Аннотация: Сборник рассказов.
Искусство и публика (Вместо предисловия). Новый миллионер. Люди с прищуренными глазами. Акулы (Биржевики на прогулке). Аукцион. Война. Индейка с каштанами. Высшая справедливость. Мальчик Казя. Сокровище. Муха. Фокстрот. Пять рассказов для читателя. Роковой выигрыш. Охотник на слонов. Опровержение приключений барона Мюнхгаузена (Научная статья). Неудачник. Канитель. Вечно-женское. Пытка. Состязание. Белая ворона.
Вы - писатели, актеры и живописцы! Вы все (да и я тоже) пишете, играете и рисуете для того многоголового таинственного зверя, который именуется публикой.
Что же это за таинственный такой зверь? Приходило ли кому-нибудь в голову математически вычислить средний культурный и эстетический уровень этого "зверя"?..
Ведь те, с которыми мы в жизни встречаемся, в чьем обществе вращаемся, кто устно по знакомству разбирает наши произведения - эти люди, в сущности, не публика. Они, благодаря именно близости к нам, уже искушены, уже немного отравлены сладким пониманием тонкого яда, именуемого "искусством".
А кто же те, остальные? Та Марья Кондратьевна, которая аплодирует вам, Шаляпин, тот Игнатий Захарыч, который рассматривает ваши, Борис Григорьев, репродукции в журнале "Жар-Птица", тот Семен Семеныч, который читает мои рассказы.
Таинственные близкие незнакомцы - кто вы?
* * *
Недавно я, сидя на одном симфоническом концерте, услышал сзади себя диалог двух соседей по креслу (о, диалог всего в шесть слов).
- Скажите, это - Григ?
- Простите, я приезжий.
Этот шестисловный диалог дал мне повод вспомнить другой диалог, слышанный мною лет двенадцать тому назад; не откроет ли он немного ту завесу, за которой таинственно прячется "многоголовый зверь"?
Двенадцать лет тому назад я сидел в зале Дворянского собрания на красном бархатном диване и слушал концерт симфонического оркестра, которым дирижировал восьмилетний Вилли Ферреро*.
______________________
* Этот крохотный гениальный мальчик разъезжал по России, с огромным успехом в годы 1911 - 1913, выступая как дирижер огромного симфонического оркестра. Впечатление от его концертов было потрясающее. Несколько лет тому назад Вилли Ферреро умер.
______________________
Я не стенограф, но память у меня хорошая... Поэтому постараюсь стенографически передать тот разговор, который велся сзади меня зрителями, тоже сидевшими на красных бархатных диванах.
- Слушайте, - спросил один господин своего знакомого, прослушав гениально проведенный гениальным дирижером "Танец Анитры". - Чем вы это объясняете?
- Что?
- Да вот то, что он так замечательно дирижирует.
- Простой карлик.
- То есть, что вы этим хотите сказать?
- Я говорю, этот Ферреро - карлик. Ему, может быть, лет сорок. Его лет тридцать учили-учили, а теперь вот - выпустили.
- Да не может этого быть, что вы! Поглядите на его лицо! У карликов лица сморщенные, старообразные, а у Вилли типичное личико восьмилетнего шалуна, с нежным овалом и пухлыми детскими губками.
- Тогда, значит, гипнотизм.
- Какой гипнотизм?
- Знаете, который усыпляет. Загипнотизировали мальчишку и выпустили. Все ученые заявили, что под гипнозом человек может делать только то, что он умеет делать и в нормальной жизни. Так, например, девушку можно под гипнозом заставить поцеловать находящегося вблизи мужчину, но никак нельзя заставить говорить ее по-английски, если она не знала раньше английского языка.
- Серьезно?
- Ну, конечно.
- Тогда все это очень странно.
- В том-то и дело. Я поэтому и спрашиваю: чем вы объясняете это?
- Может, его мучили?
- Как это?
- Да вот, знаете, как маленьких акробатов... Рассказывают, что их выламывают и даже варят в молоке, чтобы у них кости сделались мягче.
- Ну, что вы! Где же это видано, чтобы дирижера в молоке варили?
- Я не говорю в буквальном смысле - в молоке. Может быть, просто истязали. Схватят его за волосы и ну теребить: "дирижируй, паршивец!" Плачет мальчик, а дирижирует. Голодом морят тоже иногда.
- Ну, что вы! При чем тут истязания. Вон даже клоуны, которые выводят дрессированных петухов и крыс, - и те действуют лаской.
- Ну, что там ваша ласка! Если и добиваются лаской, так пустяков, - петух, потянув клювом веревку, стреляет из пистолета, а крыса расхаживает в костюме начальника станции. Вот вам и вся ласка. А здесь - маленький мальчуган дирижирует симфоническим оркестром! Этого лаской не добьешься.
- Значит, по-вашему, его родители истязали? Странная гипотеза! - Он обиженно пожал плечами.
- Значит, по-вашему, выходит так: берем мы обыкновенного миловидного мальчика, начинаем истязать, колотить его по чем попало - и мальчишка через год-два уже дирижирует симфоническим оркестром так, что все приходят в восторг?! Просто же вы смотрите на вещи.
- Виноват! Вы вот все меня спрашиваете: объясни, да объясни. А как вы сами объясняете?
- Что? Вилли Ферреро?
- Да-с.
- Тут если и может быть объяснение, то гораздо сложней. Последние завоевания оптической техники.
- Вы думаете - посредством зеркал?
- То есть?
- Знаете, зеркало под известным углом... Фокусники достигают того, что...
- Нет-с, это пустяки. А видел я летом в "Аквариуме" механического живописца. Маленький человек, который собственноручно портреты с публики писал. Представьте себе, я узнал, как это делается: он соединен электрическим проводом с настоящим живописцем, который сидит за кулисами и рисует на другой бумаге. И что же вы думаете? Устроено так, что маленький живописец гениально точно повторяет все его движения и рисует очень похоже.
- Позвольте! Механического человека можно двигать электричеством, но ведь Ферреро живой мальчик! Его даже профессора осматривали!
- Гм! Пожалуй. Ну, в таком случае - я прямо отказываюсь понимать, в чем же тут дело?!
Я не мог больше слушать этого разговора.
- Эй, вы, господа! Все, что вы говорили, может быть, очень мило, но почему вам не предположить что-либо более простое, чем электрические провода и система зеркал...
- Именно?
- Именно, что мальчик - просто гениален!
- Ну, извините, - возразил старик - автор теории об истязании. - Вот именно, что это было бы слишком простое объяснение!
* * *
Подумайте только: на красном диване позади меня сидели люди, для которых мы пишем стихи, рассказы, рисуем картины, Шаляпин для них поет, а Павлова для них танцует.
Не лучше ли всем нам, танцующим, поющим и пишущим, с Шаля
пиным и Павловой во главе, заняться оптовой торговлей бычачьими шкурами? Я знаю немного бухгалтерию - возьму на себя ведение конторских книг.
А Вилли Ферреро будет у нас мальчишкой на посылках, - относить счета заказчикам... А?
НОВЫЙ МИЛЛИОНЕР
Здравствуй, племя младое, незнакомое!..
Смешно сказать: в течение двух дней я встретил этого человека три раза; и он мне был совершенно чужд и ненужен! А существуют люди, которых любишь и с которыми хотел бы встретиться, - и не видишь их годами...
Первая встреча с этим человеком произошла у крупного ювелира, где я выбирал булавку для подарка, а "этот человек" (до сих пор не знаю, как его зовут) бессмысленно переминался с ноги на ногу у прилавка, тоскливо вздыхая и то распахивая, то запахивая роскошную шубу с бобровым воротником.
- Вам, собственно, что хотелось бы? - спрашивал терпеливый приказчик.
- Да вот этих купить... ну, каких-нибудь драгоценных камней.
- Каких именно?
- Эти беленькие - бриллианты? - Да.
- Значит, бриллиантов. Потом еще голубых я взял бы... красных... А желтеньких нет?
- Есть топазы.
- Это дорогие?
- Нет, они дешевые.
- Тогда не стоит. Бриллианты - самые дорогие? Они как - поштучно?
- Нет, по весу.
- Вот вы мне полфунтика заверните.
- Видите ли, так, собственно, нельзя. Бриллианты продаются на караты...
- На что?
- На караты.
- Это скучно, я этого не понимаю. Тогда лучше поштучно.
- Вам в изделии показать?
- А что шикарнее?
- Да в изделии можно носить, а так, отдельные камни - они у вас просто лежать будут.
- Тогда лучше изделие.
- Желаете, колье покажу?
- Хорошо... Оно дорогое?
- Сто двадцать-тысяч.
- Это ничего себе, это хорошо. Вот это оно? А почему же на нем одни белые камни? Хотелось бы чего-нибудь и зелененького...
- Вот вам другое, с изумрудом.
- Оно симпатичное, только куда я его надену?
- Виноват, это не мужская вещь, а дамская. Если жене подарить...
Незнакомец хитро прищурил один глаз:
- Экой вы чудак! А если я не женат?
- Гм! - промычал приказчик, усилием воли сгоняя с лица выражение отчаяния. - Вы, значит, хотели бы что-нибудь выбрать для себя лично?
- Ну да же! А вы что думали?
- Тогда возьмите кольцо.
- А оно сколько стоит?
- Смотря какое. Вот поглядите здесь: какое понравится.
- Вот это - почем? Голубенькое.
- Две тысячи пятьсот.
- Гадость. Мне тысяч на полтораста, на двести.
- Тогда бриллиантовое возьмите. Вот это - редкая вода: семнадцать с половиной тысяч.
- А дороже нет?
- Нет. Да ведь вы можете три взять!
- И верно ведь. Заверните. Вы думаете, что они достаточно шикарны?
- О, помилуйте, м-сье!
- Вы меня извините, но я в этом ничего не понимаю. Вот насчет бумаг я хорошо намастачился.
- Биржевых?
- Какая биржа! Я говорю о газетной бумаге, писчей, оберточной - все, что угодно! Получите за кольца. Вы их пришлите ко мне с мальчишкой - не хочется таскаться с этой ерундой. Или лучше я их на пальцы надену. Экие здоровые каменища. Не выпадут?
- О, помилуйте...
- А то выпадут - и пропало кольцо. Куда оно тогда? Вместо камня, дырка. Будто окно с выбитым стеклом. Прощайте.
______________________
В тот же день вечером я увидел его в мебельном магазине...
- Послушайте, - горячился он. - Поймите: если бы вы сказали мне: хочу иметь самую лучшую бумагу - я ответил бы: вот эта лучшая. А вы мне не говорите прямо, что хорошо, что нет. Вы говорите, что эта гостиная розового дерева, а эта - Людовика, ну? Какая же лучшая?
- Какая вам понравится...
- А которая дороже?
- Розового дерева. Тридцать семь тысяч двести.
- Ну, вот эту и заверните. Затем - какие еще есть комнаты у вас?
- Кабинет, спальня, столовая, передняя...
- А еще?
- Будуары еще есть.
- Ну, это всего шесть. А у меня десять комнат! Чем же их заставлять прикажете?
- А кто у вас еще будет помещаться в квартире?
- Я один!
- Гм!.. Можно тогда библиотеку.
- Семь! А еще?
- Можно тогда какую-нибудь комнату в русском стиле. Потом, ну... сделайте второй кабинет. Один для работы, другой... так себе.
Оба глядели друг на друга бессмысленными от натуги глазами и мучительно думали.
- Это девять. А в десятую что я поставлю?
- А десятую... сдайте кому-нибудь. Ну, на что вам одному десять? Довольно и девяти. Сдайте - вам же веселее будет.
- Это идея. Мне бы хотелось, чтобы эта комната была стильная.
- В каком стиле, м-сье?
- В хорошем. Ну, вы там сами подберите. Охо-хо... Теперь подсчитайте - сколько выйдет?
_____________________
А на другой день я, к своему и его удивлению (он уже начал привыкать к моему лицу), встретил его на картинной выставке.
Он поместился сзади меня, поглядел из-за моего плеча на картину, перед которой я стоял, и спросил:
- Это - хорошая?
- Картина? Ничего себе. Воздуху маловато.
- Да! Дышать нечем. А я уже, было, хотел купить ее. Вижу, вы долго смотрите - значит, думаю, хорошая. Я уже три купил.
- Какие?
- Да вот те, около которых стоят. Я себе так и думаю: те картины, около которых стоят, - значит, хорошие картины.
Я принял серьезный деловой вид.
- А сколько людей должно стоять перед картиной, чтобы вы ее купили?
- Не меньше десятка, - так же серьезно ответил он. - Не меньше. Три, пять, шесть - уже не то.
- А вы - сообразительный человек.
- Да, я только ничего не понимаю во многом. А природный ум у меня есть. Вы знаете, как ловко я купил себе автомобиль? Я ведь в них ничего не понимаю... Ну, вот, прихожу в автомобильный магазин, расхаживаю себе, гуляю. Вижу, какой-то господин выбрал для себя машину... осмотрел он ее, похвалил, сторговался, а когда уже платил деньги, я и говорю: "Уступите ее мне, пятьсот отступного"... Удивился, но уступил. Хороший такой господин.
- У вас, очевидно, большие средства?
- Ах, и не говорите. Намучился я с ними... Вы уже уходите? Пойдем, я вас подвезу на своей машине... Прогуляться хотите? Ну, пойдем пешком...
______________________
Взяв меня под руку, он зашагал подле, заискивающе глядя мне в глаза и согнувшись в своей великолепной шубе...
- Скажите, лошадь иметь - шикарно?
- Очень.
- Надо бы купить. Знаете что? Я в лошадях ничего не понимаю. Вы купите лошадь, с этой самой... с повозкой! А потом продайте мне с надбавкой. Заработаете - и мне спокойнее.
- Нет, я этими делами не занимаюсь.
- Жалко. На кого это вы так посмотрели?
- Дама одна прошла. Красивая.
- Серьезно, красивая?
- Да, очень. Эффектная!
- Слушайте, а что если ее взять на содержание?
- Почему непременно ее?!..
- Я в этом, видите ли, ничего не понимаю, а вы говорите - красивая. Возьму ее на содержание, а?
- Позвольте! А вдруг это порядочная женщина?
- Ну, извинюсь. Большая беда. Сколько ей предложить, как вы думаете?
- Ей-Богу, затрудняюсь.
- Предложу три тысячи в месяц, черт с ним...
Он догнал даму, пошел с ней рядом... Заговорил... На лице ее последовательно выразились: возмущение, удивление, смущение, недоверчивость, колебание и, наконец, - радость, розовым светом залившая ее красивое лицо.
Покупатель бумаги нашел самое нужное в своей пустой жизни...
______________________
И подумал я:
"Теперь ты научишься и бриллианты покупать с.толком, и обстановку выбирать в настоящем стиле, и лошадь у тебя будет не одна, а двадцать одна, и картины появятся такие, перед которыми будут останавливаться не десятки, а сотни, и во всем поймешь ты смысл и толк... и когда поймешь ты все это, как следует, - не будет у тебя ни картин, ни лошадей, ни бриллиантов, ибо есть справедливость на земле, ибо сказано: из земли взят, в землю и вернешься".
ЛЮДИ С ПРИЩУРЕННЫМИ ГЛАЗАМИ
I
Хотя близорукость - физический недостаток и хотя над физическими недостатками смеяться не принято, но я думаю, что несколько слов о близорукости мне можно сказать.
Постараюсь не хихикать, не подсмеиваться над несчастными, обиженными природой людьми, тем более что сам я близорук очень сильно и сам я перенес из-за этого много неприятностей и огорчений, о которых дальнозоркие люди и не слыхивали.
Вообще, дальнозоркие люди не могут себе представить, что такое близорукость, а близорукие смотрят на дальнозорких, как на что-то чудесное, непонятное и загадочное.
Однажды я, мельком, слышал такой разговор:
- Видите вы на той крыше кошку? Что это она там делает у водосточной трубы?
- Кошку? Я не вижу даже самой крыши!
- Как не видите? Вот эта большая, красная.
- Я вижу что-то красненькое, но, признаться, думал, что это флаг.
- Флаг?! Вы, наверно, притворяетесь... Просто дурачите меня.
- А я так, откровенно говоря, уверен, что это вы подсмеиваетесь надо мной. Я никак не могу понять, как это можно видеть на таком расстоянии кошку!
- Да? А вот вы убейте меня - я не пойму, как это на таком расстоянии можно не увидеть кошки! Она вся, как на ладони. Видите, лапой что-то скребет...
- Ха-ха! Может быть, она блоху поймала? Вы блохи не видите? Ну, признайтесь - ведь вы выдумали вашу кошку?
Так они долго говорили на разных языках.
Часто близорукие обладают странным свойством: тщательно скрывать свой недостаток. И из-за этого происходит много недоразумений, и многие попадают в неловкое положение.
Вы сидите в ресторане и неожиданно замечаете какого-то нового господина, который только что вошел в комнату. Вы не уверены - знаете вы его или нет. Лицо его сливается издали в бледное туманное пятно, на котором неясно отмечаются один глаз и какая-то черная повязка поперек лица.
Вы начинаете мучительно размышлять, знакомы вы с ним или нет?
Сомнения рассеиваются: новоприбывший сделал вам приветственный знак рукой, и вы, чувствуя, что он смотрит прямо на вас, меняете бессмысленное выражение лица на приветливо-радостное, вскакиваете с места и спешите к нему.
И, по мере приближения к этому господину, вы замечаете, что на его туманном, будто расплющенном лице появляется второй, недостававший ранее глаз, а черная трагическая повязка, которая казалась вам результатом какого-нибудь телесного повреждения, на самом деле - черные густые усы. И на расстоянии двух шагов от него вы уже начинаете сомневаться - знакомы ли вы с ним, а через один шаг уже уверены в том, что видите его в первый раз.
Но на вашем лице застыла первоначальная радостно-приветливая улыбка, и вы так и не успели согнать ее, а незнакомец уже заметил ваше поведение, заметил эту, такую глупую по своей ненужности, радостную улыбку, и смотрит на вас с чувством изумления и растерянности.
Чтобы рассеять как-нибудь это тяжкое глупое положение, вы, сохраняя на лице ту же глупейшую улыбку, глядите куда-то вдаль, делаете кому-то приветственные знаки, хотя впереди вас, кроме притворенной двери, никого нет, проскальзываете мимо незнакомца и в растерянности выпиваете у буфета рюмку водки, которая так противна после съеденных вами трубочек с кремом...
Еще более тяжелое впечатление получается, когда вы входите в ресторан, битком набитый публикой.
Проходя среди длинного ряда столиков, за которыми сидят странные люди без носов, глаз и губ, вы видите, что некоторые из них, как будто, при виде вас зашевелились и кланяются вам. Тогда вы, чтобы не показаться невежливым и вместе с тем не попасть в глупое положение, слегка наклоняете голову, делая что-то среднее между поклоном и отмахиванием от севшей на лоб мухи. А на лице блуждает та же бессмысленная неопределенная улыбка, и хочется скорее проскользнуть мимо этой проклятой публики со стертыми белыми пятнами вместо лиц, - тем более что сзади вы ясно слышите дружеский голос, позвавший вас по имени.
Вы хотите улизнуть, но тот же голос еще раз ясно и настойчиво окликает вас и - здесь наступает самый трагический момент: вы поворачиваетесь, с глупой улыбкой посматриваете на расплывшийся ряд столов и недоумеваете - с какого же стола слышался голос? На всякий случай дружески киваете головой толстому брюнету, подносящему ко рту какое-то желтое пятно (вино? яичница? платок?), в то самое время, как сзади вас дергают за фалды и говорят:
- Да здесь мы, здесь! Вот чудак! Неужели ты нас не видишь? Иди к нам.
"Неужели не видишь?!" Да конечно же не вижу! Господи...
II
Многие, вероятно, испытывали чувство, когда уронишь на пол пенсне и немедленно же попадаешь в положение человека, которому завязали глаза.
Человек, уронивший пенсне, прежде всего, как ужаленный, отскакивает от этого места, потому что боится раздавить ногами пенсне, отходит в самый дальний угол комнаты, становится на колени и начинает осторожно ползти, шаря по грязному полу руками. Его поиски облегчились бы, если бы на носу было пенсне, но для этого его надо найти, а найти пенсне, не имея его на носу, - затруднительно, сложно и хлопотливо.
Хорошо, если вблизи находится дальнозоркий человек. Он с молниеносной быстротой найдет пенсне, но при этом не упустит случая облить своего несчастного друга и брата - такого же человека, как и он сам, - ядом снисходительного презрения и жалости:
- Да где ты ищешь? Вот же оно! Эх ты! Слепая курица!
Я часто замечал, что дальнозоркие люди презирают нас и не прочь, если подвернется случай, подшутить, посмеяться над нами.
Один знакомый потащил меня в театр и там сделал меня целью самых недостойных шуток и мистификаций... А я даже и не замечал этого.
Сначала он не знал, что я близорук, и открылось это лишь благодаря простой случайности. В антракте после первого действия мы стояли в ложе бельэтажа, и мой знакомый рассматривал публику партера. Я стоял около и равнодушно обводил глазами тусклые белые пятна лиц, смутно проплывавших перед моими глазами.
- Смотрите, - сказал мой знакомый, дергая меня за руку. - Вот новый французский посланник!
- Где?!
- Вот видите, - внизу, около той ложи, в которой сидит декольтированная дама в сером.
Я хотел сознаться, что не вижу ни дамы, ни ложи, но боязнь бестактных насмешек и разговоров удержала меня от этого.
Я наклонился через барьер, бросил бессмысленный взгляд на опущенный занавес и с деланным оживлением воскликнул:
- Ах, вижу, вижу. Вот он.
- Да не туда! Вы совсем не туда смотрите!.. Влево, около второй ложи.
Я покорно повернул голову влево и, стараясь, чтобы он не проследил направление моего бесцельного взгляда, сказал:
- Ага! Вот он. Теперь я его узнал.
- Удивительно! Он только что сейчас скрылся в проходе. Как же вы могли его узнать?
- Да вы про кого говорите? - смущенно спросил я.
- Про того высокого в белых брюках, который стоит около оркестра?
- В белых брюках? - ахнул мой собеседник. - Протрите глаза! Там стоит господин, но цвета брюк его не видно, потому что его заслоняет дама в белом платье. Послушайте!!.. Вы дьявольски близоруки...
Я стал энергично отрицать это, и мое нахальство обидело его.
Он помолчал и через минуту, вглядываясь в толпу, шевелившуюся внизу, сказал:
- Вот идет ваш знакомый Петрухин. Он кланяется вам. Почему же вы не отвечаете ему?
Я перевесился через барьер и неопределенно закивал головой, закланялся, заулыбался.
- Смотрите, - тронул меня за плечо знакомый.
- Вдова Мурашкина с дочерьми - вон, видите, в ложе, что-то говорит о вас... Почему-то укоризненно грозит вам пальцем...
"Вероятно, - подумал я, - я им не поклонился, а Мурашкины никогда не прощают равнодушия и гордости".
Раскланялся я и с Мурашкиными, хотя никого из них не видел.
В этот вечер мой знакомый тронул меня до слез своей заботливостью: он беспрестанно отыскивал глазами людей, которые, по его словам, делали мне приветственные знаки, посылали дружеские улыбки, и всем им я, со своей стороны, отвечал, раскланивался, улыбался, принимая при этом такой вид, что замечаю их всех и без указаний моего знакомого...
А когда мы возвращались из театра, этот пустой ничтожный человек неожиданно расхохотался и заявил, что он все выдумывал: ни одного знакомого в театре не было, и я по его указаниям посылал все свои улыбки, поклоны и приветствия черт знает кому - или незнакомым людям, или гипсовым украшениям на стенах театра.
Я назвал этого весельчака негодяем, и с тех пор ни одна душа не услышит от меня о нем доброго слова. Наглец, каких мало.
Вообще театры пугают меня после одного случая: однажды я приехал в театр с опозданием - к началу второго действия и, впопыхах сбросив пальто на руки капельдинера у вешалки, ринулся к дверям. Но капельдинер бешено взревел, бросил мое пальто на пол, догнал меня и схватил за шиворот.
- Как вы смеете, черт возьми? - крикнул он.
Оказалось, что это был полковник генерального штаба, приехавший за минуту до меня и только что раздевшийся у вешалки.
Мы стали ругаться, как сапожники, и я заявил, что пойду сейчас к околоточному составить на него протокол. Я побежал по каким-то коридорам, после долгих поисков нашел околоточного и задыхающимся голосом сказал:
- Меня оскорбили, г. околоточный. Прошу составить протокол.
- Убирайтесь к черту! - завопил он. - Какой я вам околоточный?!