Анненский Иннокентий Федорович
Сочинения гр. А. К. Толстого как педагогический материал

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

Оценка: 5.83*4  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Статья I.

И. Ф. Анненский

Сочинения гр. А. К. Толстого как педагогический материал

(часть первая)

Оригинал здесь -- http://annensky.lib.ru/publ/tolstoy_ped.htm

   Источник текста: Из педагогического наследия. Сост., подг. текста, предисл. и прим. О. Н. Черновой. Смоленск: СГПУ, 2001. Вып I. С. 42-62.
   Первая публикация: Воспитание и обучение. 1887, No 8. С. 181-191; No 9. С. 212-230.
  

I

Лирика

  
   Немногим из русских поэтов, может быть, немногим из поэтов вообще, пришлось расти, воспитываться и развивать свой талант при таких благоприятных условиях как покойному гр. А. К. Толстому. В своем известном автобиографическом письме к флорентийскому профессору А. Де-Губернатис он говорит, что детство оставило в нем самые светлые воспоминания и в самом деле, как прекрасно развили его поэтическую натуру: разумное и тщательное воспитание, жизнь среди благодатной южной, и вместе с тем родной, природы; мир искусства, который был открыт ему с самого нежного возраста. У ребенка, конечно, была исключительная натура, и З-летний мальчик, который проводит ночи в восторженном созерцании бюста молодого фавна и, вернувшись из Италии, плачет по этом "потерянном рае" -- явление единичное. Артистическая природа стала проявляется в Толстом очень рано; по его собственным словам, с 6-летнего возраста он стал пачкать бумагу, и очень рано его произведения сделались безупречными в метрическом отношении. Как на один из факторов своего поэтического развития он указывает на растрепанный том в грязновато-красной обложке, в которую были собраны стихи лучших русских поэтов. С этим томом ребенок проводил целые часы, упиваясь гармонией полупонятного содержания. Едва ли не сильнейшим еще фактором оказалась русская природа. Поэт много говорит о своей любви к лесу и о связи этого чувства с страстью к охоте, развившейся в нем с 20-летнего возраста; но, может быть, еще сильнее звучит в его поэзии любовь к вольному простору степей. Степи навеяли на него эти чудные образы богатырей, на которые былины могли дать ему только намеки. В степях развились эта ширь и удаль, которые, нет-нет, да и зазвучат в его лирике. Степи навеяли на него и ту безотчетную грусть, которая сродни его поэзии.
   Поэт ставит в связь с охотничьей страстью мажорный тон многих своих пьес. Едва ли это справедливо: Некрасов был ведь тоже страстный охотник, а между тем писал по большей части в минорном тоне. Мне кажется, что сильные ощущения охоты (серьёзной охоты на медведей и лосей) служили Толстому исходом для той природной энергии в его натуре, которая не находила себе пищи ни в созерцательной жизни художника, ни в мелочной жизни светских отношений.
   Лирика поэта, обыкновенно, ярче, чем другие его произведения, обрисовывает нам не только самого поэта с его внутренним миром, но и слабые и сильные стороны его поэзии -- это проба искренности и глубины его творчества. С лирики мы и начнем знакомиться с Толстым. У него лирических пьес, сравнительно, очень мало, но зато значительная часть этих пьес может составлять достояние школы.
   Одним из самых интересных мотивов в каждой лирике является, как мне кажется, отношение человека к творчеству. "Поэзия -- религии сестра земная!" -- сделал вывод Жуковский из своего многолетнего служения музам. Лермонтову поэзия представлялась то "железным стихом, облитым горечью и злостью", то кинжалом, то "чистым ученьем правды". Некрасову пела "муза мести и печали".
   Толстому поэзия представляется вечным стремлением к идеалу, к бесконечному. Он говорит, обращаясь к Аксакову, что
  
   В беспредельное влекома
   Душа незримый чует мир.
  
   Он спрашивает в том же послании:
  
   Но все, что чисто и достойно,
   Что на земле сложилось стройно,
   Для человека то ужель
   В тревоге вечной мирозданья
   Есть грань высокого призванья
   И окончательная цель?
  
   По его мнению,
  
   В каждом шорохе растенья
   И в каждом трепете листа
   Иное слышится значенье,
   Видна иная красота.
  
   Творчество является для него освобождением от житейских цепей; он говорит:
  
   Но цепь житейскую почуя,
   Воспрянул я и, негодуя,
   Стихи текут.
  
   Подобно Пушкину, он любит осень, как лучшую обстановку для поэтического труда:
  
   Когда и воздух сер, и тесен кругозор,
   Не развлекаюсь я смиренною природой,
   И немощен ее на жизнь мою напор.
   Сосредоточен я живу в себе самом,
   И сжатая мечта зовет толпы видений.
  
   Мне кажется, что было бы полезной работой для учащегося сравнить Пушкинскую "Осень" с пьесой А. Толстого "Когда природа вся трепещет и сияет" с точки зрения обстановки творчества.
   Подробнее и яснее рисует Толстой процесс творчества в стихотворении "Тщетно, художник, ты мнишь, что творений своих ты создатель!"
   Поэт должен окружаться мраком и молчанием, когда он уловил черточку или какое-нибудь созвучие из тех образов и мелодий, которые невидимо и неслышно носятся в мире; он должен напрягать сильней душевный слух и душевное зрение и ожидать, пока перед ним выступят картины, выйдут из мрака яркие цвета:
  
   Как над пламенем грамоты тайной бесцветные строки вдруг выступают.
  
   Стремления поэта в беспредельное не вносят дисгармонии в его душевный мир. Для него идеал тесно связан с землей.
  
   Когда глагола творческая сила
   Толпы миров воззвала из ночи,
   Любовь их все, как солнце, озарила
   И лишь на землю, к нам, ее светила
   Нисходят порознь редкие лучи.
  
   Мир является для него, таким образом, бледным отражением идеала, живущего в небе. Тем с большей жадностью ловит поэт в мире отблеск вечной красоты: он ищет его и в природе, и в человеческой душе. Для него любовь, даже самая сильная и непосредственная, является не сама по себе, а как звено в общем гармоническом сочетании: она просветляет его "темный взор" и заставляет "вещее сердце" понимать,
  
   Что все, рожденное от Слова,
   Лучи любви кругом лия,
   К нему вернуться жаждет снова
  
   И всюду звук повсюду свет,
   И всем мирам одно начало,
   И ничего в природе нет,
   Что бы любовью не дышало...
  
   Земная любовь кажется Толстому, как земная красота, и как земная гармония, бледным, несовершенным отблеском живущего в голубом эфире идеала. Земная любовь -- это любовь раздробленная, мелкая. Он говорит, отвечая на ревнивые упреки:
  
   И любим мы любовью раздробленной
   И тихий шепот вербы над ручьем,
   И милой дивы взор на нас склоненный,
   И звездный блеск, и все красы вселенной,
   И ничего мы вместе не сольем.
  
   Жизнь--это только короткая неволя. За ее пределами люди сольются все в одну любовь, широкую, как море, для которой пределы земли казались бы слишком жалкими.
   Счастье, которое дается человеку поэтическим чувствованием и творчеством, и есть именно это временное отрешение от жизни для созерцания, хотя бы мгновенного и неполного, мира небесных идеалов.
   Чувства сострадания, заботливости, радостного увлечения, разочарования или ревности ослабляются и поэт этим неудержимым стремлением к небу.
   Он удивляется, если мгновенная печаль человека любимого волнует и мучит его. Ему тяжел наплыв этого человеческого чувства в созерцательное блаженное состояние поэта, который любит
  
   там, за лазурным сводом,
   Ряд жизней мысленно отыскивать иных.
   И, свершая свой жизненный путь,
   смотреть с улыбкой и мимоходом
   На прах забот и горестей земных.
  
   Было бы интересной эстетической задачей охарактеризовать этот принципиальный идеализм гр. А. К. Толстого, сравнительно с поэзией Жуковского. У Толстого в нем больше красок, образов -- это был певец, "державший стяг во имя красоты"; мир красоты и грации в искусстве воспитал его идеальные стремления; у Жуковского в основании лежит сознание непрочности человеческого счастья и желание найти ceбe утешение в скорби и несчастиях жизни.
   В поэме "Дон-Жуан", где столько прекрасных страниц, Толстой с любовью рисовал образ бессознательно страдающего идеалиста. В прологе Сатана открывает причину страданий Жуана:
  
   Любую женщину возьмем, как данный пункт;
   Коль кверху мы ее продолжим очертанье,
   То наша линия, как я уже сказал,
   Прямехонько в ее упрется идеал,
   В тот чистый прототип, в тот образ совершенный,
   Для каждой личности заране припасенный.
   Я этот прототип, незримый никому,
   Из дружбы покажу любимцу моему.
  
   Несоответствие этого идеала с действительностью делается ясным Жуану на первых порах любви и заставляет его постоянно разочаровываться и увлекаться новыми обманами, призрачными подобиями идеальной красоты.
   Для поэта счастье является в виде связи с небом, страдание -- в виде отчуждения от него. Когда
  
   Сердце полно вдохновенья,
   Небо полно красоты.
  
   Свои воспрянувшие творческие силы поэт характерно сравнивает с струнами, "натянутыми между, небом и землей". Напротив, в злые минуты, говорит поэт
  
   И к небу вознестись душа моя не может
   И отягченная склоняется глава.
  
   Сама смерть представляется фантазии поэта каким-то гармоническим аккордом:
  
   все ее невидимые муки,
   Нестройный гул сомнений и забот,
   Все меж собой враждующие звуки
   Последний час в созвучие сольет.
  
   Сила любви и гармонии, связывающая все существующее в мирах в человека со всем существующим, лежат в основе религиозных чувств поэта. Иоанн Дамаскин, певец и вероучитель, является, конечно, его любимым идеалом поэта. Это певец "высокий сердцем, духом нищий". Душа Дамаскина жаждет единения со всем миром, он говорит:
  
   О, если б мог всю жизнь смешать я,
   Всю душу вместе с вами слить;
   "О, если б мог в мои объятья
   Я вас, враги, друзья и братья,
   И всю природу заключить!
  
   Его песнь, в свою очередь, есть только более яркое выражение похвалы Божией, разлитой во всем мире, -- той, похвалы, которую не перестанут произносить
  
   Ни каждая былинка в поле,
   Ни в небе каждая звезда!
  
   Одним из наиболее сладких для человека проявлений гармонии в мире является музыка, которой Толстой посвятил два прелестных стихотворения. Первое -- "Цыганские песни" -- поэт узнает в мелодических сочетаниях и тоску по родине, и удаль, и радость, и знойный вихрь желаний. Но особенно хорошо изобразил поэт впечатления от игры скрипача. Это не объяснение музыкальных звуков, не реальный комментарий к новой музыке, но дивное изображение чувств и тех неопределенно-сладких волнений, которые овладевают нашей душою под влиянием музыки, и под влиянием скрипки особенно.
  
   Обвиняющий слышался голос,
   И рыдали в ответ оправданья;
   И бессильная воля боролась
   С возрастающей бурей желанья.
  
   Здесь нет ничего определенного, конкретного; но взамен, как хорошо намечается интенсивность впечатлений выражениями оправдания рыдали, буря желанья, или дальше - неземные слова, тревожное сердце, беспощадная бездна свою жертву, казалось, тянула. Мне кажется, на возможность анализа и метафорического изображения музыкальных впечатлений можно указывать и учащимся, особенно, при помощи подобных стихотворений, хотя, конечно, надо сильно любить музыку, чтоб вполне их понимать.
   Любовь к гармонии и к красоте, особой форме этой гармонии, отразилась не только на содержании и духе, но и на форме поэтических произведений Толстого. Самые маленькие пьесы его отличаются'стройностью и каким-то особенным изяществом. Чувство меры в нем развито замечательно: он не даст нам слишком сильно волноваться, не заставит нас слишком долго смеяться, ужасаться: он никогда не замкнет пьесы диссонансом, хотя зато мы не рискуем никогда, что в его поэзии
  
   Выстраданный стих, пронзительно унылый
   Ударит по сердцам с неведомою силой.
  
   Мне кажется, что к лирике Толстого вполне подходят слова его же стихотворения:
  
   Словно падает жемчуг
   На серебряное блюдо.
  
   Мы, можем сказать ему его собственными стихами:
  
   Твоя же речь ласкает слух,
   Твое легко прикосновенье
   Как от цветов летящий пух,
   Как майской ночи дуновенье.
  
   Чрезвычайно характерны по уравновешенности лежащего в их основании мотива три маленькие лирические пьесы Толстого. Во-первых, это -- "Вздымаются волны, как горы": поэт видит ладью, которая то взлетает к небу, то падает в бездну, и говорит ей:
  
   Не верь же, ко звездам взлетая,
   Высокой избранника доле.
   Не верь, в глубину ниспадая,
   Что звезд не увидишь ты боле.
  
   Он уверен, что душа, это взволнованное страстью море, придет в свой законный уровень.
   В двух других пьесах того же характера Толстой сравнивает свою душу с морем. Он находит в жизни души моменты, когда ей бывает сродни шумящее море и когда она напоминает море спокойное -- состояние деятельно-страстное и созерцательное. Замечательна в Толстом эта способность как-то сбоку взглянуть на свое сердце, не переживать в поэзии чувства и страдания, а описывать их переживание и сладить, как в душе сменяются
  
   Надежд и отчаяний рой,
   Кочующей мысли прибой и отбой,
   Приливы любви и отливы.
  
   Сознание необходимости гармонического равновесия в душевных состояниях заставляет его спокойно уверять, что не надо верить "отзыву любви", как ее прекращению. Равновесие восстановится в силу стихийного закона гармонии, который властен над его душой, как властен над океаном, звездой и песчинкой.
   Далеко не всякий поэт обладал этой могучей объективностью трезвого ума, для которого собственная жизнь часто представлялась даже не живой сменой живых волнений, а каким-то "золотым переплетом от беспечной удали к заботам". Не у всякого думы, как у Толстого, с завидным постоянством
  
   Ткут то в солнце, то в тумане
   Золотой узор на темной ткани.
  
   Бессознательно и ревниво бережет он свое душевное равновесие; вид моря, которое, несмотря на весь свой видимый хаос и бурность, подчиняется таким строгим законам, склонен его особенно успокаивать. Для него бурное море -- это периодически взволнованная душа, похожая на его душу, и на всякую человеческую душу. Не грезится ему при взгляде на волны, что это тоскует какое-то сердце, у которого оторвали от взоров созерцание неба и Бога (вспомните "Море" Жуковского), не грезится ему, как Байрону и Пушкину, "свободная стихия " мрачная, сурово-решительная и ничему не повинующаяся -- Толстой, смотря на бегущие и сменяющиеся волны, приходит к утешительному выводу:
  
   Что же грустить, коли клин вышибается клином.
   Как волна сменяется новой волной.
  
   Сознание необходимости и неизбежности гармонической смены настроений, а часто и положений в человеческой жизни, художественное стремление к красоте, гармонии, равновесию, -- вовсе не приводят поэта, к состоянию равнодушия и безразличности. В очаровательной маленькой пьесе автор представляет свое пылкое сердце в виде раскаленного железа, брошенного в холодную воду светских отношений, и объявляет благородную решимость:
  
   Буду кипеть, негодуя тоской и печалью --
   Все же не стану блестящей, холодною сталью.
  
   Далеко не всегда удается нашему поэту в лирической пьесе, которая часто увековечивает минуты, выйти из состояния колебаний и сомнений. В стихотворении:
  
   В совести искал я долго обвиненья
  
   он говорит, что напрасно силится согласить, что несогласимо; каждый звук в окружающем мире звучит ему неясным упреком, и напрасны все хлопоты ума:
  
   Горестная чаша не проходит мимо,
   Ни к устам зовущим низойти не хочет.
  
   Но чаще и охотнее отвечает поэт в своих песнях те моменты, когда состояние сомнения разрешается:
  
   Пришла пора -- и вы воскресли вновь:
   Мой прежний гнев и прежняя любовь.
   Рассеялся туман и, слава Богу,
   Я выхожу на старую дорогу.
  
   В одной пьесе он в нерешимости:
  
   Которому ж голосу отповедь дам?
   В сомнении рвется душа пополам.
  
   Но где же прямая, святая дорога?
  
   Это состояние нерешимости переходит в желание следовать за тем голосом, который немолчно и повсюду говорит с ним на родном языке и манит сильнее всех других.
   Замечательнее всего в этом отношении является одно из последних лирических произведений Толстого: оно изображает блаженное состояние души, испытанное им раз в полудремоте. Поэту кажется, что он летит без крыл, что, поднявшись в воздухе, он переходит в один неудержимый порыв с природою; ум его остается трезвым и чуждым восторга, но сам поэт как бы умер для тревог и, взамен этого, ожил в сознании бытия. Дуновенье листьев шепчет поэту, что он находит, таким образом, разрешенье старинной задачи:
  
   То творчества с покоем соглашенье,
   То мысли пыл в душевной тишине.
  
   Стремлением к гармонии и равновесию объясняется часто, мне кажется, и форма стихотворений Толстого. В ней очень обыкновенны параллелизмы. Вспомним: "Грядой клубится белою, над озером, туман", "Деревцо мое миндальное", "Острою секирой ранена береза", "Не верь мне, друг, когда, в избытке горя", "Не спящих солнце, грустная звезда" и др.
   Особым видом параллелизма является и прекрасное стихотворение из Гервега, сопоставляющее смерть в неорганическом и в органическом мире.
   Параллелизм в книжной поэзии, как мне думается, служит иногда к уменьшению остроты впечатления: например, "больное сердце не залечит раны" -- эта тяжелая картина застилается в поэзии образом белой березы, которая плачет, потому что кто-то ударил ее топором по нежной белой коре, но должна утешиться на следующий год. В пьесе, взятой из Гервега, изображается смерть -- смерть тяжелая, потому чти сердце, умирая, рвется на части; но в фантазии читателя это мучительное сознание ослабляется картинами исчезающего дыма, замирающего звука, гаснущей зари, картинами, которая рисует ему перед этим поэт своей волшебной кистью. Я думаю, что наш поэт ненамеренно, но из чувства поэтического такта, из свойственного ему чувства меры так часто прибегал к параллелизму.
   Среди лирических пьес Толстого, среди преследовавших его и воссозданных им образов, часто слышится удаль, размах широкой русской натуры. Вспомним его "Край ты мой, родимый край", "Коль любить, так без рассудку", было бы совершенно несправедливо видеть только искусственность в этом тоне, в этих поэтических приемах. В основе лежит здесь коренная черта поэтической души Толстого, его влечение в беспредельное, в ширь и в высь, -- о котором мы говорили в начале его поэтической характеристики. Отсюда и грандиозные образы, на которых останавливается его фантазия: боги, цари, рыцари, богатыри. Из стремления жить независимой созерцательной жизнью, из постоянного желания стряхнуть с себя мелочную действительность, с ее ложными тревогами к жалкими заботами, проистекала легкость, с которой поэт уходил в мир фантазии или погружался в прошлое. Его живые, непосредственные наблюдения, напр., в "Крымских очерках" не дали ничего замечательного, а охота, которую он так любил, в лирике его совсем не отразилась, даже в метафорах. Замечательно, что, легко допуская в фантазии или шутке гиперболу, он боялся всякого усиления тона, всякого увеличения размеров в деле изображения реальных чувств. В языке его нет этих постоянных усилений посредством ужасный, страшный, смертельно, бесконечно, невыразимо и т.п., и он искренно боится того злого духа, который
  
   Лживым зеркалом могучие размеры
   Лукаво придает ничтожным мелочам.
  
   Но обратимся к характеристике душевных настроений изображаемых Толстым в лирике.
   Воспоминание -- вот одна из излюбленных им лирических тем. Сюда относятся пьесы: "Ты помнишь ли, Мария", "Ты знаешь, я люблю там, за лазурным сводом", "На нивы желтые нисходит тишина", "С тех пор, как я один, с тех пор, как ты далеко", "Смеркалось, -- жаркий день бледнел неуловимо", "Ты помнишь ли вечер, как море шумело", "У моря сижу, на утесе крутом", "То было раннею весной", "Дождя отшумевшего капли". В этих стихотворениях можно отметить несколько различных типов. Во-первых -- воспоминание, воссоздающее поэту картину прошлого, на которую он любуется; при этом воспоминание не соединяется ни с каким определенным чувством -- чувство утраты сказывается очень слабо, по крайней мере такова первая из указанных пьес и стихотворение "Ты помнишь ли вечер, как море шумело". Затем, воспоминание, которое не вызывает определенного образа, но повторяет целый ряд впечатлений, которые все рождают одно, основное в пьесе чувство -- раскаяние -- ("На нивы желтые нисходит тишина"). Наконец, воспоминание может воскрешать перед поэтом один образ, но с отчетливостью и силой галлюцинации (у Толстого это образ любимой женщины в пьесах на стр. 323 и 324 1-го т.). В одном из самых прочувствованных стихотворений гр. Толстого "То было раннею весною" сожаление о безвозвратном прошлом красиво выражается рядом повторений в начале и конце куплетов и восклицаний:
  
   То было в утро наших лет.
   О, счастье! о, слезы!
   О, лес! о, жизнь! О, солнца свет!
   О, свежий дух березы!
  
   В этих восклицаниях не чувствуется ни малейшей монотонности, несмотря на их обилие, и как грациозно выражают они состояние души автора; он будто ослеплен открывшейся перед ним картиной, которая так не похожа на настоящее, и не знает, чем больше любоваться, о чем больше жалеть. Если возможно воспользоваться этим выражением, я назвал бы такое отношение к своей грусти, лирический скупостью: поэт не тратит слов для жалоб, для сопоставления прошлого с настоящим, и тем живей и драматичней представляется нам его душевное состояние. В пьесе "Дождя отшумевшего капли" представляется, как поэт сидит под кленом; он задумался, сожалея о прошлом, когда он был чище и добрей. Соловой поет над ним так нежно, будто хочет сказать ему, что он напрасно грустит, и что былое время должно воротиться. Стихотворение производит сильное впечатление искренности, может быть, опять-таки оттого, что автор нисколько себя не жалеет, а спокойно говорит, о чем он думал, и объясняет, отчего он прежде был лучше. Впечатление тихой грусти дается всей картиной, а не выражениями грусти на словах или в восклицаниях.
   Чувство любви к женщине в разных формах и стадиях своего развития наполняет значительную часть лирических пьес Толстого. Почтенный профессор О. Ф. Миллер в очерке, напечатанном в Вестнике Европы вскоре после смерти гр. Толстого, прекрасно отметил характер любви в его поэзии -- это идеально чистое выражение чистой любви. Здесь нет страстности Альфреда Мюссе или Пушкина -- идеализм душевный красоты, внешняя красота, как отражение идеальной, родство душ, грусть разлуки, воспоминание -- вот элементы его любовных стихотворений. В самом увлечении, которое заставляет поэта очертить свою буйну голову, слышится не голос слепой страсти, а трепетание души, которой грезится, перед которой будто мелькнул на мгновение дорогой, долгожданный идеал, и вот человек боится нарушить холодным размышлением эту священную минуту.
   Мы могли бы проследить в пьесах Толстого целую историю любви -- встречу и увлечение, страсть, счастье, разлуку, смерть и воспоминание, в этом цикле не может быть, конечно, и речи о густоте чувственных красок, о цинизме, простодушном ли, как в наших былинах, или искусственном, как у Парни, Бальзака, Гонкура, о дразнящих недомолвках Жорж Занд или Гюго, которые делают так часто недоступным для школы чтение эротической поэзии. Есть в этом круге стихов Толстого несколько пьесок, которые меня привлекают и которые я считаю полезными для русской школы, для юношества. Гр. Толстой, конечно, поэт не для детей, и у него нет, или почти нет, чтения для детского возраста, какое можно найти у Пушкина, Майкова, Некрасова, Никитина, Полонского, Плещеева и многих русских поэтов. Но зато как-то особенно сродни ранней юности изящный, идеально-чистый, порой мистический характер его поэзии. Он роднит Толстого, как роднит Полонского, с тем временем человеческой жизни, когда душа полна неясных и высоких стремлений, когда в уме толпятся начатки, обрывки, эскизы тысячи мыслей когда глаз ищет идеально-прекрасных образов, ухо ждет мелодических сочетаний. Слова: "любовь", "женщина", которые как-то особенно тщательно выключаются из нашего школьного чтения, выключаются не по праву, особенно теперь, когда юноша сидит на школьной скамье до 20 лет. Все дело в красках и формах, которыми мы облекаем законные стремления человеческого сердца.
   Покойный Некрасов, в последние годы своей поэтической деятельности, дал нам в стихах, глубоко прочувствованных и сильных, хотя местами набросанных с лихорадочной небрежностью, прекрасный, горячо-любимый им образ матери. Гр. А. К. Толстой обрисовал нам образ другой, неизвестной нам, но любимой им и прекрасной женщины. Оба эти образа в поэтической своей обрисовке не должны остаться чуждыми русскому юношеству. Уважение к женщине, чувство, к сожалению плохо развиваемое в наше время, должно поддерживаться изучением поэзии: всякое уважение поддерживается именно идеальным представлением о предмете уважения, а таковое и дается нам поэзией. Героиня уважения Толстого представляется нам доброй и тихой -- один вид ее мирит людей с горем, делает их добрей. В ее наружном спокойствии сквозит вечная грусть; эта грусть не безотчетна: она происходит от того, что нежное сердце этой женщины стыдится своего счастья: все хорошее в окружающем, даже свет солнца, тень дубравы, самый воздух -- точно кажутся ей "стяжанием неправым" чем-то таким, что она отняла у других, что есть не у всех людей в таком изобилии.
   Между тем, у нее в действительности очень мало, даже совсем нет счастья; но себя она не жалеет, потому что мысль ее прикована постоянно к скорби других людей. Это прекрасное созданье является жертвой тревог жизни; в мягкой и робкой душе ее нет силы для борьбы и сопротивления; как оторванный листок, который плывет по течению, как сизый дым, который не смеет бежать к облакам, она смята выпавшим ей на долю страданием; точно лощинка, которая одна, в светлый весенний день не цветет, покрытая тенью от высоких гор, а вся заливается холодными ручьями талого снега, -- ее сердце принимает отовсюду "чужое горе". Мы рассмотрим только три стихотворения, но и в них, мне кажется, намечены отчетливо черты идеального женского образа. Конечно, эпос и драма могут дать образ более яркий, отчетливый, более жизненный, но и у лирики есть свои преимущества: одушевление в передаче и яркий идеализм в обрисовке.
   Интересно сопоставить также несколько лирических пьес для выяснения образа самого поэта. Мы говорили выше не столько об нем, сколько об его идеалах и свойствах его поэзии. В стихотворении "Пусть тот, чья честь не без укора", автор рисует свободолюбивого поэта, который не боится врагов и не льстит друзьям, его свободное чело склоняется перед тем, что кажется ему самому светлым и чистым. Этот образ повторяет Пушкинского идеального поэта. Ни один из двух враждующих станов не может привлечь к себе свободного певца -- ни западники, ни славянофилы, которые, очевидно, подразумеваются здесь, не назовут его своим, но не потому, чтобы он был межеумком, а потому, что мир, в котором он вращается, его субъективный мир, не знает деления на эти лагери, а еще потому, что ему ненавистен мелочной партийный раздор в борьбе, где зачастую, за придирчивым притязанием на непогрешимость забывается идеальное стремление к истине. Сомнения, борьба, временами горечь разочарования и даже отчаяния -- ничто не остается чуждым живой душе поэта; обновлением и возрождением является для него возвращение к тем дорогим поэтическим идеалам которые озаряли его юность. Поэт -- созерцатель и художник не мог и напрасно старался сделаться светским или чиновным человеком.
  
   Ой, честь ли (говорит он)
   Гусляру-певцу во приказе сидеть,
   Во приказе сидеть, потолок коптить.
   Ой, коня б ему, гусли б звонкие.
   Ой, в луга бы ему, во зеленый бор.
  
   Бог создал его зорким, задумчивым любителем природы и всего прекрасного, -- у него нет практического смысла:
  
   И все люди его корят, бранят, говоря:
   "Не бывать ему воеводою,
   Не бывать ему посадником,
   Думным дьяком не бывать ему,
   Ни торговым делом правити".
  
   На закате дней шум осенних падающих листьев, который прежде совпадал с оживленнейшей порой его творчества, шепчет ему как бы отпуск с поэтической службы:
  
   Всему настал покой, прими ж его и ты,
   Певец, державший стяг во имя красоты.
   Проверь, усердно ли ее святое семя
   Ты в борозды бросал, оставленные всеми;
   По совести ль тобой задача свершена,
   И жатва дней твоих обильна иль скудна?
  
   На эти, вопросы, конечно, еще нельзя дать ответа. Детальный разбор его сочинений даст, вероятно, возможность, ответить на два первые. А задать их было, конечно, вполне естественно для человека, который так много получил от природы и от людей.
   В поэзии Толстого довольно мало описаний. Картина природы служит в его лирике, обыкновенно, не центром, а лишь фоном, деталью, или иллюстрацией к изображению уголка в мире человеческих ощущений. Он любит осень и мимоходом дает ряд, осенних пейзажей. Ум его отказывается творить, "когда природа вся трепещет и сияет" и, напротив, вдохновляется сереньким, хмурым фоном осенней картины.
   Несомненно, лучшую картину осени дает нам пьеса "Прозрачных облаков спокойное движенье". Описание здесь чисто субъективное. Автор будто ждал и нашел, наконец, соответствие между своей душой и картиной природы:
  
   Нам тихий свой привет
   Шлет осень мирная. Ни резких очертаний,
   Ни ярких красок их. Землей пережита
   Пора роскошных сил и мощных трепетаний,
   Стремленья улеглись; иная красота
   Сменила прежнюю; ликующего лета
   Лучами сильными уж боле не согрета,
   Природа вся полна последней теплоты.
  
   Все говорит об отцветании, отдыхе, жизни в воспоминаниях и, вместе с тем, об отчете, о проверке прошлого.
   Подобный мотив, только сжато и может быть сильнее, когда-то взял Гете в своей пьесе "Ueber allen Gipfeln" (известна по-русски в лермонтовском переводе "Горные вершины").
   Может, быть, было бы не бесполезно для ученика сравнить эти два стихотворения: тут кроме точек соприкосновения, найдется и много несогласного.
   Поэт любит лес, но описаний лесной природы у него мало. Он живет в поэзии сосредоточенной жизнью духа. Когда он идет в сосновый бор, там ручей начинает ему рассказывать таинственные истории, легенды, и он заслушивается их, забывая об окружающем его ландшафте. Из лирических пьес Толстой только одну -- "На тяге" посвятил впечатлениям охоты: здесь есть и картина леса ранней весной, и картина охоты; но автор не удерживается на этой объективной, ландшафтной почве; стоило защелкать соловью, как окружающий весенний пейзаж преобразился в его душе в горькие сожаления о былых радостях и пережитой молодости. У Толстого есть еще поэтическое описание Малороссии, напоминающее известное "Kennst du das Land". Это не есть непосредственно создавшаяся поэтическая картина, а целый ряд описаний и исторических воспоминаний, скрепленных общим именем Малороссии, которую поэт считал своей настоящей родиной.
   Очень часто картина природы, открывающаяся перед поэтом, приводит за собой другие картины -- особенно, картины прошлого. Степь, покрытая темно-голубыми колокольчиками, вызывает в его фантазии казацкую старину и поездку запорожцев в Москву, к "Тишайшему царю", чтобы отдаться под его высокую руку. Стога на широком лугу говорят поэту о том, что когда-то они были цветами, но что их подрезали острыми косами и раскидали далеко друг от друга; на голове у них уселись черные вороны и галки; согнать этих напрошенных гостей они зовут грозного и светлоокого орла, своего далекого отца. Кто же не узнает в этих скошенных цветах южных славян, в воронах и галках -- турок и австрийцев, в светлооком орле -- Белого царя?
   Гр. Толстой мастер поэтической речи. Его сравнения замечательно хороши, но эпитеты не особенно выразительны. Не выходя из пределов лирической поэзии, укажем на выдающееся примеры. Вот сопоставление сложное:
  
   Сердце, сильней разгораясь от года до году,
   Брошено в светскую жизнь, как в студеную воду;
   В ней, как в раскале железо, оно закипело.
  
   Вот еще пример метафорического сравнения, где душевный мир освещается образом, взятым из конкретного:
  
   Вырастает дума словно дерево,
   Вроет в землю корни глубокие.
   По поднебесью ветвями раскинется,
   задрожит - зашумит тучей листьев.
  
   Или еще замечательное, по своей характерности для поэзии Толстого, сравнение. Поэт своим спокойным созерцательным умом отражает, как зеркалом вод, желанный и любимый лик:
  
   И ясно вижу (на дне души, как на дне озера) глубь,
   где как блестящий клад,
   Любви моей к тебе сокровища лежат.
  
   Вот сравнения сложные:
  
   1)
   Душа тревожна, как листы.
   Она, как гусли, многострунна.
  
      -- Твоя же речь ласкает слух,
      -- Твое легко прикосновенье,
      -- Как от цветов летящий пух.
      -- Как майской ночи дуновенье.
      --
   Иногда двойное сравнение касается не двух различных и особых предметов, а только двух признаков одного и того же предмета:
  
   Ты словно яблони цветы,
   Когда их снег покрыл тяжелый;
   Стряхнуть тоску не можешь ты,
   И жизнь тебя погнула долу.
  
   Вот пример сравнения, где сопоставляются две раздельные, законченные картины:
  
   Уж ласточки, кружась над крышей, щебетали,
   Красуяся, идет нарядная весна...
   Порою входит так, в дом скорби и печали,
   В цветах красавица надменна и пышна.
  
   Это сравнение, переходящее в параллелизм.
   Вспомним при этом, может быть, единственное неизящное сопоставление у графа Толстого -- это сравнение своей души с мучеником, с которого сдирают кожу:
  
   Живая ткань ее обнажена,
   И каждое к ней жизни прикасанье
   Есть злая боль и жгучее страданье.
  
   Иногда пропускается один член сравнения, чтоб интенсивнее выделить второй:
  
   Ты прислонился ко мне, деревцо, к зеленому вязу,
   Ты прислонился ко мне, я стою и надежно и прочно.
  
   Сравниваться могут еще реальное и предполагаемое, наблюдаемое и желаемое:
  
   Но юный плющ, виясь вкруг зданья,
   покрыл следы вражды и зла.
   Ужель еще твои страданья
   Моя любовь не обвила?
  
   Но чаще всего встречается сравнение мимолетное, по одному признаку:
  
   Сквозной узор их молодых ветвей.
   Как легкий дым, терялся в горной дали.
  
   Рядом со сравнением (о параллелизмах мы уже упоминали, а олицетворения будут указываться ниже, в разборе его притч), можно отметить еще контрасты:
  
   1) признака:
   И была его длань, как погибель сильна,
   Сердце зыблемой трости слабее.
  
   2) Явления:
   Природы смерть покойна и легка;
   На части сердце, умирая, рвется.
  
   3) контраст, сопряженный со сравнением:
   Но жизнь шумит, как вихор ломит бор --
   Как ропот струй, так шепчет сердца голос.
  
   4) контраст отрицательный:
   Буду кипеть, негодуя, тоской и печалью,
   Все же не стану блестящей, холодною сталью.
  
   Хороши некоторые сочетания красок, из которых вообще Толстой, вероятно, больше всех, любил голубую, потому что он часто ее одну отмечает в своих картинах:
  
   Ты знаешь край, где нивы золотые
   Испещрены лазурью васильков;
   Где светлый ключ, спускаясь вниз,
   По серым камням точит слезы;
   Ползут на черный кипарис,
   Гроздами пурпурные розы.
  
   С золотою каймой ленту алую.
   Изменился моря вид:
   Засверкал меж бирюзою
   Изумруд и малахит.
  
   Как дымкой, солнечный перенимая свет,
   То бледным золотом, то мягкой синей тенью
   Окрашивает даль.
  
   В эпитетах лирики можно указать мало особенно замечательного.
   Небо Толстой называет, обыкновенно чистым (эпитет, который в народной поэзии прилагается к серебру и полю).
   Вот на подбор несколько эпитетов:
   1) Образные: чешуйчатая сосна, седое облако, лазурная и звездная стезя, бурый коршун, бледно-розовая даль, зеленый дым, огненные иглы солнца, зеленая мгла, голубой эфир, мохнатая сова, пестрые стада; зубчатый клен и гладкий бук, и твердый граб, и дуб корнистый.
   2) Эпитеты свойств и метафорические эпитеты: клубятся медленные тучи, трепещущий ствол тополя, терновник злобный, злая боль, жгучее терзанье.
  
   И вольные рои, испуганные нами,
   Меж зелени висят жужащими гроздами.
  
   Жемчужная дробь соловья.
  
   Замечательны метонимические эпитеты: звонкий ряд кувшинов и подков железный звук.
   Вот беглый и, вероятно, неполный комментарий к лирике А. К. Толстого. Его главная цель -- указать воспитателям размеры и формы эстетических бесед с юношами в этой области. Теперь перейдем к эпосу.
  
Оценка: 5.83*4  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru