Аверченко А.Т. Собрание сочинений: В 14 т. Т. 11. Салат из булавок
М.: Изд-во "Дмитрий Сечин", 2015.
ГОРОД МЕРТВЕЦОВ
Я говорю: это было, потому что это будет.
Не все ли равно: будущее время, настоящее, прошедшее? В вихре бешеного вращения Чертова колеса все смешивается в пять минут, и будущее мигом делается настоящим, а настоящее со свистом проваливается в кучу рухляди, важно именуемой: Прошлое.
Это было, потому что это будет.
* * *
Когда я только подумаю о том, что мы окончательно рассеяли горячечный красный бред, что мы взяли Петербург -- раскаленная кровь огромными волнами начинает заливать трепещущее от радости иссохшее сердце:
-- Мы в Петербурге!
И тут же малодушный страх охватывает меня всего, я бледнею, я молю, преступно молю, нелогично:
-- Отсрочьте нам это! Отодвиньте в глубь дней наших... Я боюсь!
Вообще я храбр, вообще мы все сделались храбры, вообще мы все затвердели и озверели -- с голыми руками на пулемет полезем, но...
-- Я боюсь Петербурга!
Две мысли сражаются внутри меня, как два разъяренных дракона:
-- Какое счастье! Мы возьмем Петербург!
-- Мне страшно! Не берите Петербурга!
-- Чего боишься? Ведь Петербург -- это наша последняя, затаенная, самая желанная цель! Чего боишься?
-- Я боюсь, что мы его возьмем для тех, кто там, слишком поздно.
* * *
Что будет -- то было.
Если так, -- мы возьмем Петербург, если так -- мы уже взяли Петербург!
А вот чего я боюсь... Вот что делает меня таким позорно-малодушным. Вот от чего волосы неслышно подымаются на голове.
* * *
На окраинах Петербурга еще шла перестрелка между поспешно, панически откатывающимися красными и Русской Армией, а центр города был уже освобожден, был уже очищен.
Человек в штатском, не будучи в состоянии совладать с радостным биением сердца и восторженным сверканием жадно раскрытых глаз, отделился от небольшого патрулирующего по очищенным улицам отряда и, крикнув, что скоро вернется, углубился в одну из мрачных извилин полумертвого города.
И в конце этой извилины, этой узкой трещины самого ада, огражденной высокими насупленными домами, -- он увидел очередь на хлеб.
Человек семьдесят стояли, понурившись, в затылок перед дверью, на которой было написано:
-- "Хлеб по трудовым книжкам".
Будто ядро в стоячее болото, врезался в тихую толпу пылающий, бурный молодой завоеватель.
-- Товарищи!.. Нет, к черту товарищей! Друзья! Братья! Вы освобождены! Проклятой коммуны больше нет -- отныне всяк из вас -- свободный гражданин Великой России!!
-- Что он говорит? -- пугливо спросил старик худую зеленую девушку. -- Чего это он такое?
-- Он говорит, что мы свободны. Что коммуна пала.
Старик пожевал губами и кивнул головой:
-- Это, пожалуй, хорошо. Годится. Значит, моего сына в чрезвычайке, если еще не вывели в расход, -- выпустят на свободу.
Женщина в платке почесала бок и спросила:
-- А как же, если послезавтра должны выдавать мыло и соль на книжку? Значит, не выдадут? Это что ж за порядки?
-- Какое мыло? Какая соль? -- восторженно кричал молодой человек, пылая, как факел. -- Отныне вы будете жить настоящей человеческой жизнью! Все, что вам нужно, -- будете покупать без этих идиотских трудовых книжек -- совершенно свободно -- кому сколько нужно!!
-- Это замечательно, -- вяло пробормотал старик и, опустив поднятую на момент голову, замер, погрузился в созерцание рыжего затылка своего предшественника по очереди.
И снова застыла очередь в тупом, одеревенелом ожидании.
-- Друзья! Братья! -- вопил молодой человек, скача от одного к другому и хватая всех за руки, тщетно раскачивая их, как испорченные ручки водопроводных насосов. -- Чего же вы тут стоите? Бегите по домам, кричите ура! Безумствуйте! Сумасшествуйте!
-- Ура... -- промямлил кто-то, переминаясь с ноги на ногу.
-- Ловкий ты какой, -- пробормотал старик, косясь на молодого завоевателя со свирепым страхом. -- Ловкий?! Небось, хочешь, чтобы я ушел, а сам станешь заместо меня в очередь...
-- С ума вы сошли, что ли? На кой черт мне нужен тот кусок грязной замазки, который вы именуете хлебом?! Русским языком я вам говорю, что Петербург в руках Русской Армии!! Вечером вам будут выдавать теплый, белый, хорошо выпеченный хлеб, а завтра откроются лавки! Чего ж вам тут торчать?
-- Апо второй категории сколько будут давать хлеба? -- спросил понуренный, желтый, как шафран, рабочий.
-- Да без всяких категорий! Сколько нужно, столько и бери.
-- Брешет, -- веско сказал тот счастливец, который первым стоял лицом к лицу с заветной дверью.
-- Действительно: как же так без категорий! Непонятно что-то.
-- Шли бы вы по своим делам, молодой человек, -- пожевав губами, посоветовал старик. -- Что толку зря болтаться. А ежели нужно в очередь -- становись сзади -- никто слова не скажет.
-- Поймите же, что вы свободны! -- надсаживаясь, кричал молодой господин. -- Подумайте, захотели вы -- и без всяких разрешений, без трудовых книжек, без чрезвычаек -- сели в поезд и поехали в Одессу, Севастополь, Курск -- куда вам вздумалось!!
-- Чего я там не видала, -- захихикала женщина в платке, снова почесывая бок. -- Вот если бы вы мне в продкоме подметки к башмакам схлопотали -- в ножки бы поклонилась. Да еще бы керосинцу фунтик...
Молодой человек, как резвый козел, скакал около очереди, кричал, объяснял, зажигал, а очередь, протянувшись длинной, серой, сонной от голода змеей -- тихо дремала в ожидании вожделенного куска клейкого темного хлеба, и только более нетерпеливая голова змеиная от времени до времени постукивала в заветную дверь, да хвост все рос и увеличивался новыми алчущими.
Молодой господин устал скакать и кричать около равнодушной сонной человеческой змеи, расплакался и ушел.
Уже смеркалось.
Откуда-то издали донеслись бодрые звуки военного марша. Совсем далеко слышалась пулеметная стрельба.
Хвост змеи шевельнулся.
-- Чивой-то музыка играет.
-- Да. И палят здорово.
-- Говорят, белогвардейцы захватили город.
-- Колчак, что ли. Лишь бы только завтра по сентябрьскому купону синьку выдали.
Шевельнулся хвост змеи и снова замер. Уснул.
* * *
Конечно, мы возьмем Петербург.
Но если будет так, как я говорю -- разве это не страшно?
КОММЕНТАРИИ
Впервые: Юг России, 1920, 10 (23) сентября, No 130 (325). Печатается впервые по тексту газеты.