Арсеньев Константин Константинович
Отрывки из воспоминаний

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Крымская война: 1853-54 г.

   

ОТРЫВКИ изъ ВОСПОМИНАНІЙ

Крымская война: 1853--54 г.

   Полжизни пришлось мнѣ провести въ странахъ, обозначаемыхъ общимъ названіемъ европейскаго Востока, а именно: въ Турціи, Греціи, Сербіи и Румынскихъ княжествахъ. Прослуживъ болѣе двадцати лѣтъ тамъ, гдѣ сосредоточиваются существенные интересы внѣшней политики Россіи, мнѣ случалось сталкиваться со многими замѣчательными личностями, быть свидѣтелемъ событій, занимающихъ уже мѣсто въ исторіи, и даже принимать въ нѣкоторыхъ изъ нихъ хотя мало замѣтное, но дѣятельное участіе. Въ это время, накопилось въ памяти не мало воспоминаній; но, по обычаю дипломатовъ, я хранилъ ихъ до сихъ поръ in scriniis pectoris. Къ сожалѣнію, не имѣлъ я привычкизаписывать происходившія вокругъ меня событія. Впрочемъ, пока я служилъ на Востокѣ, въ томъ почти не было и надобности: частыя сношенія съ лицами, принимавшими участіе въ этихъ событіяхъ, постоянное занятіе дѣлами, которыя, въ отечествѣ кейфа, двигаются медленно, измѣняются незамѣтно,-- словомъ, вся ежедневная обстановка безпрерывно оживляла воспоминанія молодости.
   Недавно судьба перекинула меня съ береговъ Босфора на берега Невы. Тутъ не много людей исключительно интересующихся восточными дѣлами, еще менѣе близко знакомыхъ съ ними. Тутъ, какъ и во всѣхъ большихъ центрахъ, вопросы внутренней и внѣшней политики представляются въ размѣрахъ болѣе обширныхъ, въ формахъ болѣе общихъ. Тутъ скоро замѣчаешь, что годы и треволненія жизни быстро уносятъ спеціальныя подробности прошедшаго, безслѣдно изглаживаютъ мелкія воспоминанія.
   То, что мнѣ случалось видѣть и слышать, принадлежитъ, повторяю чистосердечно, въ разряду такой мелочи. Но изъ этой-то именно мелочи личныхъ наблюденій и составляется мало-помалу капиталъ опыта, который, чтобы принести пользу, долженъ быть достояніемъ не одного, а многихъ. Пытаясь въ первый разъ передать бумагѣ отрывочно и безъискусственно излагаемыя воспоминанія, не имѣю ни малѣйшаго притязанія выдавать ихъ за серьёзные матеріалы для исторіи политическихъ событій. Прошу заранѣе снисхожденія читателей къ этимъ бѣглымъ очеркамъ, которыхъ единственный интересъ состоитъ въ томъ, чтоони относятся въ особенности къ личности, пользовавшейся въ Россіи большою извѣстностью. Приступая къ разсказу двухъ встрѣчъ моихъ съ княземъ А. С. Меншиковымъ, желаю, чтобы тѣ изъ бывшихъ моихъ сослуживцевъ, которымъ придется послѣ меня подвизаться на поприщѣ восточной дипломатіи, дѣлали то, чего я не могъ сдѣлать, т.-е. записывали бы все, что имъ случится узнать или замѣтить въ этой своеобразной и любопытной средѣ. Пусть соотечественники наши подражаютъ въ этомъ отношеніи англійскимъ дипломатамъ. Дневники нѣкоторыхъ изъ послѣднихъ, какъ напримѣръ Эдейра и Мальмсбери (Джона Гарриса) пользуются заслуженною извѣстностью. Въ особенности записки Мальмсбери, становящіяся въ наше время почти библіографическою рѣдкостью, считаются и до сихъ поръ образцомъ дипломатическаго слога и наблюдательности.
   Пишущему же эти строки, много лѣтъ спустя послѣ припоминаемыхъ событій, пусть будетъ дозволено взять вмѣсто эпиграфа слова Овидія:

Si fuit errandum, causas habet error honestas.

   

I.

   Въ началѣ пятидесятыхъ годовъ возникли, проявлявшіяся и прежде не разъ, недоразумѣнія и распри между православными и католиками за обладаніе и пользованіе Святыми мѣстами Палестины. Между прочимъ, поводомъ къ взаимнымъ препираніямъ служили вопросы о нѣкоторыхъ святилищахъ вблизи св. Гробя, въ Іерусалимѣ, о допущеніи католиковъ въ Геегеѳсиманскую пещеру и объ обладаніи ключами храма Рождества Христова, въ Виѳлеемѣ. Послѣ долгихъ и трудныхъ переговоровъ съ Портою, посланникъ нашъ въ Константинополѣ, В. П. Титовъ, успѣлъ достигнуть подтвержденія правъ православныхъ. Въ ихъ пользу былъ изданъ ферманъ, который обнародовать въ Іерусалимѣ поручено было канцлеру Дивана Афифъ-бею. Весною 1852 г., г. Титовъ уѣхалъ въ отпускъ. Черезъ нѣсколько мѣсяцевъ, тоже сдѣлалъ и французскій посолъ, маркизъ Лавалетъ. Между тѣмъ, Афифъ-бей подъ разными предлогами медлилъ чтеніемъ фермана; какъ вдругъ, вскорѣ послѣ проѣзда Лавалета черезъ Марсель, въ одной изъ тамошнихъ газетъ появилось извѣстіе, что въ пользу католиковъ выданъ новый, вполнѣ благопріятный имъ ферманъ, и что даже коммиссару Порты предписано передать ключи главной (западной) двери Виѳлеемскаго храма латинскому патріарху. Вскорѣ русская миссія, и прежде подозрѣвавшая обманъ, и Іерусалимскій патріархъ убѣдились въ основательности этого неожиданнаго извѣстія. Блаженнѣйшій Кириллъ немедленно написалъ письмо къ всероссійскому синоду съ просьбою о защитѣ, о поддержаніи попираемыхъ правъ матери Церквей. Повѣренный въ дѣлахъ А. П. Озеровъ, сдѣлавъ энергическія замѣчанія Портѣ, отправилъ въ Петербургъ посланіе патріарха, подкрѣпивъ его съ своей стороны. Хотя миссія наша и объявила турецкому министру иностранныхъ дѣлъ, что по важности происшествій, случившихся въ Іерусалимѣ, она должна была представить ихъ на усмотрѣніе своего правительства и будетъ ожидать дальнѣйшихъ указаній, тѣмъ не менѣе она дѣятельно повторяла свои настоянія. Обнадеживаемая французами. Порта надѣялась однако, что и въ этотъ разъ дѣло обойдется, въ крайнемъ случаѣ, также мирно какъ въ 1849 г., когда, по поводу вопроса о польскихъ и венгерскихъ выходцахъ, мы, прервавъ дипломатическія сношенія, чрезъ нѣсколько недѣль возстановили ихъ, удовольствовавшись маловажнымъ удовлетвореніемъ. Всѣ знакомые съ Востокомъ знаютъ, что тамъ лучше не дѣлать ни шагу, нежели, двинувшись впередъ, отступать. Поэтому-то люди, слѣдившіе вблизи за ходомъ нашей политики въ Турціи, видѣли въ происшествіи 1849 г. предзнаменованіе тѣхъ испытаній, которыя готовилъ намъ 1853-й годъ.
   Но возвратимся къ нашему предмету, прося еще разъ читателей не искать въ вашемъ разсказѣ полной и подробной исторіи важныхъ событій, разыгравшихся кровопролитною восточною войною: такой трудъ не по силамъ пишущему эти строки, да можетъ быть и вообще для исполненія его еще не настало время.
   Январь 1853-го года прошелъ спокойно въ Стамбулѣ. Почтовыя сообщенія съ Россіею были тогда очень медленны, телеграфовъ не существовало; для полученія отвѣта изъ Петербурга нужно было, такимъ образомъ, не менѣе мѣсяца. Въ началѣ февраля, миссія получила приказаніе воздерживаться отъ политическихъ сношеній съ Портою, впредь до дальнѣйшихъ распоряженій, и ограничиваться по возможности веденіемъ, такъ-называемыхъ, текущихъ дѣлъ. При этомъ случаѣ, въ первый разъ было примѣнено къ тогдашнему министру иностранныхъ дѣлъ Фуадуэфенди, нерѣдко повторенное впослѣдствіи и не одними нами, названіе лукаваго министра (ministre fallacieux). Затѣмъ, въ Перѣ вновь наступило спокойствіе, правда относительное, ибо предчувствія грозы уже начинали проявляться.
   Эти предчувствія сдѣлались замѣтнѣе, когда, около половины февраля, прибылъ въ Константинополь адъютантъ князя Меншикова, полковникъ Сколковъ, съ извѣстіемъ, что вслѣдъ за нимъ пріѣдетъ его начальникъ, въ званіи чрезвычайнаго посла. Какъ ни заботились члены миссіи о сохраненіи этой вѣсти въ тайнѣ, она однако быстро разнеслась по обоимъ берегамъ Босфора. На другой же день, передъ русскимъ посольскимъ дворцомъ начали собираться и останавливаться группы любопытныхъ. Вскорѣ къ жителямъ ближайшихъ предмѣстій стали присоединяться пришельцы изъ отдаленныхъ кварталовъ: греки изъ Фанаря, Псамматіи и Эксе-Мармара, большею частью народъ рабочій, робкіе армяне изъ Кумкапу, даже промышленные евреи изъ Хаскёя и Балаты,-- весь этотъ разнообразный и разноязычный людъ покидалъ свои занятія и стекался къ Quattro-strade, перекрестку близъ зданій русской миссіи. Толпа не уменьшалась замѣтно даже ночью; среди ея появились продавцы бубликовъ и жирныхъ пироговъ, жаренаго гороха, рисоваго киселя и другихъ восточныхъ лакомствъ. Всякій громко выхвалялъ свой товаръ, но крики продавцевъ не заглушали толковъ покупателей о предстоявшемъ зрѣлищѣ. Къ утру 16-го февраля, дня, въ который ожидали посла, главная Перская и прилегающія къ ней улицы сдѣлались рѣшительно непроходимыми. Среди этого добровольно собравшагося народа, одни только забтіе, неуклюжіе полицейскіе солдаты въ протертыхъ до-бѣла, нѣкогда темнозеленыхъ кафтанахъ, съ огромными тесаками за спиною, явились не по своей охотѣ, а для порядка. Они, то вяло влачили по мостовой свои громадные подкованные башмаки; то, утомленные исполненіемъ перипатетическаго долга, усаживались на корточкахъ вдоль стѣнъ курить чубуки отдохновенія.
   Между тѣмъ, повѣренный въ дѣлахъ вышелъ на пароходѣ въ Черное море, на встрѣчу приближавшемуся послу; а послѣ полудня, члены нашей миссіи и русскіе подданные начали собираться у пристани Топханэ. Но и тамъ они были не одни: по берегу моря и въ Золотомъ Рогѣ, не только по улицамъ, на площади и въ каикахъ (лодкахъ), но даже на крышахъ прибрежныхъ домовъ напряженно ждали многочисленныя толпы народа. Случилось, что въ то время, при входѣ въ живописную гавань Константинополя, стояли, кромѣ брандвахты, нѣсколько другихъ судовъ турецкаго флота, австрійскій военный корветъ и пароходы, состоявшіе въ распоряженіи иностранныхъ посольствъ. Громъ пушекъ всѣхъ этихъ судовъ и береговыхъ батарей смѣшался съ криками народа,-- въ Стамбулѣ обыкновенно-равнодушнаго и сдержаннаго, когда передъ султанскимъ дворцомъ Долмабагче показался нѣкогда величественный, а нынѣ давно не существующій "Громоносецъ", подъ посольскимъ флагомъ; за нимъ слѣдовалъ другой военный пароходъ "Бессарабія".
   Лишь только якорь былъ брошенъ, князь Меншиковъ съѣхалъ на берегъ и въ открытой коляскѣ поднялся въ Перу, сопровождаемый русскою колоніею верхомъ на лошадяхъ и толпоюлюбопытныхъ, бѣжавшею за поѣздомъ. По мѣрѣ того, какъ онъ подвигался, его встрѣчали восторженными криками; большинство ожидавшихъ снимало шапки, нѣкоторые осѣняли даже себя крёстнымъ знаменіемъ.
   Когда князь въѣхалъ во дворъ миссіи, стоявшіе въ первыхъ рядахъ, насмотрѣвшись вдоволь, отступили; ихъ мѣсто занимали постепенно другіе изъ заднихъ рядовъ, до того мало видѣвшіе. Когда публика передъ воротами перемѣнилась, нѣкоторые изъ приблизившихся увидѣли прохаживавшагося по двору швейцара Боско, далматинца, съ огромными усами, въ треугольной шляпѣ, въ ливреѣ обшитой галунами, съ серебряною булавою въ рукѣ.
   -- Не посолъ ли это? пронеслось шопотомъ въ толпѣ.
   -- Какой посолъ? возразили другіе по-опытнѣе. Эхъ вы аджеми, неучи! Это не посолъ, а капуджи, привратникъ.
   -- Ну, коли у привратника такая булава, замѣтили остряки, то какова же должна быть та, которою русскій посолъ погрозитъ нашимъ пашамъ?
   Въ самомъ дѣлѣ, любопытно посмотрѣть, что происходитъ въ это время въ Портѣ. Изъ всѣхъ православныхъ жителей Стамбула, можетъ быть, только у одного въ головѣ промелькнула эта мысль. Это былъ Николаки А.... занимавшій важное мѣсто въ патріархіи и имѣвшій также свободный доступъ и-въ Порту и въ кое-какія посольства. Это былъ въ полномъ смыслѣ типъ, нынѣ постепенно исчезающій,-- типъ ловкаго фанаріота, ставившаго задачею жизни искусное угожденіе "и нашимъ, и вашимъ".
   "Понавѣдаюсъ-ка я къ пріятелямъ", подумалъ съ утра Николаки-эфенди, и надѣвъ, по обыкновенію, двѣ три шубы сверхъ оффиціальнаго долгополаго кафтана, прикрывавшаго нѣсколько разноцвѣтныхъ душегрѣекъ, поплелся въ высокую Порту съ намѣреніемъ потереть лицо въ пыли порога благополучія.
   Освѣдомившись, какъ слѣдовало, у мюхюрдаровъ (хранителей печатей) о состояніи священнаго кейфа разныхъ сильныхъ міра сего, нашъ византійскій дипломатъ дождался" времени появленія русскихъ пароходовъ. Увидавъ изъ оконъ, что они прошли замки на срединѣ Босфора, онъ отправился въ залу совѣта министровъ, которые прикидывались, что занимались дѣлами. Въ сущности же, поджавъ ноги на софахъ и перебирая руками чётки, они сидѣли въ глубокомъ раздумьи и, безсознательно куря длинныя трубки, не обращали вниманія на докладъ кятиба (секретаря).
   Подъ шумокъ монотоннаго чтенія, Николаки-эфенди проскользнулъ подъ приподнятый край дверной завѣсы и, какъ человѣкъ знающій приличія, вмѣсто того, чтобы идти прямо къ софѣ, стоявшей у оконъ, сталъ пробираться обходомъ вдоль стѣны, тщательно прикрывая полами, Также по обычаю, если не ступни ногъ, что, увы, уже невозможно при новомодной турецкой одеждѣ, то по крайней мѣрѣ колѣни. Онъ окончилъ свое фланговое движеніе и незамѣтно очутился передъ предсѣдателемъ совѣта, старымъ Реуфъ-пашею, въ ту самую минуту, когда первый выстрѣлъ салюта русскому флагу раздался въ Золотомъ Рогѣ.
   При этомъ потрясающемъ звукѣ, полусонные министры встрепенулись.
   Шейхъ-уль-исламъ, погладивъ сѣдую бороду, произнесъ: ля хавля ве ля кувввта ила биллахи-эль-али элазимъ! нѣтъ власти, ни силы, кромѣ какъ у Бога, всевышняго, великаго!
   Реуфъ-паша, быстро окинувъ взоромъ собраніе, наткнулся на византійца, смиренно отвѣшивавшаго теменна {Теменна, привѣтствіе по турецкому обычаю, состоящее въ наклоненіи тѣла и направленіи правой руки къ землѣ, къ сердцу и ко лбу.} на всѣ стороны. Забывъ высокомѣрную холодность, съ которою правовѣрные обыкновенно обращаются съ христіанами, предсѣдатель вскочилъ съ софы и простеръ объятія къ улыбающемуся раѣ.
   -- Ни кодаки, другъ нашъ, воскликнулъ наша въ смущеніи. Что съ нами будетъ? и, не дожидаясь отвѣта, прибавилъ скороговоркою: садись, ягненокъ мой, и скажи, имѣешь ли ты какія-нибудь свѣдѣнія объ этомъ московскомъ послѣ; аллахъ беласыны версынъ! пошли ему Богъ хлопоты! Что онъ за человѣкъ?
   -- Человѣкъ онъ не опасный; нѣчто въ родѣ русскаго топалъ-паши {Хромой-паша. Это -- прозваніе, подъ которымъ былъ извѣстенъ нѣкогда могущественный любимецъ султана Махмуда, Хосревъ. Въ описываемую эпоху дряхлый впавшій въ дѣтство Хосревъ, не былъ уже никому страшенъ. Приводимымъ сравненіемъ Николаи хотѣлъ намекнуть, что Меншиковъ, также прихрамывавшій вслѣдствіе раны, не страшнѣе своего турецкаго современника и пріятеля.}, скромно отвѣтилъ Николки.
   -- Такъ ли? запросили наперерывъ нѣсколько успокоенные турки.
   -- Поистинѣ такъ.... если Богу угодно.
   Министры хотѣли подробнѣе разспросить опытнаго собесѣдника, но онъ ловко уклонился.
   -- Бенделеринэ дестуръ, слугѣ вашему позволеніе (удалиться), произнесъ онъ и поторопился воспользоваться имъ, сопровождаемый прощальными привѣтствіями.
   Послѣ этой сцены, которой было достаточно для хитраго византійца, чтобъ понять настроеніе турецкихъ сановниковъ, онъ, подъ прикрытіемъ наступавшей темноты, поспѣшно поѣхалъ въ русскую миссію и тамъ шепнулъ кому слѣдовало: "турки-де въ смятеніи".
   Эта личность играла вообще малоизвѣстную, по значительную роль при дальнѣйшемъ развитіи тогдашнихъ событій. Предоставляя болѣе искусному перу описаніе ея разнообразныхъ подвиговъ, перехожу опять къ своимъ анекдотическимъ воспоминаніямъ.
   Во время посольства князя Меншикова, я учился въ Константинополѣ восточнымъ языкамъ, а свободное отъ уроковъ время, съ дозволенія повѣреннаго въ дѣлахъ, посвящалъ практическимъ занятіямъ въ драгоманатѣ миссіи. Такимъ образомъ, еще до пріѣзда посла, я могъ ознакомиться съ сущностью вопросовъ, которые скоро должны были вызвать со стороны нашего правительства рѣшительный дипломатическій шагъ. Первый. драгоманъ миссіи, почтенный г. Аргиропуло, оказывавшій мнѣ живое участіе и особое довѣріе, продиктовалъ мнѣ переводъ съ упомянутаго выше, писаннаго на греческомъ языкѣ, посланія іерусалимскаго патріарха къ нашему синоду. По этому случаю, хотя въ то время я еще не имѣлъ никакого оффиціальнаго положенія въ миссіи, мнѣ ближе, можетъ быть, нежели многимъ другимъ, выше поставленнымъ, были извѣстны причины и цѣль посольства князя Меншикова. Въ продолженіе веденныхъ имъ переговоровъ, которыми я, разумѣется, интересовался съ любопытствомъ, свойственнымъ молодости, мнѣ удавалось знакомиться не только съ общимъ ихъ ходомъ и съ относившимися къ нимъ документами, нынѣ принадлежащими исторіи, но и съ такими бумагами, которыя, по обстоятельствамъ, остались безъ послѣдствій.
   Однако, прежде чѣмъ перейти къ разсказу одного изъ такихъ случаевъ, для сохраненія нѣкоторой послѣдовательности въ изложеніи, приведу воспоминанія свои о первой встрѣчѣ съ княземъ Меншиковымъ, послѣ оффиціальнаго ему представленія.
   Нѣсколько дней спустя послѣ пріѣзда, посолъ далъ знать верховному визирю, что желаетъ имѣть съ нимъ частное, дружеское свиданіе и проситъ назначить для того день. Визирь не понялъ хорошо этого оттѣнка и отвѣтилъ любезно, что всякое свиданіе съ посломъ сочтетъ за особенную честь и удовольствіе.
   Въ назначенный для свиданія день, около полдня, я говорилъ съ знакомымъ во дворѣ посольскаго дома, у подъѣзда котораго стояла открытая коляска. Тутъ я увидѣлъ князя Меншикова, когда онъ садился въ нее, въ сопровожденіи повѣреннаго въ дѣлахъ, А. П. Озерова, совѣтника посольства, графа Д. К. Нессельроде, и перваго драгомана миссіи, Е. Я. Аргиропуло. Всѣ они были во фракахъ и въ пальто. На князѣ, сверхъ фрака съ андреевскою звѣздою, былъ надѣтъ родъ темно-синяго короткаго плаща или каррика, съ нѣсколькими отложными воротниками; это -- то знаменитое пальто, о которомъ такъ много писали европейскія газеты.
   О томъ, что произошло въ этотъ день въ Портѣ, дополняю по разсказамъ очевидцевъ. Когда князь въѣхалъ во дворъ зданія, занимаемаго главными турецкими управленіями, его привѣтствовала музыка выстроенныхъ тамъ войскъ. При выходѣ изъ коляски посла приняли два маленькіе и толстенькіе сановника въ мундирахъ; это были: Камиль-бей, оберъ-церемоніймейстеръ, и Нуреддинъ-бей, первый драгоманъ Дивана; они повели его по длинному корридору верхняго этажа, въ концѣ котораго находилась пріемная зала верховнаго везиря. Князь шелъ все время, въ плащѣ, предполагая, конечно, что передъ залою будетъ, по крайней мѣрѣ, передняя, гдѣ можно снять верхнюю одежду, которая въ то время года, въ нетопленныхъ корридорахъ, была необходима. Когда онъ дошелъ до конца корридора, приподнялась вышитая завѣса изъ чернаго сукна {Въ турецкихъ домахъ такія завѣсы замѣняютъ обыкновенно двери.} и подъ нею, на порогѣ, показался верховный везирь, красивый Мехмедъ-Али-паша, въ мундирѣ съ орденами. Прежде, нежели подойти къ нему, посолъ снялъ плащъ и перекинулъ его черезъ лѣвую руку, а потомъ, сѣвъ въ углу софы, положилъ подлѣ себя.
   Разговоръ съ верховнымъ везиремъ, незнавшимъ никакого европейскаго языка, продолжался не болѣе четверти часа. Увѣряли послѣ, что при этомъ былъ сдѣланъ намекъ на невозможность приступить къ переговорамъ съ Фуадомъ-эфенди, потерявшимъ довѣріе Россіи съ тѣхъ поръ, какъ онъ склонилъ султана измѣнить своему обѣщанію по вопросу о святыхъ мѣстахъ. Когда князь вышелъ, рядомъ съ нимъ шелъ, съ одной стороны везирь, а съ другой первый драгоманъ миссіи. Подходя къ пріемной мы нистра иностранныхъ дѣлъ, находившейся лишь въ нѣсколькихъ шагахъ направо по корридору, Мехмедъ-Али-паша черезъ драгомана напомнилъ, что тутъ комната министра иностранныхъ дѣлъ, указывая при этомъ на Фуада-эфенди, стоявшаго въ мундирѣ у порога. Пока драгоманъ передавалъ слова везиря, посолъ прошелъ мимо министра, какъ бы не замѣчая его. Завѣса опустилась. Первое министерство Фуада-эфенди кончилось: въ тотъ же день онъ подалъ въ отставку.
   Вскорѣ по возвращеніи посла въ Перу, услужливый Николаки привезъ извѣстіе объ этомъ въ посольство. Въ теченіе слѣдующихъ дней не разъ появлялся Онъ съ разными свѣдѣніями и предложеніями. Наконецъ, султанъ назначилъ министромъ иностранныхъ дѣлъ Рифаата-пашу, считавшагося благопріятно расположеннымъ къ Россіи.
   Князь Меншиковъ рѣшился приступить къ переговорамъ съ новымъ министромъ и въ началѣ ихъ хотѣлъ возстановить, по причинѣ мнѣ неизвѣстной, давно оставленный обычай вести дипломатическую переписку съ Портою не на французскомъ, а на турецкомъ языкѣ. Учась этому языку въ Константинополѣ, гдѣ особенное вниманіе обращается не только на красоту слога, но и почерка, я считался въ то время однимъ изъ лучшихъ каллиграфовъ между нашею молодежью. Вслѣдствіе этого обстоятельства, старшій драгоманъ, подъ величайшимъ секретомъ, поручилъ мнѣ переписать первую записку посла. Она была такъ пространна, что я употребилъ на эту работу почти весь день 3-го марта и исписалъ цѣлый листъ лощеной турецкой бумаги, величиною въ наши рисовальные, квадратныхъ фута четыре.
   Въ этомъ документѣ заключалось, во-первыхъ, подробное изложеніе жалобъ русскаго правительства, между которыми главное мѣсто занимало нарушеніе даннаго султаномъ обѣщанія; а во-вторыхъ, самыя разнообразныя требованія не только о возстановленіи условленнаго въ 1852 году соглашенія касательно святыхъ мѣстъ Палестины, но и вообще объ обезпеченіи религіозныхъ и политическихъ правъ православныхъ подданныхъ султана. Такъ, между прочимъ, требовалось, чтобъ по первому заявленію русской миссіи, Порта выдавала немедленно ферманы на починку и постройку православныхъ церквей вездѣ въ Турціи, гдѣ бы ни пожелали ваши единовѣрцы.
   Проведя нѣсколько дней въ размышленіи надъ врученнымъ ему документомъ, Рифаатъ-паша, запинаясь, объявилъ, наконецъ, первому драгоману миссіи, что, искренно желая успѣха начатыхъ переговоровъ, онъ не рѣшается представить султану требованія, касавшіяся не только дѣлъ, подавшихъ поводъ къ недоразумѣнію, но и главнѣйшихъ верховныхъ правъ его величества. Въ то же время, министръ признался одному изъ своихъ, пріятелей, что еслибъ султанъ принялъ хоть третью часть русскихъ требованій, то ему не осталось бы ничего болѣе, какъ отречься отъ престола, удалиться въ Мекку и посвятить остатокъ жизни на отмаливаніе своихъ грѣховъ.
   Въ виду такого сопротивленія, посолъ рѣшился раздѣлить переговоры на двѣ части и начать съ обсужденія вопроса собственно о святыхъ мѣстахъ, предоставляя себѣ лишь въ случаѣ успѣха заявить вновь требованіе объ общемъ обезпеченіи на будущее время правъ христіанъ. Продолжая, однако, не довѣрять добросовѣстности переводчиковъ Порты, которыхъ онъ считалъ за людей преданныхъ прежнему министру Фуаду, князь Меншиковъ писалъ послѣдующія свои ноты на французскомъ языкѣ, но прилагая къ каждой изъ нихъ турецкій переводъ.
   Дѣйствуя сообразно своему новому плану, онъ надѣялся, повидимому, найти поддержку со стороны англійскаго посла, лорда. Стратфорда Редклифа, котораго возвращенія въ Константинополь скоро ожидали. Такая надежда не была лишена нѣкотораго основанія, ибо Англія не была прямо заинтересована въ вопросѣ о Святыхъ мѣстахъ. Касательно этого вопроса собственно, надежда князя сбылась: лордъ Редклифъ дѣйствительно совѣтовалъ туркамъ сдѣлать всевозможныя уступки православнымъ въ Палестинѣ. Вскорѣ ферманы, подтвердившіе соглашеніе 1852 года, были изготовлены и должны были быть оффиціально сообщены русской миссіи. Тогда Редклифъ, ссылаясь на необходимость успокоить общественное мнѣніе въ Англіи, уговорилъ даже князя Меншикова написать ему благодарственное письмо за содѣйствіе къ удовлетворительному окончанію вопроса о Святыхъ мѣстахъ.
   Князь, однако, не считалъ его еще оконченнымъ. Помня, что султанскій ферманъ былъ уже однажды нарушенъ, онъ придумывалъ, какъ бы обезпечить исполненіе обѣщаній турецкаго правительства. Эта мысль не покидала его съ самаго начала переговоровъ. Замѣтивъ, что турки не хотятъ утвердить обѣщанія султана своимъ подданнымъ, посредствомъ формальнаго договора съ иностранною державою, и опасаясь, что въ этомъ отношенія и Англія присоединится къ турецкому воззрѣнію, посолъ пріискивалъ самую легкую форму международнаго обязательства.
   Онъ совѣтовался по этому предмету съ драгоманами миссіи. Наконецъ, кажется послѣ половины марта, призвалъ однажды и меня, хотя я былъ тогда только ученикомъ восточной премудрости. Наединѣ онъ сдѣлалъ мнѣ родъ экзамена, приказавъ перевести на турецкій языкъ названія разнообразныхъ международныхъ актовъ, употребляемыхъ Портою, и разспросивъ подробно объ отличительныхъ оттѣнкахъ каждой изъ перечисленныхъ формъ. Разговоръ продолжался около получаса. Несмотря на разность положеній и лѣтъ, князь слушалъ меня внимательно. Я замѣтилъ, что онъ остановился особенно на сенедахъ (родъ объяснительныхъ конвенцій) и велѣлъ мнѣ привести примѣры такихъ актовъ. Я упомянулъ о сенедѣ, подписанномъ между Австріею и Турціею въ 1784 году, и о двухъ заключенныхъ между Россіею и Турціей) въ Айнали-Кавакѣ, въ 1779 году, и въ Балта-Лиманѣ, въ 1849 году.
   Изъ разспросовъ князя я убѣдился, что онъ былъ знакомъ съ техническими подробностями возложеннаго на него порученія чуть ли не болѣе многихъ настоящихъ дипломатовъ.
   Послѣ того, мнѣ пришлось еще разъ видѣться съ княземъ Меншиковымъ,-- вотъ по какому случаю.
   Въ Перѣ мало развлеченій, особенно для дѣлового человѣка: почти единственное средство для иностранныхъ дипломатовъ разсѣяться, забыть на время оффиціальныя заботы, состоитъ въ прогулкахъ по окрестностямъ. Князь Меншиковъ тоже ѣздилъ иногда верхомъ. Однажды онъ встрѣтилъ въ открытомъ полѣ султана, ѣхавшаго въ кабріолетѣ, сопровождаемомъ отрядомъ кавалеріи. Абдуль-Меджидъ былъ вообще менѣе доступенъ, нежели его брать, нынѣ царствующій Абдулъ-Азизъ, старающійся во многомъ подражать христіанскимъ государямъ, съ тѣхъ поръ, какъ побывалъ въ Европѣ. Въ описываемое время, напримѣръ, султанъ никому не кланялся; особенною милостью считалось, если онъ на минуту останавливалъ на комъ-либо взоръ. Зная строгость тогдашняго турецкаго этикета, посолъ былъ неожиданно пораженъ, когда, поравнявшись съ нимъ, султанъ остановилъ экипажъ и, привѣтливо улыбаясь, указалъ на мѣсто возлѣ себя. Князь тоже остановился и снялъ шляпу. Султанъ сказалъ что-то по-турецки, но тутъ не было никого, кто могъ бы перевести слова падишаха. Тѣмъ дѣло и кончилось.
   Съ тѣхъ поръ, князь не выѣзжалъ иначе, какъ въ сопровожденіи одного изъ драгомановъ миссіи; а такъ какъ имъ было и безъ того довольно работы, то однажды выпало на мою долю сопровождать его.
   Мы выѣхали на высоты за Большимъ Фламуромъ. Оттуда, открывается величественный видъ обоихъ береговъ Золотого Рога, несравненная панорама всего Константинополя, освѣщаемаго заходящимъ солнцемъ. Князь стоялъ въ раздумьи.
   -- Какое великолѣпное зрѣлище, замѣтилъ я.
   -- Да, отвѣтилъ онъ и, вздохнувъ, прибавилъ: долго-ли мнѣ придется имъ наслаждаться? кто знаетъ, въ какихъ обстоятельствахъ я съ нимъ разстанусь?
   Это было, если не ошибаюсь, въ концѣ марта, когда переговоры уже начинали запутываться.
   Послѣ того, я видѣлъ князл Меншикова только мелькомъ, когда, въ началѣ апрѣля, отправляя меня въ Дарданеллы, для занятія должности драгомана консульства, онъ поручалъ мнѣ ѣздить иногда въ бухту Бешикъ, куда собирался англо-французскій, флотъ, и наблюдать за движеніями иностранныхъ судовъ.
   

II.

   Еще разъ и уже въ послѣдній разъ случилось мнѣ видѣть князя Меншикова, но въ совершенно иной обстановкѣ. Въ Константинополѣ, я оставилъ его въ великолѣпномъ посольскомъ дворцѣ, одушевляемаго надеждою на успѣхъ,-- надеждою тогда еще не вполнѣ потерянною. Черезъ полтора года, въ Крыму, съ трудомъ отыскалъ я на бивуакѣ близъ Бельбека главнокомандующаго арміи, потерпѣвшей пораженіе. Въ эти полтора года, мнѣ случилось быть въ другой средѣ свидѣтелемъ иныхъ событій, которыхъ не стану примѣшивать къ настоящему разсказу.
   Послѣ кампаніи на Дунаѣ, войска наши стояли, осенью 1854 года, на квартирахъ въ Бессарабіи. Главная квартира главнокомандующаго, князя М. Д. Горчакова, при дипломатической канцеляріи котораго я служилъ тогда, находилась въ Кишеневѣ.
   Въ первыхъ числахъ сентября получено было извѣстіе о высадкѣ непріятелей близъ Евпаторіи; а вскорѣ разнесся смутный слухъ объ одержанной ими побѣдѣ и о движеніи на Севастополь. О томъ, что сдѣлалось съ нашею крымскою арміею, не было никакихъ положительныхъ извѣстій.
   Князь Горчаковъ, забывая объ опасностяхъ, которыя могли угрожать ему самому со стороны турокъ и австрійцевъ, немедленно сдѣлалъ распоряженіе объ отправленіи въ Крымъ 12-й (если не ошибаюсь) пѣхотной дивизіи. Чтобъ ускорить прибытіе ея туда, главнокомандующій воспользовался подводами, предложенными нѣмецкими колонистами Новой Россіи. Такимъ образомъ, войска, очередуясь, частью шли пѣшкомъ, частью ѣхали на повозкахъ, или же клали на нихъ свои ранцы и тяжести.
   Съ извѣстіями объ этихъ распоряженіяхъ я былъ отправленъ, съ десятыхъ числахъ сентября, курьеромъ къ князю Меншикову. Вмѣстѣ съ тѣмъ мнѣ было поручено собрать подробныя, по возможности, свѣдѣнія о положеніи арміи и Севастополя, послѣ сраженія.
   Выѣхавъ изъ Бахчисарая, я началъ обгонять по дорогѣ самыя разнообразныя группы пѣшеходовъ: тутъ были солдаты разныхъ полковъ, казаки, матросы, женщины, дѣти. Все это шествіе направлялось въ Севастополю. Всякій несъ въ рукахъ или за плечами, кто мѣшокъ, кто какіе-то узелки, кто домашнюю посуду и утварь, это болѣе и менѣе поврежденную мебель. У многихъ изъ прохожихъ спрашивалъ я: гдѣ главная квартира арміи? Всѣ отвѣчали неохотно или уклончиво: "не могимъ знать, кто ее знаетъ, почемъ намъ знать".
   На станціи Дуванкёй (послѣдней передъ Севастополемъ), куда я пріѣхалъ послѣ полудня, господствовало такое же почти невѣдѣніе касательно мѣстъ расположенія арміи. При видѣ курьерской подорожной, станціонный смотритель вспомнилъ однако, что одинъ изъ его ямщиковъ возилъ наканунѣ курьера къ главнокомандующему. Этого ямщика-татарина отъисвали. Пока онъ запрягалъ лошадей въ телѣгу, я распросилъ смотрителя о встрѣченномъ мною шествіи.
   -- Что это за хламъ несутъ они, спросилъ я.
   -- Кто ихъ знаетъ? должно быть что кто успѣлъ подобрать въ домахъ, покинутыхъ помѣщиками на Качѣ и на Бельбекѣ, послѣ сраженія.
   -- Куда же они несутъ эти вещи?
   -- Вѣрно въ Севастополь на сохраненіе, заключилъ смотритель.
   Между тѣмъ перекладная подъѣхала. Я сѣлъ, пообѣщавъ "на чай" возницѣ, если довезетъ меня исправно.
   Мы ѣхали часа полтора по Бельбекской долинѣ между садами и огородами. Впереди видны были горы, покрытыя кустарникомъ; надъ ними высился въ далекой синевѣ величественный Чатырдагъ, котораго оригинальною формою, въ родѣ продолговатаго шатра, не разъ любовался я въ былые годы, со стороны Чернаго моря.
   "Когда-то мы доѣдемъ до шатра главнокомандующаго", думалъ я.
   -- Исибра, отрывисто отвѣчалъ татаринъ на мои разспросы.
   Въ самомъ дѣлѣ, скоро свернули мы вправо съ дороги и начали подниматься въ гору, цѣпляясь колесами за кусты. Черезъ нѣсколько времени, телѣга остановилась на полу-горѣ, въ лѣсу.
   -- Пріѣхалъ, гаспадинъ, промолвилъ ямщикъ.
   Куда же пріѣхали? тутъ ни души не видно.
   -- Иглавна шитабъ (главный штабъ). Ступай далше, према,-- тамъ палатка, прибавилъ равнодушно ямщикъ, набивая коротенькую трубку съ вишневымъ чубукомъ.
   Я прошелъ шаговъ тридцать по указанному направленію. Послышался шорохъ. Идучи на него, я увидѣлъ верхушку маленькой полосатой палатки. Потомъ за деревьями показалась и вся палатка, передъ которою, на свѣже-расчищенной площадкѣ данною шаговъ въ десять, медленно ходилъ взадъ и впередъ старикъ-офицеръ, опираясь на палку.
   Съ перваго взгляда меня поразила его странная одежда. На немъ была надвинутая на глаза черная папаха; на плечи накинута флотская шинель; но подъ нею виднѣлся голубой воротникъ сюртука, кажется, финляндскихъ стрѣлковыхъ батальоновъ.
   Подойдя въ офицеру, я спросилъ: "Позвольте узнать, какъ пройти къ главнокомандующему?"
   Старикъ остановился, взглянулъ на меня пристально, нѣсколько вкось и промолвилъ: "Главнокомандующій-то я, а вы это и откуда?"
   Передо мной стоялъ князь Меншиковъ; я извинился и сказалъ свою фамилію, объяснивъ цѣль пріѣзда.
   -- А я тебя не узналъ. Съ тѣхъ поръ, какъ мы видѣлись въ Константинополѣ, ты возмужалъ, а я постарѣлъ. Садись, любезный, и разсказывай что привезъ.
   Въ недоумѣніи я посмотрѣлъ вокругъ.
   -- Садись просто на землю, прибавилъ князь; у насъ мебели тутъ мало,-- всего одинъ стулъ, да и тотъ я берегу для К.... Названный былъ, какъ я узналъ послѣ, чиновникъ морского министерства, исполнявшій при главнокомандующемъ обязанность военнаго секретаря.
   Утомленный послѣ 600 верстъ, сдѣланныхъ на курьерскихъ, я радъ былъ присѣсть. Князь, продолжая ходить, приказалъ мнѣ прочитать вслухъ письмо князя Горчакова и, когда я окончилъ, сказалъ: "Вотъ помощь, на которую я не разсчитывалъ. Знаю, что князю Михаилу Дмитріевичу самому нужны войска; но онъ всегда болѣе думалъ о другихъ, нежели о себѣ. Это услуга, которой я никогда не забуду.-- Но ты, я думаю, усталъ. Знаешь-ли ты кого изъ моего штаба?"
   -- Знаю, отвѣтилъ я, дипломатическаго секретаря вашей свѣтлости Г. и доктора Т.
   -- Ну, пойди къ нимъ, отдохни; потомъ пообѣдаешь, а завтра съѣзди въ Севастополь: у тебя тамъ, кажется, есть братъ; а въ возвращенію твоему я приготовлю отвѣтъ.
   За палаткою главнокомандующаго стояли двѣ-три офицерскія палатки, изъ которыхъ повидимому и состояла вся главная квартира. Войскй же, собравшіяся вокругъ нея, послѣ извѣстнаго фланговаго движенія, стояли тутъ бивуакомъ. Особенно замѣтилъ я отсутствіе повозокъ и лошадей. Это мнѣ показалось страннымъ, когда я вспомнилъ, что при отступленіи изъ-подъ Силистріи въ нашей главной квартирѣ было болѣе сотни экипажей и нѣсколько сотъ лошадей. Вообще, чѣмъ болѣе я осматривался, тѣмъ болѣе убѣждался, что тутъ все упрощено въ формахъ, уменьшено въ размѣрахъ до крайнихъ предѣловъ.
   Знакомыхъ своихъ я нашелъ вмѣстѣ въ одной палаткѣ. У нихъ не было ни складныхъ кроватей, ни табуретовъ,-- словомъ, ни одного изъ тѣхъ удобствъ, которыя въ Дунайской арміи считались почти необходимостью. Пріятели, оказавшіе мнѣ радушное гостепріимство, спали, какъ могли, на тоненькихъ тюфякахъ или коврахъ, разостланныхъ просто на землѣ, гдѣ и я провелъ слѣдующую ночь между ними. Дипломатъ Г., разсказывая про альминское сраженіе, показалъ мнѣ, между прочимъ, шинель свою изъ сѣраго солдатскаго сукна съ окровавленными рукавами. Онъ долго послѣ того хранилъ это воспоминаніе о раненыхъ, подобранныхъ на полѣ битвы. Несмотря на его мирное оффиціальное призваніе, ему же пришлось, за недостаткомъ адъютантовъ, изъ которыхъ одни были ранены, а другіе разосланы въ разныя мѣста, привезти въ Севастополь первую вѣсть о проигранномъ сраженіи и о послѣдовавшемъ за нимъ отступленіи.
   Мнѣ нужно было доставить письмо командиру б-го корпуса, князю П. Д. Горчакову, который долженъ былъ находиться тутъ же гдѣ-нибудь. Увидѣвъ часового, ходившаго передъ нѣсколькими кустами, связанными вмѣстѣ за верхнія вѣтви, я спросилъ: гдѣ корпусный командиръ?
   -- А вотъ тутъ, подъ кустами. Сапоги видите? это ихъ сіятельство почиваютъ.
   Скоро пошли мы обѣдать. Столовою штабу служилъ шалашъ, состоявшій собственно изъ одной треугольной крыши, сплетенной изъ вѣтвей. Внутри, тоже полное отсутствіе мебели. Ее за: мѣняла четыреугольная траншея, вырытая въ землѣ. Окруженная ею площадь служила столомъ, а края траншеи -- сѣдалищемъ для гостей. Обѣдъ былъ также самаго спартанскаго свойства: похлебка изъ картофеля и жареная баранина, вотъ и все.
   На другой день я поѣхалъ въ Севастополь.
   Сердце забилось, когда съ Инкерманскихъ высотъ открылась бухта, гдѣ за нѣсколько дней передъ тѣмъ стоялъ славный черноморскій флотъ. Нѣкоторые изъ кораблей, съ которыми были связаны первыя воспоминанія моего дѣтства прежде, нежели судьба толкнула меня на новое поприще, были уже потоплены. Едва замѣтные концы ихъ рангоута грустно торчали изъ воды, у входа, близъ константиновской батареи. Другія суда были разбросаны по рейду. Тамъ и сямъ пароходы буксировали шаланды.
   Замѣтно было, впрочемъ, что дѣятельность не прекратилась въ Севастополѣ: она только перенеслась съ моря на сушу.
   Севастополь пересталъ быть портомъ. Чувство долга, любовь къ родинѣ обращали его въ крѣпость. Это громадное превращеніе совершалось въ виду многочисленнаго непріятеля.
   Отставной матросъ на яликѣ перевезъ меня черезъ бухту къ Графской пристани.
   Кто бывалъ въ Севастополѣ прежде осады, у того, конечно, осталось неизгладимое воспоминаніе о Графской пристани. Это былъ пританей, гдѣ хранился неугасаемый священный огонь преданій, ареопагъ, гдѣ осуждали немногихъ, но свободно судили всѣхъ и вся. Тутъ жила въ лицахъ исторія черноморскаго флота. Тутъ старый морякъ временъ екатерининскихъ встрѣчался съ молодымъ мичманомъ, только-что покинувшимъ школьную скамью. Тутъ всякій цѣнился не столько по оффиціальному своему положенію, сколько по дѣйствительнымъ заслугамъ, безспорно признаннымъ безпристрастнымъ мнѣніемъ сослуживцевъ. Тутъ, бывало, какому-нибудь престарѣлому ветерану, смиренно доживавшему свой вѣкъ, состоя "по флоту", оказывалось болѣе уваженія, нежели иному возвышавшемуся любимцу счастья. По этому-то черноморскій флотъ былъ силенъ не величественными кораблями, не грозными пушками: корабли гніютъ, пушки ржавѣютъ,* матерія разлагается. Силенъ былъ нашъ флотъ нравственною силою, тѣмъ, что называлось "черноморскимъ духомъ": этотъ духъ не боялся вліянія времени; онъ проявился во всемъ своемъ блескѣ и тогда, когда кораблей уже не было. Будемъ надѣяться, что и впредь
   
   Ни громъ его, ни вихрь не сломитъ быстротечный
   И времени полетъ его не сокрушитъ.
   
   А пока живетъ на Руси духъ, постоянно парившій надъ Севастополемъ,-- когда понадобится, флотъ можетъ опять воскреснуть!
   Когда я вышелъ на пристань, на ней многое измѣнилось. Тамъ не было ни прежняго порядка, ни обычнаго оживленія; не была ни щегольскихъ ватеровъ, ни легкихъ гичекъ. Не было почтенныхъ адмираловъ и капитановъ, бойкихъ флотскихъ офицеровъ, еще недавно отличившихся въ Синопѣ. Они всецѣло предавались новымъ трудамъ, изъ ничего воздвигали оборонительную линію, которой геройская защита должна была упрочить за немногими изъ нихъ, оставшимися въ живыхъ, неувядаемую славу.
   Съ пристани я заѣхалъ въ адмиралу П. С. Нахимову, отдать пакеты, привезенные изъ Николаева, а потомъ поѣхалъ ночевать въ извѣстную морякамъ гостинницу Ветцеля. Тутъ встрѣтилъ я многихъ прежнихъ товарищей и пріятелей. Всѣ они были одушевлены тою спокойною и разумною готовностью ко всѣмъ случайностямъ, къ которой пріучаетъ человѣка борьба съ моремъ. Тутъ было видно, что всякій постоитъ за себя, исполнитъ свой долгъ, какихъ бы жертвъ онъ ни потребовалъ.
   Утромъ я поѣхалъ на 4-й бастіонъ. Ѣдучи туда на извощикѣ, я видѣлъ, около бульвара, какъ матросы везли по Екатерининской улицѣ) нѣсколько огромныхъ корабельныхъ пушекъ на станкахъ. Одни тащили ихъ за веревки, прикрикивая: "навались, навались, пошла въ ходъ"! Другіе подпирали заднія колеса аншпугами.
   На бастіонѣ, гдѣ не было еще ни траверсовъ, ни блиндажей, а только одинъ брустверъ, стояло всего два-три орудія. Для другихъ готовились платформы. Посрединѣ стояла палатка,-- а около нея былъ водруженъ флагштокъ, давшій впослѣдствіи бастіону названіе: bastion du mât. Бастіономъ командовалъ, если не ошибаюсь, Ѳ. М. Новосильскій, прежде бывшій командиромъ, корабля "Три-Святителя" и вторымъ флагманомъ въ Синопѣ. Пока я разспрашивалъ знакомыхъ офицеровъ, гдѣ мнѣ найти, брата, на бастіонъ пріѣхалъ верхомъ на вороной, помнится, лошади, Э. И. Тотлебенъ. Онъ оставался не долго. Въ то время, онъ былъ единственнымъ инженеромъ на всей оборонительной линіи, простиравшейся болѣе чѣмъ на 8 верстъ. Вслѣдъ за нимъ пріѣхалъ на дрожкахъ адмиралъ В. А. Корниловъ, съ которымъ я когда-то плавалъ на кораблѣ "Двѣнадцать-Апостоловъ", а въ 1853-мъ году видѣлся въ Константинополѣ, куда онъ пріѣзжалъ съ княземъ Меншиковымъ.
   Приближался полдень. Матросы, работавшіе на бастіонѣ, собирались "пошабашить", какъ вдругъ сигнальщикъ, стоявшій съ зрительною трубою у бруствера, крикнулъ: непріятель идетъ на приступъ!
   Всѣ бросились въ сигнальщику; всякій, смотря въ трубу, дѣлалъ свои замѣчанія.
   -- Въ самомъ дѣлѣ, говорилъ одинъ, видны французскія войскѣ.
   -- У нихъ, прибавлялъ другой, что-то въ рукахъ блеститъ на солнцѣ. Должно быть -- штуцера.
   Посмотрѣлъ и я. На горизонтѣ, дѣйствительно видна была колонна, человѣкъ въ тысячу. Пройдя нѣкоторое разстояніе, она остановилась; солдаты какъ-будто копали землю.
   -- Не закладываютъ-ли они траншею, спросилъ я у со сѣда.
   Посмотрѣли пристальнѣе. Оказалось на дѣлѣ, что только у немногихъ солдатъ были ружья, остальные же несли лопаты, жирки и разный танцовый инструментъ.
   Послѣ этого эпизода, Корниловъ со свитою взошелъ на брустверъ и что-то объяснялъ офицерамъ. Замѣтивъ группу, непріятель пустилъ въ нее на удачу двѣ пули. Онѣ пролетѣли надъ головами, не задѣвъ никого. Это были, вѣроятно, первыя нули, прожужжавшія надъ четвертымъ бастіономъ, которому послѣ, въ теченіе одиннадцати мѣсяцевъ, суждено было служить цѣлью для столькихъ тысячъ снарядовъ всѣхъ возможныхъ видовъ и размѣровъ.
   Съ четвертаго бастіона я проѣхалъ на третій и, проведя остатокъ дня и часть ночи съ братомъ, на слѣдующее утро отправился обратно въ главную квартиру.
   Тамъ мало-по-малу водворялся порядокъ. Маіоръ В., по какому-то странному стеченію обстоятельствъ, сосредоточивавшій въ своей особѣ самыя разнообразныя обязанности: начальника штаба, интенданта, квартирмейстера и проч., выбивался изъ силъ.
   Когда князь Меншиковъ узналъ о моемъ возвращеніи, онъ призвалъ К. Тутъ я по-ближе ознакомился съ назначеніемъ единственнаго складного стула, о которомъ князь упомянулъ прежде. На этотъ шаткій треножникъ усѣлся худощавый К., положилъ на колѣни портфель, а на него листъ бумаги и принялся писать, какъ могъ, подъ диктовку князя, которая впрочемъ продолжалась лишь нѣсколько минутъ. Все это происходило передъ палаткою главнокомандующаго, на открытомъ воздухѣ.
   -- Видишь, сказалъ, князь обращаясь ко мнѣ, у насъ канцелярія незатѣйливая, въ родѣ багажа философа Віанта, который все имущество носилъ на себѣ. Много писать намъ негдѣ. Впрочемъ, сегодня вечеромъ я зайду въ Г. и разскажу тебѣ кое-что для передачи князю Михаилу Дмитріевичу, а завтра возьмешь письмо и поѣдешь.
   Дѣйствительно, вечеромъ князь пришелъ въ палатку къ Г., прилегъ на тюфякъ и съ своимъ обыкновеннымъ остроуміемъ сдѣлалъ живой очеркъ альминскаго сраженія.
   -- Съ двадцатью восемью {Приводя эта цифры, какъ они остались въ моей памяти, тѣмъ менѣе выдаю ихъ за точныя, что онѣ не вполнѣ согласны съ данными, заключающимися въ сочиненіяхъ Тотлебена и Кинглека.} тысячами человѣкъ, заключилъ онъ, въ числѣ которыхъ было тысячъ десять матросовъ, ластовыхъ и рабочихъ командъ, никогда не видавшихъ сраженія въ полѣ, мы продержались около трехъ часовъ противъ шестидесяти тысячъ лучшихъ европейскихъ войскъ. Словомъ, сдѣлали что могли. Да и то не обошлось даромъ: у насъ осталось немного народа, "а раненыхъ пришлось подбирать даже изящному Г. Кто знаетъ, есть-ли тутъ на Бельбекѣ тысячъ шесть-семь?
   Пользуясь благосклоннымъ расположеніемъ главнокомандующаго, я разсказалъ, что когда дунайская армія отступала изъ княжествъ, черезъ мои руки прошло письмо изъ главной квартиры Омера-паши. Въ немъ заключалось извѣстіе о военномъ совѣтѣ между союзными генералами, на которомъ было рѣшено сдѣлать въ большихъ размѣрахъ высадку въ Крымъ.-- Одна копія съ этого любопытнаго письма, прибавилъ я, была отправлена къ военному министру, а другая къ вашей свѣтлости. Это было, если не ошибаюсь, еще около половины іюля.
   Князь понялъ нескромный намекъ, извиняемый до нѣкоторой степени моею молодостью.
   -- Да, помню это письмо, сказалъ онъ. Съ тѣхъ поръ и я писалъ не разъ въ Петербургъ, а все-таки войскъ не прислали. Должно-быть считали высадку невозможною.
   Князь удалился поздно. Не передаю здѣсь всего разсказаннаго имъ какъ потому, что не вполнѣ полагаюсь на аккуратность своей памяти, такъ и потому, что альминское сраженіе теперь уже достаточно извѣстно на основаніи и оффиціальныхъ и частныхъ данныхъ.
   На другой день, я снарядился въ обратный путь и зашелъ проститься съ княземъ Меншиковымъ Онъ опять прогуливался передъ палаткою. Когда я уже садился въ перекладную, послѣднія слова его были: "передай-же мою искреннѣйшую благодарность князю Горчакову и скажи, что я никогда не забуду оказанной имъ услуги".
   Послѣ, мнѣ еще разъ пришлось видѣть Севастополь, въ самый разгаръ осады, и провести вблизи его нѣсколько мѣсяцевъ. Но объ этомъ когда-нибудь, въ другое время.

А. К.

"Вѣстникъ Европы", No 1, 1871

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru