Арабажин Константин Иванович
Любовь и брак в современной литературе

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

К. И. АРАБАЖИНЪ.

ПУБЛИЧНЫЯ ЛЕКЦІИ О РУССКИХЪ ПИСАТЕЛЯХЪ.

(Народный Университетъ)

Книга первая.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ
КНИГОИЗДАТЕЛЬСТВО "ЯСНАЯ ПОЛЯНА".
1909.

   

Любовь и бракъ въ современной литературѣ.

   Любовь и семья -- міровой мотивъ поэзіи. Это узловой пунктъ, отъ котораго расходятся и къ которому ведутъ многочисленныя нити жизни.
   Любовь стара какъ жизнь, ибо любовь и есть жизнь, и нѣтъ жизни, гдѣ нѣтъ любви. Любовь божественна -- таково мнѣніе философовъ, поэтовъ, законодателей и жрецовъ. {Есть радъ особыхъ причинъ, о которыхъ мы будемъ говорить ниже, и по которымъ вопросы о любви выплыли на поверхность и особенная сила въ послѣдніе четыре года и получили явно порнографическую окраску.}
   Физіологическія, психологическія, соціальныя и экономическія связи и побужденія группируются около того центра, который принято называть терминомъ семья. И эти разнообразныя нити и связи, группируясь и соединяясь въ самыхъ разнообразныхъ комбинаціяхъ и отношеніяхъ, даютъ и семьѣ и семейнымъ отношеніямъ причудливо-разнообразныя формы въ зависимости отъ эпохи, общества, историческаго момента, хозяйственныхъ формъ быта, вліянія традицій, религіозныхъ воззрѣній, привычекъ и многоразличныхъ побужденій.
   Трудно подслушать указанія и велѣнія природы въ вопросахъ любви и брачныхъ отношеній. Міръ животныхъ, птицъ, насѣкомыхъ даетъ самыя разнообразныя и противорѣчивыя формы отношеній двухъ половъ. {Форель А. Половой вопросъ. Перев. М. А. Энгельгарта подъ ред. В. А. Поссе. Спб. 1907 г.}
   У пчелъ одна матка и множество трутней; у нѣкоторыхъ породъ муравьевъ самки крылаты и обнаруживаютъ иниціативу въ любви. Наблюдаются примѣры прочной привязанности на всю жизнь у нѣкоторыхъ породъ птицъ и животныхъ. Супружеской вѣрностью отличаются попугаи и обезьяны -- являясь представителями моногаміи въ мірѣ животныхъ; какъ извѣстно, у нихъ смерть самца или самки часто ведетъ за собою смерть и другого супруга; но рядомъ съ ними -- иной строй отношеній въ средѣ лошадей, куръ, собакъ и многихъ другихъ животныхъ и птицъ.
   Міръ животныхъ и насѣкомыхъ даетъ самыя разнообразныя формы половой жизни и, очевидно, тоже не можетъ дать человѣку опредѣленныхъ указаній и аналогій.
   Наблюдается супружеская вѣрность у нѣкоторыхъ породъ человѣкоподобныхъ обезьянъ. Это даетъ основанія Вестермарку построить свою теорію о заимствованіи человѣкомъ брачныхъ формъ жизни, именно моногаміи -- отъ обезьянъ.
   Но если мы обратимся къ другимъ изслѣдователямъ первоначальныхъ формъ брака, какъ, напримѣръ, Морганъ, Ковалевскій, Леббокъ, то ихъ изслѣдованія съ большей убѣдительностью устанавливаютъ иныя формы эволюцій брака: сначала промисквитетъ, затѣмъ матріархатъ, отголоски котораго мы находимъ и въ русскихъ былинахъ и затѣмъ ужъ патріархатъ, разцвѣтшій послѣ того какъ окончательно восторжествовалъ принципъ собственности.
   Если отъ исторіи брака мы перейдемъ къ этнографіи и современному быту, то окажется, что у разныхъ народовъ не только въ разныя эпохи, но и одновременно существуютъ самыя разнообразныя формы брака.
   У европейцевъ наблюдается больше почтенія къ моногаміи, но возможно и двоеженство. Такъ, напр., послѣ Вестфальскаго мира разрѣшались браки съ двумя женами въ цѣляхъ увеличенія населенія, сильно порѣдѣвшаго во время войнъ. Лютеръ разрѣшилъ Ландграфу Гессенскому взять вторую жену, причемъ первая жена дала на это согласіе съ однимъ только непремѣннымъ условіемъ, что-бы мужъ любилъ ее по прежнему и даже больше.
   У турокъ, какъ извѣстно, разрѣшается многоженство,-- такъ-же, какъ и у мормоновъ. Въ Тибетѣ царитъ поліандрія (многомужество). Правду говоря, царящее особенно въ Великороссіи снохачество является замаскированной поліандріей; а супружескія отношенія въ современномъ культурномъ обществѣ, особенно во Франціи, носятъ характеръ замаскированнаго внѣшнимъ приличіемъ и многомужества, и многоженства.
   Если обратимся къ предсказаніямъ ученыхъ относительно будущаго брака, то здѣсь мы встрѣтимъ тоже большую разноголосицу. Спенсеръ предполагаетъ, что будущность принадлежитъ моногаміи; Леббокъ -- полигаміи. Форель предполагаетъ, что конечная форма будетъ полигамія, но ей должны предшествовать временные, или какъ онъ выражается, пробные браки. Подъ таковыми онъ разумѣетъ браки, заключаемые съ условіемъ, что супруги могутъ развестись, если окажется, что они не подходятъ другъ другу и семейнаго счастья дать другъ другу не могутъ. Такимъ путемъ Форель стоитъ за регулировку брака путемъ развода. Онъ указываетъ на цѣлый рядъ обычаевъ у. многихъ современныхъ народовъ, какъ бы предрѣшающихъ именно такое отношеніе къ браку. Такъ, напр., у мандрасовъ разрѣшается до 50 разъ мѣнять жену. У персовъ можно жениться на самый короткій и на самый длинный срокъ, отъ 1 дня до 99 лѣтъ. Тоже у японцевъ. Въ Египтѣ возможенъ бракъ на 1 мѣсяцъ. Такой-же временный (пробный) бракъ существуетъ въ Абиссиніи. Легкій разводъ даютъ Евреи. Въ Китаѣ достаточнымъ поводомъ для развода считается даже "болтливость" женщины.
   Современный походъ въ защиту легкаго развода та-же замаскированная идея временнаго или пробнаго" брака.
   Невозможно придти къ опредѣленному рѣшенію и по во -- 139 просу о возрастѣ вступленія въ бракъ. Такъ, напримѣръ, очень цѣнно заявленіе медицинскаго факультета Христіанійскаго университета относительно возможности полнаго воздержанія до зрѣлаго возраста.
   Кромѣ брака, народы знаютъ много разнообразныхъ формъ внѣбрачной жизни: таковы нѣкоторые религіозные обычаи древняго Вавилона, таковы извращенныя формы отношеній, проституція съ ея соціальными причинами и нимфоманіей.
   Въ послѣднее время много писалось о паталогическихъ явленіяхъ въ половой жизни. Причемъ отмѣчается серьезная перемѣна во взглядахъ законодателей. Прежнія кары за неестественныя отношенія между взрослыми людьми отмѣнены и сохраняютъ силу только преступленія противъ малолѣтнихъ.
   Много шума вызвала въ послѣднее время книга Вейнингера, ставящая своей задачей,-- до извѣстной степени,-- объясненіе, если не оправданіе гомосексуализма. {Отто Вейнингеръ. Полъ и характеръ. 2-ое изд. вышло въ 1909 г. книгоизд. "Посѣвъ".}
   Эта странная и нѣсколько истерическая книга, написанная не безъ темперамента и увлеченія молодымъ писателемъ, покончившимъ жизнь самоубійствомъ на двадцать третьемъ году жизни, имѣла большой и шумный успѣхъ, вызвала массу споровъ и обошла страницы буквально всѣхъ періодическихъ изданій.
   Трудно сказать, въ какой мѣрѣ такой успѣхъ объясняется ловко поставленной рекламой, а въ какой -- онъ вызванъ извѣстнымъ совпаденіемъ съ преходящими интересами дня; но не подлежитъ сомнѣнію, что книга Вейнингера вошла въ литературу вопроса и не можетъ быть теперь обойдена.
   Сущность взглядовъ Вейнингера сводится къ утвержденію, что въ природѣ нѣтъ мужчины и женщины въ чистомъ видѣ. Мужчина и женщина представляютъ какъ бы двѣ субстанціи, которыя въ живыхъ индивидуумахъ всегда встрѣчаются въ смѣшанномъ видѣ, въ разныхъ доляхъ. Въ природѣ нѣтъ ни мужчины ни женщины, а только элементъ мужского и женского. Каждое живое существо есть промежуточное явленіе между двумя полярно-противоположными началами, мужскимъ и женскимъ, которыя Вейнингеръ для краткости обозначаетъ въ своей книгѣ буквами М. и Ж.
   Такимъ образомъ по Вейнингеру мужчина не есть цѣликомъ мужчина. Женщина -- не женщина. Въ каждомъ живомъ существѣ при внимательномъ ихъ изученіи можно замѣтить и элементъ М, и элементъ Ж.
   Въ мужчинѣ и женщинѣ можно найти черты и признаки другого пола. Эти признаки Вейнингеръ дѣлитъ на четыре группы: первичные (напр. дѣтородныя железы), вторичные (борода, усы, грудь), третичные и даже четверичные (напр. куреніе женщинъ или склонность къ рукодѣлію мужчины. {Очевидно, Гоголевскій вицегубернаторь, вышивающій по тюлю согласно Вейнингеру, заключаетъ въ себѣ элементы Ж.} Предчувствіе этой двуполости сказывается еще въ китайскихъ легендахъ, выражено устами Аристофана въ знаменитомъ "Пирѣ" Платона.
   Впослѣдствіи этотъ мотивъ бисексуальности, двуполости человѣка повторяется въ искусствѣ итальянскаго Ренессанса.
   Вейнингеръ, опираясь на изслѣдованія многихъ ученыхъ Сяпера Стенструпа, утверждаетъ, что каждая клѣтка организма характеризуется принадлежностью къ полу. Различіе половъ сказывается даже въ мозгу. Человѣкъ представляетъ -собою сосудъ, переполненный атомами М. и Ж.
   Отсюда всѣ капризы полового влеченія. Не каждый мужчина годенъ для каждой женщины и наоборотъ. Отсюда кажущееся "извращеніе", или кажущееся однополое влеченье. Люди, страдающіе такимъ влеченіемъ, по утвержденію Вейнингера, вполнѣ нормальные люди. По мнѣнію Вейнингера, нѣтъ такой дружбы между мужчинами, которая была бы свободна отъ сего чувства.
   Таковы воззрѣнія Вейнингера на полъ. Изъ основныхъ его положеній о полярности или противоположности двухъ началъ,-- женскаго и мужскаго вытекаетъ у Вейнингера крайне фантастическая попытка охарактеризовать каждый полъ въ отдѣльности.
   М -- это полнота человѣческой духовности, все богатство разума, фантазіи и воли. М--начало геніальное, животворящее вселенную. Это Духъ, ведущій человѣчество впередъ по пути духовнаго и нравственнаго совершенствованія.
   Ж -- низменное начало, сама чувственность, все грубое, пошлое, земное, что не имѣетъ души, не имѣетъ никакой личной цѣнности, можетъ быть интересно только, какъ проэкція мужского начала, и отраженіе мужского творчества -- фантазіи.
   Возненавидѣвъ Ж., Вейнингеръ приписываетъ ему все худое.
   Женщина лишена геніальности, она не имѣетъ стремленія къ безсмертію, не имѣетъ интереса къ наукѣ; отличается алогичностью, аморальностью, лживостью. Не думайте, что она мягка и добра: она легко ухаживаетъ за больными, потому что равнодушна къ страданію. Женщина безстыдна, легковѣсна: у нея нѣтъ собственнаго я. Абсолютная женщина не имѣетъ души. У женщины нѣтъ ни глубины, ни благородства, ни высокихъ побужденій. Женщина ближе къ природѣ, чѣмъ мужчина... Поэтому онѣ менѣе удалены и отъ животныхъ (миѳъ о Ледѣ -- примѣръ и подтвержденіе этой мысли!).
   Красива ли женщина? спрашиваетъ Вейнингеръ, и вмѣстѣ съ Шопенгауэромъ отвѣчетъ:-- низкорослая, узкоплечая, широкобедрая, коротконогая,-- женщина сама по себѣ не красива: ея красота есть любовь мужчины. Но во всякой любви мужчина любитъ только самого себя.
   Чистый мужчина есть подобіе Бога, чего-то абсолютнаго. Женщина, даже заключаящаяся въ мужчинѣ, есть символъ ни чего. Женщина есть вина мужчины. Въ половомъ актѣ глубочайшее униженіе для женщины. Половой актъ безнравствененъ, какъ наслажденье низшей жизни. Женщина должна быть спасена абсолютнымъ цѣломудріемъ мужчины.
   Разумъ вовсе не заинтересованъ въ томъ, что бы человѣчество существовало вѣчно...
   Хула на женщину у Вейнингера превосходитъ все, что до него когда-либо было написано самыми злостными и закоренѣлыми мизогинами (женоненавистниками). Но какими-же научными методами устанавливаетъ Вейнингеръ свою удивительную характеристику половъ?
   Онъ самъ признаетъ, что ни М. ни Ж. въ чистомъ видѣ, въ природѣ не встрѣчаются. Всякое живое существо отъ рожденья заключаетъ въ себѣ атомы и одного и другого пола. Эти "смѣшанные" жено-мужчины дѣйствуютъ всегда въ своей физической и духовной нераздѣльности. Какимъ-же путемъ удалось выяснить Вейнингеру, что одни свойства человѣка составляютъ принадлежность мужскихъ атомовъ, а другія -- принадлежность женскаго начала?
   Придумать такой опытъ, при которомъ и начало Ж. и начало М. проявлялись бы совершенно раздѣльно -- невозможно. Очевидно, что вся гипотеза Вейнингера -- фантасмагорія, плодъ больного и озлобленнаго ума.
   Нужно только удивляться, какъ подобный "научный" бредъ могъ привлечь вниманіе такой массы лицъ. По истинѣ въ этомъ какое то знаменіе времени.
   Для насъ теорія Вейнингера не представляетъ никакой ни научной, ни общественной цѣнности.
   Пожалуй, характеренъ только окончательный выводъ, къ. которому пришелъ Вейнингеръ -- о полномъ половомъ воздержаніи.
   

II.

   Предыдущее служитъ намъ убѣдительнымъ доказательствомъ, что въ вопросѣ о любви и бракѣ природа, первобытная культура и этнографія не даютъ никакихъ опредѣленныхъ указаній для разрѣшенія сложной задачи "проблемы пола".
   Если мы обратимся къ художественной литературѣ, то должны будемъ убѣдиться, что міровая литература даетъ намъ безконечное разнообразіе образовъ самаго противоположнаго характера, изображаетъ любовь съ самыхъ разнообразныхъ точекъ зрѣнія, вскрываетъ и ея трагизмъ и комическую сторону, и высокое и пошлое.
   Любовь -- центральный пунктъ міровой поэзіи. Нѣтъ силъ, охватить въ нѣсколькихъ страницахъ могучее обиліе художественныхъ произведеній, посвященныхъ любви, дать сколько нибудь правильное представленіе о пониманіи человѣкомъ этого чувства въ его психологическихъ и религіозно-философскихъ основахъ.
   "Пѣсня пѣсней" воспѣваетъ чувственную любовь и сладострастіе. Древне греческая поэзія рисуетъ намъ образъ вѣрныхъ супругъ Пенелопы, Андромахи и легкомысленной Елены и коварной Клитемнестры.
   Въ дальнѣйшемъ своемъ развитіи греческая литература остановилась и на проблемѣ полной дѣвственности. Ничто не ново подъ луной. Идеи Л. Н. Толстого нашли себѣ выраженіе въ удивительномъ произведеніи "Ипполитъ"-- лучшемъ изъ всего, что когда либо написано было греческимъ геніемъ (наряду съ Прометеемъ и Антигоной).
   Эта драма такъ интересна, и какъ все классическое такъ мало современной публикѣ извѣстна, что на ней слѣдуетъ остановиться.
   Эврипидъ изображаетъ два полюса любви, два ея начала: чувственное въ лицѣ страстной Афродиты и цѣломудренное въ лицѣ Артемиды и ея идеальнаго поклонника Ипполита.
   Ипполитъ "сердцемъ чистъ и цѣломудренъ"; Киприду можетъ чтить онъ только издалека; Афродиту онъ считаетъ злѣйшей изъ богинь, а самъ "любви чуждается и женщинъ презираетъ".
   Въ задуманномъ, такимъ образомъ, столкновеніи двухъ богинь, Эврипидъ развертываетъ передъ нами во всей сложности недоумѣній великую проблему дѣвства, неоднократно выдвигаемую лучшими умами человѣчества, до сихъ поръ не разрѣшенную и съ новой силой и глубиной поставленную передъ нами въ произведеніяхъ могучаго русскаго ума, нашей гордости -- Л. Н. Толстого.
   Брачная жизнь не удовлетворяетъ Эврипида. Устами Ипполита онъ называетъ жену, которую мы беремъ себѣ въ домъ, "язвой". Она разоритъ весь домъ нарядами. Если она знатна и богата, то мужъ долженъ молча терпѣть, какъ рабъ, "строптивый нравъ жены"; а съ кроткой и нищей, онъ обреченъ всю жизнь въ несчастьяхъ блаженнымъ притворяться. И лишь тотъ всѣхъ лучше -- у кого "неумная жена"...
   Осудивъ женъ вмѣстѣ съ Эврипидомъ, Ипполитъ высказываетъ сожалѣніе о томъ, что Зевсъ произвелъ на свѣтъ "женщинъ губительное племя".
   
   "О, еслибъ ты устроилъ такъ,
   Чтобъ смертные рождались не отъ женщинъ,
   Чтобъ люди въ даръ тебѣ желѣзо, мѣдь,
   Иль золото во храмы приносили,
   А ты дѣтей давалъ-бы всѣмъ по мѣрѣ
   Того, что въ жертву каждый принесетъ;
   И жили-бы въ домахъ свободныхъ люди,
   Не зная женъ"...
   
   Самъ Ипполитъ чтитъ боговъ и любитъ только такихъ друзей, "которые боятся даже словомъ сердечную нарушить чистоту". Онъ "сохранилъ до нынѣ чистымъ тѣло отъ женскихъ ласкъ и только иногда слыхалъ о нихъ и видѣлъ на картинахъ. Но не любилъ ни слушать ни смотрѣть, имѣя душу дѣвственную".
   Образъ идеальной чистоты почти непонятный для насъ, но полный обаянія, и рѣдкой душевной свѣжести. Это очень сложный типъ мечтателя, далекаго отъ. всѣхъ соблазновъ міра. Онъ не хочетъ власти, которая лишь "развративъ сердца людей, становится желанной". Миръ сердечный и трудъ святой ему милѣе власти. Въ общественныхъ дѣлахъ онъ готовъ оставаться на второмъ планѣ, весь уходя въ міръ искусства, въ область поэтическихъ вымысловъ. Онъ хочетъ первенствовать.
   
   "На эллинскихъ свободныхъ состязаньяхъ".
   
   Съ первыхъ-же словъ Ипполита, по вѣрному замѣчанію знатока греческой трагедіи И. О. Анненскаго, вы видите, что передъ вами не жизнерадостный атлетъ, не страстный охотникъ, и не мальчикъ, влекомый голосомъ Артемиды. Сквозь обличье наивной непосредственности вы различаете адепта, если не создателя новой вѣры. Лугъ, на которомъ онъ рветъ цвѣты, не только заповѣдный лугъ храма, это -- священный лугъ мистовъ: даже изъ нимфъ ни одна не смѣетъ литься своей серебристой волной между его травъ; одна стыдливость поитъ его цвѣты, и только тѣ, у кого цѣломудріе лежитъ въ самой природѣ, кого еще не коснулись страсти, кому не надо прикрывать внѣшнимъ приличіемъ потемненной страстью души, можетъ рвать на этомъ лугу его священные цвѣты".
   Въ довершеніе характеристики Ипполита остается только прибавить, что онъ вегетарьянецъ, такъ какъ довольствуется "растительной безкровной пищей", а его любовь къ Артемидѣ носитъ всѣ черты платоническаго обожанія. Онъ говоритъ: "Межъ смертными одинъ я удостоенъ Съ богинею бесѣдовать, какъ другъ, Ея лица не видя, слышать голосъ.
   
   О, если-бы у ногъ твоихъ любя
   Окончить могъ я жизнь мою, какъ началъ!
   
   Лелѣя въ душѣ высокіе нравственные идеалы, Ипполитъ съ юношескою страстностью и даже жестокостью относится къ такимъ человѣческимъ страстямъ, которыя кажутся ему непонятными и постыдными.
   Поэтому къ Федрѣ онъ питаетъ презрѣніе и ея постыдную страсть онъ бичуетъ неумолимо и жестоко.
   Федра, воплощеніе женскаго начала, раба плотскаго инстинкта, глубоко залегшаго въ природѣ человѣческой, властнаго и неумолимаго въ своихъ требованіяхъ.
   Федра чувствуетъ на себѣ его власть, стыдится своихъ чувственныхъ порывовъ, но не можетъ съ ними справиться. Женская природа повелительно заговорила въ ней и влечетъ ее къ преступленію. По натурѣ стыдливая и разсудительная, Федра испытываетъ всѣ средства, чтобы обуздать свою любовь, но Киприда сильна, она уже погубила такою-же страстью мать Федры -- Пасифаю и сестру Аріадну. Въ любовной страсти Федры что то роковое, стихійное...
   Отверженная и глубоко оскорбленная Ипполитомъ, Федра, чувствуетъ потребность умереть,-- отъ стыда и горя. Но она должна отомстить, она не можетъ умереть оклеветанной, опозоривъ не только себя, но о своихъ дѣтей. Она нанесетъ Ипполиту ударъ, равный по силѣ тому, который получила отъ-жестокаго праведника въ отвѣтъ на свое признаніе. Она погубитъ своимъ посмертнымъ заявленіемъ, которому придастъ всю силу достовѣрности великое свидѣтельствованіе -- смерть Федры... Ипполитъ будетъ отомщенъ; ея честь и честь ея дѣтей, ихъ будущее -- спасены..
   Психологія Федры начертана въ немногихъ словахъ; она, представлена такъ сказать, въ очень сгущенныхъ краскахъ и только очень внимательный анализъ ея немногочисленныхъ рѣчей раскрываетъ передъ нами всѣ глубины ея измученной страстью души.
   Но на психологіи Федры и Ипполита далеко не исчерпывается весь интересъ въ трагедіи Эврипида. Федра и Ипполитъ -- герои, люди незаурядные. Но жизнь ихъ проходитъ на фонѣ обыкновенной сѣренькой толпы, а ея обычной морально, ея сѣренькими привычками, сѣренькими мыслями. Хоръ -- воплощеніе этой сѣрой будничной жизни. Женщины, составляющія этотъ хоръ и окружающія Федру, думаютъ и говорятъ такъ, какъ всегда думали и говорили обыденные люди,-- не только въ древней Греціи, но и въ наше время. Во главѣ ихъ стоитъ кормилица Федры, живое лицо, хотя ея устами подъ часъ говоритъ и самъ Эврипидъ. Кормилица сторонница простого взгляда на вещи; она за адюльтеръ,-- за пользованіе жизнью.
   
   "...Если есть что-то выше, чѣмъ жизнь,
   Отъ людей оно скрыто навѣки,
   И мы любимъ нашъ міръ, потому, что нельзя
   Намъ постигнуть загробнаго міра,
   Лишь баюкаютъ лживыя сказки о немъ,
   Но душѣ не даютъ утоленья!"
   
   Любовь -- "сладчайшая изъ радостей земныхъ и самое великое страданье", но нужно, по мнѣнію кормилицы, спокойно" и въ мѣру любить, не безпредѣльно, не всею душею".
   Добившись искусною рѣчью признанія Федры, кормилица испугана, но быстро овладѣваетъ собой и краснорѣчиво убѣждаетъ Федру отдаться любви. И боги, вѣдь, увлекались, а они живутъ на небѣ. "Многіе мужья измѣну видятъ невѣрныхъ женъ, а все-таки молчатъ". Вся задача лишь въ томъ, чтобы умѣть скрыть порокъ. Никто не ходитъ правымъ путемъ: "и кровли на домахъ не дѣлаютъ прямыми по" отвѣсу".
   Мудрыя житейскія соображенія!-- Кажется, что они высказаны вчера, или даже сегодня. И когда въ своей поспѣшности кормилица наталкивается на неожиданную неудачу, встрѣтивъ въ Ипполитѣ сопротивленіе ея планамъ,-- а Федра укоряетъ ее за то, что она такъ спѣшила содѣйствовать безчестному дѣлу;-- у кормилицы уже готовъ отвѣтъ, подсказанный житейскою-же мудростью:
   
   "Теперь я виновата,
   Но, если-бы мой замыселъ удался,
   Разумною меня сочли бы всѣ,
   Затѣмъ, что умъ успѣхомъ люди мѣрятъ".
   
   Финалъ трагедіи не менѣе трогателенъ и интересенъ, чѣмъ и ея подробности. Ипполитъ умираетъ, но въ предсмертныхъ мукахъ передъ нимъ носится образъ любимой богини. Отъ ея благоуханныхъ устъ несутся примиряющія состраданіемъ слова любви и участья.
   
   "О, милый мой, для мукъ ты былъ рожденъ,
   И жить съ людьми не могъ, затѣмъ, что слишкомъ
   Была для нихъ душа твоя чиста".
   
   Клевета разъяснилась, и Ипполитъ умираетъ, противъ всѣхъ виновныхъ и болѣе всего жалѣя о несчастномъ отцѣ, обрекшемъ его на смерть.
   
   "Тебя сильнѣй, чѣмъ самого себя
   За все, за все, родимый мой, жалѣю".
   
   Говоритъ онъ Тезею, обреченному на горькія муки тоски, раскаянья, сожалѣнія...
   Трагедія кончена. Сложныя настроенія вѣютъ въ воздухѣ. И скорбь, и примиреніе, и тихая грусть, и предчувствіе какихъ-то новыхъ горизонтовъ, новой жизни, чуждой низменныхъ страстей, обвѣянной иными, высшими радостями и скорбями... Таково могучее, полное обаянія впечатлѣніе отъ трагедій Эврипида.
   Изъ краткаго изложенія ея содержанія уже видно, какъ содержательна, глубока пьеса Эврипида, какъ современна она.
   Двухъ съ половиной тысячъ лѣтъ какъ-бы не бывало. Мощный геній поэта провидѣлъ то, что вѣчно будетъ интересовать человѣка, и создалъ безсмертное произведеніе.
   

III.

   Въ средніе вѣка подъ вліяніемъ новыхъ идей христіанства любовь и женщина освящены ореоломъ страданія. Любимая женщина -- мадонна. Ей создается особенный культъ до гроба (Данте). Рыцарская любовь полна идеализаціи женщины. Любимой и обожаемой женщиной не можетъ быть собственная супруга: супружескія отношенія не имѣютъ ничего общаго съ любовью къ дамѣ сердца.
   Вѣкъ возрожденія вноситъ своеобразныя поправки въ идеалъ женщины и любви. Это было время сліянія языческихъ идеаловъ съ христіанскими. Отсюда и любовь получаетъ двойственный характеръ: она одновременно и божественная и земная; она манитъ душу въ иной міръ, а тѣло влечетъ къ страннымъ объятьямъ.
   Одновременно вырастаетъ идеалъ вѣчной любви, поражающей человѣка, какъ молнія любви, единственной, загорающейся разъ въ жизни и навсегда.
   Такова любовь Ромео и Джульеты.
   Такую любовь воспѣваютъ поэты въ стихахъ и прозѣ въ теченіе двухъ вѣковъ, пока не пришелъ 19-й вѣкъ со своимъ холоднымъ анализомъ, со своими сомнѣніями и скептицизмомъ и точными выводами естествознанія. Мистическая и поэтическая сторона любви была забыта. Она уступила мѣсто точнымъ научнымъ наблюденіямъ. Страшный ударъ нанесенъ былъ идеализаціи любви теоріей Дарвина о половомъ подборѣ, согласно которой инстинктъ пола толкаетъ человѣка на поиски своего полового соотвѣтствія въ цѣляхъ продолженія рода и улучшенія породы. Принципъ подбора устраняетъ идею вѣчности любви, ея единственности и молніеносности, а создаетъ право исканія и перемѣны. Пессимистическая философія идетъ на встрѣчу этой дарвиновской теоріи. Шопенгауэръ пишетъ свою метафизику любви. Вслѣдъ за нимъ идутъ Гартманъ, Ренанъ и другіе философы.
   Въ поддержку имъ выступаетъ и міровая лирика съ Байрономъ во главѣ. Она ставитъ на очередь сомнѣнія въ вѣчности любви и несетъ разочарованія въ этомъ чувствѣ. Она вся проникнута Лермонтовскимъ недоумѣніемъ:
   
   Любить? но кого?
   На время не стоитъ труда,
   А вѣчно любить невозможно.
   
   Вся натуралистическая литература, начиная отъ madame Бовари и кончая Крейцеровой Сонатой -- это сплошное обличеніе любви: ея лживости, мимолетности, случайности, грубости.
   Разочарованіе въ бракѣ приводитъ къ анализу брака и критикѣ его нерасторжимости. Любовь свободна -- вотъ лозунгъ, данный Жоржъ-Зандъ и повторяемый всѣми романистами запада. Начинается походъ противъ брака во имя права любви и развода.
   Лучшій писатель конца XIX вѣка, такой могучій умъ, какъ Генрихъ Ибсенъ, примыкаетъ къ этому движенію противъ брака и даетъ намъ безпощадную характеристику призрачности этого института въ драмѣ "Призраки." Здѣсь передъ нами вырастаетъ до размѣровъ истиннаго бѣдствія, до трагизма ужасная картина семейнаго лицемѣрія со всѣми его послѣдствіями: неизлѣчимыми болѣзнями, условностью, общимъ страданіемъ и вырожденіемъ человѣка.
   Въ противуположность окаменѣвшимъ формамъ законнаго брака, который легко совмѣщается со всѣми ужасами разврата, Ибсенъ выставляетъ идею свободной любви, о которой говоритъ несчастный сынъ Фру Альвингъ и о которой толкуютъ и книги, читаемыя почтенною Фру Альвингъ на старости лѣтъ и такъ возмущающія пастора.
   Старый семейный укладъ признанъ вредной иллюзіей,-- больше,-- недопустимымъ съ точки зрѣнія правъ личности рабствомъ.
   Пусть стихійная любовь дѣйствуетъ въ интересахъ продолженія рода. Никто не можетъ быть чьимъ нибудь; никто не можетъ принадлежать никому ни по враждѣ, ни по любви. Намъ цѣли природы чужды. У человѣка есть свои индивидуальныя цѣли -- освобожденія. Выше этой цѣли нѣтъ ничего.
   Нора не хочетъ уже быть только куклой въ буржуазной семьѣ, не хочетъ быть даже матерью. Ее не связываютъ даже материнскія обязанности: есть только одно могучее чувство, чувство любви къ самому себѣ, жажда быть самимъ собой, сохранить и развить свою индивидуальность.
   Когда мужъ Норы указываетъ ей на мирно спящихъ въ кроваткѣ дѣтей и призываетъ ее къ исполненію своихъ материнскихъ обязанностей,-- Нора отвѣчаетъ, что выше всякихъ другихъ обязанностей -- обязанность къ самому себѣ и уходитъ изъ дому, что-бы подумать о самой себѣ, о своемъ умственномъ развитіи, о своей душѣ, о пробудившихся стремленіяхъ къ свободѣ и духовной независимости.
   Проснулась въ женщинѣ личность; рвется на просторъ, и тѣсно ей въ прежней, хотя бы и золотой клѣткѣ.
   Въ драмѣ "женщина съ моря" Ибсенъ возвращается къ идеѣ свободы любви, какъ стихійному влеченію, какъ потребности Духа Святого, какъ великому огню, котораго не загасить холоднымъ разсчетомъ будней. Эллида жила у бурнаго океана; тамъ встрѣтила она Скитальца, который разсказывалъ ей о морскихъ буряхъ, о крикѣ чаекъ въ ненастные дни, о полной тяжелыхъ подвиговъ жизни моряка. И Эллида полюбила Скитальца. Они обручились, связали свои кольца и далеко забросили въ пучину морскую. Но вотъ Скиталецъ уѣхалъ и исчезъ безслѣдно. Эллида, потерявъ родителей, осталась безъ средствъ. Слѣдуя голосу разсудка, выходитъ замужъ безъ любви,-- за "хорошаго" человѣка. Но тяжко жить ей съ Врангелемъ въ уютной квартиркѣ на берегу маленькаго фіорда, и старыя воспоминанія о безбрежномъ морѣ и сильной страсти туманятъ ея воображеніе, волнуютъ и влекутъ изъ семьи.
   Въ послѣднюю минуту Эллида, получивъ полную свободу отъ мужа поступать, какъ захочетъ, отказывается итти за -Скитальцемъ и остается съ нелюбимымъ мужемъ, что бы всецѣло отдаться заботамъ о его взрослыхъ дѣтяхъ отъ перваго брака.
   Въ этой нерѣшимости Эллиды -- ея смерть, ея наказаніе за высшее преступленіе, которое не знаетъ прощенія,-- единственное преступленіе, котораго ничѣмъ нельзя искупить.
   Нѣтъ выше грѣха, какъ грѣхъ противъ Духа Святого.
   Эллида убила въ себѣ свою душу. Она вышла замужъ не любя, и она навсегда утратила свою свободу; священный огонь личности угасъ навсегда. Эллида напоминаетъ теперь насѣдку, которую выпустили съ насѣста на свободу, но она ужъ не въ силахъ ею пользоваться, слишкомъ ожирѣла и отяжелѣла.
   Похлопавъ крыльями, она возвратится на прежнее мѣсто.
   Нельзя безнаказанпо убивать въ себѣ душу живу, подавить въ себѣ великія влеченія свободнаго чувства.
   Но рядомъ съ этою проповѣдью свободы любви, въ которой Ибсенъ примыкаетъ къ Жоржъ-Зандъ и ея послѣдователямъ, у великаго норвежскаго писателя возникаетъ и болѣе смѣлая мысль -- свобода отъ любви, мысль оригинальная, самобытная и характерная для конца XIX вѣка.
   Въ "Комедій любви" Ибсенъ возвѣщаетъ, что любовь умерла въ наши дни, или во всякомъ случаѣ настолько невѣчна, что несетъ только одни разочарованія въ супружеской жизни.
   Фалькъ не хочетъ этой любви съ ея мѣщанствомъ, прозаическими заботами о кускѣ хлѣба и дѣтяхъ. Самая романтическая любовь оканчивается мѣщанскими сѣрыми буднями. Примѣръ на лицо -- въ семьѣ пастора.
   И Фалькъ предлагаетъ остановить солнце любви на зенитѣ.
   Пусть оно никогда не склонится къ закату. Пусть оносвѣтитъ всю жизнь -- въ воспоминаніяхъ. Неосуществленная любовь единственно вѣчная любовь. То, чѣмъ мы не обладали, остается всегда съ нами, не блекнетъ и не тускнѣетъ въ воспоминаніяхъ. Таковъ выходъ: разстаться съ любимой дѣвушкой навсегда, раньше, чѣмъ на великое чувство опустится сѣрая пыль дѣлового дня... уйти отъ любви во имя любви, во имя немеркнущихъ идеаловъ чистаго увлеченья.
   Не нужно чувственной любви, горящей только въ пылкой крови юнаго организма. Да сіяетъ вѣчная и нетлѣнная любовь души.
   Таковъ идеализмъ юноши Ибсена въ одномъ изъ его раннихъ произведеній. Но въ предзакатной его драмѣ "Когда мы мертвые воскресаемъ" -- звучитъ уже другой мотивъ -- сожалѣнія о безслѣдно прожитой безъ любви жизни, о призракахъ идейнаго служенія искусству, о гибели живого человѣка среди холодной и мертвой глины его скульптурной мастерской..
   

IV.

   Русская литература, конечно, идетъ по слѣдамъ европейской. Уже у Пушкина находимъ мы новые мотивы свободы чувства, Правда, Татьяна "другому отдана и будетъ вѣкъ ему вѣрна", но идеализируется здѣсь не столько вѣрность старику, сколько честность и прямота души, не способной къ обману и не знающей другихъ выходовъ изъ тяжелаго положенія. Татьяна не Анна Каренина. Онѣгинъ -- не Вронскій.
   Но у того-же Пушкина выстивляется и иной принципъ свободы чувства: старикъ цыганъ не понимаетъ ревности Алеко, этого сына культуры; любовь свободна.
   
   Взгляни: подъ отдаленнымъ сводомъ
   Гуляетъ вольная луна;
   На всю природу мимоходомъ
   Равно сіянье льетъ она.
   Заглянетъ въ облако любое,
   Его такъ пышно озаритъ
   И вотъ ужъ перешла въ другое,
   И то не долго посѣтитъ.
   Кто мѣсто въ небѣ ей укажетъ,
   Промолвя: тамъ остановись --
   Кто сердцу юной дѣвы скажетъ:
   Люби одно, не измѣнись 1).
   1) Вопросу о любви въ русской лирикѣ посвящены интересныя статьи Южакова и ряда авторовъ въ сборникѣ Перцова: "Философскіе мотивы русской поэзіи".
   
   Въ русской литературѣ идея свободы чувства укрѣпилась какъ то сразу и незыблемо. Чувство же стойкой и мстительной ревности противно мягкой природѣ русской души.
   Одно изъ лучшихъ стихотвореній Некрасова "Зеленый шумъ" рисуетъ намъ въ высоко поэтической формѣ широту русской души и способность русскаго человѣка проникнуться потребностями каждаго въ счастьѣ и любви.
   
   "Люби, покуда любится
   И Богъ тебѣ судья"...
   
   Вся русская литература, начиная съ "Кто виноватъ" Герцена и "Что дѣлать" Чернышевскаго проникнута этой широкой идеей терпимости и уваженія къ чужому чувству. Выходомъ изъ тѣсныхъ рамокъ брака давно признанъ разводъ. {Интересно отмѣтить, что это право развода широко практиковалось съ давнихъ поръ въ малорусской средѣ. Народныя малорусскія пѣсни "напр. "Ой у полі баришполі") давно возстаютъ противъ "Майстровъ", которые такія "тісні віконця" побудували.}
   Но вмѣстѣ съ тѣмъ ни въ одной литературѣ такъ ясно не подчеркнута идеальная сторона любви, какъ именно въ русской литературѣ. Чувственный элементъ въ ней играетъ почти до послѣдняго времени меньшую роль, чѣмъ начало духовной близости и единенія. Анна Каренина и Вронскій не могутъ быть счастливы только своею страстью. Лишенные достаточно глубокой духовной связи, оторванные отъ общества, они должны погибнуть, осуждены на страданіе и разочарованія. Только въ послѣднія два десятилѣтія въ русской поэзіи выдвигаются мотивы преимущественно чувственной страсти: Мирра Лохвицкая, Бальмонтъ и др. У другихъ русскихъ поэтовъ преобладаютъ напротивъ иныя, философскія настроенія, занимаетъ вопросъ о трагическомъ въ любви. Еще Тютчеву любовь рисуется какъ "поединокъ роковой" двухъ сердецъ
   
   ... чѣмъ одно изъ нихъ нѣжнѣй
   Въ борьбѣ неравной двухъ сердецъ,
   Тѣмъ неизбѣжнѣй и вѣрнѣе
   Любя, страдая, грустно млѣя,
   Оно изноетъ наконецъ.
   
   Фета занимаетъ въ гибнущей любви ея таинственное, мистическое начало. Любовь -- божественный огонь, просіявшій надъ мірозданіемъ. И когда любовь уходитъ
   
   "Не жизни жаль съ томительнымъ дыханьемъ,
   Что жизнь и смерть! А жаль того огня,
   Что просіялъ надъ цѣлымъ мірозданьемъ
   И въ ночь идетъ; и плачетъ, уходя".
   
   Въ русской литературѣ послѣднихъ 30--35 лѣтъ поставленъ вопросъ о бракѣ, семьѣ и положеніи женщины съ наибольшею полнотою и всесторонностью.
   Какъ и слѣдовало ожидать, вопросъ этотъ развился доестественныхъ своихъ границъ женской эмансипаціи,-- женскаго освободительнаго движенія. Въ этомъ отношеніи русское общество,-- съ гордостью можетъ отмѣтить, что, -- идетъ впереди европейскаго общества.
   Такъ называемый "женскій вопросъ" давно обнимаетъ и покрываетъ собою множество отдѣльныхъ проблемъ, начиная съ женской любви, материнства и кончая правовымъ и соціальнымъ положеніемъ женщины.
   Для русскаго интеллигентнаго человѣка вполнѣ понятна, соціальная и правовая сторона этого вопроса. Вполнѣ ясно, что женское уравненіе, правовое и экономическое, явленіе законное, неизбѣжное и достижимое вполнѣ только при условіяхъ полной политической свободы и не менѣе полнаго экономическаго освобожденія. Только въ свободныхъ рамкахъ справедливаго строя найдутъ себѣ правильное разрѣшеніе всѣ вопросы, связанныя съ природой женщины: право материнства, право труда и отдыха, вопросъ о воспитаніи дѣтей, о тѣхъ или другихъ формахъ семьи, о правѣ ихъ чувства, и т. д. Но рядомъ съ этой соціологической точкой зрѣнія, ставящей полное высвобожденіе женщины и женскій вопросъ въ зависимость отъ дальнѣйшихъ судебъ капитализма, его послѣднихъ побѣдъ и наконецъ, разложенія,-- рядомъ съ этой точкой зрѣнія въ послѣднее время усиленно выдвигается и иная метафизическая, мистическая постановка вопроса.
   Мы уже указывали мнѣнія Отто Вейнингера; въ томъ-же направленіи идутъ и наши мистики и созидатели "новаго религіознаго сознанія". Ник. Бердяевъ въ своей "метафизикѣ пола и любви" пытается осуществить въ любви идею "Бога" путемъ мистическаго смысла любви, высвобожденіемъ и утвержденіемъ начала мужественности и женственности и засимъ уже сліяніемъ и взаимнымъ дополненіемъ этихъ полярныхъ началъ, тяготѣющихъ другъ къ другу. На мистической точкѣ зрѣнія стоитъ и Вячеславъ Ивановъ.
   Итти за этими писателями въ мистическое проникновеніе самой сущности, вѣчно равной себѣ -- пока мы не станемъ.
   Трудно проникать въ таинственное мистическое начало, сокрытое для профановъ и доступное только индивидуальному мистическому "опыту", не подлежащему ни провѣркѣ, ни опроверженію. Притомъ г.г. мистики вносятъ въ женскій вопросъ слишкомъ большую долю половыхъ влеченій.
   Женскій вопросъ для нихъ только вопросъ пола. Онъ и будетъ по ихъ мнѣнію существовать, пока существуютъ два пола.
   Мистикамъ нѣтъ никакого дѣла до внѣшнихъ формъ эмансипаціи женщинъ, до ихъ эволюціи. Они внѣ времени и пространства. Они совершенно игнорируютъ зависимость разныхъ сторонъ женскаго вопроса отъ тѣхъ или другихъ формъ хозяйственнаго быта общества {Бебель. Женщина и громад. лит. послѣ него.}. Они не замѣчаютъ, что самая природа пола явно измѣняется; самая первооснова пола -- физіологическое влеченіе постепенно перерождается, различно матеріализуется въ разныя эпохи и постепенно получаетъ иной характеръ подъ вліяніемъ новыхъ соціально-экономическихъ формъ быта. Надъ чисто животнымъ чувственнымъ началомъ ростутъ и укрѣпляются чисто духовныя надстройки.
   Современный бракъ зачастую крѣпокъ и силенъ не своей физіологической основой, а духовными цѣнностями: идейнымъ общеніемъ, общей работой, совмѣстнымъ служеніемъ великой общественной или духовной цѣли. Стихійное физіологическое начало все болѣе и болѣе смиряется, смягчаясь и преобразуясь подъ вліяніемъ другихъ высшихъ сторонъ человѣческаго естества. Конечно, духа, оторваннаго отъ тѣла нѣтъ, какъ нѣтъ и тѣла (плоти), оторваннаго отъ духа; но если мы станемъ разсматривать исторію человѣка, то замѣтимъ явную тенденцію человѣческаго естества -- стремленіе къ постепенному его преобразованію въ сторону духовнаго начала. Это совершается само собою, не путемъ аскетическаго умерщвленія плоти, а естественнымъ процессомъ внутренняго перерожденія единой сущности въ сторону ея духовныхъ особенностей.
   Съ тѣхъ поръ, какъ существуетъ человѣкъ на землѣ, онъ обнаруживаетъ опредѣленную тенденцію культивировать свое духовное начало. Человѣкъ стыдится своихъ физіологическихъ отправленій и старается прикрыть ихъ отъ постороннихъ глазъ. И наоборотъ, онъ гордится тѣми своими особенностями, которыя выдѣляютъ его, какъ видъ (homo sapiens) изъ міра животныхъ,-- рода. Умъ, совѣсть, даръ рѣчи человѣкъ считаетъ своими лучшими чертами.
   Черты первобытной дикости, толстыя губы, прогнатизмъ, выдающіяся челюсти, огромный животъ постепенно исчезаютъ и не считаются красивыми. Выдвигается красота высокаго чела, сѣдалища мысли, и зеркала души -- большихъ открытыхъ глазъ.
   Первобытный человѣкъ много ѣлъ. Еще спутники Одиссея, выйдя на берегъ и отдыхая отъ труднаго пути, закалывали быка и "цѣлый день наслаждались вкуснымъ, дымящимся мясомъ." У насъ явились другія наслажденія. Мы ѣдимъ, что бы жить, но не живемъ, что бы ѣсть.
   Чувственныя влеченія въ древности были куда сильнѣе у человѣка. Вспомнимъ Геркулеса, вспомнимъ повсемѣстно властвовавшій культъ фалльоса съ его откровенно циническими изображеніями, освященными религіей. Вспомнимъ знаменитый праздникъ въ Римѣ "Magna Mater", когда почтенныя матроны носили по городу увѣнчанныхъ розами аттрибуты фаллическаго культа.
   Чувственность вошла въ берега и постепенно все болѣе и болѣе подавляется въ человѣкѣ. Возможность такой точки зрѣнія, какъ та, которую отстаиваетъ Ибсенъ въ "Комедіи любви", или Толстой въ послѣсловіи къ "Крейцеровой Сонатѣ" лучшее доказательство, что человѣчество перерождается и двигается по пути непрерывнаго роста и торжества духовнаго начала. "Исторія развитія полового инстинкта неопровержимо доказываетъ намъ -- говоритъ д-ръ Ив. Блохъ, -- что съ теченіемъ времени онъ все болѣе и болѣе связывается элементами духовной жизни... Половыя отношенія захватываютъ теперь только часть культурнаго человѣка" {Д-ръ И. Блохъ. Половая жизнь нашего времени и ея отношеніе къ современной культурѣ. Спб. 1909.}. Постепенно будетъ роста это освобожденіе человѣка онъ пола. Такимъ путемъ человѣчество движется не къ возврату къ своему первобытному состоянію, а постоянно идетъ по пути развитія своихъ видовыхъ (т. е. духовныхъ) чертъ и свойствъ: это законъ природы: всюду видъ выдѣляется изъ рода и обособляется... Путь -- отъ человѣка къ Богу, а не къ звѣрю.
   Мистики обыкновенно отдѣляютъ равноправность женщинъ отъ ихъ равноцѣнности съ мужчиной. Они боятся, какъ бы вѣчно женственное начало не пострадало отъ эмансипаціи. Они хотятъ, что бы женщина осталась Беатриче Данта, мадонной, хранила бы въ себѣ вѣчно женственное, безъ влюбленности въ которое мужчина ничего не сотворилъ бы въ исторіи,-- не было бы міровой культуры.
   Но мистики не хотятъ видѣть, что это "вѣчно женственное" давно уже стало жертвой капитализма и созданныхъ имъ условій труда. Капитализмъ -- этотъ Молохъ современнаго человѣчества, пожираетъ жизни дѣтей и взрослыхъ, убиваетъ непосильнымъ трудомъ женщину, превращая ее въ безполое и безсильное существо. Онъ разрушилъ семью съ ея старымъ хозяйственнымъ укладомъ, отнялъ мать у дѣтей, поставилъ ее въ одну шеренгу съ рабочимъ мужчиной.
   Освобожденіе женщины наступитъ не раньше, чѣмъ освобожденіе всего человѣчества. Теперь только ясно одно: что возврата назадъ нѣтъ, что старыя формы семейныхъ отношеній разлагаются подъ вліяніемъ равнаго для всѣхъ и одинаковаго рабства труда и необходимости нести на рынокъ свои физическія и духовныя силы.
   Тѣ безспорныя завоеванія, которыя сдѣланы уже въ области женскаго вопроса и могутъ быть признаны какъ вѣхи, указывающія дальнѣйшій путъ, сводятся къ слѣдующимъ положеніямъ.
   Формы брака эволюціонируютъ. Нельзя однако съ увѣренностью утверждать, что та или другая форма брака всецѣло соотвѣтствуетъ опредѣленному экономическому укладу жизни. Весьма правдоподобно, что моногамія явится высшей наиболѣе соотвѣтствующей духовнымъ потребностямъ человѣка формой брачной жизни. Достиженію этой высшей формы семейнаго счастья наиболѣе содѣйствуетъ право развода, устраняющее несчастливые и неудачные, браки и допускающее возможность устраненія ошибокъ. Правомъ развода создается временный характеръ брака или то, что проф. Форель называетъ пробными браками (т. е. браками, не закабаляющими людей на всю жизнь). Рядомъ съ бракомъ слѣдуетъ признать за женщиной великое право материнства съ предоставленіемъ дѣтямъ всѣхъ гражданскихъ правъ.
   Разрѣшеніе вопроса о бракѣ, разводѣ, материнствѣ можетъ получить свою окончательную форму только при условіи полнаго равноправія -- женщинъ и мужчинъ и организацій общественныхъ силъ и труда на новыхъ началахъ коллективизма. Но такъ какъ такая хозяйственная организація общественныхъ силъ пока только еще намѣчается въ теоріи и весьма далека до осуществленія, то пока возможны только полумѣры на пути къ намѣченной цѣли и рядъ подготовленныхъ шаговъ. Необходимо юридическое и политическое равноправіе женщинъ, котораго уже добились, напримѣръ, женщины Финляндіи. Необходима разумная постановка воспитанія и образованія дѣтей обоего пола. Въ цѣляхъ болѣе серьезнаго и спокойнаго отношенія молодежи обоего пола къ половымъ вопросамъ въ высшей степени желательно совмѣстное обученіе дѣтей и юношества обоего пола, какъ въ низшей, такъ и средней и высшей школахъ. Такое совмѣстное обученіе дѣйствуетъ на молодежь въ высшей степени благотворно и въ духовномъ и физическомъ отношеніи.
   Вмѣстѣ съ тѣмъ лучшіе педагоги давно признали необходимость серьезнаго и своевременнаго ознакомленія дѣтей съ ихъ половой природой. Институтскія теоріи аиста должны быть разъ навсегда оставлены, какъ возбуждающія только нездоровое любопытство дѣтей. Прекрасный разсказъ Андреева "Въ туманѣ" даетъ намъ живую иллюстрацію тѣхъ послѣдствій, къ которымъ приходитъ неосвѣдомленность дѣтей и юношества въ основныхъ вопросахъ пола и полное одиночество дѣтей въ семьѣ, когда является необходимость въ самыхъ серьезныхъ указаніяхъ и совѣтахъ. Ложная стыдливость и жеманство, царящія въ нашихъ семьяхъ, приводятъ въ концѣ концовъ къ самымъ печальнымъ послѣдствіямъ.
   

V.

   Все, сказанное выше о женскомъ движеніи, въ русской литературѣ имѣетъ свою длинную исторію {Ср. между прочимъ книгу А. Коллонтай "Женское движеніе" и ст. Е. Кусковой въ "Образованіи" за 1909 годъ No 1.}. Много труда, много доброй энергіи, много свѣтлыхъ усилій было проявлено для того, что бы разобраться въ сложныхъ вопросахъ семьи, любви, женскаго равноправія. И русская интеллигенція можетъ по совѣсти гордиться достигнутыми результатами. Въ мѣру силъ и возможности сдѣлано было весьма и весьма достаточно.
   Та волна порнографической литературы, о которой мы будемъ говорить ниже, ничего общаго не имѣетъ съ выдвинутыми свыше и разрѣшенными уже, отчасти, вопросами. Эта волна иного литературнаго происхожденія и возникла на иной психологической почвѣ. Она возникла не изъ потребности общественнаго и соціальнаго строительства, а изъ отрицанія этого строительства въ принципѣ, изъ полнаго равнодушія къ задачамъ политическимъ и соціально-экономическимъ.
   Источникъ этого равнодушія -- то своеобразное литературно-эстетическое и философское направленіе, которое сложилось на западѣ въ семидесятыхъ годахъ прошлаго столѣтія и въ просторѣчіи получило нѣсколько вульгарное названіе декадентства. Здѣсь не мѣсто говорить подробнѣе о значеніи этого направленія, о томъ отрицательномъ и томъ безспорно положительномъ, что имъ было дано. Достаточно отмѣтить, что это былъ поворотъ отъ позитивизма къ метафизикѣ и мистицизму, отъ реализма къ символизму, стилизаціи, фантастикѣ, творимымъ легендамъ жизни отъ искусства демократическаго, съ широкими задачами,-- къ интимнымъ переживаніямъ индивидуалиста автора и кучки его друзей; отъ политики къ общественному индиферентизму. Это была своеобразная реакція противъ господствующаго въ жизни мѣщанства,-- мѣщанства въ политикѣ съ ея буржуазнымъ оппортунизмомъ, въ наукѣ съ ея самодовольствомъ, той "научной наукой", которую такъ высмѣивалъ и Л. Н. Толстой, мѣщанства философіи, которая дальше позитивизма не хотѣла идти, мѣщанства поэзіи, которая пыталась создать натурализмъ и чужда была всякихъ порывовъ и идеализма. Это была реакція противъ господства буржуазіи, достигшей въ послѣдней четверти XIX вѣка во Франціи полной и окончательной побѣды надъ старымъ режимомъ. Въ ея рукахъ находились уже вся власть и всѣ богатства. Впереди она ничего больше не желала и ни къ чему не стремилась. Все было получено; оставалось только охранять свое право рѣзать купоны и наживаться.
   Жизнь безъ религіи, безъ святого недовольства, безъ, какихъ бы то ни было идеаловъ, безъ увлеченій, безъ сознанія своихъ недостатковъ, безъ чувства понятой несправедливости, безъ желанья уступить хотя бы долю своихъ правъ угнетеннымъ массамъ -- такая жизнь по существу была простымъ умираніемъ, простымъ отрицаніемъ жизни и ея смысла. Недовольство такой жизнью шло двумя путями: внизу росло движеніе на почвѣ соціальныхъ несправедливостей капиталистическаго режима -- рабочее движеніе. На службу этому движенію шла и часть, меньшая, интеллигенціи. Другая ея часть несочувствовала буржуазіи, но не желала примкнуть и къ соціалистическому движенію, на долю котораго могли доставаться только терніи и лишенія и которое, по существу своему, шло въ слишкомъ узкихъ берегахъ матерьяльныхъ нуждъ и соціально политическаго строительства. Трезвенная работа въ этомъ направленіи при свѣтѣ будничныхъ заботъ и нуждъ не удовлетворяла "аристократовъ" ума и чувства съ ихъ утонченными и изысканными интересами. Они предпочли аттаковать буржуазное общество съ высоты декадентскихъ твердынь -- во имя индивидуализма. Epater les bourgoiis сдѣлалось потребностью писателей декадентовъ. Но отказавшись отъ "шума жизни," отъ вопросовъ политики, экономики и всякаго общественнаго строительства, "декаденты" добровольно съузили сферу своихъ интересовъ и радостей. Во имя личности они опустошили личность. Ибо что-же такое личность, какъ несовокупность ея высшихъ духовныхъ интересовъ? Мы не говоримъ, конечно, о не разложимыхъ и не учитываемыхъ ничѣмъ физіологическихъ элементахъ личности (темпераментъ, нервная система и пр.)
   Вѣдь личность и слагается изъ того, какъ она реагируетъ на вопросы права, политики, семьи, искусства, религіи, философіи, соціальныхъ проблеммъ.
   Отбросьте изъ этого перечня большинство интересовъ и останется голый человѣкъ: съ одной стороны сфера мистики,-- съ другой -- вопросы пола, какъ центральный интересъ организма, здороваго или больного, -- это уже безразлично.
   Такъ на почвѣ "декадентства" выростала постепенно гипертрофія чувственныхъ интересовъ.
   Другая струя, направившая человѣка въ ту же сторону -- философія Ницше въ ея вульгаризованномъ пониманіи. "Сверхъчеловѣкъ" тоже явился протестомъ противъ пошлости и мѣщанства этихъ владыкъ міра современнаго. "Все позволено", "по ту сторону добра и зла", "геніальность" сверхчеловѣка -- вотъ тѣ банальные выводы, которые были сдѣланы изъ философіи Ницше многими его поклонниками и подражателями. Такимъ лубочнымъ ницшеанцемъ является Пшибышевскій со своимъ героемъ Фалькомъ ("Homo sapiens1'). Фалькъ -- прямой предшественникъ Санина. Весь смыслъ, вся цѣль жизни для Фалька -- это непрерывныя и стремительныя побѣды надъ женщинами. Ради любви живетъ Фалькъ, ради нея способенъ на ложь, обманъ, преступленія.
   Романъ Пшибышевскаго появился въ Россіи года за четыре до революціи {Ст. Пшибышевскій. Homo sapiens. М. 1902. Книгоизд. "Скорпіонъ".} и произвелъ сильное впечатлѣніе среди молодежи. Тогда-же были въ ходу и пьесы Пшибышевскаго. Но успѣхъ ихъ какъ-то быстро прошелъ, или во всякомъ случаѣ пошелъ на убыль. Пришла революція и всѣхъ увлекла въ сторону общественныхъ интересовъ и политической борьбы. Интересы "личности", вопросы пола временно были забыты, уступая мѣсто инымъ задачамъ, чаяніямъ и мечтамъ....
   Громадная энергія была затрачена на эти чаянія и мечты. Много напрасныхъ и безполезныхъ жертвъ, тысячи погибшихъ жизней, десятки тысячъ выброшенныхъ за бортъ энтузіастовъ и мечтателей.
   Порывы были благородны, но средства къ достиженію поставленныхъ цѣлей оказались ничтожны. Да и цѣли были чисто химеричны. Первые успѣхи революціи окрылили мечтой самыхъ пламенныхъ фантазеровъ. Казалось, что русская жизнь можетъ сразу перешагнуть изъ мрака тьмы и невѣжества, вѣками накопленнаго въ свѣтлую стихію торжествующихъ свободъ.
   Ликующая воля толкала на путь самыхъ несбыточныхъ предположеній и требованій. Незрѣлыя общественная мысль отмѣняла законы экономической эволюціи и устремлялась въ область неограниченныхъ соціальныхъ возможностей.
   Первые успѣхи вскружили голову и опьянили.. Темпераментъ, а не зрѣлый умъ и знаніе, диктовалъ программы.
   И чѣмъ выше уносилась фантазія въ область политическихъ сказокъ, тѣмъ сильнѣе и больнѣе было паденіе на землю, къ суровой и кровавой дѣйствительности. Разочарованіе было безмѣрное. Ликованіе смѣнилось отчаяніемъ; молодой энтузіазмъ -- уныніемъ, революціонная энергія -- политической простраціей.
   Пришли и стали тѣни ночи на стражѣ зла.
   Настала реакція.
   "И пролетаріатъ, и крестьянство и вообще "народъ" и сама революція, можно сказать, не оправдали ожиданій почтеннѣйшей публики"-- такъ пишетъ Ф. Д-нъ, которому -- надо думать -- достаточно хорошо извѣстны событія революціонной эпохи. {На рубежѣ. Критич. сборникъ. Спб. 1909 годъ.}
   Передъ растерянной молодежно и частью интеллигенціи разверзлась бездна и надвинулась "тьма"... Наступило страшное духовное утомленіе. Революція вырождалась въ экспропріаціяхъ, которыя выдвигались уже не массовыми, коллективными переживаніями, а "личностью", вырвавшейся изо всѣхъ связей съ цѣлымъ.
   Индивидуализмъ вновь предъявилъ свои права. Недостижимость соціальныхъ идеаловъ въ самомъ ближайшемъ будущемъ выдвинула съ настойчивой требовательностью вопросъ о сегодняшнемъ днѣ. Если опять ставилась чеховская формула о томъ, какъ хорошо будетъ черезъ 200--300 лѣтъ, то естественно было ожидать и вопроса отъ "личности": какое мнѣ дѣло до счастья черезъ 200 лѣтъ. Я хочу счастья себѣ, теперь, сегодня-же. Я не хочу быть только удобреніемъ для будущихъ всходовъ, я не хочу жить для невѣдомаго будущаго. Я живой человѣкъ, я самъ себѣ цѣль. Я хочу наслаждаться жизнью, а не умирать за счастье будущихъ поколѣній.
   Вотъ на какой психологической почвѣ выросла фигура. Санина и другихъ героевъ Арцыбашева.
   

VI.

   Авторъ романа "Санинъ" задался цѣлью создать положительный типъ въ русской жизни; типъ человѣка, который разрѣшилъ противорѣчія жизни и нашелъ вѣрный путь късчастью на землѣ, теперь же. Въ этомъ стремленіи къ созданію положительныхъ типовъ Арцыбашевъ идетъ по тому пути, который привлекалъ и другихъ русскихъ писателей. Начиная съ Гоголя, всѣ русскіе писатели тосковали по положительному типу. Русская жизнь давала только отрицательные типы и потому вполнѣ понятна тоска по людямъ, утверждающимъ смыслъ жизни, дающимъ выходъ изъ міра пошлости, сомнѣній и отрицанія.
   И всѣ русскіе писатели потерпѣли крушеніе въ поискахъ идеальнаго человѣка. Трудно, вѣрнѣе, прямо невозможно создать образъ несуществующаго. Творчество имѣетъ свои предѣлы, и сцмая пылкая фантазія строитъ свои мечты изъ матерьяла дѣйствительности. Констанжогло у Гоголя, Штольцъ у Гончарова, Соломинъ и Базаровъ у Тургенева -- вотъ жалкіе результаты положительнаго строительства нашихъ кориѳеевъ-беллетристики.
   Нельзя творить изъ ничего. Положительныхъ типовъ, идеальныхъ людей, разгадавшихъ смыслъ жизни и на этой почвѣ создавшихъ для себя счастливую жизнь, которой можно подражать,-- нѣтъ и не можетъ быть; жизнь слишкомъ печальна, несовершенна, полна противорѣчіями, что-бы могли въ ней явиться положительные, даже идеальные люди. Такіе люди въ изображеніи писателей всегда оказываются узкими, односторонними людьми,-- выдуманными.
   Вѣдь если бы возможны были въ наше время люди, нашедшіе философскій ключъ къ разумѣнію жизни и самому лучшему ея устройству, теперь же, при наличности современныхъ, политическихъ и соціальныхъ условій, то это значило бы, что проблемма совершенствованія разрѣшена; это значило бы, что она дѣйствительно не зависитъ отъ внѣшнихъ формъ, а всецѣло является продуктомъ внутреннихъ процессовъ и измѣненій въ человѣкѣ. Это могло бы означать еще, что современныя общественныя условія жизни не такъ уже плохи и даютъ полную возможность разумнаго законченнаго существованія, и только не всѣ люди умѣютъ устроить свою жизнь,-- воспользоваться существующими условіями.
   Тургеневъ далъ намъ предшественника Санина -- по упрощенности рисунка жизни и элементарности внутренняго ея содержанія,-- Базарова.
   Но какая громадная разница въ цѣнности обоихъ типовъ. Базаровъ тоже равнодушенъ къ общественнымъ вопросамъ, политикѣ, народу, искусству, книгамъ, религіи, партійнымъ программамъ и пр. Онъ тоже весьма упрощенно смотритъ на жизнь, на любовь, заглядывается на красивыхъ женщинъ и въ отношеніяхъ къ нимъ не признаетъ ничего другого, кромѣ простого физіологическаго влеченія. Но при всемъ томъ Базаровъ все же явленіе прогрессивное. Это человѣкъ труда, выдержки, здоровой энергіи и воли. Онъ вѣритъ въ науку; въ его нигилизмѣ -- предчувствіе чего то новаго, лучшаго; сынъ разночинца, онъ пришелъ на смѣну праздному и болтливому барину, что-бы превратить лѣнивую дворянскую Русь въ "мастерскую", гдѣ выковывается новая разумная жизнь.
   Въ отрицаніи Базарова, при всей некультурности этого отрицанія, звучитъ положительная жажда творчества, чувствуется протестъ противъ гнилой старины. Совсѣмъ не таковъ Санинъ, хотя авторъ и старался придать ему возможную привлекательность и внушительность.
   Г. Арцыбашевъ старается представить намъ своего героя съ самой положительной стороны и вырисовываетъ его самыми привлекательными чертами. Онъ увѣряетъ насъ, что душа Санина сложилась свободно, на просторѣ, какъ дерево въ полѣ. Его не искалѣчило воспитаніе, не испортила школа, которой онъ, конечно, не кончилъ. Передъ нами настоящій русскій красавецъ. Высокій, свѣтло-волосый, не знающій ни усталости, ни волненія, ни стыда, ни угрызеній совѣсти. Постоянно слышится его беззаботный смѣхъ, его искренній и ласковый голосъ.
   Его свѣтлые глаза отличаются любопытной особенностью: они не мигающіе глаза; ихъ ничѣмъ нельзя смутить и встревожить...
   Міровоззрѣніе Санина чрезвычайно просто: у него вовсе нѣтъ міровоззрѣнія. Онъ и не считаетъ необходимымъ какое бы то ни было міровоззрѣніе. Нужно жить, какъ птица летаетъ. Нужно отдаваться беззаботно радостямъ переживаемой минуты, не отдаваясь страхамъ и опасеніямъ за завтрашній день, не мучая себя соображеніями долга, обязанностей, совѣсти. Люди, думаетъ Санинъ, по природѣ гадки, по природѣ скоты. Нужно усвоить себѣ этотъ взглядъ на человѣка и не волноваться. Все, что настроили люди въ области политики, религіи, соціальныхъ отношеній, только стѣсняетъ здоровую человѣческую природу.
   Нужно освободиться отъ ненужнаго и вреднаго нароста на здоровомъ тѣлѣ: долой этику, тяжелый трудъ, общественное строительство, науку. Для счастья человѣка нужно не много: удовлетворять естественнымъ склонностямъ пола и желудка.
   Смѣшно садиться за какую нибудь конституцію на всю жизнь въ Шлиссельбургскую крѣпость, глупо отдать молодую жизнь, изсушающей душу научной работѣ или мѣщанской погонѣ за деньгами. Нужно наслаждаться жизнью. Но такъ какъ изъ понятія наслажденія энергично изъяты всѣ тѣ наслажденія, которыя выдѣляютъ человѣка изъ міра животныхъ,-- область научныхъ, художественныхъ, религіозныхъ и соціальныхъ исканій, то отъ сложнаго комплекса свойствъ, изъ которыхъ слагается человѣческая личность, остается только два признака: полъ и желудокъ.
   И Санинъ весь во власти чувственныхъ аперцепцій. Женщины и водка -- вотъ главные источники его жизненныхъ радостей, вотъ въ чемъ смыслъ жизни. Пьетъ Санинъ и его друзья невѣроятно много и по самымъ разнообразнымъ поводамъ: на вечеринкѣ у товарища, на именинахъ и похоронахъ; отъ скуки и веселья, въ гостяхъ и дома, въ періодъ любовныхъ набѣговъ, на водѣ и на сушѣ. Пьетъ съ наслажденіемъ, со страстью, вѣчно распаляемый изсушающей жаждой. Товарищескій кружокъ собрался, что-бы сообща выработать программу самообразованія. Приходитъ и Санинъ; но программы самообразованія его не интересуютъ: "я думалъ, говоритъ онъ, что тутъ даютъ пиво". Водка и пиво -- вотъ тѣ "демократическіе" напитки, которыми довольствуется лучезарная душа свободнаго отъ предразсудковъ новаго человѣка.
   Санинъ -- алкоголикъ въ полномъ значеніи этого слова. Это лѣнивый умъ, сонный, вялый, не способный къ долгому напряженію и систематическому труду. Онъ всегда живетъ "какъ нибудь". То работаетъ, то такъ "слоняется" безъ дѣла. Ищетъ труда легкаго и заработка случайнаго. Что-то пишетъ, бываетъ въ редакціяхъ, но чаще сидитъ и бражничаетъ въ дешевыхъ ресторанахъ. Надоѣлъ ему городъ, опротивѣло безцѣльное слоняніе по ресторанамъ и редакціямъ; -- онъ бросаетъ городъ и ѣдетъ домой, въ провинціальный городъ на маменькины хлѣба, благо у матери есть кое какое имущество, и домъ, и садикъ.
   Санинъ съ "аппетитомъ" пилъ пиво и водку, и совсѣмъ мало читанъ. Пробовалъ онъ какъ-то прочесть "Такъ сказалъ Заратустра" Ницше, но плюнулъ и заснулъ надъ книгой. Въ другой разъ сталъ онъ размышлять надъ судьбами христіанства, но это занятіе показалось ему такимъ скучнымъ и непріятнымъ, что онъ незамѣтно заснулъ и проспалъ до глубокаго вечера.
   Авторъ хочетъ увѣрить насъ, что Санинъ, какъ и его товарищъ Юрій Сварожичъ, были прежде соціалъ-демократами, или чѣмъ то вродѣ этого; съ тою только разницею, что первый совершенно освободился отъ партійныхъ обязательствъ и "предразсудковъ", ставъ "выше" ихъ, а другой ушелъ изъ партіи въ силу оскорбленнаго самолюбія.
   Въ дѣйствительности трудно допустить, что-бы Санинъ и Сварожичъ были въ партіи. Правда, авторъ увѣряетъ насъ, что Юрій Сварожичъ писалъ руководящія статейки въ соціалѣдемократическомъ органѣ, что въ партіи онъ претендовалъ на первую роль руководителя; но если разсмотрѣть мнѣнія, высказываемыя и Санинымъ и Сварожичемъ, то ясно, что или самъ авторъ ничего не смыслитъ въ соціалъ-демократическомъ ученіи, или его герои никогда не были марксистами...
   Заходитъ рѣчь о христіанствѣ. Санинъ высказываетъ свое отвращеніе къ ученію Христа. По его мнѣнію христіанство будетъ вспоминаемо человѣчествомъ не иначе, какъ съ проклятіями: оно принесло громадный вредъ. По глубокомысленнымъ соображеніямъ Санина ко времени появленія на землѣ Христа все было готово къ возстанію рабовъ противъ господъ. Но явилось ученіе Христа съ его проповѣдью смиренія и всепрощенія, и возстаніе оказалось немыслимымъ, и на многія сотни лѣтъ христіанство задержало освобожденіе человѣка отъ рабства.
   Такое наивное изображеніе историческихъ процессовъ не простительно гимназисту, а не сознательному дѣятелю партіи, усвоившей хотя бы элементарнѣйшія положенія ученія Маркса.
   Историческая схема Санина прямо противоположна основному положенію марксизма, по которому не идея предшествуетъ факту и управляетъ имъ, а какъ разъ наоборотъ; матеріальныя и экономическія формы быта порождаютъ и извѣстную идеологію, обусловливаютъ тѣ, или другія религіозныя, политическія и соціальныя воззрѣнія.
   Также глубоко невѣжественъ и Юрій Сварожичъ, писавшій статейки въ партійномъ марксистскомъ органѣ, а настроенный на старо народническій ладъ.
   Онъ носится съ идеей мученичества, героизма и потомъ ужъ вовсе разочарованный восклицаетъ въ совершенномъ не "марксистскомъ" паѳосѣ: "можно-ли страдать и жертвовать собою за это глупое и низкое звѣрье".
   Если Санинъ и Сварожичъ и попали какъ нибудь случайно въ соціалъ-демократическую группу, то только по недоразумѣнію; но и въ самой убогой и неграмотной группѣ подростковъ они могли оставаться только подонками ея, а не героями и вождями, какъ хочетъ насъ увѣрить авторъ.
   Въ умственномъ и общественномъ отношеніи Санинъ стоитъ чрезвычайно низко. Также жалокъ и убогъ Санинъ и во всѣхъ другихъ отношеніяхъ. Его взглядъ на людей чисто звѣриный, зоологическій. Санинъ не признаетъ ни дружбы, ни родства, ни теплыхъ сердечныхъ привязанностей. Мать свою онъ презираетъ. Послѣ одного спора съ ней онъ смотритъ ей вслѣдъ и говорить про себя: "вотъ животное". Сестру свою онъ изучаетъ, какъ самку. Онъ подглядываетъ ее въ окно, когда она раздѣвается, смотритъ на нее съ вожделѣніемъ и, улучивъ минуту слабости, крѣпко обнимаетъ сестру и обжигаетъ ее горячимъ поцѣлуемъ, зная, что его сестра въ это время удручена горемъ, разочарованіемъ въ Зарудинѣ и готовится быть матерью. Нѣтъ въ сердцѣ Санина мѣста и дружбѣ. У Санина могутъ быть собутыльники; товарищи пирушекъ, но нѣтъ и не можетъ быть друзей. Дружба обязываетъ, дружба требуетъ извѣстнаго постоянства настроеній, преданности, симпатій, а Санинъ на это вовсе не способенъ. Совершенно спокойно узнаетъ онъ о смерти еврея Соловейчика, безъ всякихъ колебаній и угрызеній совѣсти наноситъ страшный ударъ кулакомъ поручику Зарудину и отказывается отъ дуэли, зная, что тѣмъ толкаетъ его на самоубійство.
   Поведеніе Санина на похоронахъ Сварожича цинично-развязно. Надъ свѣжей могилой пріятеля, передъ кучкой опечаленныхъ его друзей онъ не находитъ ничего лучшаго, какъ цинично изречь слѣдующую сентенцію: "Юрій Сварожичъ жилъ глупо, мучилъ себя по пустякамъ и умеръ дурацкой смертью"...
   И замѣчательно то, что авторъ все время на сторонѣ своего любимца. Соловейчикъ автору только жалокъ. Его изображаетъ онъ не безъ доли затаеннаго презрѣнія къ "еврейчику"
   Молодецкій ударъ Санина Зарудину, кулакомъ по лицу, и всѣ послѣдствія этого удара разсказаны съ какимъ то любовнымъ смакованіемъ.
   Циничную рѣчь на кладбищѣ авторъ завершаетъ сценой негодованія кружка, въ которой Санинъ остается побѣдителемъ. Уполномоченные кружка, трепетно и робко, путаясь и запинаясь, хотятъ выразить Санину свое негодованіе, но Санинъ, бодро закинувъ назадъ голову, посрамляетъ ихъ однимъ своимъ видомъ и удаляется побѣдителемъ... Такъ хочетъ авторъ.
   Въ высшей степени характерно отношеніе Санина и другихъ героевъ Арцыбашева къ женщинѣ. Къ ней Санинъ относится съ глубочайшимъ презрѣніемъ. Женщина -- только самка,-- глупая самка прежде всего, -- жаждущая мужчины. Пріятель Санина, при сочувствіи и самого Санина, увѣряетъ, что дѣльные и умные мужчины встрѣчаются, ну хоть одинъ на тысячу, а женщинъ -- ни одной. "Голыя, розовыя, жирныя, безхвостыя обезьяны". Это та же характеристика, которую мы раньше уже слышали отъ Вейнингера. По Арцыбашеву, женщина жаждетъ только чувственнаго наслажденія и счастлива, когда ее берутъ. Сестра Санина очень быстро осваивается съ чувственными поцѣлуями брата и когда "горячія губы брата долго и больно ее цѣловали, она чувствовала себя неудержимо счастливой. Въ это мгновеніе ей не было дѣла до того, кто ее цѣлуетъ". Когда герои Арцыбашева съ Санинымъ во главѣ видятъ женщину, они никогда не интересуются ею, какъ человѣкомъ. Ихъ взоръ всегда устремленъ ниже лица женщины. Ихъ привлекаетъ въ женщинѣ все то, что говоритъ о чувственности. Зина Карсавина купается и Санинъ, подсматривающій за ней, наслаждается тѣмъ, какъ отъ смѣха "весело дрожали ея розовый животъ и высокія дѣвичьи груди". Видъ красивой женщины или красиваго мужчины вызываётъ у Санина (и у Арцыбашева) чисто зоологическія сравненія. Красивая походка и фигура сестры Лиды вызываетъ въ немъ образъ кобылы. Зарудинъ сравнивается съ жеребцомъ. Мать съ животнымъ. Въ одномъ мѣстѣ самъ Санинъ радостно заржалъ... го-го-го! неслось далеко по полю изъ груди Санина.
   Такъ же, какъ Санинъ, смотритъ на женщину и поручикъ Зарудинъ: глядя на Лиду, Зарудинъ заранѣе радовался при мысли, что и "эта гордая, чистая, умная и начитанная дѣвушка будетъ принадлежать ему (текстъ изъ приличія нами измѣненъ), какъ и другія дѣвушки, и онъ будетъ дѣлать съ ней все, что захочетъ". Въ сущности, Зарудинъ тотъ же Санинъ, только въ военномъ мундирѣ; пожалуй, даже выше Санина: онъ, по крайней мѣрѣ, старательно исполняетъ возложенныя на него службой обязанности, имѣетъ какое то, хотя бы и одностороннее, понятіе о чести и долгѣ... Но авторъ, должно быть, за офицерскій мундиръ -- старается всячески унизить его: то, что вмѣняется въ заслугу Санину, приводится въ порицаніе Зарудину.
   Юрій Сварожичъ не. отстаетъ отъ двухъ предыдущихъ героевъ въ своихъ отношеніяхъ къ женщинѣ. Онъ видитъ Карсавину и сейчасъ-же у него возникаетъ смутная мечта "лишить ее чистоты и невинности, какъ выростало у него это желаніе при видѣ всѣхъ красивыхъ дѣвушекъ". Онъ идетъ съ Карсавиной въ пещеру, и первая мысль, какая у него является здѣсь, это та, что теперь "въ сущности она у него въ рукахъ". И онъ даже высказываетъ эту мысль Карсавиной. На прогулкѣ съ ней Сварожичъ пытается осуществить свои чувственные планы; но все несчастіе Сварожича, что онъ растерялъ свои силы и не способенъ обнаружить во время пылкость звѣря.
   Вотъ Санинъ въ этомъ смыслѣ не теряетъ золотого времени. На баштакѣ онъ быстро сходится съ внучкою стараго дѣда пасѣчника. На лодкѣ онъ однимъ звѣринымъ наскокомъ овладѣваетъ красавицей Карсавиной. Замѣчательно при этомъ, что дальше звѣринаго наскока и кратковременнаго звѣринаго "счастья" Санинъ не понимаетъ никакой любви. Онъ не ищетъ въ ней никакихъ духовныхъ цѣнностей, никакой нѣжности, психологическаго сродства души. Для Санина нѣтъ даже интереса къ продолжительной чувственной связи. Любовь для него только физіологическій наскокъ, порывъ, и ничего больше. На другой день послѣ сцены въ лодкѣ онъ торопится уже разстаться съ Зиной, не думая о послѣдствіяхъ и не собираясь нести за нихъ отвѣтственности. Милая, красивая, умная дѣвушка, хорошій и честный человѣкъ нисколько больше не интересуетъ его. Вмѣстѣ съ -звѣринымъ наскокомъ у него проходитъ всякій интересъ къ дѣвушкѣ. И хотя онъ говоритъ ей на прощанье нѣсколько трогательныхъ словъ, но чувствуется, что это только фразы, сказанныя глубоко страдающей и опечаленной дѣвушкѣ для того, что бы сказать что нибудь. Покончивъ съ непріятнымъ разговоромъ и разставшись съ Карсавиной, Санинъ испытываетъ чрезвычайно радостное чувство свободы и простора и громко гогочеть, какъ жеребецъ, выпущенный въ поле...
   Въ Санинѣ наблюдается полное отсутствіе привязанностей, нравственнаго чувства. Онъ способенъ радоваться и наслаждаться, когда причиняетъ другимъ страданіе и сознаетъ это. Санинъ нравственно-тупой человѣкъ, типичный алькоголикъ-дегенерантъ, съ ненормально развитой половой распущенностью. Онъ не положительный типъ, а жалкій выкидышъ нашего общественнаго нестроенія. Это дворянинъ-послѣдышъ, недостаточно богатый, что-бы пользоваться преимуществами своего дворянскаго положенія, не достаточно трудоспособный, что-бы примкнуть къ какому либо другому классу трудящихся. Стоя внѣ класса, внѣ живыхъ связей съ общественными группами, недостаточно талантливый, что-бы создать себѣ положеніе ярко индивидуальнымъ творчествомъ -- онъ превращается въ нравственнаго босяка, въ отбросъ общества, а не героя. Такихъ представителей нравственнаго пропойства и босячества не мало плыветъ на поверхности взволнованной рѣки, когда она выйдетъ изъ береговъ. Они несутся по ея шумнымъ волнамъ, куда несетъ теченіе; но обмелѣетъ рѣка, войдетъ въ берега и вся эта гниль, весь этотъ мусоръ остается гнить на берегахъ жизни.
   Русская революція выплеснула на отмели жизни не мало -такого мусора, не мало мути изъ темныхъ нѣдръ глубокаго дна. Но мусоръ не творитъ жизни и не указываетъ спасительныхъ береговъ.
   Санинъ опустошенная душа. У него нѣтъ привязанностей, нѣтъ друзей, кромѣ собутыльника Иванова, которому онъ позволяетъ себя любить, нѣтъ цѣли и плана жизни, нѣтъ настоящихъ и прочныхъ радостей, нѣтъ никакихъ убѣжденій, нѣтъ широты и смѣлости душевнаго размаха, нѣтъ искренности и честности даже въ той сферѣ, гдѣ, казалось, Санинъ хотѣлъ сказать что то новое, свое -- въ области полового "вольномыслія".
   Что новаго сказалъ намъ Санинъ? Прибавилъ-ли онъ хоть одну черту для разрѣшенія сложнаго комплекса вопросовъ, объединенныхъ общей рубрикой "проблеммы пола?" Ни одной! Санинъ мѣщанинъ до мозга костей, его совѣты сестрѣ полны заматерѣлой мѣщанской пошлости.
   Сестра признается ему въ томъ, что она беременна. Что можетъ сказать ей Санинъ? Быть можетъ онъ утѣшитъ и успокоитъ ее? Скажетъ, что имѣть ребенка великое счастье. Что право материнства -- священное право, котораго нечего стыдиться. Ничуть не бывало. Санинъ даетъ совѣтъ отдѣлаться отъ ребенка обычнымъ акушерскимъ путемъ,-- путемъ умерщвленія плода. Когда сестра Лида съ омерзеніемъ отшатнулась отъ этого способа, Санинъ находитъ другой мѣщанскій выходъ -- выйти замужъ за нелюбимаго человѣка и, такимъ образомъ, покрыть "грѣхъ" и избѣжать "скандала". И самъ устраиваетъ соглашеніе съ врачемъ Мироновымъ. Таковъ новый человѣкъ Санинъ!
   Накуралесивъ изрядно въ родномъ городѣ, и чувствуя, что дольше оставаться въ немъ и "скучно" и неудобно, Санинъ пробуетъ перемѣнить мѣстожительство и украдкой отъ всѣхъ спѣшитъ скрыться. Ночью вытаскиваетъ онъ въ окно свой пустой чемоданъ (какой символическій чемодана!) и спѣшитъ на вокзалъ. Вотъ онъ уже въ поѣздѣ. Въ третьемъ классѣ вмѣстѣ съ грязными мужиками, которыхъ онъ всей душой ненавидитъ за ихъ мѣщанство. Куда онъ ѣдетъ? Неизвѣстно. Въ душѣ пусто, въ чемоданѣ пусто, въ кошелькѣ ни гроша. Авторъ самъ не знаетъ, что сдѣлать со своимъ героемъ, куда, его пристроить,-- этого новаго человѣка, душа котораго выросла и сложилась такъ свободно, какъ дерево въ полѣ! Вернуть его въ большой городъ въ атмосферу дешевыхъ ресторановъ и редакціонныхъ задворокъ? Тамъ уже онъ былъ и больше тамъ ему нечего дѣлать. Нечего дѣлать и на родинѣ. И вотъ авторъ заставляетъ Санина бросить свой легковѣсный чемоданъ, что-бы соскочить съ поѣзда гдѣ то на полустанкѣ и бодро итти навстрѣчу солнцу!
   Какой жалкій и безсодержательный аллегорическій образъ. Гдѣ то солнце, на встрѣчу которому идутъ Санины? Кто то бросилъ терминъ "солнечности" чувства любви. У Санина и этого солнца нѣтъ; ему "свѣтитъ" только половой инстинктъ, которому онъ и будетъ служить до тѣхъ поръ, пока онъ ему не измѣнитъ, пока не настанетъ физическое истощеніе.
   Застрявъ на полустанкѣ, на полдорогѣ между городомъ и деревней, Санинъ пойдетъ не на встрѣчу солнцу, а въ ближайшій кабакъ, если по дорогѣ ему не поломаютъ ребра ревнивые парубки за слишкомъ смѣлые наскоки неутомимагогероя на деревенскихъ пейзанокъ...
   На встрѣчу солнцу золотому,-- солнцу разумнаго труда и истинной свободы пойдетъ трудовая Русь, а не бездѣльники "индивидуалисты", опростившіе идеи Ницше и декадентовъ до чисто русскаго босячества.
   

VII.

   Волна порнографіи, вынесшая на поверхность жизни романъ Арцыбашева, выплеснула на берегъ и еще нѣсколько беллетристовъ, увы -- торговавшихъ тѣмъ-же товаромъ. Къ числу такихъ-же писателей, приспособлявшихъ свой безспорный талантъ къ требованіямъ рынка, приходится отнести, къ сожалѣнію, и Анат. Каменскаго. Это несомнѣнно талантливый писатель, съ литературнымъ вкусомъ, хорошимъ стилемъ, но безъ внутренняго огня, безъ собственнаго "я", безъ своей опредѣленной мелодіи.
   Обладая живымъ, гибкимъ умомъ, онъ легко откликается на запросы дня. Когда читаешь повѣсти и разсказы Каменскаго, имъ нельзя отказать во внѣшней занимательности и живости; но души автора въ нихъ не чувствуется. Авторъ культивируетъ порнографическіе сюжеты, но любви къ порнографіи у него нѣтъ; авторъ не обнаруживаетъ чувственнаго темперамента, который оправдывалъ бы и соотвѣтствующія темы. Охотно вѣрится заявленію Каменскаго, что онъ примѣрный семьянинъ и самый уравновѣшенный человѣкъ въ мірѣ {"Литерат. календарь" на 1908 годъ, автобіографія.}. Но тогда всѣ его писанія надуманы въ расчетѣ на моду и спросъ. Въ нихъ не чувствуется искренности увлеченія, честности творчества. Вотъ разсказъ "Четверо", повѣствующій, какъ одинъ бравый поручикъ совершилъ въ самыхъ невѣроятныхъ условіяхъ четыре удачныхъ наскока на четырехъ женщинъ, самаго разнообразнаго общественнаго положенія, (продавщица конфектъ, попадья, учительница и т. д.). Тщательныя, старательныя описанія въ границахъ приличія, нисколько не волнующія крови въ силу своей расчитанности. Вотъ нашумѣвшій разсказъ "Леда". "Эманципированная барынька прихватываетъ въ ресторанѣ понравившагося ей студента и ведетъ его домой на глазахъ у мужа, спокойно и "либерально" взирающаго на кратковременныя любовныя "утѣхи" своей супруги. Кромѣ свободы любви барынька проповѣдуетъ еще культъ тѣла и потому разгуливаетъ по всѣмъ комнатамъ своей квартиры въ весьма облегченномъ костюмѣ: въ однихъ ботинкахъ; причемъ весьма не эстетично усаживается во время разговора со знакомыми въ столовой на буфетный столъ... Въ комнатахъ жарко натоплено, чтобы не мерзнуть въ легкомъ костюмѣ. И "либеральный" супругъ, одѣтый въ обычный костюмъ, принужденъ претерпѣвать не только эстетическія и половыя причуды своей жены, но и атмосферу бани... Не правдоподобно, но модно и пикантно,-- думаетъ авторъ, нарочито измышленнаго разсказа. Тому-же автору принадлежитъ разсказъ, гдѣ культу тѣла предается только что проснувшійся десятилѣтній мальчуганъ. Вейнингеръ и мода на его теоріи немедля породили разсказъ, гдѣ молодой человѣкъ, перерядившійся въ женское платье, начинаетъ чувствовать въ себѣ свое женское начало (Ж!) и проникается женской психологіей. Беллетристъ превращается въ моднаго закройщика и, недостойно своего таланта, ищетъ успѣха минуты.
   Порнографическому повѣтрію поддались многіе современные писатели. Появились разсказы, изображающіе преступную любовь матери къ сыну, отца къ дочери, двухъ старушекъ сестеръ, которыя "подъ занавѣсъ" восклицаютъ, обнимаясь:-- О, мой мужъ! О, моя жена! Появился даже журналъ "Вопросы пола", спекулировавшій на модное настроеніе; сборникъ "жизнь" далъ намъ разсказы шести беллетристовъ: Муйжеля, Куприна, Арцыбашева, Крачковскаго, Айзмана, соблазнившихся общимъ увлеченіемъ. По мѣткому замѣчанію Тана, эпиграфомъ для этого сборника могли бы служить слова: здѣсь насилуютъ!.. И даже талантливый, богато одаренный Купринъ унизилъ свое дарованіе грязнымъ разсказомъ "Морская болѣзнь"... Ярится г. С. Городецкій, восхваляетъ "святую плоть" Мережковскій, затеплилъ лампадку надъ супружеской постелью. Розановъ...
   Не мало чувственности, болѣе органической, но антипатичной, вливается мутной полосой въ творчество Соллогуба ("Навьи чары" и пр.), получая временами противоестественную окраску. Противоестественнымъ настроеніямъ и "увлеченіямъ" посвящены произведенія Кузьмина (Крылья связаны), Зиновьевой-Аннибалъ (Тридцать три урода), предлинно размышляетъ г. Чулковъ о "Тайнахъ любви" и даже почтенный, философъ-мистикъ Вячеславъ Ивановъ сочиняетъ статьи "О любви дерзающей" ("Факелы" II т.) и на всѣ лады раздѣлываетъ своимъ Тредьяковскимъ стилемъ Veneris figurae:
   
   "Триста тридцать три соблазна, триста тридцать три обряда
   Гдѣ страстная ранитъ разно много-страстная услада,
   На два пола -- знакъ Раскола -- кто умножитъ, можетъ счесть
   Шестьдесять и шесть объятій и шестьсотъ пріятіи есть".
   Пора покинуть г. Иванова и присныхъ со всѣми ихъ шестью сотнями "пріятій".
   
   Волна порнографіи теперь уже спала. Она никогда и небыла высока. Никогда не выражала дѣйствительныхъ настроеній нашего общества. Ея вліяніе было преувеличено любящими рекламу и сенсацію газетчиками. Отдѣльные случаи возводили въ правило, въ эксцессахъ видѣли типичное. Газеты опережали событія, прибывали за два часа до пожара, какъ хорошіе репортеры; но часто пожара никакого и не было. Всегда, были эксцессы, увлеченія, всегда существовали склонные къ разврату и всецѣло занятые чувственными утѣхами. Они нe составляли правила. Быть можетъ, они дали своимъ старымъ, привычкамъ новыя модныя названія, но сущность отъ этого не измѣнилась. Пусть прежніе салоны встрѣчъ получили названіе "Лиги свободной любви"-- перемѣна названія не доказываетъ, что русское общество вообще и русская молодежь въ особенности стали иными. Эта послѣдняя въ корняхъ своихъ здорова, честна и цѣломудренна. Послѣдняя московская анкета это доказала статистически. Никогда серьезная молодежь не увлекалась Саниными и ихъ зоологическими идеалами. Высшіе духовные и общественные интересы по прежнему находятъ въ ней горячую отзывчивость и неослабѣвающее вниманіе. Годы реакціи не поколебали ея настроеній {Что молодежь не раздѣляетъ Санинскихъ идеаловъ -- въ этомъ мнѣ лично пришлось убѣдиться много разъ: напечатанную выше лекцію я читалъ много разъ въ Петербургѣ и около 10 разъ въ провинціальныхъ городахъ и всегда моя точка зрѣнія вызывала горячее сочувствіе молодежи, переполнявшей лекціи. Эта-же лекція была встрѣчена полнымъ сочувствіемъ и перваго всероссійскаго женскаго съѣзда.}.
   Порнографическая волна подняла со дна русскаго болота много мути и грязи. Она ничѣмъ не послужила дѣлу разрѣшенія женскаго вопроса и проблеммѣ пола, скорѣе даже повредила, внесла въ важные вопросы налетъ игривой пошлости и легкомыслія.
   Общественное движеніе ищетъ разрѣшенія трудныхъ вопросовъ внѣ порнографическаго теченія, доживающаго свои послѣдніе дни.
   Считаю умѣстнымъ въ заключеніе указать на драмы талантливаго малорусскаго писателя Винниченка: "Дізгармонія", "Щаблі життя" и "Молохъ", гдѣ трактуются тѣ-же вопросы, которые затронуты г. Арцыбашевымъ въ его "Санинѣ", но разработаны гораздо тоньше, умнѣе, талантливѣе и чище. Героини Винниченка не похожи на "жирныхъ розовыхъ обезьянъ", легко дѣлающихся жертвами чувственнаго плотоядства Саниныхь и Зарудиныхъ. Онѣ сопротивляются ихъ упрощеннымъ зоологическимъ влеченіямъ. Онѣ ставятъ любви иныя задачи. Онѣ не довольствуются звѣринымъ началомъ, не примиряются съ одними влеченіями тѣлъ, онѣ ищутъ высшей духовной связи, глубокой гармоніи душъ, борятся за эту высшую гармонію и побѣждаютъ. Онѣ идутъ впереди мужчинъ. Въ этомъ ихъ громадное преимущество передъ героинями русскихъ разсказовъ. Надо замѣтить, что Винниченко одинъ изъ тѣхъ не многихъ малорусскихъ писателей, которые, затрагивая не бытовыя, а общечеловѣческія темы, трактуютъ ихъ серьезно, глубоко въ свѣтѣ продуманнаго, строго демократическаго міровоззрѣнія, ничуть не теряютъ и въ переводѣ, и потому могутъ быть смѣло рекомендованы русскимъ издателямъ для перевода на русскій языкъ.
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru