Аверченко А.Т. Собрание сочинений: В 14 т. Т. 11. Салат из булавок
М.: Изд-во "Дмитрий Сечин", 2015.
ЧУДАКИ
I
Моя жизнь, которую я целиком посвятил жестокому Богу -- искусству -- причудливо раздвоена: то я вижу себя сидящим за письменным столом в качестве писателя и редактора, то я вижу себя на подмостках театра, суетящимся, волнующимся, репетирующим как режиссер и актер.
Поэтому и воспоминания у меня бывают двоякие: литературные и артистические.
Одно такое воспоминание нахлынуло на меня по совсем курьезному и, казалось бы, неподходящему поводу:
В день спектакля мы в последний раз репетировали пьесу.
Суетня была страшная, нервность, повышенность тона у всех такая, что того и гляди или гранд-кокет расцарапает полированными коготками лицо безответному суфлеру, или комик задушит благородного отца.
И в один из таких наиболее острых по напряженности атмосферы моментов вдруг встает с дальнего стула молодой любовничек Рыкалов и, сжав голову руками, со страдальческим видом подходит ко мне:
-- Вы подумайте! -- простонал он, глядя на меня искаженным взглядом. -- Какой ужас, а?
-- Что еще?! -- вскинулся я. -- Неужели к вечеру костюм не будет готов? Предупреждаю...
-- Да нет, не то...
-- А что еще?!!!
-- А Лермонтов-то... а?
-- Что Лермонтов?!
-- Двадцати семи лет убили! Ведь если вдуматься-то какой это ужас! Такому человеку и вдруг умереть 27-ми лет!
-- Позвольте... -- оторопел я. -- Да вы это по какому поводу?
-- Собственно, безо всякого повода. А сидел я, сидел -- и вдруг так больно-пребольно сжалось сердце. Ведь 27 лет! Разве не ужас? Не трагедия?
-- А пойдите вы к черту! -- разъярился я. -- Тут люди серьезным делом заняты, а он, накося, о чем вспомнил!!
-- Ну, простите, -- кротко сказал Рекалов.
Сейчас же, опустив задумчиво голову, подошел он к комику, распекавшему костюмера, и что-то шепнул ему на ухо.
-- Чего? -- обернулся комик. -- Умер? Это который Лермонтов? Миша? Да тебе-то что?
-- Я говорю, ежели вдуматься -- так ужасно.
-- Да его что -- юбилей нынче, что ли?
-- Юбилея нет.
-- Так какого ж ты дьявола мне голову морочишь? Я тут делом занят, только что собирался костюмеру по морде дать -- а ты с пустяками!
-- Это Лермонтов, по-твоему, пустяки?!! Хорош же ты гусь, братец. Ты только постой... Вот сядь и вдумайся: 27 лет, полный сил человек, и вдруг...
Он отскочил от замахнувшегося комика и, удрученный, подошел к суфлеру.
-- Простите, что перебью... Можно вас на минуту?
-- Сейчас. "Ты меня никогда не любила, ты только играла моим сердцем, как...". Что нужно?
-- Послушайте... Лермонтов-то, а?
-- Что-о-о?
-- Я говорю -- вдумайтесь только... Умер! 27 лет и убили! Ведь это же ужас, трагедия.
Суфлер был добрый человек.
-- Родственник, что ли? -- сочувственно спросил он.
-- Кто? Лермонтов? Писатель. Неужели не знаешь? В расцвете сил умер.
-- Да тебе-то что? -- удивился суфлер.
-- Но я говорю, если вдуматься: 27-и лет убили, а? Ужас, ужас!
-- Ведь не ты ж его убивал, чего ж тебе?
-- Какие вы все жестокие, -- тихо вздохнул Рекалов и, отойдя в сторону, стал что-то шептать на ухо комической старухе.
Плотники его толкали, ламповщик чуть не въехал ему концом лестницы в рот, а он шептал, шептал, и в глазах его виднелось страдание чистой, светлой души, впервые столкнувшейся с ужасом жизни...
II
Когда Ленин продал свою родину немецкому генеральному штабу за семьдесят миллионов марок золотом -- никто даже не почесался.
Продал и продал человек. Значит, деньжата нужны были.
Но среди нас бродит чистая светлая душа не от мира сего -- Владимира Львовича Бурцева, и он, как мой добросердечный актерик Рекалов, не может понять, почему все так спокойны, почему никто не вопит на весь свет об этой самой грандиозной подлости в свете!
Бродит Владимир Львович как неприкаянный по подмосткам, на которых происходит огромная репетиция будущего спектакля: взламывают дома, сейфы, вытаскивают чужое добро -- тут же его сплавляют тароватым заморским купцам, тут же кто-то хлопотливо переделывает храм на клуб для ком-алкоголиков, тут же у стенки кого-то весело и беззаботно расстреливают, а среди этой суматохи по горло занятых людей бродит светлый, чистый, страдающий Владимир Львович и тихо говорит всякому:
-- Подумайте, какой ужас, а?
-- Что такое? Опять бакинские фонтаны горят?
-- Нет, не то. Если бы фонтаны... Ленин-то...
-- А что?
-- Собственную родину погубил, продал немцам за семьдесят миллионов!
-- Послушайте, отойдите... Тут сейчас по приказу Совнаркома 82 человека расстреливать будут, а вы с пустяками...
-- Послушайте... Читали, какой ужас (фрагмент вырезан цензором. -- В.М.). А Ленин продал собственную родину, и немцы заплатили ему семьдесят миллионов.
-- Так что ж они, вашими деньгами платили, что ли?
-- Зачем моими?
-- Так чего же вы волнуетесь, чудак? Охота себе печенку портить! Как вы думаете -- дадут им концессию на соль и спички или отошьют?
И бродит, бродит светлой души чудак среди этого причудливого сообщества крокодилов, удавов и обезьян, хватает всех чистыми, дрожащими руками за красные лапы и шепчет, глядя искаженным страданием взором:
-- Человек собственную родину за немецкие деньги продал, погубил ее, сгноил -- и никто не обращает на это внимания. Никому нет дела. Разве это не ужас?...
КОММЕНТАРИИ
Впервые: Presse du soir, 1921, 17 февраля, No 39. Печатается по тексту газеты.
...среди нас бродит чистая светлая душа не от мира сего -- Владимира Львовича Бурцева... -- Бурцев Владимир Львович (1862-1942) -- русский революционер, публицист, издатель; известен своими разоблачениями агентов царской охранки (в том числе Е. Азефа). Вел активную борьбу с большевиками, указывал на их связи с Германией. За публикацию секретных материалов о Корниловском мятеже и недостоверной информации о намерении А.Ф. Керенского заключить сепаратный мир с Германией газета "Общее дело" была запрещена Временным правительством. Бурцев пытался возобновить издание газеты 25 октября 1917 г. В единственном вышедшем в свет номере он призвал к спасению России от власти большевиков. Был арестован по приказу Л.Д. Троцкого, содержался в "Крестах" и Петропавловской крепости. После освобождения эмигрировал в Финляндию, затем переехал во Францию, где возобновил в Париже издание газеты "Общее дело" (1918-1922, 1928-1933). В 1921 г. в Париже участвовал в создании антисоветского Русского национального комитета, вошел в состав его президиума, в 1926-1931 гг. был одним из редакторов журнала "Борьба за Россию" (1926-1931). В 1930-х гг. В.Л. Бурцев включился в борьбу с фашизмом и антисемитизмом, публиковал антифашистские статьи. Похоронен на русском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа под Парижем.