С истинным наслаждением читали мы в "Основе" [1] биографию нашего украинского философа Григория Саввича Сковороды [2], еще прежде довольно ознакомившись с подробностями его страннической жизни и характером миссионерской его деятельности. Недовольный педантизмом своих современников и упорно отстранявший себя во всю жизнь свою от представителей тогдашней учености, Сковорода явился у нас, на Руси, тем, чем были на Западе Бемы, Гельмонты, Пордечи, Сведенборги и другие мыслители, известные под именем феософов. Собственно говоря, мы видим на Сковороде поразительный образчик того, к чему может привести самого глубокомысленного испытателя тайн природы намеренное уклонение от учения Церкви и своенравное убеждение в непогрешимости своих философских выводов. Нас неоднократно поражала эта непроглядная тьма умствований Сковороды, облегавших черною тучею его впечатлительную душу; болезненно сжималось сердце, когда мы видели этот самородный ум влающимся всяким ветром учения, без твердой основы, без определенной цели, вдруг ярко озаряющий и верхнее, и дольнее и в то же мгновение погружающийся в густой мрак, -- с признаками раздражительного самолюбия и тайного поклонения самому себе, которое просвечивалось даже сквозь красно-подобранные слова о смирении. "Мир меня ловил, но не поймал", -- эта эпитафия, сочиненная Сковородою себе самому, всегда возбуждала в нас неприятное чувство какою-то резко выдающейся нотой, вроде той, какою попотчивала Чичикова ноздревская шарманка.
Но ни с чем нельзя сравнить того неприятного чувства, которое произвело в нас известие, сообщенное жизнеописателем Сковороды Коваленским о том, что будто бы "он перед смертию отказался было совершить некоторые обряды, положенные Церковию, и что потом, представляя себе совесть слабых, исполнил все по уставу" {Основа. 1862 г. Сентябрь. С. 61.}. Спрашиваем, не Коваленского, которого давно уже нет на свете, а автора биографии г. Ореста Халявского и главное -- редакцию "Основы", -- что это за обряды, положенные Церковию, для напутствования умирающих? Елеосвящение, что ли? Или, может быть, принесение покаяния и причащение Телу и Крови Господней? Но разве это обряды только, а не действительные и не вседействующие таинства? Опять, -- если Сковорода и в самом деле отказывался перед своею кончиною исполнить долг православного христианина и если исполнил его потом для того только, чтоб не смутить "совести слабых", -- то разве это служит к чести его? Разве биограф не бросил самую мрачную тень на уважаемую личность нашего народного мыслителя? Нет, как угодно, а не имея задней мысли, мы не поместили бы этого факта, если бы он имел даже историческую достоверность. По-нашему так: передавая такое или другое извещение о более замечательной личности, непременно надо иметь в виду, какое действие произведет оно на читателя, и, главное, не бросит ли какой-либо тени на тот или другой предмет, к которому по-своему относилась выставляемая личность. Удерживаясь от осуждения Сковороды, мы не можем не упрекнуть г. Халявского и редакцию "Основы" за то, что они не выбросили из биографии украинского философа эту удушающую изгарь.
ПРИМЕЧАНИЯ
Печатается по единственному изданию: Аскоченский В. И. [Без подп.] С одной стороны обмолвка, а с другой недомолвка // Домашняя беседа для народного чтения. -- 1863. -- Вып. 3. -- С. 75-76.
[1] Халявский Орест [псевд. Г. Данилевского]. Сковорода, украинский писатель XVIII века // Основа. -- 1862. -- Август. -- С. 1-39; Сентябрь-октябрь. -- С. 39-86.
[2] Сковорода Григорий Саввич (1722-1794) -- малороссийский философ, поэт.