Анненков Павел Васильевич
Провинциальные письма. III

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

ПРОВИНЦІАЛЬНЫЯ ПИСЬМА.

III.

   Кому не случалось, хоть разъ въ жизни, наблюдать за молодымъ человѣкомъ, который добродушно мотаетъ отцовское наслѣдіе, полными руками бросаетъ свое имущество на-право и на-лѣво, и все это съ такимъ увлеченіемъ....
   Такъ можно мотать и самое время, самую жизнь. Заключеніе это вывожу я изъ необычайной снисходительности, которую встрѣчалъ вездѣ, ко всякому, кто потратился въ-конецъ чѣмъ-нибудь: деньгами, временъ или здоровьемъ. Иногда случалось мнѣ думать: ужь не находятся ли люди, окружающіе мота, еще подъ вліяніемъ процесса, которымъ онъ шелъ къ своему раззоренію; а иногда думалось: не видятъ ли они въ каждомъ мотѣ начало своей собственной исторіи, правильному развитію которой помѣшали только непосредственныя обстоятельства?... Совершенно полнаго опредѣленія этому явленію я еще не отыскалъ.
   Раззорившійся человѣкъ почти вездѣ въ Европѣ есть человѣкъ, умершій преждевременно. Для общества это не болѣе какъ сновидѣніе мертвеца, подземный бредъ скелета, о которыхъ говоритъ Гамлетъ. Если бы я смѣлъ продолжить сравненіе, я сказалъ бы даже, что раззорившійся человѣкъ въ иныхъ мѣстахъ менѣе мертвеца. Это общественное положеніе сохраняетъ онъ до тѣхъ поръ, пока не представитъ положительныхъ доказательствъ возвращенія своего къ жизни; но и тутъ какъ мало еще вѣрящихъ въ возможность его возрожденія, и какой долгій розыскъ завязывается для разузнанія всей истины! Совсѣмъ на оборотъ иногда случается у насъ и особенно въ провинціи.
   Трогательное снисхожденіе къ бѣдѣ собрата доходитъ иногда въ подобныхъ случаяхъ до невѣроятности. Раззорившійся человѣкъ неожиданно вступаетъ въ права домашняго друга. Онъ дѣлается судьей домашнихъ распрей, причастникомъ семейныхъ тайнъ, совѣтникомъ въ предпріятіяхъ, по правилу, что человѣкъ, разстроившій собственныя дѣла, уже этимъ самымъ пріобрѣлъ нужную опытность для управленія чужими. Вмѣстѣ съ тѣмъ образуются въ пользу раззорившагося особенныя привилегіи, права, ему одному присвоенныя. Такъ, напримѣръ, за нимъ утверждено право играть по какой угодно цѣнѣ, получать выигрышъ, а проигрышъ возлагать цѣликомъ на хозяина дома, который и принимаетъ его съ великодушной готовностію и со всѣми признаками неподдѣльной радости. Одна изъ самыхъ заманчивыхъ выгодъ, предоставленныхъ раззорившемуся человѣку, состоитъ въ томъ, что онъ можетъ имѣть какія угодно претензіи, требованія и капризы. Трудно представить себѣ, что за огромную сумму непріятностей и притѣсненій выдерживаютъ Фанатики гостепріимства и деликатности обращенія отъ несчастнаго человѣка, мало-мальски своеобычнаго. Люди, совсѣмъ не отличающіеся уступчивостію характера, считаютъ преступленіемъ остановить порывы неосновательной раздражительности неимущаго гостя своего, храбро выдерживаютъ его нападки и только вздыхаютъ про себя, приговаривая: "а нечего дѣлать -- не выгнать же его на улицу!" Я зналъ одного скрягу, который ссужалъ деньгами не иначе, какъ подъ тройной залогъ и который немогъ отказать раззорившемуся въ-займѣ на-Слово. Ужь не говорю, что для него прерывается теченіе свободной бесѣды изъ опасенія какъ-нибудь проговориться, что хозяйка "трепещетъ за каждое слово и часто рѣшается на ненужныя издержки, лишь бы не возбудить подозрѣнія о недостаткѣ радушія и маломъ уваженіи своемъ къ несчастію!
   Какъ ни велика уже разница между подобнымъ воззрѣніемъ на случайную бѣдность и чужимъ, мною упомянутымъ, но существуетъ еще одна черта, довершающая противоположность ихъ....
   Мнѣ пришлось разъ въ апрѣлѣ мѣсяцѣ, при самомъ началѣ весенней распутицы, заѣхать въ глухую деревеньку, только-что возникшую. Деревенька состояла душъ изъ пятидесяти, прислонена была къ лѣсу, однимъ концомъ упиралась въ оврагъ и представляла видъ сиротства и одиночества, изъ которыхъ впослѣдствіи время извлекло ее. Правда, я расчитывалъ возвратиться на обыкновенное мое мѣстожительство еще до прекращенія пути, но весна наступила какъ-то ранѣе обыкновеннаго. Въ одинъ день, при сильномъ восточномъ вѣтрѣ, сорвало мостъ на оврагѣ, снесло плотину и разливомъ рѣчки затопило всѣ окрестныя дороги. Деревенька была отрѣзана отъ всего живого свѣта, по-крайней-мѣрѣ на полторы недѣли.... это случается весной и не съ деревнями. Я принужденъ былъ жить затерянный на этомъ неожиданномъ островѣ и, признаюсь, первое время невольнаго карантина встрѣтилъ не совсѣмъ философски. Въ отчаяніи ходилъ я по совершенно пустому флигелю, состоявшему изъ двухъ комнатъ, раздѣленныхъ преогромною печью, и не встрѣчалъ ничего -- ни книги, ни картинки, ни лоскута обоевъ: все было на-чисто голо и пусто. Какъ ни старайся быть наблюдательнымъ (а наблюдательность, по моему, есть родимое дѣтище скуки), но присматриваться къ деревянному лосняшемуся столу, къ деревяннымъ скамьямъ, гладкимъ какъ стекло, нѣтъ никакой возможности. Хоть бы лежанка парадной комнаты покрыта была изразцами и представляла какія нибудь полосы и фигуры; все было бы легче на душѣ; да нѣтъ: кирпичъ, обмазанный толстымъ слоемъ глины,-- вотъ и всѣ. На третій день заключенія я уже обошелъ всѣ избы и поглотилъ, казалось мнѣ, все количество идей, соображеній и требованій, въ нихъ находившихся, и снова очутился въ пустомъ флигелѣ. Ломая руки, стоялъ я по цѣлымъ часамъ на крыльцѣ и смотрѣлъ вверхъ, наблюдая, почти безъ созданія, какъ безпрестанно перемѣняющійся порывистый вѣтеръ то разрывалъ тучи, то собиралъ ихъ въ комъ, то гналъ ихъ съ бѣшенствомъ въ одну сторону, то вдругъ разметывалъ во всѣ концы горизонта. Весна раждалась въ мученіяхъ. Вечеромъ, при заходящемъ солнцѣ, да небѣ шли разнообразнѣйшіе цвѣта: темный, голубой, красный, жолтый, сталкиваясь другъ съ другомъ и пропадая одинъ въ другомъ. На все это смотрѣлъ я въ нѣмомъ отчаяніи, какъ Робинзонъ, выброшенный, на скалу, какъ послѣдній матросъ пресловутой Медузы. Къ довершенію картины, сзади меня мучительно и страшно вылъ лѣсъ на всѣ голоса; но итти ему на встрѣчу не было возможности. Глыбы подтаявшаго снѣга и и грязные потоки, во всѣхъ направленіяхъ вырывавшіеся оттуда, возбраняли къ нему доступъ лучше всевозможныхъ драконовъ. Чего! вскорѣ отъ ручьевъ и слякоти нельзя было сдѣлать двухъ шаговъ и по улицѣ.
   Только на пятый день неожиданно отъискалъ я во флигелѣ между стѣной и заслонкой трубы книжку, наполовину обгорѣвшую и совершенно пропитанную дымомъ: то была физика г. Двигубскаго. Какъ она сюда попала я представить себѣ не могу -- haberit sua.... и проч., и проч.; но вы поймете, какъ я ей обрадовался;. Судьба посылала мнѣ книжку, обсуждающую тѣ самые законы природы, которыхъ я былъ невинною жертвою. На первыхъ порахъ я, утерялъ даже способность разбирать печать; но потомъ, когда чувства мои нѣсколько поуспокоились, наступили минуты неописаннаго удовольствія. Съ возрастающимъ наслажденіемъ открылъ я, что и по книжкѣ законы природы представляютъ точно такую же путаницу, какая замѣчена мной на дворѣ. Цѣлый вечеръ провелъ я съ ученымъ сочиненіемъ въ рукѣ, передъ печкой, поперемѣнно упираясь ногами въ закраину ея и отводя ноги, когда жаръ, пробивъ подошву, становился чувствителенъ. Одно только сильно смущало меня: всякій разъ, какъ ученое сочиненіе разрѣшало какой-нибудь вопросъ, мнѣ казалось; что вопросъ только-что возстаетъ; но я относилъ это къ утомленнымъ моимъ способностямъ. На слѣдующее утро, напившись чаю, со свѣжей головой и возобновленными средствами пониманія, я принялся снова за сочиненіе, и не знаю долго ли разбиралъ его, только очнулся я уже услыхавъ звонъ дорожнаго колокольчика подъ самыми ушами! т. е. у подъѣзда. Пріѣздъ кого-либо въ такое время казался мнѣ дѣломъ несбыточнымъ, невозможнымъ, и однакожь, бытство то было. У подъѣзда стоялъ тарантасъ, наполненный водой, и изъ тарантаса вылѣзалъ пожилой человѣкъ, мокрый до костей.
   Вы угадали, мой читатель. Только человѣкъ, испытавшій несчастіе и совершенно не берегущій себя, могъ рѣшиться на такую штуку. Съ перваго взгляда я узналъ въ пріѣзжемъ почтеннаго Карпія, наполнявшаго нѣкогда три уѣздныхъ города шумомъ своей славы и подвиговъ, а теперь, послѣ несчастія, сдѣлавшагося въ этихъ же городахъ чѣмъ-то въ родѣ публичнаго друга и совѣтника.-- Лёванька! ты ли это? воскликнулъ я ласково, между тѣмъ какъ Карпій высвобождался изъ тарантаса, дрожа всѣми членами,-- а Лёванькой назвалъ я его потому, что Карпій и самъ потерялъ надежду вырости когда-либо до Леонтія Иваныча.
   -- Это я, мой другъ! отвѣчалъ Лёванька: -- здравствуй! сдѣлай одолженіе, прикажи дать мнѣ поскорѣй бѣлья, да сперва вели погрѣть его хорошенько у огня. Совсѣмъ-было утонулъ въ вашей рѣчкѣ; къ счастію, что по близости ещё случилась деревня. Я согналъ всѣхъ отъ мала до велика спасать меня; вотъ ужо придутъ они къ тебѣ всѣмъ міромъ за водкой: смотри же, ни обидь! кстати ужъ и кучеру прикажи заплатить прогоны: онъ, плутъ, взялъ съ меня за тридцать верстъ чуть не по рублю за каждую, какъ я съ нимъ ни торговался, да оно, впрочемъ, и понятно, братецъ: дорога, знаешь, опасная!...
   Тутъ Карпій зорко оглянулся вокругъ себя, какъ бы отъискивая еще коммиссій, но, увидавъ, вѣроятно, что самыя нужныя, нетерпящія отлагательства, уже переданы, обратился снова ко мнѣ и прибавилъ:
   -- А вѣдь не всякій способенъ на такой подвигъ? По первому слуху о твоемъ прибытіи, прикатить къ тебѣ изъ города, за пятьдесятъ верстъ; въ такую пору, на выручку: вотъ это дружество!
   Перемѣнивъ бѣлье и усѣвшись передъ печкой, Карпій оказался, къ великому моему удовольствію, въ словоохотливомъ расположеніи. Можно было подумать, что вязанка березовыхъ дровъ, горѣвшая въ печкѣ, особенно благотворно дѣйствовала на его языкъ. Онъ благодарилъ меня за деревянный стулъ, на которомъ помѣстился, говоря, что уже давно диванчики провинціальныхъ гостиныхъ и креслица двумя дугами возлѣ нихъ, сдѣлались ему нестерпимы. По сцѣпленію понятій, Карпій объявилъ мнѣ, что и сами люди, обыкновенно сидѣвшіе на нихъ, мочи нѣтъ надоѣли ему, хотя съ другой стороны, надо имъ отдать справедливость -- они всѣ любили Карпія безъ памяти. Вслѣдъ за тѣмъ, Карпій принялся рисовать портреты своихъ друзей и знакомыхъ, безъ памяти любившихъ, его, но такими густыми красками, что я сталъ подозрѣвать въ немъ намѣреніе задобрить меня злословіемъ, какъ это бываетъ иногда и не въ провинціи. Галлерею оригиналовъ онъ открылъ фигурой купца, великаго хлѣбосола, собиравшаго въ извѣстное время весь городъ на пиры свои, но который имѣлъ привычку, передъ началомъ обѣда, запирать ворота и спускать цѣпныхъ собакъ на дворѣ, съ явной цѣлью помѣшать собесѣдникамъ разойтись преждевременно. Далѣе перешелъ онъ къ изображенію добродушнаго господина, который завелъ у себя домашній квартетъ. Первая скрипка этого квартета, имѣющая, по словамъ Карпія, необычайно свирѣпый видъ, отличалась прежде музыкальнаго своего образованія простосердечіемъ и только съ успѣхами въ меломаніи постепенно дичала и ожесточалась, въ противность всѣмъ предположеніямъ о смягчительномъ дѣйствіи музыкм на сердца и нравы. Забавнѣе всѣхъ былъ портретъ дамы, только-что вышедшей за-мужъ и недавно пріѣхавшей въ городъ. Она спутала на нѣкоторое время всю провинціальную жизнь привычкой ложится спать въ пять часовъ утра. Усилія общества подчиниться этому новому порядку вещей были разсказаны Карпіемъ довольно забавно, забавенъ былъ также и разговоръ дамы, состоявшій преимущественно изъ воспоминаній безчисленныхъ французскихъ романовъ, прочитанныхъ ею ночью, при чемъ она ставила себя въ положеніе всѣхъ героинь, измѣняла развязки, придуманныя авторами, сообщала свои собственныя, и пр. Очень оригиналенъ былъ также юный мужъ: онъ еще не пришелъ въ себя отъ счастія обладать такой дамой, никогда во-время не ѣлъ, не пилъ, не спалъ и ходилъ какъ шальной. Перебравъ такимъ образомъ половину своихъ добрыхъ знакомыхъ, Карпій перешелъ къ событію, не давно свершившемуся въ стѣнахъ города, имъ обитаемаго. Съ первыхъ словъ его, вниманіе мое было сильно возбуждено и постоянно возрастало, такъ-что весь разсказъ Карпія я теперь передать вамъ, снисходительный мой читатель, почти слово-въ-слово....
   -- Года два тому исторія Зинаиды Лущевской надѣлала у насъ много шуму, сказалъ Карпій: -- да, вѣроятно, она ужь и до столицъ дошла, и ты её знаешь.
   -- Нѣтъ, не дошла отвѣчалъ я: -- Да и какъ дойти? время еще такое короткое!...
   -- А происшествіе точно удивительное, замѣтилъ Карпій;-- разсказать, что ли?
   -- Непремѣнно разсказать, отвѣчалъ я.
   -- Вотъ, видишь ли, пріѣхалъ къ намъ по-за-прошлую зиму скрипачъ Лобеусъ -- Извѣстный музыкантъ; ты, я думаю, слышалъ его (я отрицательно кивнулъ головой). Это европейская слава, что называется; а между тѣмъ человѣчку врядъ ли и тридцать лѣтъ насчитаешь; да, впрочемъ, онѣ ужь на пятомъ году отъ рожденія былъ отмѣнно аттестованъ во всѣхъ академіяхъ.
   -- Когда же онъ учился?:
   -- А Господь его знаетъ. Должно быть онъ ужь родился скрипачекъ. Не то, чтобы онъ очень чисто игралъ; знатоки говорили мнѣ, что онѣ иногда фальшивитъ; да не въ правильности дѣло, а вотъ чувство у него такое; что развѣ только цыгане съ нимъ потягаются. Повѣришь ли, что когда Лобеусъ примется за скрипку, такъ, зажмурясь; ты ужь никакъ не различишь, на какомъ онъ инструментѣ играетъ: я самъ это испробовалъ, братецъ: совсѣмъ неслышно скрипки, ей-Богу, такое искусство; а только и слышишь плачь, визгъ; скрежетъ зубовъ и тому подобное. Да и какъ играетъ-то. Со стороны подумаешь, что онъ на токарномъ станкѣ работаетъ; весь изогнется, изломается; потъ льетъ градомъ, глаза закатятся кверху и дышетъ такъ тяжело, какъ-будто ему операцію дѣлаютъ. Нервному человѣку, какъ я, почти смотрѣть нельзя на него въ это время. О дамахъ нашихъ и говорить нечего! Онѣ отворачивались, какъ только Лобеусъ бралъ скрипку, откидывалъ фракъ назадъ и подымалъ смычекъ надъ головой. А потомъ, какъ жилы на лбу у него вытянутся да пѣна у рта покажется, такъ того и гляди, что вынесутъ кого-нибудь за-мертво. Я самъ едва отъ истерики удерживался. Иногда Лобеусъ придетъ въ восторженность, какъ говорятъ артисты, перегонитъ оркестръ, спутаетъ всю пьесу и завершитъ концертъ совершеннымъ хаосомъ, да только все такъ эффектно, что сказать трудно. Потомъ Лобеусъ разбранитъ музыкантовъ, дирижера и уѣдетъ къ себѣ домой. Истинно геніяльный человѣкъ!.. Да, извини, братецъ; что я такъ долго описываю тебѣ мои впечатлѣнія.
   -- Помилуй, другъ мой, отвѣчалъ я: -- ты такъ хорошо разсказываешь, что, право, совѣтую тебѣ попробовать написать музыкальную статейку для одного изъ нашихъ журналовъ.
   -- О, нѣтъ, возразилъ Карпій: -- гдѣ ужь мнѣ разсказывать объ артистахъ. Про нимъ цѣлыя книги написаны, да и какими людьми! и все еще не высказано и сотой доли всего, что надобно: это ужь извѣстно. Вѣдь артистъ не то, что ты, я или другой человѣкъ. Это человѣкъ особенный, братецъ! Да, оно и понятно. Знаешь, кто разъ предался искусству, тому, все земное должно казаться прахомъ....
   Карпій, видимо, начиналъ горячиться, но я остановилъ его восклицаніемъ:
   -- Да ты съ ума сошелъ, Лёванька! съ какой стати ударился ты въ похвальное слово артистамъ: предоставь это имъ самимъ и вернись къ разсказу, мой другъ.
   -- И въ-самомъ-дѣлѣ, отвѣчалъ Лёванька, какъ-будто внезапно озаренный новой мыслію: -- ты правъ. Не стоитъ долго останавливаться на этомъ предметѣ. Итакъ, Богъ съ ними, съ художниками, и перейдемъ къ Зинаидѣ Лущевской, которую ты знаешь....
   -- Нѣтъ, не знаю.
   -- Какъ не знаешь? Такъ-таки совсѣмъ не знаешь?
   -- Такъ-таки не знаю.
   -- А впрочемъ какже и знать тебѣ: вѣдь ты у насъ никогда не бывалъ.
   Постѣ этого глубокомысленнаго замѣчанія, Карпій откашлялся и принялся за исторію.
   -- Зинаида Лущевская была, братецъ, дѣвушка, какъ дѣвушка.
   Ничего особеннаго. Ну, собой недурна; да въ нашемъ вѣкѣ это не рѣдкость. Надо тебѣ сказать, что мать у нея чуть-чуть не сумасшедшая и въ дочкѣ души не чаетъ. Весь вѣкъ свой прожили онѣ въ деревнѣ. Зинаида училась по-французски, музыкѣ, и танцмейстеръ пріѣзжалъ къ нимъ изъ города по четвергамъ. Все шло своимъ порядкомъ, братецъ, и какъ нельзя лучше, да на бѣду прикатилъ къ нимъ сосѣдъ, не то кузенъ, не то племянникъ ихъ, изъ дальняго ваяжа. Онъ, разумѣется, сблизился съ дѣвушкой и тотчасъ же отыскалъ въ ней особенныя какія-то способности. Ни мало не мѣшкая, сталъ онъ водить ее по окрестнымъ лѣсамъ и объяснять ей въ уединеніи весь ужасъ ея положенія, какъ мнѣ сказывали. А въ чемъ ужасъ состоялъ, Господь его знаетъ. Зина, по правдѣ сказать, дѣлала у себя въ домѣ, что хотѣла, и жениховъ множество очень порядочныхъ, братецъ, имѣла.... Все пошло на выворотъ съ тѣхъ поръ. Зина принялась читать разныя книжки, которыя доставлялъ ей кузенъ, сидѣла съ нимъ по цѣлымъ часамъ на пруду, а онъ училъ ее, какъ себя и другихъ презирать, какъ ни онъ самъ, ни она существовать не достойны, и какъ криво течетъ жизнь у нихъ. Право, братецъ, мнѣ это Наташа, первѣйшій другъ Зины, разсказывала по секрету. Въ такихъ разговорахъ прошло у нихъ все лѣто, а съ наступленіемъ весны, въ одно прелестное утро, проклятый кузенъ сѣлъ въ свою вѣнскую коляску, да и удралъ въ Питеръ -- оперу смотрѣть. Зина осталась, что называется, на-мѣли, только съ одной идеей, что ей слѣдуетъ искупить всѣ свои старыя грѣхи какой-нибудь великой жертвой. Поди же ты! я, братецъ, ее видѣлъ вскорѣ послѣ того и ужаснулся, какая перемѣна въ ней сдѣлалась. Прежде она была такая хохотунья, дѣлала разныя глупости, право, была очень хорошенькій ребенокъ, а тутъ всю прелесть потеряла, и одѣваться стала неряхой, и ходитъ розвальнемъ, и все ѣдкости говоритъ: матери, сосѣдямъ, гостямъ. Характеръ совсѣмъ испортился, по милости кузена.
   -- Да скажи пожалуйста, продолжалъ Карпій, послѣ нѣкотораго молчанія: -- хотѣлъ я у тебя спросить, что это мода что ли состоялась какая -- ни съ того, ни съ другого приступать къ первому попавшемуся человѣку и требовать, чтобъ онъ публично призналъ себя дуракомъ. Вотъ, братецъ, недавно и ко мнѣ подходитъ какой-то господинъ и говоритъ: "съ вашимъ умомъ и опытностію, вы должны согласиться, что жизнь ваша мелка, презрительна, не соотвѣтствуетъ человѣческому назначенію". Да я его спровадилъ порядкомъ, Говорю ему: "мое Назначеніе, сударь, быть Карпіемъ, жить и умереть въ нашемъ городкѣ во всеобщемъ уваженіи всѣхъ моихъ друзей, которые и оплачутъ меня послѣ смерти, чего и вамъ желаю отъ искренняго сердца".
   Я не могъ удержаться отъ смѣху и отвѣчалъ:
   -- Нѣтъ, братецъ, это не всеобщая мода, какъ ты говоришь, а особенный видъ праздности, который ужь и надоѣдать начинаетъ.
   -- Ну, можетъ быть, отвѣчалъ Карпій: -- только у Зинаиды голова была не такъ крѣпка, какъ у меня. Она не въ шутку вообразила, что предназначена на какіе-то подвиги, и совсѣмъ запуталась. Мать ея, какъ ни глупа, а видитъ, что дѣло плохо и надо выѣхать изъ деревни да пожить между людьми: авось Зиночка и образумится. Вотъ они и пріѣхали въ городъ на зиму. Чтожь ты думаешь? хуже вышло. Пошла такая путаница, что разсказать невозможно. Черезъ мѣсяцъ и старуха и дочка перессорились со всѣмъ городомъ. Молодая Лущевская кого ни увидитъ, тому и закатитъ урокъ, несмотря ни на званіе, ни на положеніе лица; даже сѣдинъ не уважала и многихъ нашихъ почтенныхъ старушекъ оскорбила до глубины души. Увидитъ картину, да и говоритъ: а лучше бы сироту вамъ взять на воспитаніе; придерется къ фарфору и начнетъ спрашивать: "а изъ чего пили ваши дѣды, скажите, изъ чего пили дѣды ваши?" Кто же помнитъ, изъ чего они пили? Особенно сверстницъ своихъ она допекала безчеловѣчно: почти ни одна и не возвращалась отъ нея, безъ слезъ. Пристанетъ, бывало, зачѣмъ онѣ наряжаются, зачѣмъ стараются быть лучше, чѣмъ есть, зачѣмъ природу украшаютъ. На балы, разумѣется, Лущевская не ѣздила и поэтому случаю такія фразы отпускала, что дыбомъ волосъ становился. Насъ, мужчинъ, называла указательными столбами, на которыхъ ничего и, е написано; о собраніяхъ нашихъ отзывалась, что это школа взаимнаго пустословія -- Ботъ до чего дошло! вмѣстѣ съ тѣмъ и подурнѣла она ужасно въ это время. Ротъ какъ-то у ней перекривился отъ насмѣшливой улыбки, жолчь разлилась по лицу и глаза покраснѣли: страшно было смотрѣть на нее!
   -- Бѣдная Зинаида! замѣтилъ я: -- ну, разумѣется, вы возненавидѣли ее всѣми силами и способностями вашими?
   -- Кромѣ меня, братецъ. Я по прежнему оставался другомъ ихъ дома, а остальной народъ дѣйствительно не взлюбилъ ее. Съ Лущевскими прекратили всѣ сношенія, двери всѣхъ домовъ были заперты для нихъ, и сдѣлались онѣ у насъ притчей въ языцѣхъ, что называется. Все общество ждало только случая отмстить имъ за претерпѣнныя оскорбленія. Онъ вскорѣ и представился.
   -- Такъ я и думалъ. Какой же случай?
   -- Вотъ видишь ли, въ эту же самую зиму пріѣхалъ къ намъ Лобеусъ. На первомъ же концертѣ, какъ напали на него артистическія судороги, такъ сказать, Зинаида тотчасъ и догадалась, что передъ ней стоитъ великій человѣкъ! Надо отдать ей справедливость, она всегда имѣла пылкій умъ и съ перваго разу проникла въ душу Лобеуса и поняла его. Тутъ же сказала она во всеуслышаніе; это геній и неслыханное явленіе, и уѣхала съ концерта разстроенная. Мы, разумѣется, замѣтили впечатлѣніе, произведенное на нее Лобеусомъ, и всѣмъ міромъ положили поддерживать и развивать обоюдную страсть.
   -- Зачѣмъ же это?
   -- Узнаешь послѣ, погоди немного. Съ этого же вечера Лобеусъ приглашенъ былъ въ домъ къ Лущевскимъ и вскорѣ сталъ у нихъ дни и ночи проводить. Мы ему не мѣшали. Зинаида сама шла навстрѣчу общему желанію. Я часто тогда бывалъ у нихъ, во-первыхъ, по старому знакомству, а во вторыхъ, и по обязанности.... Надо тебѣ сказать, что многія весьма почтенныя и весьма уважаемыя семейства отрядили меня къ Лущевскимъ наблюдать за ходомъ происшествія и въ случаѣ нужды помогать успѣшному дѣйствію интриги; да мнѣ почти никакого дѣла не было: все шло само собой. Поразило меня только поведеніе Лобеуса во все это время. Я тогда еще не свыкся, знаешь, съ манерой артистовъ. Лобеусъ, напримѣръ, часто сидѣлъ въ гостиной Лущевскихъ со шляпой на головѣ. Старуха не смѣла слова вымолвить, а Зинаида смотрѣла на него съ участіемъ, до тѣхъ поръ, пока онъ очнется и сниметъ шляпу. Случалось, что онъ ноги положитъ на стулъ; мнѣ это дико покажется, а Зинаида придетъ въ восторгъ: сама натура и простота, говоритъ мнѣ. Бывало, за обѣдомъ, разбранитъ всѣхъ, что не умѣютъ сервировать порядочно, и вино выльетъ въ тарелку, а Зинаида смиренно подастъ ему свой стаканъ и проситъ нѣжнымъ голосомъ снисхожденія для нея: онъ и смилуется. Всего хуже приходилось, какъ попросятъ его играть на скрипкѣ. Какихъ уже тутъ капризовъ не было, да Зинаида мнѣ растолковала, что безъ капризовъ и таланта быть неможетъ. То вдругъ Лобеусъ потребуетъ, чтобъ затушили свѣчи: весь домъ погружается въ темноту; а мы сидимъ по угламъ, слушаемъ и двинуться съ мѣста не смѣемъ, а иногда случалось на-оборотъ: велитъ освѣтить всѣ комнаты, какъ на балъ, станетъ въ залѣ подъ люстрой и начинаетъ фантазировать, и ужь бѣда, если кто-нибудь войдетъ въ это время въ комнату! Замѣтилъ я, однакожь, что чѣмъ болѣе онъ дурачился по влеченію своего таланта, тѣмъ сильнѣе влюблялась въ него Лущевская. Все это передавалъ я кому слѣдуетъ. Иногда, правду сказать, проказы Лобеуса превосходили всякую мѣру, но я утѣшалъ себя мыслію, что никогда еще не видалъ геніевъ и такого случая упускать не слѣдуетъ.
   -- Справедливо, братецъ. Стало, и тебѣ доставалось отъ него порядкомъ?
   -- Какже, отвѣчалъ Карпій протяжно: -- онъ и меня бранилъ не разъ; но кромѣ уваженія къ таланту, о чемъ я тебѣ говорилъ, мнѣ слѣдовало сносить его грубости и по другой причинѣ. Я принялъ на себя обязанность наблюдать за ними и хотѣлъ исполнить ее добросовѣстно. Взялся за гужъ, не говори, что недюжъ. Большимъ вознагражденіемъ за всѣ оскорбленія считалъ я разговоры, которые вели при мнѣ влюбленные. Это точно было поучительно. Надо тебѣ сказать, Что Лобеусъ, по увѣреніямъ многихъ, былъ совершенный неучъ, едва грамотѣ зналъ, а нѣкоторые даже просто говорили, что онъ ни о чемъ понятія не имѣетъ; но тутъ, когда онъ бывалъ въ духѣ и начиналъ говорить,-- по чистой совѣсти,-- можно было заслушаться. Зинаида, что называется, таяла отъ мыслей его и сама не отставала. Такъ выражали они взаимную любовь. Это было удивительно.
   -- Да о чемъ же они говорили?
   -- Врядъ ли теперь я припомню, братецъ. О толпѣ, о мірѣ звуковъ, гдѣ разрѣшаются страданія, о высшей природѣ, поглощающей низшія ступени, о....
   -- И ты понималъ все это?
   -- Я ничего не понималъ; да не въ томъ и дѣло состояло, а вотъ какъ они заговорятъ, на сердцѣ дѣлается такъ пріятно, такъ пріятно... будто тебя качаютъ въ мягкихъ креслахъ, или плаваешь ты по небу въ воздушномъ шарѣ. Словомъ, не могу тебѣ изъяснить этого порядкомъ, но только пріятно. Такъ продолжалось у насъ цѣлую зиму. Къ концу ея открылось неожиданно, что я былъ совершенный дуракъ со всѣми своими рапортами и наблюденіями. Ты, можетъ быть, не повѣришь, а я тебя честію могу завѣрить: дуракъ и дуракъ. Въ доказательство привожу слѣдующія причины.....
   -- Да въ чемъ дѣло, сперва скажи.
   -- Вотъ въ чемъ дѣло. Судя по наружности, Я увѣрилъ всѣ семейства, которыя почтили меня своей довѣренностію, что Лобеусъ, по геніяльности своей природы совершенно опуталъ Зинаиду, а на повѣрку-то вышло, что великій артистъ самъ состоитъ подъ башмакомъ Лущевской. Каково это покажется тебѣ? Въ извиненіе свое могу только сказать, что нельзя же намъ было войти въ ихъ тайныя сношенія.... Открылась же неожиданность эта слѣдующимъ образомъ. Лобеусъ, кромѣ великаго своего искусства, любилъ еще выпить порядкомъ и покутить при случаѣ, что называется, на пропалую. Вотъ однажды на одномъ холостомъ ужинѣ, гдѣ впрочемъ все почти женатые люди были, Лобеусъ, знатно выпивъ, отводитъ меня въ сторону и, говоритъ: "Я имѣю до васъ крайнюю нужду -- спасите, спасите меня. Участь моя въ вашихъ рукахъ." Ты легко поймешь, какъ лестно было для меня, что такой человѣкъ обращается ко мнѣ за спасеніемъ. Я тоже былъ порядочно веселъ и говорю ему: "что вамъ угодно? я готовъ за васъ жизнь положить".-- "Лущевская молодая, говоритъ онъ:-- меня преслѣдуетъ. Она не женщина, а демонѣ. Наши отношенія вамъ извѣстны. Я зашелъ съ ней слишкомъ далеко и теперь раскаиваюсь, да видно поздно. Жениться я не намѣренъ, да и она объ этомъ не говоритъ, а только хочетъ бѣжать за мной, куда бы я ни поѣхалъ. Я пропалъ! вся моя карьера погибнетъ! Надо имѣть десять жизней, чтобъ возиться съ ней одной! Вы ея не знаете! Объявить же ей наотрѣзъ, что нельзя -- я не смѣю. Еще вчера говорила она: "если ты толкнешь меня, я прицѣплюсь къ твоимъ колѣнямъ и умру у ногъ твоихъ." Вы видите, я стою на краю пропасти. Если вы не поможете мнѣ, я заряжу пистолетъ -- и бацъ." Тутъ онъ щелкнулъ пальцемъ. Я обомлѣлъ отъ удивленія, и весь хмѣль вышелъ у меня изъ головы. Подумавъ немного, я объявилъ Лобеусу. Что имѣю намѣреніе посовѣтоваться о столь важномъ дѣлѣ съ нѣкоторыми извѣстными лицами въ городѣ, мужеска и женска пола, и отвѣтъ сообщу ему завтра въ два часа по-полудни.
   -- Всю эту ночь я глазъ не могъ сомкнуть, продолжалъ Карпій: -- мнѣ безпрестанно мерещились Зинаида и Лобеусъ. То покажется мнѣ Лобеусъ колоколомъ, и Лущевская звонитъ безъ пощады въ него собственнымъ его языкомъ, то... да все этакой же вздоръ. На другой день, какъ возможно ранѣе, отправился я но домамъ извѣщать о неожиданномъ моемъ открытіи. Всюду принимали меня съ упрекомъ, а я былъ чистъ передъ собственной совѣстію: кто же усмотритъ за влюбленными? Ты знаешь, какъ тяжело у насъ бываетъ, когда дѣло дойдетъ до совѣщанія: я совсѣмъ измучился, переѣзжая отъ одного дома къ другому, Наконецъ послѣ многихъ переписокъ и взаимныхъ сообщеній, удалось мнѣ всѣхъ склонить къ единомыслію. Порѣшили такъ: пусть Лобеусъ увезетъ Лущевскую-дочь.
   -- Съ какой же цѣлью, Боже мой?
   -- Неужто ты еще не понялъ? возразилъ Карній: -- ну, мы ихъ догонимъ на первой станціи и загородимъ дорогу. Halte-lа! Добеуса мы, разумѣется, отпустимъ далѣе съ Богомъ. Онъ будетъ освобожденъ и, сохранитъ пріятное воспоминаніе о время-препровожденіи въ нашемъ городѣ, а бѣглянку привеземъ обратно назадъ. Ей послужитъ это урокомъ за гордость и презрѣніе къ намъ, который она долго помнить будетъ.
   Я невольно отодвинулся отъ разскащика.
   -- И вы привели въ исполненіе планъ свой?
   -- Планъ, удался какъ нельзя лучше, отвѣчалъ Карпій, не замѣтившій моего движенія,-- когда сталъ я изъяснять его Лобеусу, онъ кинулся, мнѣ на шею и называлъ своимъ благодѣтелемъ, вторымъ отцемъ; и тотчасъ же поскакалъ к;ь Лущевскимъ уговаривать Зинаиду къ побѣгу. Должно быть онъ немного потратился на краснорѣчіе, потому-что черезъ нѣсколько часовъ вернулся къ себѣ и сталъ укладываться. День побѣга назначенъ былъ самый близкій. На-канунѣ его я провелъ вечеръ у Лущевскихъ. Зинаида была, задумчива, блѣдна, все, сидѣла подлѣ матери, ластилась къ ней и безпрестанно цаловала у ней руки. Старуха улыбалась умильнымъ образомъ, сама незная, чему приписать всѣ эти нѣжности; а я, братецъ, тотчасъ догадался, что Зинаида прощается съ матерью. Съ Лобеусомъ она почти совсѣмъ не говорила, только разъ произнесла, взглянувъ на него украдкой: "чѣмъ тягостнѣе жертва, тѣмъ болѣе силъ она даетъ намъ"! Мнѣ сдѣлалось жалко Лущевской, но перемѣнить плана не было возможности, На зарѣ другого дня я разбудилъ Лобеуса, посадилъ въ карету, и самъ дошелъ смотрѣть, издали какъ выйдетъ къ Нему бѣглянка. Она заставила насъ долго ждать на морозѣ: вѣроятно, еще колебалась. Оно и понятно. Знаешь, отеческій кровъ, воспоминанія дѣтства.... Наконецъ, какъ ужь почти совсѣмъ разсвѣло, Зинаида вышла въ шубкѣ и бархатной шляпкѣ и съ ящичкомъ подъ мышкой: точно героиня какого-нибудь романа; да, вѣроятно, и она про себя тоже думала. Она прыгнула въ карету очень бодро, а ямщикъ тотчасъ же и помчалъ. Я вернулся домой, позавтракалъ у себя на дорогу, потомъ захватилъ свидѣтелей и нагрянулъ въ домъ Лущевскихъ съ ними, приказавъ сперва разбудить старуху. Какъ ни слабоумна была Лущевская мать, но при извѣстіи о похищеніи дочери вошла въ превеликую ярость, одѣлась на-скоро, велѣла заложить возокъ -- у насъ лошади уже были готовы -- и мы всѣ Вмѣстѣ направились къ заставѣ.
   -- Что же произошло у васъ на станціи? спросилъ я съ безпокойствомъ, котораго не могъ скрыть.
   Карпій разразился неистовымъ, гомерическихъ смѣхомъ.
   -- Да не ожидаешь ли чего-нибудь трагическаго? Помилуй, братецъ, слыхано ли, чтобъ на станціи драму разъигрывать. Успокойся, любезнѣйшій: все обошлось какъ нельзя тише и благополучнѣе. Мы, что называется, не дали вздохнуть бѣглецамъ и нагрянули почти вслѣдъ за ними. Зинаида сидѣла въ углу, уткнувши носъ въ шубу, Лобеусъ ходилъ большими шагами по комнатѣ, видно было, что каждый думалъ о своемъ положеніи. Дѣвушка не ожидала за собой погони такъ скоро. Когда мы вошли всей толпой на станцію, она вскрикнула, бросилась къ Лобеусу, повисла у него на рукѣ и только сказала: вы за мной пріѣхали? Тутъ бы слѣдовало матери отличиться. Да мать, при видѣ дочери, по обыкновенію, сконфузилась и слова пикнуть не смѣла. Нечего дѣлать, приходилось мнѣ выступить сцену. Вотъ я и принялся объяснять учтиво и подробно Зинаидѣ Александровнѣ, что все настоящее дѣло есть только общій нашъ заговоръ, составленный съ благодѣтельной цѣлью отучить ее отъ разныхъ воображеній и наказать за самонадѣянность,-- что въ заговорѣ участвовалъ и самъ Лобеусъ, которому она должна остаться за это по гробъ благодарна, а мы прочіе уже и тѣмъ счастливы, что такую услугу могли оказать ей. Я былъ въ ударѣ и говорилъ какъ по писанному. Зинаида выслушала до конца и въ недоумѣніи обратилась къ Лобеусу. Что оставалось дѣлать великому артисту? Онъ покраснѣлъ какъ ракъ, закрылъ лицо руками и опустилъ голову, въ знакъ подтвержденія моихъ словъ. Тогда Лущевская взглянула на него съ такимъ презрѣніемъ, что морозъ прошелъ у меня по кожѣ, громко и внятно произнесла: "безсовѣстный", отчего у всѣхъ насъ въ ушахъ зазвенѣло, братецъ... ей-Богу...потомъ зашаталась и упала къ намъ, на руки. Мы ее почти за-мертво и въ городъ привези. Тѣмъ все и корчилось. Вотъ и вся трагедія, и больше ничего!
   -- Какже вы, не понимаете, воскликнулъ я, выведенный наконецъ изъ терпѣнія; -- что поступили жестоко, не хорошо, дурно?
   -- Чѣмъ же не хорошо? отвѣчалъ Карпій весьма добродушно и съ выраженіемъ удивленія: -- чѣмъ же нехорошо? ты видно, братецъ, не понялъ всего дѣла. Нехорошо поступилъ кузенъ, который сбилъ съ толку дѣвочку, а самъ укатилъ. Мы же, напротивъ привели на путь истины заблудшую. Вотъ она живетъ теперь въ деревнѣ, въ совершенномъ уединеніи, и, говорятъ, много благодѣяній производитъ въ околодкѣ... Правда, исторія ея пошла въ огласку, пересудамъ и насмѣшкамъ еще до сихъ поръ нѣтъ конца; но вѣдь нельзя же было оставить безъ наказанія всѣ ея оскорбленія,-- согласись самъ!

П. А--въ

   Москва. 1-го ноября.

"Современникъ", No 12, 1849

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru