Lib.ru/Классика: Авсеенко Василий Григорьевич. Практический нигилизм

ПРАКТИЧЕСКІЙ НИГИЛИЗМЪ

Въ водоворотѣ, романъ въ трехъ частяхъ, А. Писемскаго. Москва 1872.

Подкопы, комедія въ пяти дѣйствіяхъ, А. Писемскаго. (Гражданинъ. 1873.)

Ваалъ, комедія въ четырехъ дѣйствіяхъ, А. Писемскаго. (Русскій Вѣстникъ. 1873.)

Художественная литература наша постоянно почерпала свое содержаніе въ наблюденіяхъ надъ общественною жизнью. Въ противоположность французскому роману, доктринерствующему надъ жизнью и ищущему въ ея явленіяхъ необыкновенныхъ положеній и искаженныхъ характеровъ, русскій романъ еще со временъ Пушкина постоянно стремился войти въ самую тѣсную связь съ ежедневною дѣйствительностью; творчество русскихъ художниковъ весьма въ слабой степени прибѣгаетъ къ содѣйствію воображенія, и обыкновенно питается анализомъ и наблюдательностью, предметомъ которыхъ всего чаще служатъ черты и явленія заурядной будничной жизни. Вмѣсто того чтобъ увлечь фантазію читателя богатствомъ вымысла, сложностью романической интриги, цѣльностью героическихъ характеровъ и яркостью драматическихъ положеній, талантливые русскіе писатели ставили себѣ задачею заинтересовать вниманіе читателя неподкрашеннымъ воспроизведеніемъ ежедневной дѣйствительности, тонкостью психологическаго анализа, обращеннаго на характеры по большей части заурядные, мягкостью красокъ, въ которыхъ постоянно преобладаетъ сѣроватый тонъ будничной жизни.

Общепринятое въ печати и въ обществѣ мнѣніе обыкновенно навязываетъ нашему роману англійское происхожденіе. Это не совсѣмъ справедливо, хотя родство нашей художественной литературы съ англійскою не подлежитъ никакому сомнѣнію, и вліяніе Вальтеръ-Скотта, Диккенса и Таккерея на нашихъ писателей вполнѣ очевидно. Но это явленіе никогда не управляло судьбами нашей литературы и никогда не было источникомъ вдохновенія нашихъ писателей, что неизбѣжно случилось бы при подражательномъ характерѣ литературы. Наши романисты не заимствовали у англійскихъ своихъ критическихъ и художественныхъ понятій, и только сошлись съ ними въ воззрѣніяхъ на задачи. Задачи эти были сознаны и указаны у насъ вполнѣ самостоятельно еще Пушкинымъ. Творецъ Евгенія Онѣгина и Капитанской дочки самъ заблуждался до извѣстной степени полагая что онъ подражаетъ то Байрону, то Валтеръ-Скотту; въ сущности, онъ творилъ совершенно самостоятельно, заимствуя вдохновеніе изъ тонкой художественной наблюдательности, обращенной исключительно на русскую жизнь, русскіе характеры и русскую общественность. Сближеніе произошло лишь въ общихъ понятіяхъ объ искусствѣ и его пріемахъ -- сближеніе которое можно найти между художниками всѣхъ временъ и народовъ стоящими на одномъ и томъ же уровнѣ художественнаго пониманія. Сходясь съ англійскими романистами въ воззрѣніяхъ на литературныя задачи, наши писатели тѣмъ не менѣе шли по слѣдамъ Пушкина, и трудились надъ разработкой нашей собственной, чисто-русской общественности. Они задаются разработкой такихъ явленій мимо которыхъ равнодушно проходитъ человѣкъ не одаренный тонко-развитымъ пониманіемъ жизни и души человѣческой, но въ которыхъ художникъ силою своего таланта провидитъ цѣлый міръ страстей, горя о радостей, великодушія и низости, драматической борьбы съ силою вещей или трагической безвыходности подъ гнетомъ исторически сложившихся условій. Не пытаясь дѣйствовать на массы блестящими парадоксами соціальныхъ ученій или яркими красками сказочной, искусственно-драматизованной жизни, русскіе писатели предпочитаютъ имѣть дѣло съ болѣе развитымъ кругомъ читателей и воспитательно дѣйствовать на общество художественною правдой изображеній. Согласно воззрѣніямъ перешедшимъ у насъ въ традицію, отъ беллетристики мы требуемъ прежде всего строгой жизненной правды, натуры, требуемъ чтобы писатель не выходилъ изъ сферы непосредственныхъ наблюденій надъ жизнью, не подгибалъ бы ее подъ соціальную доктрину, не олицетворялъ бы въ образахъ отвлеченной идеи, но въ самыхъ условіяхъ жизни, наблюдаемой художественно, искалъ бы естественной постановки общественныхъ вопросовъ. Наши писатели не стремятся, подобно Жоржъ-Санду или Гюго, разрѣшать соціальныя проблемы; они только изучаютъ эти проблемы параллельно съ тѣмъ какъ создаетъ ихъ сама жизнь, и потому-то видимъ мы что въ большинствѣ русскихъ романовъ, не чуждыхъ тенденціозности, общественный вопросъ обыкновенно только ставится, и почти никогда не разрѣшается. Еслибы сама жизнь была скора на разрѣшеніе возникающихъ въ ней вопросовъ, эти вопросы сходили бы съ очереди вслѣдъ за ихъ постановкой; но жизнь слиткомъ медленно вырабатываетъ свои рѣшенія, а предупреждать ее въ этомъ органическомъ процессѣ значитъ придумывать, дѣлать жизнь. Такое придумываніе, дѣланье жизни всегда было чуждо преданіямъ и направленію русской литературы, постоянно преслѣдовавшей близость къ дѣйствительности и гораздо болѣе цѣнившей непосредственный талантъ въ изображеніи того что есть чѣмъ самыя блестящія заключенія о томъ что можетъ и какъ должно быть. Отступленія отъ этихъ традиціонныхъ началъ русской беллетристики, представлявшія попытки къ доктринерскому построенію жизни и общественныхъ идеаловъ (въ родѣ пресловутаго въ свое время романа Что дѣлать), всегда были случайными явленіями въ русской литературѣ и бывали обязаны своимъ успѣхомъ постороннимъ и преходящимъ обстоятельствамъ.

Наша литература не богата положительными типами. Наши романисты не создаютъ героическихъ характеровъ какими богата европейская литература. Они ищутъ положительныхъ типовъ въ средѣ скромной и низменной, относясь большею частью отрицательно къ верхушкамъ жизни, къ ея блестящимъ представителямъ. Здѣсь не мѣсто входить въ разсмотрѣніе историческихъ и общественныхъ причинъ создавшихъ у насъ отрицательное отношеніе къ той жизни которою живутъ наши образованные классы. Довольно замѣтить что идеалъ добра и правды присущій нашимъ художникамъ и безъ котораго не можетъ обойтись ни одна литература, присутствуетъ въ ихъ произведеніяхъ какъ незримое отвлеченіе, какъ идея около которой группируется отрицательно наблюдаемая жизнь. У насъ не мало произведеній дѣйствительнымъ героемъ которыхъ является именно эта отвлеченная идея добра и правды, не олицетворенная въ живомъ образѣ.... Таково именно свойство большей части русскихъ художественныхъ талантовъ что они восходятъ къ идеалу путемъ отрицанія, понимая драматизмъ жизни именно въ этомъ сопоставленіи дѣйствительности съ отсутствующими идеаломъ, стоящимъ внѣ сцены дѣйствія.

Въ такомъ отрицательномъ отношеніи къ большинству русскихъ типовъ и къ большей части явленій русской жизни быть-можетъ лежитъ причина той тонкой, умной наблюдательности которою такъ обильно проникнуты талантливыя произведенія русской беллетристики. Жизнь наблюдаемая умнымъ человѣкомъ съ отрицательной точки зрѣнія должна представлять обильный матеріалъ для общественной сатиры и психологическаго анализа; художественное впечатлѣніе производимое творческимъ возсозданіемъ характеровъ и положеній усиливается тою здоровою пищей какую доставляетъ уму наблюдательность автора-сатирика, подмѣчающая въ людяхъ и явленіяхъ всякое уклоненіе отъ нормы указанной здравымъ смысломъ и чувствомъ правды и добра. Въ большинствѣ случаевъ, произведенія нашей художественной литературы заключаютъ въ себѣ весьма много

Ума холодныхъ наблюденій

И сердца горестныхъ замѣть --

и въ этомъ конечно состоитъ тайна ихъ воспитательнаго вліянія на общество, постоянно черпающаго изъ литературы значительную часть своего самопознанія.

Со временъ Евгенія Онѣгина, русскій романъ постоянно стремился отразить въ себѣ внутреннюю жизнь нашего общества, со всѣми волнующими его нравственными интересами. Вопреки распространенному въ современной печати мнѣнію будто художественная литература наша, занятая исключительно безпечальными жертвоприношеніями Аполлону, оставалась постоянно чуждою этомъ нравственнымъ интересамъ, ближайшее знакомство съ литературою послѣдняго двадцатипятилѣтія должно показать что нашъ романъ, при строго-художественной формѣ, всегда весьма близко подходитъ къ общественнымъ задачамъ времени и можетъ быть названъ общественнымъ романомъ по преимуществу. Соціальныя задачи возникавшія изъ нашего общественнаго положенія постоянно служили темою романамъ и повѣстямъ гг. Тургенева, Гончарова, Писемскаго, Достоевскаго. Общественныя темы разработанныя въ Обыкновенной Исторіи, въ Дворянскомъ Гнѣідѣ, въ Тысячѣ Душъ, были конечно ближе къ нашей дѣйствительности и сильнѣе дѣйствовали на общество въ воспитательномъ смыслѣ, чѣмъ теоретическія и часто безсодержательныя варіаціи на современныя темы въ тогдашнемъ Журнализмѣ.

Художественныя произведенія являющіяся въ послѣднее время свидѣтельствуютъ что беллетристика наша далеко еще не исчерпала своего общественнаго содержанія. Наблюденія надъ образованнымъ обществомъ, анализъ его движеній и стремленій, оцѣнка его нравственныхъ интересовъ, составляютъ тему наиболѣе замѣчательныхъ и талантливыхъ литературныхъ явленій послѣдняго времени. Между прочимъ, этой благодарной задачѣ обязаны своимъ содержаніемъ новѣйшія произведенія г. Писемскаго, которымъ мы намѣрены посвятить настоящую статью.

Талантъ г. Писемскаго давно уже направленъ на изученіе русскаго общества въ его современномъ положеніи; нѣсколько фазисовъ этого положенія уже отразились въ его романахъ съ замѣчательною яркостью изображенія и тонкою наблюдательностью умнаго художника-сатирика. Въ Тысячѣ Душъ Россія увидѣла полную и тщательную картину своей жизни наканунѣ великихъ преобразованій къ которымъ она готовилась. Внутренній смыслъ этой жизни былъ раскрытъ авторомъ съ силою таланта поразившею не только нашу, но и европейскую публику, когда она ознакомилась съ этимъ произведеніемъ по нѣмецкому переводу. Затѣмъ во Взбаломученномъ Морѣ г. Писемскій представилъ намъ оборотную сторону движенія охватившаго Россію въ періодъ реформъ -- внезапное пониженіе общественнаго уровня, упадокъ умственныхъ и нравственныхъ интересовъ, необузданное господство фразы, деспотизмъ лжи, прикрывающейся тѣмъ мишурнымъ декорумомъ который въ современной quasi-прогрессивной печати принято называть "освободительными идеями". Все это крупно и ярко отразилось въ романѣ г. Писемскаго, образовавъ дѣйствительно картину какого-то взбаломутившагося общественнаго океана, въ которомъ вся нечистота, поднятая волненіемъ съ глубокаго дна, всплыла на поверхность и замутила прежде тихія воды. Картина вышла безотрадная и отчасти односторонняя; авторъ далъ полную волю своему сатирическому направленію, которое въ этомъ произведеніи рѣшительно преобладаетъ надъ всѣми прочими сторонами художественнаго творчества. Но г. Писемскій и не обманывалъ себя насчетъ нѣкоторой односторонности данныхъ имъ изображеній; заканчивая свой романъ, онъ прощался съ читателемъ такими словами: "Пусть будущій историкъ со вниманіемъ и довѣріемъ прочтетъ наше сказаніе; мы представляемъ ему вѣрную, хотя и полную картину нравовъ нашего времени, и если въ ней не отразилась вся Россія, за то тщательно собрана вся ея ложь." "Не мы виноваты, говоритъ онъ ранѣе, что въ быту нашемъ много грубаго и чувственнаго; что такъ-называемая образованная толпа привыкла говорить фразы, привыкла или ничего не дѣлать или дѣлать вздоръ; что, не цѣня и не прислушиваясь къ нашей главной народной силѣ, здравому смыслу, она кидается на первый фосфорическій свѣтъ, гдѣ бы и откуда бы ни мелькнулъ онъ, и дѣтски вѣритъ что въ немъ вся сила и спасете!"

Отнесясь съ этимъ строгимъ приговоромъ къ общественному движенію шестидесятыхъ годовъ,-- приговоромъ оскорбившимъ такъ много самолюбій и возбудившимъ такъ много ненависти и Желчи,-- г. Писемскій какъ бы утратилъ вкусъ къ наблюденіямъ надъ современнымъ обществомъ, и въ слѣдующемъ своемъ романѣ: Люди сороковыхъ годовъ обратился къ предыдущей эпохѣ. Въ публикѣ, привыкшей находить въ беллетристикѣ отзвукъ страстей и интересовъ довлѣющихъ дневи, эта талантливая эпопея отошедшаго въ исторію періода не произвела большаго впечатлѣнія: читатели сожалѣли что авторъ обнаружившій такъ много ума и наблюдательности въ пониманіи интересовъ текущей минуты какъ бы отворачивается отъ плывущей на него жизни и становится въ сторонѣ отъ совершающагося предъ его глазами общественнаго движенія. Но уединеніе г. Писемскаго продолжалось не долго: вслѣдъ за Людьми сороковыхъ годовъ онъ печатаетъ новый романъ, Въ водоворотѣ, въ которомъ снова выступаетъ въ роли наблюдателя современной жизни, и въ которомъ ярко отраженъ послѣдній фазисъ нашего общественнаго положенія.

Этотъ новый фазисъ есть вмѣстѣ съ тѣмъ только дальнѣйшее развитіе того движенія которое дало содержаніе Взбаломученному Морю. Волненіе стихло, поднятая изъ нечистой глубины грязь нѣсколько осѣла на дно, но быстрота и безпорядочность недавняго теченія образовала водоворотъ, въ которомъ сшибаются, кружатся и тонутъ выброшенные на поверхность осадки взбаломученнаго моря. Въ сущности, оба романа изображаютъ, одинаково отрицательно, одно и то же явленіе, за которымъ усвоено наименованіе нигилизма, но разница въ обѣихъ картинахъ, раздѣленныхъ восьмилѣтнимъ промежуткомъ времени, весьма ощутительна, и самое явленіе представляется въ совершенно иномъ періодѣ развитія.

Нѣтъ сомнѣнія что нигилизмъ, какъ бы глубоко ни искали мы его корней въ русской жизни, вышелъ изъ литературныхъ кружковъ и изъ тѣхъ слоевъ нашего общества которые наиболѣе близки къ журнальнымъ движеніямъ. Общество весьма пассивно и лишь въ самой незначительной степени принимало участіе въ разработкѣ нигилистической доктрины; его роль была по преимуществу роль воспринимающая, между тѣмъ какъ лабораторія доктрины устроилась въ томъ подвижномъ наслоеніи литературнаго пролетаріата и полуобразованнаго мѣщанства которое никогда не имѣло живой связи съ болѣе глубокими общественными слоями. Въ первую эпоху нигилизма, существовали такъ-сказать спеціалисты нигилистическаго дѣла, не имѣвшіе никакой другой задачи и инаго занятія кромѣ разработки и проведенія въ собственную жизнь нигилистической доктрины. Образовался цѣлый классъ людей для которыхъ нигилизмъ получилъ значеніе профессіи. Они писали для журналовъ статьи исполненныя "отрицанія" и "освободительныхъ идей", устраивали фаланстеры и коммуны, вступали въ сношенія съ эмиграціей и сами пополняли ряды ея, заключали "гражданскіе браки", и все это не ради чего другаго, какъ во имя и во славу нигилизма. Если они имѣли при этомъ какія-либо житейскія, практическія профессіи, если они учились или учили въ заведеніяхъ, состояли въ военной или гражданской службѣ, то на все такое они взирали какъ на нѣчто побочное и неважное, дѣйствительнымъ же призваніемъ своимъ считали нигилистическую проповѣдь словомъ и дѣломъ. Эта категорія спеціалистовъ нигилистическаго дѣла, нигилистовъ по профессіи, прежде всего обратила на себя вниманіе нашихъ художниковъ-беллетристовъ, и типъ теоретическаго нигилиста весьма рельефно отразился въ извѣстныхъ романахъ первой половины шестидесятыхъ годовъ.

Затѣмъ наступила другая эпоха. Разработка нигилистической доктрины приведена была къ концу, и вмѣстѣ съ тѣмъ типъ нигилиста pur-sang, нигилиста по профессіи, утратилъ свою привлекательность и мало-по-малу сдѣлался довольно рѣдкимъ явленіемъ. Движеніе вступило во второй періодъ: отъ образовавшагося водоворота пошли круги, все шире и глубже захватывающіе воды нѣкогда взбаломученнаго, а нынѣ въ значительной степени улегшагося моря. Нигилистическія идеи стали проникать въ самое общество, причемъ естественно должны были утратить характеръ пропагандируемаго культа, столкнуться и смѣшаться съ другими обиходными идеями и понятіями. Если въ обществѣ стали рѣдко встрѣчаться нигилисты сдѣлавшіе изъ своей доктрины задачу жизни, профессію, религію, за то на каждомъ шагу начали попадаться люди совершенно безсознательно усвоившіе себѣ нѣкоторую часть нигилистическихъ воззрѣній и въ то же время не только не причисляющіе себя къ нигилистамъ, но даже искренно пугающіеся нигилизма въ его первоначальной, сконцетрированной формѣ. Въ смыслѣ послѣдовательности доктрины, эти люди конечно не выдерживаютъ ни малѣйшей критики; они случайно усваиваютъ себѣ кое-что изъ нигилистическаго міровоззрѣнія, обыкновенно наиболѣе подходящее ихъ личнымъ вкусамъ и обстоятельствамъ жизни, но это кое-что нисколько не мѣшаетъ имъ сохранять нѣкоторыя другія воззрѣнія, совершенно чуждыя нигилизму и могущія привести въ ужасъ чистаго нигилиста-теоретика. Послѣдніе сближаясь съ ними, обыкновенно кончаютъ тѣмъ что разрываютъ съ ними съ полнымъ презрѣніемъ къ ихъ непослѣдовательности и отсталости въ нѣкоторыхъ воззрѣніяхъ. Безсознательные, практическіе нигилисты чаще всего усваиваютъ себѣ только нигилистическую безпринципность, свободу отъ исторически сложившихся общественныхъ и нравственныхъ узъ, и затѣмъ отъ обстоятельствъ жизни и отъ условій личнаго характера зависитъ направить эту безпринципность въ ту или другую сторону. Чаще всего безсознательный нигилизмъ вырабатывается въ практической жизни въ обыкновенное мошенничество и умѣнье обдѣлывать дѣлишки внѣ всякой зависимости отъ какихъ-либо принциповъ; это самая многочисленная категорія людей среди которой нигилизмъ находитъ всегда обильнѣйшую жатву и наилучшимъ образомъ приготовленную почву. Здѣсь нѣтъ мѣста никакой борьбѣ воззрѣній, никакому сопротивленію со стороны человѣческой природы; мошенникъ принимаетъ нигилистическую безпринципность какъ нѣчто приходящееся ему совершенно по мѣркѣ, и въ душѣ даже презираетъ нигилиста теоретика какъ идеалиста. Но есть другія натуры, не лишенныя правъ на общественную симпатію, и для которыхъ усвоеніе нигилистическихъ воззрѣній имѣетъ часто вполнѣ трагическое значеніе. Эти люди, не настолько сильные смысломъ чтобы понять съ самаго начала всю ложь нигилистической доктрины, и для которыхъ нигилизмъ имѣетъ обаяніе новизны, съ ревностью прозелитовъ стремятся провести въ жизнь поспѣшно принятыя идеи, но жизнь могущественно противится насилію, и изъ этого сопротивленія возникаетъ внутренняя борьба, нерѣдко окончивающаяся катастрофой. Нигилистическій прозелитъ этой категоріи спѣшитъ разорвать съ исторически-сложившеюся вокругъ него жизнью, насилуетъ преданія и условія общества къ которому принадлежитъ по рожденію и воспитанію, насилуетъ собственныя привычки и (привязанности -- но жизнь и человѣческая природа на каждомъ шагу ставятъ ему препятствія; отставъ отъ одного берега и не приставъ къ другому, онъ безпомощно бьется въ водоворотѣ, пока ходъ вещей не приноситъ насильственной развязки этой противоестественной борьбы съ самимъ собою.

Отраженіе нигилизма въ обществѣ, борьба исторически сложившихся основъ жизни и естественныхъ свойствъ чело" вѣческой природы съ нигилизмомъ въ его прямомъ значеніи, вотъ содержаніе послѣдняго романа г. Писемскаго. Въ этомъ смыслѣ мы и назвали его изображеніемъ нигилизма въ новомъ, сегодняшнемъ фазисѣ его развитія, и въ этомъ его главныя права на полное вниманіе общества и литературной критики.

Въ Москвѣ живетъ богатый князь Григоровъ, представитель старой родовитой фамиліи. Романъ застаетъ его уже во второмъ періодѣ жизни, когда онъ успѣлъ уже не только жениться, но и охладѣть къ женѣ, и когда онъ съ каждымъ днемъ все настойчивѣе чувствуетъ потребность явить въ себѣ человѣка нравственно возмужалаго и установившагося въ принципахъ и симпатіяхъ. Но внутренняя работа саморазвитія и самоопредѣленія у него постоянно отстаетъ отъ внѣшней торопливости жизни, остается позади черты нравственнаго совершеннолѣтія. Онъ, такъ-сказать, избралъ для себя извѣстное міровоззрѣніе, но оно далеко еще не вошло ему въ плоть и въ кровь, не сжилось съ его натурою. Нигилизмъ плѣнилъ его новизною формъ, и онъ искренно, съ увлеченіемъ считаетъ себя его адептомъ, но въ этихъ новыхъ формахъ онъ постоянно чувствуетъ себя неловко, и самые рѣшительные поступки его носятъ на себѣ характеръ нравственнаго насилія совершаемаго ради послѣдовательности принципа, внѣ природныхъ, непосредственныхъ побужденій, внѣ внутренней потребности. Нравственно, онъ еще стоитъ на распутій жизни, отставъ отъ одного берега и не приставъ къ другому, въ состояніи двойственности, которую самъ мучительно сознаетъ въ себѣ стараясь оправдать ее условіями времени и воспитанія: "Суть-то тутъ въ томъ, говоритъ онъ однажды своему пріятелю, Маклакову, что мы двойственны: намъ и старой дороги жаль, и по новой смертельно идти хочется, и это явленіе чисто продуктъ нашего времени и нашего воспитанія." Самое обращеніе къ либеральнымъ и нигилистическимъ идеямъ совершилось въ немъ болѣе отрицательнымъ порядкомъ чѣмъ положительнымъ, болѣе вслѣдствіе сознанія несовершенствъ существующей дѣйствительности чѣмъ вслѣдствіе вѣры въ непогрѣшимость нигилистической доктрины и совершенство новаго міросозерцанія. Онъ настолько выше и развитѣе людей своего круга что чувствуетъ неправду и ложь укоренившіяся въ окружающей его средѣ, и ищетъ уйти отъ нея, не сознавая что внутренно онъ органически связанъ съ этою средой, и что такая связь могущественно заявитъ себя при болѣе рѣшительной попыткѣ отторгнуться отъ воспитавшей его жизни. Обстановка московскаго житья-бытья особенно давитъ его; онъ не находить въ Москвѣ съ кѣмъ бы подѣлиться накопившимися въ немъ идеями и сомнѣніями, и уѣзжаетъ въ Петербургъ на мѣсяцъ, на два, освѣжиться въ шумномъ движеніи столицы, въ которой онъ видитъ умственный центръ. "Впечатлительный и памятливый по натурѣ -- объясняетъ это поѣздки авторъ -- онъ всѣ явленія жизни, всѣ впечатлѣнія изъ книгъ, воспринималъ довольно живо, и разъ что усвоивъ, никогда уже не забывалъ того вполнѣ. Такимъ образомъ, съ теченіемъ времени у него накопилась въ душѣ масса идей, чувствованій; разъяснить все это и найти какую-нибудь путеводную вить для своихъ воззрѣній онъ жаждалъ неимовѣрно. Потолковать обо всемъ этомъ въ Москвѣ было рѣшительно не съ кѣмъ. Москва, какъ убѣдился князь по опыту, была въ этомъ отношеніи болото стоячее. Петербургъ казался ему гораздо болѣе подвижнымъ и развитымъ, и онъ стремился туда, знакомился съ разными литераторами, учеными, съ высшимъ и низшимъ чиновничествомъ, слушалъ ихъ, самъ имъ говорилъ, спорилъ съ ними, но увы! просвѣта предъ жадными очами его послѣ этихъ бесѣдъ нисколько не прибывало, и почти каждый разъ князь уѣзжалъ изъ Петербурга въ какомъ-то трагически-раздраженномъ состояніи; но черезъ полгода снова ѣхалъ туда." Послѣднее паломничество въ нигилистическую Мекку, на которомъ романъ застаетъ князя Григорова, окончательно разочаровало его: онъ увидѣлъ Петербургъ въ его дѣйствительномъ свѣтѣ, съ заѣдающимъ чиновничествомъ, канцелярскимъ либерализмомъ, пустотой и мелочностью характеровъ, сосредоточившихся на стяжаніи матеріальныхъ благъ и кичливости полупросвѣщенія. Оттуда пишетъ онъ къ героинѣ романа, Еленѣ Жиглинской, грустное письмо, изъ котораго мы позволимъ себѣ привести здѣсь существенную часть, такъ какъ оно очень ясно обрисовываетъ характеръ князя и то состояніе постоянныхъ колебаній и полусознательныхъ порываній въ какомъ онъ пребываетъ во все продолженіе романа:

"Никогда еще такъ не возмущалъ и не истерзывалъ меня офиціальный и чиновничій Петербургъ, какъ въ нынѣшній пріѣздъ мой. Какая огромная привычка выработана у всѣхъ этихъ господъ важничать, и какая подъ всѣмъ этимъ лежитъ пустота и даже мелочность и ничтожность характеровъ!... Мнѣ больше всѣхъ изъ нихъ противны ихъ лучшіе люди, ихъ передовые; и для этого-то сорта людей (кровью сердце обливается при этой мысли) отецъ готовилъ меня, а между тѣмъ онъ былъ, сколько я помню, человѣкъ не_% глупый, любилъ меня и конечно желалъ мнѣ добра. Понимая вѣроятно что въ Лицеѣ меня ничему порядочному не научатъ, онъ въ то же время зналъ что мнѣ оттуда дадутъ хорошій чинъ и хорошее мѣсто, а въ Россіи чиновничество до такой степени все заѣло, въ такой мѣрѣ покойнѣе, прочнѣе всего что родители обыкновенно лучше предпочитаютъ убить, недоразвить въ дѣтяхъ своихъ человѣка, но только чтобы сдѣлать изъ нихъ чиновника. Въ университетахъ нашихъ очень плохо учатъ, но тамъ есть какой-то научный залахъ; тамъ человѣкъ по крайней мѣрѣ монетъ усвоить нѣкоторые пріемы какъ потомъ образовать самого себя, но у насъ и того не было. Свѣтскія манеры, немножко музыки, немножко разврата на петербургскій ладъ и наконецъ безсмысленное либерально" чанье, что впрочемъ есть еще самое лучшее что преподано намъ тамъ. Грустнѣй всего что съ такимъ небогатымъ умственнымъ и нравственнымъ запасомъ пришлось жить и дѣйствовать въ очень трудное и переходное время. Вы совершенно справедливо какъ-то разъ говорили что нынче не только у насъ, но и въ европейскомъ обществѣ человѣку для того чтобъ онъ былъ не совершеннѣйшій пошлякъ и поступалъ хоть сколько-нибудь честно и цѣлесообразно приходится многое самому изучить и узнать. То что вошло въ насъ посредствомъ уха и указки изъ воспитывающей насъ среды видимо никуда не годится. Но чѣмъ замѣнить все это, что поставитъ вмѣсто этого? Естествознаніе, мнѣ кажется, лучше всего можетъ дать отвѣтъ въ этомъ случаѣ, потому что лучше всего можетъ познакомить человѣка съ самимъ собою; ибо онъ, что бы тамъ ни говорили, прежде всего животное. Высшія его потребности, смѣю думать, роскошь безъ которой онъ можетъ и обойтись; доказательствомъ служатъ дикари, у которыхъ духовнаго только и есть что религія да кой-какія пѣсни."

Уже изъ этого письма читатель видитъ что князь Григоровъ вовсе не убѣжденный нигилистъ и вмѣстѣ съ тѣмъ не вполнѣ умный человѣкъ, потому что въ противномъ случаѣ онъ не сталъ бы искать въ естествознаніи отвѣта на вопросъ чисто нравственнаго и соціальнаго характера, не сталъ бы искать доказательства преобладанія животнаго элемента въ человѣческой природѣ въ томъ состояніи дикости которое даже по нигилистической теоріи есть лишь точка отправленія для прогресса человѣческихъ обществъ. Сомнѣніе и неувѣренность слышатся даже въ этомъ авторитетномъ увѣреніи что человѣкъ есть прежде всего животное, и что высшія потребности его только роскошь безъ которой можно и обойтись: читатель чувствуетъ что князь въ этомъ случаѣ только модничаетъ, и что подъ матеріалистическою маской въ немъ скрывается едва ли не идеалистъ, для котораго рѣшительно невозможно обойтись безъ презираемыхъ "высшихъ потребностей". И дѣйствительно, авторъ нѣкоторыми замѣчаніями своими вполнѣ подтверждаетъ сомнѣнія возникающія въ читателѣ при чтеніи вышеприведеннаго письма. Онъ объясняетъ что князь не хотѣлъ являться предъ Еленой "какимъ-то неопредѣленнымъ человѣкомъ, и желалъ лучше чтобъ она всѣ дѣла въ немъ окончательно сформировавшагося матеріалиста". Въ другомъ мѣстѣ авторъ еще яснѣе опредѣляетъ эту черту въ натурѣ князя, подмѣчая ее въ отношеніяхъ его къ любимой имъ дѣвушкѣ. "Исторія любви подвигалась весьма медленно, говоритъ г. Писемскій. Дѣло въ томъ что какъ князь ни старался представить изъ себя матеріалиста, но въ сущности онъ былъ больше идеалистъ, и хоть по своимъ убѣжденіямъ твердо былъ увѣренъ что однихъ только нравственныхъ отношеній между двумя любящимися полами не можетъ и не должно существовать, и хоть вмѣстѣ съ тѣмъ зналъ даже что и Елена точно такъ же это понимаетъ, но сказать ей о томъ прямо у него никакъ не хватало духу, и ему казалось что онѣ все-таки оскорбитъ и унизитъ ее этимъ." Такимъ- образомъ даже изъ первоначальной постановки этого весьма не рѣдкаго въ наше время характера совершенно ясно что нигилизмъ и матеріализмъ князя есть результатъ нѣкотораго нравственнаго насилія, что новые принципы приходятся князю поперекъ прирожденныхъ ему чувствованій и понятій. Въ отношеніяхъ къ двумъ женщинамъ, между которыми поставила князя судьба, Эта черта его характера должна была сдѣлаться роковою -- завязать и развязать драму его жизни.

Романъ застаетъ князя, какъ мы уже сказали, женатымъ. женился онъ по страсти, въ очень молодые годы, на хорошенькой дочери "нѣкоего изъ Нѣмцевъ горнаго генерала", плѣнившей его своею превосходною игрой на фортепіано, голубыми какъ небо глазами и льно-подобными волосами. Никакой дальнѣйшей разумной причины къ этому сближенію не было, и полное несходство характеровъ брачной четы не замедлило обнаружиться. Княгиня была женщина о которой развязная кузина князя Анна Юрьевна, одинъ изъ самыхъ яркихъ типовъ въ романѣ, иначе не выражается какъ называя ее une personne très apathique. Воспитанная въ скромномъ и добропорядочномъ нѣмецкомъ семействѣ, она вся находится подъ тяготѣніемъ тѣхъ семейныхъ и общественныхъ преданій которыя князю кажутся пошлыми и предразсудочными. Она невинна какъ голубица, преисполнена къ личности и положенію мужа безпредѣльнаго благоговѣнія, и совершенно равнодушна къ его умственнымъ и политическимъ интересамъ. На другой день послѣ свадьбы, мужъ сталъ читать ей оду Пушкина о свободѣ; "потомъ сталъ ей толковать о русскомъ мужикѣ, его высокихъ достоинствахъ; объяснялъ, наконецъ, что міръ ждетъ соціальныхъ переворотовъ, что такъ жить нельзя, что всѣ порядочные люди задыхаются въ современныхъ формахъ общества; изъ всего этого княгиня почти ничего не понимала настоящимъ образомъ и полагала что князь просто фантазируетъ по молодости своихъ лѣтъ (она была почти ровесница съ нимъ). Будь князь понастойчивѣй, онъ можетъ-быть успѣлъ бы втолковать ей и привить свои убѣжденія, или по крайней мѣрѣ она стала бы притворяться что раздѣляетъ ихъ; но князь, какъ и съ большею частью молодыхъ людей это бываетъ, сразу же разочаровался въ своей супругѣ, отвернулся отъ нея умственно и не сталъ ни слова говорить съ ней о томъ что составляло его суть, такъ что съ этой стороны княгиня почти не знала его, и видѣла только что онъ знакомится съ какими-то странными людьми и Богъ знаетъ какія иногда странныя вещи говоритъ." Князь, замѣтивъ что нравственная и умственная связь его съ княгиней порвалась въ первые же дни ихъ совмѣстной жизни, "со своею молодою женой уѣхалъ въ деревню и хлопоталъ единственно о томъ чтобы взять съ собою превосходнѣйшую рояль". Музыка однако не наполнила всей образовавшейся внутри его пустоты: онъ сдѣлался мировымъ посредникомъ и принялся искреннѣйшимъ образомъ хлопотать о народѣ. "Въ концѣ концовъ однако, заключаетъ авторъ, музыка, народъ и деревня, принаскучили ему, и онъ уѣхалъ съ женой за границу, гдѣ прямо направился въ Лондонъ, сошелся, говорятъ, тамъ очень близко съ русскими эмигрантами; но потомъ вдругъ почему-то уѣхалъ изъ Лондона, вернулся въ Россію и поселился въ Москвѣ. Здѣсь онъ на первыхъ порахъ замѣтно старался сблизиться съ учеными и литераторами, но послѣднее время и того не сталъ дѣлать, и нѣкоторые изъ родныхъ князя, посѣщавшіе иногда княгиню, говорили что князь все читаешь теперь."

Неудавшійся романъ съ княгиней вѣроятно и былъ бы единственнымъ романомъ въ жизни князя Григорова еслибы судьба не столкнула его съ женщиной представлявшею совершенную противоположность его женѣ. Въ томъ кругѣ къ которому князь принадлежалъ по своему происхожденію, онъ встрѣчалъ въ женщинахъ постоянное равнодушіе къ волновавшимъ его умственнымъ и соціальнымъ интересамъ, то-есть къ тому чѣмъ наиболѣе дорожилъ онъ въ своемъ усердіи прозелита и съ чѣмъ онъ былъ связанъ самыми чуткими струнами своей организаціи. Чтобы могущественно затронуть эти струны, надо было встрѣтиться съ нимъ женщинѣ которая подавила бы его напряженіемъ своей политической экзальтаціи, которая раздѣлила бы съ нимъ его общественныя симпатіи и антипатіи, которая полюбила бы въ немъ не князя и не человѣка, а свободно-мыслящее существо.

Такую женщину князь нашелъ въ Еленѣ. Это одинъ изъ самыхъ крупныхъ и опредѣленныхъ, хотя далеко не симпатичныхъ типовъ въ романѣ г. Писемскаго, и для изученія того общественнаго водоворота который изображенъ въ романѣ, намъ необходимо тщательно въ него всмотрѣться.

Елена Жиглинская является читателю съ характеромъ вполнѣ сформировавшимся и съ самымъ опредѣленнымъ воззрѣніемъ на міръ. Въ противоположность князю, который только воспринимаетъ нигилистическія вѣянія заносимыя въ его среду извнѣ, Елена стоитъ у самаго источника нигилизма, представляетъ собою такъ-сказать нигилизмъ активный, пропагандирующій, нигилизмъ шестидесятыхъ годовъ. Условія самого рожденія и воспитанія ея сложились такимъ образомъ что скорѣе всего могли выработать изъ нея нигилистку pur sang. Полу-Полька по происхожденію, она въ самой крови своей носитъ ненависть къ Русскому государству. Мать ея авантюристка дурнаго тона, не только не могла привить ей никакихъ нравственныхъ началъ, но умѣла внушить ей полное недовѣріе къ семейнымъ узамъ. Послѣ неудачнаго исхода различныхъ авантюръ наполнившихъ жизнь Mme Жиглинской, Елена была отдана въ одно благотворительное учебное заведеніе, откуда приходила домой только по праздникамъ.

"Чѣмъ дальше дѣвочка училась тамъ, чѣмъ дальше и дальше шло ея воспитаніе, тѣмъ какъ-то суше и непривѣтливѣй становилась она къ матери, и почти съ гнѣвомъ, который едва доставало у нея силъ скрывать, относилась къ образу ея жизни и вообще ко всѣмъ ея понятіямъ. По мнѣнію матери, напримѣръ, ничего не стоило поголодать дня два, посидѣть въ холоду, лишь бы только жить въ нарядной, просторной квартирѣ, и имѣть потомъ возможность выѣхать въ театръ или на гулянье. Дочь же говорила что человѣку нужна только небольшая комната, съ потребнымъ количествомъ чистаго воздуха (и тутъ она даже съ точностью опредѣляла это количество), нуженъ кусокъ здоровой пищи (и тутъ она опять-таки назначала съ точностью сколько именно пищи) и наконецъ умная книга. По выходѣ изъ училища, дочь объявила матери что она ничѣмъ не будетъ ее стѣснять и пойдетъ въ гувернантки, и дѣйствительно ушла; но черезъ мѣсяцъ же возвратилась къ ней говоря что частныхъ мѣстъ она больше брать не будетъ, потому что въ этомъ положеніи надобно сдѣлаться или рабою, служанкою какой-либо госпожи, или предметомъ страсти какого-нибудь господина, а что она пріищетъ себѣ лучше казенное или общественное мѣсто и будетъ на немъ работать. Во всѣхъ этихъ планахъ дочери питаться своими трудами мать очень мало понимала и гораздо больше бы желала чтобъ она вышла замужъ за человѣка съ обезпеченнымъ состояніемъ, или, если этого не случится, она, пожалуй, не прочь бы была согласиться и на другое, зная по многимъ примѣрамъ что въ этомъ положеніи живутъ иногда гораздо лучше, чѣмъ замужемъ.... Жизнь исполненная разнаго рода авантюръ немножко черезчуръ низко снизвела нравственный уровень госпожи Жиглинской!"

Среди этой безрадостной обстановки, Елена, подобно многимъ мечтательнымъ и экзальтированнымъ натурамъ, почти съ наслажденіемъ питала въ себѣ горечь и раздраженіе. Малѣйшая неудача въ жизни, иногда просто капризное нерасположеніе духа, разжигали въ ней всякій разъ озлобленное и мстительное чувство. "Ей мечтались заговоры, сходки въ подземельи, клятвы на кинжалахъ, и наконецъ даже позорная смерть на площади, посреди благословляющей втайнѣ толпы. Сравнивая свое настоящее положеніе съ тѣмъ котораго она Жаждала и рисовала въ своемъ воображеніи, Елена невольно припоминала стихотвореніе Лермонтова: Парусъ, и часто, ходя по огромнымъ и пустымъ комнатамъ княжескаго дома, она повторяла вслухъ и какимъ-то восторженнымъ голосомъ:

Подъ нимъ струя свѣтлѣй лазури,

Надъ нимъ лучъ солнца золотой,

А онъ, мятежный, ищетъ бури,

Какъ будто въ буряхъ есть покой!

Въ подобномъ состояніи духа она начинала враждовать даже съ книгами, съ тѣми самими книгами изъ которыхъ она почерпнула свое міровозрѣніе. "Читать, напримѣръ, она совсѣмъ перестала -- разказываетъ о ней въ одномъ мѣстѣ авторъ -- потому что читать какія-нибудь, очень можетъ-быть умныя вещи, но ничего не говорящія ея сердцу, она не хотѣла, а такого что бы прямо затрогивало ее не было подъ руками; кромѣ того, она думала: зачѣмъ читать? съ какою цѣлію? Чтобы только еще больше раздражать и волновать себя?.... Въ жизни Елена милліонной доли не видѣла осуществленія тому что говорили и что проповѣдывали ея любимыя книги...." А между тѣмъ, эта проповѣдь глубоко запала въ ея молодое, но рано озлобившееся сердце. "Я, еще бывши маленькимъ ребенкомъ, говоритъ она о себѣ,--

Чувствовала что этотъ порядокъ вещей который шелъ около меня невозможенъ, возмутителенъ! Всюду -- ложь, обманъ, господство какихъ-то почти дикихъ преданій!... Торжество всюду глупости, бездарности! Школа все это во мнѣ еще больше поддержала; тутъ я узнала, между прочимъ, разныя соціалистическія надежды и чаянія, и конечно всею душой устремилась къ нимъ какъ къ единственному просвѣту; но когда вышла изъ школы, я въ жизни намека даже не стала замѣчать къ осуществленію чего-нибудь подобнаго; старый порядокъ, я видѣла, стоитъ очень прочно и очень твердо, а бойцы бравшіеся разбивать его были такіе слабые, малочисленные, такъ что я начинала приходить въ отчаяніе. Это постоянное пребываніе въ очень неясномъ, но все-таки чего-то ожидающемъ состояніи мнѣ сдѣлалось наконецъ невыносимо: я почти готова была думать что разныя хорошія мысли и идеи -- сами по себѣ, а жизнь человѣческая -- сама по себѣ, въ которой только пошлость и гадость могутъ реализоваться, но встрѣча съ вами -- вотъ видите, какъ я откровенна -- согнала этотъ туманъ съ моихъ желаній и стремленій! Я воочію увидала мой идеалъ, къ которому должна была идти -- словомъ, я поняла что я -- Полька, и что прежде чѣмъ хлопотать мнѣ объ устройствѣ всего человѣчества, я должна отдать себя на службу моей несчастной родинѣ."

Когда Еленѣ отказали отъ мѣста начальницы школы, мстительное и озлобленное чувство ея выразилось съ такою необузданностью что князь усомнился даже не помѣшалась ли она. Онъ долженъ былъ выслушать отъ нея такія рѣчи:

"Если я умру теперь, что весьма возможно, то знайте что я унесла съ собою одно неудовлетворенное чувство, про которое еще Кочубей у Пушкина сказалъ: "есть третій кладъ -- святая месть, ее готовлюсь къ Богу снесть!" Меня вотъ въ этомъ письмѣ укоряютъ во вредномъ направленіи; но каково бы ни было мое направленіе, худо ли, хорошо ли оно, я говорила о немъ всегда только съ людьми которые и безъ меня такъ же думали какъ я думаю; значитъ, я не пропагандировала моихъ убѣжденій!... Напротивъ того, въ этой дурацкой школѣ глупыхъ дѣвчонокъ заставляла всегда твердѣйшимъ образомъ учить катихизисъ и разныя священныя исторіи, внушала имъ страхъ и уваженіе ко всевозможнымъ начальническимъ физіономіямъ; но меня все-таки выгнали, вышвырнули изъ службы, а потому теперь ужь извините: никакого другаго чувства у меня не будетъ къ моей родинѣ, кромѣ ненависти. Впрочемъ, я и по рожденію больше Полька чѣмъ Русская, и за все что теперь будетъ клониться къ погибели и злу вашей дорогой Россіи я буду хвататься какъ за драгоцѣнность, какъ за ароматъ какой-нибудь!"

Мы нѣсколько опередили ходъ романа, показавъ въ Еленѣ такія окончательныя черты которыя вполнѣ опредѣляютъ ея характеръ и выразились въ ней лишь послѣ цѣлаго ряда перипетій сопровождавшихъ ея сближеніе съ княземъ. Еслибъ она имѣла случай заявить эти черты въ самомъ началѣ своихъ отношеній къ князю, по всей вѣроятности этого сближенія вовсе не послѣдовало бы: до такой степени рѣзкости въ ея натурѣ и въ ея образѣ мыслей были враждебны всей природѣ князя. Встрѣтивъ въ первый разъ Елену, когда она, по совѣту одного изъ своихъ знакомыхъ, пришла къ нему просить какого-нибудь мѣста, князь увидѣлъ въ ней просто энергическую и умную дѣвушку съ новыми, сочувственными ему понятіями, желающую трудиться и быть независимою. Встрѣтить такую дѣвушку для князя, привыкшаго въ своемъ кругу находить въ женщинахъ укоренившіяся привязанности къ старому складу жизни и понятій, было пріятною неожиданностью. Онъ заинтересовался Еленой, познакомилъ ее съ своею женой и самъ сталъ посѣщать ее въ домѣ ея матери. Ближайшее знакомство съ нею, умныя и рѣзкія рѣчи ея, оттѣненныя тою нигилистическою пикантностью которая должна была особенно нравиться несовсѣмъ умному князю, скоро сдѣлали то что отношенія его къ Еленѣ перешли въ страстное увлеченіе. Старуха Жиглинская была въ восторгѣ отъ частыхъ посѣщеній князя, въ которомъ она цѣнила очень богатаго человѣка. Елену до глубины души возмущали прозрачные намеки матери на возможность попользоваться матеріальными щедротами влюбленнаго князя.... По этому предмету между ними часто происходили сцены, заставляющія читателя отчасти примириться съ несимпатичнымъ вообще характеромъ Елены. Исторія любви подвигалась однако медленно, вслѣдствіе сдержанности князя, который, какъ мы уже видѣли, исповѣдовалъ нигилистическую доктрину только умомъ, въ душѣ же сохранялъ много идеалистическаго. Особенный случай, разказанный авторомъ не безъ примѣси нѣкоторой, не совсѣмъ идущей къ дѣлу, циничности, бросилъ наконецъ Елену въ объятія князя, и она сдѣлалась его любовницей.

Почти съ самой этой минуты, въ существованіи князя начинается та роковая борьба усвоенныхъ внѣшнимъ образомъ идей съ неодолимою силой внутреннихъ потребностей натуры которая въ концѣ концовъ приводитъ его къ трагическому исходу. Создавъ, своими отношеніями къ Еленѣ, ненормальное положеніе, въ которомъ внезапно очутились и онъ, и Елена, и жена его, онъ ежеминутно чувствуетъ на себѣ непосильную тяжесіъ этого положенія, и хотя по образу мыслей своихъ (впрочемъ, можно ли говорить серіозно объ его образѣ мыслей?) старается не видѣть въ отношеніяхъ всѣхъ трехъ лицъ ничего неестественнаго и незаконнаго, но ненормальность этихъ отношеній сказывается на всякомъ шагу и создаетъ ежеминутныя затрудненія. Противорѣче усвоенныхъ идей съ естественными движеніями сердца и съ условіями жизни образуетъ въ существованіи всѣхъ трехъ заинтересованныхъ лицъ водоворотъ, къ которомъ они безпомощно кружатся, теряя всякую путеводную нить и переходя отъ одного неразчитаннаго шага къ другому, отъ противорѣчія къ противорѣчію, отъ неестественнаго поступка къ еще болѣе неестественному. Князь доходитъ до того что самъ перестаетъ понимать свое положеніе и обращается за разъясненіями даже къ лицамъ къ уму и нравственности которыхъ не имѣетъ никакого довѣрія. Онъ дѣлаетъ повѣреннымъ своей тайны нѣкоего петербургскаго барона Мингера, котораго самъ же почти призираетъ, и между ними происходитъ слѣдующій разговоръ, который не лишнимъ будетъ привести здѣсь:

"-- У меня тутъ въ нѣкоторомъ родѣ романъ затѣялся! началъ онъ (князь) какъ-то не вдругъ и постукивая нервно ногою.

"-- Романъ? съ кѣмъ же это? спросилъ баронъ.

"-- Съ дѣвушкой одной и очень хорошей.... отвѣчалъ князь, окончательно краснѣя въ лицѣ.

"-- Съ дѣвушкой даже? повторилъ баронъ;-- по какъ же княгиня на это смотритъ? прибавилъ онъ.

"-- Княгиня пока ничего, отвѣчалъ князь, дерзка голову потупленною, и хоть не смотрѣлъ въ это время пріятелю въ лицо, но очень хорошо чувствовалъ что оно имѣетъ не очень одобрительное выраженіе для него.

"-- Вы лучше другихъ знаете, продолжалъ князь, какъ бы желая оправдаться предъ барономъ,-- что женитьба моя была рѣшительно поступокъ сумашедшаго мальчишки, который не знаетъ зачѣмъ онъ женится и на комъ женится.

"Баронъ молчалъ.

"--Къ счастію, какъ и вы вѣроятно согласитесь, разъяснялъ князь,-- изъ княгини вышла женщина превосходная; я признаю въ ней самыя высокія нравственныя качества; ея счастіе, ея спокойствіе, ея здоровье дороже для меня собственнаго; но въ то же время какъ жену, какъ женщину, я не люблю ее больше....

"Баронъ при этомъ гордо поднялъ голову и вопросительно взглянулъ на пріятеля.

"--Но за что же именно вы разлюбили ее? спросилъ онъ его.

И самъ не знаю, отвѣчалъ князь.

"О причинахъ побудившихъ его разлюбить жену онъ не хотѣлъ открывать барону, опасаясь этимъ скомпрометтировать нѣкоторымъ образомъ княгиню.

"-- Ну, такъ какъ вы, мой милый Эдуардъ Ѳедоровичъ, заключилъ онъ,-- полагаете: виноватъ я или нѣтъ разлюбя, совершенно противъ моей воли, жену мою?

"-- Конечно виноваты, потому что зачѣмъ вы женились не узнавъ хорошенько дѣвушки, отвѣчалъ баронъ.

"-- Совершенно согласенъ, но въ таковой мѣрѣ виновата и княгиня: зачѣмъ она шла замужъ не узнавъ хорошенько человѣка?

"-- Но княгиня, однако, не разлюбила васъ?

"-- А я-то чѣмъ виноватъ что разлюбилъ ее? спросилъ князь.

"-- Тѣмъ что позволили себѣ разлюбить ее, отвѣчалъ баронъ, сдѣлавъ замѣтное удареніе на словѣ позволили.

"Князь усмѣхнулся при этомъ.

"-- Вы, мой милый Эдуардъ, отвѣчалъ онъ,-- вѣроятно не знаете что существуетъ довольно распространенное мнѣніе по которому полагаютъ что даже уголовныя преступленія,-- поймите вы, уголовныя!-- не должны быть вмѣняемы въ вину, а ужь въ дѣлѣ любви всякій французскій романъ вамъ докажетъ что человѣкъ ничего съ собою не подѣлаетъ.

"-- Но, однако, почему же вы спрашиваете меня: виноваты ли вы или нѣтъ? возразилъ ему съ усмѣшкою баронъ."

На это возраженіе князь, разумѣется, ничего не могъ отвѣтить: онъ внутренно почувствовалъ что лопалъ въ лживый кругъ идей изъ котораго нѣтъ выхода. Отказаться отъ этой лжи, которой онъ уже привыкъ поклоняться какъ откровенію новыхъ истинъ, возвратиться къ той исторической и нравственной правдѣ отъ которой отправляется человѣческое общество и человѣческая мораль, было свыше силъ его; ему оставалось только еще ниже подогнуть себя подъ эту ложь и дать еще большую напряженность тому нравственному насилію которое онъ уже сдѣлалъ надъ собою вступая въ кругъ идей органически чуждыхъ его природѣ. И въ самомъ дѣлѣ, съ этого времени ложь окончательно овладѣваетъ существованіемъ цѣлаго кружка людей составляющихъ дѣйствующій персоналъ романа, опутываетъ ихъ взаимныя отношенія и создаетъ самыя неестественныя положенія. Отдавшись однажды во власть этой доктринерствующей лжи, князь начинаетъ умственно желать чтобы жена его воспользовалась правомъ въ свою очередь полюбить кого-нибудь; говоримъ умственно, потому что каждый разъ когда въ душѣ князя загоралось подозрѣніе что симпатіи жены его обращаются на постороннее лицо, вся природа его возставала противъ проповѣдуемой имъ доктрины и въ крови загоралось ревнивое чувство. Измученная натянутыми отношеніями съ мужемъ и испуганная какъ бы онъ въ самомъ дѣлѣ не повѣрилъ сплетнѣ о ея близости къ барону, княгиня пишетъ къ мужу письмо, въ которомъ объясняетъ что баронъ для нея рѣшительно противенъ, и что если она позволила себѣ кокетничать съ нимъ, то потому что думала этимъ путемъ возвратить себѣ любовь мужа, "которая была, есть и будетъ всегда для меня дороже всего, и если вы дадите мнѣ ее снова, я сочту себя счастливѣйшимъ существомъ въ мірѣ". Письмо это разсѣяло ревнивыя подозрѣнія князя, но вмѣстѣ съ тѣмъ убѣдило его что жена все-таки любитъ его. Съ точки зрѣнія теоріи свободныхъ отношеній, такое обстоятельство сильно смутило князя, и онъ, какъ школьникъ не знающій какъ ему быть и не сознающій некрасивой стороны своего поступка, показалъ письмо жены нѣкоему Миклакову, съ которымъ даже не находился въ близкихъ отношеніяхъ, прося его объясниться за него съ княгиней и внушить ей разлюбить его, потому что онъ измѣнилъ ей. Князю при этомъ въ голову даже не приходитъ въ какое положеніе ставитъ онъ жену дѣлая совершенно постороннее лицо посредникомъ самыхъ интимныхъ семейныхъ отношеній. Микдаковъ возражаетъ что измѣна князя не заставитъ княгиню разлюбить его: чтобы женщина разлюбила мущину, лучше всего ей доказать что онъ дуракъ!

"-- Ну, докажите княгинѣ что я дуракъ; можно, полагаю, это?

"-- Можно, отвѣчалъ совершенно серіознымъ тономъ Микдаковъ,-- хорошо также ее увѣрить что вы и подлецъ!

"-- Увѣрьте ее что я и подлецъ! подхватилъ князь."

Происходитъ тягостная сцена, въ которой княгиня выслушиваетъ отъ посторонняго лица что мужъ ее не любитъ, и что ей тоже не слѣдуетъ и не зачто любить его. "Съ настоящей минуты она начала серіозно подумывать что въ самомъ дѣлѣ не лучше ли ей будетъ и не легче ли жить на свѣтѣ, если она разойдется съ княземъ и уѣдетъ навсегда въ Петербургъ къ своимъ роднымъ." Но такой исходъ былъ бы слиткомъ благоразуменъ для той атмосферы лжи которая образовалась вокругъ несчастной женщины. Князь, поджигаемый постоянными вспышками ревности со стороны Елены, которой присутствіе княгини не даетъ покою, замышляетъ выпроводить жену за границу, и для того чтобы разрывъ съ нею получилъ больше прочности, онъ опять не прочь подсунуть ей какой-нибудь сюжетъ для интриги. Атмосфера лжи начинаетъ оказывать свое вліяніе и на княгиню, и тутъ происходитъ очень странное и на первый разъ какъ бы нескладное, но весьма возможное и тонко подмѣченное явленіе. Наталкиваемая со всѣхъ сторонъ на интригу, оскорбляемая мужемъ, лишенная въ себѣ и внѣ себя всякой точки опоры, княгиня начинаетъ думать что упомянутый выше Миклаковъ въ самомъ дѣлѣ ей нравится, и что въ ея настоящемъ положеніи ей въ самомъ дѣлѣ ничего болѣе не остается какъ помѣстить свои привязанности внѣ брака. Оцѣпленіе неуловимыхъ, но ежедневныхъ случайностей и обстоятельствъ приводитъ къ тому что эта честнѣйшая и добродѣтельнѣйшая женщина, все еще беззавѣтно любящая мужа и рѣшительно неспособная принадлежать кому-нибудь кромѣ его, соглашается ѣхать за границу съ Миклаковымъ, краснѣя и почти не сознавая что она дѣлаетъ, рѣшается принять на себя двусмысленную роль развлекающейся въ сторонѣ отъ мужа авантюристки. Князь до такой степени отдается во власть опутавшихъ его ложныхъ отношеній что въ послѣдствіи поручаетъ попавшемуся ему подъ руку, лично ненавистному ему Жуквичу, проходимцу изъ польскихъ Жидковъ, сноситься съ какимъ-то парижскимъ пріятелемъ чтобъ узнать какъ поживаетъ за границей княгиня и все ли она продолжаетъ быть съ Миклаковымъ.

Въ этомъ дикомъ водоворотѣ, среди этой путаницы и тьмы фальшивыхъ отношеній навѣянныхъ съ вѣтру идей только одно лицо остается искренно и неизмѣнно вѣрнымъ себѣ. Это лицо -- Елена. Она чувствуетъ себя госпожею созданнаго ею ненормальнаго положенія; она не знаетъ никакихъ сдѣлокъ съ совѣстью, никакой борьбы, никакого насилія надъ своимъ чувствомъ, своею природой. въ этомъ воздухѣ, насквозь насыщенномъ ложью, она ощущаетъ себя совершенно привольно и ни на минуту не сомнѣвается въ своей безусловной правотѣ. То что затрудняетъ и смущаетъ другихъ, что бременитъ, напримѣръ, совѣсть князя и точить его сердце -- для нея не болѣе какъ предразсудокъ. Ей кажется совершенно естественнымъ что князь, полюбивъ ее, бросилъ жену; для нея существуетъ только вопросъ: какъ бы окончательно сбросить эту женщину съ дороги? Сама безусловно вѣрующая въ непогрѣшимость своей нигилистической догмы, она на каждомъ шагу ощущаетъ свое превосходство надъ окружающими ее людьми, еще не окаменѣвшими въ нигилистическихъ вѣрованіяхъ: это учитель распоряжающій учениками, спеціалистъ нигилистическаго дѣла между дилеттантами. Она почти съ гордостью несетъ свой свободомысленный вздоръ предъ внимательными слушателями, въ числѣ которыхъ есть даже ея непосредственное начальство. "Я буду держаться, проповѣдуетъ она въ княжеской гостиной,--

"моего опредѣленія что законы суть договоры, и вообразите, я родилась въ извѣстномъ государствѣ когда договоры эти уже были написаны и утверждены, но почему же я, вовсе не подписавшаяся къ нимъ. должна исполнять ихъ? Договоры обязательны только для тѣхъ кто лично ихъ призналъ. Даже и знать-то всѣхъ законовъ нельзя.

"-- Я согласенъ что нельзя знать всѣхъ законовъ въ подробностяхъ, сказалъ баронъ,-- но главные, я думаю, всѣ вообще знаютъ: кто же не знаетъ что воровство, убійство, есть преступленіе?

"--Положимъ даже что это преступленіе; но наказывать-то за него не слѣдуетъ! возразила Елена.

"-- Какъ не слѣдуетъ? спросилъ баронъ, откинувшись даже въ недоумѣніи на задокъ стула.

"Анна Юрьевна тоже взглянула на Елену не безъ удивленія.

"-- Не слѣдуетъ-съ! повторила она рѣшительно.

"-- Но какъ же однако, моя милая, дѣлать съ разными негодяями и преступниками? вмѣшалась въ разговоръ Анна Юрьевна, далеко не все понимавшая въ словахъ Елены и въ то же время весьма заинтересовавшаяся всѣмъ этимъ разговоромъ.

"--Да никакъ, потому что въ сущности преступниковъ нѣтъ! Они суть только видимое проявленіе дурно-устроеннаго общественнаго порядка, а измѣните вы этотъ порядокъ, и ихъ не будетъ!... Но положимъ даже что порядокъ этотъ очень хорошъ, и что все-таки находятся люди которые не хотятъ подчиняться этому порядку и стремятся выскочить изъ него, но и въ такомъ случаѣ они не виноваты, потому что, значитъ, у нихъ не нашлось въ головѣ рефлексовъ которые могли бы остановить ихъ въ томъ."

Въ другой разъ рѣчь зашла о княгинѣ Натальѣ Долгоруковой.

"-- По-моему, она очень, должно-быть, не далека была, проговорила Елена.

"Анна Юрьевна взглянула на нее вопросительно.

"-- Потому что, продолжаетъ Елена,-- какимъ же образомъ можно было до такой степени полюбить господина Долгорукова, человѣка весьма дурныхъ качествъ и свойствъ, какъ говоритъ намъ исторія, да и вообще кого изъ русскихъ князей стоитъ такъ полюбить?"

Уже изъ этихъ выдержекъ читатель можетъ заключить что такая прожженная нигилистка, какъ Елена, не задастъ себѣ труда задуматься надъ колоссальною фальшью и опутавшею весь сгруппировавшійся около нея кружокъ, и ни на минуту не усомнится въ себѣ. Напротивъ, чѣмъ болѣе въ окружающей ее обстановкѣ все становится вверхъ дномъ, тѣмъ привольнѣе чувствуетъ она себя. Развѣ призваніе ее не въ томъ именно заключается чтобы стремительнѣе замутить обуявшій русское общество водоворотъ, и развѣ внутренній міръ ея не пришелъ въ то усовершенствованное состояніе въ которомъ никакое естественное движеніе души, никакая потребность природы не могутъ заслонить торжествующей доктрины? Авторъ указываетъ одну второстепенную, но знаменательную черту. "Ребенка своего, говоритъ онъ, Елена страстно любила, но въ то же время посвятить ему всѣ дни и часы свои она не хотѣла, и находила это недостойнымъ всякой неглупой женщины." Разумѣется, обязанности матери должны были представляться ей чѣмъ-то очень буржуазнымъ и не соотвѣтствующимъ высотѣ развитія на которой она стояла. Самое рожденіе ребенка казалось ей только удобнымъ поводомъ къ экспериментамъ въ духѣ ея доктрины. Она, напримѣръ, сильно сопротивлялась убѣжденіямъ князя и Миклакова крестить его. По ея мнѣнію, не слѣдовало навязывать человѣку извѣстную религію въ томъ возрастѣ когда онъ не можетъ сдѣлать свободнаго выбора между исповѣданіями. Миклаковъ возражаетъ ей что по здравому смыслу слѣдуетъ окрестить ребенка въ религіи той страны въ которой предназначено ему жить и дѣйствовать, и пусть онъ самъ мѣняетъ ее послѣ если^ему этого пожелается. Елена замѣчаетъ что такъ было бы можетъ-быть и умнѣе, но никакъ не либеральнѣе, выдавая этимъ характеристическимъ возраженіемъ настоящую подкладку своей доктрины и своей пропаганды.

Въ самомъ дѣлѣ: умнѣе, но не либеральнѣе -- развѣ не выражается этимъ квинтэссенція всей лжи выработанной въ нигилистической лабораторіи и заражающей панургово стадо? Развѣ это не то самое что проповѣдуетъ, чѣмъ руководствуется тенденціозная печать, давно разорвавша- яся со здравымъ смысломъ и объявившая что для нея тенденція гораздо важнѣе ума и таланта? Развѣ не этимъ самымъ аргументируется всякая ложь, всякое искаженіе, всякая ломка человѣческаго смысла во имя тенденціи?

Умнѣе, но не либеральнѣе -- въ этомъ выразился и безпощадный приговоръ нигилистической доктрины надъ самою собой, и вмѣстѣ тупое упорство съ какимъ адепты этой доктрины будутъ продолжать свое дѣло вопреки всѣмъ убѣжденіямъ здраваго смысла. Когда говорятъ что поступятъ извѣстнымъ образомъ, хотя сознаютъ что это не будетъ умно, развѣ не выражаютъ этимъ что организмъ партіи пришелъ въ особаго рода окостенѣніе, противъ котораго никакіе разумные медикаменты не будутъ дѣйствительны?

Въ той сравнительно-ограниченной средѣ какую представляетъ содержаніе романа Въ водоворотѣ, ложь создавшая вышеприведенную формулу служитъ основою всей драмы и всѣхъ положеній. Князь Григоровъ очевидно едва ли не о каждомъ своемъ поступкѣ во глубинѣ своего сознанія долженъ сказать что онъ рѣшился на него потому что поступить иначе было бы "умнѣе, но не либеральное". Княгиня впадаетъ въ фальшивое положеніе конечно потому что въ умѣ ея наконецъ возникаетъ сомнѣніе въ превосходствѣ стараго здраваго смысла надъ модною безпринципностью. Люди живутъ и дѣйствуютъ какъ бы потерявъ всякую мѣру вещей, всякій критерій, подъ вліяніемъ роковаго убѣжденія что умъ и смыслъ сами по себѣ, а либеральная доктрина сама по себѣ, что руководиться умомъ опасно, потому что онъ монетъ разойтись съ либеральною идеей, а руководиться послѣднею безопасно, такъ какъ она приведетъ ко спасенію самаго глупаго человѣка... Вотъ въ чемъ самый тяжкій недугъ нашего времени и общества, заставляющій насъ безпомощно крутиться въ роковомъ водоворотѣ".

Обратимся однако къ роману.

Натянутыя отношенія въ какихъ находились князь, княгиня и Елена, постоянно угрожали взрывомъ. Какъ ни старался князь войти въ новый кругъ идей, въ крови и въ мозгу его еще кили чувства которыя самъ онъ охотно относилъ къ предразсудкамъ своего воспитанія, но которыя тѣмъ не менѣе обнаруживали свою естественную власть надъ нимъ. Онъ не могъ примириться съ мыслію что жена его воспользуется свободой такъ великодушно и либерально предоставляемою ей. Получивъ анонимное письмо извѣщавшее его о мнимой короткости княгини съ Миклаковымъ, онъ не въ силахъ бывъ скрыть отъ Елены причиненныхъ ему этимъ письмомъ страданій. Но Елена относилась къ такимъ движеніямъ князя какъ къ жалкой двойственности недоразвившагося субъекта, а на княгиню смотрѣла очень просто -- какъ на существо совершенно пожертвованное ея личности и ея доктринѣ.

"-- Ты имѣешь любовницу и жену, объясняла она князю:-- обѣихъ ихъ понемножку любишь и очень не желаешь чтобы которая-нибудь изъ нихъ измѣнила тебѣ!.. Словомъ, себя считаешь въ правѣ дѣлать все что тебѣ угодно, и крайне бываешь недоволенъ когда другіе вздумаютъ поступать тоже по своему усмотрѣнію.

"Князь, при такого рода опредѣленіи ему самого себя, покраснѣлъ въ лицѣ.

"-- Очень странно что ты такого человѣка позволила себѣ полюбить, сказалъ онъ.

"-- Ошиблась, больше ничего! пояснила ему Елена.-- Никакъ не ожидала чтобы люди опутанные самыми мелкими чувствами и предразсудками вздумали прикидываться людьми свободными отъ всего этого!... Свободными людьми -- легко сказать! воскликнула она,-- а надобно спросить вообще: много ли на свѣтѣ свободныхъ людей? Ихъ нужно считать единицами посреди сотней тысячъ -- это герои: они не только что не боятся измѣнъ женъ, но даже каторгъ и гильйотинъ, и мы съ вами, ваше сіятельство, никакъ ужь въ этотъ сортъ людей не годимся!"

Князь напоминаетъ ей что нельзя такъ легко разрывать отношенія между людьми связанными обязанностями къ ребенку.

"-- Въ отношеніи воспитанія вашего сына, возразила ему Елена, вы можете быть совершенно покойны и не трудиться наблюдать нисколько надъ его воспитаніемъ, потому что я убила бы сына моего изъ собственныхъ рукъ моихъ еслибъ увидѣла что онъ наслѣдовалъ нѣкоторыя ваши милыя убѣжденія!

"-- И ты искренно это говоришь? спросилъ ее князь, блѣднѣя весь въ лицѣ.

"-- Совершенно искренно, совершенно! отвѣчала Елена съ удареніемъ, и повидимому въ самомъ дѣлѣ искреннимъ голосомъ."

Съ этой первой серіозной размолвки Елена совершенно усомнилась въ либерализмѣ князя, и каждое новое обстоятельство только все болѣе убѣждало ее что она приняла его податливость къ воспріятію новыхъ идей за установившееся свободомысліе. Встрѣча съ Жуквичемъ, проходимцемъ самаго дурнаго сорта, выдававшимъ себя за политическаго дѣятеля и агента польской эмиграціи, только подлила масла въ огонь попиравшій Елену. Столкновенія съ княземъ стали случаться чаще и принимали все болѣе рѣзкій характеръ, пока Елена не убѣдилась окончательно что по натурѣ своей она на не любви, а политики'. Такимъ образомъ, мало-по-малу подготовлявшійся между ними разрывъ вспыхнулъ на политическомъ спорѣ, въ которомъ въ князѣ проснулось русское чувство.

Жуквичъ еще прежде встрѣчался съ княземъ, именно во время заграничнаго путешествія, когда князь въ Лондонѣ посѣщалъ польско-русскіе эмиграціонные кружки. Они тогда еще рѣзко разошлись между собою, вслѣдствіе патріотической вспышки которую князь не могъ сдержать въ себѣ и о которой Жуквичъ такимъ образомъ передалъ Еленѣ:

"Я же самъ, къ сожалѣнію, былъ виновникомъ тому что произошло... Былъ митингъ въ пользу Поляковъ въ одной тавернѣ. Возстаніе польское тѣмъ временемъ лишь началось... Я только прибылъ изъ Польши, и какъ живой свидѣтель, подъ вліяніемъ не остывшихъ впечатлѣній, сталъ разказывать о томъ какъ наши польскія дамы не совсѣмъ, монетъ, вѣжливо относятся къ русскимъ офицерамъ... какъ потомъ были захвачены въ казармахъ солдаты и всѣ уничтожены... Вдругъ князь, который былъ тутъ же, вскакиваетъ... Я передаю жь вамъ, нисколько не преувеличивая и не прикрашивая это событіе: онъ былъ блѣденъ какъ листъ бумаги! Голосъ его былъ голосъ звѣря разъяреннаго. "Если жь, говоритъ, вы такъ поступаете съ нашими ни въ чемъ невиноватыми солдатами, то клянусь вамъ честью что я самъ съ перваго жь изъ васъ сдеру съ живаго шкуру!" Всѣхъ это удивило: друзья князя стали было его уговаривать чтобъ онъ попросилъ извиненія у всѣхъ; онъ же и слушать не хочетъ и кричитъ: "пусть, говоритъ, идутъ со мной жь на дуэль кто обиженъ мною!"

Эпизодъ этотъ рѣшительно уронилъ князя во мнѣніи Елены. "-- Я требую сказать мнѣ, что ты за человѣкъ? обращается она къ нему."

"-- Ну, это, кажется, не тебѣ судить что я за человѣкъ! произнесъ князь не менѣе ея взбѣшенный:-- и хоть ты и говоришь что я притворный соціалистъ и демократъ, но въ этомъ совѣсть моя чиста: я сдѣлалъ гораздо больше чѣмъ всѣ твои другіе безштанные новаторы...

"-- Но что ты такое сдѣлалъ? что?... скажи!.. не унималась Елена.

"-- А вотъ что я сдѣлалъ! сказалъ сурово князь:-- хоть про себя говорить нельзя, но есть оскорбленія и униженія которыя заставляютъ человѣка забывать все... Я родился на свѣтъ облагодѣтельствованный настоящимъ порядкомъ вещей, но я изъ этого порядка не извлекъ для себя никакой личной выгоды; я не служилъ, я крестовъ и чиновъ никакихъ отъ правительства не получилъ, состояніе себѣ не скапливалъ, а напротивъ дѣлилъ его и буду еще дѣлить между многими какъ умѣю; семейное гнѣздо мое разрушилъ, и какъ ни тяжело мнѣ это было, сгубилъ и извратилъ судьбу добрѣйшей и преданнѣйшей мнѣ женщины... Но чтобы космополитомъ окончательно сдѣлаться и восторгаться тѣмъ какъ разные западные господа придутъ и будутъ душить и губить мое отечество, это... извините!... Я не стыдясь и не скрываясь говорю: я -- русскій человѣкъ съ головы до ногъ, и никто не смѣй во мнѣ тронуть этого чувства моего: я его не принесу въ жертву ни для какихъ высшихъ благъ человѣчества! "

Благородныя слова, къ сожалѣнію, скорѣе исходившія въ князѣ отъ движенія разбудораженной крови чѣмъ изъ сознательнаго убѣжденія. Воспитай въ себѣ князь это чувство въ болѣе зрѣлой формѣ, его прошедшее вѣроятно не стояло бы въ такомъ печальномъ противорѣчіи съ приведенными словами, и ему не понадобилось бы ни разрушать своего семейнаго гнѣзда, ни губить добрѣйшей и преданнѣйшей ему женщины.... Но въ томъ-то и несчастіе людей подобныхъ князю что имъ приходится, по собственному его выраженію, "жить и дѣйствовать въ очень трудное переходное время" со скуднымъ запасомъ установившихся убѣжденій и нравственныхъ рессурсовъ. Трудность перевиваемаго вами времени въ томъ именно и заключается что при утраченной вѣрѣ въ старые пути, при господствѣ тенденціозныхъ идей, возвеличиваемыхъ на мѣсто ума, дарованія и даже здраваго смысла, ординарные, средніе люди, рожденные идти въ табунѣ позади руководящихъ личностей, получаютъ страстную наклонность пролагатъ себѣ новые пути вовсе не имѣя къ тому достаточно нравственнаго запаса. Они утрачиваютъ то инстинктивное чувство скромности и сознанія своей ординарности которое при прежнихъ поколѣніяхъ одерживало ихъ въ предѣлахъ исторически установившихся нормъ Лизни. Прогрессивная формалистика, либеральничанье въ тенденціозномъ смыслѣ дерзко и открыто противопоставляются уму, таланту, знанію, здравому смыслу и рекомендуются какъ главнѣйшее и едва ли не единственное требованіе вѣка; но что же можетъ быть легче пріобрѣтено и усвоено какъ не тенденція? Для этого не только не требуется никакой умственной и нравственной мѣрки, но напротивъ, чѣмъ эта мѣрка меньше, короче, тѣмъ легче человѣкъ подчиняется извѣстной тенденціи, потому что ничто такъ не враждебно тенденціи какъ индивидуальность и самостоятельность въ какой бы то ни было формѣ.

Князь Гриторовъ есть одна изъ безчисленныхъ Жертвъ этого роковаго недуга нашего больнаго вѣка. Духъ времени говоритъ что для того чтобы стать выше своей среды не надо быть умнѣе другихъ, совершенно достаточно быть либеральнѣе другихъ. И вотъ разщекоченное этою приманкой самолюбіе начинаетъ безпокойно и стремительно дѣйствовать въ человѣкѣ, нисколько не справляясь о томъ имѣетъ ли такое поползновеніе подняться надъ уровнемъ среды какое-нибудь оправданіе въ умственныхъ рессурсахъ субъекта. Освѣдомившись что новая доктрина признаетъ совершеннаго человѣка только въ матеріалистѣ, князь всячески старается отрѣшиться отъ естественныхъ свойствъ своей натуры чтобы не показаться любимой имъ женщинѣ "какимъ-то неопредѣлившимся человѣкомъ". Онъ разрываетъ съ женою потому что не находитъ въ ней сочувствія своему образу мыслей, и старается увѣрить себя будто бы разлюбилъ ее какъ женщину, причемъ постоянныя вспышки ревности обличаютъ фальшивость этого увѣренія и свидѣтельствуютъ что охлажденіе его къ княгинѣ есть явленіе чисто головное. Онъ ѣдетъ въ Лондонъ на поклонъ русско-польской эмиграціи, жертвуетъ 400 тысячъ франковъ въ пользу угнетенныхъ Поляковъ,-- и грозится содрать съ нихъ шкуру какъ скоро они оскорбляютъ его національное чувство. Онъ сознаетъ свою вину предъ княгиней и ничѣмъ не умѣетъ ее загладить; предлагаетъ женѣ свободу полюбить другаго, и терзается при мысли что она можетъ въ самомъ дѣлѣ воспользоваться этимъ правомъ. Какая жалкая жизнь, какая скудость индивидуальнаго содержанія! Читатель почти становится на сторону Елены когда та разгадываетъ двойственность этой ординарной натуры, и признаетъ что она о. Она дѣйствительно ошиблась, и не въ князѣ только, а и въ себѣ самой, въ своемъ міросозерцаніи, въ своихъ поступкахъ, во всей этой жизни такъ нескладно сложившейся кругомъ нея.

Давно подготовлявшійся разрывъ происходитъ почти внезапно. Елена проситъ князя дать ей пятнадцать тысячъ для пособія польскимъ эмигрантамъ; князь рѣшительно отказываетъ ей въ томъ. У нея остается послѣдній рискованный рессурсъ:

"-- Хоть тебѣ и тяжело оказать помощь Полякамъ, что я отчасти понимаю, начала она,-- но ты долженъ пересилитъ себя, и сдѣлать это для меня, изъ любви своей ко мнѣ, и я въ этомъ случаѣ прямо ставлю испытаніе твоему чувству ко мнѣ: признаешь ты въ немъ силу и вліяніе надъ собой,-- я буду вѣрить ему; нѣтъ -- такъ ты и не говори мнѣ больше о немъ.

"-- Даже изъ любви къ тебѣ не могу этого сдѣлать! отвѣчалъ князь.

"-- Даже! ну смотри, не раскаивайся послѣ!... произнесла Елена."

На этотъ разъ ни одной искры человѣческаго чувства не прорвалось въ Еленѣ.

Мы не будемъ разказывать содержаніе послѣднихъ главъ романа; оно безъ сомнѣнія извѣстно читателямъ. Да для нашей задачи оно уже и исчерпано: путаница отношеній, водоворотъ нанесенныхъ съ вѣтру идей, доктринерство и безпринципность, составляющія физіологическій недугъ современнаго общества, выразились въ романѣ настолько что дальнѣйшая судьба дѣйствующихъ лицъ его не имѣетъ для нашей темы непосредственнаго значенія. Обратимъ вниманіе только на то что героиня романа, какъ бы въ насмѣшку надъ своимъ прошлымъ, надъ нравственною личностью своею, надъ всѣмъ кругомъ своихъ идей и убѣжденій, выходитъ замужъ за богатаго балбеса, самаго шутовскаго представителя той чуждой нравственныхъ и политическихъ интересовъ жизни къ которой Елена постоянно выражала полное презрѣніе и отвращеніе. Черта не лишенная знаменательности, потому что до извѣстной степени указываетъ отрицательную точку зрѣнія автора-сатирика на самое полное олицетвореніе такъ-называемыхъ "новыхъ" стремленій.

Мы задались въ этой статьѣ не литературнымъ разборомъ послѣднихъ произведеній г. Писемскаго, талантъ котораго не нуждается въ новой оцѣнкѣ, а наблюденіями надъ нашею современною общественностью, для которыхъ эти произведенія представляютъ весьма обильный матеріалъ. Наблюденія эти не привели насъ къ какому-нибудь утѣшительному заключенію. Романъ отразившій въ себѣ внутреннюю жизнь современнаго общества, со всею суммою его нравственныхъ и соціальныхъ интересовъ, представилъ это общество въ состояніи продолжающагося броженія, не обѣщающаго въ близкомъ будущемъ спасительнаго исхода.

Но мы видѣли покамѣстъ только одну сторону картины. Въ романѣ Въ водоворотъ, несмотря на отрицательное, сатирическое отношеніе автора къ героямъ разказа, на этихъ герояхъ все-таки лежитъ ореолъ извѣстной честности побужденій и порядочности личныхъ характеровъ. Это все-таки лучшіе представители той безразличной массы которая послѣ движенія шестидесятыхъ годовъ оказалась подъ пассивнымъ воздѣйствіемъ нигилистической доктрины. При антипатичныхъ сторонахъ въ характерѣ Елены, при безалаберности и нѣкоторомъ шутовствѣ князя Григорова, въ этихъ лицахъ все-таки присутствуетъ извѣстная нравственная щепетильность, заставляющая ихъ по крайней мѣрѣ предпочитать вопросы нравственнаго порядка чисто матеріальнымъ интересамъ. Но позади этихъ нигилистическихъ идеологовъ стоитъ большая общественная масса, уже окончательно чуждая всякихъ нравственныхъ задачъ, и въ которой внесенная движеніемъ шестидесятыхъ годовъ безпринципность выразилась въ совершенно иной формѣ, въ иныхъ примѣненіяхъ. Насколько извѣстное человѣческое дѣйствіе можетъ быть умнѣе, но не либеральнѣе настолько другое можетъ быть честнѣе, но не либеральнѣе. Если разъ либеральная идея поставлена какъ нѣчто абсолютное, не обязанное сообразоваться съ другими сторонами человѣческаго духа и морали -- рядъ практическихъ примѣненій вытекающихъ изъ такой постановки уже ничѣмъ не можетъ быть ограниченъ. Извѣстные нравственные принципы, даже вся сумма человѣческой морали, суть результатъ исторической жизни, историческихъ преданій; разъ отрицая эти преданія," эту исторически-сложившуюся жизнь, мы неизбѣжно приходимъ къ тому опасному смѣшенію понятій при которомъ провести твердую черту между моралью и предразсудкомъ становится очень затруднительно. Безпринципность имѣетъ то роковое свойство что она прежде всего и легче всего направляется къ устраненію нравственныхъ стѣсненій, при которыхъ человѣку неудобно проявлять свои низшіе инстинкты и вожделѣнія.

Что исподніе слои современнаго общества заражены въ опасной степени недугомъ безпринципности, почувствовалъ не одинъ г. Писемскій. Художественная литература, наиболѣе чуткая по всѣмъ общественнымъ явленіямъ и постоянно преслѣдующая свою цѣль: путемъ наблюденій и воспроизведенія содѣйствовать самосознанію общества -- въ послѣдніе годы дѣятельно разрабатываетъ этотъ соціально-нравственный мотивъ. Во всякомъ талантливомъ и содержательномъ беллетристическомъ произведеніи послѣдняго времени мы непремѣнно найдемъ это исполненное грусти и опасеній указаніе на отсутствіе въ жизни современнаго общества нравственныхъ идеаловъ, на пониженіе интеллектуальнаго уровня, на печальное преобладаніе матеріальныхъ, интересовъ. Послѣднія комедіи г. Писемскаго: Подкопы и Ваалъ представляютъ только новыя черты въ грустной картинѣ современнаго общественнаго паденія.

Въ комедіи Подкопы выведена на сцену та многочисленная петербургская среда существованіе которой тѣсно связано съ административными порядками и закулисными канцелярскими интригами. Это цѣлый замкнувшійся міръ, въ своей обособленности не чуждый самаго рѣшительнаго давленія на всѣ стороны нашего современнаго быта. Казалось бы что общаго между своеобразною, какъ бы специфическою жизнью этого міра и безпорядочными броженіями вошедшими въ нашу общественность изъ движенія шестидесятыхъ годовъ? А между тѣмъ, внимательный читатель очень осязательно чувствуетъ что та особаго рода безпринципность которая руководитъ дѣйствующими лицами комедіи тѣсно связана съ общею безпринципностью нашего времени, что она до извѣстной степени есть такой же результатъ явленій впервые отмѣченыхъ въ романѣ Взбаломученное море въ какой результатомъ этихъ явленій представляется фальшь и путаница отношеній изображенная въ Водоворотѣ. Отсутствіе нравственной узды, быстро усвоенная привычка относиться чрезвычайно легко къ нравственнымъ началамъ, которыхъ наше несовершеннолѣтнее сознаніе не умѣетъ отличать отъ предразсудковъ и въ особенности общее, почти инстинктивное сознаніе понизившагося уровня, общая увѣренность что въ наше время люди и принципы такъ шатки что церемониться съ ними нечего,-- вотъ незримая, но чувствуемая черта приводящая внутреннее содержаніе Подкоповъ въ связь съ общими явленіями времени. Въ воздухѣ носится чувство распущенности какое испытываетъ человѣкъ попавшій въ двусмысленное общество: все кругомъ какъ будто стоитъ ниже того уровня къ которому мы привыкли, поэтому нечѣмъ стѣсняться, нечего церемониться... Одна какъ бы посторонняя, но весьма знаменательная черта очень ясно обрисовываетъ измѣнившееся отношеніе стяжательныхъ и матеріальныхъ инстинктовъ въ обществѣ къ тому что въ этомъ самомъ обществѣ должно бы представлять высшіе нравственные интересы: въ Подкопахъ канцелярская интрига пользуется, какъ орудіемъ, журналистикой. Чиновникъ-фельетонистъ Шуберскій, типъ весьма не чуждый петербургской жизни, принимаетъ самое дѣятельное и неблаговидное участіе въ интригѣ составляющей содержаніе піесы. Присутствіе въ комедіи этого лица вовсе не случайное: оно отчасти объясняетъ ту наглость съ которою канцелярская интрига развивается почти на глазахъ у общества. Въ самомъ дѣлѣ: если печать, на половину свободная печать, эта представительница общественнаго мнѣнія и общественной совѣсти, запутана вмѣстѣ съ нами въ нашихъ эгоистическихъ дѣлишкахъ, можетъ ли страхъ общественнаго суда служить въ нашей дѣятельности задерживающимъ рефлексомъ? Неуваженіе къ печати, равняющееся не" уваженію къ живымъ общественнымъ силамъ, есть конечно одинъ изъ самыхъ дурныхъ показателей нашего времени... Припомнимъ что въ Ревизорѣ Гоголя уѣздные взяточники и самоуправцы исполнены къ щелкоперамъ самой искренней ненависти, но эта ненависть происходитъ изъ сознанія своей неправды предъ лицомъ людей которыхъ общественное положеніе не высоко, но которые стоятъ въ сторонѣ отъ нашихъ грязныхъ дѣдъ, и свою скромную долю не промѣняютъ на почетъ и благосостояніе чиновнаго лихоимца. Пусть читатель уяснитъ себѣ что для господъ Андатевскихъ, Мямлиныхъ, Янтарныхъ (дѣйствующія лица въ комедіи Подкопы), Шуберскій есть ближайшій и можетъ-быть единственно извѣстный представитель литературы и журналистики, что по его умственному и нравственному уровню они заключаютъ о принципахъ господствующихъ въ интеллигентныхъ кругахъ; какую же мѣрку вещей должны усвоить себѣ эти люди, съ какой стороны должно придти къ нимъ чуянье идеаловъ добра, правды, человѣчности?

Въ комедіи Ваалъ авторъ даетъ намъ созвать то же господство безприципности въ другой части современнаго общества, въ мірѣ коммерсантовъ и такъ-называемыхъ "новыхъ" дѣятелей, земцевъ, адвокатовъ и пр. Одно изъ лицъ этой комедіи, вольнопрактикующій адвокатъ Куницынъ, какъ бы съ намѣреніемъ выведенъ авторомъ въ роли показателя современной общественной совѣсти. Это человѣкъ рѣшительно не сознающій хорошо или дурно, честно или безчестно поступаетъ онъ во всякомъ данномъ случаѣ. Онъ самымъ наивнымъ образомъ разказываетъ какія гадости намѣренъ сдѣлать, и когда пріятель укоряетъ его зачѣмъ онъ взводитъ на себя всякія мерзости которыхъ даже и сдѣлать не способенъ, Куницынъ съ удивленіемъ возражаетъ ему: "Отчего не способенъ?... Непремѣнно сдѣлаю. Нынче, братъ, только тѣмъ людямъ и житье которые любятъ лазить въ чужіе карманы, а не пускать никого въ свой... Тутъ, смотришь, мошенникъ, тамъ плутъ, въ третьемъ мѣстѣ каналья, а живя посреди розъ, невольно примешь ихъ ароматъ." Эти слова не произвольно вложены авторомъ въ его уста: когда общество не видитъ впереди себя, надъ собою, никакого руководящаго начала, никакихъ идеаловъ, оно начинаетъ соразмѣряться съ своимъ собственнымъ среднимъ уровнемъ, стремится дѣлать то что дѣлаютъ другіе, искать руководства въ общепринятомъ. Мѣрка вещей укорачивается, и съ нею укорачивается уровень личности; является обиходная мораль, заимствуемая изъ ежедневной практики, въ силу того что "живя среди розъ, поневолѣ примешь ихъ ароматъ". Этотъ самый Куницынъ является къ нѣкоему капиталисту Бургмейеру выдать тайну женщины съ которой тотъ живетъ, и когда Бургмейеръ обѣщаеть поблагодарить его за это нѣкоторою суммою денегъ, Куницынъ радостно восклицаетъ: "Хорошо-съ, не дурно это!" -- Но тутъ же имъ овладѣваетъ сомнѣніе: "Только, знаете, не будетъ ли это похоже на то что какъ будто бы я продалъ вамъ эту госпожу вашу?" Бургмейеръ вскользь возражаетъ ему: "Гдѣ жъ вы ее продали? Вы, какъ сами это хорошо назвали, по чувству справедливости поступили такъ." -- "Конечно-съ... конечно!-- Восклицаетъ обрадованный такимъ объясненіемъ Куницынъ:-- говоря откровенно, я идучи къ вамъ смутно подумывалъ что не слѣдуетъ ли г. Бургмейеру заплатить мнѣ тысченку, другую, потому что, какъ тамъ ни придумывай, а я спасаю ему 600 тысячъ. Всякій человѣкъ, я скажу, такая мерзость и скверность!" Получивъ эти тысченку-другую, онъ изъ мгновеннаго великодушнаго побужденія употребляетъ ихъ чтобы сласти своего пріятеля Мировича, который живетъ съ женою Бургмейера и котораго Бургмейеръ собирается засадить въ тюрьму по векселю. Какое изо всего этого выходитъ нравственное безобразіе, Куницынъ рѣшительно не сознаетъ, такъ что Мировичъ принужденъ объяснить ему: "Послушай, Куницынъ, у тебя дѣйствительно, видно, нѣтъ въ головѣ никакого различія между честнымъ и безчестнымъ. Какъ тебѣ самому-то не совѣстно было принять эти деньги отъ Бургмейера, потому что ты этимъ теперь явно показалъ что продалъ ему любившую тебя женщину, а ты еще платишь этими деньгами за меня, любовника жены Бургмейера. Понимаешь-ли ты какое тутъ сплетеніе всевозможныхъ гадостей и мерзостей?" -- "Понимаю я! Извини братъ! говоритъ на это почти сквозь слезы Куницынъ.-- Что дѣлать, братецъ, очень ужъ я нанюхался розъ-то россійскихъ. Тамъ-сямъ, нюхнешь мошенниковъ-то, смотришь и самъ сбрендилъ!"

Авторъ заключаетъ эту піесу, съ содержаніемъ которой знакомы читатели Русскаго Вѣстника, слѣдующими горькими словами: "Прими, Ваалъ, еще двѣ новыя жертвы! мучь и терзай ихъ сердца и души, кровожадный богъ, въ своихъ огненныхъ когтяхъ! Скоро тебѣ всѣ поклонятся въ этотъ вѣкъ безъ идеаловъ, безъ чаяній и надеждъ, вѣкъ мѣдныхъ рублей и фальшивыхъ бумагъ!"

"Вѣкъ безъ идеаловъ, безъ чаяній и надеждъ" -- таковъ суровый приговоръ произнесенный авторомъ-сатирикомъ нашему времени. И это не случайная фраза, не одиночное, личное чувствованіе. Общая печаль людей сохранившихъ отъ предшествовавшей эпохи болѣе развитыя и глубокія, болѣе нравственныя требованія, заключается въ нестерпимомъ сознаніи безъидеальности нашего вѣка. Въ этомъ сознаніи задыхаются люди нѣсколько высшей организаціи, тогда какъ умы ординарные, средніе, пришедшіеся какъ разъ по мѣркѣ современному утилитаризму и безпринципности, видятъ въ нынѣшнемъ низкомъ уровнѣ идей и стремленій торжество раціонализма, будто бы составляющаго силу и славу дѣйствующаго поколѣнія. Если этимъ среднимъ умамъ случается подмѣчать въ интеллектуальномъ быту современнаго общества признаки упадка, пониженія уровня, они стараются объяснить это преходящее, по ихъ мнѣнію, явленіе случайными причинами, тщательно избѣгая сознаться что только присутствіе въ обществѣ извѣстныхъ идеаловъ можетъ поддержать его.

Намъ случалось въ предыдущихъ очеркахъ нашихъ останавливаться на тѣхъ господствующихъ воззрѣніяхъ современнаго журнализма которыя съ особенною послѣдовательностью проводятся г. Пыпинымъ въ его литературно-историческихъ статьяхъ въ Вѣстникѣ Европы. И на этотъ разъ также мы позволимъ себѣ небольшую ссылку на заключительную главу г. Пыпина къ его "характеристикамъ литературныхъ мнѣній", такъ какъ въ той главѣ авторъ вскользь касается вопроса относящагося къ предмету настоящей статьи.

"Если отъ тридцатыхъ и сороковыхъ годовъ, (говоритъ г. Пыпинъ) мы обратимся къ нашему собственному времени,--

черезъ промежутокъ въ тридцать и сорокъ лѣтъ, мы увидимъ какъ преждевременны были относительно большинства надежды на литературную и научную самобытность русскаго общества. Не только масса общества, но можно сказать большинство самой литературы слиткомъ далеки отъ сколько" нибудь серіознаго пониманія вещей, напротивъ,-- не говоря о той низменной литературѣ у которой нѣтъ никакого интереса кромѣ мелкаго прислужничества и денежной аферы, даже въ такихъ кружкахъ которые заявляютъ притязаніе на извѣстную самостоятельность, на извѣстную раціональность и послѣдовательность своего образа мыслей, господствуетъ такое рабское подчиненіе ходячимъ понятіямъ и ходячему разчету что смѣшно было бы говорить о присутствіи въ нихъ истинно-критическаго начала. Освѣжающія явленія возникаютъ изрѣдка въ нѣкоторыхъ отдѣльныхъ трудахъ, иногда приходятъ изъ иностранной литературы,-- но большинство наличной литературы относится къ нимъ съ тупымъ непониманіемъ и наглымъ гаерствомъ. Правда, не останавливается рядъ разнообразныхъ изученій историческихъ, экономическихъ и лр., продолжаетъ и возникаетъ вновь дѣятельная фактическая разработка общественной исторіи народнаго быта, -- и все это обѣщаетъ нѣкогда полезные результаты, но въ данную минуту еще мало оказываетъ дѣйствія на общественное мнѣніе массы. Современное положеніе литературы есть безспорно упадокъ. Правда многіе относятъ его причину только ко внѣшнимъ репрессивнымъ мѣрамъ, -- и ихъ вліянія невозможно не признать, -- но быстрое обѣднѣніе литературы въ общественно-критическомъ направленіи все-таки показываетъ какъ мало въ самомъ обществѣ тѣхъ живыхъ интересовъ сила и слабость которыхъ всегда отражается въ литературѣ..."

Со стороны г. Пыпина конечно очень смѣло высказать такое отрицательное мнѣніе о современной литературѣ послѣ того какъ всѣ предыдущія статьи его были направлены къ прославленію и возвеличенію журнализма нашихъ дней надъ литературой Пушкина и Гоголя. Въ самомъ дѣлѣ, если современное положеніе литературы есть безспорно упадокъ, если къ серіознымь литературнымъ явленіямъ большинство нынѣшней печати относится съ тупымъ непониманіемъ и наглымъ гаерствомъ, то въ чемъ же заключается великое значеніе "освободительныхъ идей" развитіе которыхъ послѣ Пушкина и Гоголя г. Пыпинъ такъ радостно привѣтствовалъ? Сравнивая просвѣтительное движеніе сороковыхъ годовъ съ журнальными требованіями нашего времени, г. Пыпинъ замѣчаетъ:

"Есть пункты различія, гдѣ люди сороковыхъ годовъ (то-есть люди тогдашнихъ просвѣтительныхъ понятій) уже не сходились съ новыми поколѣніями, гдѣ взгляды первыхъ могли не удовлетворять, могли казаться ошибочными и узкими даже и въ томъ случаѣ еслибы нисколько не отступили отъ своего первоначальнаго типа. Первые были больше идеалисты и отвлеченные либералы, когда вторые больше чувствовали реальныя стороны жизни, науки и искусства. Эта существенная разница весьма понятна. Первые начинали то дѣло которое продолжали вторые, и продолженіе естественно встрѣчало новыя стороны предмета, ближе опредѣляло прежнія, отъ вещей общихъ приходило къ частностямъ, отъ отвлеченныхъ, къ практическимъ. Съ другой стороны, измѣнилось направленіе европейской мысли, которая продолжала оказывать сильное вліяніе на содержаніе нашей образованности. Первые больше были подъ вліяніемъ отвлеченно-философскихъ, обще-историческихъ изученій, или встрѣчались съ ученіями соціальными въ ихъ самой крайней идеалистической формѣ у французскихъ соціалистовъ, которые могли дать только самыя общія черты своего отдаленнаго идеала. Вторые уже не видѣли безусловнаго господства отвлеченной философіи, и болѣе знакомы были уже съ ея послѣдними развитіями у лѣвой стороны гегеліанства, или съ новыми изслѣдованіями въ области естественной философіи; изученія историческія приняли болѣе широкій и положительный характеръ который представляла теперь сама европейская литература и который обнаруживался также и въ нашихъ собственныхъ изученіяхъ своего прошедшаго; политико-экономическія ученія новѣйшаго времени оставили почву отвлеченнаго соціализма, и говорили о достиженіи лучшаго устройства экономическихъ отношеній, уже не фантастическими, но въ дѣйствительности возможными средствами, напримѣръ извѣстными учрежденіями, развитіемъ по операціи внѣ государственной иниціативы или подъ его прямымъ вѣдѣніемъ, и т. д."

Итакъ, весь прогрессъ новаго времени, новыхъ поколѣній заключается; по сознанію самого г. Пыпина, въ томъ что литература и наука спустились съ вершинъ общихъ идей, отвлеченной философіи и идеалистическаго соціализма къ разработкѣ частныхъ, реальныхъ практическихъ сторонъ жизни, науки и искусства. Но вѣдь это и есть безпощадный приговоръ надъ нашимъ временемъ, это и есть самый рѣшительный показатель того жалкаго упадка къ которому пришли нравственные и интеллектуальные интересы современнаго общества. Мы смѣемся надъ отвлеченностью, надъ идеализмомъ предшествовавшихъ поколѣній, забывая что въ этой идеалистической отвлеченности жилъ дѣйствующій и творящій философскій духъ, создавшій европейскую культуру, европейскій гуманизмъ, европейское превосходство надъ всѣми частями свѣта., Если мы еще не перестали толковать о значеніи идеи, если мы еще притворяемся поклоняющимися великимъ двигателямъ человѣческаго прогресса, людямъ идеи, то должны же мы признать что есть нѣчто высшее въ этомъ творящемъ философскомъ духѣ упадокъ котораго такъ зловѣще ощущается въ современномъ обществѣ. Ни Кантъ, ни Шеллингъ, ни Гете, ни Байронъ не выдумали ни одной машины, ни устроили ни одной рабочей ассоціаціи на кооперативномъ началѣ; но они возбуждали человѣческій умъ, указывали ему высшія и благороднѣйшія области, напоминали обществу о его духовныхъ интересахъ, озаряли жизнь присутствіемъ идеаловъ. И въ результатѣ они творили исторію образованнаго человѣчества....

Напрасно думаютъ средніе умы нашего времени будто для поднятія упавшаго литературнаго и общественнаго уровня совершенно достаточно дать печати большую независимость, удалитъ отъ нея внѣшнія стѣсненія. Сила печатнаго слова заключается не въ одной внѣшней независимости, но также и въ плодотворности внутренняго содержанія.

"Вѣкъ безъ идеаловъ", таковъ приговоръ нашему времени. Но въ этомъ отсутствіи идеаловъ прежде всего виновата конечно литература. Напрасно г. Пыпинъ сѣтуетъ будто "быстрое обѣднѣніе литературы въ общественно-критическомъ направленіи показываетъ какъ мало въ самомъ обществѣ тѣхъ живыхъ интересовъ сила и слабость которыхъ всегда отражается въ литературѣ". Говорить такимъ образомъ значитъ заставить литературу и общество помѣняться мѣстами, поставить послѣднее впереди первой. Общество вездѣ и во всѣ времена заимствовало свои идеалы изъ литературы; плохо если оно начинаетъ вырабатывать ихъ само изъ себя, изъ своего средняго уровня. Разработка практическихъ вопросовъ жизни никогда не уйдетъ отъ насъ, но для того чтобы въ самомъ рѣшеніи этихъ вопросовъ чувствовалась гуманная, животворящая идея, необходимо имѣть впереди себя извѣстные идеалы, творимые свободнымъ философскимъ духомъ. Вѣкъ безъ идеаловъ, вѣкъ безъ будущности, безъ имени, какое-то тусклое пятно въ исторіи.

А.

"Русскій Вѣстникъ", No 7, 1872

Оставить комментарий Авсеенко Василий Григорьевич (bmn@lib.ru) Год: 1872 Обновлено: 21/03/2019. 96k. Статистика. Статья: Критика Критика	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: В водовороте, роман в трех частях, А. Писемского. Москва 1872. Подкопы, комедия в пяти действиях, А. Писемского. (Гражданин. 1873.) Ваал, комедия в четырех действиях, А. Писемского. (Русский Вестник. 1873.)

Авсеенко Василий Григорьевич Практический нигилизм

ПРАКТИЧЕСКІЙ НИГИЛИЗМЪ

Авсеенко Василий Григорьевич
Практический нигилизм