Аннотация: Текст издания: журнал "Русское Богатство", No 6, 1912.
САШУРКА.
I.
Солнце только что начало вставать, когда семилѣтняя Сашурка съ бабушкой спустились къ рѣкѣ, гдѣ были огороды... Рѣка смотрѣла сѣро и сонно, дымилась клочьями тумана, какъ будто -- недовольная на солнце за раннее пробужденіе -- старалась закутаться поплотнѣе отъ красноватыхъ лучей...
Дѣвочка, обнявъ обѣими рученками и прижавъ плотно къ себѣ кувшинъ съ молокомъ, молча шла впереди частыми, мелкими, упругими шажками, отчего подскакивала на спинѣ спутанная, наскоро заплетенная косичка, и трепались изъ стороны въ сторону тоненькіе кончики розовенькаго косничка.
Молоко булькало въ кувшинѣ, и отъ кувшина сквозь тонкую ситцевую рубашку проходилъ холодъ и вмѣстѣ съ сыростью и свѣжестью утра заставлялъ поеживаться и ускорять шаги.
Старуха еле поспѣвала за внучкой.
-- Погоди, Сашурка, не лети такъ,-- попросила она:-- а то мнѣ не поспѣть...
Дѣвочка оглянулась черезъ плечо на бабку и замедлила шаги. Огородъ былъ уже близко.
-- Холодно?-- спросила бабка, поровнявшись съ Сашуркой и окинувъ ее заботливымъ взглядомъ: -- говорила давеча: одѣнься...
-- Не-е... ничего...-- повела плечами Сашурка.
-- А чево жъ ты ноня такая невеселая? Не выспалась?
-- Какъ что?-- засмѣялась старуха:-- А ежели насъ захватятъ, да въ правленіе къ атаману и представятъ... Что жъ тогда?!. Сраму-то сколько... Ничего это по твоему?
-- Фу-у,-- пренебрежительно протянула Сашурка:-- Есть чего! А мы скажемъ, что не знали...
-- Ишь ты, хитрая!
-- Кто съ насъ -- съ стараго да съ малаго -- спроситъ?
Старуха опять засмѣялась.
-- Ахъ, ты, умница моя... хозяичка моя милая!
Она потянулась было къ дѣвочкѣ, хотѣла приласкать ее, но вспомнила, что Сашурка не любитъ, чтобы ее ласкали при людяхъ, и удержалась
-- Ты гляди, покель мамушкѣ не сказывай,-- тономъ заговорщика сказала дѣвочка, поблескивая глазами на бабку:-- Привеземъ, -- она рада-то будетъ!.. И-и-и!І. А то своего у насъ и до середины поста опять не хватитъ...
-- Ну-ну! не скажу; никому не скажу.
Старуха не утерпѣла и, нагибаясь, чтобы развязать ворота огорода, поцѣловала дѣвочку въ щеку.
-- Родненькая жъ ты моя!..
Сашурка быстро окинула взглядомъ сосѣдніе огороды и, успокоившись, что никто не смотрѣлъ на нихъ, повела искоса смѣющимися глазами на бабку и укоризненно покачала головой.
Бабка подхватила шутку и сказала притворно жалующимся тономъ:
-- Да вѣдь не утерпишь, родненькая, ни за что не утерпишь!..
-- Гляди,-- въ тонъ ей, шутливо-предупреждающе протянула Сашурка:-- а то разсержусь...
-- Ну-у, Богъ милостивъ!.. Я вѣдь и то разикъ только... Больше не буду!..
Сашурка засмѣялась, засмѣялась и бабушка...
-- Ну, съ чего жъ начинать будемъ?-- дѣловымъ уже тономъ спросила она, чтобы загладить свой проступокъ:-- Съ капусты?.. аль огурцы снимать будемъ?
-- Капусту, я думаю,-- такъ, же серьезно-дѣловито отозвалась Сашурка:-- Огурцовъ немножко... успѣемъ передъ вечеромъ... А то за день привянутъ...
-- Ну, такъ и такъ... Ты оттоль заходи, съ энтого краю... А суды подъ вербы складывать будемъ...
II.
Сашуркѣ давно уже хотѣлось ѣсть, и она все чаще и чаще останавливалась и смотрѣла на солнце. Но бабкѣ не говорила ничего. Она считала, что это будетъ уже безпорядокъ, если она заявитъ о томъ, что голодна, прежде чѣмъ бабка позоветъ ее... Это можно только маленькимъ, а себя она не считала уже маленькою...
Украдкой она поглядывала,-- не слѣдитъ ли бабка за солнцемъ, но старуха, казалось, вся ушла въ работу и не разгибалась отъ грядки... Солнце тоже какъ будто застыло на одномъ мѣстѣ и только припекало все сильнѣе и сильнѣе.
Сашуркѣ вспоминалось холодное молоко въ кувшинѣ, давеча такъ непріятно безпокоившее, а теперь казавшееся такимъ привлекательнымъ, заманчивымъ... Рядомъ изъ-подъ широкихъ листьевъ выглядывали зеленые, подернутые пушкомъ и тонкимъ слоемъ земли, огурцы...
Сашурка на минутку засматривалась на нихъ и, спохватившись, опять усердно принималась срѣзать тяжелые, твердые, сочно хрустящіе капустные кочаны...
И какъ разъ въ тотъ моментъ, когда Сашурка не ожидала, донесся голосъ бабки:
Сашурка воткнула ножъ въ недорѣзанный кочанъ, мигомъ набрала въ передникъ десятокъ огурцовъ и рысью, прыгая по протоптаннымъ уже и полуразрушеннымъ грядкамъ, помчалась къ вербамъ...
-- А я у тебя и забыла давече спросить,-- сказала бабка, когда онѣ усѣлись за завтракъ: -- ты телятъ далеко прогнала?
-- Да, до самыхъ Хомичевыхъ... какъ есть до ихъ двора... пастухъ только еще выходилъ...
-- То-то... А то вотъ Григорьева баба прогнала вчерась недалечко и бросила,-- сами, молъ, дойдутъ... а ихъ собаки и подхватили... Загнали Бо-зна куда!.. Насилу вечеромъ разыскали...
-- Да, а то чавожа, -- серьезно сказала дѣвочка:-- И забѣгутъ... Телята -- они глупенькіе еще...
-- Да-а... У насъ такъ же вотъ съ дѣдушкой твоимъ
теленочекъ было пропалъ,-- вспомнила старуха:-- Тебя еще на свѣтѣ тады не было... Бѣленькій такой, помню; а на лобѣ черная звѣздочка и чулочки черные... Пастуха тады не нанимали; телятишки сами ходили по выгону...
-- Какъ же можно?-- перебила дѣвочка и покачала головой:-- На выгонѣ у насъ и въ зубахъ поширять нечѣмъ!..
-- Ну-у, тады разя такъ было?.. Выгонъ-то начинался заразъ за Прокофьичемъ, гдѣ теперь училища да церква...
-- Ну?!-- недовѣрчиво посмотрѣла на бабку дѣвочка.
-- Да... А въ балочкѣ, что за гумнами, вода была... осока во какая росла, камыши... Гумны-то были, вотъ гдѣ теперь Авчинниковъ садъ, а то все степь да степь... А въ другую сторону хуторъ то и до Базной не доходилъ... Мирона Савельича дѣдъ крайнимъ жилъ...
Дѣвочка усмѣхнулась.
-- Поди ты!.. крошечка какая!..
Ей какъ-то странно было слышать, что вотъ хуторъ, который она знала, сколько помнитъ себя, все такимъ же, былъ когда то маленькимъ-маленькимъ...
-- Да-а... теленочекъ... Такъ же вотъ я, -- неколи мнѣ было,-- выгнала его, онъ и пошелъ съ другими... Середъ дня поглядѣть не хватилась,-- чередъ не дошелъ, да и ума, признаться, не хватало... Ходили же сколько годовъ,-- все ничего... Ну, а тутъ вечеръ ужъ подошелъ,-- доить,-- анъ его нѣту. Сосѣдскіе пришли, и наши, другіе которые, пришли, а бѣлаго нѣту... Туда-сюда -- нѣту!.. По сосѣдямъ: не видѣлъ ли кто?-- Нѣтъ, не видали... Ходилъ середи дня съ другими вмѣстѣ,-- сосѣдка видала -- а вечеромъ вотъ нѣту!.. Ну, кинулись искать, а онъ въ балкѣ чуть живенькій лежитъ...
-- Сердечный!
-- Пить, стало быть, пошелъ, да не попалъ на твердое мѣсто, въ багно и влѣзъ... Туда-то вошелъ, а оттеля -- изъ грязи ногъ не вытащитъ... Бился, бился, видно, и легъ... Чуть головенка изъ воды торчитъ... Какъ не захлебнулся еще!
-- Иди, што-жъ,-- разрѣшила старуха:-- Жарко!.. Да гляди, глубоко не заброди...
-- И-ду-у!..-- крикнула Сашурка по направленію къ сосѣднему огороду и сказала бабкѣ:-- Я плавать умѣю...
-- Да то-то... умѣешь!..-- недовольнымъ тономъ забурчала старуха:-- Всѣ вы умѣлыя... Береженаго и Богъ бережетъ...
-- Ну, бабуся моя, бабулечка,-- обняла ее за шею Сашурка:-- Не серчай, не ругайся... Не буду на глубокое ходить... Мотя не умѣетъ плавать, такъ съ нею все равно на мелкомъ!
-- Ну, или ужъ, иди!-- улыбнулась старуха:-- А я покель прилягу, вздремну... Самый жаръ теперя...
Сашурка встала, покрестилась на виднѣвшійся изъ-за садовъ на горѣ куполъ церкви и побѣжала къ сосѣднему огороду.
-- Да гляди недолго!-- покричала ей бабка вслѣдъ:-- и меня буди, чтобы намъ до вечерни управиться...
III.
Бабка поднялась еще до свѣту.
Хотя сборы въ дорогу предстояли и небольшіе, но ей, какъ и всѣмъ, рѣдко выѣзжающимъ изъ дому людямъ, поѣздка за тридцать верстъ представлялась цѣлымъ событіемъ, выбивала изъ привычной колеи и заставляла безъ особаго толка суетиться и волноваться вплоть до самаго отъѣзда.
Старуха зажгла лампочку, одѣлась, наскоро поплескала водой на руки и лицо и подошла къ постели, чтобы разбудить Сашурку, но пожалѣла.
Сашурка сладко спала, свернувшись комочкомъ, и только рѣсницы чуть-чуть вздрагивали отъ ударявшаго въ нихъ свѣта лампы.
-- Нехай поспитъ,-- улыбнулась бабка и укрыла плотнѣе Сашурку:-- Умучилась за день-то...
Она потушила лампу и вышла изъ кухни на дворъ къ скотинѣ...
Скоро вышла изъ куреня старшая внучка -- уже невѣста -- Луша и за нею мать, и всѣ трое стали поднимать и доить лѣниво поворачивавшихся коровъ.
-- Шурка спитъ?-- спросила мать.
-- Спитъ,-- сказала бабка:-- Хотѣла будить, да ужъ пускай... праздникъ... Телятъ я сама прогоню, а потомъ и разбужу.
Сашурка поднялась сама... Она вышла изъ кухни полусонная еще, потирая кулаками глаза и неувѣренно ступая босыми ногами по холодной землѣ.
-- Проснулась, мамушка?-- ласково сказала бабка:-- А я было хотѣла итить драться съ тобой... думала,-- проспитъ...
Сашурка сонно улыбнулась, но ничего не сказала и посмотрѣла на небо...
На востокѣ уже побѣлѣло, звѣзды попрятались, и небо стало сѣрымъ и непривѣтливымъ...
-- Холодно какъ,-- сказала она, поёживаясь, и стала бѣгать по двору, сгоняя на улицу отсосавшихъ телятъ.
-- Ты же скорѣй!-- закричала ей бабка, когда она погнала телятъ въ стадо:-- Ѣхать будемъ...
Когда Сашурка вернулась, ихъ телѣжка была уже выкачена на средину двора и наложена до верху сѣномъ. Работникъ Василій, плотный, коренастый мужикъ съ чернымъ, какъ у цыгана, лицомъ и заскорузлой туго поворачивавшейся шеей, надѣвалъ на стараго, лохматаго и посѣдѣвшаго мерина хомутъ... Меринъ покорно стоялъ, опустивъ голову и закрывъ глаза...
-- Но-о, холера идолова! Головы не подыметъ!-- кричалъ на него по привычкѣ Василій.
-- А сапетку не забыла, бабушка?-- спросила потихоньку Сашурка у старухи, приминавшей и расправлявшей на телѣжкѣ сѣно.
-- Нѣту!.. Какъ же можно? Я съ вечера еще схоронила, чтобы никто не видалъ.
Еще Василій не окончилъ запрягать, а Сашурка уже сидѣла на телѣжкѣ и торопила бабку:
-- Скорѣй!.. А то ужъ и солнышко заразъ вставать будетъ...
-- Скорая...-- огрызнулась бабка:-- Надо же приготовить ѣду -- али нѣтъ, то твоему?.. Да воды надо въ баклажку набрать... Бѣги-ка!..
-- Ѣдете?-- подошелъ къ телѣжкѣ Иванъ Сергѣичъ, отецъ Сашурки, рослый, моложавый на видъ казакъ съ серьгой въ ухѣ. Въ распахнутый воротъ рубахи виднѣлась крѣпкая, бѣлая, высокая грудь, ярко отдѣлявшаяся отъ красной загорѣлой шея и лица...
-- Да вотъ ужъ на походѣ,-- сказалъ Василій.
-- А мы ужб съ обѣда тронемся,-- медленно и лѣниво говорилъ Иванъ Сергѣичъ:-- Нагонимъ еще васъ, гляди... Вы черезъ обливское займище ѣзжайте...
-- Да и то такъ думаемъ ѣхать,-- сказала бабка.
-- Ну, прощай, Сашурка!.. Иди, я тебя поцѣлую,-- сказала мать и перекрестила подошедшую къ ней Сашурку.
-- Да-а, -- вспомнила Сашурка: -- Ты ужъ гляди тутъ, Василій, за курами, за утями... Наши тоже вѣдь всѣ уѣдутъ...
Василій посмотрѣлъ на серьезную, дѣловитую, чуть-чуть нахмуренную Сашурку и такъ же серьезно въ тонъ ей отвѣтилъ солдатскимъ:
-- Слушаю-съ!..
-- Я тебѣ гостинца за то привезу,-- не обращая вниманія на улыбавшихся Лушу и мать, продолжала Сашурка:-- А телятишкамъ сѣна клади, какъ придутъ... Да прогонять ихъ надо до самаго пастуха, а то собаки...
-- Ну-ну, сдѣляю, Санюшка, сдѣляю... Какъ велишь, такъ и исполню!..
-- Да будетъ тебѣ, садись!-- вмѣшалась нетерпѣливо бабка:-- Безъ тебя то-та не знаютъ!..
-- Надо же наказать!-- взглянула на нее Сашурка:-- Ну, все, кажись?..
-- Поѣхала наша хозяюшка главная!-- засмѣялся Василій, запирая ворота за выкатившимся со двора тарантасикомъ:-- То-то хлопетъ-то, подумаешь!..
-- Да ужъ куда!-- засмѣялась и мать:-- Безъ нее и вода не освятится...
IV.
Симѣвшіе въ сторонѣ курганы и бугоръ убѣгали впередъ, какъ будто играли въ перегонки съ телѣжкой; ближе степь быстро уносилась назадъ, и, если прищурить глаза, казалось, что кто-то быстро продергиваетъ въ разныя стороны двѣ широкія ленты -- синюю и зеленую... Придорожная трава проплывала мимо глазъ, сливаясь въ сплошное полотно, и только отбѣжавъ немного назадъ, какъ будто выпрямлялась и начинала тихонько покачиваться, кивая верхушками на телѣжку, и на Сашурку, и на дремавшую бабушку... Сашурка перемѣнила позу и стала смотрѣть на мерина и слушать телѣжку... Меринъ тоже прислушивался къ чему-то, заложивъ назадъ одно ухо и кося глазомъ.
-- Дзынь... др др-др-др... дзы-ынь,-- выстукивала и вызванивала телѣжка,-- дзынь... др-др-др-др...
И какъ-то незамѣтно, само собою стало получаться, что она выстукиваетъ и вызваниваетъ въ ладъ съ пришедшей въ голову Сашуркѣ пѣсенкой:
Ой, ты, веснушка-весна!.. дзынь!..
Хороша была весна, дзынь!
Очень хороша-а...
-- А ну-ка -- "Куры мои",-- сказала Сашурка и замурлыкала потихоньку мотивъ другой пѣсни.
Телѣжка скоро приспособилась и стала подзванивать въ ладъ.
-- Ты что это, безстыдница этакая!-- сказала проснувшаяся отъ толчка бабка:-- добрые люди въ церкву теперь идутъ, а ты пѣсни затѣяла!..
Это былъ резонъ, противъ котораго ничего нельзя было возразить.
Сашурка перестала пѣть и замахнулась кулакомъ на перешедшаго въ шагъ мерина.
-- Но-о! Я вотъ тебѣ!..
Меринъ опять затрусилъ рысцою, и телѣжка задребезжала безъ толку, путаясь и сбиваясь...
-- Я, кажись, уснула,-- сказала немного погодя бабка сѣла удобнѣе и оглянулась: -- курганы малаховскіе не были еще?
-- Нѣтъ... компличку только проѣхали...
-- А-а... Ну, стало быть, за бугромъ и курганы... Тутъ недалеко ужъ, а тамъ все съ бугра, все съ бугра пойдетъ до самаго займища...
-- Кормить будемъ?-- спросила Сашурка.
-- А какъ же... Мерину чижало не кормя... старикъ ужъ. Ты ѣсть не хочешь?-- спросила бабка.
-- Нѣтъ, не хочется... Я давеча наѣлась...
Сашурка помолчала и посмотрѣла на солнце.
-- А обѣдня теперь, гляди, уже отошла,-- сказала она:-- къ полднямъ близко...
-- Отошла,-- согласилась бабка.
-- Бабушка, обѣдня теперь кончилась.-- давай пѣсню сыграемъ,-- робко попросила Сашурка:-- ты меня обѣщалась поучить...
-- Какую?-- неувѣренно, но уже соглашаясь, спросила смягчившаяся бабка -- да и...
-- Бабушка, родименькая! Сыграемъ!-- обрадовалась Сашурка и, замотавъ вожжи за скобку передка, живо перебралась въ задокъ телѣжки и сѣла рядомъ съ бабкой.
-- Какую-жъ?-- улыбаясь, переспросила бабка, не желая огорчать Сашурку:-- у меня ужъ и голосъ-то... не вытяну, пожалуй...
-- Ничего, какъ-нибудь!... А мнѣ давно хочется научиться...
-- Какую-жъ?
-- Да что вы играли съ Панкратьичемъ, коли на проводахъ гуляли...
-- Мало ли? Помню я!
-- Старая такая... никто еще ее не зналъ окромя васъ...
-- "Службицу"?
-- Н-ну! "Службицу" и я знаю... Старая!
-- "Леталъ бы орелъ"?
-- Про вора, кажись...
-- "Думай, моя буйная головушка"?-- стала догадываться старуха:-- чижолая пѣсня... я и не выведу...
-- Ну, да какъ-нибудь!..
-- Э-э-эй... Вотъ бы да ты думай-жа, моя-а... буйная головушка,-начала дрожащимъ голосомъ старуха:-- Думай не проду-у... не продумайси...
-- Ой да ты совѣтуйся, моя ретиво сердечушка,
Съ моимъ крѣпкимъ ра... крѣпкимъ разумомъ...
-- Нѣтъ, не эта,-- сказала вслушавшись Сашурка:-- Кажись, не эта... Энта не такая протяжная...
-- Какую жъ "про вора"? Я што-то и не знаю больше...
-- Да тамъ, какъ онъ у родной мамушки... просился...-- стала припоминать Сашурка и неувѣренно посмотрѣла на бабку.
-- Тю-ю!-- шутливо смазала ее пальцемъ по губамъ бабка:-- "про вора"! Это про Добрышошку!.. Это только такъ говорится: "воръ ды Добрынюшка"... А онъ вовсе и не воръ былъ!..
Она засмѣялась.
-- Да-а, старая пѣсня,-- вздохнула она и, подумавъ, пропѣла одно колѣно пѣсни:
-- Не свѣтила вотъ красная солнышка ровно девять лѣтъ
-- Эта?-спросила она, припомнивъ мотивъ пѣсни.
-- Эта, эта самая!-- обрадованно подтвердила Сашурка и усѣлась поудобнѣе...
Старуха откашлялась и запѣла погромче и увѣреннѣй:
Не свѣтило вотъ красное солнышко ровно девять лѣтъ,
На десятомъ солнышко да просяило...
Какъ просился воръ да Добрынюшка у родной, у мамушки...
Сашурка смотрѣла на бабку во всѣ глаза и внимательно вслушивалась, шевеля губами... И полузнакомый, слышанный уже раньше напѣвъ сталъ самъ собою укладываться въ головѣ.. Она быстро освоилась съ нѣкоторыми переливами пѣсни и стала подтягивать тоненькимъ, тоже дрожащимъ отъ неувѣренности и напряженія голоскомъ...
-- Поѣхалъ младъ ды Добрынюшка въ поле пойохотничать,-- пѣла старуха.
-- Э-э-э-о-о-ой, -- подтягивала ей Сашурка: -- въ поле пойохотничать...
Скоро и телѣжка опять застучала въ ладъ пѣснѣ, и шлея на меринѣ и кисти уздечки стали подпрыгивать, какъ разъ въ то время, когда нужно было подпрыгнуть...
V.
Въ станицѣ было людно и оживленно. Широкая песчаная коса на берегу Дона была застроена ярмарочными балаганами и палатками, въ которыхъ завтра будетъ открыта торговля. Кругомъ берегъ чернѣлъ отъ возовъ скота, сновавшихъ туда и сюда людей... Крикъ, шумъ, стукъ молотковъ, мычаніе скота, звонкое ржанье лошадей, чуть шевелившіеся отъ набѣгавшаго вѣтерка флаги и паруса палатокъ -- придавали всему какой-то необычайный праздничный оттѣнокъ... Даже рѣка какъ будто блестѣла иначе, чѣмъ всегда... По улицамъ станицы двигался народъ, проѣзжали повозки и тарантасы, въ разныхъ направленіяхъ рысили верховые казаки...
Во дворѣ у свата, куда заѣхала бабка съ Сашуркой, стояло много повозокъ и лошадей, и было тѣсно, шумно и безпокойно. Большой домъ стоялъ съ раскрытыми настежь окнами и дверями. Изъ дому въ кухню и обратно то и дѣло пробѣгали незнакомыя Сашуркѣ женщины и дѣвушки, разряженныя по праздничному въ шуршащихъ яркихъ платьяхъ. Во дворѣ толклись -- входили и выходили -- чужіе люди.
Потаповна ушла провѣдать кого-то по сосѣдству, и Сашурка потерялась одна и заробѣла. Она выскользнула изъ кухни, гдѣ пріютила было ее сваха, и усѣлась на телѣжку немного грустная и тревожно настроенная...
Привязанный у передка меринъ лѣниво перебиралъ губами сѣнинки и тихонько пофыркивалъ отъ пыли или отъ усталости...
Сашурка смотрѣла на него и гладила его мягкую, какъ бархатъ, губу, когда онъ тянулся мордой за сѣномъ... Онъ одинъ только былъ тутъ "изъ своихъ мѣстъ", и Сашурка испытывала сейчасъ къ нему теплое ласковое чувство за то* что онъ однимъ своимъ присутствіемъ умѣрялъ ея тоскливое настроеніе...
Когда къ двору подъѣхалъ знакомый ей новый тарантасъ, Сашурка, узнавъ лошадей -- Буланаго и Альчика,-- обрадовалась и побѣжала къ воротамъ. Она забыла даже, что кругомъ были и смотрѣли на нее совсѣмъ чужіе незнакомые люди, и приласкалась къ матери.
-- Давно пріѣхали?-- спросила мать и, не дождавшись отвѣта, высвободила руки и пошла къ стоявшей на крыльцѣ свахѣ...
Сашурка не отходила отъ матери весь этотъ вечеръ и даже, когда пошли въ церковь, все время крѣпко держала мать за руку, какъ будто боялась отстать и потеряться въ этой большой, веселой и говорливой гурьбѣ...
Солнце уже садилось, когда стали звонить ко всенощной, и станица какъ-то разомъ притихла, словно кто-то приглушилъ всѣ звуки. На берегу у ярмарки дымились уже костры и, все, что давеча днемъ сновало, волнуясь и крича, теперь угомонилось, какъ будто каждый нашелъ наконецъ свое мѣсто...
Въ церкви было свѣтло, тѣсно и жарко... Пахло ладаномъ, гарью свѣчей, саломъ и тѣмъ душнымъ тяжелымъ запахомъ, какой бываетъ всегда при большомъ скопленіи народа. Горѣла люстра. Подсвѣчники сплошь были облѣплены свѣчами и отъ огоньковъ ихъ темнѣе казалось небо за окнами, и становилось почему-то весело и легко, и хотѣлось двигаться, шумѣть, прыгнуть или побѣжать быстро-быстро...
Сашурка стояла впереди матери, защищавшей ее собою отъ напора толпы сзади, и сквозь случайно образовавшіеся въ шевелящейся толпѣ просвѣты разсматривала служившихъ священниковъ, дьякона, ярко освѣщенный иконостасъ, нарисованныхъ на стѣнахъ старенькихъ святыхъ съ книгами и крестами въ рукахъ.
Рядомъ съ ними. стоялъ высокій, статный старикъ, Петро Лазаревичъ, тоже остановившійся у сватовъ и вмѣстѣ пришедшій въ церковь. Бабушка говорила, что онъ недавно вернулся съ Аѳона и изъ Іерусалима, куда ходилъ по обѣщанію...
-- Тебѣ, мамушка моя, не видно ничего,-- сказалъ Петро Лазаревичъ, замѣтивъ, что Сашурка тянется на цыпочкахъ, чтобы разсмотрѣть вышедшихъ на середину церкви священниковъ:-- поди, я тебя подержу.
Сашурка поглядѣла на мать, спрашивая совѣта.
-- Поди... что-жъ,-- сказала мать.
Петро Лазаревичъ поднялъ Сашурку вверхъ и посадилъ ее на широкое плечо, подставивъ подъ ноги для упора согнутую въ локтѣ руку. Стало удобно, какъ на стулѣ...
-- Ну, вотъ...-- сказалъ онъ:-- теперь видно?
-- Все, какъ есть видно!-- прошептала Сашурка и обняла старика за шею, чтобы удобнѣе было поворачиваться.
-- Вотъ, гляди,-- сталъ разсказывать ей потихоньку старикъ:-- это вотъ сѣденькій такой... съ желтымъ крестомъ... въ шапкѣ... это благочинный... Вотъ это -- здѣшніе батюшки...
-- А вонъ нашъ отецъ Романъ!-- угадала Сашурка.
-- Который?
-- А вонъ съ краю... что въ зеленой ризѣ...
-- А-а... Молодой еще,-- сказалъ старикъ и прибавилъ:-- ну, теперя ты крестись и за себе и за мене сразу...
Сашурка усмѣхнулась... Ей такъ понравился этотъ простой, веселый старикъ, ничуть не строгій...
-- А въ Ерусалимъ ходилъ,-- подумала она, но не докончила своей мысли и стала смотрѣть на батюшекъ и на шевелящіяся, будто насыпанныя, какъ казалось ей сверху, головы...
VI.
Небо заволокло тучками, и только съ одной стороны робко жались нѣсколько звѣздочекъ, какъ будто смущались, что показались однѣ.
Сашурка, укутанная материнской шубой и полостью, лежала въ тарантасѣ и слушала, какъ жевали привязанныя у оглоблей лошади, и разговаривали потихоньку у сосѣднихъ телѣгъ невидные въ темнотѣ люди.
-- Дакъ што жъ! Дай Богъ!..-- отозвались нѣсколько голосовъ:-- Завтра на ярманкѣ не такъ пыльно будетъ...
-- Міру-то понаѣхало... страсть!
-- Да-а... міру...
Сашуркѣ не хотѣлось спать, и она соскочила съ тарантаса и пошла къ кухнѣ. Тамъ еще горѣлъ огонь, и хозяйка съ нѣкоторыми изъ пріѣзжихъ женщинъ мыла посуду и готовила что-то на завтра... На заваленкѣ у кухни сидѣла и тихо разговаривала кучка народу...
Сашурка по голосу узнала отца и остановилась.
-- Ты чего, мамушка моя?-- спросила бабка и за руку подтащила ее къ себѣ.
-- Пить хочется,-- сказала Сашурка, чтобы чѣмъ-нибудь объяснить свой приходъ.
-- Тамъ въ кухнѣ... въ обливномъ горшкѣ за дверью... напейся,-- сказала сидѣвшая рядомъ съ бабкой мать и, обращаясь къ кому-то въ темноту проговорила другимъ пѣвучимъ тономъ, полнымъ глубокаго интереса:-- Ну-у, Петро Лазаревичъ!.. такъ поѣхали вы пб морю...
-- Да-а,-- раздѣльно и задумчиво заговорилъ Петро Лазаревичъ -- Сашурка по голосу узнала давешняго веселаго и простого старика:-- Да-а... Отговѣлись мы въ первую недѣлю на Аѳонѣ... въ монастырѣ... ина второй, -- какъ сейчасъ помню -- въ среду поплыли въ Константинополь, а оттоля въ Яффу... И почала насъ бить погодушка!..
Сашурка пробралась къ матери, остановилась у ея колѣнъ и стала слушать.
-- Иди, попей! чево жъ ты?-- шепнула ей мать.
-- Посля,-- такъ же шепотомъ отвѣтила Сашурка и махнула на мать рукой, чтобы не мѣшала.
-- И-и-и, родимые мои,-- продолжалъ старикъ:-- бывалъ я на своемъ вѣку во всякихъ мѣстахъ, всего видалъ, на Кавказѣ службу служилъ -- а такого страху не видывалъ... Пароходъ-то... то какъ на гору ползетъ-ползетъ, то съ горы перевалится, да-бу-ухъ внизъ...
-- И-и, болѣзная!.. Говорю,-- не приведи Богъ!.. Поглядѣлъ я тогда на этихъ моряковъ... Богъ имъ судья, какъ они на этакую страсть идутъ?.. Привычка али бы што?
-- Привычка, извѣстно,-- сказалъ кто-то изъ казаковъ:-- Это вотъ, къ примѣру скажемъ, какъ на службѣ: иной лихо ѣздитъ, а солдата посади въ первой на строевого коня...
-- Ну, приравнялъ!-- перебилъ его другой:-- то конь, а то...
-- А то што жа?!.
-- Ш-ш-ш!.. Будя вамъ!.. Молчите, дайте человѣку говорить!-- зашипѣли на нихъ со всѣхъ сторонъ.
-- Да-а... Вѣтеръ рветъ, съ ногъ валитъ... водой хлещетъ черезъ... А пароходъ-то вышиною, вотъ какъ бы два дома Омельченковыхъ одинъ на одинъ поставить... Да и то, гляди, какъ бы не выше...
Сашурка вся превратилась въ слухъ. Она не могла представить себѣ ясно моря, но въ голосѣ старика былъ какой-то отзвукъ пережитаго страха, который заражалъ и дѣлалъ яркими и понятными описываемыя имъ картины...
Старикъ сидѣлъ рядомъ съ матерью, и Сашурка незамѣтно перебралась черезъ ея колѣни и оперлась локтями на ногу старика, чтобы лучше было слушать... Петро Лазаревичъ улыбнулся и обнялъ ее за плечи рукою.
-- Да-а,-- продолжалъ онъ:-- Ужъ и не знаю, чьими молитвами сохранилъ Господь, привелъ доѣхать... Доплыли мы такимъ манеромъ до Яффы. А тамъ пароходы къ берегу, какъ у насъ, не пристаютъ -- мелко, а надо далече плыть на каюкахъ. А она бьетъ, матушка, погода-то, пуще, кажись!.. подплыли тутъ арабы на каюкахъ... Черные такіе... галдятъ что-то не по нашему... не разобрать... Швыряетъ ихъ волной, какъ щепки... И стали кидать насъ, какъ барановъ, сверху въ каюки!.. Плачу тутъ было...
Старикъ остановился и усмѣхнулся какому-то воспоминанію.
-- Стали тутъ капитану говорить, Христа ради проситься, а онъ смѣется: Чего вы?-- говоритъ: что я васъ губить штоль собираюсь? Это всегда такъ!.. Засвѣжѣло, говоритъ, немного, правда... Только и дѣловъ по ихнему...