Аверченко Аркадий Тимофеевич
Кое-что о близорукости

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

А. Т. Аверченко

Кое-что о близорукости

I

   Хотя близорукость -- физический недостаток, и хотя над физическими недостатками смеяться не принято, но я думаю, что несколько слов о близорукости мне можно сказать.
   Постараюсь не хихикать, не подсмеиваться над несчастными, обиженными природой людьми, тем более, что сам я близорук очень сильно и сам я перенес из-за этого много неприятностей и огорчений, о которых дальнозоркие люди и не слыхивали.
   Вообще, дальнозоркие люди не могут себе представить, что такое близорукость, а близорукие смотрят на дальнозорких как на что-то чудесное, непонятное и загадочное.
   Однажды я мельком слышал такой разговор:
   -- Видите вы на той крыше кошку? Что это она там делает у водосточной трубы?
   -- Кошку? Я не вижу даже самой крыши!
   -- Как не видите? Вот эта большая, красная.
   -- Я вижу что-то красненькое, но, признаться, думал, что это флаг.
   -- Флаг?! Вы, наверно, притворяетесь... Просто дурачите меня.
   -- А я так, откровенно говоря, уверен, что это вы подсмеиваетесь надо мной. Я никак не могу понять, как это можно видеть на таком расстоянии кошку?
   -- Да? А вот вы убейте меня -- я не пойму, как это на таком расстоянии можно не увидеть кошки! Она вся, как на ладони. Видите, лапой что-то скребет...
   -- Ха-ха! Может быть, она блоху поймала? Вы блохи не видите? Ну, признайтесь -- ведь вы выдумали вашу кошку?
   Так они долго говорили на разных языках.
   Часто близорукие обладают странным свойством: тщательно скрывать свой недостаток. И из-за этого происходит много недоразумений, и многие попадают в неловкое положение.
   Вы сидите в ресторане и неожиданно замечаете какого-то нового господина, который только что вошел в комнату. Вы не уверены -- знаете вы его, или нет. Лицо его сливается издали в бледное туманное пятно, на котором неясно отмечается один глаз и какая-то черная повязка поперек лица.
   Вы начинаете мучительно размышлять:
   -- Знаком он вам или нет?
   Сомнения рассеиваются: новоприбывший сделал вам приветственный знак рукой, и вы, чувствуя, что он смотрит прямо на вас, меняете бессмысленное выражение лица на приветливо-радостное, вскакиваете с места и спешите к нему.
   И, по мере приближения к этому господину, вы замечаете, что на его туманном, будто расплющенном, лице появляется второй, недостававший ранее, глаз, а черная трагическая повязка, которая казалась вам результатом какого-нибудь телесного повреждения, -- на самом деле -- черные густые усы. И на расстоянии двух шагов от него вы уже начинаете сомневаться -- знаком ли он вам, а через один шаг уже уверены в том, что видите его в первый раз...
   Но на вашем лице застыла первоначальная радостно-приветливая улыбка и вы так и не успели согнать ее, а незнакомец уже заметил ваше поведение, заметил эту, такую глупую по своей ненужности, радостную улыбку, и смотрит на вас с чувством изумления и растерянности.
   Чтобы рассеять как-нибудь это тяжкое глупое положение, вы, сохраняя на лице ту же глупейшую улыбку, глядите куда-то вдаль, делаете кому-то приветственные знаки, хотя впереди вас, кроме притворенной двери, никого нет, проскальзываете мимо незнакомца и в растерянности выпиваете у буфета рюмку водки, которая так противна после съеденных вами трубочек с кремом...
   Еще более тяжелое впечатление получается, когда вы входите в ресторан, битком набитый публикой.
   Проходя среди длинного ряда столиков, за которыми сидят странные люди без носов, глаз и губ, вы видите, что некоторые из них, как будто, при виде вас зашевелились и кланяются вам. Тогда вы, чтобы не показаться невежливым и, вместе с тем, не попасть в глупое положение, слегка наклоняете голову, делая что-то среднее между поклоном и отмахиванием от севшей на лоб мухи. А на лице блуждает та же бессмысленная неопределенная улыбка, и хочется скорее проскользнуть мимо этой проклятой публики со стертыми белыми пятнами, вместо лиц, -- тем более, что сзади вы ясно слышите дружеский голос, позвавший вас по имени.
   Вы хотите улизнуть, но тот же голос еще раз ясно и настойчиво окликает вас и -- здесь наступает самый трагический момент: вы поворачиваетесь, с глупой улыбкой посматриваете на расплывшийся ряд столов и недоумеваете -- с какого же стола слышался голос? На всякий случай, дружески киваете головой толстому, брюнету, подносящему ко рту какое-то желтое пятно (вино? яичница? платок?), в то самое время, как сзади вас дергают за фалды и говорят:
   -- Да здесь мы, здесь! Вот чудак? Неужели, ты нас не видишь? Иди к нам.
   "Неужели, не видишь?!." Да, конечно же, не вижу! Господи...

II

   Многие, вероятно, испытывали чувство, когда уронишь на пол пенсне и немедленно же попадаешь в положение человека, которому завязали глаза.
   Человек, уронивший пенсне, прежде всего, как ужаленный, отскакивает от этого места, потому что боится раздавить ногами пенсне, отходит в самый дальний угол комнаты, становится на колени и начинает осторожно ползти, шаря по грязному полу руками. Его поиски облегчились бы, если бы на носу было пенсне, но для этого его надо найти, а найти пенсне, не имея его на носу -- затруднительно, тяжело и хлопотливо.
   Хорошо, если вблизи находится дальнозоркий человек. Он с молниеносной быстротой найдет пенсне, но при этом не упустит случая облить своего несчастного друга и брата -- такого же человека, как и он -- ядом снисходительного презрения и жалости.
   -- Да где ты ищешь? Вот же оно! Эх, ты! Слепая курица!
   Я часто замечал, что дальнозоркие люди презирают нас и не прочь, если подвернется случай, подшутить, посмеяться над нами.
   Один знакомый потащил меня в театр и там сделал меня целью самых недостойных шуток и мистификаций... А я даже и не замечал этого.
   Сначала он не знал, что я близорук, и открылось это лишь благодаря простой случайности. В антракте после первого действия мы стояли в ложе бельэтажа, и мой знакомый рассматривал публику партера. Я стоял около и равнодушно обводил глазами тусклые белые пятна лиц, смутно проплывавших перед моими глазами.
   -- Смотрите, -- сказал мой знакомый, дергая меня за руку. -- Вот новый французский посланник!
   -- Где?!
   -- Вот видите -- внизу, около той ложи, в которой сидит декольтированная дама в сером.
   Я хотел сознаться, что не вижу ни дамы, ни ложи, но боязнь бестактных насмешек и разговоров удержала меня от этого.
   Я наклонился через барьер, бросил бессмысленный взгляд на опушенный занавес и с деланным оживлением воскликнул:
   -- Ах, вижу, вижу. Вот он.
   -- Да не туда! Вы совсем не туда смотрите... Влево, около второй ложи.
   Я покорно повернул голову влево и, стараясь, чтобы он не проследил направление моего бесцельного взгляда, сказал:
   -- Ага! Вот он. Теперь я его узнал.
   -- Удивительно! Он только что сейчас скрылся в проходе. Как же вы могли его узнать?
   -- Да вы про кого говорите? -- смущенно спросил я. -- Про того высокого в белых брюках, который стоит около оркестра?
   -- В белых брюках? -- ахнул мой собеседник. -- Протрите глаза! Там стоит господин, но цвета брюк его не видно, потому что его заслоняет дама в белом платье. Послушайте... Вы дьявольски близоруки!?..
   Я стал энергично отрицать это, и мое нахальство обидело его.
   Он помолчал и через минуту, вглядываясь в толпу, шевелившуюся внизу, сказал:
   -- Вот идет ваш знакомый Петрухин. Он кланяется вам. Почему же вы не отвечаете ему?
   Я перевесился через барьер и неопределенно закивал головой, закланялся, заулыбался.
   -- Смотрите, -- тронул меня за плечо знакомый. -- Вдова Мурашкина с дочерьми -- вон, видите, в ложе что-то говорит о вас... Почему-то укоризненно грозит вам пальцем...
   -- Вероятно, -- подумал я, -- я им не поклонился, а Мурашкины никогда не прощают равнодушие и гордости.
   Раскланялся я и с Мурашкиными, хотя никого из них не видел.
   В этот вечер мой знакомый тронул меня до слез своей заботливостью: он беспрестанно отыскивал глазами людей, которые, по его словам, делали мне приветственные знаки, слали дружеские улыбки, и всем им я, со своей стороны, отвечал, раскланивался, улыбался, принимая при этом такой вид, что замечаю их всех и без указаний моего знакомого...
   А когда мы возвращались из театра, этот пустой ничтожный человек неожиданно расхохотался и заявил, что он всё выдумывал: ни одного знакомого в театре не было, и я по его указаниям посылал все свои улыбки, поклоны и приветствия чёрт знает кому -- или незнакомым людям или гипсовым украшениям на стенах театра.
   Я назвал этого весельчака негодяем, и с тех пор ни одна душа не услышит от меня о нем доброго слова. Наглец, каких мало.
   Вообще, театры пугают меня после одного случая: однажды я приехал в театр с опозданием -- к началу второго действия и, впопыхах, сбросив пальто на руки капельдинера у вешалки, ринулся к дверям. Но капельдинер бешено взревел, бросил мое пальто на пол, догнал меня и схватил за шиворот.
   -- Как вы смеете, черт возьми? -- крикнул он.
   Оказалось, что это был полковник генерального штаба, приехавший за минуту до меня и только что раздевшийся у вешалки.
   Мы стали ругаться, как сапожники, и я заявил, что пойду сейчась к околоточному составить на него протокол. Я побежал по каким-то коридорам, после долгих поисков нашел околоточного и, задыхающимся голосом, сказал:
   -- Меня оскорбили, г. околоточный. Прошу составить протокол.
   -- Убирайтесь к чёрту! -- завопил он. -- Какой я вам околоточный?
   Когда я рассмотрел его -- он оказался тем же полковником генерального штаба, на которого я снова наткнулся в полутьме.
   Изрыгая проклятия, я опять побежал, нашел околоточного (уже настоящего) и, приведя его на место нашей схватки, указал на стоявшего у вешалки полковника:
   -- Вот он. Ругал меня, оскорблял. Арестуйте его.
   И поднялся страшный крик и суматоха. Офицер назвал меня, в конце концов, идиотом, и я не спорил с ним, потому что, после десятиминутных пререканий, выяснилось, что это другой офицер, а тот первый давно уже ушел.
   Все ругали меня: офицер, околоточный, капельдинеры...
   Было скучно и неприветливо.
  

III

   Однажды я изменил своим убеждениям.
   Будучи прогрессистом, я, вообще, держусь того взгляда, что с домашней прислугой обращаться должно строго, и хотя и вежливо, но без тени фамильярности. Иначе прислуга портится.
   В один дождливый вечер я зашел к знакомым. Радостно всей гурьбой высыпали знакомые в переднюю встретить меня, и я стал дружески со всеми здороваться.
   Седьмое рукопожатие предстояло мне проделать с молодой барышней в кокетливом переднике, но едва я протянул ей руку, -- она спряталась назад и ни за что не хотела здороваться, хихикая и конфузясь. Сбитый с толку, недоумевающий, я настаивал, искал ее руку, а хозяева смущенно засмеялись и объяснили, что она -- горничная.
   Была преотчаянная минута всеобщего молчания и неловкости.
   Не зная, что мне делать, я сказал:
   -- Всё равно! Я всё-таки хочу с ней поздороваться. Она такой же человек, как и мы, и, право, давно уже пора разрушить эти нелепые сословные перегородки!..
   Так как я настаивал, то горничная протянула мне руку, но немедленно после этого расплакалась и убежала.
   Теперь я слыву среди знакомых чудаком, толстовцем, народником.
   А когда я прихожу в тот дом, где мне случилось поздороваться с горничной, то, к великому изумлению новых гостей, здороваюсь с этой горничной, лакеем и швейцаром.
   Иногда в передней сталкиваюсь с кучером, пришедшим за приказаниями. Здороваюсь и с ним.
   -- Ах, он такой оригинал, -- говорят обо мне хозяева.
   Так говорят они, дальнозоркие люди.
   Никогда им не понять близорукого человека!.. Боже ты мой...
  
   Источник текста: Дешевая юмористическая библиотека Нового Сатирикона, Выпуск 3 -- Товарищество "Новый Сатирикон", 1911. - С. 23 - 34.
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru