Авенариус Василий Петрович
Книга о киевских богатырях. Свод 24-х избранных былин древне-киевского эпоса. Составил. В. П. Авенариус

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Книга о кіевскихъ богатыряхъ. Сводъ 24-хъ избранныхъ былинъ древне-кіевскаго эпоса. Составилъ. В. П. Авенаріусъ. Съ портретомъ пѣвца былинъ Рябинина, работы Л. К. Сѣрякова, и 12-ю картинками, гравированными по рисункамъ А. В. Прохорова въ ксилографическомъ заведеніи Клича и Рохлицера въ Лейпцигѣ.-- С.-Петербургъ. Типографія М. Стасюлевича. 1876.
   Еще не такъ давно -- во времена Бѣлинскаго -- господствовало мнѣніе, что у насъ настоящей народной литературы, т. е. созданной самимъ народомъ, не существуетъ. Сборникъ "Древнихъ россійскихъ стихотвореній" Кирши Данилова, изданный въ началѣ нынѣшняго столѣтія, пользовался столь малою извѣстностью, что учителя словесности 40--50-хъ годовъ не считали нужнымъ даже упоминать объ немъ своимъ ученикамъ. Съ тѣхъ поръ дѣло нѣсколько измѣнилось: ревностные собиратели народныхъ эпическихъ лѣсомъ: Кирѣевскій, Рыбниковъ, Гильфердингъ, исходившіе не одну губернію, чтобы непосредственно со словъ самихъ народныхъ рапсодовъ записать стихотворныя сказанія про древнюю Русь, подарили насъ цѣлыми томами такъ-называемыхъ былинъ, которыя затѣмъ, съ 60-хъ годовъ, проникли и въ учебныя заведенія. Но кому охота и время перечитывать десятки отрывочныхъ, испорченныхъ варіантовъ одной и той же былины, чтобы основательно съ нею ознакомиться? Кому охота и время всѣ былины одного и того же круга привести самому въ правильную систему, чтобы составить себѣ совершенно точное понятіе объ описываемой ими эпохѣ? У кого, наконецъ, средства, чтобы пріобрѣсти десятки сборниковъ былинъ? А между тѣмъ сколько истинной, неподражаемой поэзіи разсѣяно въ этихъ древнѣйшихъ памятникахъ нашей народной словесности, которые, до нашихъ дней сохраненные въ памяти народной, изложены и языкомъ вполнѣ для него понятнымъ, хотя и самобытнымъ, оригинальнымъ. Поэтому нельзя не привѣтствовать появленія книги, заглавіе которой мы выписали. Составитель ея, г. Авенаріусъ, поставилъ себѣ задачею -- дать русскимъ читателямъ и, въ особенности, русскому юношеству, возможность въ одной, не слишкомъ объемистой книгѣ (въ книгѣ г. Авенаріуса 336 стр. въ 8 д.) ближе ознакомиться съ лучшими перлами древне-кіевскаго эпоса. Съ этою цѣлью сличивъ, по стихамъ, всѣ извѣстные варіанты избранныхъ былинъ кіевслаго эпоса, выбравъ лучшіе стихи, устранивъ или смягчивъ все слишкомъ грубое и сгладивъ шероховатости стихосложенія, затруднявшія плавное теченіе стиховъ,-- онъ составилъ возможю-полный сводъ каждой былины. Расположивъ затѣмъ былины въ хронологическомъ порядкѣ, онъ, по примѣру нѣмца Зимрова и Финляндца Ленрота, сгруппировавшихъ разрозненные отрывки древне-германской "Пѣсни объ Амелунгахъ" и финской "Калевалы" въ связныя поэмы -- связалъ былины въ послѣдовательную хронику, начинающуюся женитьбой князя Владиміра и кончающуюся гибелью всѣхъ богатырей. Значеніе всѣхъ встрѣчающихся въ бытовомъ эпосѣ анахронизмовъ, фактовъ, личностей и предметовъ, требующихъ поясненія, указано въ особыхъ примѣчаніяхъ, вышедшимъ изъ употребленія или малоизвѣстнымъ народнымъ словамъ приложенъ алфавитный указатель, а во введеніи къ книгѣ сообщены весьма интересныя данныя о происхожденіи былинъ. Наконецъ, книга украшена портретомъ извѣстнѣйшаго рапсода нашего Рябинина, прекрасно исполненнымъ академикомъ Сѣряковымъ, и 12-ю рисунками А. Прохорова, обратившаго особенное вниманіе на соблюденіе въ костюмахъ, домашней утвари, архитектурѣ и проч. возможной археологической вѣрности.
   Мы поставлены въ возможность представить нашимъ читателямъ четыре изъ этихъ рисунковъ, причемъ, для большаго уясненія ихъ, считаемъ неизлишнимъ изложить вкратцѣ содержаніе тѣхъ былинъ, къ которымъ они относятся.
   Владиміръ Святой или, какъ величается онъ въ былевомъ эпосѣ, "Владиміръ-солнышко, стольно-кіевскій", есть то центральное солнце, вкругъ котораго вращается дѣйствіе всѣхъ былинъ.
   
   "Не ясёнъ соколъ съ тепла гнѣзда солётывалъ,
   Не бѣлой кречетъ съ тепла гнѣзда сопорхивалъ:
   Возстаетъ самъ батюшка Владиміръ князь
   Съ своего большаго мѣста княженецкаго...
   По столовой гриднѣ запохаживалъ,
   Частую бородку запоглаживалъ,
   Бѣлыми руками заразваживалъ,
   Ясными кудрями запотряхивалъ,
   Пословечко сударь выговаривалъ..."
   
   Въ этихъ немногихъ чертахъ образъ князя-солнышко возстаетъ передъ нами какъ живой. Рядомъ съ нимъ безотлучна его стольная княгиня Апраксія, которая
   
   "Ходитъ -- словно бѣлая лебёдушка,
   Глазомъ глянетъ -- словно свѣтлый день;
   А и въ грамотѣ-то больно горазда".
   
   Около нихъ и прелестной, граціозной племянницы "княжнецкой" Забавы Путятичны -- небольшой, но яркой звѣздочки, группируется вся ихъ солнечная система, планеты и кометы -- богатыри и богатырицы. Самая крупная и самая огнистая изъ этихъ планетъ, неоцѣнимый Кохиноръ въ звѣздномъ вѣнцѣ кіевскаго солнца -- Илья Муромецъ, вѣчный ратоборецъ за общинное дѣло, за равноправность сословій, неизмѣнный защитникъ вдовъ, сиротъ и бѣдныхъ "дюдушекъ", безкорыстный" обстоятель" и оберегатель отчизны отъ враговъ внутреннихъ (Соловей разбойникъ), духовныхъ (Идолище) и внѣшнихъ (Калинъ царь). Не касаясь здѣсь предшествующихъ подвиговъ "стараго" Ильи Муромца, мы приступимъ прямо къ былинѣ, послужившей сюжетомъ, для первой нашей картинки.
   
   "Ой ты, мать-сыра земля, поразступися-ка!
   Небеса вы синія, раздайтеся!
   Темны тучи, во едино не скопляйтсся!
   Богатырской силушкѣ тошнехонько,
   Горе лютое со старымъ приключилося:
   Поразгнѣвался на стараго Владиміръ князь,
   Приказалъ его своимъ вѣрнымъ слугамъ
   Заложить во погребахъ глубокіихъ,
   Позадернути чугунною рѣшёточкой,
   Завалити дубьемъ-колодьемъ со всѣхъ сторонъ,
   Призасыпати песками желтыми,
   Поморити смертію голодною".
   
   Навлекъ же "старый" на себя гнѣвъ князя тѣмъ, что слишкомъ энергически возсталъ противъ придворнаго этикета и мѣстничества. Прочіе богатыри, обидѣвшись за своего стараго товарища, разъѣхались вонъ изъ Кіева. Въ это самое время
   
   "Не волна на морѣ расходилася,
   Не синё море да всколыхалося,
   Взволновался Калинъ царь Калиновичъ,
   Воспылалъ собака да на Кіевъ градъ.
   Ай, собака ты, злодѣй да Калинъ царь!
   Думаетъ онъ думушку недобрую,
   И совѣтуетъ совѣты нехорошіе:
   Хочетъ раззорить онъ стольный Кіевъ градъ,
   Хочетъ чернедь-мужичковъ повырубить,
   Церкви божія на дымъ пустить,
   Князю солнышку да голову срубить,
   Со княгиней стольной со Апраксіей".
   
   Подступаетъ онъ подъ Кіевъ градъ съ силой несмѣтной:
   
   "Отъ того отъ пару отъ коннаго
   Инъ померкло красно солнышко,
   Ни луча не взвидѣть свѣту бѣлаго;
   Отъ того отъ духу отъ татарскаго
   Не можно крещенымъ живымъ быть".
   
   Переполошился князь Владиміръ и рѣшаетъ, что дѣлать уже нечего --
   
   "На убѣгъ бѣжать изъ Кіева приходится".
   
   Тутъ, однакоже, является Князева "дочка молодёшенька, малёшенька" и объявляетъ, что "старый" здравъ и невредимъ. Она, изволите видѣть, велѣла подкопать къ "старому" "копи тайныя" и доставляла ему кушанье и питье. Обрадованный князь спускается къ могучему богатырю въ погребъ и бьетъ челомъ постоять за Кіевъ.
   
   "Отвѣчаетъ старый Илья Муромецъ:
   -- Я ужь три года не видѣлъ свѣту бѣлаго --
   Какъ простить мнѣ ту обиду кровную?--
   Да не для-ради меня, Владиміра,
   И не для-ради моей Апраксіи,
   А для бѣдныхъ вдовъ и малыхъ дѣтушекъ!"
   
   Аргументъ на столько убѣдителенъ для человѣколюбиваго муромскаго героя, что онъ вскакиваетъ и тутъ же снаряжается въ полѣ за другими богатырями. Но тѣ менѣе сговорчивы и на отрѣзъ отказываются идти на помощь князю. Тогда Илья рѣшается идти одинъ противъ всей силы татарской;
   
   "Заѣзжаетъ прямо во серёдочку,
   Сталъ татаровей конемъ топтать,
   Сталъ поганыихъ копьемъ колоть,
   Подорожною шалыгою помахивать,
   Будто зелену траву косить:
   Гдѣ махнетъ -- тамъ силы улицы,
   Гдѣ перемахнетъ -- тамъ переулочекъ".
   
   Но подкопали злодѣи подкопъ и захватили его живьемъ. Приводятъ его къ "собакѣ" царю Калину. Тотъ его зоветъ сначала на свою службу. Илья съ негодованіемъ отказывается. Царь не унимается.
   
   "-- У меня, собаки, есть двѣ дочери,
   Ты посватайся-ка на любой изъ нихъ,
    любую за тебя замужъ отдамъ.
   Говоритъ Илья да не съ упадкою:
   -- Ай же ты, собака Калинъ царь!
   Не случилося со мною сабли острыя,
   На твоей бы шеѣ я посватался".
   
   На эти слова царь, конечно, не могъ не разсердиться, и вотъ Илью ведутъ въ поле на смертную казнь. Но добрый конь, заслышавъ богатырскій посвистъ, подбѣгаетъ къ Ильѣ, обрываетъ на рукахъ и на ногахъ его оковы, а спущенная Ильею стрѣла будитъ заснувшихъ въ своемъ шатрѣ русскихъ богатырей, и тѣ на этотъ разъ спѣшатъ къ нему на выручку.
   
   "Заѣзжали тутъ богатыри правой рукой,
   Заѣзжалъ онъ самъ лѣвой рукой,
   Разгорѣлися сердца ихъ богатырскія,
   Расходились жилы богатырскія,
   Стали бить-рубить они татаровей,
   Стали прижимать ихъ съ двухъ сторонушекъ.
   О тѣла поганыя татарскія
   Иступились сабли острыя,
   Расщепились копья долгомѣрныя,
   Изломались палицы тяжелыя.
   Захватилъ Илья тутъ за ноги татарина,
   Сталъ кругомъ татариномъ помахивать;
   Гдѣ махнетъ -- тамъ улицы татаровей,
   Отмахнется -- съ переулками,
   Самъ татарину да приговаривалъ:
   -- А и крѣпокъ же татаринъ -- не изломится,
   А и жиловатъ собака -- не изорвется!
   Только то словечко вымолвилъ --
   Оторвалась голова татарская,
   Угодила голова по силѣ вдоль,
   Бьетъ и ломитъ ихъ, въ конецъ губитъ".
   
   Наказавъ самого царя Калина плеткою, Илья везетъ его въ Кіевъ къ Владиміру, который на радостяхъ устраиваетъ пиръ горой и одѣляетъ подарками всѣхъ товарищей Ильи: самъ безкорыстный Илья отъ нихъ отказывается. Царь же Калинъ бьетъ челомъ князю:
   
   "-- Ай же ты, Владиміръ князь да стольно-кіевскій!
   Не сруби-ка ты мнѣ буйной головы!
   Напишу я съ тобой записи великія,
   Буду я платить отъ вѣку до вѣку
   Дани-выходы тебѣ, князю Владиміру --
   Скоро тутъ домой онъ убирается,
   Убирается собака не съ прибытками,
   Не съ прибытками, а со убытками,
   Со убытками, со страмотою вѣчною.
   Тутъ ему, собакѣ, и славу поютъ".
   
   Вотъ сжатое содержаніе этой замѣчательной былины, занимающей въ подлинникѣ 23 страницы. Въ примѣчаніяхъ къ ней указано ближайшее историческое значеніе ея.
   На второмъ рисункѣ мы видимъ того же Илью Муромца въ глубокой старости, совершающимъ вторую изъ послѣднихъ своихъ "трехъ поѣздочекъ".
   
   "Какъ не пыль дорогой запылилася.
   Не туманъ да съ моря подымается,
   Не бѣлы снѣжки въ полѣ забѣлилися:
   Какъ погуливаетъ старый во чистомъ полѣ,
   Забѣлѣлась его буйная головушка
   Со частой, сѣдой, мелкой бородушкой,
   Затуманился подъ нимъ его добрый конь,
   Запылилась за нимъ сила добрая.
   Подъѣзжаетъ старый къ тремя" дороженькамъ.
   Къ тремъ дороженькамъ да перекрссточкамъ".
   
   На перекресткахъ горючій камень, а на камнѣ "подпись":
   
   "Во дорожку ту ѣхать -- богату быть.
   Во другую ѣхать -- женату быть,
   А во третью ѣхать -- убиту быть".
   
   Подивовавшись и покачавъ головой, "старый" ѣдетъ въ дорожку "гдѣ убиту быть". Но подстерегающіе, его "въ темныхъ мѣстахъ" "станичники-разбойники" не только его не убиваютъ, а перепуганные его удачнымъ выстрѣломъ въ "кряковистый дубъ", предлагаютъ ему и "золоту казну" свою, и "платье цвѣтное", и "добрыхъ коней", а затѣмъ даже званіе атамана разбойничьяго. Насмѣявшись надъ ними, "старый" разсылаетъ ихъ по домамъ.
   
   "Къ отцамъ-матерямъ, къ молодымъ женамъ,
   Къ молодымъ женимъ, ко глупымъ дѣвушкамъ;
   Будетъ вамъ стоять при дороженькѣ,
   Проливати кровь христіанскую.
   Скоро старый назадъ тутъ ворочался,
   Пріѣзжалъ ко горючему камешку,
   Подпись старую на немъ захѣривалъ,
   Подпись новую на немъ подписывалъ:
   "А и ложно была подпись подписана:
   Во дороженьку ѣздилъ -- убитъ не бывалъ".
   Пораздумался старый, проговорилъ;
   -- А поѣду-ка теперь, гдѣ женату быть.--
   Какъ отъѣхалъ старый за три поприща,
   Наѣзжалъ терема златоверхіе.
   Выбѣгали двѣнадцать красныхъ дѣвушекъ,
   Посреди ихъ королевна-душечка;
   На ней платье-то драгоцѣнное,
   Драгоцѣнное платье самоцвѣтное --
   На полушечку мѣста рублемъ не купить.
   Говоритъ королевна-душечка:
   -- Ты удаленькій, дородный добрый молодецъ!
   Ты пожалуй-ка ко мнѣ во высокъ терёмъ,
   Напою-накормлю хлѣбомъ-солію".
   
   Королевна-душечка оказывается, однако, злою волшебницей, бабой Латыгорской, накормивъ и напоивъ старика, она готовитъ ему кровать "подложную". Но "стараго" не легко провести:
   
   "У кровати старый головой качалъ,
   Головой качалъ, приговаривалъ:
   -- Да я сколько по святой Руси ни ѣзживалъ,
   А такого чуда вѣкъ не видывалъ!
   Знать кроватка-то подложная.--
   Какъ возьметъ королевну за бѣлы ручки,
   Шибанётъ ко стѣнкѣ кирпичноей,--
   Отвернулась кроватка подложная,
   Увалилась королевна во глубокъ погрёбъ".
   
   Спустившись самъ въ погребъ, онъ выпускаетъ оттуда сорокъ царей-царевичей, сорокъ королей-королевичей, сорокъ богатырей, раздаетъ имъ все "имѣнье-богачество" волшебницы, ее же предаетъ смерти. Исправивъ затѣмъ на горючемъ камнѣ и вторую "подпись", онъ отправляется въ дорожку, "гдѣ богату быть". Здѣсь попадается ему превеликій камень "въ тридевяносто пудъ", такъ же съ "подписью", что "кому подъ силу вывалить камень, тотъ найдетъ подъ нимъ богатство несмѣтное". Опять покачавъ головой, "старый" подпадаетъ подъ камень плечомъ, выкатываетъ его за три поприща и находитъ въ глубокомъ погребѣ обѣщанное богатство. Насыпавъ полную мису чиста сёрсбра, другую -- красна золота, третью -- скатна жемчугу, онъ ѣдетъ въ Кіевъ.
   
   "И воздвитулъ три церкви соборныя:
   Перву церковь -- Спасу пречистому,
   Другу церковь -- Николѣ Можайскому,
   Третью церковь -- Георгію храброму,
   Заводилъ тутъ пѣнье церковное,
   Устанавливалъ звоны колокольные:
   "Чье имѣнье, за того, пускай идетъ!"
   Остальное злато-серебро, скаченъ жемчугъ
   Раздавалъ по нищей братіи,
   Раздавалъ по сиротамъ безпріютныимъ".
   
   Затѣмъ, вернувшись въ послѣдній разъ къ горючему камню, захѣриваетъ и третью "подпись";
   
   "А и ложно была подпись подписана:
   Во дороженьку ѣздилъ -- убитъ не бывалъ,
   Во другую ѣздилъ -- женатъ не бывалъ,
   И во третью ѣздилъ -- богатъ не бывалъ".
   
   Кромѣ Ильи Муромца, на звѣздномъ небѣ кіевскаго эпоса ярко свѣтятся еще двѣ звѣзды первой величины: Добрыня Никитичъ и Алеша Поповичъ, первый -- чистый какъ алмазъ, второй -- обманчивый, какъ блудящій огонь. Послѣ многообразныхъ подвиговъ, разсказываемыхъ въ предъидущихъ былинахъ, былина о "Добрынѣ въ отъѣздѣ" окончательно обрисовываетъ характеры обоихъ богатырей. Героинею этой прелестной былины является молодая жена Добрыни, богатырица Настасья Микулична. Но предварительно мы считаемъ нужнымъ объяснить, что такое были древне-русскія богатырицы или, какъ онѣ называются во былинахъ, "поленицы удалыя". Силою и ловкостью онѣ могли поспорить съ любымъ богатыремъ. Старшая сестра Настасьи Микуличны, Василиса Микулична, слѣдующимъ образомъ распорядилась съ семью борцами, которыхъ князь Владиміръ выслалъ бороться съ ней:
   
   "Какъ возьметъ во праву руку трехъ борцовъ,
   Какъ возьметъ во лѣву руку трехъ другихъ борцовъ,
   Столконётъ ихъ вмѣстѣ да раскинетъ врозь,
   А седьмаго то смахнётъ во серёдочку --
   На земи лежатъ всѣ семь борцовъ, не могутъ встать".
   
   Стрѣлять изъ тугаго лука точно также никто лучше ея не могъ:
   
   "Какъ беретъ во рученьку во лѣвую
   Стрѣлочку калёную булатную,
   Вытягаетъ тугой лукъ да за ухо:
   Спѣла шёлкова тетивка у туга лука,
   Взвыла да пошла стрѣла калёная --
   Всѣ тутъ сильные, могучіе богатыри
   Бросилися будто угорѣлые,
   Князь Владиміръ окарачь наползался;
   Хлёснетъ стрѣлка по сыру дубу,
   Изломала дубъ въ чёренья ножёвые".
   
   Играть въ шашки-шахматы она также были куда мастерица. Тѣмъ не менѣе однако, хотя она и переодѣлась мужчиной, быстроглазая племянница князя Забава Нутятична узнала въ ней женщину:
   
   "Знаю я примѣты всѣ по женскому:
   Какъ по улочкѣ идетъ -- что уточка плыветъ,
   А по горенкѣ ступаетъ, почастеночко;
   Какъ на лавочкѣ сидитъ -- колѣнца вмѣстѣ жметъ,
   Съ поволокою глаза поваживаетъ.
   Рѣчь съ провизгомъ у ней по-женскому,
   Бёдра крутеньки у ней по-женскому,
   Ручки бѣленьки у ней по-женскому,
   А и пальчики-то тоненьки по-женскому,
   Даже дужки отъ колёцъ не вышли всѣ".
   
   Такою-то поленицею, до замужества, была и Настасья Микулична. При первой встрѣчѣ ея съ будущимъ мужемъ въ чистомъ полѣ, она только послѣ третьяго удара его оглянулась на конѣ:
   
   "-- Я-то думала, комарики покусываютъ,
   Анъ то русскіе богатыри пощёлкиваютъ!"
   
   Когда же онъ ей приглянулся, она безъ дальнихъ околичностей предлагаетъ ему взять ее въ замужество:
   
   "-- Не возьмешь меня -- въ ладонь складу, другой прижму,
   Сдѣлаю тебя въ овсяный блинъ!"
   
   Вотъ каковы были барышни богатырскаго вѣка! Понятное дѣло, что Добрыня изъ двухъ золъ выбралъ меньшее -- женитьбу. Послѣ этого, однако, Настасья Микулична вдругъ словно перерождается, оставляетъ всѣ свои богатырскія замашки и дѣлается самою преданною, любящею женою. Такою видимъ мы ее и въ былинѣ о "Добрынѣ въ отъѣздѣ". Добрыню князь Владиміръ посылаетъ на цѣлые годы въ ратное поле. Ему, примѣрному семьянину, человѣку деликатному, миролюбивому, хотя и сильному, такое порученіе далеко не по сердцу; но надо покориться. Трудно найти въ былевомъ эпосѣ что-нибудь трогательнѣе и поэтичнѣе жалобы отъѣзжающаго Добрыни и провожающей его старухи-матери, Къ сожалѣнію, мѣсто не позволяетъ намъ выписать эту чисто-народную элегію. По зову свекрови, выбѣгаетъ на дворъ и молодая жена Добрыни и спрашиваетъ, когда ждать его? Онъ велитъ ей ждать три года, а тамъ другіе три. Послѣ шести лѣтъ пускаетъ идти замужъ за кого хочетъ, лишь за одного бы не шла.
   
   "За того за бабьяго насмѣшника,
   За судейскаго за перелестника,
   За Алешеньку Поповича:
   Онъ, собака, мнѣ названый братъ.
   А названый братъ вѣдь паче роднаго".
   
   И вотъ Добрыня уѣзжаетъ.
   
   "Какъ не сѣрыя двѣ уточки сплывались
   Не двѣ бѣлыя лебёдушки слеталися --
   Какъ садилися въ одно мѣсто свекровушка
   Со своей со молодой невѣстушкой,
   Плакали, слезами обливалися,
   Молода Добрыни дожидалися.
   А денёчекъ за денёчкомъ будто дождь дождитъ,
   А недѣлька за недѣлькой какъ трава растетъ,
   А годичикъ за годочкомъ какъ соколъ летитъ".
   Прошли три года, прошли другіе три --
   Отъ Добрынюшки ни вѣсти нѣтъ, ни повѣсти.
   Какъ привозитъ тутъ Алешенька Леонтьевичъ
   Невеселую имъ вѣсточку, нерадостну:
   Что побитъ лежитъ Добрыня во чистомъ полѣ,
   Головой лежитъ во частъ ракитовъ кустъ,
   Рѣзвыми ногами во ковыль траву;
   Ручки, ножки у Добрыни пораскиданы,
   Буйная головка поразломана,
   Очи ясныя повыклевали вороны,
   А сквозь желтыя кудёрышки
   Прорастаетъ травушка шелковая,
   Расцвѣтаютъ цвѣтики лазуревы".
   
   Старушка-мать "жалобнехонько" плачетъ; а къ молодой женѣ сватомъ и свахой являются самъ князь Владиміръ съ княгиней, сватаютъ ее за Алешу Поповича. Она еще не поддается: "За мужа прождала шесть лѣтъ; прожду и за себя шесть лѣтъ". По проходитъ и этотъ срокъ -- Добрыни нѣтъ какъ нѣтъ. А Алеша съ новою вѣстью:
   
   "Что побитъ лежитъ Добрыня во чистомъ полѣ,
   А и косточки то порастасканы".
   
   Молодая вдова не смѣетъ уже перечить князю-свату и принимаетъ съ Алешей "по злату вѣнцу". А одинокая свекровь причитываетъ:
   
   "Закатилось наше красно солнышко,
   Закатается теперь и младъ свѣтёлъ мѣсяцъ!"
   
   Но вотъ наѣзжаетъ къ ней съ поля:
   
   Добрый молодецъ, дѣтинушка залѣшанинъ;
   Платьица на немъ не цвѣтныя -- звѣриныя,
   Конь подъ нимъ косматый, будто лютый звѣрь".
   
   Онъ выдаетъ себя за названаго брата Добрынина, котораго, будто бы, встрѣтилъ въ полѣ еще вчера, и, узнавъ, что жена Добрынина празднуетъ только что свадьбу, проситъ нарядъ скоморошій, чтобы, по заказу будто бы того же Добрыни, сходить на свадьбу. Старушка нехотя несетъ ему платья "скоморошныя", гусли "скоморошныя" и дубинку сорока пудовъ. Разобидивъ приворотниковъ и придверниковъ и чуть не повздоривъ съ самимъ княземъ, "удала скоморошина" садится у муравленой печки.
   
   "Положилъ гусёлышки яровчаты
   На свои колѣна молодецкія,
   Учалъ-почалъ струночки налаживать,
   Учалъ да по струночкамъ похаживать,
   Самъ подъ струнки голоскомъ поваживать:
   На пиру кругомъ всѣ пріумолкнули,
   За столомъ кругомъ всѣ позаслушались".
   
   А новобрачная княгиня Настасья Микулична удивленно возглашаетъ, что только покойный мужъ ея умѣлъ такъ играть. Князь, также смилостивившись, предлагаетъ удалой скоморошинѣ сѣсть куда хочетъ. Тотъ садится противъ новобрачной, наливаетъ чару вина, опускаетъ въ нее золотой перстень и подноситъ Настасьѣ:
   
   "-- Хоть видать добра -- такъ допивай до дна,
   Не допьешь до дна -- такъ невидать добра".
   
   Допила она до донышка, прикатился перстень къ устамъ ея "сахарнымъ", и узнала она обручальное кольцо Добрыни Никитича.
   
   "Поклонилась князю, говоритъ сама:
   -- Ахъ ты, солнышко Владиміръ стольно-кіевскій!
   Анъ не тотъ мой мужъ вѣдь, что возлѣ меня,
   Тотъ мой мужъ, что супротивъ меня.
   Выходила вонъ изъ-за столовъ дубовыихъ,
   Пала мужу ко рѣзвымъ ногамъ:
   -- Ты прости, прости меня, моя державушка,
   Во винѣ моей прости, по женской глупости,
   Что наказа твоего я не послушалась,
   За Алешку за Поповича замужъ пошла!
   Не охотою берутъ меня, не честію.
   Силою берутъ меня, неволею".
   
   Надо же какъ нибудь оправдаться! Добрыня -- человѣкъ мягкій, прощаетъ; прощаетъ и князя-свата съ княгиней-свахою; готовъ простить и брата названаго за то, "что садился къ молодой женѣ"; но одной вины онъ не можетъ ему простить: что "слезилъ его родитель-матушку". Ухвативъ Алешеньку за желтые кудри, онъ сталъ его по горенкѣ поваживать, звонкими гусёльками охаживать --
   
   "Сталъ Алешенька Леонтьевичъ поохивать,
   Да отъ буханья не слышно было оханья".
   
   Отпустивъ, наконецъ, его душу на покаяніе, Добрыня цѣлуетъ жену и уводитъ за руку домой.
   
   "Смотритъ та честна вдова старушенька:
   Какъ не зоренька румяная поразсвѣла,
   Какъ не звѣзды частыя разсыпались --
   Какъ свѣтелъ мѣсяцъ во горенкѣ порозсвѣтилъ,
   Красно солнышко во горенкѣ пороспекло.
   А Алешенька у князя на честномъ пиру
   По край лавочки садился, самъ поохивалъ,
   Самъ поохивалъ, да приговаривалъ:
   -- Всякій то на свѣтѣ женится
   Да не всякому женитьба удается-то.
   Только-то Алеша и женатъ бывалъ,
   Только-то Алеша и съ женой живалъ!"
   
   Если въ Добрынѣ Никитичѣ мы видимъ представителя благороднаго боярскаго рода, то въ Чурилѣ Плёнковичѣ, этой хвостатой кометы кіевской солнечной системы, знакомимся съ типомъ великосвѣтскаго франта и волокиты. Къ пирующему князю является толпа мужичковъ-рыболовщичковъ,
   
   "А и всѣ-то избиты-изранены,
   Булавами головы пробиваны,
   Кушаками буйныя завязаны;
   Кланяются князю, поклоняются,
   Бьютъ челомъ, жалобу творятъ:
   -- Здравствуешь, солнышко Владиміръ князь!
   Дай, государь, намъ праведный судъ,
   Дай на Чурилу сына Плёнковича".
   
   Оказывается, что какіе-то невѣдомые люди по рѣкамъ-озерамъ
   
   "Шелковы неводы замётывали,
   Камешки у сѣтокъ-то серебряные,
   Попловочки на сѣткахъ позолоченые:
   Бѣлую рыбицу повыпугали,
   Щукъ, карасей повыловили,
   Мелкую рыбицу повыдавили".
   
   Да въ добавокъ еще самихъ жалобщиковъ "избили-изранили". Называютъ же себя дружиною Чуриловою.
   
   "Та толпа со двора не сошла,
   Новая съ поля появихася,
   Все мужички-птицеловщички".
   
   За этими -- мужички-звѣроловщички. Всѣхъ ихъ въ промыслѣ ихъ разобидѣлъ, разорилъ Чурила. На вопросъ князя: "Кто-жь это Чурило?" одинъ изъ старѣйшихъ бояръ, Бермята, разсказываетъ о житьѣ-бытьѣ Чурилы, да въ такихъ увлекательныхъ краскахъ, что князь съ княгиней и со всею свитой собирается въ путь на "Чуриловъ дворъ поглядѣть". Встрѣчаетъ ихъ отецъ Чурилы, старый Пленъ, и проводитъ ихъ въ теремъ. Князь не надивуется на убранство дома, но краше всего потолокъ:
   
   Вся луна небесная повыведена:
   Солнце на небѣ -- солнце въ теремъ,
   Мѣсяцъ на небѣ -- мѣсяцъ въ теремѣ,
   Звѣзды на небѣ -- звѣзды и въ теремѣ,
   По небу звѣздочка покатится --
   Въ теремѣ звѣздочки посыплются;
   Все по небесному въ теремѣ,
   А и всякая краса несказаная".
   
   Но вотъ ѣдетъ и самъ Чурила съ своими лихими молодцами.
   
   "Молодцы на коняхъ какъ свѣчи горятъ,
   Кони подъ ними какъ соколы летятъ".
   
   Лучше же всѣхъ самъ Чурила.
   
   "Впереди его скороходы бѣгутъ,
   Передъ нимъ отъ солнца подсолнечникъ несутъ,
   Чтобъ не запекло ему бѣла лица;
   Самъ онъ ѣдетъ на трехъ лошадяхъ,
   Съ лошади на лошадь перескакиваетъ,
   Изъ сѣдла въ сѣдло перемахиваетъ,
   Шапочки у молодцевъ подхватываетъ,
   На головушки молодцамъ подкладываетъ".
   
   Князь даже "исполошался": ему, видите-ли, показалось, что то царь какой-то на него войной идетъ; но, успокоенный Плёномъ, онъ благодушно принимаетъ отъ Чурилы драгоцѣнные подарки и не только не дастъ уже никому суда на него, а зоветъ его къ себѣ на почетную должность стольника и чашника. По едва только приступаетъ Чурила къ исправленію новыхъ обязанностей, какъ оказывается неблагонадеженъ:
   
   "Рушала княгиня Апраксія
   Бѣлое мясо лебединое --
   Заглядѣлась на Чурилу сына Плёнковича,
   Бѣлу ручушку себѣ порѣзала,
   Со стыда подъ столъ руку свѣсила".
   
   Князь торопится перевести его на другой постъ -- позовщика. Чурила и отъ этого не прочь.
   
   "Ходитъ Чурилушка по Кіеву,
   Улицами ходитъ, переулками,
   Князей созываетъ со княгинями,
   Бояровъ скликаетъ съ боярынями,
   Жёлтыми кудрями самъ потряхиваетъ --
   Жёлтые кудри разсыпаются,
   Что скаченъ жемчугъ раскатается.
   Заглядѣлися всѣ люди на Чурилушку:
   Гдѣ дѣвушки глядятъ -- заборы трещатъ,
   Гдѣ молодушки глядятъ -- оконницы звенятъ,
   А старыя старухи -- костыли грызутъ,
   Все глядючи на молода Чурилушку".
   
   Впрочемъ, и Чурила нашелъ себѣ наконецъ соперника -- въ чужеземномъ щеголѣ Дюкѣ Степановичѣ. Но соревнованіе ихъ составляетъ предметъ особой былины, кстати сказать -- наиболѣе юмористической, и мы воздерживаемся отъ дальнѣйшихъ выдержекъ. Разсказаннаго, впрочемъ, мы полагаемъ, достаточно, чтобы дать понятіе о кіевскомъ былевомъ эпосѣ. Въ остальныхъ 20-ти былинахъ "Книги о кіевскихъ богатыряхъ" мы знакомимся, кромѣ Дюка Степановича, еще съ богатыремъ-охотникомъ Вольгой Всеславьевичемъ, съ богатыремъ-крестьяниномъ Микулой Селяниновичемъ (отцомъ Настасьи Микуличны), съ богатыремъ-великаномъ Святогоромъ, съ богатыремъ стихіей Дунаемъ Ивановичемъ, съ богатырями-купцами Соловьемъ Будиміровичемъ и Ставромъ Годиновичемъ, съ богатыремъ-Бродягой Михаиломъ Потыкомъ и другими, не говоря о тѣхъ былинахъ, въ которыхъ описываются иные подвиги знакомыхъ уже намъ четырехъ богатырей.

0x01 graphic

0x01 graphic

"Нива", No 6, 1876

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru