Аверченко Аркадий Тимофеевич
Резина

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    (Очень нравоучительная история).

   
   Аверченко А.Т. Собрание сочинений: В 13 т.
   Т. 10. В дни Содома и Гоморры
   М.: Изд-во "Дмитрий Сечин", 2017.
   

РЕЗИНА

(Очень нравоучительная история)

   У Максима Сорокапудова была своя бакалейная лавка.
   Если бы Максим читал газеты, он знал бы, что все газетные писаки обломали себе зубы, называя Максима и ему подобных: "мародерами тыла", "союзниками немцев", "городскими шакалами" и тому подобными ужасными эпитетами.
   Но Максим Сорокапудов газет не читал, и поэтому жизнь его текла легко и спокойно.
   Часто, укладываясь по вечерам в широкую супружескую постель, Максим спрашивал у жены, с хитрой улыбочкой, как воробушек, порхавшей по всему его скуластому медно-красному лицу:
   -- А как ты думаешь, Кондратьевна, выдержит он еще четвертак на полтавской с чесноком?
   -- С чесноком? -- сосредоточенно переспрашивала Кондратьевна, почесывая белую тугую ногу.
   -- Да.
   -- Полтавская?
   -- Ну да. Хи-хи.
   -- По-моему так, что выдержит. Ништо. Дурных денег теперь -- солдат с ружьем завалится.
   -- То-то и я думаю. Нешто попробовать?
   -- Попробуй.
   -- Так что, думаешь, выдержит?
   -- Не лопнет.
   -- Хе-хе. Сколько у нас в Азиатском лежит?
   -- Сто двадцать восемь с полтыщей.
   -- Эх, до трехсот бы. Да и пошабашить.
   Утром, кряхтя, подымался с широкой честной супружеской кровати Максим и, поцеловав Кондратьевну в тугое плечо, шел в лавку.
   -- Митька! Почем у вас была там помечена полтавская колбаса с чесноком?
   -- По два пятнадцать.
   -- Так-с. Ставь два сорок, понял?
   -- Так уж по два с полтиной ставить для ровного счета, -- подмигивал продувной, самого жуликовского вида Митька.
   -- Ну, уж ты тоже, скажешь... Нешто он может этакое выдержать? Шкандалу чтоб не было.
   Долго и хрипло смеется распутный гнилой Митька.
   -- Он-то да не выдержит? Да я ему захочу -- сто рублей фунт поставлю -- на пороге он у меня от страху издохнет, а голосу не подаст.
   -- Гм... да. Ну, ставь по два с полтиной.
   И -- о, чудо! "Он", в просторечии покупатель, -- выдерживал.
   Заходил в магазин, робкий, печальный, в поношенных башмаках, с обвисшими от плохих дел усами и тихо спрашивал:
   -- Полтавская колбаса есть?
   -- Так точно. Сколько прикажете! Два, три фунтика?
   -- Нет... Мне полфунтика.
   -- Пожалуйте. Рубль с четвертаком с вас.
   -- Но позвольте... Она, колбаса эта, только вчера стоила по два пятнадцать.
   -- Да-с, дорого. Это вы верно. Тонко подмечено -- не дешевая. Мы что же, мы ни при чем. Нам повышают, и мы повышаем...
   -- Дорого, -- лепетал бледными, склеившимися от долгого молчания устами покупатель.
   -- Да-с, дорого. Это вы верно. Тонко подмечено -- дорого.
   -- Ну... дайте...
   Брал и уходил. Этот бледный, в поношенных башмаках, покупатель напоминал кусок доброй резины в опытных руках: если ее тянуть не сразу, не вдруг, а растягивать постепенно, резина могла растягиваться до бесконечности.
   Только тоньше становилась, прозрачнее. А растягиваться могла сколько угодно. Пожалуйста. Хоть еще вдвое, втрое, вчетверо.

* * *

   -- А что, -- спрашивал перед отходом ко сну Максим, касаясь волосатой рукой тугой богатой груди Кондратьевны, -- а что, -- может он двухрублевый сыр выдержать?
   -- Голанцкий? Не перехватил ли ты? Ведь до войны ему вся цена сорок пять была, да и вчера по рублю семи гривен торговали.
   -- А по-моему, за два целковых укупить он сможет. Без сыру к чаю никак ему невозможно. Платит же он за свечу по восьми гривен.
   -- Платить-то он платит. А только с сыром... страшно чивой-то!
   -- Лопнет, думаешь? Станет он из-за такой юрунды лопаться... Ну, растянется еще немножко... А уж никак не лопнет. Ну, Кондратьевна, что ж, а?
   -- Что?
   -- Потянуть еще?
   Уперши круглые руки в тугие бедра, задумывалась Кондратьевна.
   -- Гм! Так уж, если сыр подымать, почему ж тогда сардины не побеспокоить? Чтоб уж рядом шло. Почем они у нас?
   -- Рубль восемь гривен полкоробки.
   -- Ну вот. Вытягивай до двух. Сколько у нас теперь в Азиатском?
   -- Сто шестьдесят две. До трехсот -- сто тридцать восемь. На другое утро Максим командовал:
   -- Митька! Тяни сыр и сардины до двух.
   -- Есть.
   Тянули.
   Покупатель все вытягивался, утоньшался, бледнел, а кубышка в Азиатском банке сообразно пухла, уплотнялась и наливалась густой красной кровью.
   -- Сколько? -- спрашивал однажды вечером Максим, гладя жену по тугой круглой спине.
   -- Двести шестьдесят восемь с полтыщей.
   -- Отлично, здорово. До трехсот рукой подать.
   -- А там что же? -- воркующе говорила Кондратьевна, прижимаясь тугой щекой к жесткой бороде коммерсанта Максима.
   -- А там? Там, брат, шабаш. Отдых в свое полное удовольствие: домик на тихой улице купим, пару лошадей заведем... Этакие сани завинтим, и голубая сетка чтоб была. Кучер -- во, шире тебя, бородища у него -- во, шире моей, и чтоб диким голосом рычал на которые прохожие. До чего сладко это. Летом своя дача в Крыму будет, ребенкам нашим француженку выдвинем, для кухни повара, который по дутым пирогам ходок, пристроим. До чего приятно! Сардины-то по четыре сорок выдержит? Как понимаешь?
   -- Он-то? Выдержит. Вытянется. Прямо жвачка он резиновая, а не человек.
   И смеялись, довольные, как сытые гиены.

* * *

   Сладкий, вожделенный день!
   Торговля прикрыта, лавка передана, и в Азиатском кубышка уже не вмещает больше -- триста тысяч! И каждая тысяча отдельно, и все триста вместе -- все это неотъемлемое Максимово, Сорокапудово.
   -- Мошка, -- сказал Максим бойкому расторопному комиссионеру. -- Теперь ты действуй. Перво-наперво спроворь ты мне смету -- домик, лошади, дачка, француженка и повар -- понял?
   -- Смешно, если бы я не понял, -- самонадеянно сказал Мошка. -- Завтра получите все.

-----

   -- А, это ты, Мошка? Ну, здравствуй. Все оборудовал?
   -- Смешно, если бы я не оборудовал! Извольте смету.
   Улыбающийся Максим взял бумажку и взглянул на нее... Раздался подавленный крик и стук от падения тяжелого тела.
   В ужасе бросилась Кондратьевна к неподвижному праху любимого мужа.
   А когда высвободили из окостеневших пальцев "смету", составленную Мошкой "на основании рыночных цен", в ней можно было прочесть:
   "Лошади -- пара, с санями и экипажем, 300 000 руб. Домик на тихой улице..." и т.д.

* * *

   Очевидно, дальше первой строки бедный Максим не пошел.
   И вот -- погиб человек.
   Почему погиб?
   Да очень просто: пока он не зевал и растягивал резину "до отказу", другие тоже не зевали и растягивали свою резину "до отказу"...
   Кто работал с сардиной и полтавской колбасой, а кто занимался лошадьми.
   Все тянули.

-----

   Много на свете дураков, а превыше всего их в России.
   

КОММЕНТАРИИ

   Впервые: Новый Сатирикон. 1917. No 3.
   К концу 1916 г. уровень потребительских цен повысился по сравнению с предвоенным больше чем в 3 раза, при этом зарплата квалифицированного фабричного рабочего выросла с 50-70 до 300 и более рублей. Для сравнения: розничная цена данного номера "Нового Сатирикона" составляла 25 коп., в то время как No 3 за 1914 г. стоил 15 копеек.
   ...Почем у вас была там помечена полтавская колбаса с чесноком? -- По два пятнадцать -- В "Дневнике москвича" Н.П. Окунева указаны некоторые цены как раз на начало января 1917 г. В частности: колбаса -- 2-3 р. фунт, сметана -- 1 р. фунт, говядина -- 75 коп. фунт. Под Новый год цена бутылки спиртного в ресторане доходила до 100 р., в такую же сумму обходился наем лихача для поездки к "Яру".
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru