Антонович Максим Алексеевич
Чарльз Дарвин и его теория

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

Чарльзъ Дарвинъ и его теорія*).

(Life and Letters of Charles Darwin, including an autobiographical chapter. Edited by his son Francis Darwin. In three volumes. London. John Murray. 1887).

*) Русская Мысль 1893 г., кн. XII.

   Ученый міръ Германіи, выставившій впослѣдствіи столько безусловный, самыхъ крайнихъ и рьяныхъ послѣдователей новой теоріи, создавшихъ впослѣдствіи настоящій культъ дарвинизма, свойственный скорѣе какой-нибудь религіозной сектѣ, чѣмъ научной школѣ, отнесся къ ней съ перваго раза очень индифферентно. Теорія не вызвала въ Германіи такихъ горячихъ возраженій и такихъ ожесточенныхъ нападокъ, какъ въ Англіи; но за то не было здѣсь въ первое время усердныхъ пропагандистовъ ея и энергическихъ бойцовъ за нее. Въ Англія противникамъ теоріи была ненавистна, главнымъ образомъ, ея исходная точка -- измѣненіе видовъ, казавшееся ересью, и происхожденіе всѣхъ органическихъ формъ изъ одного общаго источника, казавшееся ересью ересей. Нѣмецкіе же натуралисты, по самому складу нѣмецкаго ума расположенные къ философствованію, были болѣе или менѣе заражены натурфилософіей. А съ натурфилософской точки зрѣнія теорія Дарвина не представляла ничего невѣроятнаго, несообразнаго, еретическаго, ничего даже новаго, такъ какъ натурфилософія въ Германіи уже давно учила о единствѣ всего сущаго и о единствѣ даже духа и матеріи, такъ что положеніе о единствѣ происхожденія животныхъ и растеній есть только второстепенный и даже третьестепенный частный выводъ изъ общей философской основы. И потому нѣмецкіе натуралисты, всосавшіе натурфилософію, такъ сказать, съ молокомъ матери и находившіеся подъ стихійнымъ, можетъ быть, и несознаваемымъ вліяніемъ ея, не имѣли причинъ относиться къ новой теорія враждебно или нетерпимо, какъ къ чему-то экстраординарному и экстравагантному; не говоря уже о томъ, что вообще нѣмцы по натурѣ своей не такіе ревностные поклонники и рабы традиціи, всего издавна установившагося и общепринятаго, какъ англичане. Поэтому они спокойно и неторопливо занимались созерцаніемъ и хладнокровнымъ обсужденіемъ новой теоріи. Но и имъ она не понравилась сначала; они были недовольны не ея исходною точкой, а ея философскою стороной. Имъ казалось, что въ ней очень мало идеалистичности, что она слабо обоснована философски, что она поспѣшно разрушаетъ внушительную и привлекательную картину идеалистическихъ воздушныхъ построекъ изъ разныхъ идей, плановъ, всякихъ Zweckmässigkeiten и Gesetzmässigkeiten и затѣмъ объясняетъ явленія до того безъидеально, до того просто, даже грубо и тривіально, что невольно внушаетъ къ себѣ подозрѣніе. Для всякаго натурфилософствовавшаго нѣмецкаго натуралиста было ясно, что животныя и растенія въ своей совокупности представляютъ развитіе извѣстной идеи, осуществленіе опредѣленнаго плана, напередъ существовавшаго, что измѣненіе животныхъ и растеній направлялось внутреннимъ, такъ называемымъ на философскомъ языкѣ имманентнымъ закономъ, направлявшимъ это измѣненіе къ заранѣе намѣченной цѣли, что уже въ самомъ первомъ зародышѣ жизни лежала Zielstrebigkeit. И вдругъ Дарвинъ увѣряетъ, что никакой такой предсуществовавшей идеи и цѣли не было, что этотъ планъ есть уже послѣдующій рисунокъ, снятый посредствомъ отвлеченія съ натуры, и что вообще все это единство плана и идеи есть ничто иное, какъ неизбѣжное фамильное сходство между потомками общаго предка, что ходомъ измѣненія не управлялъ никакой внутренній законъ совершенствованія, а просто себѣ случайно появлявшіяся особенности и измѣненія въ организмахъ; если они были полезны, то сохранялись, передавались потомству, далѣе измѣнялись и дальше передавались потомственно,-- и такъ вотъ явились всѣ живыя формы. Подумайте, въ самомъ дѣлѣ, новая теорія замѣняетъ строгую Zweckmässigkeit и Gesetzmässigkeit неопредѣленною безцѣльностью и случайностью,-- развѣ это философично? Такая мысль лежала въ основѣ и въ мотивахъ большей части первоначальныхъ нѣмецкихъ возраженій противъ теоріи, высказанныхъ Е. Бэромъ, А. Брауномъ, Бегели и другими, и эта мысль казалась тѣмъ справедливѣе, что съ перваго раза легко было по замѣтить, что Дарвинъ называетъ измѣненія "случайными" только для краткости и удобства, такъ какъ они вызываются безконечнымъ комплексомъ всевозможныхъ самыхъ разнообразныхъ, неуловимыхъ и неизвѣстныхъ причинъ и вліяній, подобно тому, какъ мы называемъ "случайнымъ" вынутіе изъ выигрышнаго колеса того, а не другого номера, хотя оно тоже, вѣдь, не случайно, а имѣетъ свои причины.
   Нѣмецкій зоологъ и палеонтологъ Броннъ немедленно же принялся за переводъ Origin of Species, имѣлъ по этому переводу переписку съ Дарвиномъ и совѣтовался съ нимъ о переводѣ техническихъ терминовъ теорій. Какъ можно догадываться, Броннъ думалъ передать слово "естественный подборъ" нѣмецкимъ Wahl der Lebensweise. "Съ моей стороны,-- писалъ онъ Бронну,-- это, можетъ быть, безразсудство, но я не могу удержаться отъ сомнѣнія, выражаетъ ли Wahl der Lebensweise мое понятіе. Оно, по моему мнѣнію, напоминаетъ ученіе Ламарка, отвергаемое мною, будто образъ жизни имѣлъ самое важное значеніе. Человѣкъ измѣнилъ и, такимъ образомъ, улучшилъ англійскую породистую лошадь, подбирая послѣдовательно болѣе рысистыхъ особей; и я думаю, что путемъ борьбы за существованіе природа могла бы подбирать или сохранять подобныя легкія измѣненія въ дикой лошади, если бы они были выгодны для послѣдней; отсюда естественный подборъ. Но вы извините меня, что я безпокою васъ этими замѣчаніями о важности выбора надлежащаго нѣмецкаго термина для естественнаго подбора" (v. II, р. 278--279). Броннъ переводилъ съ перваго англійскаго изданія, но Дарвинъ немедленно по напечатаніи послалъ ему второе изданіе, а также исправленія и дополненія, сдѣлай оыя для третьяго изданія, и въ томъ числѣ историческій очеркъ ученія объ измѣненіи и происхожденіи видовъ. Переводчикъ крайне неблагопріятно относился къ переводимой имъ книгѣ и,-- чего ужь никакъ нельзя было ожидать отъ ученаго и добросовѣстнаго переводчика,-- дѣйствовалъ какъ цензоръ и своевольно вычеркивалъ мѣста, почему-нибудь ему не нравившіяся, хотя имѣвшія существенную важность въ смыслѣ выраженія идей автора: такъ онъ, наприм., вычеркнулъ при переводѣ фразу, говорившую о томъ, что новая теорія прольетъ свѣтъ на происхожденіе человѣка и его исторію, а этою фразой, какъ мы видѣли, Дарвинъ съ сознательнымъ разсчетомъ думалъ оградить себя отъ обвиненія въ скрываніи своихъ взглядовъ на происхожденіе человѣка. Не довольствуясь этимъ, Броннъ приложилъ къ переводу цѣлую главу и собралъ въ ней всѣ возраженія противъ теоріи, какія только могъ придумать, вообще не очень сильныя и серьезныя. Въ числѣ ихъ было такъ же и то, что новая теорія игнорируетъ или устраняетъ законъ развитія. Но къ чести его нужно сказать, что онъ относился къ теоріи и къ автору съ полнымъ уваженіемъ и критиковалъ ее съ достоинствомъ, безъ злости, безъ насмѣшекъ и презрительнаго тона. Вотъ обращикъ его возраженій: "Почему въ борьбѣ за существованіе одинъ растительный видъ пріобрѣтаетъ листья яйцевидные, а не ланцетовидные, а другой, напротивъ, ланцетовидные, а не яйцевидные? Потеку у одного вида соцвѣтіе -- кисть, а у другого -- метелка? Почему одинъ видъ имѣетъ пять, а другой четыре тычинки, одинъ имѣетъ закрытые, а другой широко раскрытые цвѣтки? Почему одному растенію полезно что-нибудь одно, а другому иное, противуположное? Почему органическія условія протестъ это? Какими средствами они начинаютъ? и какъ они должны расположиться, чтобы произвести это? И какимъ образомъ вслѣдствіе этого одинъ видъ можетъ получить преимущество надъ другимъ? Мы должны сознаться, что не видимъ никакой связи между этими явленіями" (у Krause, S. 91).
   Такъ же отрицательно, а въ лучшемъ случаѣ очень нерѣшительно относились въ новой теоріи даже тѣ нѣмецкіе ученые, которые въ своихъ прежнихъ работахъ приходили къ результатамъ, ясно намекавшимъ на эту теорію, а теперь, конечно, служившимъ ей подтвержденіемъ. Таковъ былъ, наприм. палеонтологъ Рютимейеръ, своими изслѣдованіями фауны швейцарскихъ свайныхъ построекъ доказавшій, что существовавшія у доисторическихъ обитателей этихъ построекъ домашнія животныя представляютъ нѣкоторую разницу съ такими же животными, нынѣ существующими, и, такъ сказать, служатъ звеномъ, соединяющимъ эти послѣднія съ ихъ дикими предками. Лучшаго аргумента не могъ пожелать и Дарвинъ. И Рютимейеръ, дѣйствительно, принималъ часть теоріи Дарвина, соглашался гь измѣняемостью видовъ и даже готовъ былъ признать общее происхожденіе человѣка съ животными, но дальше этого не шелъ. Естественный подборъ казался ему недостаточнымъ, и онъ тоже требовалъ какого-нибудь внутренняго закона, направляющаго измѣненія. Однако, Дарвинъ, все-таки, считалъ Рютимейера безусловнымъ послѣдователемъ своей теоріи. Совершенно такъ же, какъ Рютимейеръ, отнесся въ теоріи и палефитологъ О. Геръ, пришедшій въ своихъ изслѣдованіяхъ объ ископаемыхъ растеніяхъ къ такимъ же результатамъ, какъ Рютимейеръ относительно животныхъ. И онъ, подобно послѣднему, принималъ исходный пунктъ теоріи, но не принималъ естественнаго подбора; онъ тоже признавалъ существованіе плана въ развитіи организмовъ и не видѣлъ въ теоріи разъясненія законосообразности я цѣлесообразности.
   Такимъ образомъ, на первыхъ порахъ ни одинъ изъ первостепенныхъ и авторитетныхъ нѣмецкихъ натуралистовъ не обратился къ теоріи Дарвина, если не считать нѣмецкимъ ученымъ Е. Бэра, нашего русскаго академика, который тотчасъ же по появленіи книги Дарвина заявилъ, что онъ еще прежде самостоятельно пришелъ къ такимъ же идеямъ, какъ Дарвинъ. Въ письмѣ къ Гексли (1860 г.) Бэръ писалъ: "Вы написали на сочиненіе Дарвина критику, изъ которой только отрывки я читалъ въ одномъ нѣмецкомъ журналѣ. Я забылъ страшное названіе англійскаго журнала, въ которомъ находится ваша рецензія, и я не могъ найти его здѣсь; такъ какъ я очень интересуюсь идеями Дарвина, о которыхъ я говорилъ публично и о которыхъ я, можетъ быть, что-нибудь напечатаю, то вы меня очень обяжете, если доставите мнѣ то, что вы написали объ этихъ идеяхъ. Я высказывалъ такія же идеи о трансформаціи типовъ или происхожденія видовъ, какъ Дарвинъ. Но я основывался только на зоологической географіи. Въ послѣдней главѣ моего трактата Ueber Papuas und Alfuren вы найдете, что я говорю рѣшительно, не зная, что Дарвинъ запинался этимъ предметомъ" (v. II, р. 329). Впослѣдствіи, впрочемъ, оказалось, что Бэръ по принималъ теоріи Дарвина во всемъ ея объемѣ, даже не вполнѣ соглашался съ Дарвиномъ въ безграничной измѣнчивости видовъ. Новая теорія съ перваго же раза нашла себѣ безусловныхъ послѣдователей въ Германіи не столько между второстепенными, начинающими учеными и, притомъ не столько цеховыми учеными, сколько любителями и популяризаторами, каковы были, наприм., извѣстный матеріалистъ Бюхнеръ, Шлейденъ, Карлъ Фохтъ, Ролле и др.
   На первыхъ порахъ противники и защитники теоріи относились къ ней и другъ къ другу спокойно, безъ раздраженія; между ними не было горячихъ схватокъ, не слышно было грома оружія, кликовъ побѣды или пораженія, какъ въ Англіи. Скоро, однако, и въ Германіи явился свой Гексли или Аза Грей, который сразу же безусловно и беззавѣтно отдался новой теоріи и началъ дѣятельно пропаганду, причемъ своею горячностью, рѣзкостью и воинственнымъ полемическимъ задоромъ сообщилъ ученой борьбѣ изъ-за теоріи тотъ же ожесточенный характеръ, какимъ она отличалась въ Англіи. Это былъ нолодой зоологъ Эрнстъ Геккель. Въ первый разъ онъ высказался за теорію Дарвина въ своей монографіи Monographie der Radiolarien (1862 г.), но на ученую публику это не произвело никакого впечатлѣнія, да и публика "та была очень незначительна и состояла, конечно, только изъ самыхъ записныхъ спеціалистовъ. Въ слѣдующемъ году (1863) онъ выступилъ съ проповѣдью новой теоріи передъ болѣе многочисленною и болѣе разнообразною ученою публикой, именно на съѣздѣ нѣмецкихъ естествоиспытателей и врачей въ Штеттинѣ. Эта проповѣдь произвела большое впечатлѣніе и задѣла за живое многихъ естествоиспытателей, которые стали замѣчать, что новая теорія не изъ числа тѣхъ скромныхъ теорій, которыя такъ часто появляются, спокойно дебатируются, одними признаются, другими отвергаются, а третьими индифферентно созерцаются и черезъ нѣкоторое время сдаются въ архивъ, что она, напротивъ, хочетъ быть epochenmachend, имѣетъ воинственныя намѣренія и преслѣдуетъ завоевательныя цѣли, что она имѣетъ претензію произвести переворотъ въ біологической философіи и во всей натурфилософіи, что это, словомъ, или многообѣщающій другъ, или опасный врагъ и что къ нему нельзя относиться равнодушно. До чего разгорячились противники теоріи, показываетъ слѣдующій любопытный инцидентъ съ одною интересною палеонтологическою находкой, сдѣланною около этого времени въ Германіи. Какъ извѣстно, однимъ изъ существенныхъ возраженій противъ теоріи Дарвина было то соображеніе, что если бы всѣ животныя произошли отъ одной формы, то между разными классами животныхъ было бы больше связи и они такъ рѣзко не отличались бы одинъ отъ другого: существовали бы переходы отъ одного класса къ другому, т.-е. такія органическіе формы, которыя составляли бы звенья между классами, были бы, такъ сказать, ни рыбой, ни птицей, а чѣмъ-то среднимъ между ними. Дарвинъ отвѣчалъ на это, что, можетъ бытъ, такія формы и существовали, но вымерли, не доживши до нашего времени. А если такъ, возражали далѣе ему, то эти формы должны встрѣчаться въ видѣ ископаемыхъ въ геологическихъ пластахъ, а этого нѣтъ. Какъ бы нарочно для опроверженія этого возраженія, въ 1862 г. было найдено въ юрскихъ пластахъ Баваріи такое окаменѣлое чудовище (археоптериксъ), не ящерица и не птица, а что-то среднее, соединявшее въ себѣ признаки и ящерицы, и птицы; такъ, наприм., хвостъ оно имѣло ящериный, но онъ былъ украшенъ перьями, да и все тѣло было покрыто перьями; крылья у него были но снабженныя когтями, совсѣмъ не по-птичьему. Словомъ, все такъ, какъ требовалось по теоріи Дарвина; и потому послѣдователи ея ликовали и торжествовали: вотъ вамъ переходная форма, разбивающая ваше возраженіе.-- Вовсе это не переходная форма,-- запальчиво возражали противники,-- а это настоящая ящерица, съ самыми слабыми птичьими признаками. Но дарвинисты стояли на своемъ и тѣмъ болѣе, что самые авторитетные зоологи считали это ископаемое настоящею переходною формой, смѣсью признаковъ ящерицы и птицы. Несмотря, однако, на все это, профессоръ Гибель до того разгорячился и увлекся, что рѣшился печатно доказывать, что эта ненавистная окаменѣлость есть обманъ и поддѣлка, что она въ подлинномъ видѣ есть обыкновенная ящерица, но къ ней какіе-то обманщики придѣлали фальшивыя перья, вытравивши ихъ на камнѣ, на которомъ находится окаменѣлость, и потому она можетъ служить не подтвержденіемъ, а скорѣе позоромъ для теоріи, которую онъ называетъ "хаосомъ невѣроятностей и недоказанныхъ наглыхъ нелѣпостей". Компетентные люди хохотали надъ ребяческою и нелѣпою фантазіей профессора, дарвинисты торжествовали и тѣмъ возбуждали еще большую досаду и злость въ сердцахъ противниковъ, которые попробовали пустить въ ходъ другое оружіе -- насмѣшки и комизма. Ботаникъ Шимперъ задумалъ уязвить Дарвина своими вицами на той самой аренѣ, на которой Геккель проповѣдывалъ дарвиновскую теорію. Къ съѣзду естествоиспытателей и врачей въ Ганноверѣ (1865 г.) онъ приготовилъ и раздавалъ членамъ его свинцовую медаль, на которой былъ изображенъ въ комическомъ видѣ Дарвинъ верхомъ на камбалѣ, и брошюру, въ которой находилась стихотворная саркастическая эпиграмма, описывавшая медаль и разъяснявшая ея смыслъ, и помѣщенъ былъ приговоръ надъ мыслителемъ и естествоиспытателемъ, болѣе 45 лѣтъ занимавшимся вопросомъ о происхожденіи видовъ, гласившій, что "ученіе Дарвина -- самое близорукое, самое низменно-глупое и самое звѣрское" (Krause, S. 100).
   Но, несмотря на всякія нападки, новая теорія съ каждымъ днемъ дѣлала все болѣе обширныя завоеванія. Первое нѣмецкое изданіе Происхожденія видовъ явилось въ 1860 г., а въ 1863 г. появилось второе изданій. Ученіе Дарвина теперь уже принимали и защищали солидные и ученые и спеціалисты, наприм., физіологъ Прейеръ, зоологъ Г. Егеръ и извѣстный физіологъ и психологъ Вундтъ. Но и въ Германіи, такъ же какъ въ Англіи, новая теорія находила себѣ особенно горячихъ прозелитовъ между молодыми начинающими спеціалистами, которые при своихъ ученыхъ "слѣдованіяхъ находили новые факты, которые можно было предсказать а priori на основаніи теоріи, и затѣмъ убѣждались, что она проливаетъ новый свѣтъ на всю область ихъ спеціальности. Таковъ былъ, наприм., Фринъ Миллеръ, представлявшій по отношенію къ дарвинизму полную аналогіи "съ Бэтсомъ, тѣмъ болѣе полную, что и онъ, подобно послѣднему, работалъ и производилъ наблюденія въ Бразиліи. И Ф. Миллеръ тоже началъ съ фактовъ, служившихъ возраженіемъ противъ теоріи Дарвина. Если бы всѣ животныя какого-нибудь класса или большого отдѣла,-- разсуждалъ Ф. Миллеръ,-- произошли изъ одного источника, отъ одного общаго предка, то эта общность происхожденія выражалась бы во всѣхъ существенныхъ явленіяхъ ихъ жизни, что, однако, встрѣчается не всегда. Такъ, напримѣръ, многіе раки подвергаются превращеніямъ, подобно насѣкомымъ, и при этомъ проходятъ фазу личинки; нѣкоторые же раки, стоящіе выше по организаціи, напримѣръ, креветка, прямо являются въ совершенной окончательной формѣ, не переходя черезъ фазу личинки. Если бы теорія Дарвина была вѣрна, то должны были бы существовать личиночныя формы креветокъ, какъ онѣ существуютъ у другихъ низшихъ раковъ. Работая подъ вліяніемъ такой мысли, Миллеръ открылъ, что дѣйствительно и креветки существуютъ предварительно въ формѣ личинокъ, а потомъ уже превращаются въ настоящихъ креветокъ. Онъ открылъ въ этомъ направленіи много интересныхъ фактовъ, изъ которыхъ каждый вполнѣ согласовался съ теоріей Дарвина, и потому онъ принялъ ее и призналъ въ ней великое орудіе для нахожденія новыхъ фактовъ въ наукѣ. Результаты своихъ наблюденій и открытій Ф. Миллеръ напечаталъ 1864 г. отдѣльною брошюрой подъ заглавіемъ Für Darwin. Это сочиненіе произвело поразительное впечатлѣніе на нѣмецкій ученый міръ, высоко подняло въ его глазахъ новую теорію и пріобрѣло ей массу послѣдователей.
   Но, все-таки, самымъ энергичнымъ и успѣшнымъ, самымъ горячимъ я воинственнымъ пропагандистомъ теоріи былъ Геккель. Онъ проповѣдывалъ ее на своихъ лекціяхъ въ Іенѣ, изложилъ ее популярнымъ образомъ для публики въ извѣстномъ періодическомъ сборникѣ Вирхова-Гольцендорфа (1864 г.), велъ горячую, даже ожесточенную полемику и, въ то же время, самымъ подробнымъ образомъ и самостоятельно разрабатывалъ нѣкоторые частные отдѣлы теоріи, обширно развивая и приводя въ систему то, что было высказано Дарвиномъ въ видѣ отдѣльныхъ замѣчаній, отрывочныхъ намековъ и указаній, и при этомъ приходилъ къ такимъ выводамъ, которые своею смѣлостью пугали даже самого Дарвина. Своими сочиненіями онъ вызвалъ цѣлую бурю страстныхъ и ожесточенныхъ нападокъ, направленныхъ скорѣе лично на него, чѣмъ на теорію; и въ сравненіи съ этимъ лютымъ тигромъ Дарвинъ казался въ глазахъ противниковъ кроткимъ и невиннымъ агнцемъ. Краузе говоритъ, что тогда между нѣмецкими учеными вошло въ моду порицать и даже всячески бранить Геккеля и противупоставлять ему Дарвина, какъ идеалъ мудраго, разсудительнаго и осторожнаго изслѣдователя, о которомъ самые злостные противники теоріи выражались съ большою сдержанностью (S. 162). Въ одномъ изъ писемъ къ А. Грею Дарвинъ съ горечью писалъ: "Любопытное это, по моему мнѣнію, доеніе, что каждый взвѣшиваетъ аргументы на своихъ особыхъ вѣсахъ, отличныхъ отъ другихъ: эмбріологія, по моему мнѣнію, представляетъ особый классъ фактовъ, служащихъ самымъ сильнымъ аргументомъ въ пользу измѣненія формъ, и, однако же, ни одинъ изъ моихъ критиковъ даже не намекнулъ на это. Измѣненіе, возникающее не въ очень ранній періодъ жизни животнаго и появляющееся у потомковъ его въ соотвѣтствующій тоже не очень ранній періодъ, объясняетъ, какъ мнѣ кажется, величайшій изъ фактовъ естественной исторіи или, лучше, зоологіи -- сходство зародышей" (v. II, р. 338). Но у Геккеля вѣсы оказались одинаковыми съ Дарвиновскими; его привлекли и приковали къ себѣ именно вотъ эти самые аргументы; онъ сдѣлалъ своею спеціальностью развитіе теоріи и многоразличныя примѣненія ея на почвѣ эмбріологіи, которая въ его рукахъ оказалась могучимъ орудіемъ для классификаціи и для опредѣленія родства между животными.
   До какой степени сходны бываютъ зародыши животныхъ самыхъ различныхъ классовъ, это прекрасно и поразительно иллюстрируется классическою исторіей съ Е. Бэромъ, который разсказываетъ, что однажды къ двумъ банкамъ, содержавшимъ два зародыша въ спирту, онъ забылъ наклеить этикеты съ названіями и затѣмъ черезъ нѣсколько времени рѣшительно не могъ опредѣлить даже къ какому классу животныхъ принадлежатъ эти зародыши, потому что таковы могли быть зародыши и ящерицы, и птицы, и млекопитающаго. Это сходство до Дарвина было неразрѣшимою загадкой. И въ самомъ дѣлѣ, почему бы зародышамъ животныхъ разныхъ классовъ не быть съ самаго же начала столь же рѣзко различный, какъ различны развивающіяся изъ нихъ животныя? А затѣмъ зародыши представляютъ еще такой курьезъ. У зародышей высшихъ позвоночныхъ, въ томъ числѣ и человѣка, въ извѣстномъ періодѣ появляются на шеѣ жаберныя щели, соотвѣтствующія настоящимъ жабрамъ, и около нихъ извиваются кровеносные сосуды, какъ будто вокругъ настоящихъ жабръ; зачѣмъ эти щели, какъ ни на что не нужныя, пропадаютъ, заростаютъ и кровеносные сосуды принимаютъ свое обыкновенное направленіе. Къ чему и съ какой стати появляются у зародышей млекопитающихъ эти жабры, рѣшительно непостижимо. Головастикъ лягушки имѣетъ жабры, тоже впослѣдствіи исчезающія; но до времени они ему нужны, такъ какъ онъ живетъ въ водѣ, гдѣ безъ жабръ нельзя дышать. Хотя опять-таки непонятно, почему бы лягушкѣ не выйти изъ родительскаго яйца сразу же и прямо въ окончательномъ видѣ, не переходя черезъ фазу головастика, живущаго исключительно въ водѣ. Биты, какъ извѣстно, не нуждаются въ обыкновенныхъ костяныхъ зубахъ, свойственныхъ всѣмъ млекопитающимъ, такъ какъ они питаются маленькими живыми существами, которыхъ не стоитъ ни раскусывать, ни разжевывать, и потому не имѣютъ костяныхъ зубовъ, а вмѣсто зубовъ имъ служатъ тѣ роговыя пластинки, которыя называются китовымъ усомъ. Но у зародышей китовъ, опять-таки, неизвѣстно зачѣмъ появляется на время костяный зубъ, не прорѣзывающійся изъ челюсти и потомъ исчезающій. И такихъ примѣровъ въ эмбріологіи множество. Теорія Дарвина сразу же пролила свѣтъ на эти и подобныя таинственныя явленія въ эмбріологіи и разъяснила ихъ смыслъ. Всѣ животныя,-- говоритъ теорія,-- какъ нынѣ существующія, такъ и когда-либо существовавшіе и вымершіе, произошли отъ одного общаго родоначальника и, слѣдователи но, всѣ они соединены болѣе или менѣе близкимъ кровнымъ родствомъ. Каждое нынѣшнее животное имѣетъ древнюю, почти безконечную родословную, простирающуюся черезъ всѣ геологическіе періоды до самаго перваго возникновенія жизни. Поэтому, по закону наслѣдственности, каждое нынѣшнее животное должно болѣе или менѣе походить на всѣхъ своихъ предковъ, начиная непосредственными кровными родителями и кончая первымъ древнѣйшимъ родоначальникомъ, какимъ-нибудь тамъ eozoon. Сходство съ родителями оно обнаруживаетъ тогда, когда окончательно сформируется и родится на свѣтъ; сходство же съ дѣдами, прадѣдами и еще болѣе отдаленными предками до перваго родоначальника оно обнаруживаетъ до рожденія, въ періодъ зародышевой жизни. Исторію развитія животнаго царства можно себѣ представить -- въ самыхъ, конечно, общихъ и грубыхъ чертахъ -- такимъ образомъ. Прежде всего возникъ какой-нибудь простѣйшій одноклѣточный организмъ, изъ котораго длиннымъ путемъ усложненій и дифференцированій развились всѣ формы, составляющія отдѣлъ безпозвоночныхъ животныхъ. Затѣмъ, вѣроятно, явились переходныя формы между безпозвоночными и позвоночными, вродѣ нынѣшняго ланцетника или же асцидій, и изъ нихъ развились рыбы, чисто-позвоночныя животныя. Изъ рыбъ путемъ переходныхъ формъ, вродѣ ископаемыхъ ихтіозавра и плезіозавра, постепенно возникли земноводныя. А далѣе развились первыя переходныя птицы вродѣ ископаемыхъ archaeopteryx или орнитихтитъ (птицерыбъ) и разныхъ ископаемыхъ птицъ съ зубами. Наконецъ, тоже посредствомъ какихъ-нибудь подобныхъ переходныхъ формъ, возникли млекопитающія, первыми представителями которыхъ были, можетъ быть, нынѣшніе Donotremata, утконосъ и ехидна, обладающіе нѣсколькими птичьими признаками. А затѣмъ уже пошли дальше развиваться настоящіе млекопитающія, пока, наконецъ, этотъ длинный путь развитія не увѣнчался человѣкомъ. Вотъ какова приблизительно геологическая исторія животнаго царства. Ей въ общихъ чертахъ должна соотвѣтствовать и эмбріологическая исторія каждой особи животнаго. Возьмемъ, напримѣръ, лягушку, прыгающую гдѣ-нибудь по травѣ. Чѣмъ началось ея существованіе? Она была прежде всего яйцомъ, икринкой, представляла собою простѣйшій одноклѣточный организмъ и была, значитъ, похожа на перваго родоначальника животной жизни. Затѣмъ, вслѣдствіе оплодотворенія, яйцо стало усложняться и развиваться; явился зародышъ, который въ извѣстномъ періодѣ развитія представлялъ сходство съ болѣе близкимъ предкомъ лягушачьего рода,: съ ланцетникомъ. Далѣе зародышъ лягушки превратился въ головастика, живущаго въ водѣ и дышащаго жабрами, такъ сказать, превратился въ рыбу, еще болѣе близкаго своего предка. И, наконецъ, явилась настоящая лягушка, во всемъ уже сходная съ своими родителями. Такова же эмбріологическая исторія и всякаго другого, даже самаго высшаго млекопитающаго. И орангутангъ былъ сначала одноклѣточнымъ организмомъ, т.-е существовалъ въ видѣ яйца. Затѣмъ и его зародышъ бываетъ похожъ на ланцетника, а далѣе и на рыбу, тѣмъ, что у него появляются жаберныя щели. Далѣе у него появляются птичьи признаки, свойственные утконосу и ехиднѣ, его предкамъ, и только подъ конецъ эмбріональнаго періода онъ становится четверорукимъ и является изъ утробы матерней на свѣтъ настоящимъ орангутангомъ. Словомъ, какимъ путемъ развивалось, черезъ какія стадіи или фазы проходило въ теченіе цѣлаго ряда геологическихъ періодовъ животное царство отъ самыхъ низшихъ до самыхъ высшихъ представителей его, такимъ же путемъ развивалось и черезъ тѣ же стадіи и фазы проходила и каждая животная особь въ короткій періодъ своей эмбріональной жизни. По терминологіи Геккеля это выражается такъ: онтогенія есть повтореніе или параллель и копія филогеніи, т.-е. эмбріональная исторія развитія отдѣльнаго существа есть сокращенное повтореніе историческаго или геолого-біологическаго процесса развитія того рода, къ которому принадлежитъ это существо. Послѣдовательныя фазы эмбріональнаго развитія соотвѣтствуютъ, такъ сказать, послѣдовательнымъ геологическимъ періодамъ и представляютъ собою собирательные обращики фауны, возникавшей въ каждый періодъ.
   И это положеніе о соотвѣтствіи между эмбріональнымъ развитіемъ особа и историческимъ развитіемъ животнаго царства примѣняется какъ ко всему зоологическому ряду существъ, такъ и къ каждому отдѣльному классу ихъ и даже къ его меньшимъ подраздѣленіямъ. Въ эмбріональной жизни отражаются какъ отдаленные, такъ и ближайшіе предки. Поэтому, чтобы узнать, каковы были ближайшіе предки какого-нибудь вида, нужно посмотрѣть, какія формы имѣютъ его особи въ послѣднихъ фазахъ ихъ эмбріональнаго развитія, и это дастъ вѣрное указаніе относительно предковъ. Вотъ, наприм., камбалы и имъ подобныя рыбы представляютъ большія особенности, рѣзко отличающія ихъ отъ всѣхъ остальныхъ рыбъ. Глаза у нихъ помѣщены не симметрично на обѣихъ сторонахъ головы, а рядомъ одинъ подлѣ другого на одной сторонѣ головы. Эта особенность давала поводъ думать, что камбалы не родня рыбамъ, что они не могли произойти отъ другихъ рыбъ, а возникли какъ-нибудь самостоятельно и потому служатъ живымъ опроверженіемъ теоріи Дарвина. Дарвинъ отвѣчалъ, что предки камбалы могли быть съ нормальнымъ расположеніемъ глазъ, но потомъ въ цѣломъ рядъ поколѣній одинъ глазъ постепенно перемѣщался съ одной стороны на другую. Вотъ за эту-то мысль Шимперъ и представилъ на своей медали Дарвина сидящимъ на камбалѣ. Однако, эмбріологія оправдала осмѣяннаго Дарвина; оказывается, что камбала, только что вылупившаяся изъ икринки, имѣетъ нормальное симметричное расположеніе глазъ по обѣимъ сторонамъ головы и что потомъ уже во время возросташя рыбешки одинъ глазъ постепенно передвигается на другую сторону. Значитъ, предки камбалы были обыкновенныя рыбы. Указанное положеніе примѣнимо даже къ отдѣльнымъ органамъ животныхъ. Чтобы составить себѣ понятіе о томъ, какъ разививались въ восходящемъ ряду животныхъ глазъ или печень, лучше всего прослѣдить развитіе ихъ во время эмбріональной жизни какого-нибудь животнаго. Ляйелля и А. Грея, какъ мы видѣли, смущали слова Дарвина, что глазъ въ ряду животныхъ развивался постепенно и сначала, вѣроятно имѣлъ самое грубое и незатѣйливое устройство. Эмбріологія какого-нибудь животнаго представляетъ прекрасную иллюстрацію этихъ словъ и показываетъ, что первоначально глазъ бываетъ просто углубленіемъ въ слоѣ обыкновенныхъ клѣточекъ зародыша и проходить черезъ рядъ очень простыхъ и медленно совершенствующихся формъ, пока не приметъ окончательной сложной и тонкой формы.
   Эти общія идеи о соотвѣтствіи между эмбріональнымъ развитіемъ особи и историческимъ развитіемъ послѣдовательныхъ формъ животнаго царства, высказанныя Дарвинымъ, а отчасти еще раньше его Е. Бэромъ, а послѣ его Ф. Миллеромъ, легли въ основу общихъ работъ и изслѣдованій Геккеля. Онъ развилъ подробно эти идеи, систематизировалъ ихъ, подыскалъ для чихъ множество подтвержденій и сдѣлалъ изъ нихъ обширныя и плодотворныя примѣненія для отысканія родства между животными и для установленія общей генеалогіи всѣхъ формъ животнаго царства. Развитію этихъ идей посвящены два его популярныхъ сочиненія: Generelle Morphologie der Organismen (1866) и Natürliche Schöpfungsgeschichte (1868). Въ этихъ сочиненіяхъ онъ, основываясь на данныхъ морфологіи, сравнительной анатоміи, эмбріологіи и палеонтологіи, старается выяснить степени родства между нынѣ существующими и вымершими формами и дѣлаетъ попытки составлять генеалогическія таблицы или родословныя деревья какъ всего животнаго и даже растительнаго царства, такъ и ихъ отдѣловъ и классовъ и утверждаетъ, что только такія таблицы или деревья должны составлять основу естественной и раціональной классификаціи органическихъ формъ. Кромѣ того, въ послѣднемъ изъ этихъ сочиненій онъ изложилъ исторію идей о происхожденіи видовъ выдающихся натуралистовъ и философовъ, сдѣлалъ краткій очеркъ теоріи Дарвина съ своей точки зрѣнія и со своими дополненіями, привелъ новыя доказательства въ ея пользу и разобралъ новыя возраженія противъ нея. Эти сочиненія, особенно второе, написаны систематически, послѣдовательно, ясно, живымъ, увлекательнымъ языкомъ и крайне самоувѣреннымъ тономъ. Поэтому дѣйствіе ихъ на читателей было очень сильно. Эти два сочиненія наглядно показали какъ ученымъ, такъ и всей образованной публикѣ, какое неистощимое богатство новыхъ идей и выводовъ, новыхъ примѣненій и указаній на новые пути и области изслѣдованія представляетъ теорія Дарвина и до какихъ обширныхъ размѣровъ она расширила горизонтъ біологіи. Они прочно и незыблемо утвердили теорію Дарвина въ Германіи. Самъ Дарвинъ былъ въ восторгъ отъ этихъ сочиненій, хотя ясно видѣлъ и слабыя стороны ихъ, и не скрывалъ этого отъ автора. По поводу перваго онъ писалъ Геккелю: "Я получилъ пробный листъ вашего новаго сочиненія и прочелъ его съ большимъ интересомъ. Вы осыпаете мою книгу о Происхожденіи видовъ такими похвалами, какихъ она еще никогда не удостоивалась, и я искренно благодаренъ вамъ за это; но я боюсь, что когда эта часть вашего сочиненія будетъ разбираться, то ваши критики скажутъ, что вы выражаетесь слишкомъ сильно. Ваше изложеніе моей теоріи кажется мнѣ удивительно янымъ и дѣльнымъ и одна подробность показываетъ мнѣ, до какой степени ясно вы понимаете моя взгляды, именно то, что вы ставите на первый планъ фактъ и причину расхожденія признаковъ, чего не сдѣлалъ никто другой" (Krause, S. 155). И въ другомъ письмѣ къ нему онъ пишетъ: "Уже давно я собираюсь написать вамъ о вашемъ большомъ сочиненіи, значительную часть котораго я недавно прочелъ. Меня просто бѣсить, что я могу прочитать кое-какъ сряду но больше двухъ-трехъ страницъ. Все сочиненіе будетъ для меня крайне интересно и полезно. Что меня больше всего поражаетъ, это необыкновенная ясность и методичность въ изложенія какъ менѣе важныхъ принциповъ, такъ и общей философіи предмета. Ваша критика борьбы за существованіе представляетъ прекрасный примѣръ того, до какой степени ваши мысли яснѣе, чѣмъ мои. Все ваше разсужденіе о дистелеологіи (ученіе о зачаточныхъ, выродившихся и недѣйствующихъ органахъ) привело меня въ восторгъ. Но было бы напрасно искать чего-нибудь особенно выдающагося; все кажется мнѣ превосходнымъ. Такъ же напрасно было бы пытаться благодарить васъ за похвалы, расточаемыя вами мнѣ" (Krause, S. 156). По поводу Natürliche Schöpfungsgeschichte онъ писалъ Геккелю: "Я прочиталъ значительную часть вашей послѣдней книги; стиль ея прекрасенъ, ясенъ и легокъ для меня; но почему онъ въ этомъ отношеніи такъ сильно разнится отъ вашего большого сочинены, я не могу себѣ представить. Я еще не прочиталъ первой части, а началъ прямо съ главы о Ляйеллѣ и обо мнѣ, которая, какъ вы легко можете повѣрить, очень пнѣ понравилась. Ляйелль, которому, кажется, было очень пріятно получить отъ васъ экземпляръ, тоже очень доволенъ ею. Ваши главы о родствѣ и генеалогіи животнаго царства поражаютъ меня какъ удивительныя и полныя оригинальныхъ мыслей. Однако, ваша смѣлость иногда возбуждала во мнѣ страхъ; но, какъ замѣтилъ Гексли, долженъ же былъ быть кто-нибудь настолько смѣлымъ, чтобы начать составленіе генеалогическимъ таблицъ. Хотя я вполнѣ допускаю несовершенство геологической лѣтописи, однако, и Гексли вполнѣ согласенъ со мною въ томъ, что вы дѣйствуете ужь слишкомъ смѣло, когда беретесь утверждать, въ какіе періоды впервые появились извѣстныя группы. Я имѣю передъ вами то преимущество, что помню, до какой удивительной степени было отлично положеніе относительно этого предмета, высказанное 20 лѣтъ тому назадъ, отъ того положенія, какое можно высказать теперь, и я ожидаю, что слѣдующія 20 лѣтъ произведутъ столь же большую разницу. Подумайте только о томъ, что односѣменодольныя растенія были недавно открыты въ первичной формаціи въ Швеціи" (v. III, р. 104--105).
   Наконецъ, за теорію Дарвина торжественно высказался одинъ изъ высшихъ научныхъ авторитетовъ Германіи, Г. Гельмгольцъ, на съѣздѣ нѣмецкихъ естествоиспытателей въ Инсбрукѣ (1869). Въ своей рѣчи онъ вставилъ, какъ благотворное слѣдствіе свободной нѣмецкой пытливости, о обстоятельство, что нѣмецкіе ученые смѣло и безпристрастно примѣняютъ къ человѣку выводы, вытекающіе изъ дарвинизма, и могутъ утверждать, что хотя органы чувствъ человѣка и животныхъ и совершенны настолько, насколько это возможно при данномъ способѣ ихъ происхожденія, однако, они далеки отъ абсолютнаго совершенства, какъ это легко можетъ доказать физикъ (Krause, S. 165). Однако, какъ бы въ опроверженіе этихъ словъ о свободѣ нѣмецкой пытливости, другой нѣмецкій авторитетъ, хотя и меньшей величины, Вирховъ, требовалъ, чтобы дарвинизмъ былъ запрещенъ въ нѣмецкихъ учебныхъ заведеніяхъ, что крайне изумило Дарвина, никакъ не ожидавшаго такого поступка отъ Вирхова, къ которому онъ питалъ прежде большое уваженіе, и теперь успокоивалъ себя надеждой, что Вирховъ когда-нибудь самъ устыдится своего поступка.
   Дарвинизмъ скоро проникъ въ Германію въ области болѣе или менѣе далекія отъ естествознанія. Такъ, Фребель трактовалъ Теорію политики съ точки зрѣнія дарвинизма; г. Тиль примѣнялъ идеи дарвинизма къ земледѣльческимъ ассоціаціямъ; Блекъ, Шлейхеръ и Л. Гейгеръ вводили принципы дарвинизма въ лингвистику и представляли себѣ происхожденіе языковъ въ такомъ видѣ, какъ Дарвинъ происхожденіе видовъ, что и въ языкахъ есть борьба за существованіе со всѣми ея послѣдствіями; подъ болѣе или менѣе сильнымъ вліяніемъ дарвинизма находились и усвоили себѣ его пріемы изслѣдованія антропологи и историки культуры, Герландь, Вайць, Каспари, Гельвальдь и многіе другіе. Ученая репутація Дарвина въ Германіи до такой степени установилась даже въ оффиціальныхъ сферахъ, что прусское правительство не нашло препятствія дать ему орденъ Pour le mérite, который изъ англичанъ имѣли Фарадей, Гершель и Томасъ Муръ. Почти всѣ выдающіяся ученыя общества въ Германіи избрали его своимъ швомъ. Наконецъ, въ Германіи основался особый журналъ Kosmos, поставившій себѣ спеціальною задачей развивать я пропагандировать идеи дарвинизма, такъ что даже самому Дарвину это казалось ужь слишкомъ большою роскошью, и онъ никакъ не ожидалъ, чтобы журналъ съ такою ограниченною задачей былъ въ состояніи существовать самостоятельно. При видѣ такой отрадной картины, Дарвинъ вполнѣ успокоился за судьбу и дальнѣйшее процвѣтаніе своей теоріи я писалъ (1871 г.) Геккелю: "Я сомнѣваюсь, хватитъ ли у меня силъ еще для многихъ трудныхъ работъ. Однако, я надѣюсь будущимъ лѣтоть напечатать результаты моихъ долговременныхъ опытовъ объ удивительныхъ выгодахъ, проистекающихъ отъ перекрестнаго оплодотворенія. Я буду продолжать работать, пока буду въ состояніи; но небольшая будетъ потеря, если я и перестану работать, потому что есть уже много дѣльныхъ людей, столь же способныхъ, а можетъ быть даже и болѣе способныхъ, чѣмъ я, продолжать наше дѣло, и въ числѣ ихъ первое мѣсто занимаете вы" (Krause, S. 167). Даже послѣдователи старыхъ философскихъ школъ въ Германіи, не раздѣлявшіе теоріи Дарвина, признали, однако, за ней ту заслугу, что она устранила чудесныя объясненія въ естествознаніи. Вотъ, наприм., какъ отзывался о ней; гегельянецъ Д. Штраусъ: "Теорія Дарвина, безъ сомнѣнія, еще въ высшей степени не полна; она оставляетъ необъясненнымъ безконечно многое и, при томъ не только подробности, но и самые главные и основные пункты; она скорѣе намѣчаетъ возможныя въ будущемъ рѣшенія, чѣмъ сама даетъ ихъ. Но, какъ бы то ни было, въ ней есть нѣчто такое, что непреодолимо влечетъ къ ней любящіе истину и жаждущіе свободы умы. Ее можно сравнить съ только еще проектированною и трасированною желѣзною дорогой; сколько нужно будетъ заполнить пропастей или перекинуть черезъ нихъ мосты, сколько нужно будетъ прорѣзать горъ и сколько еще пройдетъ лѣтъ, прежде чѣмъ поѣзда станутъ скоро и удобно перевозить любящихъ путешествовать людей. Но направленіе пути уже извѣстно; дорога пойдетъ туда, гдѣ весело развѣвается флагъ. Да, весело, и, притомъ, въ смыслѣ чистѣйшей и возвышенной умственной радости. Мы, философы и критики-теологи, много ораторствовали, чтобы дискредитировать чудесныя объясненія; но наши приговоры были гласомъ вопіющаго въ пустыни, потому что мы не могли сдѣлать ихъ излишними, не умѣли указать какую-нибудь силу природы, которая бы могла замѣнить ихъ въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ они считались наиболѣе незамѣнимыми. Дарвинъ указалъ эту силу природы, этотъ естественный процессъ; онъ открылъ дверь, черезъ которую счастливое потомство навсегда выведетъ изъ естествознанія чудесное. И всякій, кто знаетъ, что связано съ чудесными объясненіями, будетъ превозносить его за это, какъ величайшаго благодѣтеля человѣческаго рода" (у Krause, 8. 170).

-----

   Во Франціи появленіе теоріи Дарвина прошло почти незалѣченнымъ; ученые и публика отнеслись къ ней на первыхъ порахъ съ полнѣйшимъ равнодушіемъ. Она не возбудила ожесточенной враждебности, но вызвала горячихъ нападокъ, какъ это было въ Англіи, въ С. Америкѣ и въ Германіи, но за то не нашла себѣ горячихъ послѣдователей и усердныхъ пропагандистовъ. Новая теорія явилась во Франціи въ дурное время, время полнѣйшаго разцвѣта, торжества и славы бонапартизма. Правда, въ Revue des Deux Mondes появилась статья Ложеля, очень дѣльная и сочувственная теоріи, но она, вѣроятно, не произвела впечатлѣнія на публику, а ученые не удостоили ея своимъ вниманіемъ. Оффиціальные представители учености отнеслись къ теоріи съ чисто-французскимъ легкомысліемъ, съ надмѣнною самоувѣренностью и не желали даже ломать голову надъ ея изученіемъ и опроверженіемъ; одного краснаго словца имъ казалось вполнѣ достаточнымъ для пораженія теоріи. Эли де-Бомонъ назвалъ теорію Дарвина и все ученіе объ эволюціи -- la science moussante; другіе академики хранили о ней презрительное молчаніе. Одинъ только Катрфажъ, какъ казалось Дарвину, принималъ до нѣкоторой степени его теорію. Въ одномъ изъ писемъ къ Ляйеллю Дарвинъ сообщалъ: "Катрфажъ въ письмѣ ко мнѣ говорить, что онъ до значительной степени (largely) согласенъ съ мои и взглядами" (L. а. L, v. II, р. 235). Но скоро, однакожъ, Дарвинъ разочаровался въ этомъ и Катрфажъ оказался противникомъ его теоріи. Изъ офиціальныхъ ученыхъ только зоологъ Дарестъ принялъ теорію Дарвина, какъ это видно изъ слѣдующаго письма къ нему Дарвина: "Очень вамъ благодаренъ за ваше письмо и за вашу брошюру... Ваше одобреніе моей книги о видахъ было для меня крайне пріятно. Многіе натуралисты въ Англіи, С. Америкѣ и Германіи заявили, что ихъ мнѣнія объ этомъ предметѣ до нѣкоторой степени измѣнились, но, насколько мнѣ извѣстно, моя книга не произвела никакого дѣйствія во Франціи, и потому тѣмъ пріятнѣе для меня любезное выраженіе вашего одобренія" (v. III, р. 7).
   Во Франціи даже не скоро появился переводъ сочиненія Дарвина. Извѣстная французская переводчица мадамъ Белло, родомъ англичанка, взялась было переводить сочиненіе Дарвина тотчасъ по появленіи его въ Англіи. Дарвинъ выхлопоталъ у англійскаго издателя согласіе на переводъ и отъ себя охотно далъ согласіе и, кромѣ того, съ удовольствіемъ вызывался просматривать переводъ съ цѣлью исправленія возможныхъ научныхъ ошибокъ. "Хотя я и плохой знатокъ французскаго языка, однако, могу замѣтить всякую научную ошибку и просматривалъ бы для этого французскія корректуры" (v. II, р. 235). Но планъ этого перевода почему-то не осуществился. Въ слѣдующемъ (1860) году кто-то тоже собирался было переводить Дарвина, но не могъ найти издателя для перевода. Дарвинъ жаловался на это въ письмѣ къ Катрфажу: "Господинъ, желавшій переводить мое Origin of Species, не могъ найти издателя. Вальеръ" Массонъ и Гашетъ съ презрѣніемъ отвергли его предложеніе. Съ моей стороны было бы безразсудно и дерзко разсчитывать появиться во французской одеждѣ; и эта мысль никогда бы не пришла мнѣ въ голову, если бы не была внушена мнѣ другими. Это большая потеря. Мнѣ остается утѣшать себя нѣмецкимъ изданіемъ, которое устраиваетъ Броннъ" (v. II, р. 236). Французскій переводъ Дарвина появился только въ 1862 году и сдѣлалъ былъ г-жей Ройе, которая снабдила его своимъ предисловіемъ и примѣчаніями. Дарвинъ такъ сообщалъ объ этомъ А. Грею: "Я получилъ нѣсколько дней назадъ французскій переводъ Origin, сдѣланный мадмуазель Ройе, должно быть, самою дѣльною и выдающеюся женщиной въ Европѣ: она горячая деистка... и утверждаетъ, что естественный подборъ и борьба за существованіе объяснять всю мораль, природу человѣка, политику и проч. и проч. Она сдѣлала много любопытныхъ и дѣльныхъ указаній и обѣщаетъ издать цѣлую книгу объ этихъ предметахъ" (v. II, р. 387).
   Разъ явился французскій переводъ сочиненія Дарвина, ученымъ корифеямъ французскимъ уже нельзя было дольше молчать о его теоріи, игнорировать ее. И вотъ Флурансъ, непремѣнный секретарь академіи наукъ разразился противъ теоріи цѣлою брошюрой: Examen du livre de М. Darwin sur l'Origine des espèces. О томъ, до какой степени серьезна и добросовѣстно отнесся ученый представитель академіи къ разбираемому имъ сочиненію, можно судить по слѣдующему трескучему но безсмысленному фейерверку фразъ, составляющему приговоръ въ окончательной формѣ разобранному сочиненію: "Наконецъ, сочиненіе Дарвина явилось. Талантъ автора поразителенъ. Но что за темныя, что за ложныя идеи! Какой метафизическій жаргонъ, внесенный не кстати въ естественную исторію и переходящій въ галиматью, какъ только онъ уклоняется отъ идей ясныхъ, отъ идей вѣрныхъ! Какой безсодержательный и претенціозный языкъ! Какія ребяческія и устарѣлыя олицетворенія! О ясность, о солидность французскаго ума, что сталось съ вами?" (v. III, р. 31). Ужь дѣйствительно послѣднія слова вполнѣ примѣнимы къ самому Флурансу. При видѣ подобнаго приговора серьезнѣйшему, добросовѣстнѣйшему, содержательнѣйшему сочиненію, результату удивительныхъ двадцатилѣтнихъ трудовъ, нельзя не воскликнуть: о ясность, о солидность французскаго ума, что сталось съ вами? А вотъ обращикъ того, какъ Флурансъ третируетъ Дарвина, свысока и покровительственно: "Дарвинъ продолжаетъ: нѣтъ и не можетъ быть установлено никакого абсолютнаго различія между видами и разновидностями! Я уже вамъ сказалъ, что вы ошибаетесь,-- абсолютное различіе отдѣляетъ разновидности отъ видовъ... Но я оставляю Дарвина" (v. III, р. 30). Гексли, написавшій ѣдкую и злую рецензію на эту брошюру Флуранса (въ Nat. Hist. Review), справедливо жаловался на такое непозволительное даже со стороны непремѣннаго секретаря академіи обращеніе съ достойнымъ человѣкомъ въ Англіи, хотя самъ Дарвинъ писалъ Гексли, что "старикъ Флурансъ едва ли стоитъ пороху и дроби". Вообще Дарвинъ относился къ этому своему противнику очень благодушно и такъ писалъ о немъ Уоллесу: "Флурансъ, тяжелое орудіе, написалъ противъ меня вздорную книжонку, которая мнѣ очень правится, такъ какъ она показываетъ, что наше доброе дѣло распространяется во Франціи. Онъ говорить объ "увлеченіи" этою книгой, переполненной пустыми и надутыми мыслями" (v. III, р. 30--31). За Флурансомъ послѣдовалъ Катрфажъ, котораго Дарвинъ считалъ до нѣкоторой степени своимъ послѣдователемъ. Онъ выступилъ противъ теоріи Дарвина съ цѣлымъ рядомъ статей въ Revue des Deux Mondes, напечатанныхъ потомъ отдѣльною книгой. Къ чести его нужно сказать, что въ его статьяхъ не было наглости, пустоты и краснобайства, отличавшихъ брошюру Флуранса; онъ отнесся къ теоріи серьезно, а къ своему противнику -- съ уваженіемъ, что съ признательностью оцѣнилъ и Дарвинъ, которому онъ прислалъ въ подарокъ сборникъ этихъ статей. Дарвинъ по этому поводу писалъ ему: "Я получилъ и прочиталъ вашъ томъ, и очень вамъ благодаренъ за его присылку. Въ цѣломъ онъ поражаетъ меня какъ удивительно ясный и дѣльный трактатъ, и я очень интересовался имъ до послѣдней страницы. Невозможно было изложить мои взгляды безпристрастнѣе и, насколько позволяло мѣсто, полнѣе, чѣмъ это сдѣлали вы. Тонъ, которымъ вы вездѣ говорите обо мнѣ, очень пріятенъ для меня. Когда я кончилъ вторую часть, мнѣ показалось, что вы до такой степени благопріятно поставили дѣло, что на моей сторонѣ будетъ гораздо болѣе обращенные, чѣмъ на вашей. По, читая слѣдующія части, я долженъ былъ измѣнить мои розовыя надежды. Въ этихъ послѣднихъ частяхъ многіе изъ вашихъ приговоровъ довольно суровы, но всѣ они высказаны любезно и добросовѣстно. Я могу сказать, что мнѣ лучше хотѣлось бы, чтобы вы критиковали меня такимъ образомъ, чѣмъ чтобы меня хвалили другіе. Съ нѣкоторыми изъ вашихъ критическихъ замѣчаній я согласенъ, но съ остальными рѣшительно не согласенъ. Однако, я не буду безпокоить васъ своими возраженіями. Могу, однако, сказать, что васъ, должно быть, ввелъ въ заблужденіе французскій переводъ, такъ какъ вы полагаете, будто я допускаю, что Parus и Nuthatch (или Sitta) родственны между собою по прямому происхожденію. Между тѣмъ, я хотѣлъ только показать на воображаемомъ примѣрѣ, какъ могутъ сначала измѣняться или инстинктъ, или строеніе организмовъ. Если бы вы видѣли живого Canis Magellanicus, вы бы замѣтили, до какой степени онъ по виду похожъ на лисицу, или если бы вы слышали его голосъ, то вамъ бы никогда не пришла въ голову мысль, что это одичавшая домашняя собака; но это мало касается меня. Любопытно, какъ національность вліяетъ на наши воззрѣнія. Не проходить недѣли, чтобы мнѣ не пришлось услышать о какомъ-нибудь натуралистѣ въ Германіи, который подтверждаетъ мои взгляды и часто придаетъ преувеличенное значеніе моимъ сочиненіямъ; между тѣмъ, я не слышалъ ни объ одномъ зоологѣ во Франціи, исключая Годри (да и то только отчасти), который бы раздѣлялъ мои взгляды. Но я долженъ былъ бы имѣть много Читателей, такъ какъ мои книжки переведены и я надѣюсь, несмотря на вашу критику, что буду имѣть вліяніе на нѣкоторыхъ начинающихъ натуралистовъ во Франціи" (v. III, р. 117--118).
   И надежды Дарвина оправдались. Молодой французскій ученый, ботаникъ и преимущественно палефитологъ, графъ Сапорта, сразу же сдѣлался послѣдователемъ теоріи Дарвина, такъ какъ въ области своей спеціальности онъ на каждомъ шагу видѣлъ блистательныя подтвержденія ея. Въ цѣломъ рядѣ блестящихъ статей, и ученыхъ, и популярныхъ, онъ развивалъ и иллюстрировалъ новую теорію многочисленными примѣрами изъ исторіи ископаемыхъ растеній. Изъ этихъ статей онъ составилъ цѣлый томъ подъ заглавіемъ Растительный міръ до появленія человѣка. Въ этомъ томѣ цѣлая глава посвящена изложенію теоріи Дарвина и ея исторіи, причемъ авторъ привелъ множество новыхъ аргументовъ въ пользу ея, заимствованныхъ какъ изъ его собственныхъ изслѣдованій, такъ и изъ изслѣдованій другихъ французскихъ ученыхъ, преимущественно ботаниковъ. Любопытно замѣтить здѣсь мимоходомъ, что въ то время, какъ въ Германіи первыми послѣдователями Дарвина были преимущественно зоологи, а изъ ботаниковъ было больше возражателей, во Франціи, напротивъ, первые бросились въ объятія новой теоріи ботаники и наибольшее сопротивленіе она встрѣтила въ средѣ зоологовъ. Сапорта въ этой главѣ началъ свое изложеніе, слѣдующими словами: "Всѣ новыя идеи, даже самыя вѣрныя и плодотворныя, встрѣчаютъ сопротивленіе. Но мнѣ не угасаютъ, а въ этой самой борьбѣ почерпаютъ силу, которой, повидимому, у нихъ прежде недоставало; мало-по-малу онѣ укрѣпляются и окончательно завоевываютъ свое мѣсто. Эволюціонная теорія находится въ настоящее время въ подобной фазѣ. Въ то время, когда противники считали ее окончательно пораженною, она бодро начинаетъ борьбу, которая, вмѣсто того, чтобъ ослаблять се, даетъ ей случай развить въ полномъ свѣтѣ ея руководящіе принципы. Число ея приверженцевъ ростетъ съ каждымъ годомъ. Могучій, проницательный и глубокій мыслитель въ рядѣ сочиненій, скоро сдѣлавшихся знаменитыми, съумѣлъ придать опредѣленную форму неопредѣленнымъ до того времени догадкамъ и положить основные камни могучей работы синтеза. Школа, знаменитѣйшимъ органомъ которой онъ былъ, такъ сказать, воплотилась въ немъ, какъ это показываетъ выраженіе "дарвинизмъ", которымъ часто обозначаютъ всю совокупность трансформистскихъ идей, по которое правильнѣе было бы прилагать только къ ряду смѣлыхъ и остроумныхъ гипотезъ, въ такомъ изобиліи предложенныхъ англійскимъ естествоиспытателемъ" (нѣмецкій переводъ Е. Фохта, стр. 50). Въ числѣ послѣдователей, а до нѣкоторой степени и предшественниковъ Дарвина, Сапорта указываетъ на французскихъ ботаниковъ Шимцера и Грандъ-Эри, которые изъ спеціальнаго изученія ископаемыхъ растеній пришли къ выводамъ, согласнымъ съ теоріей Дарвина и вполнѣ ее подтверждающимъ, а также на зоолога Годри, который въ своемъ сочиненіи Les enchainements du monde animal, подобно Геккелю, разрабатывалъ родословную млекопитающихъ, опредѣлялъ степени родства между ними и искалъ тѣхъ промежуточныхъ звеньевъ или переходовъ, которыми связываются разные порядки этихъ животныхъ. Подобные капитальные труды не могли не производить своего дѣйствія на ученыхъ и на публику и не пріобрѣтать во Франціи новыхъ послѣдователей теоріи. Въ 1865 году потребовалось второе изданіе французскаго перевода Происхожденія видовъ и Дарвинъ тоже просматривалъ корректуры его и по этому поводу писалъ Гукеру: "Мнѣ кажется, какъ будто бы я въ первый разъ читаю мое Origin, просматривая корректуру второго французскаго изданія, и ей-Богу же, мой дорогой, это очень хорошая книга; но ахъ, мой милый, это тугое чтеніе и я бы желалъ, чтобъ оно поскорѣе кончилось" (v. III, р. 31). Дарвина очень радовалъ такой, хотя и не очень быстрый успѣхъ его теоріи во Франціи, какъ это видно изъ его писемъ. Такъ, онъ писалъ Годри: "Благодарю васъ за вашу интересную статью о вліяніи геологическаго строенія страны на умъ и нравы древнихъ аѳинянъ и за ваше любезное письмо. Я пришелъ въ восторгъ, когда узналъ, что вы намѣрены разсмотрѣть отношенія ископаемыхъ животныхъ въ связи съ ихъ генеалогіей; это представить вамъ обширно" поле для примѣненія вашихъ обширныхъ познаній и вашей проницательности. Ваше убѣжденіе, вѣроятно, уронитъ васъ въ настоящее время во мнѣніи вашихъ согражданъ; но, судя по быстрому распространенію во всѣхъ странахъ Европы, исключая Франціи, этого убѣжденія въ общемъ просхожденіи родственныхъ видовъ, я долженъ думать, что оно скоро сдѣлается всеобщимъ. Какъ странно, что страна, произведшая Бюффона, старшаго Жоффруа и, въ особенности, Ламарка, въ настоящее время такъ упорно держится убѣжденія, что виды суть не измѣняющіяся созданія" (v. III, р. 87--88). Въ письмѣ къ графу Сапорта онъ писалъ: "Такъ какъ я еще раньше читалъ съ большимъ интересомъ многія изъ вашихъ статей объ ископаемыхъ растеніяхъ, то вы не повѣрите, съ какимъ удовольствіемъ я узналъ, что вы признаете постепенную эволюцію видовъ. Я думалъ, что моя книга О происхожденіи видовъ произвела во Франціи очень незначительное впечатлѣніе и мнѣ пріятно было услышать отъ васъ противуположное завѣреніе. Всѣ крупные авторитеты института, повидимому, твердо рѣшились вѣрить въ неизмѣняемость видовъ, и это всегда удивляло меня... Годри, насколько мнѣ извѣстно, представляетъ единственное исключеніе, и я думаю, что онъ скоро сдѣлается однимъ изъ главныхъ руководителей зоологической палеонтологіи въ Европѣ; а теперь мнѣ пріятно слышать, что и въ родственномъ отдѣлѣ ботаники вы держитесь почти такого же взгляда" (ч. III, р. 103).
   Но при всемъ томъ теорія Дарвина, все-таки, довольно медленно распространялась во Франціи сравнительно съ тѣмъ, что мы видѣли въ Англіи и въ особенности въ Германіи. Во Франціи не было такого горячаго, усерднаго и компетентнаго пропагандиста ея, какимъ былъ Гексли въ Англіи, А, Грей въ Америкѣ и Геккель въ Германіи. Оффиціальные же представителя учености во Франціи и слышать не хотѣли о новой научной ереси и ненавидѣли ересіарха. Катрфажу пришла мысль похлопотать объ избраніи Дарвина членомъ-корреспондентомъ французской академіи наукъ, и, дѣйствительно, онъ былъ помѣщенъ въ число кандидатовъ. Узнавъ объ этимъ, Дарвинъ писалъ ему: "Я не могу не выразить сожалѣнія, что вы тратите ваше драгоцѣнное время на хлопоты для доставленія мнѣ чести избранія, потому что, судя по послѣднему времени, я боюсь, что ваши труды пропадутъ напрасно. Но каковъ бы ни былъ результатъ, я навсегда сохраню самое пріятное воспоминаніе о вашемъ сочувствіи и добротѣ и это вполнѣ утѣшитъ меня въ случаѣ неизбранія" (v. III, р. 155). И дѣйствительно, Дарвинъ отгадалъ; труды были напрасны: онъ былъ забаллотированъ. Это было въ 1872 году, когда въ Англіи, Америкѣ, Германіи, Италіи, гдѣ онъ получилъ отъ туринской академіи премію въ 12,000 франковъ, въ Россіи и во всей остальной Европѣ Дарвинъ почти единогласно былъ признавъ первокласснымъ знаменитымъ ученымъ даже людьми, не раздѣлявшими его теоріи. Дарвинъ былъ кандидатомъ по отдѣленію зоологіи и изъ 48 голосовъ получилъ только 15. Академики громко торжествовали свою побѣду и посрамленіе еретика. Одинъ изъ нихъ напечаталъ въ Des Mondes: "Двери академіи закрылись для Дарвина потому, что наука тѣхъ его сочиненій, которыя послужили главными основаніями для его славы -- Origin of Species и еще болѣе Descent of Man -- не наука, а масса положеній и абсолютно-произвольныхъ гипотезъ, часто очевидно-ложныхъ. Этого рода изданія и эти теоріи представляютъ собою дурной примѣръ, котораго не можетъ поощрять уважающая себя корпорація" (v. III, р. 224). Но время шло и внутренняя сила новой теоріи брала свое; число ея послѣдователей росло и во Франціи и та же "уважающая себя" академія вынуждена-таки была, наконецъ, открыть свои двери Дарвину. Онъ былъ избранъ членомъ-корреспондентомъ ея только въ 1878 году 26 голосами изъ 39, но на этотъ разъ не по отдѣленію зоологіи, а по отдѣленію ботаники. Оказывается, что между ботаниками онъ пользовался большимъ уваженіемъ, чѣмъ между зоологами, хотя онъ самъ далеко не считалъ себя ботаникомъ. По поводу этого избранія онъ писалъ А. Грею: "Я вижу, что мы оба избраны членами-корреспондентами института. И это скорѣе хорошая шутка, что я избранъ по отдѣленію ботаники, такъ какъ обширность моихъ познаній немногимъ болѣе того, что маргаритка есть сложноцвѣтное растеніе, а горохъ -- бобовое" (v. III, р. 223--224). А въ настоящее время дѣло дошло до того, что Франція старается даже перещеголять Германію въ выраженіяхъ своего глубокаго уваженія къ Дарвину и въ высокой оцѣнкѣ его теоріи. Въ то время, какъ въ Германіи раздаются голоса ученыхъ, требующіе запрещенія теоріи въ учебныхъ заведеніяхъ, во Франціи основывается спеціальная каѳедра дарвинизма. Такъ измѣняются времена, люди и понятія!

-----

   Судьба теоріи Дарвина въ Россіи еще одинъ лишній разъ доказала курьезную русскую самобытность, по которой мы вездѣ и во всемъ стремимся непремѣнно бороться съ Западомъ, во всемъ поступать наперекоръ ему, въ виду того, что мы совсѣмъ особая статья въ цѣломъ мірѣ, не можемъ и не должны имѣть съ нимъ ничего общаго. На Западѣ, какъ мы видѣли, теорію Дарвина вездѣ встрѣчали на первыхъ порахъ или враждебно, или презрительно, или, наконецъ, равнодушно; на первыхъ же порахъ явилось и большинство самыхъ невѣжественныхъ и самыхъ недобросовѣстныхъ нападокъ на теорію и ея автора. Но, затѣмъ, чѣмъ дальше шло время, тѣмъ все больше увеличивалось число ея послѣдователей, тѣмъ больше росла слава Дарвина и всеобщее уваженіе въ его личности, тѣмъ меньше появлялось невѣжественныхъ нападокъ на него. У насъ же все это происходило какъ разъ наоборотъ. На первыхъ порахъ мы встрѣтили теорію Дарвина съ распростертыми объятіями, принялись изучать и пропагандировать ее, видѣли въ Дарвинѣ великаго естествоиспытателя, проложившаго новый путь въ наукѣ, образецъ истиннаго ученаго, такъ что и невѣжественная злоба, и ограниченная самобытность не дерзали нападать на него, или же ихъ одинокіе голоса заглушались всеобщимъ почтительнымъ и хвалебнымъ хоромъ. А затѣмъ дѣло у насъ кончилось тѣмъ, что противъ Дарвина стали возставать съ большимъ или меньшимъ ожесточеніемъ и невѣжды, и самобытники-патріоты, считающіе своимъ патріотическимъ долгомъ, а можетъ быть и благоразумною разсчетливою политикой непремѣнно лягнуть Дарвина. Выходки противъ него считаются признакомъ хорошаго тона и благонамѣренностью. На Западѣ была надобность защищать Дарвина только на первыхъ порахъ; у насъ же считаютъ нужнымъ защищать его отъ невѣжественныхъ нападеній даже въ настоящее время, черезъ 30 лѣтъ по появленіи его теоріи, когда на Западѣ слава Дарвина упрочилась незыблемо, когда его теорія единогласно признана могучимъ, рычагомъ, быстро двинувшимъ науку впередъ и когда развѣ только отжившіе старики по временамъ повторяютъ свои старомодныя выходки: противъ теоріи, сдѣланныя ими въ первый моментъ ея появленія, а теперь являющіяся чистымъ анахронизмомъ.
   Дѣло въ томъ, что теорія Дарвина явилась къ намъ въ хорошее время, когда умственное и общественное развитіе наше находилось въ положительной фазѣ, когда квасной патріотизмъ потерялъ много своей кислоты. и ѣдкости, когда преобладало стремленіе не бороться съ Западомъ, а учиться у него, когда у всякихъ новыхъ теорій, частныхъ положеній и мнѣній: не спрашивали паспорта, не разузнавали, откуда они родомъ, чужеземныя ли они или туземныя, а судили ихъ по внутреннему содержанію, по сущности, когда было много любознательныхъ читателей, безкорыстно стремившихся къ знанію, когда господствовало расположеніе и стремленіе къ естественнымъ наукамъ, когда интересъ къ серьезнымъ общинъ сочиненіямъ былъ всеобщимъ и когда вообще было другое время, не похожее на мы: нѣшнія времена, когда чтеніе серьезныхъ сочиненій составляетъ тяжелую повинность, когда они читаются изъ-подъ палки только тѣми, кому это принудительно нужно по службѣ или вообще по практическимъ требованіямъ спеціальности или профессіи. Такимъ образомъ, въ то время у насъ почва была очень благопріятная и воспріимчивая для всякихъ естественнонаучныхъ теорій, обнимавшихъ область, болѣе или менѣе возвышавшуюся: надъ частными узкими спеціальностями. Теорія Дарвина вполнѣ соотвѣтствовала духу времени. Она имѣла философскій характеръ и широкое философское основаніе; она объясняла простымъ и естественнымъ способомъ всеобщее біологическое явленіе, до тѣхъ поръ не поддававшееся никакому объясненію и казавшееся непостижимымъ, чудеснымъ, т.-е. цѣлесообразность; она подтверждалась массою фактовъ изъ всѣхъ областей естествознанія и, наконецъ, въ числѣ ея послѣдователей были авторитетные ученые, свѣтила науки. Неужели тогдашняя образованная русская публика могла отнестись къ подобной теоріи враждебно или даже индифферентно? И русскіе ученые отнеслись къ новой теоріи весьма сочувственно и встрѣтили ее какъ желанную и до нѣкоторой степени давно ожидаемую ими гостью. Какъ мы видѣли, нашъ академикъ К. Бэръ заявлялъ, что онъ нашелъ въ теоріи Дарвина многія идеи, родственныя съ его собственнымъ самостоятельными идеями. Профессоръ Тимирязевъ разсказываетъ, что вскорѣ послѣ появленія книги Дарвина о Происхожденіи видовъ на англійскомъ языкѣ профессоръ Петербургскаго университета Степанъ Куторга сообщилъ о ней на лекціи студентамъ перваго курса и увлекательно и ясно изложилъ самую теорію Дарвина. Учащаяся молодежь того времени, любознательная, чуткая и воспріимчивая ко всему живому, ко всякому; расширенію умственнаго горизонта и къ многообъемлющимъ обобщеніямъ, вѣроятно, легко поддалась обаянію новой теоріи. Въ числѣ слушателей Куторги находился и самъ профессоръ Тимирязевъ, бывшій потомъ самымъ, убѣжденнымъ и горячимъ послѣдователемъ ея, самымъ авторитетнымъ и энергическимъ ея пропагандистомъ и самымъ компетентнымъ и побѣдоноснымъ ея защитникомъ.
   И русской публикѣ теорія Дарвина стала извѣстна еще до появленія въ русскомъ переводѣ Происхожденія видовъ. Въ Библіотекѣ для Чтенія (1861 г., NoNo 11 и 12) были помѣщены двѣ прекрасныя статьи о новой теоріи безъ имени автора. Въ нихъ она была изложена чрезвычайно точно, ясно и увлекательно. Авторъ не скрываетъ трудностей и возраженій противъ теоріи, но, все-таки, высоко ставитъ ее и признаетъ ея громадное значеніе для біологіи. Особенно интересно въ этой статьѣ то, что авторъ ея понялъ и съумѣлъ оцѣнить и философское значеніе теоріи; и ему очевидно, хорошо была извѣстна та путаница, которую производили въ умахъ философствующихъ натуралистовъ метафизическія тонкости "конечныхъ причинъ". Между прочимъ, онъ ставить въ защиту теоріи вотъ что: "Эта теорія есть, въ сущности, телеологическая,-- правда, не въ обыкновенномъ смыслѣ этого термина, потому что Дарвинъ, какъ всякій критическій натуралистъ, есть противникъ такъ называемыхъ конечныхъ причинъ". Авторъ, какъ видно, слѣдилъ за литературой о дарвинизмѣ, за критиками на новую теорію. Онъ, наприм., въ своей статьѣ разсматриваетъ критическій ученый разборъ новой теоріи, сдѣланный швейцарскимъ ученымъ Пикте, и удивительно вѣрно и мѣтко опредѣляетъ значеніе и результаты этого разбора. "Несмотря на свою рѣшительную приверженность къ постоянству видовъ, Пикте призналъ, однако же, всю важность аргументовъ Дарвина. Онъ поспѣшилъ указать на нихъ ученому міру, какъ на элементъ новый, богатый и плодотворный, и умѣлъ въ нѣсколькихъ строкахъ резюмировать ихъ съ точностью и ясностью. Однако же, онъ думаетъ, что Дарвинъ увлекся, зашелъ слишкомъ далеко въ своемъ опредѣленіи медленнаго дѣйствія естественной отборности (т.-е. подбора, какъ принято говорить теперь). Онъ сдѣлалъ ученому англичанину возраженія, изъ которыхъ многія неопровержимо важны и заслуживаютъ быть приняты въ серьезное соображеніе. Онъ признаетъ, что естественная отборность можетъ дать рожденіе разновидностямъ, породамъ, даже смежнымъ между собою видамъ, но онъ не думаетъ, чтобы она могла идти дальше этого; въ особенности же онъ не вѣритъ, чтобъ она могла измѣнить органическія существа даже до произведенія генерическихъ (родовыхъ) различій. Возраженія авторитета, котораго компетентность призвана всѣми палеонтологами,-- возраженіе, сопровождаемое такими уступками, долженствовало быть очень пріятно Дарвину. Въ самомъ дѣлѣ, это нападеніе, сдѣланное на исключительно научной почвѣ, вовсе не такого свойства, чтобъ его нельзя было отпарировать. Уступки же, которыя его сопровождаютъ, могутъ подавать Дарвину надежду (и, вѣдь, въ самомъ дѣлѣ, правда, Дарвинъ питалъ такія именно надежды), что не одинъ изъ его открытыхъ противниковъ приметъ современенъ его идеи. Дѣйствительно, Пикте соглашается, что нѣкоторые очень смежные между собою виды могутъ образоваться путемъ естественной отборности, но если нѣкоторые изъ нихъ могли образоваться такимъ образомъ, то мы боимся, какъ бы ученымъ не пришлось, наконецъ, признать подобное происхожденіе для всѣхъ видовъ, потому что, спрашивается, гдѣ именно находится предѣлъ дѣйствія естественной отборности?" (Библіотека для Чтенія 1861 г., No 12, стр. 31--32). Какъ видно по всему, а въ особенности по манерѣ, по слогу, по стариннымъ выраженіямъ ("прозорливость" Дарвина, "прозябаемое", вмѣсто растеніе, "напослѣдокъ", "даетъ рожденіе", вмѣсто производитъ, и мног. др.), авторъ этихъ статей не былъ молодымъ начинающимъ ученымъ, а уже солиднымъ ветераномъ науки. Можетъ быть, это и былъ Куторга и въ этихъ статьяхъ изложено было содержаніе той его лекціи о дарвинизмѣ, о которой говоритъ г. Тимирязевъ.
   Другимъ популяризаторомъ теоріи Дарвина еще до появленія ея въ русскомъ переводѣ, рекомендовавшимъ ее въ самыхъ лестныхъ выраженіяхъ вниманію не ученыхъ только, а всей читающей русской публики, былъ -- incredibile dictu -- г. Страховъ. Въ 1862 году онъ напечаталъ статью о теоріи Дарвина (Время 1862 г., No 11) подъ заглавіемъ Дурные признаки. Духъ времени былъ до такой степени силенъ, что въ то время даже г. Страховъ думалъ, говорилъ и писалъ объ этой теоріи совершенно иначе, чѣмъ теперь. Отозвавшись съ восторженною похвалой о теоріи Дарвина, г. Страховъ назвалъ дурнымъ и зловѣщимъ признакомъ только тотъ фактъ, что французская переводчица книги Дарвина г-жа Ройе вздумала цѣликомъ примѣнить новую естественно-научную теорію къ явленіямъ высшаго и болѣе сложнаго порядка, къ морали, къ соціальной и даже политической области, и однимъ взмахомъ перенесла въ эту область всѣ главныя формулы и положенія теоріи, что, дѣйствительно, было очень поспѣшно и крайне рискованно. А самоё по себѣтеорію Дарвина онъ находилъ безукоризненною. Нынѣшніе читатели, знающіе горячую полемику г. Страхова; съ послѣдователями Дарвина, пожалуй, не повѣрять вамъ на слово, что онъ прежде самъ отзывался о теоріи Дарвина съ восторженною похвалой,; и потому мы считаемъ нужнымъ привести здѣсь его подлинныя слова. Сказавши, что книга Дарвина "произвела великій переворотъ" въ ученіи объ организмахъ и несомнѣнно доказала, что виды измѣнчивы, и изложивши кратко теорію Дарвина, г. Страховъ продолжаетъ такъ: "Вотъ законъ Дарвина, который мы передали его собственными словами. Въ этомъ естественномъ избраніи (т.-е. подборѣ, какъ нынче принято говорить), по его изслѣдованіямъ, заключается главный, если не исключительный способъ послѣдовательныхъ измѣненій организмовъ. Смыслъ и важность этого; прекраснаго закона требовали бы многихъ поясненій. Замѣтимъ только, вообще, что, въ силу этого закона, измѣненіе организмовъ, перерожденіе и распаденіе видовъ зависятъ не отъ чего-либо посторонняго, а отъ самихъ же организмовъ. Организмы сильно размножаются, они получаютъ иногда болѣе выгодное устройство, они борятся между собою за средства существованія,-- вотъ три условія, отъ которыхъ зависитъ постепенное перерожденіе видовъ путемъ естественнаго избранія. Совершенно ясно, что законъ развитія организмовъ далеко этимъ не исчерпывается, хотя Дарвинъ, кажется, не замѣчаетъ недостаточности своего закона; тѣмъ ни менѣе, ему принадлежитъ великая заслуга перваго указанія на внутренній законъ развитія организмовъ. Всѣ органическія существа составляютъ у него единую область и развиваются внутренними взаимодѣйствіями, вслѣдствіе размноженія, усовершенствованія и борьбы. Процессъ этого внутренняго развитія, конечно, очень сложенъ и не такъ еще скоро будетъ нагъ ясенъ, но тѣ черты, которыя указаны въ немъ Дарвиномъ, безъ сомнѣнія, совершенно точны и вѣрны... Изъ всего этого читатель видитъ, что книга Дарвина представляетъ великій прогрессъ, огромный шагъ въ движеніи естественныхъ наукъ. Разумѣется, она тотчасъ же возбудила общее вниманіе. Въ Англіи каждый годъ являлось новое ея изданіе. Тотчасъ же послѣ ея выхода она была переведена на нѣмецкій языкъ и недавно, слѣдовательно, по обыкновенію, немножко позже, на французскій. По обыкновенію, она возбудила сильную оппозицію, въ особенности въ Англіи, въ особенности у тамошнихъ духовныхъ, чего, конечно, и надо было ожидать" (Время, 1862 г., No 11). Вотъ отзывъ, вполнѣ достойный человѣка свѣдущаго въ естествознаніи и не чуждаго философіи и, вмѣстѣ съ тѣмъ, не настолько наивнаго, чтобы не понимать, почему нѣкоторые такъ ожесточены о нападали на мои; ю теорію, которая,-- каковы бы ни были ея недостатки и неполнота,-- представляетъ "величайшій прогрессъ" и "огромный шагъ впередъ". И вотъ въ настоящее время этотъ самый человѣкъ радикально противорѣчитъ самому себѣ, отрицается и открещивается отъ теоріи Дарвина и всякаго дарвинизма, вызываетъ изъ забвенія книгу Данилевскаго противъ Дарвина, не болѣе ученую и не менѣе недобросовѣстную, чѣмъ антидарвинистическія сочиненія англійскихъ духовныхъ, и провозглашаетъ, что она вполнѣ опровергла дарвинизмъ! Вотъ самое точное барометрическое показаніе, свидѣтельствующее о пониженіи давленія нашей умственной атмосферы, о рѣз1 комъ измѣненіи духа времени, о переворотѣ въ людяхъ и даже въ понятіяхъ однихъ и тѣхъ же людей! Это обстоятельство, что натуралистъ и философъ, критикъ и публицистъ, такъ легко, какъ самый чувствительный флюгеръ, поддался господствующимъ нынѣ теченіямъ и вѣяніямъ и подъ ихъ вліяніемъ перевернулъ свои понятія вверхъ ногами, есть, по нашему мнѣнію, тоже очень "дурной признакъ" нашей интеллектуальной и моральной неустойчивости. Отъ кого же послѣ этого и ожидать такой устойчивости?
   Въ 1864 году явился, наконецъ, и русскій переводъ сочиненія Дарвина, сдѣланный московскимъ профессоромъ Рачинскимъ. Появленіе его было встрѣчено съ энтузіазмомъ; важнѣйшіе органы печати: Современникъ, Отечественныя Записки и Библіотека для Чтенія, помѣстили о немъ большія статьи, выставлявшія на видъ блестящія стороны и глубокое значеніе новой теоріи, имѣющей произвести радикальный переворотъ во всей біологіи. Русскій Вѣстникъ сначала игнорировалъ переводъ и новую теорію, конечно, ненавистную для него, хотя и въ немъ попадались брошенныя вскользь и мимоходомъ ехидныя указанія на то, что даже оффиціальные педагоги того времени были заражены зловредными идеями Бокля и Дарвина. Но впослѣдствіи, видя несомнѣнное торжество новой теоріи, Русскій Вѣстникъ снизошелъ къ ней и удостоивалъ ее своими опроверженіями, которыя, впрочемъ, состояли въ томъ, что въ немъ печатались перевода англійскихъ самыхъ злостныхъ нападокъ на теорію Дарвина, причемъ редакція съ торжествующимъ видомъ дѣлала отъ себя только такой припѣвъ: вотъ, молъ, какъ относится къ этой теоріи солидная пресса политически-зрѣлаго народа, не чета нашей (Рус. Вѣст. 1871 г., NoNo 5, 11). Въ публикѣ книга имѣла большой успѣхъ, какъ можно судить потому, что въ 1865 году явилось уже второе изданіе ея. Третье изданіе явилось только въ 1873 году. Дарвинъ писалъ Ляйеллю: "Одинъ русскій, переводящій мое новое сочиненіе на русскій языкъ, былъ у меня и разсказывалъ, что васъ много читаютъ въ Россіи и что есть много изданій вашихъ сочиненій, какъ много, я забылъ. Есть шесть изданій Бокля и четыре изданія Origin (v. III, р. 73). Это было писано въ 1867 г., когда въ Россіи было только два изданія Origin. Русскій, о которомъ идетъ рѣчь, былъ, вѣроятно, покойный В. О. Ковалевскій, дѣйствительно переведшій и издавшій второе сочиненіе Дарвина Измѣненія животныхъ и растеній вслѣдствіе прирученія, НО почему-то поставившій впереди этого авторскаго заглавія еще другое свое заглавіе: Происхожденіе видовъ. Значитъ, или Дарвинъ не понялъ Ковалевскаго, или этотъ послѣдній сообщилъ ему невѣрное свѣдѣніе. Въ предисловіи къ шестому изданію Origin съ исправленіемъ и дополненіями, доведенными до 1872 года, Дарвинъ говоритъ, что существуетъ три русскихъ изданія, между тѣмъ какъ въ то время ихъ существовало только два. Того, кто сообщилъ Дарвину это свѣдѣніе о трехъ изданіяхъ, вѣроятно, ввело въ заблужденіе указанное изданіе Ковалевскаго произвольнымъ добавочнымъ заглавіемъ, дававшимъ поводъ смѣшать его съ Origin,-- и такое смѣшиваніе вообще встрѣчается нерѣдко даже у насъ.-- Одновременно съ сочиненіемъ Дарвина появлялось много переводовъ болѣе или менѣе подробныхъ и популярныхъ изложеній его теоріи, вродѣ, напримѣръ, сочиненія Ролле. Изъ выдающихся русскихъ ученыхъ, принимавшихъ теорію Дарвина, можно указать на профессоровъ Бекетова и Фаминцына, изъ которыхъ первый, подобно проф. Тимирязеву, сдѣлалъ много для популяризованія ея въ Россіи. Профессоръ А. Ковалевскій своими классическими изслѣдованіями по эмбріологіи ланцетника и асцидій далъ новый блестящій аргументъ въ пользу теоріи Дарвина и новые матеріалы для установленія, сѣточки зрѣнія этой теоріи, родословной животныхъ. Этими матеріалами и воспользовался Геккель въ своихъ сочиненіяхъ. И. Мечниковъ, высоко цѣня теорію Дарвина и признавая громадное вліяніе ея на развитіе біологіи, не принимаетъ вполнѣ теоріи Дарвина и не считаетъ себя дарвинистомъ на томъ основаніи, что новая теорія не разрѣшила окончательно всѣхъ подлежащихъ ей вопросовъ и что въ ней есть еще пункты, требующіе дальнѣйшаго изслѣдованія и фактическаго подтвержденія,-- основаніе очень благоразумное, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, и крайне банальное, примѣнимое рѣшительно ко всякой самой идеальной теоріи, капая только появлялась на свѣтѣ. На нерасположеніе его къ дарвинизму, помимо этого основанія, вѣроятно, имѣло нѣкоторое вліяніе еще и то обстоятельство, что дарвинизмъ, такъ сказать, олицетворялся въ Геккелѣ, ученомъ противникѣ г. Мечникова, къ которому онъ питаетъ, кажется, преувеличенную враждебность. Наша академія наукъ въ 1867 году почтила Дарвина избраніемъ его въ число своихъ членовъ-корреспондентовъ, и ей дѣлаетъ большую честь то обстоятельство, что даже въ то время, когда господствующія вѣянія радикально измѣнились-и направились противъ Дарвина, она, все-таки, мужественно устояла противъ настойчиваго искушенія и обольстительнаго соблазна увѣнчать преміей прославленное сочиненіе Данилевскаго, направленное противъ этого ея члена-корреспондента и содержавшее въ себѣ, по убѣжденію г. Страхова, "полное опроверженіе дарвинизма". Такимъ образомъ, ученые академики оказались болѣе устойчивыми, чѣмъ ученый и публицистъ г. Страховъ.

-----

   Дарвинъ былъ человѣкъ болѣзненный; почти всю жизнь онъ страдалъ хроническою болѣзнью, диспепсіей, можетъ быть, бывшей слѣдствіемъ его долговременнаго путешествія. Но, благодаря своей правильной жизни и завидной семейной обстановкѣ, онъ прожилъ до 73 лѣтъ. За день до смерти съ винъ сдѣлался глубокій обморокъ. Придя въ себя послѣ этого обморока, онъ ясно созналъ, что смерть уже близка, и сказалъ окружающимъ: "а мнѣ вовсе не страшно умирать". На другой день, 19 апрѣля (н. с.) 1882 года, онъ и умеръ. Свою автобіографію онъ закончилъ въ 1879 году слѣдующими словами: "Что касается меня, то я думаю, что я поступалъ правильно, посвятивши всю мою жизнь наукѣ. Я не чувствую на своей совѣсти никакого большого грѣха, но я часто и часто сожалѣлъ, что не дѣлалъ моимъ ближнимъ побольше прямого добра" (v. III, р. 359).
   Вотъ жизнь, и жизнь поучительная для всѣхъ, а въ особенности для разнаго рода пессимистовъ, иностранныхъ и внутреннихъ, если бы только они были способны переломить свое горделивое самомнѣніе и поучиться у кого-нибудь и чему-нибудь. Пессимистовъ, главнымъ образомъ, смущаетъ смерть, мысль о которой отравляетъ имъ жизнь. Что это за жизнь,-- думаютъ они,-- когда она должна въ болѣе или менѣе близкомъ будущемъ окончиться смертью, и стоить ли послѣ этого жить, когда неизбѣжно придется разстаться съ жизнью, умереть точно такъ же, какъ умираютъ разные и даже близкіе къ нимъ люди? Въ жизни нѣтъ ничего хорошаго и солиднаго;все тлѣньи суета суетъ. Поэтому пессимисты, повидимому, презираютъ жизнь и постоянно толкуютъ о самоубійствѣ; однако, рукъ на себя не накладываютъ и благоразумно уписываютъ жизнь за обѣ щеки. Потому-то имъ такъ страшна и ненавистна смерть; имъ хотѣлось бы вѣчно бранить жизнь и попутно пользоваться ею. Дарвинъ тоже видѣлъ смерть весьма близкихъ ему людей; мы знаемъ, какъ глубоко поразила его совершенно безвременная смерть милаго любимаго существа, разцвѣтавшаго прекрасными качествами. Онъ тоже могъ бы предаться философствованіямъ о ничтожествѣ жизни, такъ глупо и безсмысленно оканчивающейся смертью. Но онъ не сталъ пессимистомъ; онъ жилъ и любилъ жизнь, потому что ина давала ему возможность дѣлать его любимое, солидное и далеко не суетное дѣло. Онъ по возможности довершилъ это дѣло, и потому смерть для него была вовсе не страшна; онъ видѣлъ въ ней неизбѣжный, естественный, а, слѣдовательно, и разумный конецъ жизни.

М. А.

"Русская Мысль", кн.II, 1894

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru