Аверченко Аркадий Тимофеевич
Мое самоопределение

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    (Автобиографический фельетон).

   
   Аверченко А.Т. Собрание сочинений: В 13 т.
   Т. 10. В дни Содома и Гоморры
   М.: Изд-во "Дмитрий Сечин", 2017.
   

МОЕ САМООПРЕДЕЛЕНИЕ

(Автобиографический фельетон)

   Все прочие -- как хотят: могут самоопределяться, могут не самоопределяться -- их дело.
   А я лично решил самоопределиться.
   Довольно этой неопределенности! Очень тяжело, когда сам не знаешь, кто ты такой. Не такое нынче время, ха-ха.
   Самоопределение мое пойдет по определенному курсу и в одной только плоскости: буржуй я или не буржуй?

* * *

   С чего начались мои сомнения?
   Вот:
   Недавно на митинге, когда я произнес блестящую и глубокопрочувствованную речь в защиту Временного Правительства, один гражданин, в зеленом, довольно легкомысленном для его возраста пиджаке, клетчатой кепке и узких штанах, уверенно сказал, поведя широким ноздристым носом:
   -- Буржуй разговаривает.
   Странное чувство овладело мною, когда я услышал такое определение.
   Вероятно, такое же чувство овладевает страусом, беззаботно бегавшим по безлюдным африканским пустыням, когда он впервые с разбега налетел на человека, и тот уверенно заметил вслух:
   -- Ба! Да это страус.
   Всю жизнь прожил беззаботный вольный страус и не знал, что его имя страус. А пришел охотник, и сразу открыл ему глаза, и сразу наклеил ярлык:
   -- Ты -- страус.
   И вот, услышав свое настоящее имя, бредет страус, уже потупив голову, опустив хвост, и элегически думает:
   "Ну вот, и оказывается, что я -- страус. Хорошо это или дурно? Позорно быть страусом, или я тоже имею право на свое местечко под солнцем?.."
   Бродит он по африканской живописной пустыне, но беззаботность уже покинула его, уже он стал задумчив, уже самокритика стала заедать его:
   -- Страус я, оказывается... Ко-ми-с-сия!
   Почти такое же ощущение овладело и мною, когда я впервые услыхал от зелено-пиджачного гражданина уверенное:
   -- Буржуй!
   Страуса узнают по росту, по длинной змеиной шее, по маленькой голове, по перьям на хвосте, по огромным крепким лапам. Тысяча характерных признаков.
   По каким же признакам определили меня?
   Я кое-как скомкал свою речь, спрыгнул со скамейки, служившей трибуной, и, отведя в сторону зеленого господина, тихо спросил его:
   -- Это вы кого же -- меня назвали буржуем?
   -- Обязательно.
   -- За что?
   -- Крахмал.
   Мы оба недоуменно поглядели друг на друга.
   -- Крахмал, вы говорите?
   -- Обязательно.
   -- Какой крахмал?
   -- Рубашка, того. Крахмала, как говорится. Хи-хи.
   -- Только и всего?
   -- Очки тоже.
   -- Это пенсне. Да и что в нем дурного? Наоборот: без него я ничего не вижу и могу вам же наступить на ногу или толкнуть.
   -- Попробуй.
   -- Я говорю лишь предположительно.
   Стоя друг против друга, мы погрузились в печальную задумчивость.
   -- Так буржуй я?
   -- Буржуй.
   -- Что же мне теперь делать?
   Он был несколько озадачен.
   -- Что делать? Ничего. Довольно уж наделали. Довольно попили нашей крови!
   Сколько я ни напрягал своей памяти, никак не мог вспомнить такого эпизода в своей жизни, чтобы пришлось утолить жажду кровью зеленого гражданина или кого другого в этом роде. В этом отношении я был невинен как годовалое дитя.
   Попытался робко оправдаться:
   -- Это не я. Я не пил вашей крови. Это кто-нибудь другой.
   -- Все вы хороши. Деньги есть?
   -- Есть. В банке. Двадцать тысяч.
   -- Надо отдать народу.
   -- У меня и квартира еще есть в четыре комнаты, мебель тоже, контракт на три года.
   -- Надо отдать трудящимся.
   -- А сам я где же буду жить?
   -- Где?.. Гм. Ну, квартиры не надо. Отдай только деньги.
   -- Позвольте! Это я сам заработал. Как же отдам все? С какой стати?
   -- Долой капитализм!
   -- Да позвольте, мой зелено-пиджачный друг! Велик ли мой капитал -- двадцать тысяч! Да ведь теперь рабочий зарабатывает пятьсот-восемьсот рублей в месяц! Ведь он тоже капиталист!
   Он критически усмехнулся.
   -- Скажете тоже! То какие-то восемьсот рублей, а то -- двадцать тысяч. Насосались вы, я вижу, нашей кровушки.
   -- А, чтоб вас черт побрал, -- вышел вдруг я из берегов. -- Маковой росинки у меня вашей крови во рту не было! Я писатель! Слышали? Журналист! Поняли? Написал строчку -- получил полтинник, написал две -- получил рубль. Чью же я кровь сосал, тупая вы зеленая ящерица?! Пятьсот строк в неделю, девять лет работы -- экономия двадцать тысяч. Поняли вы это, зеленый смородиновый куст?!
   -- Я попросил бы вас на меня не кричать. Буржуй несчастный!
   -- Тьфу!
   Мы разлетелись в разные стороны, будто бы между нами разорвалась ручная граната. У меня есть некоторые основания предполагать, что он остался мною недоволен.
   Я им -- тоже.

-----

   Шел я домой опечаленный, угрюмо думающий:
   "Откуда выползли эти травяного цвета граждане, для которых обидеть человека тяжким прозвищем "буржуй" так же легко, как выкурить папиросу. Какое они имеют право?"
   Вот я пришел домой, встал перед зеркалом и впился глазами в свою фигуру, в свое лицо: ну, вот он я. Вот я, беззаботная вольная птица, впервые узнавшая, что я не просто птица, а -- страус. И перо мое -- мое страусовое перо по полтиннику за строчку -- хотя и ценится, но оно идет на потребу и нужды буржуев, и сам я поэтому буржуй.
   Черт меня возьми, когда же я им сделался? Ведь эти анафемские двадцать тысяч не сразу же у меня появились, а постепенно. И был ли я буржуем, когда, бросив шестидесятирублевое место на Брянском руднике, приехал в Петроград девять лет назад с одиннадцатью рублями в кармане?
   Неужели эти проклятые "одиннадцать" погубили меня, запали мне в карман тем крохотным буржуазным семенем, из которого выполз росток и разрослось огромное двадцатитысячное буржуазное дерево?
   Когда зелено-пиджачный господин держал до меня на митинге речь, он говорил:
   -- Товарищи! Капиталистов не должно быть! Все должны быть равны! Не должно быть ни богатых, ни бедных. А для этого отнимайте деньги у богатых и передавайте их тем, у кого ничего нет!
   О, мой зелено-пиджачный друг! Где ты -- ау! Вот я, капиталист! Приходи ко мне и забери все мои деньги, выгони из квартиры, сними с меня "крахмалэ", как ты назвал мою сорочку от Друса, и пусти меня на улицу в одном пиджачишке -- хотя бы того же травяного цвета.
   Ты думаешь, я потеряюсь? О нет, моя милая проворная ящерица! Я сейчас же побреду в редакцию любого приличного журнала, и попрошу десяток листов бумаги и уголок стола в редакционной комнате, и через три часа вручу редактору журнала рассказ, и получу за него двести рублей, и снова найду себе комнату, куплю у Друса новую крахмальную рубашку, и через три дня у меня уже снова будет хорошее драповое пальто, и котелок, и пенсне, и палка с серебряным набалдашником, а через месяц я тебя, зеленый друг мой, снова смогу принять в своей новой, уютно обставленной квартире, а через год я тебе снова покажу довольно симпатичную, на твой глаз, чековую книжку...
   И что же? Снова, значит, я сделался буржуем? Снова ты, о зеленый друг мой, разденешь меня, отберешь деньги и пустишь в чем мать родила? Да? И снова я побреду в ближайшую редакцию?
   Дорогой товарищ! Но ведь это уже система старая, и не тобой она открыта... Эта система применяется в больших экономиях, где рачительные хозяева стригут овец периодически в известные сроки, отпуская их потом на травку -- нагуливать себе новую шерсть для будущей стрижки.
   Товарищ в зеленом пиджаке! Ты через три слова говорил о равенстве... Но разве есть равенство между овцой и ее хозяином?
   Подумай ты об этом, зеленый. И если после всех моих доводов ты назовешь меня с глупым упрямством -- "буржуй", так я с тобой больше и разговаривать на хочу!
   И знаешь, почему, мой зеленый друг?
   Потому что я умнее тебя.
   Вот тебе и равенство. Я -- умнее тебя.
   Как ты в этом со мной сравняешься?
   Есть один способ: каждый день, перед завтраком, что ли, ты должен приходить ко мне и ударом крепкой палки о мою голову затуманивать и понижать дееспособность моего мозга до такого уровня, чтобы он, мозг, сравнялся с твоим.
   Но. хорошо ли это?

-----

   Ну, вот я, слава богу, и самоопределился. Оказывается, что я -- не буржуй. Ф-фу! От сердца отлегло.
   А до остальных -- до моих товарищей, единомышленников и друзей -- мне нет никакого дела, пусть каждый самоопределяется и оправдывается перед гражданами в травяных пиджаках, как хочет.
   

КОММЕНТАРИИ

   Впервые: Новый Сатирикон. 1917. No 17.
   И был ли я буржуем, когда, бросив шестидесятирублевое место на Брянском руднике, приехал в Петроград девять лет назад с одиннадцатью рублями в кармане? -- подробнее см.: Миленко В.Д. Аркадий Аверченко. -- М.: Молодая гвардия, 2007. С. 30-45.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru