружкой, слушал -- как каркали кружившиеся над церковным куполом вороны, и по-прежнему мысли его были тоскливые и разбросанные.
   Шурочку похоронили у самого забора. Когда над ее могилой вырос холм синеватой, вязкой глины, и все разошлись, -- Петр Иваныч еще долго стоял, посматривая на обнаженные деревья, шумевшие своими голыми верхушками, на груды почернелого снега, на проталинки, покрытые бурой, прошлогодней травой, и думал, что скоро наступит весна, что все воскреснет и обновится, кругом закипит новая жизнь, явится новая Шурочка, много явится их, а прежняя будет всеми забыта, и могила ее зарастет и обвалится...
   Уходя, он оглянулся еще раз и немного в стороне на скамейке перед чьей-то могилой увидел старичка-хозяина. На могильной плите был разостлан ситцевый платок, из которого старичок руками брал какую-то снедь и с аппетитом жевал. Тут же стояла пустая сороковка.
   Старичок поминал свою жилицу...
   

----------------------------------------------------------

   Источник текста: К. С. Баранцевич. Родные картинки. 17 рассказов. -- Москва, 1895.
   Исходник здесь: Фонарь. Иллюстрированный художественно-литературный журнал.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru