Lib.ru/Классика: Арсеньев Константин Константинович. Русские законы о печати

РУССКІЕ ЗАКОНЫ О ПЕЧАТИ

Законъ 6 апрѣля 1865 г., измѣнившій положеніе нашей печати, имѣлъ съ самаго начала значеніе временной, переходной мѣры. "Желая дать отечественной печати возможныя облегченія и удобства, -- таковы первыя слова высочайшаго указа, при которомъ обнародованъ этотъ законъ -- мы признали за благо сдѣлать въ дѣйствующихъ цензурныхъ постановленіяхъ, при настоящемъ переходномъ положеніи судебной у насъ части и впредь до дальнѣйшихъ указаній опыта, нижеслѣдующія перемѣны и дополненія". Со времени введенія въ дѣйствіе закона 6 апрѣля прошло уже болѣе трехъ лѣтъ; переходное положеніе судебной части уступило мѣсто новому судебному устройству, одинаково прочному своею внутреннею силой и всеобщимъ уваженіемъ, которымъ оно пользуется; указаній опыта исторія печати за послѣдніе годы представляетъ весьма достаточно, и попытка сдѣлать изъ нихъ общій выводъ не можетъ казаться преждевременною. Условія, при которыхъ былъ изданъ законъ 6 апрѣля, измѣнились, и измѣнились весьма существенно; отсюда неизбѣжно возникаетъ вопросъ объ измѣненіи самаго закона.

До введенія въ дѣйствіе закона 6 апрѣля, наша литература была подчинена, вполнѣ и безусловно, предварительной цензурѣ, усложненной во многихъ случаяхъ спеціальною цензурою отдѣльныхъ вѣдомствъ. Неудобства и затрудненія, сопряженныя съ этимъ порядкомъ вещей, слишкомъ извѣстны и очевидны; они становились все тяжелѣе и тяжелѣе, по мѣрѣ того, какъ развивалась литература, какъ расширялись ея предѣлы и увеличивалось значеніе ея для общества. Необходимость реформы была сознана законодательною властью и выражена въ приведенныхъ нами словахъ высочайшаго указа 6 апрѣля. Но переходъ отъ одной системы къ другой, прямо противоположной, показался, по всей вѣроятности, слишкомъ крутымъ, слишкомъ рѣзкимъ" Проступки, печати не были подведены подъ дѣйствіе общаго закона, не были предоставлены исключительному вѣдѣнію судебной власти. Вся періодическая печать была подчинена администрація, отъ которой зависитъ не только разрѣшать или не разрѣшать, по своему усмотрѣнію, изданіе новыхъ журналовъ, не только освобождать или не освобождать ихъ отъ предварительной цензуры {За исключеніемъ изданій, выходившихъ въ свѣтъ въ моментъ обнародованія, тона 6 апрѣля: освобожденіе ихъ отъ цензуры зависѣло вполнѣ отъ усмотрѣнія издателей.}, но и давать имъ -- если они издаются безъ цензуры,-- предостереженія, влекущія за собою временное или совершенное прекращеніе изданія. Такимъ образомъ, для однихъ періодическихъ изданій предварительная цензура не была уничтожена вовсе, для другихъ -- замѣнена карательною властью администраціи, столь же безотчетною, какъ и цензура. Изъ числа другихъ изданій, отъ цензуры были освобождены только сочиненія извѣстнаго объема (оригинальныя сочиненія -- при объемѣ въ десять, переводныя сочиненія -- при объемѣ въ двадцать печатныхъ листовъ). Духовная цензура была удержана на прежнемъ основаніи; театральная цензура также оставлена въ силѣ. Дѣйствіе закона 6 апрѣля было ограничено С.-Петербургомъ и Москвою {За исключеніемъ изданій правительственныхъ и т. п.}. Постановленія о наказаніяхъ за проступки печати, какъ первый опытъ законодательства по этой части, были набросаны въ общихъ чертахъ и не исчерпали собою всю область правонарушеній, совершаемыхъ путемъ печати. Съ другой стороны, они ввели въ наше уголовное право нѣсколько понятій, до тѣхъ поръ ему совершенно чуждыхъ и не провѣренныхъ на практикѣ. Наконецъ, постановленія а судопроизводствѣ по дѣламъ печати, заключающіяся въ законѣ 6 апрѣля, потеряли свою силу со введеніемъ въ дѣйствіе судебныхъ уставовъ 20 ноября 1864 г. {Постановленія о типографіяхъ и о книжной торговлѣ не входятъ въ крутъ изслѣдованія, нами предпринятаго.}.-- Остановимся прежде всего на самой характеристической чертѣ закона 6 апрѣля -- на системѣ административныхъ взысканій, по дѣламъ печати.

Система административныхъ взысканій но дѣламъ печати, созданная во Франціи послѣ государственнаго переворота 2 декада 1851 г., заимствованная оттуда, на короткое время, нѣсколькими европейскими государствами, (Пруссіей, Австріей, Турціей), но въ настоящее время, если мы не ошибаемся, существующая только въ одной Россіи,-- представляется явнымъ отступленіемъ отъ тѣхъ началъ, на которыхъ, въ большей ни меньшей степени, основанъ государственный бытъ всѣхъ цивилизованныхъ народовъ. Въ теоріи всѣ согласны съ тѣмъ, что карательная власть должна принадлежать суду, а не администраціи; что никакое наказаніе не должно быть налагаемо безъ выслушанія оправданій обвиняемаго; что наказаніе должно падать только на виновнаго, должно имѣть по возможности личный характеръ; что извѣстное дѣйствіе наказуемо лишь тогда, когда оно запрещено уголовнымъ закономъ; что никто не можетъ быть въ одно и тоже время обвинителемъ и судьею, еще менѣе судьею въ собственномъ своемъ дѣлѣ. Система административныхъ взысканій идетъ на-перекоръ всѣмъ этимъ началамъ. Она облекаетъ администрацію правомъ налагать наказанія безъ суя собственною властью; вѣдь нельзя же отрицать, что временное или совершенное прекращеніе изданія есть наказаніе въ полномъ смыслѣ этого слова. Административнымъ взысканіямъ не предшествуетъ истребованіе объясненій отъ обвиняемыхъ; они не допускаютъ ни защиты прежде приговора, ни жалобы на приговоръ. Они падаютъ съ одинаковою силой на виновныхъ, т. е. на автора статьи и на редактора журнала (если предположить, что послѣдній -- дѣйствительно лице отвѣтственное за все помѣщаемое въ журналѣ), -- и на невинныхъ, т. е. на издателей а сотрудниковъ журнала. Они не ограничиваются извѣстной, заранѣе опредѣленной сферой правонарушеній; граница, за которою возникаете возможность отвѣтственности, измѣняется чуть ли не съ каждымъ днемъ, и никогда не бываетъ общею для всѣхъ періодическихъ изданій. Наконецъ, во всѣхъ тѣхъ случаяхъ когда печать обсуждаетъ дѣйствія администраціи, послѣдняя является судьею оскорбленій, ей самой нанесенныхъ. Вотъ почему система административныхъ взысканій никогда и нигдѣ не была выставляема послѣднимъ словомъ законодательства по дѣлами печати, нормальнымъ, прочнымъ регуляторомъ отношеній между правительствомъ и литературой. Самые ревностные защитника этой системы стремятся только къ тому, чтобы доказать ея необходимость въ данную минуту, впредь до наступленія условій, болѣе благопріятныхъ. Они ссылаются, въ большей части случаевъ, на возбужденное состояніе общества, несовмѣстное съ спокойнымъ обсужденіемъ спорныхъ вопросовъ; на существованіе партій, систематически враждебныхъ правительству; на недостаточность судебнаго преслѣдованія, безсильнаго противъ самыхъ вредныхъ ученій, если они проводятся незамѣтно, постепенно, въ осторожной формѣ, безъ прямого и явнаго столкновенія съ закономъ. У насъ въ Россіи къ этимъ обычнымъ аргументамъ можно было присоединить еще два: полное подчиненіе цензурѣ, въ которомъ находилась наша печать до 1865 г., и крайне неудовлетворительное положеніе нашихъ судовъ, которые, въ моментъ изданія закона 6 апрѣля, еще не были преобразованы на основаніи новыхъ судебныхъ уставовъ.

Объ исторіи нашей періодической прессы за послѣдніе три, четыре года можно судить весьма различно; но никто, конечно, не станетъ утверждать, чтобы ей недоставало спокойствія и сдержанности. Затишье, господствующее въ обществѣ, отразилось и въ печати. Замолкли послѣдніе отголоски горячей борьбы, происходившей въ литературѣ лѣтъ десять тому назадъ; страстность уступила мѣсто значительной долѣ индифферентизма. Общество относится къ журналистикѣ съ нѣкоторымъ недовѣріемъ, не ожидаетъ отъ нея больше непогрѣшимаго рѣшенія всѣхъ спорныхъ вопросовъ, не увлекается, какъ прежде, тѣмъ или другимъ представителемъ ея. Прошло то время, когда журнальная полемика была единственнымъ предметомъ, возбуждавшимъ живое вниманіе въ обществѣ; рядомъ съ нею или выше ея существуютъ теперь другіе серьезные интересы. Измѣнилось, однимъ словомъ, и положеніе общества, и положеніе литературы, -- измѣнилось такъ глубоко, что нѣтъ ни малѣйшей причины опасаться раздражающаго вліянія послѣдней на первое. У насъ нѣтъ старыхъ партій, противъ которыхъ была преимущественно направлена система административныхъ взысканій во Франціи; у насъ нѣтъ той розни между правительствомъ и народомъ, которая вызвала въ Пруссіи королевскій указъ 1 іюня 1863 г. {Этотъ указъ, изданный собственно съ цѣлью обуздать оппозицію на время сборовъ, дѣйствовалъ не болѣе полугода.}; въ прошедшемъ нашего правительства нѣтъ того ряда неудачъ, внутреннихъ и внѣшнихъ, подъ бременемъ которыхъ находилось австрійское правительство, когда прибѣгло, на короткое время, къ системѣ предостереженій. Систематическая вражда къ правительству, противъ которой Наполеонъ III считаетъ нужнымъ имѣть на готовѣ цѣлый арсеналъ самыхъ разнообразныхъ орудій -- явленіе совершенно чуждое вашей литературѣ. Ополчаться противъ нея, какъ противъ непріятеля, значитъ -- объявлять осадное положеніе посреди: глубокаго мира.

Въ концѣ пятидесятыхъ, даже въ началѣ шестидесятыхъ годовъ у насъ не было консервативныхъ журналовъ; всѣ періодическія изданія принадлежали къ оппозиціи, если разумѣть подъ этимъ словомъ желаніе реформъ, критическое отношеніе къ существующему порядку вещей. Различіе между журналами заключалось только въ большей или меньшей смѣлости, большей или меньшей радикальности преобразовательныхъ стремленій. Теперь у насъ есть журналы консервативные, даже ультра-консервативные и ретроградные. Вмѣсто пассивной поддержки цензоровъ, правительство располагаетъ теперь активной поддержкой журналистики -- поддержкой иногда почти единодушной, иногда идущей только отъ нѣкоторыхъ органовъ печати, но никогда не измѣняющей ему совершенно. Отсюда возможность бороться съ оппозиціей ея же оружіемъ -- возможность, очевидно позволяющія ограничить примѣненіе мѣръ репрессивныхъ. Мы едва ли ошибемся, если скажемъ, что въ настоящую минуту консервативныя газеты, по вліянію своему на большинство читателей, сильнѣе газетъ противоположнаго оттѣнка. Еслибы "Constitutionnel", "Pays", "Patrie" и другіе французскіе правительственные журналы, вмѣстѣ взятые, обладали вліяніемъ равносильны" вліянію "Московскихъ Вѣдомостей", то Наполеонъ III, безъ сомнѣнія, согласился бы гораздо раньше на отмѣну декрета 17 февраля 1852 г. Еслибы гг. Герлахъ и Вагенеръ, редакторы прусской "Крестовой газеты", пользовались въ Пруссіи такою же популярностью, какою пользуются у насъ гг. Каткомъ и Леонтьевъ, то г. Бисмарку не зачѣмъ было бы прибѣгать къ указу 1 іюня 1863 г. Всѣ французскія полу-оффиціальныя газеты, вмѣстѣ взятыя, не имѣютъ такого числа подписчиковъ, какимъ гордится "Siècle" или "Liberté". Въ Берлинѣ болѣе образованный классъ читателей подписывается на "National-Zeituog", органъ національно-либеральной партіи, на "Zukunft", органъ крайнихъ прогрессистовъ; классъ менѣе образованный -- на демократическую "Volkszeitung"; "Крестовую Газету" читаютъ толь" не многіе высшіе чиновники, и такъ-называемые "юнкера" Помераніи и Бранденбурга. Нужно ли напоминать, въ какомъ количествѣ экземпляровъ расходилась "Lanterne" въ Парижѣ, расходится "Kladderadatsch" въ Берлинѣ? Искать у насъ чего-нибудь подобнаго было бы совершенно напрасно. У насъ нѣтъ оппозиціонныхъ журналовъ, которые бы дѣйствовали на массу, которые проникали бы во всѣ слои общества, во всѣ углы государства. Самый характеръ нашей оппозиціи другой, чѣмъ въ Западной Европѣ. Въ огромномъ большинствѣ случаевъ, она не идетъ дальше разномыслія по отдѣльнымъ вопросамъ законодательства и управленія, не угрожаетъ кореннымъ основамъ государственнаго и общественнаго устройства. Наша журналистика приняла, съ нѣкоторыхъ поръ, направленіе преимущественно дѣловое; отъ общихъ вопросовъ она перешла къ частнымъ, обсужденіе которыхъ, по самому ихъ свойству, не выходитъ изъ предѣловъ сравнительно тѣсныхъ. На этой почвѣ мало простора для увлеченій, обузданіе которыхъ служитъ главнымъ аргументъ въ пользу системы административныхъ взысканій.

Одновременно съ консервативными и ультра-консервативными журналами въ нашей литературѣ появляется другой родъ изданій, прежде почти небывалый: появляются газеты, посвященныя преимущественно скандаламъ, сплетнямъ, дрязгамъ всякаго рода, лишенныя не только серьезнаго направленія, но даже серьезнаго содержанія, разсчитывающія на тотъ видъ любопытства, которой возбуждается въ праздныхъ прохожихъ какимъ-нибудь казусомъ, случившимся на улицѣ. Достаточно-ли будетъ одной карательной власти суда, чтобы удержать эти газеты въ границахъ приличія, чтобы оградить отъ ихъ нападеній доброе имя частныхъ лицъ? Можно-ли будетъ достигнуть этой цѣли безъ чрезвычайныхъ мѣръ взысканія, которыми располагаетъ администрація? Кто знакомъ хотя сколько-нибудь съ исторіей нашей журналистики, тотъ не колеблясь дастъ на эти вопросы отвѣть утвердительный. Онъ скажетъ, что литература скандаловъ, родившаяся подъ крыломъ предварительной цензуры, окрѣпла и про<испорчено>ла при дѣйствіи системы административныхъ взысканій; что новыя попытки пересадить ее на нашу почву, сдѣланныя въ концѣ пятидесятыхъ годовъ ("Весельчакъ", "Заноза" ит. п.), не случились только потому, что нравственный уровень журналистики стоялъ въ то время еще слишкомъ высоко; что въ продолженіе тѣхъ лѣтъ только одна газета изъ той категоріи, о которой идетъ рѣчь, получила два предостереженія; что всѣ рѣшительныя мѣры въ защиту частныхъ и даже должностныхъ лицъ отъ оскорбленій извѣстнаго рода были приняты именно судебною властью. Достаточно напомнить, что номеръ "Петербургской Газеты", въ которомъ была помѣщена неслыханная, по своей наглости, статья г. Звенигородскаго о судебныхъ слѣдователяхъ, членахъ прокурорскаго надзора и членахъ окружнаго суда, свободно обращался въ публикѣ въ то самое время, когда наложенъ былъ арестъ на философскія сочиненія Герберта Спенсера и Ж. Ст. Милля.

Отстаивая необходимость системы административныхъ взысканій, защитники ея ссылаются чаще всего на невозможность замѣнить ее одною отвѣтственностью передъ судомъ; они предполагаютъ, что судъ можетъ карать только отдѣльные, опредѣленные проступки, а не цѣлое направленіе журнала, въ особенности если оно замаскировано съ достаточнымъ искусствомъ. Въ основаніи этого мнѣнія лежитъ явное недоразумѣніе. Если судъ былъ стѣсненъ формальною теоріей доказательствъ, тогда пожалуй, можно было бы утверждать, что подъ эту теорію подойдетъ неуловимое понятіе о вредномъ направленіи журнала. Если бы при судѣ не было правильно-организованной обвинительной власти, тогда можно было бы утверждать, что нельзя будетъ взять на себя наблюденіе за журналистикой, сопоставленіе статей, необходимое для опредѣленія общаго ихъ смысла. Если бы, наконецъ, судъ по дѣламъ печати принадлежалъ у насъ присяжнымъ, а не короннымъ судьямъ, тогда можно было бы утверждать, хотя и съ большой натяжкой, что присяжныя, взятые изъ разныхъ слоевъ общества, незнакомые съ журналомъ о которомъ имъ предстоитъ произнести приговоръ, выслушавъ только одинъ разъ, во время засѣданія, содержаніе преслѣдуемыхъ статей, не будутъ въ состояніи усвоить себѣ предметъ обвиненія, раскрыть связь между статьями, напасть на слѣдъ мысли, въ нихъ проводимой. Но таково ли, въ настоящее время положеніе судебной части у насъ въ Россіи? Сомнѣнія въ способности и добросовѣстности судей, существовавшія въ моментъ обнародованія закона 6 апрѣля 1865 г., давно устранены судебной реформой и ея блестящимъ успѣхомъ. Производство суда по дѣламъ печати предоставлено, по закону 12 декабря года, высшимъ судебнымъ установленіямъ: судебной палатѣ уголовному кассаціонному департаменту сената, въ огромномъ большинствѣ случаевъ -- безъ участія присяжныхъ засѣдателей. Эти дѣла, какъ и всѣ другія, рѣшаются судьями по внутреннему убѣжденію и совѣсти, а не по формальной системѣ доказательствъ. Обвинительная власть, іерархически организованная, обязана начинать преслѣдованіе журнала или газеты, когда этого требуетъ Цензурный комитетъ или Главное управленіе по дѣламъ печати. Если прокуроръ встрѣтитъ при этомъ какія-нибудь затрудненіяили сомнѣнія, то долженъ представить о нихъ министру юстиціи и затѣмъ дѣйствовать сообразно съ его разрѣшеніемъ. При такомъ порядкѣ вещей, судебное преслѣдованіе журнала за вредное направленіе, выразившееся въ цѣломъ рядѣ статей, составляетъ рѣшительно ничего невозможнаго или неудобнаго. Постановка обвиненія будетъ зависѣть отъ тѣхъ спеціальныхъ учрежденій, которыя пріобрѣли уже достаточную опытность въ раскрытіи и преслѣдованіи вредныхъ направленій. Поддержка обвиненія передъ судомъ не будетъ заключать въ себѣ ничего несовмѣстнаго съ обыкновенными пріемами обвинительной власти; кто привыкъ выводить виновность обвиняемаго изъ совокупности уликъ, тотъ съумѣетъ доказать вредное направленіе журнала посредствомъ отдѣльныхъ выдержекъ изъ него. Тоже умѣнье, но въ же самымъ причинамъ, слѣдуетъ предполагать и въ членахъ суда. Средства, съ помощью которыхъ опредѣляется направленіе журнала, одинаково доступны для цензоровъ, для прокуровъ и для судей. Можно пользоваться этими средствами съ большимъ или меньшимъ усердіемъ, съ большимъ или меньшимъ разборомъ, -- и мы, конечно, не утверждаемъ, что способъ пользованія ими будетъ одинъ и тотъ же въ вѣдомствахъ цензурномъ и судебномъ; мы думаемъ только, что для общей оцѣнки дѣятельности журнала судебная палата компетентна отнюдь не меньше любого цензурнаго комитета. Мы можемъ доказать нашу мысль примѣромъ, какъ нельзя болѣе убѣдительнымъ. Въ рѣшеніи С.-Петербургской судебной палаты по дѣлу о книгѣ г. Суворина: "Всякіе.-- Очерки современной жизни", состоявшемся въ декабрѣ 1866 г., сказано между прочимъ: "Очень часто преступный характеръ сочиненія совершенно теряется, когда выпускается изъ вида цѣлое его содержаніе и обращается вниманіе на отдѣльные отрывки и мѣста книги, подобно тому, какъ и сама соблазнительная картина, нарисованная живописью, будучи разсматриваема по небольшимъ, отрѣзаннымъ отъ нея клочкамъ, можетъ не представлять ничего особенно предосудительнаго". Руководствуясь этою мыслію, судебная палата не ограничилась сужденіемъ отдѣльныхъ мѣстъ книги г. Суворина, на которомъ было основано обвиненіе, а разсмотрѣла книгу во всей ея цѣлости, и именно въ общемъ впечатлѣніи, ею производимомъ, нашла одобреніе дѣйствій, запрещенныхъ закономъ, т. е. преступленіе, предусмотрѣнное ст. 1035 улож. о Наказ. Можно ли опасаться, послѣ того, что судебная власть не съумѣетъ или не захочетъ карать вредное направленіе журналовъ?

Противъ судебнаго преслѣдованія проступковъ печати приводится иногда еще одинъ аргументъ -- медленность этого преслѣдованія, сравнительно съ административными взысканіями, которыя могутъ быть рѣшены и объявлены хоть на другой день послѣ совершенія проступка. Но развѣ подобная быстрота безусловно необходима? Развѣ она не имѣетъ своихъ дурныхъ сторонъ, открывая слишкомъ большой просторъ первому впечатлѣнію, устраняя возможность всесторонняго, спокойнаго обсужденія дѣла? Въ случаяхъ, особенно важныхъ, административная власть имѣетъ право наложить арестъ на преслѣдуемый номеръ газеты или журнала, и такимъ образомъ предупредить обращеніе его въ публикѣ до судебнаго приговора. Наконецъ, самое судебное производство по дѣламъ печати можетъ оканчиваться въ весьма короткое время, такъ какъ по этимъ дѣламъ, въ большей части случаевъ, нѣтъ надобности ни въ предварительномъ слѣдствіи, ни въ процедурѣ преданія суду. Медленность, которою отличалось и отличается до сихъ поръ производство дѣлъ о печати въ петербургскихъ судебныхъ мѣстахъ, зависитъ отъ причинъ чисто случайныхъ, легко устранимыхъ; при томъ, какъ мы увидимъ ниже, отъ нея страдали только интересы частныхъ лицъ, а отнюдь не интересы администраціи.

Говоря, въ прошедшемъ году, о системѣ административныхъ взысканій во Франціи {"Вѣстникъ Европы" 1868 г. No 4: "Новый законъ о печати во Франціи.}, мы имѣли уже случай замѣтить, что произвольная власть администраціи надъ печатью не угадывается въ строго-опредѣленныя формы, чуждается всякихъ постоянныхъ правилъ и не считаетъ себя обязанною уважать границы, ею же установленныя. Французское правительство нѣсколько разъ объявляло, что предостереженіямъ должны полежать исключительно статьи, направленныя противъ династіи и всего существующаго порядка вещей -- и никогда не оставалось вѣрнымъ этому объявленію. Тотъ же министръ, который пытался положить предѣлъ административному произволу, открывалъ ему вновь широкую дорогу, какъ только появлялась статья, непріятная для администраціи. Предостереженіямъ подвергались даже такія газеты, какъ оффиціозная "France", даже такія статьи, какъ спокойный, чисто дѣловой обзоръ положенія французскихъ финансовъ. Исторія нашей печати съ 1865 года представляется, въ этомъ отношеніи, точнымъ снимкомъ съ исторіи французскій печати 1852--1867 года. Въ хорошихъ намѣреніяхъ и у насъ не было недостатка, но послѣдовательности въ исполненіи ихъ не было, да и не могло быть, потому что она противна самому свойству административнаго полновластія въ дѣлахъ печати. Въ журналахъ коммиссіи, приготовлявшей проектъ устава о книгопечатаніи, мы встрѣчаемъ, напримѣръ, слѣдующую фразу: "административныя взысканія находятъ для себя единственное извиненіе и почти единственный случай примѣненія, когда въ періодическомъ изданіи является такъ-называемое вредное направленіе". При всей неопредѣленности этого выраженія, оно доказываетъ съ достаточною ясностью по крайней мѣрѣ одно,-- что лица, вводившія у насъ систему административныхъ взысканій, считали несправедливымъ примѣненіе ея къ отдѣльнымъ проступкамъ печати, если они не состоятъ въ связи съ вреднымъ направленіемъ журнала. И что же? Первое предостереженіе, данное на основаніи закона 6-го апрѣля, постигло "С.-Петербургскія Вѣдомости" (въ сентябрѣ 1865 г.) не за цѣлый рядъ статей, опасныхъ для общества или для государства, а за отдѣльную статью по частному вопросу о продажѣ или залогѣ государственныхъ имуществъ. Такихъ примѣровъ можно было бы привести очень много; но пойдемъ далѣе и посмотримъ, что разумѣлось у насъ подъ именемъ вреднаго направленія журнала. Понятіе о вредѣ -- понятіе крайне относительное и эластичное; то, что сегодня кажется вреднымъ, завтра можетъ быть признано полезнымъ, и наоборотъ. Въ правильной общественной жизни, управляемой не произволомъ, а законами, не можетъ, поэтому, быть и рѣчи о вредномъ направленіи журнала, а можетъ быть рѣчь только объ извѣстныхъ, опредѣленныхъ проступкахъ печати. Тамъ гдѣ еще не установилось такое простое, естественное отношеніе къ печати, понятіе о вредномъ направленіи журнала должно быть, по крайней мѣрѣ, заключено въ границы по возможности тѣсныя. Оно не должно быть распространяемо дальше тенденцій, прямо угрожающихъ опасностью существующему порядку вещей. У насъ, напротивъ того, слишкомъ замѣтно желаніе расширить это понятіе до самыхъ крайнихъ его предѣловъ. Вреднымъ направленіемъ признается у насъ и стремленіе порицать дѣйствія правительства, хотя бы оно выходило изъ самыхъ лучшихъ побужденій (предостереженія, данныя газетѣ "Москва" 26-го марта 1867 и 28-го апрѣля 1868 г.), и "сопоставленіе земскихъ учрежденій съ правительственными властями, обвиняемыми въ произволѣ или неисполненіи закона" (предостереженіе, данное "С.-Петербургскимъ Вѣдомостямъ" 2-го марта 1867 г.), и "стремленіе изображать въ неблагопріятномъ свѣтѣ положеніе дѣлъ въ Россіи" (предостереженіе, данное "St-Petersburger Zeitung" 29-го сентября 1868 г.),-- признается или можетъ быть признано, однимъ словомъ, всякое направленіе, несогласное, въ данную минуту, съ тѣмъ или другимъ взглядомъ административной власти. Отсюда проистекаютъ явленія, надъ которыми призадумается будущій историкъ нашей печати. Ему трудно будетъ повѣрить, что при существованіи порядка, направленнаго лишь къ обузданію журналовъ вредныхъ или опасныхъ, могла быть запрещена на время такая газета, какъ "Московскія Вѣдомости", могла быть пріостановлена три раза (въ продолженіе двухъ лѣтъ) такая газета, какъ "Москва". Въ дѣятельности "Московскихъ Вѣдомостей" никто, конечно, не найдетъ и тѣни вражды къ правительству, къ основамъ нашего государственнаго и общественнаго устройства. Вредить правительству "Московскія Вѣдомости" могли развѣ излишнимъ усердіемъ своимъ, слишкомъ ревностнымъ стремленіемъ къ тѣмъ цѣлямъ, которыя преслѣдовало правительство; но не отъ администраціи же должна исходить кара за увлеченія этого рода. Еще менѣе сомнѣній, повидимому, могло возбуждать направленіе "Москвы". Ея девизомъ могли бы служить знаменитыя три слова, которыми опредѣлялось, лѣтъ двадцать тому назадъ, прошедшее, настоящее и будущее русскаго народа. Искренность чувствъ и убѣжденій признается даже самыми непримиримы" ея противниками. Внѣшняя форма ея статей можетъ показаться рѣзкою только по сравненію съ вынужденною сдержанности подцензурной печати. Между тѣмъ, изъ всѣхъ органовъ наша печати -- кромѣ двухъ журналовъ, запрещенныхъ исключительнымъ путемъ и при исключительныхъ обстоятельствахъ, весной 1866 года,-- ни одинъ не подвергался дѣйствію административныхъ взысканій въ такой мѣрѣ, какъ именно "Москва". Запрещенная 26-го марта 1867 г. (менѣе чѣмъ черезъ три мѣсяца послѣ ея основанія) на три мѣсяца, 29-го ноября этого же годна четыре мѣсяца, она пріостановлена 21-го октября 1868 г. на шесть мѣсяцевъ, и едва-ли поднимется послѣ этого постнаго удара. Предостереженія, данныя "Москвѣ", составляютъ такую поучительную страницу въ исторіи нашей печати, что и позволимъ себѣ остановиться на нихъ нѣсколько дольше.

Поводы къ предостереженіямъ, постигшимъ "Москву" были довольно разнообразны. Мы встрѣчаемъ между ними и "неточное и одностороннее толкованіе полицейскихъ распоряженій," "рѣзкое порицаніе правительственныхъ мѣропріятій по важному предмету государственнаго правосудія (смертной казни)", и "сопоставленіе нѣкоторыхъ тарифныхъ статей о привозимыхъ припасахъ, очевидно неимѣющихъ никакого отношенія къ продовольственнымъ нуждамъ рабочаго населенія, съ преувеличеннымъ изображеніемъ этихъ нуждъ, по случаю бывшаго въ нѣкоторыхъ губерніяхъ неурожая". Но главныхъ причинъ строгости мы находимъ три: неуваженіе къ закону о печати и основаннымъ на немъ распоряженіямъ,-- возбужденіе вражды въ одной части населенія противъ другой, -- и рѣзкія или неправильныя сужденіе о существующихъ у насъ отношеніяхъ между церковью и правительствомъ и между различными церквами. Но если "Москва" дѣйствительно отзывалась съ неуваженіемъ о законѣ или законныхъ распоряженіяхъ администраціи, то что же мѣшаю начать противъ нея судебное преслѣдованіе по ст. 1035 Уложенія о наказаніяхъ? Это имѣло бы по крайней мѣрѣ ту хорошую сторону, что учрежденіе, завѣдующее примѣненіемъ закона о печати, не явилось бы судьею въ своемъ собственномъ дѣлѣ, что оно отклонило бы отъ себя тяжелую обязанность самозащиты. Возбужденіе вражды въ одной части населенія противъ другой уже составляетъ преступленіе, предусмотрѣнное уголовнымъ закономъ (Улож. о Наказ. ст. 1036); и здѣсь, поэтому, трудно понять предпочтеніе, данное административному взысканію передъ судебнымъ. Что касается до самой сущности этого обвиненія, то оно основано, безъ сомнѣнія, на статьяхъ "Москвы", такъ-называемомъ остзейскомъ вопросѣ. Допустимъ, что въ нихъ есть преувеличенія, односторонніе взгляды, даже фактическія ошибки; но гдѣ же опасность, которою онѣ угрожаютъ спокойствію государства, гдѣ же вредъ, который онѣ могутъ принести его интересамъ? Развѣ желаніе ускорить достиженіе цѣли, которой идетъ сама правительственная власть, заключаетъ себѣ что-нибудь предосудительное, преступное? Нетерпѣніе, подобныхъ случаяхъ, можетъ быть признано неблагоразумнымъ, непрактичнымъ; но противъ стремленій, только неблагоразумныхъ и непрактичныхъ, незачѣмъ прибѣгать къ мѣрамъ административныхъ взысканій. Конечно, когда въ одной изъ областей государства разноплеменныя населенія, почти одинаковыя по численной силѣ, проникнуты вѣковою враждою, не разъ уже обращавшеюся въ открытую междоусобную распрю, тогда правительство обязано сдерживать законными средствами обѣ спорящія стороны, сдерживать ихъ даже въ словахъ, отъ которыхъ при такой обстановкѣ слишкомъ легокъ переходъ къ дѣлу; но таково-ли положеніе вещей въ остзейскихъ губерніяхъ? Русское населеніе ихъ -- а къ нему только одному можетъ обратиться русская журналистика -- слишкомъ незначительно, что можно было опасаться столкновенія между нимъ и населеніемъ нѣмецкимъ. Данныхъ матеріаловъ для такого столкновенія прошедшее не представляетъ; племенной ненависти между русскими и нѣмцами никогда не существовало.

По церковному вопросу, требованія "Москвы" касались преимущественно двухъ пунктовъ: большей независимости православной церкви отъ свѣтской власти и большей терпимости въ отношеніи къ другимъ христіанскимъ исповѣданіямъ. Исходя изъ этого источника, эти требованія, не смотря на всю ихъ умѣренность и справедливость, могли бы, пожалуй, показаться направленными противъ господствующаго положенія православной церкви; но въ данномъ случаѣ за отсутствіе такихъ намѣреній началось все прошедшее редактора "Москвы" и его литературной партіи. Изъ рядовъ этой партіи вышли Кирѣевскій, Хомяковъ, Константинъ Аксаковъ, Новиковъ (авторъ изслѣдованій о Гусѣ и Лютерѣ); въ ея средѣ православная церковь всегда находила не только пассивную преданность, но и активную поддержку. Для людей этой партіи большая независимость православной церкви отъ свѣтской власти означаетъ только устраненіе постороннихъ вліяній, мѣшающихъ иногда исполненію задачъ чисто религіозныхъ. Большая терпимость въ отношеніи къ другимъ христіанскимъ исповѣданіямъ представляется для нихъ только средствомъ возвысить достоинство православной церкви не нуждающейся, по ихъ мнѣнію, въ искусственныхъ, внѣшнихъ подпорахъ. Итакъ, въ статьяхъ "Москвы" о церковномъ вопросѣ также не было ничего похожаго на вредное направленіе, если да" и понимать эти слова въ самомъ оффиціальномъ ихъ смыслѣ.

Въ чемъ же заключаются, наконецъ, тѣ тяжкіе проступи "Москвы", на которые она такъ много пострадала, которые сдѣлали невозможнымъ ея дальнѣйшее существованіе и обрекли на безмолвіе цѣлую литературную партію, лучшую представительницу русскаго консерватизма? Мы едва-ли ошибемся, если скажемъ, что "Москвѣ" повредилъ всего больше тонъ ея статей. Господство предварительной цензуры пріучило нашу печать къ недомолвкамъ и намекамъ, пріучило ее выражать даже самыя смѣлыя мысли въ самой скромной формѣ, говорить шопотомъ даже тогда, когда это всего менѣе совмѣстно съ содержаніемъ рѣчи. Обычная осторожность печати нарушалась иногда при обсужденіи общихъ, отвлеченныхъ вопросовъ -- почти никогда при разборѣ отдѣльныхъ правительственныхъ мѣръ. "Москва" пошла съ самаго начала другою дорогой; она заговорила громко, рѣшительно, называя вещи ихъ настоящими именами, не нарушу приличій, но и не останавливаясь на полусловѣ {Мы должны сдѣлать здѣсь необходимую оговорку. Если "Москва" высказывалась, по многимъ вопросамъ, громче и сильнѣе другихъ журналовъ, то это объясняется самымъ свойствомъ мнѣній, которыхъ она держится. Мы видимъ, къ чему привело "Москву" откровенное выраженіе даже этихъ мнѣній; судя по этому не трудно угадать, какая участь постигла бы другіе журналы, еслибы они послѣдовали примѣру "Москвы". Итакъ, примѣръ "Москвы" не долженъ быть обращаемъ въ упрекъ противъ другихъ журналовъ.}. Къ этому нужно прибавить, что она никогда не заботилась знать, какъ относится въ данную минуту къ тому или другому вопросу, то или другое изъ высшихъ должностныхъ лицъ; она старалась смотрѣть и все и на всѣхъ съ точки зрѣнія постоянныхъ правительственныхъ интересовъ, такъ или иначе ею понятыхъ, а не случайныхъ, временныхъ административныхъ тенденцій. Эти двѣ черты встрѣчаются, хотя и въ измѣненномъ видѣ, и въ дѣятельности "Московскихъ Вѣдомостей". И "Московскія Вѣдомости" говорили когда съ непривычною откровенностью о предметахъ, о лицахъ, еще недавно стоявшихъ внѣ сферы журнальной критики. Какъ и "Москвѣ", это не прошло имъ даромъ; но вслѣдствіе причинъ, о которыхъ здѣсь нѣтъ надобности распространяться, гроза разразилась надъ ними только однажды и миновала очень скоро. Какъ бы то ни было; судьба "Московскихъ Вѣдомостей" въ 1866, "Москвы" -- въ 1867 и 68 г., служитъ живымъ доказательствомъ юго, что нѣтъ такой благонамѣренности, нѣтъ такого патріотизма, которые бы гарантировали журналъ, сколько-нибудь независимый, противъ карательныхъ мѣръ административной власти. Повторяемъ, это отсутствіе гарантій зависитъ не отъ лицъ, стоящихъ во главѣ управленія по дѣламъ печати, а отъ самаго свойства системы административныхъ взысканій.

Въ концѣ 1867 г., въ "Сѣверной Почтѣ" появилась статья въ защиту закона 6 апрѣля. Доказывая справедливость и пользу административныхъ взысканій по дѣламъ печати, органъ министерства внутреннихъ дѣлъ утверждалъ, между прочимъ, что "ни одно изданіе не было пріостановлено, на основаніи закона 6-го апрѣля, безъ собственной и очевидно настойчивой на то рѣшимости издателей. Когда объявлено предостереженіе, всякому изданію предстоитъ выборъ между принятіемъ или непринятіемъ его и соображенію и руководству на будущее время. Въ первомъ случаѣ, предостереженіе не повторяется; въ послѣднемъ -- оно не можетъ не повториться. Незнаніемъ предѣловъ, гдѣ начинается рискъ предостереженія и гдѣ наступаетъ его достовѣрность, не могутъ отзываться опытные въ дѣлѣ печати издатели. Этому незнанію можетъ вѣрить только читающая публика, менѣе опытная въ этомъ дѣлѣ. Издатели вѣрно цѣнятъ свои статьи и знаютъ, что и управленіе по дѣламъ печати ихъ оцѣнитъ вѣрно. Если въ этомъ отношеніи возникаютъ сомнѣнія, то источникъ ихъ большею частью заключается не въ вопросѣ: заслуживаетъ и статья предостереженія или нѣтъ, а въ другомъ вопросѣ: насколько подлежащая власть, предварительно взвѣшивающая съ одной стороны поводы къ предостереженію, съ другой -- неудобства, сопряженныя съ принятіемъ этой мѣры и возбужденными толками, дастъ перевѣсъ, въ томъ или другомъ случаѣ, тому и другому ряду соображеній". Итакъ, если вѣрить "Сѣверной Почтѣ", всѣ невзгоды, которымъ подвергались наши періодическія изданія со времени введенія въ дѣйствіе закона 6 апрѣля, были чѣмъ-то въ родѣ самоубійства, заранѣе обдуманнаго и приготовленнаго. "С.-Петербургскія Вѣдомости", "Голосъ", "Московскія Вѣдомости", "Москва" были пріостановлены только потому, что сами того настойчиво хотѣли. Нашею печатью овладѣлъ внезапно духъ самоистребленія, подъ вліяніемъ котораго даже самые опытные издатели переставали думать о своихъ матеріальныхъ интересахъ. Нужно ли доказывать, что эта странна картина не соотвѣтствуетъ дѣйствительности? Нужно ли доказывать, что ни одинъ журналъ, существованіе котораго хотя сколько нибудь обезпечено, не идетъ добровольно на встрѣчу карательнымъ мѣрамъ, за которыя онъ можетъ такъ дорого поплатиться Безспорно, бываютъ случаи, когда редакторъ журнала, глубоко убѣжденный въ справедливости извѣстнаго мнѣнія, въ необходимости высказать его прямо и открыто, помѣщаетъ статью, за которою неизбѣжно должно слѣдовать предостереженіе; но это случаи рѣдкіе, исключительные, несовмѣстные съ тою осторожностію, къ которой издавна привыкли наши редакціи. Возможность предостереженія существуетъ, для каждаго независимаго журнала, въ каждую данную минуту; вѣроятность его не поддается никакимъ опредѣленіямъ и разсчетамъ. Къ произволу, господствующему при раздачѣ предостереженій, нельзя примѣниться; изъ прежнихъ примѣровъ нельзя вывести никакого положительнаго правила, потому что между ними нѣтъ внутреннѣй логической связи. Доказательство этому можно найти въ словахъ самой "Сѣверной Почты". Она признаетъ, что рѣшеніе административной власти обусловливается не только содержаніемъ статьи, но и неудобствами, съ которыми можетъ быть сопряжено предостереженіе, толками, которые оно можетъ вызвать. Похожимъ, что соображенія послѣдняго рода одержали верхъ первыми, и что административная власть рѣшилась оставить напечатаніе извѣстной статьи безъ послѣдствій, хотя и находятъ, что за нее слѣдовало бы датъ предостереженіе. Мотивы этого рѣшенія остаются, конечно, тайной не только для другихъ редакцій, но и для той, которой угрожало административное взысканіе. Черезъ нѣсколько дней появляется новая статья въ томъ же направленіи и тонѣ, вызванная именно безнаказанностью первой статьи. На этотъ разъ административная власть не встрѣчаетъ, почему бы то ни было, никакихъ препятствій къ принятію строгой карательной мѣры, -- и предостереженіе постигло редакцію въ ту минуту, когда она всего меньше его ждала. Противъ подобныхъ сюрпризовъ безсильна всякая опытность, всякая осторожность. Есть еще другая причина, по которой самое внимательное изученіе предостереженій, прежде данныхъ, оказывается безполезнымъ для редакторовъ и издателей журналовъ: это -- крайняя недостаточность и неопредѣленность мотивовъ, на которыхъ основываются предостереженія. Положимъ, что газета получила предостереженіе за "рѣзкое порицаніе правительственнаго мѣропріятія" или за "голословное обвиненіе правительственныхъ властей въ произволѣ или неисполненіи закона"; развѣ это предостереженіе поможетъ ей отличать, на будущее время, рѣзкую критику отъ мягкой, голословное обвиненіе отъ доказательнаго? Она не повторитъ, конечно, тѣхъ выраженій, тѣхъ нападокъ, которыя были непосредственнымъ поводомъ предостереженія,-- если только въ немъ указанъ этотъ поводъ, т. е. приведены самыя слова, вызвавшія предостереженіе (что бываетъ далеко невсегда); но она останется по прежнему въ недоумѣніи на счетъ того, въ какой степени должно быть доказано обвиненіе, чтобы его не признали голословнымъ, стушевано порицаніе, чтобы его не признали рѣзкимъ. Полнота и ясность мотивовъ немыслима тамъ, гдѣ нѣтъ ни защиты, ни апелляціи; незачѣмъ заботиться о подкрѣпленіи того, чего опровергать никто не въ правѣ.

Въ статьѣ "Сѣверной Почты", о которой мы упомянули выше, выражена, между прочимъ, та мысль, что примѣненіе закона б апрѣля не нанесло ущерба нашей безцензурной печати, не пріостановило ея постепеннаго развитія. Число изданій, выходящихъ безъ предварительной цензуры, возросло въ теченіе двухъ лѣтъ съ 16 до 27. "Рядомъ съ бывшими случаями пріостановленія изданій на извѣстные сроки -- прибавляетъ оффиціальная газета, -- возникали ходатайства о разрѣшеніи новыхъ изданій. Въ этомъ простомъ фактѣ выражается убѣжденіе въ возможности періодической печати при законѣ 6-го апрѣля". Возможность существованія періодической печати при дѣйствіи системы административныхъ взысканій никто никогда и не отвергалъ; но всякій согласится съ тѣмъ, что одною возможностью существованія еще не исчерпываются законныя требованія печати и общества. Періодическая печать была возможна и при дѣйствіи предварительной цензуры; но мы не помнимъ, чтобы кто-нибудь ссылался на этотъ фактъ, какъ на доводъ противъ уничтоженія цензуры. Законъ о печати можетъ быть признанъ удовлетворительнымъ только тогда, когда онъ обезпечиваетъ собою правильное, спокойное развитіе ея. Съ этой точки зрѣнія, увеличеніе числа періодическихъ изданій не служитъ еще, само по себѣ, доказательствомъ въ пользу закона 6-го апрѣля. Для общества важно не число журналовъ, а содержаніе и направленіе ихъ, возможно-полное и свободное обсужденіе ими всѣхъ вопросовъ, занимающихъ общество въ данную минуту. При дѣйствіи системы административныхъ взысканій, осуществленіе этой задачи затрудняется гораздо больше препятствіями закулисными, незамѣтными для публики, чѣмъ явнымъ противодѣйствіемъ администраціи. О силѣ гнета, тяготѣющаго надъ журналистикой, нельзя судить ни по числу предостереженій, ни по числу журналовъ, пріостановленныхъ или вовсе запрещенныхъ. Ни та, и другая цифра не даетъ даже приблизительнаго понятія о числѣ статей, оставшихся ненапечатанными, мыслей, оставшихся невысказанными, о массѣ труда, потраченнаго понапрасну, о всемъ томъ, что могла бы сдѣлать журналистика на пользу общества, и чего она не сдѣлала изъ опасенія навлечь на себя гнѣвъ административной власти. Чтобы оцѣнить по достоинству эти невидимые, скрытые результаты системы административныхъ взысканій, стоитъ только припомнить, до чего она довела французскую журналистику въ періодъ времени между 1852 и 1867 годами.

Система административныхъ взысканій, какъ она ни тяжела для печати, имѣетъ несомнѣнное преимущество передъ предварительной цензурой. Несправедливо было бы утверждать, что положеніе нашей періодической литературы не измѣнилось къ лучшему, благодаря закону 6 апрѣля 1865 г. Было время, когда наша литература, несмотря на господство цензуры, пользовалась, въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ, большею свободой, чѣмъ въ 1865--68 г.; но это была, во-первыхъ, свобода въ высшей степени непрочная и эфемерная, во-вторыхъ -- ограниченная сферой общихъ, отвлеченныхъ вопросовъ. Уничтоженіе предварительной цензуры уменьшило зависимость печати отъ случайны" обстоятельствъ, отъ личнаго произвола, сдѣлало возможнымъ обсужденіе такихъ предметовъ, которые прежде были недоступна для литературы. Такъ, напримѣръ, русская исторія еще недавно останавливалась, для критики, на Екатеринѣ II или даже Петрѣ Великомъ; безпристрастное, научное изслѣдованіе позднѣйшихъ событій началось только послѣ изданія закона 6 апрѣля. Разборъ правительственныхъ распоряженій -- и теперь задача нелегкая и небезопасная, но нѣсколько лѣтъ тому назадъ печать не могла о немъ и думать. Опека надъ печатью существуетъ, конечно, и теперь, но она потеряла свой мелочной, придирчивый характеръ; продолжая тяготѣть надъ мыслью, она не отражается, какъ прежде, на каждомъ отдѣльномъ словѣ. Авторъ статьи не рискуетъ болѣе увидѣть ее въ печати съ измѣненіями и дополненіями вовсе не литературнаго свойства. Шагъ впередъ лань, однимъ словомъ, довольно большой; но порядокъ вещей сносный сравнительно съ прошедшимъ, представляется тѣмъ ни менѣе крайне ненормальнымъ. Окончательно поставить на нея русскую печать, уничтожить слѣды ея долговременнаго рабства, поставить ее на то мѣсто, которое принадлежитъ ей посреди преобразованнаго русскаго общества, можетъ только подчиненіе ея исключительно общему закону и судебной власти. Мы знаемъ, что безусловно-исключительнымъ, по крайней мѣрѣ на первое время, это подчиненіе все-таки не будетъ, что случаи административныхъ взысканій будутъ встрѣчаться и послѣ уничтоженія, de jure, самой системы предостереженій. Но такое переходное положеніе дѣлъ не можетъ быть слишкомъ продолжительно; законъ всегда вступаетъ, мало-по-малу, во всѣ права свои, отступленія отъ него становятся все рѣже и рѣже; появляется убѣжденіе, что для охраны правительственныхъ интересовъ и общественнаго спокойствія нѣтъ надобности въ средствахъ экстра-легальныхъ. Вотъ почему мы думаемъ, что отмѣна системы административныхъ взысканій, оставляя въ рукахъ правительства болѣе чѣмъ достаточную власть надъ печатью, была бы для печати пріобрѣтеніемъ въ высшей степени драгоцѣннымъ. Принять на себя всѣ тяжелыя послѣдствія отвѣтственности передъ судомъ наша печать согласилась бы, конечно, съ такою же радостью, съ какою она отказалась отъ безнаказанности, обусловленной подчиненіемъ цензурѣ.

О палліативныхъ мѣрахъ, которыми могла бы быть смягчена система административныхъ взысканій, мы не будемъ говорить подробно именно потому, что слишкомъ глубоко сознаемъ необходимость совершенной ея отмѣны; скажемъ только, что изъ числа этихъ мѣръ самою полезною и справедливою было бы установленіе срока, по истеченіи котораго предостереженія теряли бы свою силу. Въ настоящее время, два предостереженія, данныя журналу, могутъ повлечь за собою временное запрещеніе его, хотя бы между вторымъ и третьимъ предостереженіемъ прошло два, три, четыре года. Во Франціи, если мы не ошибаемся, для предостереженій дѣйствовала двухлѣтняя погашающая давность. Не менѣе полезно было бы установить для временнаго запрещенія журнала тотъ же порядокъ, какой существуетъ для совершеннаго прекращенія изданія, т. е. предоставить какъ то, такъ и другое первому департаменту правительствующаго сената.

Въ слѣдующей статьѣ мы разсмотримъ положеніе другихъ отдѣловъ нашей печати, уголовные законы о проступкахъ печати и судопроизводство по дѣламъ этого рода.

К. Арсеньевъ.

"Вѣстникъ Европы", No 4, 1869.

Оставить комментарий Арсеньев Константин Константинович (bmn@lib.ru) Год: 1869 Обновлено: 23/10/2023. 47k. Статистика. Статья: Публицистика Критика и публицистика	Скачать FB2 Ваша оценка:

Арсеньев Константин Константинович Русские законы о печати

РУССКІЕ ЗАКОНЫ О ПЕЧАТИ

Арсеньев Константин Константинович
Русские законы о печати