Аннотация: Смерть
Стакан чаю Ликвидация Драма в доме Заметки великосветского репортера Разрыв
Дешевая юмористическая библиотека "Сатирикона" Выпуск 83 (1912)
Аверченко А.Т. Собрание сочинений: В 13 т.
Т. 4. Чёрным по белому
М., Изд-во "Дмитрий Сечин", 2012.
Смерть
Стакан чаю
Ликвидация
Драма в доме
Заметки великосветского репортера
Разрыв
СМЕРТЬ
Терпеть не могу, когда меня отрывают от дела. Сегодня позвонили по телефону.
-- Алло! Что такое?
-- Говорит контора погребальных процессий "Простота и Роскошь".
-- Что нужно?
-- Нам сейчас сообщили, что у вас случилось несчастье.
-- С чьей точки зрения, -- тонко спросил я, -- с вашей или с моей?
-- Что такое? Не слышу.
-- Я спрашиваю: кто вам сказал?
-- Не знаю. Сейчас сообщили; вероятно, от вас. Мужайтесь!
-- Зачем?
-- Помилуйте, такая потеря... Мы понимаем.
-- Что же вам угодно?
-- Разрешите прислать нашего агента.
-- Пожалуйста! Если, конечно, у него не предвидится неотложных дел, и он имеет часок свободного времени...
-- Помилуйте! Наш девиз: все для клиентов!
-- Прекрасный девиз.
-- Кто имел дело с нами раз, тот навсегда останется нашим клиентом.
-- Наверное, -- согласился я. -- Думается, что и я не избегну этой участи.
-- Что вы говорите?
-- Я говорю: до свидания.
-----
Он пришел.
Агента бюро похоронных процессий можно отличить от обыкновенного человека только сзади; спереди он имеет такой же вид, как и другие.
Но если вы зайдете ему в тыл -- вам сразу бросится в глаза отличительный признак агента: металлическая пряжка черного галстука всегда торчит из-под воротника сюртука на вершок выше, чем ей полагается.
Иногда, может быть, жена агента или его приятель, заметив это, скажут:
-- Дай-ка я тебе поправлю пряжку... Ишь ты, как вылезла.
Но это бесплодное занятие. Вроде работы Сизифа, вкатывавшего камень на гору: у Сизифа камень тотчас же скатывался вниз, у агента пряжка через минуту всползает наверх.
Природа все созданное ею наделила отличительными для каждого создания признаками, и глуп тот, кто будет стараться уничтожить их.
Войдя в кабинет, агент низко поклонился, сверкнув металлической пряжкой галстука, и предложил:
-- Мужайтесь.
-- Садитесь, -- предложил и я. -- Очень рад был вам чем-нибудь полезным.
-- Все там будем, -- неопределенно заметил он.
-- Одни раньше, другие позже, -- внес я необходимый корректив.
-- Да, -- согласился он. -- И спрашивается: для чего же жил человек?
Я вздохнул.
-- Из земли, как говорится, взят, в землю и вернешься.
-- Что же делать. Мужайтесь!
Он помолчал и осторожно спросил, ощупывая невидимую почву:
-- Это был близкий вам человек?
-- Без сомнения. С первого дня рождения.
-- А! ребенок?
-- Сущее дитя.
-- Мальчик, девочка?
-- Если выбирать из этих двух категорий, то оно, конечно, ближе к девочке.
-- Ей там будет лучше. Ребенок не успел еще нагрешить и, поэтому, ему уготована жизнь ангельская.
-- О, если бы мне кто-нибудь мог это гарантировать, -- вздохнул я. -- Потому что у меня есть некоторые основания предполагать, что нагрешила она в своей жизни предостаточно.
-- О, помилуйте! Какие могут быть у нее грехи? Если она огорчала вас своими шалостями, то разве имели вы что-нибудь в сердце своем против дитяти?
-- Вы слишком льстите ей, называя ее "дитятей", -- заметил я. -- Правда она молодилась, но ее 36 лет, все-таки частенько сказывались.
-- 36 лет! -- удивился агент, -- однако, вы говорили, что она сущий ребенок?
-- И теперь это повторяю. В женщинах, милый мой, чрезвычайно много ребяческого.
-- Мужайтесь, -- сказал агент. -- Потеря любимой женщины -- большое горе, но не нужно отчаиваться. Отчаяние большой грех!
-- Не думаю, чтобы этот грех был мне свойственен.
-- Если уж вам будет так тяжело, то помолитесь. Молитва облегчает душу, а ей там будет легче.
-- Спасибо вам. Ваши советы для меня целительный бальзам.
-- У всякого своя должность, -- скромно согласился он. -- И еще я вам скажу: живите надеждой, что когда-нибудь встретитесь с ней. Рано или поздно всякий человек умирает. Если он умер рано -- он меньше нагрешит, если умер поздно -- грехи его увеличились...
-- Пропорционально прожитым годам, -- вздохнул я.
-- Пропорционально. Мужайтесь! Первые минуты потери остры, но потом постепенно все забудется... Вы можете встретить другую, полюбить ее, и еще будете счастливы. И я думаю, что дорогая покойница даст свое загробное согласие на ваше новое счастье...
-- Ну, я думаю, она в этом деле будет ни при чем. Наоборот, она при жизни все время хотела меня женить.
-- Ну, знаете -- это, в конце концов, не важно. Теперь на это иначе смотрят, чем раньше. И если вы любили ее, как жену, то и без женитьбы церковь простит ее и примет в свое лоно.
-- Вы впали тут в маленькую ошибку, -- печально улыбнулся я. -- Я никогда не любил ее, как жену. Но она была хорошей теткой.
-- Простите, я вас не понял. Вы, значит, потеряли вашу дорогую тетю?
-- Увы!
-- Что делать! Все будем там, и ни один человек не уйдет от своей судьбы. Конечно, тяжело потерять тетку, но еще горше потерять любимую жену или ребенка.
-- Это верно, -- улыбнулся я с тихой грустью. -- Теток много, а жена одна.
-- Не правда ли? -- оживился агент. -- Да ведь тетка тетке рознь. Иная тетка попадется, что ой-ой-ой!
-- Сущие ведьмы бывают, -- подтвердил я.
-- Хе-хе! Это верно. Да я вам так-таки скажу откровенно: иной клиент рад-радешенек, что его тетка протянула ноги.
-- Что вы говорите! Это забавно.
-- Еще как забавно! К нему пойдешь за заказом, ну, конечно, говоришь: "мужайтесь" и прочее там, а он мне: "сами, -- говорит, -- вы мужайтесь".
-- Ха-ха-ха-ха-ха!
-- Хе-хе-хе-хе! На некоторых похоронах прямо-таки смех один. В особенности, если еще тетка богатая, да оставила малую толику денежек.
-- Представьте, моя покойная тетка тех же правил: оставила мне 40 тысяч.
-- Ах, шутник! -- засмеялся агент, потрепав меня по плечу. -- А я-то тут распинаюсь, утешаю его. Ну, поздравляю, поздравляю. Однако, при таком капитале, надеюсь, все будет, как следует.
-- Все и есть, как следует, -- успокоил я агента. -- Все благополучно, и я, как видите, своим видом не напоминаю безутешного родственника.
-- Хе-хе-хе! Приятно иметь дело с такими клиентами. Вы знаете, у нас тоже есть сердце и мы тоже люди... И когда человек рвется к незасыпанной могиле или хочет разбить себе голову о ближайший монумент, -- нам на это тоже невыносимо тяжело любоваться.
-- За свою голову я спокоен, -- заметил я. -- Не высечен еще тот монумент, который бы грозил мне смертью.
-- Хе-хе... Разрешите снять мерочку?
-- Какую мерочку?
-- Для гробика-с.
-- Зачем же? Для меня снимать -- еще рано, для тетки -- уже поздно.
-- Почему же поздно? Это дело самое пустяковое. Покойница, вероятно, в соседней комнате?
-- О, нет, что вы! Не дай Бог... Ее здесь нет.
-- На другой квартире изволят дожидаться?
-- Не думаю, чтобы ожидание чего бы то ни было -- являлось ей свойственным.
Агент привстал, с беспокойством взглянул на меня и спросил:
-- Да, позвольте... Ваша тетка, действительно, умерла?
-- О, могу вам в этом поручиться.
-- Для нее, действительно, нужны процессия и гроб?
-- Как вам сказать... Я полагаю, что к процессии она равнодушна, а вот гроб... Новый, хороший гроб ей, я думаю, нужен. Я, впрочем, не знаю, как у них там.
-- Помилуйте! У нас все гробы новые.
-- У в_а_с, -- тонко прищурился я. -- А у них это не так. Я думаю, она не прочь была бы заменить свою старую развалину новым гробом.
-- Позвольте, позвольте, -- растерянно сказал агент, потирая голову. -- Вы говорите, ваша тетка умерла... когда она умерла?
-- Три года тому назад. Мужайтесь!
-- В таком случае, зачем же вы меня вызвали?!?!
-- Кто вас там вызывал? Ваше бюро само ко мне позвонило и предложило прислать мне вас.
-- Но вы меня отрываете от работы...
-- Ваше бюро меня тоже оторвало от работы. Впрочем, я вас не понимаю: вместо того, чтобы радоваться, что у меня все благополучно, вы кричите на меня, почему у меня нет покойника. Мужайтесь!
-- Больше вы меня к себе не заманите, -- серьезно проворчал он, отыскивая шляпу.
-- О, как бы я хотел этого! Видите ли, наши интересы слишком расходятся: то что плохо для нас, то слишком хорошо для вас.
-- Собачье житье, -- прорычал агент, поворачиваясь спиной и лишний раз подчеркнув металлической пряжкой свою профессию. -- Собачья жизнь!!
-- И, однако, она лучше смерти, -- философски возразил я, провожая его за двери...
СТАКАН ЧАЮ
Положение было такое: я сидел в кабинете за письменным столом; предо мной раскрытое окно; за окном небольшой двор, а на другой стороне двора флигель; окна флигеля открыты, и мне хорошо были видны фигуры мужа и жены, только что усевшихся за чайный стол.
Жена взяла стакан, протерла его полотенцем, поставила в подстаканник и спросила:
-- Тебе покрепче?
-- Конечно! Ты же знаешь.
Не отрывая глаз от газеты, муж взял стакан, поднес его ко рту и вдруг, закричав, вскочил со стула.
-- Что такое?
Он завертелся по комнате, как подстреленный, потом подскочил к столу, нагнулся и, негодующе глядя на жену, простонал:
-- Это ты... нарочно?
-- Что такое?! Что -- нарочно?
-- Подсунула мне кипяток?
-- Какой там кипяток? Что такое! Обыкновенный чай.
-- Нет-с, это настоящий крутой кипяток-с!!
-- Что ты хочешь этим сказать?
-- То и хочу сказать, что это низость! Ты была бы очень рада, если бы я обварил горло!
-- Что ты хочешь этим сказать?
-- А вот то! Хочу сказать, что ты рада сделать мужу гадость...
-- Ну, знаешь ли... Ты сам виноват...
-- Сам?! Сам?! Почему сам?
-- Если ты такой дурак -- не нужно было жениться. Пил бы себе холодный чай!
-- Нет, это тебе не нужно было за дурака замуж вых... То есть, нет, я хочу тебе сказать, что ты дурра! Слышишь, ты? Дура!
-- Я?!!
-- Ты.
-- Что ты хочешь этим сказать?
-- А то, что если дают кипяток, то об этом предупреждают!
-- Странно... Владимиру Ивановичу всегда наливаю такой чай, и он пьет...
-- Это потому, что у твоего Владимира Ивановича вместо горла, водопроводная труба!
-- Что ты этим хочешь сказать?
-- Ну, вот! Заладила сорока Якова...
-- Какого Якова? На какого ты Якова намекаешь?!! Я тебе на твою немку не намекаю?!
-- Во-первых, у меня никакой немки нет, а затем она всегда наливает чай, как следует, а не кипяток!
-- Ах, вот что?!.. Так ты бы и шел к ней!..
-- И пойду! Я, слава Богу, еще не в аду живу, где грешников кипятком шпарят...
-- Все равно -- скоро попадешь туда.
-- Да, конечно! При твоем содействии. Сегодня кипяток, завтра кипяток, -- конечно, в конце концов, сваришься. Ты рада меня со свету сжить, а самой убежать к твоему чертову Владимиру Ивановичу!..
-- Что ты хочешь этим сказать?
-- Ну, вот! Черта крести, а он говорит -- пусти.
-- Да, уж верно!! Тебе только черта и крестить -- для человека ты не годишься!!
-- Шшто-с?! Так я тебе говорю: если ты мне еще раз подсунешь такой кипяток...
Жена вскочила, уронив стул, и завопила:
-- Это не кипяток!! Обыкновенный горячий чай, который все пьют -- слышишь ты это?!! Все!!
Я видел как в глубине столовой распахнулась дверь и в комнату вошла худощавая девица, по виду родственница.
-- Ну, вот, вот, -- закричала жена, схватывая ее за руку. -- Пусть Лиля скажет; она лицо незаинтересованное. Попробуй, Лиля, что это за чай... Горячий он?
Лиля взяла стакан с подстаканником, отхлебнула глоток чаю и поморщилась.
-- Фи, какая гадость... Еле теплый.
Муж схватился руками за голову и снова заметался по комнате, крича истерически:
-- Теплый?! Еле тепленький?! Все, все в этом доме заодно! Я знаю, я всегда ваш враг, вы всегда друг с другом против меня!! Если вы кипяток считаете тепленьким, я считаю вас лживыми, истеричными бабами.
-- Николай Николаевич! -- сказала родственница, с достоинством выпрямляясь. -- Если вы оскорбляете меня,тпользуясь тем, что мне негде жить, и я живу у вас из за милости моей сестры, то... дайте сами оценку своему поступку.
-- Не желаю, -- рычал муж, размахивая руками. -- Не желаю давать оценки своему поступку. Сами давайте оценку!!
-- Извольте! То, что вы делаете -- гадость. Если вам моя сестра не нравится -- вы могли на ней не жениться, а издеваться над беззащитными...
-- Ну, вот!! Видели вы, люди добрые, -- обратился он к самовару, который невозмутимо дремал в углу стола, -- что она говорит?! В огороде бузина, а в Киеве дядька.
Жена снова вскочила, красная, со сверкающими глазами.
-- Какой дядька? Вы это про какого дядьку говорите? Вы на кого намекаете?!!
-- Чего ты кричишь? Небось, если бы себе спалила горло так же, как я, -- не покричала бы.
-- Мне палить горло нечем. Я алкоголя не пью!!!
-- Господи! И среди таких людей мне приходится жить! Среди такого общества вращаться...
-- Да-с, да-с! И это честь для тебя!! Я знаю, ты хочешь внести сюда нравы ночлежного дома!!! Но я...
Опять распахнулась дверь, и в комнату, ковыляя, вкатилась толстая старуха-нянька.
-- Вы рази о дите подумаете, -- сказала она негодующе. -- Только что дите уложила, как нате вам! Завели волынку!!!! С утра самого: гыр-гыр-гыр, гыр-гыр-гыр!
Муж схватил няньку за руку и, таща к столу, заревел:
-- Нянюшка! Вы единственная толковая женщина... Скажите вы по справедливости: можно пить такой чай?!
Нянька отхлебнула, задумчиво пожевала сморщенными губами и убежденно сказала:
-- Никак такого чаю пить нельзя; кто же такой чай пить будет? Разве это возможно? Прямо нужно сказать: не такой это чай, чтобы его пили... Слава Богу, у хороших господ жила -- знаю.
-- А что? -- вскричал муж. -- Я знал, что нянюшка умная, справедливая женщина...
-- Она справедливая женщина? Просто она подмазывается к тебе, чтобы попросить в счет жалованья. Вот и делает вид, что обожглась!
-- Стара я, матушка, подмазываться-то. А только, если мне дают холодный брандахлыст, я и говорю: никто его пить не станет!
-- Черт! -- закричал муж в совершенном бешенстве. -- Уберите от меня эту старуху! Это какое-то сонмище ядовитых змей! Извести вам меня надо? Так вы просто подсыпали бы мне чего-нибудь в кушанье...
-- Это я? -- хлопнула себя по бедрам нянька и громко зарыдала. -- Я тебя хочу отравить?! Да чтоб мои глазыньки...
Я больше не мог быть безмолвным свидетелем того, что происходило в окне флигеля напротив моего кабинета.
Я вскочил, надел шапку и побежал к соседям.
Они были поражены моим появлением в столовой. Отступили в глубь комнаты и притихли, поглядывая на меня.
-- Извините, -- сказал я, -- что, не будучи знакомым, пришел. Но я видел все, что здесь было -- из окна своего кабинета -- и хочу, как говорится, вывести вас на настоящую дорогу. Всяк из вас, милостивые государи, прав по-своему. Вы, сударыня, действительно налили очень горячего чаю... Супруг ваш обжегся и вступил с вами в пререкания. Ваша сестрица пришла через 10 минут после наполнения стакана кипятком, и, естественно, нашла чай теплым. Эта уважаемая старушка пришла еще пятью минутами позже -- и застала совсем холодный, как она выражается: "брандахлыст". Температура жидкостей, как вам известно, от соприкосновения с окружающим воздухом...
-- Что вам, собственно, угодно? -- прищурясь, спросил супруг.
-- Собственно, ничего. Я только хотел открыть вам глаза на истинное положение вещей. Я видел в окно все происходящее...
-- Очень милое занятие, -- перебила жена. -- Подглядывать за соседями. Как не стыдно, право!
-- Воспитание, -- иронически покачала головою свояченица мужа. -- Врываются в квартиру, дают наставления...
Нянька заметила:
-- У нас один тоже у господ, где я допреж жила... Пришел так-то вот -- и шубу с вешалки унес... Иди себе, иди, батюшка... Бог с тобой -- иди!
И они, четверо, грозно стояли тесной стеной против меня, стояли, сплоченные общностью семейных и имущественных интересов. Стояли и сердито поглядывали на меня.
Я горько улыбнулся, покачал головою и ушел.
Люди хотят бродить во тьме, хотят быть слепыми, беспомощными, глупыми щенками, и горе тому, кто попытается показать им ослепительный свет истины.
Что ж... как им угодно.
ЛИКВИДАЦИЯ
Вызванные в участок обыватели, сидели на деревянном диванчике, тесно прижавшись друг к другу, и недоумевали.
-- Может, налог новый хотят объявить?
-- Хватили. Для этого и вызывать не станут. Просто -- возьмут.
-- А то, может, распоряжение какое-нибудь... Что, мол, на основании чрезвычайной охраны, предлагается жителям не иметь при себе и употреблять в пищу -- ничего круглого. Вроде, как на праздник Иоанна Крестителя.
-- Да зачем же это?
-- Мало ли. А то еще: при наличии признаков, кои знаменуют приращение семейства -- заблаговременно выбирать на этот предмет из соответствующих учреждений необходимые документы, как-то: метрику, пачпорт и всякое такое.
-- Вы скажете! А пол как же? А возраст?
-- Можно беленькие штучки такие в пачпорте оставлять, пробельчики...
Во взорах виднелась тоска неизвестности.
-- Господи! Скорее бы уж...
-- Васятка! Ты, может быть, грешен чем?
-- Чем же, Микита Кузьмич?!
-- Бомбов не стряпаешь ли, часом?
-- Господи, Боже ты мой! Скажут этакое. Я и во сне их не вижу.
-- Ребята! Может быть, кто газетой балуется?
Солидный обыватель Ихневмонов вытащил из кармана газету и потряс ею в воздухе:
-- "Голос Москвы".
-- Книга, может, у кого?
Другой обыватель сконфуженно вытащил из кармана книжку и помотал перед носом соседей:
-- "Джон Вильсон, известный сыщик. Шулер -- убийца игроков".
Хотя ничего крамольного в книжке не было, но все, от скуки, обратили на нее внимание.
-- Любопытное сочинение. Дозвольте, ваша милость, читнуть в ее.
-- Пожалуйста. Может быть, пока г. околоточный выйдет, мы вслух почитаем.
-- Правильно. Читай, Иван Диомидыч!
Скоро в передней участка зазвучал ровный, монотонный, без остановок, голос чтеца:
-- В предместье Лондона Уайт-Чапель жил негоциант Эдуард Гаррисон. В одну туманную ночь в его квартире происходило вот что: какой-то замаскированный незнакомец, держа револьвер перед почтенным негоциантом, восклицал: где спрятаны твои банковые билеты, а то буду стрелять. -- Негодяй, -- воскликнул негоциант, -- ты за это поплатишься...
Дверь отворилась и быстрой походкой, хмуря брови, вошел к заслушавшимся гражданам околоточный. Все встали.
-- Изволили звать нас?
-- Да-с. Изволил-с звать-с!
Молнии сверкали и сыпались из надзирателевых глаз так страшно, что у всех сердце екнуло.
-- А ну-ка ты, как тебя... Иван Петров?
Околоточный поманил пальцем:
-- Подойди-ка сюда. Подойди-ка...
Потом околоточный взглянул на какую-то бумажку, бывшую у него в руках, и спросил:
-- А не скажешь-ли ты, Иван Петров, что ты делал 15 октября 1905 года в шесть часов пятнадцать минут вечера?
Иван Петров согнал с лица выражение ужаса и сделал вид, что задумался.
-- Ну?
-- Ваше благородие! Разве можно припомнить!
Околоточный сардонически захохотал.
-- Еще бы! И не припомнишь ли ты, кто это 15 октября в шесть часов пятнадцать минут вечера аплодировал на митинге оратору по восхвалению забастовок и кричал ему после речи: "Правильно, товарищ Демьян! Лупи дальше!"
Мертвенно бледный стоял Иван Петров и беззвучно шевелил белыми губами.
-- Ваше благородие! Нешто я... За что ж теперь-то... Четыре года прошло... Неужто вспоминать. Время такое было...
-- Ага! Время такое? А ты знаешь, милый, чем это пахнет?
Василий пошатнулся и со свистом пролепетал непонятные слова:
-- Ам... блям... бу-бу-бу...
Кто-то в углу истово перекрестился. Кто-то заплакал.
-- Плакать после будете, -- сухо сказал околоточный. -- Иван Диомидов Лобзиков. Что вы делали в ночь с 17 на 18 октября 1905 года в трактире Трындина?
-- Я-с... Ваше благородие! Ежели пьян был...
-- Нет, ты не был пьян. А ты будешь привлечен за то, что собирал подписи под благодарственной телеграммой графу Витте и говорил слова: "Пью сие пиво за восстановление революционно-социалистической монархии народного благоустройства"... У нас, голубчик, все записано! Сознаешься?
-- Казанская Божья Матерь! Микола Милостивый! Нешто упомнишь...
-- Хорошо-с. Следствие это выяснит. Василий Васильев! Может быть, во избежание утомительного судебного следствия, ты скажешь нам, какую газету читал ты в десять с половиной часов утра 21 октября 1905 года, сидя на конке Ивановская-Дворянская?
-- Ваше бл... Мало ли тогда... Действительно что... Припоминаю. Будучи тогда на конке-то, читал "Начало". Помню, ваше благородие, потому, что вы тогда сидели насупротив меня и читали "Новую Жизнь", издание господина Горького.
-- Дурак! Мало ли что читал... Почем ты знаешь, для чего я читал? Я лицо должностное.