Аверченко Аркадий Тимофеевич
Они о революции

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

Оценка: 7.00*3  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Хомут, натягиваемый клещами (Московское)
    Контроль над производством
    Мурка
    Крах семьи Дромадеровых
    Записки дикаря
    Леденящая душу история
    Володька
    Косьма Медичис
    Разговоры в гостиной
    Этапы русской книги

Аркадий Аверченко

  

Они о революции

  
   Аверченко Аркадий Тимофеевич. Рассказы. Сост. П.Горелов. -- М.: Молодая гвардия, 1990
   Ocr Longsoft http://ocr.krossw.ru, сентябрь 2006
  

СОДЕРЖАНИЕ

  
   Хомут, натягиваемый клещами (Московское)
   Контроль над производством
   Мурка
   Крах семьи Дромадеровых
   Записки дикаря
   Леденящая душу история
   Володька
   Косьма Медичис
   Разговоры в гостиной
   Этапы русской книги
  
  

Хомут, натягиваемый клещами (Московское)

  
   Москвич кротко сидел дома и терпеливо пил черемуховый чай с лакрицей вместо сахара, со жмыховой лепешкой вместо хлеба, и с вазелином вместо масла.
   Постучались.
   Вошел оруженосец из комиссариата.
   -- Так что, товарищ, пожалуйте по наряду на митинг. Ваша очередь слушать.
   -- Ишь ты, ловкий какой! Да я на прошлой неделе уже слушал!
   -- Ну, что ж. А это новый наряд. Товарищ Троцкий будет говорить речь о задачах момента.
   -- Послушайте... ей-богу, я уже знаю, что он скажет. Будет призывать еще годика два потерпеть лишения, будет всех звать на красный фронт против польской белогвардейщины, против румынских империалистов, будет обещать на будущей неделе мировую революцию... Зачем же мне ходить, если я знаю?..
   -- Это меня не касаемо. А только приказано набрать 1640 штук, по числу мест, -- я и набираю...
   -- Вот тут один товарищ рядом живет, Егоров ему фамилия, кажется, он давно не был? Вы бы к нему толкнулись.
   -- Нечего зря и толкаться. Вчера в Чека забрали за пропуск двух митингов. Так что ж... Записывать вас?
   -- У меня рука болит.
   -- Чай, не дрова рубить! Сиди, как дурак, и слушай!
   -- Понимаете, сыпь какая-то на ладони, боюсь застудить.
   -- Можете держать руку в кармане.
   -- А как же аплодировать? Ежели не аплодировать, то за это самое...
   -- Хлопай себя здоровою рукой по затылку, -- только всего и дела.
   Хозяин помолчал. Потом будто вспомнил.
   -- А то еще в соседнем флигеле живет один такой: Пантелеев. До чего любит эти самые митинги! Лучше бы вы его забрали. Лют до митинга! Как митинг, -- так его и дома не удержишь. Рвется прямо.
   -- Схватились! Уже третий день на складе у нас лежит. Разменяли. Можете представить -- заснул на митинге!
   -- Послушайте... А вдруг я засну?
   -- В Чеке разбудят.
   -- Товарищ... Стаканчик денатуратцу -- разрешите предложить?
   -- За это чувствительно благодарен! Ваше здоровье! А только ослобонить никак не возможно. Верите совести: целый день гойдаю, как каторжный, все публику натягиваю на эти самые митинги, ну их... к этому самому! У всякого то жена рожает, то он по службе занят, то выйти не в чем. Масса белобилетчиков развелось! А один давеча, как дитя, плакал, в ногах валялся: "дяденька, говорит, увольте! С души прет, говорит, от этого самого Троцкого. Ну, что, говорит, хорошего, ежели я посреди речи о задачах Интернационала -- в Ригу вдруг поеду?!" Он плачет, жена за ним в голос, дети вой подняли, -- инда меня слеза прошибла. Одначе -- забрал. Потому обязанность такая. Раз ты свободный советский гражданин -- слушай Троцкого, сволочь паршивая! На то тебе и свобода дадена, чтоб ты Троцкую барщину сполнял! Так записать вас?
   -- А, ч-ерт!.. А что, не долго будет?
   -- Да нет, где там долго! Много ли -- полтора-два часа. Черт с ними, идите, господин, не связывайтесь лучше! И мне, и вам покойнее. Речь Троцкого, речь Бухарина, речь венгерского какого-то холуя, -- да и все. Ну, потом, конечно, лезорюция собрамшихся.
   -- Ну, вот видите -- еще и резолюция. Это так задержит...
   -- Котора задержит? Лезорюция?! Да она уже готовая, отпечатанная. Вот у меня и енземплярчик есть для справки.
   Оруженосец отставил ружье, пошарил в разносной сумке и вынул серую бумажку... Москвич прочел:
  
   "Мы, присутствовавшие на митинге тов. Троцкого, подавляющим большинством голосов вынесли полнейшее одобрение всей советской политике, как внутренней, так и внешней; кроме того, призываем красных товарищей на последний красный бой с белыми польскими панами, выражаем согласие еще, сколько влезет, терпеть всяческие лишения для торжества III Интернационала и приветствуем также венгерского товарища Бела Куна! Да здравствует Троцкий, долой соглашателей, все на польских панов! Следует 1639 подписей".
  
   Прочел хозяин. Вздохнул так глубоко, что на рубашке отскочила пуговица.
   -- Ну, что же... Ехать так ехать, как сказал Распутин, когда Пуришкевич бросал его с моста в воду.
  
  

Контроль над производством

  
    Один из краеугольных камней грядущего рая на земле -- Третьего Интернационала, это:
   -- Контроль над производством.
   Твердо знаю, во что эта штука выльется.
   Писатель только что уселся за письменный стол, как ему доложили:
   -- Рабочие какие-то пришли.
   -- Пусть войдут. Что вам угодно, господа?
   -- Так что мы рабочий контроль над производством. Выборные.
   -- Контроль? Над каким производством?
   -- Над вашим.
   -- Какое же у меня производство? Я пишу рассказы, фельетоны. Это контролю не поддается.
   -- Все вы так говорите! Мы выборные от типографии и артели газетчиков, и мы будем контролировать ваше производство.
   -- Виноват... Как же вы будете осуществлять контроль?
   -- Очень просто. Вот мы усаживаемся около вас и... вы, собственно, что будете писать?
   -- Еще не знаю: темы нет.
   -- А вы придумайте.
   -- Хорошо, когда вы уйдете -- придумаю.
   -- Нет, вы эти старые штуки оставьте. Придумайте сейчас.
   -- Но не могу же я сосредоточиться, когда две посторонних физиономии...
   -- Простите, мы вовсе не посторонние физиономии, а рабочий контроль над вашим производством! Ну?..
   -- Что "ну"?
   -- Думайте скорей.
   -- Поймите же вы, что всякое творчество -- такая интимная вещь...
   -- Вот этого интимного никак не должно быть! Все должно делаться открыто на виду и под контролем.
   Писатель задумался.
   -- О чем же вы призадумались, позвольте узнать?
   -- Не мешайте! Тему выдумываю.
   -- Ну, вот и хорошо. Только скорей думайте! Ну! Придумали?
   -- Да что вы меня в шею гоните.
   -- На то мы и контроль, чтобы время зря не пропадало. Ну, живей живей!..
   -- Поймите вы, что не могу я так сосредоточиться, когда вы каждую секунду с разговорами пристаете.
   Рабочий контроль притих и принялся с любопытством разглядывать лицо призадумавшегося писателя.
   А писатель в это время тер голову, почесывая у себя за ухом, крякал и наконец вскочил в отчаянии:
   -- Да поймите же вы, что нельзя думать, когда четыре глаза уставились на тебя, как баран на новые ворота.
   Рабочий контроль переглянулся.
   -- Замечаете, товарищ? Форменный саботаж! То ему не разговаривай, то не смотри на него, а то он еще, пожалуй, и дышать запретит! Небось, когда нас не было -- писал! Тогда можно было, а теперь нельзя? Под контролем-то небось трудно! Когда все на виду, без обмана, -- тогда и голова не работает?! Хорошо-с!.. Так мы и доложим, куда следует!
   Рабочий контроль встал и, оскорбленный до глубины души, топоча ногами, вышел.
  
   От автора
   В доброе старое время подобные произведения кончались так:
   "...На этом месте писатель проснулся, весь облитый холодным потом".
   Увы! Я кончить так не могу.
   Потому что -- хотя мы и обливаемся холодным потом, но и на шестом году еще не проснулись.
  
  

Мурка

  
   Несколько времени тому назад во всех газетах была напечатана статья советского знатока по финансам т. Ларина -- о том, что в Москве на миллион жителей приходится около 120 000 советских барышень, служащих в советских учреждениях, а среди массы этих учреждений есть одно -- под названием "Мурка"...
   "Что это за учреждение и что оно обслуживает, -- признается откровенно Ларин, -- я так и не мог ни у кого добиться".
  
   Есть в Москве Мурка, а что такое Мурка -- и сам Ларин не знает.
   А я недавно узнал. Один беженец из Москвы сжалился над моим мучительным недоумением и объяснил мне все.
   -- Что такое, наконец, Мурка? -- спросил я со стоном. -- Спать она не дает мне, проклятая!
   -- Ах, Мурка?! Можете представить, никто этого не знает, а я знаю. И совершенно случайно узнал...
   -- Не тяните! Что есть -- Мурка?
   -- Мурка? Это Мурашовская комиссия. Сокращенно.
   -- А что такое -- Мурашов?
   -- Мой дядя.
   -- А кто ваш дядя?
   -- Судебный следователь.
   -- А какая это комиссия?
   -- Комиссия названа по имени дяди. Он был председателем комиссии по расследованию хищений на Курском вокзале.
   -- Расследовал?
   -- Не успел. На половине расследования его расстреляли по обвинению в сношениях с Антантой.
   -- А Мурка?
   -- Чего Мурка?
   -- Почему Мурка осталась?
   -- Мурка осталась потому, что тогда еще дело не было закончено. Потом оно закончилось несколько неожиданно -- всех заподозренных в хищении расстреляли по подозрению в организации покушения на Володарского.
   -- А Мурка?
   -- А Мурка существует.
   -- Я не понимаю, -- что же она делает, если и родоначальника ее расстреляли?..
   -- Теперь Мурка окрепла и живет самостоятельно. Здоровая сделалась -- поперек себя шире.
   -- Видите ли, когда моего дядю Мурашова назначили на расследование, он сказал, что ему нужен секретарь. Дали. Жили они себе вдвоем, поживали, вели следствие, вдруг секретарь говорит: -- Нужна мне машинистка. -- Нужна тебе машинистка? На тебе машинистку. Машинистка говорит: -- Без сторожа нельзя. -- На тебе сторожа. Взяли сторожа. А дядя мой предобрый был. Одна дама просит: -- Возьмите дочку, пусть у вас бумаги подшивает -- совсем ей есть нечего. Взяли дочку. И стала Мурка расти, пухнуть и раздвигаться влево, вправо, вверх, вниз, вкривь и вкось...
   Однажды захожу я, вижу -- Муркой весь дом занят... Всюду на дверях дощечки. "Продовольственный отдел", "Просветительный отдел".
   -- Позвольте... Неужели Мурка сама кормила и просвещала этих вокзальных хищников?!
   -- Что вы? Их к тому времени уже расстреляли... Для себя Мурка завела и продовольственный, и просветительный отдел, и топливный... К тому времени уже служило в Мурке около 70 барышень, а когда для этой оравы понадобились все отделы, пригласили на каждый отдел новый штат -- и число служащих вместе с транспортным и библиотечным возросло до 124.
   -- Что ж... все они так и сидели, сложа руки?
   -- Почему?
   -- Да ведь и дядю расстреляли и вокзальных воров стреляли... Ведь Мурке, значит, уже нечего было делать?
   -- Как нечего? Что вы! Целый день работа кипела, сотни людей носились с бумагами вверх и вниз, телефон звенел, пишущие машинки щелкали... Не забывайте, что к тому времени всякий отдел обслуживало уже около полутораста служащих в Мурке.
   -- А Мурка кого обслуживала?
   -- Служащих.
   -- Значит, Мурка обслуживала служащих, а служащие Мурку?
   -- Ну конечно. И все были сыты.
   -- А не приходило когда-нибудь начальству в голову выяснить: на кой черт нужна эта Мурка и чем она занимается?
   -- Приходило. Явился один такой хват из ревизоров, спрашивает: "Что это за учреждение?" Ему барышня резонно отвечает: "Мурка". -- "А что такое -- Мурка?" Та еще резоннее: "А черт его знает. Я всего семь месяцев служу. Все говорят -- Мурка, и я говорю Мурка!" -- "Ну, вот например, что вы лично делаете?" -- "Я? В отпускном отделе". -- "Какие же вы товары отпускаете?" -- "Не товары, а служащих в отпуск. Регулирую отпуски". -- "И для этого целый отдел?!" -- "Помилуйте, у нас до 300 человек служащих?!" -- "А это что за комната?" -- "Продовольственный отдел. Служащих кормим". -- "А это -- ряд комнат?" -- "Топливный, просветительный, агитационный, кульминационный, -- работы по горло". -- "И все для служащих?" -- "А как же! У нас их с будущего месяца будет около 500. Прямо не успеваешь". -- "Так, значит, так-таки и не знаете, что такое Мурка?" -- "Аллах его ведает. Был тут у нас секретарь, старожил, -- тот, говорят, знал, -- да его еще в прошлом году за сношение якобы с Деникиным по ветру пустили".
   "Ну, а вы сами как лично думаете, что значит: "Мурка"?" -- "Гм... Разное можно думать. Может быть -- морская канализация?" -- "Ну что вы? Тогда была бы Морка, или Морская канализация... И потом, какая канализация может быть на море?" -- Постоял еще, постоял, плюнул, надел шапку и ушел. И до сих пор Мурка растет, ширится. Говорят, скоро под Сестрорецком две колонии открывает; для служащих-инвалидов и для детей служащих.
   Помолчали мы.
   -- Вы помните, -- спросил я, -- песенку "Мурочка-Манюрочка"?..
   -- Еще бы, Сабинин пел.
   -- Так вот там есть слова.
  
   Стала Мурка -- содержанка
   Заправилы банка...
  
   -- Ну?
   -- Так разница в том, что заправила банка содержал Мурку на свои деньги, а Советская Россия содержит сотни Мурок -- на народные!..
  
  

Крах семьи Дромадеровых

  
   Существует такой афоризм:
   "Семья -- это государство в миниатюре". И никогда этот афоризм не был так понятен и уместен, как в 1919 году.
  
   В семье Дромадеровых сегодня торжественный день: после долгих совещаний с женой и домочадцами глава семьи решил выпустить собственную монетную единицу.
   Долго толковал он с женой о монетном обращении, об эмиссионном праве, о золотом запасе, и, наконец, все эти государственные вопросы пришли к благополучному разрешению.
   Тезисы финансовой стороны дела были выработаны такие:
   I. Семья Дромадеровых для внешних сношений с другими семьями и учреждениями выпускает собственную монетную единицу.
   II. Ввиду отсутствия металлов монетная единица будет бумажная. Примечание. При изготовлении монеты надлежит принять все меры к тому, чтобы затруднить подделку монеты.
   III. Для того, чтобы избежать перенасыщения рынка кредитными билетами семьи Дромадеровых, вводится эмиссионное право.
   IV. О золотом запасе. Выпущенные кредитные билеты семьи Дромадеровых обеспечиваются всем достоянием госуд..., т. е. семьи Дромадеровых, имеющей в своих кладовых два золотых массивных браслета, брошь, четыре кольца и двое золотых часов с золотой же массивной цепью.
   V. Министром финансов назначается жена Дромадерова; ей же предоставляется право разрешения эмиссий.
  
   Монетный двор был устроен на столе, в кабинете главы семьи.
   Материалом для изготовления кредиток послужили три сотни когда-то заказных и испорченных визитных карточек, на которых по недосмотру типографщика было напечатано:
   "Николай Тетрович Дромадеров".
   Сын Володька оттискивал на оборотной стороне карточек гуттаперчевые цифры "3 р.", "5 р.", "10 р.", отец ставил сбоку подпись, а гимназистка Леночка внизу приписывала:
   "Обеспечивается всем достоянием семьи Др.".
   "За подделку кредитных билетов виновные преследуются по закону".
   -- Морду буду бить, -- свирепо пояснял отец семейства эту юридическую предпосылку. -- Лучше бы ему, подлецу, и на свет не родиться. Ну-с, эмиссионное право на 2 тысчонки выполнили. Соня! прячь в комод деньги и остаток материалов.
   -- Папочка, -- попросил Володька. -- Можно мне выпустить свои полтиничные боны? Так, рублей на пятьдесят?
   -- Еще чего! -- рявкнул отец. -- Я тебе покажу заводить государство в государстве!! Не сметь.
   -- Ну, слава богу, -- вздохнула жена Соня. -- Наконец-то у нас есть человеческие деньги. Коля, я возьму 29 рублей, схожу на рынок. А то у нас на кухне совсем сырья нет.
   -- Сырья одного мало, -- возразил Дромадеров. -- Его еще обработать надо. Потребуется топливо и рабочие руки.
   -- Так я возьму еще сто рублей. Куплю дров и найму кухарку.
   -- Только скорей, а то население голодает.
  
   На бирже новая монетная единица была встречена очень благожелательно.
   В зеленной лавке дромадерки сразу были приняты без споров сто за сто, а мясник даже предпочитал их керенкам, на которых были очень сомнительные водяные знаки.
   -- Верные деньги, -- говаривал он. -- Это не то, что советская дрянь. Обеспеченная, как говорится, блохой на аркане. Опять же скворцовки я приму, воропьяновки я приму, потому -- и Скворцов господин и Воропьянов господин -- очень даже солидные финансовые заборщики. Их даже в казначействе принимают. А волосаток мне и даром не надо, потому что -- это уж все знают -- господин Волосатов сущий жулик, и свое эмиссионное право превысил раз в десять! А золотого запаса у него разве только коронка на зубе.
   На денежном рынке дромадерки заняли прочное положение: при котировке за них давали даже скворцовки с некоторым лажем, а волосатовки предлагали триста за сто дромадерок -- и то не брали!
   Жена Соня расширяла два раза эмиссионное право, рынок искал дромадерок, как араб ищет воду в знойной пустыне, сам Дромадеров стал уже искоса с вожделением поглядывать на международный рынок, допытываясь у всех встречных -- почем вексельный курс на Лондон и Париж -- как вдруг...
   Но тут мы должны предоставить слово самому Дромадерову... Только он своим энергичным стилем может изобразить весь тот ужас, всю ту катастрофу, которая постигла так хорошо налаженный монетно-финансовый аппарат:
   -- Сначала обратил я внимание, что у подлеца Володьки появились цветные карандаши, конфекты и даже серебряные часы-браслет... "Где взял, каналья?" -- "Карандаши, -- говорит, -- товарищ подарил и конфекты тоже, а часы-браслет нашел"... Ну, нашел и нашел; ну, подарили и подарили... Ничего я себе такого не думал... Вдруг, слышу, говорят, Володька на биллиарде сто рублей проиграл... "Где деньги взял?" -- "Часы, -- говорит, -- продал". -- "Врешь! Они у тебя на руке!" -- "Это я, -- говорит, -- другие нашел"... Подозрительно, а? Стал я приглядываться к дромадеркам, которые мне изредка в руки попадали, -- глядь, а на двух вместо "Тетрович" -- "Петрович" напечатано.
   Я к Володьке... "Ты, анафема? Признавайся!!" В слезы. Покраснел, как рак... "Я, -- говорит, -- папочка, только расширил эмиссионное право"... Ну, показал я ему это расширение права... До сих пор рука опухшая!..
   -- Чем же это все кончилось? -- спрашивал сочувственный слушатель.
   -- Крахом! -- отвечал несчастный отец, проливая слезы. -- Кончилось тем, что теперь волосатовки идут выше: за одну волосатовку четыре дромадерки... Каково? Все финансовое хозяйство разрушил, подлый мальчишка!
  
  

Записки дикаря

  
   Не так давно управляющий конторой той газеты, где я иногда писал фельетоны, отвел меня в сторону и сунул мне в руку целую пачку разноцветных бумажек разного фасона и формата.
   -- Что это? -- слегка удивился я.
   -- Это вам.
   -- Зачем?
   -- За то, что вы у нас пишете.
   -- Да что же я с этим буду делать?
   -- Берите. Такой у нас порядок.
   -- Какие смешные бумажки...
   Чтобы не обижать симпатичного управляющего конторой, я сделал вид, что пачка этих странных обрезков раскрашенной бумаги очень меня обрадовала, отошел в сторону и стал рассматривать бумажку за бумажкой.
   Были очень потрепанные, склеенные, но были и новенькие, от которых еще вкусно пахло типографской краской...
   Одни кусочки чрезвычайно напоминали мне ярлычки на спичечной коробке, другие -- наклейку на лимонадной бутылке, третьи -- наклейку на нарзанной бутылке -- даже орел был нарисован, -- четвертые очень походили на крап игральных карт.
   Были и просто спокойные серые бумажки...
   А одна бумажка, размером побольше других, даже понравилась мне: очень красиво на ней была изображена яркая -- желтая с черным -- георгиевская лента.
   -- Послушайте, -- робко сказал я, приблизившись к управляющему, -- нельзя ли мне обменять этот ярлычок от спичечной коробки на большую штучку с желтой ленточкой.
   -- Можно, -- усмехнулся управляющий. -- Только я у вас возьму за одну с ленточкой -- 25 ярлычков.
   "Ловкий какой, -- подумал я, отходя. -- 25 ярлычков! Штуки три я бы еще дал, а 25... Ищи других дураков".
   Я отобрал самые красивые кусочки с картинками и ярлыки и сунул все это в карман, а узенькие маленькие ленточки были некрасивые -- я их выбросил: улучил минуту, когда управляющий не смотрел на меня, и бросил в угол.
   А то заметит еще, обидится...
  
   Пришел я домой, вынул пачку подаренных мне бумажечек и положил их в ящик письменного стола -- в этом ящике у меня всякий дрязг валяется: кусочки обгорелого сургуча, приглашение на свадьбу с золотым обрезом и пуговицы от давно уже погибших брюк.
   А вчера слышу, маленький сынишка соседки так раскапризничался, что сил нет -- работать мешает.
   Взял я часть полученной мною пачки, пошел к нему, стал его утешать:
   -- Погляди-ка, какая цаца: если не будешь плакать, я тебе подарю.
   Подошла мать, посмотрела на нас, сказала небрежно:
   -- Вы ему этих засаленных бумажек не давайте -- еще заразится, не дай бог... Дайте ему лучше эту, с черно-желтой ленточкой.
   -- Пожалуйста. На тебе, Петя... Видишь, какая хорошая ленточка. И вот тебе еще две серенькие бумажечки с красными дядями. Видишь, какие хорошенькие мордочки в кружочке.
   Заинтересованное дитя можно купить всяким пустяком. Нужно только знать, как к ним подойти...
  
   Вчера писал для одного знакомого рекомендательное письмо...
   Он сидел тут же, ждал.
   В перо попала волосинка и повезла, замазывая все закругления букв.
   Я выругался, поискал глазами клочок бумажки, чтобы очистить перо, не нашел, выдвинул ящик стола, взял ярлычок и стал обтирать перо.
   И тут я с удивлением заметил, что на лице моего знакомого отразился ужас.
   -- Что вы делаете?! -- крикнул он.
   -- Разве не видите? Обтираю.
   -- Чем? Да ведь эта керенка!!
   -- Ну? Я не знал, что оно так называется.
   -- Да ведь это деньги!!!
   -- Что вы говорите? -- ахнул я, искренно огорченный. -- Неужели на эту бумажку можно купить костюм?
   -- Ну, положим, для костюма нужно таких штук пятьсот, шестьсот.
   -- Вот видите! Где мне столько набрать... А башмаки можно купить?
   -- Штук двести нужно.
   -- То-то и оно. А у меня их и пятидесяти штук не наберется. Тут, впрочем, еще есть такие, с красными портретиками...
   -- Это украинки!..
   -- Что вы говорите? А эти, вот, розово-лиловенькие, пестренькие...
   -- Ну-да! Крымские двадцатипятирублевки. Только это фальшивая.
   -- Плохо сделана, что ли?
   -- М...м...да, если хотите. Ее у вас не примут.
   -- Выбросить, что ли?
   -- Придержите пока. Может быть, какой-нибудь дурак и возьмет.
   -- А я давеча мальчишечке дал поиграть такими вот. Одна была с ленточкой. Черная с желтым.
   -- И глупо сделали. Ведь вы на эти бумажечки можете чего-нибудь купить.
   -- А чего?
   -- Ну, я уж не знаю. Пойдите на базаре и купите. "Врет, поди", -- недоверчиво подумал я.
   Но -- решил попробовать.
  
   Как смешно!
   Оказывается, действительно, за эти обрезочки кое-что дают.
   Я пошел на базар, положил на прилавок одного ларька всю пачку и спросил:
   -- Что дадите за это? Оказывается, дали:
   1) Целого гуся
   2) Два десятка яиц
   3) Фунт масла
   Подумайте только: целый фунт масла!
   А и бумажек-то этих было не больше четверти фунта.
   Я схватил все завернутое мне -- гуся, яйца и масло -- и поспешно ушел, почти убежал, боясь, чтобы торговец не раздумал.
   Вдруг да вернет.
   Гусь оказался очень милым, сочным, да и из яиц добрая половина была свежая, съедобная.
   Эге-ге...
   Начинаю понимать смысл жизни...
   Давно собирался покушать жареного поросенка. Завтра же пойду к управляющему конторой, попрошу: не даст ли он мне еще с полфунтика бумажек.
   Узнал я также, что напрасно выбросил тогда узкие длинные ленточки: за четыре таких ленточки дают коробку спичек.
   Это говорят:
   -- Купон.
   А черт же его знал!
   Купон, не купон.
   По виду некрасивый.
  
  

Леденящая душу история

  
   Эту историю рассказал мне один очень симпатичный человек.
   -- Видите, -- сказал он мне, показывая в театре на сидящего в ложе полного блондина. -- Видите этого господина? Инженер Пятеркин. Замечательно светлая личность! Я очень хотел поступить к нему на службу и представьте себе -- никак, ну, никак -- не могу!
   -- Что ж... не хочет он, что ли? -- спросил я вяло, без любопытства, как спрашивают обыкновенно, предчувствуя впереди скучный, безынтересный рассказ.
   -- Он-то не хочет? Да он спит и видит, чтобы меня к себе залучить!
   -- Значит, вы не хотите?
   -- Хочу! С руками и ногами готов пойти!
   -- Понимаю! Значит, дело у вас еще не открылось?
   -- На полном ходу дело!
   -- Догадался: вакансий нет?
   -- Есть! Как раз для меня!
   -- Жалованье маленькое, что ли?
   -- Еще вчера он предлагал мне 20 тысяч в месяц!
   -- Да провалитесь вы! В чем же дело?! Он хочет, вы хотите, дело интересное, жалованье большое, -- а поступить не можете!
   И тут, отведя меня в уголок за дверью, он рассказал мне одну из самых диких историй наших диких дней.
  
   ...Этот Пятеркин обо мне очень много наслышан.
   Как-то встречает меня:
   -- Поступайте ко мне на службу!
   -- К вам-то? Да с удовольствием! А какое жалованье?
   -- Три тысячи в месяц.
   -- Пожалуй, подходит. Закончу дела на своей теперешней службе и через две недели к вам.
   Закончил я дела, собрался к инженеру Пятеркину, узнала жена, одобрила. Потом спрашивает:
   -- А какое жалованье?
   -- Три тысячи.
   -- С ума ты сошел? Не хватит!
   -- Постой... А я уже две недели тому назад покончил с ним.
   -- То было две недели тому назад, а то теперь! Тогда масло стоило 30 рублей фунт, а теперь 45, тогда ботинки стоили тысячу рублей, а теперь полторы. И все так... Пойди, измени условия!
   Прихожу: рассказываю. Инженер Пятеркин, как я уже изволил вам докладывать, -- светлая личность! Да, говорит, вы правы... За эти две недели жизнь поднялась в полтора раза. Хорошо. Будете вы у меня получать четыре с половиной тысячи!
   Радостный, побежал я к жене. До того бежал, что вспотел, пронизало меня ветром, пришел домой и слег.
   Инфлуэнца.
   Две недели провалялся. Встал, собираюсь к инженеру Пятеркину.
   А жена опять:
   -- Постой! Как же ты будешь получать четыре с половиной тысячи, когда жизнь опять вздорожала на 35 процентов. Масло, что стоило 2 недели тому назад 45 -- теперь 60, ботинки вместо полуторы -- две тысячи!
   Пошел я к этой светлой личности -- Пятеркину, рассказал.
   С одного слова все понял человек!
   -- Верно, -- говорит. -- Ежели, -- говорит, -- по маслу равняться -- цена вам шесть тысяч. Только подождите две недельки. Пока вы болели, я на ваше место взял на месяц временного человека. Дослужит он и уйдет. А вы на его место.
   Подождал я две недели, собираюсь идти к Пятеркину.
   Жена опять:
   -- А на какое жалованье?
   -- Шесть тысяч.
   -- Что ты, милый! Как же можно на шесть тысяч прожить, когда масло уже 120, ботинки -- четыре тысячи...
   Прихожу к этой буквально замечательной личности Пятеркину -- рассказываю...
   -- Верно, -- говорит. -- Если уж начали мы по маслу равняться и по ботинкам -- так и будем продолжать. Значит, полагается вам 9 тысяч. Контракт на 3 года, как у нас установлено...
   Тут меня и осенило.
   -- Позвольте! -- говорю. -- Ежели за это время каждый месяц цены на все увеличиваются вдвое, то как же я могу застыть на одном и том же жалованье? Ведь этак я месяца через три умру с голода.
   До чего это была светлая личность -- сказать даже не могу.
   -- Верно, -- кричит, -- совершенно бесспорно! Тогда мы, если вы хотите, сделаем расчет прогрессивный. Два месяца тому назад сколько стоило масло?
   -- 30 рублей.
   -- Месяц тому назад?
   -- 60.
   -- Теперь?
   -- Значит, 120.
   -- Ботинки?
   -- То же самое: тысяча -- две тысячи -- четыре тысячи...
   -- Так-с, -- говорит, -- теперь, когда мы математически установили вздорожание жизни в месяц ровно вдвое (ох, и математик же был шельма! Светлая голова! Недаром -- инженер!)... то теперь мы, -- говорит, -- равняясь по маслу и ботинкам, исчислим математически и увеличение вашего жалованья... Этот месяц вы получите 9 тысяч, второй -- 18, третий -- 36, четвертый -- 72, пятый -- 134, шестой -- 288, седьмой -- 576, восьмой... ну не будем, для ровного счета считать -- миллион в месяц. На девятый месяц -- 2 миллиона, десятый -- четыре, одиннадцатый -- 8, двенадцатый -- 16 миллионов. Он погрузился в вычисления, потом оторвался, покрутил головой:
   -- Гм... да! Выходит, что к концу второго года вы получите ежемесячно 64 миллиарда, а к середине третьего года свыше четырех биллионов в месяц.
   -- Многовато, -- задумчиво сказал я.
   -- Да дело, пожалуй, этого не выдержит.
   -- И возиться с ними, с такой уймой деньжищ, тоже, знаете, затруднительно. Ведь эти четыре биллиона домой привезти -- обоз нанимать придется!
   -- И верно! А сколько миллиардов один обоз будет стоить? Да помещение для хранения нужно. Сухое, железобетонное! Да страховка от пожара, да сторожа, да счетчики...
   Говорю ж вам -- светлая был голова инженер Пятеркин -- все высчитал -- даже сторожей не забыл! Сидим мы, молчим оба -- грустные-прегрустные.
   -- Что ж теперь делать, -- спрашиваю. -- Может, плюнуть пока на эти расчеты и поступить к вам тысяч на десять!.. А там видно будет.
   -- А контракт на 3 года? Ведь по уставу нашего общества -- мы без контракта не можем.
   Вздохнул я. Ушел.
   И так вот до сих пор хожу я к нему. Поговорим, поговорим и разойдемся. И мне хочется служить, и ему страх, как хочется, чтобы я поступил. И прошло уже с тех пор три недели. И масло уже 180, ботинки вчера жене купил -- 7000, значит, наш расчет "по маслу" был верен, а поступить все не могу!..
   Сойдемся оба и чуть не плачем...
  
   Голова рассказчика уныло свисла на грудь.
   -- А я, собственно, не понимаю, -- заметил я, -- почему вам было не подписать контракт на эти 4 биллиона? Получали бы вы 4 биллиончика в месяц, а ботинки стоили бы тогда биллиончика три...
   -- Мы-то оба понимаем, но главное -- перевозка! Да наем сухого железобетонного сарая, да сторожа, да счетчики, да кассиры... Инженер Пятеркин -- светлейшая голова -- он уж все высчитал!
   Да... Страшные, леденящие кровь драмы совершаются около нас каждый день, а мы проходим себе мимо, как дураки, и ничего не замечаем...
  
  

Володька

  
   Завтракая у одного приятеля, я обратил внимание на мальчишку лет одиннадцати, прислонившегося у притолоки с самым беззаботным видом и следившего за нашей беседой не только оживленными глазами, но и обоими на диво оттопыренными ушами.
   -- Что это за фрукт? -- осведомился я.
   -- Это? Это мой камердинер, секретарь, конфидент и наперсник. Имя ему Володька. Ты чего тут торчишь?
   -- Да я уже все поделал.
   -- Ну, черт с тобой. Стой себе. Да, так на чем я остановился?
   -- Вы остановились на том, что между здешним курсом валюты и константинопольским -- ощутительная разница, -- подсказал Володька, почесывая одной босой ногой другую.
   -- Послушай! Когда ты перестанешь ввязываться в чужие разговоры?!
   Володька вздернул кверху и без того вздернутый, усыпанный крупными веснушками нос и мечтательно отвечал:
   -- Каркнул ворон -- "Никогда!"
   -- Ого! -- рассмеялся я. -- Мы даже Эдгара По знаем... А ну дальше.
   Володька задумчиво взглянул на меня и продолжал:
  
   Адский дух или тварь земная, произнес я, замирая, --
   Ты -- пророк! И раз уж Дьявол или вихрей буйный спор
   Занесли тебя, крылатый, в дом мой, Ужасом объятый,
   В этот дом, куда проклятый Рок обрушил свой топор,
   Говорит: пройдет ли рана, что нанес его топор?
   Каркнул Ворон "Never more".
  
   -- Оч-чень хорошо, -- подзадорил я. -- А дальше?
   -- Дальше? -- удивился Володька. -- Да дальше ничего нет.
   -- Как нет? А это:
  
   Если так, то вон, Нечистый!
   В царство ночи вновь умчись ты!
  
   -- Это вы мне говорите? -- деловито спросил Володька. -- Чтоб я ушел?
   -- Зачем тебе. Это дальше По говорил ворону.
   -- Дальше ничего нет, -- упрямо повторил Володька.
   -- Он у меня и историю знает, -- сказал с своеобразной гордостью приятель.
   -- Ахни-ка, Володька!
   Володька был мальчик покладистый. Не заставляя упрашивать, он поднял кверху носишко и сказал:
   -- ...Способствовал тому, что мало-помалу она стала ученицей Монтескье, Вольтера и энциклопедистов. Рождение великого князя Павла Петровича имело большое значение для всего двора...
   -- Постой, постой?! Почему ты с середки начинаешь. Что значит "способствовал?" Кто способствовал?
   -- Я не знаю кто. Там выше ничего нет.
   -- Какой странный мальчик, -- удивился я. -- Еще какие-нибудь науки знаешь?
   -- Знаю. Гипертрофия правого желудочка развивается при ненормально повышенных сопротивлениях в малом кругу кровообращения: при эмфиземе, при сморщивающих плеврите и пневмонии, при ателектазе, при кифосколиозе...
   -- Черт знает что такое! -- даже закачался я на стуле, ошеломленный.
   -- Н-да-с, -- усмехнулся мой приятель, -- но эта материя суховатая. Ахни, Володька, что-нибудь из Шелли:
   -- Это которое на обороте "Восточные облака"?
   -- Во-во.
   И Володька начал, ритмично покачиваясь:
  
   Нам были так сладко желанны они,
   Мы ждали еще, о, еще упоенья
   В минувшие дни.
   Нам грустно, нам больно, когда вспоминаем
   Минувшие дни.
  
   И как мы над трупом ребенка рыдаем,
   И муке сказать не умеем: "Усни".
   Так в скорбную мы красоту обращаем --
   Минувшие.
  
   Я не мог выдержать больше. Я вскочил.
   -- Черт вас подери -- почему вы меня дурачите этим вундеркиндом. В чем дело, объясните просто и честно?!
   -- В чем дело? -- хладнокровно усмехнулся приятель. -- Дело в той рыбке, в той скумбрии, от которой вы оставили хвост и голову. Не правда ли, вкусная рыбка? А дело простое. Оберточной бумаги сейчас нет, и рыбник скупает у букиниста старые книги, учебники -- издания иногда огромной ценности. И букинист отдает, потому что на завертку платят дороже. И каждый день Володька приносит мне рыбу или в обрывке Шелли, или в "Истории государства Российского", или в листке атласа клинических методов исследования. А память у него здоровая... Так и пополняет Володька свои скудные познания. Володька! Что сегодня было?
  
   Но Кочубей богат и горд
   Не златом, данью крымских орд,
   Не родовыми хуторами. Прекрасной дочерью своей
   Гордится старый Кочубей!..
   И то сказать...
  
   Дальше оторвано.
   -- Так-с. Это значит Пушкин пошел в оборот.
   У меня больно-пребольно сжалось сердце, а приятель, беззаботно хохоча, хлопал Володьку по плечу и говорил:
   -- А знаешь, Володиссимус, скумбрия в "Докторе Паскале" Золя была гораздо нежнее, чем в пушкинской "Полтаве"!
   -- То не в Золя была, -- деловито возразил Володька. -- То была скумбрия в этом, где артерия сосудистого сплетения мозга отходит вслед за предыдущей. Самая замечательная рыба попалась!
  
   Никто тогда этому не удивился: ни приятель мой, ни я, ни Володька...
   Может быть, удивлен будет читатель?
   Его дело.
  
  

Косьма Медичис

  
   Бродя по Большой Морской, остановился я у витрины маленького "художественно-комиссионного" магазина и, вглядевшись в выставленные на витрине вещи, сразу же обнаружил в этих ищущих своего покупателя сокровищах разительное сходство с сокровищами в знаменитой гостиной Плюшкина.
   Я даже не погрешу против правды, если просто выпишу это место из "Мертвых душ".
   "...Стоял сломанный стул и рядом с ним часы с остановившимся маятником, к которому паук уже приладил паутину. Тут же лежала куча исписанных мелко бумажек, накрытых мраморным позеленевшим прессом с яичком наверху, какая-то старинная книга в кожаном переплете, лимон, весь высохший, ростом не более лесного ореха (тут, на витрине было полдюжины таких лимонов в банке из-под варенья), отломленная ручка кресел, кусочек сургуча, кусочек тряпки, два пера, запачканные чернилами, зубочистка, совершенно пожелтевшая, -- а из всей этой кучи заметно высовывался отломленный кусок деревянной лопаты и старая подошва сапога".
   Это, если вы помните, было у Плюшкина. Буквально то же самое красовалось на витрине, но с прибавкой небольшого крайне яркого плаката, стоявшего на самом выгодном месте, посредине...
   Плакатик изображал разноцветного господина, держащего в одной руке сверкающую резиновую калошу, а пальцем другой указывающего на клеймо фирмы на подошве: "Проводник".
   Меня очень рассмешила эта ироническая улыбка нашего быта: резиновых калош нельзя достать ни за какие деньги, а хозяин магазина упорно продолжает их рекламировать.
   Так как хозяин стоял тут же, у дверей своей сокровищницы, я спросил его:
   -- Зачем вы рекламируете калоши "Проводник"?
   -- Где? -- удивился он. -- Это? Помилуйте. Да это картина. Мы это продаем.
   -- Как продаете? Да кому ж это нужно...
   -- Покупают. Повесишь в комнате на стенке, очень даже украшает. Видите, какие краски!
   В торгашеском азарте он снял с витрины господина, указывающего перстом на сверкающую калошу, и преподнес это произведение к самому моему носу.
   -- Вот она, картинка-то. Купите, господин.
   Я вспомнил свою петербургскую квартиру, украшенную Репиным, Добужинским, Билибиным, Реми, Александром Бенуа -- и рассмеялся.
   -- А в самом деле, не купить ли?
   Раз наступает такая дикариная жизнь, что скоро будем ходить голыми, то для украшения наших вигвамов хорош будет и юркий господин, сующий под нос обаятельно сверкающую калошу.
   В этот момент к нам приблизился незнакомец в темно-зеленом пиджаке в обтяжку и соломенной шляпе-канотье...
   Он на секунду застыл в немом восхищении перед господином с калошей, снял шляпу, самоуверенно обмахнулся ею и спросил:
   -- Что ж вы мне прошлый раз, когда я покупал картины, не показывали этой штуки? Занятно!
   -- Купите! Замечательная вещь, -- захлопотал хозяин, почуяв настоящего покупателя. -- Настоящая олеография! Это не то что масляные краски... Те -- пожухнут и почернеют... А это -- тряпкой с мылом мойте -- сам черт не возьмет!
   -- Цена? -- уронил покровитель искусства, прищурившись с видом покойного Третьякова, покупающего уники для своей галереи...
   -- Четыре тысячи.
   -- Ого! И трех предовольно будет. Достаточно, что вы прошлый раз содрали с меня за женскую головку "Дюбек лимонный" -- шесть тысяч.
   -- Та ж больше. И потом на картон наклеена -- возьмите это во внимание!
   -- Ну, заверните. А фигур нет?
   -- То есть скульптуры? Очень есть одна стоящая вещь: Диана с луком.
   -- Садит, что ли?
   -- Чего?
   -- Лук-то.
   -- Никак нет. Стреляет. Замечательный предмет (хозяин сделал ударение на первом слоге) -- настоящий неподдельный гипс! Вещь -- алебастровая!..
   Когда меценат, закупив часть живописных и скульптурных сокровищ -- довольный собой, удалился, я сделал серьезное лицо и спросил:
   -- Скажите, фамилия этого нового покровителя искусств -- не Косьма Медичис?
   -- Никак нет, совсем напротив: Степан Картохин. Они тут у портного в мастерах служат и огромадные деньги нынче вырабатывают: до восьмисот тысяч в месяц! Известно, девать некуда -- вот они в валюту все перегоняют -- вещи покупают. И опять же, искусство любят.
   И почувствовал я, что все мы, прежние, до ужаса устарели со всеми нашими Сомовыми, Добужинскими, Репиными, Обри, Бердслеями, Ропсами, Билибиными и Александрами Бенуа.
   Шире дорогу! Новый Любим Торцов идет!
   Бумажки бьют из его карманов двумя фонтанами, и в одной руке у него сверкает всеми цветами радуги "Дюбек лимонный", в другой -- "Покупайте калоши "Проводник"!
  
   Ars longa, vita brevis!
  
  

Разговоры в гостиной

  
     20-й век. Года 1910 -- 1913-й
  
   -- Не знаю, куда в этом году поехать за границу... Все так надоело, так опостылело... Не ехать же в эту олеографическую постылую Швейцарию, с ее коровами, молочным шоколадом, альпенштоками и пастушьими рожками.
   -- А на Ривьеру?
   -- Тоже нашли место! Это проклятое, вечно синее небо, это анафемское, вечно лазурное море, эти экзотические пальмы, эта назойливая красота раскрашенной открытки!.. И в Германию я не поеду. Эта сытость животного, эта дешевка мне претит! Махнуть в Норвегию, что ли, для оригинальности? Или в Голландию...
   -- ...Вчера я перечитывал "Портрет Дориана Грея"... Какая утонченность, какая рафинированность. Вообще, если меня в последнее время что и занимает, так это -- английская литература последних лет -- весь ее комплекс...
   -- А я вам говорю, что ставить в Мариинке "Электру" -- это безумие! Половина певцов посрывает себе голоса!..
   -- Читали?
   -- Да, да! Это такой ужас. Весь Петербург дрогнул, как один человек, когда прочитал о горе бедной Айседоры Дункан. Надо быть матерью...
   -- ...Понимаете, между акмеизмом и импрессионизмом та разница, что акмеизм как течение...
   -- Позвольте, позвольте! А Игорь Северянин?
   -- ...Расскажу, чтобы дамы не услышали. После Донона поехали мы в "Аквашку", были: князь Дуду, Ирма, Вовочка и я. Ну, понятно, заморозили полдюжинки...
   -- ...А я вам говорю, что Мережковский такой же богоискатель, как Розанов -- богоборец!
   -- ...В последнем номере "Сатирикона"...
   -- ...Будьте любезны передать ром.
   -- ...Вы спрашиваете, отчего вся Россия с ума сошла? От Вилли Ферреро!
   -- Господа, кто вызывал таксомоторы? -- два приехало.
   -- Прямо не знаю, куда бы мне и дернуть летом... Венеция надоела, Египет опостылел... Поехать разве на Карпаты для шутки?..
  
   13-й век. Год 1920-й
  
   -- Кушайте колбасу, граф!
   -- Merci. Почем покупали?
   -- 120.
   -- Ого! Это, значит, такой кусочек рублей 7 стоит...
   -- ...Я вам советую поехать в Сербию, хотя там неудобно и грязновато, но русских принимают довольно сносно. Даже в гостиницы пускают...
   -- Что вы говорите?!
   -- ...В кают-компании все стояли, прильнув друг к другу, сплошной массой, но я придумал штуку: привязал себя ремнями от чемодана к бушприту и так довольно сносно провел ночь. Благо тепло!
   -- Что это не видно моего кузена Гриши?
   -- Разве не знаете? На прошлой неделе от сыпняка кончился.
   -- Ах, вот что! То-то я смотрю... А булки почем покупали?
   -- ...Представьте себе, купила я две свечи, а одна из них без фитиля.
   -- Что же вы?
   -- А я растопила стеарин в стакане, потом взяла шнурок от корсета и стала обмакивать в стакан: обмакну и вытащу. Стеарин застывает быстро. Так и получилось несколько маленьких свечек.
   -- ...Нет, простите! На чемодане спать удобно, только нужно знать -- как. Другой осел будет пытаться спать на закрытом чемодане. А нужно так: все вещи из чемодана вынуть и завернуть в простыню; раскрытый чемодан положить крышками вверх, а сбоку, как продолжение, вынутые вещи; получается площадь в два аршина длины и в аршин ширины; впадина на ребре чемодана затыкается носками...
   -- Баронесса, по вас что-то ползет...
   -- Ах, это я с князем Сержем на грузовике каталась. Наверное, от него.
   -- ...Лучшая мазь от этих гадов -- тинктура сабадилли. Мне жених подарил на именины целый флакон.
   -- Дуся! Дайте подушиться!
   -- ...Из Харькова мы ехали 28 дней. Я -- с эшелоном солдат. Сначала питались орехами, у меня было 2 фунта, -- а потом на станции Роскошной я выменяла у жены стрелочника свою кофточку на курицу. Солдаты сварили из нее суп в цветочном горшке, и мы ели. Я ела двойной ложечкой, для заварки чаю. Неудобно только, что вся жидкость в дырочки протекала прямо на платье. Ну, я потом платье в станционной бочке выстирала.
   -- ...Не знаю, куда мне и поехать: англичане не пускают русских в Англию, французы не пускают в Париж, немцы...
   -- Что это за масло у вас такое странное? Я уже второй бутерброд ем, ем и не могу разобрать...
   -- Это не масло. Мазь от экземы для Шурочки. Вот дура тетка! Неужели она на стол поставила? Ну, ничего -- тут еще немного осталось -- хватит.
   -- Вы читали "Портрет Дориана Грея"?
   -- Не читал. А вы читали приказ о выселении всех, кто живет тут меньше двух лет?
   -- ...Помню я, в толстовской "Смерти Ивана Ильича"...
   -- Скажите, он тоже от сыпного?
   -- А однажды я два дня спал на пишущей машинке...
   -- Какой системы?..
   -- Если спирт и с бензином -- это ничего, он годится... Надо только положить туда корицы, перечной мяты и лимонной корки. Наполовину отбивает запах.
   -- Не знаю, куда и поехать: туда не пускают, сюда не пускают...
  
   Век -- черт его знает какой... Год 1923-й
  
   -- Собираюсь в Константинополь.
   -- Как же вы поедете, если пароходов нет?
   -- А мы с Иваном Сергеичем собираемся вплавь. Пузыри подвяжем, пробки. Удочки берем с собой, рыбку по дороге будем ловить... Пропитаемся. Мы высчитали -- не больше трех недель плавания.
   -- Скажите, граф, вы читали "Письма Чехова"?
   -- Простите, я только по печатному. Писанное от руки плохо разбираю.
   -- Слушайте, а как вы думаете, если мы поплывем с Иван Сергеичем на Батум -- там англичане по шее не дадут?
   -- Дадут. Они же запретили русским показываться в Англии.
   -- ...Понимаете: купила я свечу, а она вдруг оказывается с фитилем! Чуть я себе зуб не сломала!..
   -- Вы читали, баронесса, "Портрет Дориана Грея"?
   -- Чаво?
   -- Читали Оскара Уайльда?
   -- Мы неграмотные.
   -- ...И поймал он, можете представить, на себе насекомую. С кулак величиной и весом в полтора фунта.
   -- Что же он?
   -- Натурально, зарезал, ощипал и в борщ. Наваристая каналья.
   -- ...Сплю я, сплю, вдруг слышу, что-то меня кусает... Высекаю я огонь и что же! -- оказывается, Иван Николаич за ногу. Уже чуть не пол-икры отъел! Убил я его, повернулся на другой бок, снова заснул...
  
  

Этапы русской книги

  
   Этап первый (1916 год)
  
   -- Ну, у вас на этой неделе не густо: всего три новых книги вышло. Отложите мне "Шиповник" и "Землю". Кстати, есть у вас "Любовь в природе" Бельше? Чье издание? Сытина? Нет, я бы хотел саблинское. Потом, нет ли "Дети греха" Катюлль Мендеса? Только ради бога не "Сфинкса" -- у них перевод довольно неряшлив. А это что? Недурное издание. Конечно, Голике и Вильборг? Ну, нашли, тоже, что роскошно издавать: "Евгений Онегин" всякий все равно наизусть знает. А чьи иллюстрации? Самокиш-Судковской? Сладковаты. И потом формат слишком широкий: лежа читать не удобно!..
  
   Этап второй (1920 год)
  
   -- Барышня! Я записал по каталогу вашей библиотеки 72 названия -- и ни одного нет. Что ж мне делать?
   -- Выберите что-нибудь из той пачки на столе.
   -- Гм! Вот три-четыре более или менее подходящие: "Описание древних памятников Олонецкой губернии". "А вот и она -- вновь живая струна". "Макарка Душегуб" и собрание речей Дизраэли (лорда Биконсфилда)...
   -- Ну, вот и берите любую.
   -- Слушайте... А "Памятники Олонецкой губернии" -- интересная?
   -- Интересная, интересная. Не задерживайте очереди.
  
   Этап третий
  
   -- Слышали новость?!!
   -- Ну, ну?
   -- Ивиковы у себя под комодом старую книгу нашли! Еще с 917 года завалилась!.. Везет же людям. У них по этому поводу вечеринка.
   -- А как называется книга?
   -- Что значит, как: книга! 480 страниц! К ним уже записались в очередь Пустышкины, Бильдяевы, Россомахины и Партачевы.
   -- Побегу и я.
   -- Не опоздайте. Ивиковы, кажется, собираются разорвать книгу на 10 тоненьких книжечек по 48 страниц и продать.
   -- Как же это так: без начала, без конца?
   -- Подумаешь -- китайские церемонии.
  
   Этап четвертый
  
   Публикация:
   "Известный чтец наизусть стихов Пушкина ходит по приглашению на семейные вечера -- читает всю "Полтаву" и всего "Евгения Онегина". Цены по соглашению. Он же дирижирует танцами и дает напрокат мороженицу".
   Разговор на вечере:
   -- Слушайте! Откуда вы так хорошо знаете стихи Пушкина?
   -- Выучил наизусть.
   -- Да кто ж вас учил: сам Пушкин, что ли?
   -- Зачем Пушкин. Он мертвый. А я, когда еще книжки были -- так по книжке и выучил.
   -- А у него почерк хороший?
   -- При чем тут почерк? Книга напечатана.
   -- Виноват, это как же?
   -- А вот делали так: отливали из свинца буквочки, ставили одну около другой, мазнут сверху черной краской, приложат к белой бумаге, да как даванут -- оно и отпечатается.
   -- Прямо чудеса какие-то! Не угодно ли присесть! Папиросочку? Дети, Петя, Гуля -- идите послушайте, мусье Гортанников рассказывает, какие штуки выделывал в свое время Пушкин! Мороженицу тоже лично от него получали?
  
   Этап пятый
  
   -- Послушайте! Хоть вы и хозяин только мелочной лавки, но, может быть, вы поймете вопль души старого русского интеллигента и снизойдете.
   -- А в чем дело?
   -- Слушайте... Ведь вам ваша вывеска на ночь, когда вы запираете лавку, не нужна? дайте мне ее почитать на сон грядущий -- не могу заснуть без чтения. А текст там очень любопытный -- и мыло, и свечи, и сметана -- обо всем таком описано. Прочту -- верну.
   -- Да все вы так говорите, что вернете! А намедни один тоже так-то вот -- взял почитать доску от ящика с бисквитами Жоржа Бормана, да и зачитал. А там и картиночка и буквы разные... У меня тоже, знаете ли, сын растет!..
  
   Этап шестой
  
   -- Откуда бредете, Иван Николаевич?
   -- А за городом был, прогуливался... На виселицу любовался; поставлены у заставы.
   -- Тоже нашли удовольствие: на виселицы смотреть!
   -- Нет, не скажите. Я, собственно, больше для чтения: одна виселица на букву Г похожа, другая на П. Почитал и пошел.
  
Оценка: 7.00*3  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru