Аверченко А.Т. Собрание сочинений: В 14 т. Т. 11. Салат из булавок
М.: Изд-во "Дмитрий Сечин", 2015
ДВУНОГОЕ БЕЗ ПЕРЬЕВ
Мама, мама, что мы будем делать, когда наступят зимние холода. Новый русский гимн
Философ Платон на вопрос
-- Что такое человек? Определил человека так:
-- "Двуногое без перьев".
Тогда другой философ, конкурент Платона, поймал петуха, ощипал его и пустил гулять, сказав:
-- Смотрите: вот человек по Платону!
Нас так ощипали за последнее время, что мы очень сильно стали смахивать на "человека по Платону" -- голого петуха.
Однако у меня лично -- кое-какие перья все-таки оставались... Например, то перо, которым я пишу.
Это меня делало гордым, я кичился перед другими своей пернатостью и важно расхаживал наподобие индейского петуха.
Теперь -- скоро конец.
На днях перестаю писать совсем.
Доконали.
И не цензура тут виновата, не паралич руки, не затмение мозга.
Просто из меня вырвали последнее перо.
То, которым я писал.
Физически не могу писать: в городе нет перьев. Ни в одном магазине.
Мы можем гордиться: это, вероятно, первый случай в мировой литературе, чтобы писатель перестал писать по такой причине:
-- Нет перьев.
Скажи мне это кто-нибудь лет пять тому назад -- у меня бы глаза из орбит вышли от удивления... Есть такой еврейский анекдот:
-- Абрамович, дайте папироску.
-- Вы моих курить не будете.
-- Что они, очень крепкие?
-- Нет, но вы их курить не будете.
-- Очень слабые?
-- Нет. Но курить вы их не будете.
-- Почему же?
-- Я вам не дам.
Очень просто.
Так и тут:
-- Аверченко, вы писать не будете.
-- Почему? Цензура запретит?
-- Нет, но писать вы не будете.
-- Паралич разобьет?
-- Тоже нет. А писать вы не будете.
-- Почему же, черт возьми?!
-- Перьев не будет.
* * *
Что же мне теперь делать?
Карандашом писать нельзя по техническим причинам: набор делается вечером, а написанное карандашом блестит и сливается при электричестве, поэтому наборщики не могут набирать.
Сижу я теперь -- двуногое без перьев -- и думаю горькую думушку...
Гусиное перо? Где там! За гуся просят 2 1/2тысячи, и то за ощипанного.
Надену-ка я пальто, шляпу и отправлюсь-ка я прямо в типографию...
-- Здравствуйте, Петров.
-- Доброго здоровья, Аркадий Тимофеич...
-- Вы набирали мои фельетоны?
-- Я. Давно уже вы ничего не давали.
-- Перьев нет, голубчик Петров.
-- А вы диктуйте. Я и под диктовку наберу.
-- А ведь это мысль. Вот я тут присяду. Вы курите? Спасибо, у меня зажигалка. Ну, набирайте...
Закуриваем. Затягиваюсь я папиросой и говорю задумчиво:
-- "Антанта твердо заявляет, что она придет на помощь России в борьбе с разрухой и большевизмом...".
-- Позвольте, -- перебивает Петров. -- Да ведь я месяца два тому назад уже набирал это!
-- Нет. Вы набирали, что она просто обещала прийти на помощь. А теперь она твердо обещает.
-- Твердо? Ну, твердо, так твердо. Мне что. Тихо в типографии...
Только и слышен мой голос да еле уловимый стук свинцовых литер, укладывающихся одна к другой, одна к другой.
А дома мой письменный стол, как застоявшийся конь, на котором давно не ездили, недоумевающе косит отверстием для ключа и нетерпеливо скребет пол толстой ногой.
Отдыхай, старый дружище!
* * *
А месяца через два приду я в типографию и увижу праздных наборщиков, уныло бродящих между дремлющих машин.
-- Что ж это вы, голубчики? Петров, я буду диктовать...
-- Не стоит, Аркадий Тимофеич. Все равно набранное печатать не на чем. Бумага вся кончилась.
-- Послушайте... А, может быть, на кирпичах что-нибудь можно... выцарапывать. Знаете, как в древности?
-- Что вы! Одна кирпичина теперь сто рублей стоит. Много ли на ней упишешь?
-- Тогда вот что. Я вам продиктую свой фельетон, а вы его постарайтесь запомнить. Потом возьмите в конторе адреса подписчиков и обойдите их. Сообщите им все радио, сводки, хронику и продекламируйте мой фельетон. Что получите -- поделим пополам.
* * *
-- Мама! Там наборщик из газеты пришел.
-- Что ему нужно?
-- Говорит: новости расскажет и фельетон Аверченко прочтет.
-- Проси его. Здравствуйте. Садитесь. Стаканчик чайку можно вам! Ну, что новенького?
-- Кхм! "Антанта заявляет совершенно категорически и настойчиво, что она поможет России в борьбе с разрухой и большевизмом...".
-- Да ведь это уже было! Месяц тому назад!
-- Виноват, мадам! Тогда было, что Антанта заявила просто категорически, а теперь она заявляет "совершенно категорически и настойчиво"! Огромная разница.
* * *
Письменный стол покрыт слоем серой пыли... В высохшей чернильнице три высохших мухи... От сломанного кончика пера тянется, тянется к пресс-папье тонкая нить-паутина...
-- А что, скажите, товарищи, -- нельзя ли где-нибудь достать маленького ребеночка? Я бы его зажарил и съел.
Очень люблю детей.
RJVVTYNFHBB
Впервые: Юг, 1920, 23 февраля, No 171. Печатается впервые по тексту газеты.
Мама, мама, что мы будем делать... Новый русский гимн. -- Аверченко цитирует популярнейшие комические куплеты Гражданской войны, известные современному читателю по кинофильмам "Котовский" (1942) и "Кин-дза-дза!" (1986):
Мама, мама, что мы будем делать
Когда наступят зимни холода?
Ведь у тебя нет теплого платочка,
А у меня нет зимнего пальта.
Писатель не зря называл куплеты "новым русским гимном". Леонид Утесов в мемуарах "Спасибо, сердце!" (1976) утверждал, что в 1919 г. их исполнял комический хор в одесском "Доме артиста" и что к тому времени они уже были "запетыми". Михаил Булгаков в повести "Роковые яйца" (1925) воспроизводил их переделанными московскими куплетистами на злобу дня:
Ах, мама, что я буду делать
Без яиц??
Нина Берберова вспоминала, что в конце 1921 г. "эту модную песенку пели... во всех кабаре Петербурга!" (Берберова Н.А. Курсив мой. Автобиография. М: Согласие, 1996. С. 170). В том же году в Константинополе Союзом русских студентов был выпущен сборник, один из авторов которого рассказывал, что собирается купить себе плащ: "И "когда настанут зимни холода", под этим плащом спрячу свои отрепья <...> и не буду спрашивать ни у кого, что делать, если нет ни теплого платочка, ни настоящего зимнего "пальта"" (В Прагу! Студенческий сборник. Константинополь: Типография издательского товарищества "Пресса", 1921. С. 11).
...отправлюсь-ка я прямо в типографию... -- Типография газеты "Юг" находилась на ул. Екатерининской, 51 (ныне ул. Ленина, 27).