Аннотация: Трагедия в четырех действиях, шести картинах.
Красноярский бунт Трагедия в четырех действиях, шести картинах
ПРЕДИСЛОВИЕ
События, послужившие основой для трагедии, происходили в г. Красноярске в 1695-1698 гг. Документы об этих событиях хранятся в Москве, в делах Сибирского приказа, в бывшем архиве Министерства Юстиции -- столбцы NoNo 356, 1288, 1291, 1417, 1418 и 1569.
Кроме того, "Летопись занятий Археографической Комиссии" 11, 59 и "Памятники Сибирской истории ХVII века". СПБ. 1882-1885 г., стр. 38-52.
Имена собственные сохранены. Передать язык того времени оказалось невозможным в виду того, что масса не только отдельных слов, но и целых оборотов уже отмерли или получили другой смысл, -- пришлось ограничиться некоторой архаизацией в сторону приближения к языку эпохи.
События сконденсированы во времени, а лица -- в персонажах трагедии.
Автор
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
Злобин Иван -- казак,
Злобин Михаил -- отец Ивана, атаман конных казаков,
До поднятия занавеса смешанный, многоголосый хор: -- "Со святыми упокой...
Занавес.
Сцена -- площадка Покровской церкви. Налево, под углом алтарная часть церкви. На заднем плане дом Михаила Злобина, за ним перспектива построек. От церкви по диагонали уходит Большая улица, ведущая на восток, к крепости. Направо дом, перед ним торговый ларек, от него переулок -- к реке Енисею. Около полудня. Конец мая. Демонстративные похороны казака Смольянинова, убитого воеводой. Часть толпы / главная масса за церковью/ стоит, обратившись к месту похорон. Афоня сидит на земле, грызет луковицу, время от времени воюще подпевает хору.
Голоса -- Христе, душу раба твоего .../и продолжают пение/.
/Входит из переулка Иван Злобин/.
Торговец -- Ваня!.. Злобин!.. Ты ли это? Когда из Москвы?
Злобин -- Только что прибыл... Кому погребение?
Торговец -- Смольянинову Алексею.
Злобин -- А с чего он помре?
Торговец -- /Оглядевшись/ Не своею смертию умре. Воевода умучил и несносною смертию убил. Ох, что делает зверь лютый! Сколь народу погубил!.. Тебя дюже сыскивал...
Батюшку твово замотал допросами... Оx, Ваня, что творится! Жить стало не можно...
Афоня -- Не мо-о-о-жно-о!
Злобин -- А народ как?
Торговец -- Смута великая в народе и прогневление вообще.
Злобин -- Атаманит кто?
Торговец -- Вот то-то и горе наше! Истинного атамана у нас нету. Молодежь которая горячится, да толку с того мало, а старики атаманы не тверды: все норовят серединкой пройти да около.
Злобин -- Наши все живы?
Торговец -- Окромя Смольянинова все живы. Которые биты да пороты, которые в цепях закованы, а только пока еще живы, слава Богу.
Посадский. /Вбегая со стороны крепости/ -- Воевода идет!.. Воевода!
/Движение в толпе. Торговец ринулся к ларьку и отряхивает пыль с товаров. Злобин укрылся за ларек./
Входит воевода Дурново, ведомый под руки Многогрешным и подъячим. Свита, в том числе игумен Филипп. Стража. По знаку воеводы горнист трубит в рог. Пение обрывается. Толпа и поп Савин выходят из-за церкви/.
Воевода Дурново -- /К игумену/ Ну, вразумляй, Филька, от божественного.
Игумен -- Православные христиане! Что в писании сказано? Бога бойся, царя чти и властем повинуйся. А что се видим? Непокорство и непотребство великое. И еще сказано в писании: блажен муж, иже не иде на совет нечестивых...
Голос -- Мели Емеля -- твоя неделя.
Игумен -- ... А вы сбежались аки псы на падалище...
Другой голос -- Это ты пес воеводский.
Игумен -- И еще сказано в писании: аще...
Воевода -- /К Чесноку/ Энто чья бабеночка? В желтой-то кичке?
Чеснок -- Это... это... это Чанчиковых молодуха Дунька будет. Сдобненькая.
Воевода -- Пришли-ка ее сегодня... в горницах прибирать...
/Движение в толпе/ Пауза.
Афоня поет петухом -- Проповедуй, Филька, проповедуй.
Игумен -- Э-э!.. Да... Так вот, братие, сказано в писании...
Голос -- Не пожелай жены ближнего твоего.
Игумен -- /Теряясь/ Сказано в писании: не трудившийся да не ест.
Голос -- Оно по пузам видно, что ты с воеводой дюже потрудились.
/В толпе одобрительный гул. Воевода, оттолкнув игумена, выступает вперед и пренебрежительно осматривает толпу. Пауза. Афоня хрюкает по свиному/.
Воевода -- Мразь и слякоть! Раздавлю! Шатости, бунты чинить? Всех перепорю до единого. Кто позволил вам этого пса у храма божьего погребать? Ему на отвалах место. /К страже/ Выкопать и выбросить дохлятину на назьмы в одночасье...
Голос -- Попробуй!
Воевода -- Что? Кто тут тявкает? Кто?
Чеснок -- Смольянинов Артюшка.
Воевода -- Артюшка? Ха!.. Хочешь следом за братцем? Можно! Вся семейка бунтовская задалась. Вытащим крамолу, до последнего корешка вытащим.
Смольянинов -- Не надсадись, тащивши.
Воевода -- Молчи, хамское рыло, пока батагов не отведал!.. А ты, поп Савка! Кто тебе подозволил падаль по-христиански отпевать?
Поп Савин -- Не ты меня в попы ставил -- не тебе и спрашивать.
Воевода -- Как! И ты, поп, к шатости пристал? Забыл, долгогривый, что от царской милости прожигаешь, а не от архиерейского ставления?
Поп Савин -- От твоего царя только и милости, что архиереи хитители да воеводы грабители.
Подъячий -- Прикажешь снять попа с кормления?
/Из переулка входят ясашные арины с тюками и нерешительно останавливаются/
Воевода -- Да. Снять попа Савку с кормления. Пусть его бунтовщики питают, а службу ему запретить, да учинить сыск об ереси. А сие что вижу? Не наваждение ли? Как будто бы атаманы?
Чеснок -- Оба-с тутока: и Злобин, и Тюменцев.
Воевода -- Оба, значит?.. Так!.. Службу царскую, атаманы, справляете? На песьих похоронах соучаствуете?.. Так! А что ежели про то великому государю нашему ведомо станет?
Тюменцев -- Которому?
Воевода -- Что-о?
Тюменцев -- Которому государю отписывать будешь? Их на Москве ноне два, да третья шлюха на придачу.
/В народе движение и гул одобрения/.
Воевода -- А за такие поносные слова на дыбу, атаман, пойдешь. Жилы из тебя вытяну, кости переломаю за поношение особы царской...
Голос -- Которого? Их два.
Воевода -- А хотя бы четыре? Сие не вашего, смердовского ума дело. Воевода-то у вас один... Я, божией милостью и царским изволением, воевода стольник Семен Иванович Дурново, я вам, смердам, царь и бог! Ежели восхочу, всех вас смертию изведу, а восхочу -- помилую. Только не будет Вам, псам, милости моея! /Подъячий что-то шепчет воеводе, тот меняя тон:/ Ясашные? Где?.. Ага!.. Ну, подите, миленыши, сюда. Ясачек принесли? Собольков али лисичек?
/Ясашные складывают тюки у ног Дурново/
Подъячий -- От кого?
1-й ясашный -- Князь Ахтакой от Аринска землица наказал бить челом.
2-й ясашный -- Пять раз сто белка послал, три раза десять с половиной соболь послал, восемь шкура лиса черный послал.
3-й ясашный -- Князь Ахтакой сказал: воевода пусть здоров будет, его баба здоров будет, его ребятишка здоров будет, его люди...
Воевода -- Ну, ладно, ладно! Все здоровы будем... Почему Ахташка сам не явился!
1-й ясашный -- Князь мало-мало больной стал.
2-й ясашный -- Киргизин много приходил, на наши люди стрелял, большой драка был, на князь Атакой на плече пуля попадил, крепко сидит.
Воевода -- Жаль, что не в голову.
Ясашные -- /Не поняв/ Жаль голову, жаль голову.
Воевода -- Шибко жаль.
Ясашные -- Шибыка жаль. Шибыка жаль.
Воевода -- Ну, ладно! Проваливай на свой улус -- тут не до вас.
Подъячий -- Айда на улус! Айда!
1-й ясашный -- На улуса потом ходить будем. Наша ясак принесла, шибыка добра ясак. Теперь ты, воевода, гостинца давай.
Воевода -- Какие тебе еще гостинцы?
1-й ясашный -- Гостинца давай, Князю чего подарил надо. Нам пива, брага, меда давай. Век так было.
Воевода -- Было, а больше не будет. Уходите, пока живы.
1-й ясашный -- Так не можно. Сам царь указа такой давал: ясак добра принес -- гостинца получай, кушай. Так царь князю писал.
Воевода -- Я тебе, басурманская рожа, такого царя покажу, что ты и родных своих не опознаешь! Ведомо ли тебе: кто здесь я? /Подъячий, желая внести успокоение, прикасается к рукаву Дурново, но под его взглядом опускает руку и пятится/. Что в Москве царь, то в Красноярске я! Поняли!? Прочь отсюда! /К страже/ Гоните их в три шеи.
/Многогрешный, Чеснок и страдники кидаются на ясашных и выталкивают их к переулку, сбивая с ног. Народ негодующе гудит. Воевода и свита хохочут/.
Злобин Михаил -- Не гоже так, Семен Иваныч. Зря орду осерчаешь.
Голоса -- Не трожь ясашных!.. Не трожь. Ребята, двинь холуям в зубы!.. Бей опричнину!..
Шибани по башке Многогрешнего!
/Движение. Стража отступает/.
Воевода -- / К Злобину/ Ты что? Не токмо на песьи похороны ходишь, а и против властей чернь к бою натравляешь. /К подъячему/. Запиши-ка ему, Пословин, в памятку такое наглое деяние... А теперь слушайте вы, смерды! За великую шатость вашу и за бунтарство всем, кто здесь есть, не исключая баб, -- по десяти плетей, служилых на три месяца на половинное кормление. Попа Савку в монастырь, огороды копать, понеже к делу поповскому не потребен. Починщиков же и смутителей бить батоги, безо всякой понаровки, а засим в землицы дальние сослать, отписав пожитки их на имя государево. А набольшого вожака вашего, что с челобитною в Москву потащился, Злобина Ваньку позорною смертью казнить.
Злобин Иван -- Не дюже ли много захотел, воевода Дурново?
Воевода -- Ты?.. Здесь? Взять его!.. Заковать!.. Немедля в застенок! Я говорю: взять его!
/Чеснок и Многогрешный, за ними стражники бросаются к Злобину, но между ними угрожающе становится народ/.
Многогрешный -- Прочь! Прочь! Рубить прикажу! /Кто-то из толпы просовывает к его лицу обнаженную саблю/.
Воевода -- Что стали! Геть, холуи! Взять его! /Выхватывает бердышь у стражника. Подъячий что-то говорит ему -- Воевода замахивается на него бердышем/ Брысь, скнипа! /Афоня каркает вороном; воевода метнул в него берлышем/ Повелеваю!.. взять... я...
Злобин Иван -- Не ярись, Дурново, -- конец твоему царству пришел. Слушай! От имени всего народа объявляется тебе отказ от воеводства! Езжай в Москву.
Воевода -- Пристав! Атаман Кольцов и ты, Многогрешный! Повелеваю: за смутные и утратные слова, за явственный бунт против великих государей, к завтрашнему утру всех этих смердов вырубить нещадно, а город выжечь дотла!
Народ -- А-а-а!.. О-о-о!.. Гадина! Кончай его тут же! Бей!
/Ринулись к воеводе. Некоторые пытаются пробиться вперед с оружием, но свои их удерживают. Воевода в кольце свиты и стражи спешно уходит в крепость. Весь народ двигается вслед. Поп Савин уходит в церковь. Остаются: Злобин Михаил, Тюменцев, Еремеев и Самсонов -- садятся на скамьях у крыльца злобинского дома, Афоня в трансе/.
Злобин Михаил -- Милости просим. Почет да место. /К двери/: Домнушка! Дай-ка нам бражки.
Злобин -- А вот вернутся. Круг соберут: начальство новое выбирать станут.
/Пауза/
Самсонов -- Оно тово... все явственно... что и говорить, только как оно получится-то? Все ли гоже?
Еремеев -- Окоротишь -- не воротишь. А все же поразмыслить надобно.
Тюменцев -- Гоже там, али нет, -- с народом идти должно.
Самсонов -- Вестимо дело! Вестимо дело! Без народа куда? Оно правильно... Всеконечно! /К Злобину/ Сказывай, Михайло. Ты у нас большой голован. Сказывай, как оно теперь? Что и к чему следует?
Злобин Михаил -- Да! Поспешать надобно! Дело, други мои, ясное: с воеводой Дурново нам жить не можно.
Все -- Не можно!
Злобин -- Никак не можно.
Все -- Никак!
Злобин -- Стало быть, неотложно нам на Москву челобитную отписать, просить, чтоб другого воеводу нам на Красноярск поставили и не худого какого, а доброго.
Все -- Праведно! Праведно!
/Домна подает брагу и ковши/.
Злобин -- Не ране, как к снегу новый воевода прибудет, а до той поры власть будет у нас выборная. Вот и нужно, что бы бесчестья тут какого не доспелось... Чтоб все по-доброму, без поврежденья совести. Сами ведаете, какой у нас народ в Красноярске горячий.
Афоня -- Краснояры сердцем яры!
Злобин -- С избытком яры!
Самсонов -- Особливо твой Ванюха. Внушил бы ты ему как-нибудь...
Злобин -- Отпетый человек мой Ванюха. Он вроде вон Афони блаженного... Совесть у него болезная. Ну, стало быть, либо в юродивые, либо голову на плаху.
Домна -- /крестясь/ И скажет же что! О родном-то сыне! Типун тебе на язык!
Злобин -- Где? Да вон ушел с народом, воеводу погнали.
Домна -- Ахти мне! Нетто он вернулся? Да как же это так?
Злобин -- Вот так-то! К отцу и матери не подошел, с женой, с мальчишкой не повидался, -- воеводу гнать пошел.
Домна -- Ой, побегу. Невмоготу мне стало рев ваш слушать, /в горенку ушла/ ан Ванюшу-то из-за вас, горлопанов, и не увидела. Побегу ужо!
/Опираясь на клюку, торопливо идет к крепости/.
Злобин -- Вестимо, бежать надо: такой удел твой женский.
Домна -- Бегу, бегу.
Злобин -- Вот я и думаю: придерживать народ надо, чтоб не больно круто на поворотах брал.
Самсонов -- Правильное твое слово.
Тюменцев -- А как это слово к делу приложить? Вишь, воевода как маханул: народ вырубить, город выжечь. Куда круче? Ну, а народ не бараны, голову под нож подставлять не станут.
Самсонов -- Правильно твое слово.
Еремеев -- Сдается мне, что не наберутся смелости на такое дело.
Злобин -- Как оно сказать? Атаман Кольцов может покачнуться, он здешнего урождения: над своими шибко зверствовать не станет. А вот Многогрешный? Гетману родной брат, а попал в ссылку. Он, чтоб от ссылки избавление получить, не усомнится и город поджечь, и наши головы порубить. Пристав Матвеев тоже наезжий человек, ему сибирский город спалить ништо.
Самсонов -- Стало быть, помирать надо!
Злобин -- Стало быть, перед смертью выпить надо... Кушайте, гости дорогие, не обессудьте... Афоня! Хочешь бражки?
Афоня -- /Припевая/ Были барашки, выпили бражки -- сделалися лешаками, замахали кулаками. Воеводский народ -- кто в чулан, кто в огород!.. Дай, Миша, бражки.
Злобин -- Испей Афоня, испей. Добрую ты прибаутку сказал... Как вам, други, Афонин совет?
Самсонов -- Невразумительно чтой-то.
/Слышен далекий гул возвращающегося народа/.
Злобин -- Кулаками махать не будем, а воеводу с приспешниками в крепости запереть надобно и держать не выпускаючи, доколе новый воевода не придет.
Самсонов -- Правильно!
Тюменцев -- С этим я согласен.
Еремеев -- Самолучшее дело. Без крови.
Злобин -- Ну так, дак так! А когда на Кругу избирать станут -- отказываться не надобно совсем-то.
Самсонов -- Неужто нас изберут?
Злобин -- Кого больше. Народ пока-что к старикам почтение имеет. Ну, значит, пока-что не выпускай вожжей из рук.
Самсонов -- Страшновато чтой-то. Да и чем кончится, подумать надо. Как бы чего не вышло.
Злобин -- А ежели мы откажемся, кого на управление посадят?
Еремеев -- Вестимо, твово Ивана.
Злобин -- Ну, а мой Иван весь Красноярск -- город и волости вверх дном поставит. Тут такое учинится, что и наши с тобой, Конон, головы потом не уцелеют.
Голоса -- /За сценой/ На Круг! На Круг! Эй, жители красноярские, сбирайтеся на Kpуг!
Самсонов -- Так и есть: на Круг скликают. Что будет-то? А? Как оно выйдет-то? Ладно ли, други, затеяли?
Злобин -- А ты, Конон, уймись! Коли же невмоготу будет, зажми бороду в руки и помалкивай.
Самсонов -- Правильно твое слово. Помалкивай... сие я могу.
Еремеев -- Ежели на Кругу нас изберут, а наказ какой... неподходящий установят -- как тут быть?
Злобин -- Супротивствовать не надобно. Пусть чего хотят наказывают, а там видно будет... Утрясем!
/Шумно возвращается народ/.
Голоса -- На Круг!.. На Круг!.. Ты куда, Петро? Довольно натерпелись! Как игумен-то улепетывал... Хо-хо!.. Даром, что пузо коробом... Как теперь стрельцы будут?.. Эй, слушай: ссыльные в крепость побегли... Им ворота открыли!.. Там и быть продажным душонкам...
/Затихая, располагаются в круг. Пауза/.
Голос -- Ну, кто там... начинайте!
Голоса -- Начинать! Начинать!
/Пауза/
Голос -- Чего ждут?
Злобин Михаил -- Подъячего для письменности изобрать надобно.
Голос -- Верно!.. Надобно подъячего... Садись, кто письменный.
Злобин Михаил -- Кого подъячим Круг желает?
-- Тебе, Атаман, виднее. Указывай, кого?
Злобин Михаил -- Коли Кругу угодно, так Семенова Михаила удостоить.
Голоса -- Подходяще будет... Свой человек... Садись, Миша!
/По знаку Злобина из дома выносят стол, скамьи, чернильницу, перо, бумагу. Семенов усаживается посредине Круга. Пауза/
Семенов -- /Записывая/ Собравшись на общенародный Kpуг, краснояры всех званий: служилые, казаки, посадские и ясашные суждение имели... Ну, сказывайте... /Пауза/.
Голос -- Да начинай кто-нибудь там.
Поп Савин -- Разрешите слово молвить, Господа Круг.
Голоса -- Указывай батя... Починай.
Поп Савин -- Я так, Господа Круг, понимаю, что спервоначала нужно нам Злобина Ивана послушать. Как он в Москву сходил? Что оттуда ведомо стало? Да как наша челобитная?
Голоса -- Здрав буди, Иван Злобин!.. Здрав буди!.. Гей-гей!
Злобин Иван -- Привет великому Кругу... Порученье ваше, Господа Круг, я исполнил и челобитную отдал куда надобно... только вот похвалиться нечем. На Москве вконец плохие порядки установили. Надвое Москва расщепилась и не стало там истинной правды. Одни там заласканы, другие забиты. Одни на образец воеводы живут: дворцы да палаты понастроили; шубы собольи, сапоги золочены; сладко кушают в великом пьянстве и обжорстве. А другие в извод умучены; поборами боярскими ограблены, биты, кнутованы. Христарадных нищих на Москве видимо-невидимо. Грабежи да разбои каждонощно. Для властей, да для вельмож, да для бояр со всея Руси оброки обозами везут. Кто рыбу да дичину; кто хлеб, кто мясо и всякую иную снедь. А наша сибирская пушнина на обмен идет на вино да на сласти заморские -- все для тех, кто повыше стоит. Одни в палатах обжираются, другие в канавах животы свои кончают с голоду. А понаровки на Москве такие же, как у нашего воеводы: куда с челобитной ни придешь, наперво гостинцы да посулы спрашивают, а без того и бумаги не развернут. Да и откуда порядку взяться, коли ему никакой опоры нету. Сами ведаете, два царя ноне у нас, а еще никто ни единой животины о двух головах на свете не видывал. /Голоса -- Верно! Правильно!/ Ну, а к тому же оба царенка ледащие. Иван-царенок полудохлым в подушках сидит -- этот не жилец на божьем свете.
/Голос -- Сам видел?/
Самолично видел, к ручке допустили. Сидит он точно восковой, опучеглазел и больше мычит -- ну и к управлению он не участен. Дела вершит второй царенок Петра. Этот припадошный. Нет-нет да и закорежит его: пена со рта валит, ногами сучит и глаза под лоб уходят. Его я не повидал, -- он к Азовскому морю ушедши, татар воевать, дани собирать.
/Голос -- А Софья?/
А Софья почесь пятый годок, как в монастырь упрятана, это Петра ее удостоил. А он дюже дикой, Пётра-то. Все у него плясы да машкерады скоморошьи и непотребства всякие. Вино пьет дюже и до чужих баб особливо горазд. Но и это все ничего бы еще, а вот царь немцев в Москве расплодил, словно тараканов -- и никого он так не жалует, как немцев, -- на свою Русь и смотреть не желает. В немецкую одежину сам облачился и челядь обрядил.
/Голос -- С чего бы так?/
А вишь-ли, немцы для царя на своей слободке нарочитый кабак учинили и при нем немецких девок, дюже сдобных для царского услаждения, содержат.
Я так помышляю, что ежели Петра царевать останется...
/Голос -- Лихарь ему в нос!/
Так он побольше Ивана Грозного людей изведет. Понасмотрелся я, понаслушался, пока с челобитьем нашим хаживал. То не Руси стольный град, а блудный Вавилон.