Село Михайловское было красиво раскинуто на берегу широкой рѣки.
Вдоль единственной улицы его тянулись крестьянскія избы, всѣ похожія одна на другую, съ тою только, впрочемъ, разницей, что нѣкоторыя, пришедшія въ ветхость, совсѣмъ покачнулись и однимъ бокомъ, словно, вросли въ землю, нѣкоторыя же,-- поновѣе,-- стояли прямо.
За одной изъ такихъ избушекъ, на самомъ откосѣ лесчаннаго берега, виднѣлись разставленныя мережи и висѣвшія для просушки рыболовныя сѣти. Правѣе,-- поодоль отъ сѣтей, -- лежалъ опрокинутый кверху дномъ челнъ. На немъ, подобравъ подъ себя босыя ноги, примостился небольшой мальчуганъ, очень некрасивой наружности: немного кривобокій и съ уродливой, непомѣрно-продолговатой головою. Онъ былъ босъ и одѣтъ въ грубую пестрядинную рубаху, какія обыкновенно носятъ бѣдные русскіе крестьяне.
Этого мальчика звали Степа. Онъ былъ круглый сирота и жилъ изъ милости у двоюроднаго дяди, рыболова Никиты, единственнаго на бѣломъ свѣтѣ близкаго ему человѣка. Дядя, однако, вмѣсто того, чтобы относиться къ нему по родственному, попрекалъ его уродствомъ, кускомъ хлѣба, взваливалъ на него самыя тяжелыя домашнія работы и, подъ пьяную руку, частенько угощалъ колотушками. Но Степа терпѣливо сносилъ эти напасти, никогда не ропталъ и никому на обидчиковъ не жаловался, считая, что тяжелая его участь -- дѣло обычное, въ порядкѣ вещей, да иначе и сложиться не можетъ. Онъ не жаловался даже Мишѣ, любимому пріятелю, съ которымъ всегда дѣлился всякимъ впечатлѣніемъ. Къ Мишѣ бѣжалъ онъ въ тяжелыя минуты, чтобы отвести душу, и находилъ, что въ его присутствіи ему становится легче...
Итакъ, примостившись на опрокинутомъ вверхъ дномъ челнѣ, Степа держалъ въ рукахъ недавно полученный въ подарокъ отъ Миши картузъ и пристально его разглядывалъ. На блѣдномъ личикѣ мальчика, обыкновенно печальномъ, теперь замѣтно было оживленіе. Онъ не могъ. нарадоваться тому, что, вмѣсто засаленной, дырявой шапки, у него есть новый картузъ, точь-въ-точь такой, какой носитъ самъ Миша... То-то заглядятся на него деревенскія ребята, то-то позавидуютъ, когда онъ въ воскресенье надѣнетъ этотъ картузъ на голову и пойдетъ въ церковь... Увлеченный пріятной думой, Степа не замѣтилъ, какъ нѣсколько крестьянскихъ мальчиковъ, игравшихъ на берегу, о чемъ-то перешептывались и тихонько хихикали въ кулаки.
Всѣ они постоянно смотрѣли на Степу, какъ на отщепенца какого, насмѣхались надъ нимъ, прозвали "тихоней" и при удобномъ случаѣ не останавливались даже передъ тѣмъ, чтобы его обидѣть; одинъ только Миша составлялъ исключеніе.
Воспитанный родителями въ страхѣ Божіемъ и въ любви къ ближнему, Миша никогда не позволялъ себѣ оскорблять кого бы то ни было, въ особенности тѣхъ, кто стоялъ ниже его, или былъ слабѣе. Шалуны-мальчуганы это знали и въ его присутствіи не трогали Степу, но стоило Мишѣ отвернуться, какъ они бѣднаго Степу сейчасъ-же осыпали градомъ насмѣшекъ, которыя, въ концѣ концовъ, почти каждый разъ доводили его до слезъ.
-- Смотрите-ка, смотрите, "тихоня" то нашъ какой сегодня веселый, улыбается! Что это съ нимъ приключилось?.. говорилъ Ванюшка, сынъ мельника, кивая головой въ ту сторону, гдѣ сидѣлъ Степа.
-- Миша картузъ ему подарилъ, вотъ онъ, значитъ, и сидитъ да любуется, отозвался одинъ изъ присутствующихъ.
-- Шутки ради отнимемъ-ка у него картузъ да кинемъ въ воду... вотъ и запляшетъ тогда "тихоня", распотѣшитъ насъ!.. предложилъ кто-то изъ толпы.
-- А и въ правду отнимемъ-ка!.. согласились остальные, и ватага шалуновъ вмигъ подбѣжала къ Степѣ.
-- Что вамъ надо? спросилъ послѣдній упавшимъ голосомъ, предвидя заранѣе, что надъ нимъ начнется потѣха.
Одинъ изъ мальчиковъ, вмѣсто отвѣта, сталъ его дергать за волосы.
-- Оставь! взмолился Степа.
-- Скажите, пожалуйста, какая недотрога! Вотъ заважничалъ, точно принцъ заморскій, раздалось со всѣхъ сторонъ.
-- Принцъ заморскій!.. Принцъ заморскій!.. нараспѣвъ подхватили мальчуганы- и, взявшись за руки, стали вертѣться вокругъ челнока. Степа сидѣлъ, совсѣмъ растерянный.
-- Стащите-ка, братцы, у него съ головы картузъ да закинемъ его въ воду, скомандовалъ сынъ мельника, Ванюшка.
И, подъ общій хохотъ, ободренный имъ Ванюшка, поспѣшно взобравшись вверхъ по челноку, повалилъ Степу на спину. Онъ сорвалъ со Степы картузъ и уже высоко занесъ надъ собою руку, чтобы бросить картузъ въ рѣку, но тутъ кто-то вдругъ съ такой силой ударилъ его по спинѣ, что онъ выронилъ картузъ и невольно обернулся...
Сзади, около самаго челнока, стоялъ Миша съ сжатыми кулаками.
-- Что ты дѣлаешь, негодяй! крикнулъ онъ во все горло, посмѣй только тронуть его еще при мнѣ, я съ тобой расправлюсь по своему... А вы всѣ прочь отсюда!..-- обратился онъ къ остальной компаніи, которая сразу разбѣжалась, сообразивъ, что Миша выше всѣхъ ихъ ростомъ и, навѣрное, сильнѣе.
-- Вотъ твой картузъ, продолжалъ между тѣмъ Миша, обратясь къ Степѣ, не бойся... Первый, кто до тебя дотронется, будетъ имѣть дѣло со мною.
Но вокругъ, вблизи челнока уже никого не было.
-- Не горюй, Степа, говорилъ Миша, усаживаясь рядомъ со своимъ маленькимъ пріятелемъ. Вотъ твой картузъ... Онъ не только не испорченъ, а даже и не помятъ, успокойся же -- не плачь... или съ Богомъ домой...
-- Боюсь...
-- Кого боишься, глупенькій?
-- Да ихъ всѣхъ, отозвался Степа, указывая кивкомъ головы на удалявшихся мальчугановъ.
-- Я провожу тебя до дому, не бойся и перестань плакать, пойдемъ!
-- Спасибо, Миша; какой ты добрый!
-- Ну, какое тамъ, добрый; случается, что и я не меньше другихъ балуюсь... Не могу только видѣть, когда надъ кѣмъ-нибудь издѣваются... Коли между собой дерутся ребята, мнѣ все равно... я самъ съ радостію къ нимъ пристану, а коли на беззащитнаго нападутъ, видѣть не могу... Ну, что же, идемъ, что-ли... гляди-ка, небо все заволокло тучами, никакъ гроза собирается, да и дождь уже начинаетъ накрапывать.
Степа нехотя всталъ съ мѣста и молча послѣдовалъ за своимъ покровителемъ по направленію къ деревнѣ.
-- Спасибо, проговорилъ онъ тихо, когда они подошли къ маленькой, однимъ угломъ вросшей въ землю избушкѣ, гдѣ жилъ рыбакъ Никита; не забуду я твоей услуги по гробъ жизни, и если выдастся такой случай, что смогу тоже чѣмъ услужить тебѣ -- услужу непремѣнно.
Миша улыбнулся, дружески похлопалъ Степу по плечу и бѣгомъ бросился къ дому, такъ какъ крупныя капли дождя каждую минуту начали падать, усиливаясь все больше и больше.
Домъ его стоялъ на противоположномъ краю деревни; онъ рѣзко отличался отъ остальныхъ крестьянскихъ домовъ тѣмъ, что, во-первыхъ, казался больше ихъ и, во-вторыхъ, былъ совершенно новый, только что отстроенный.
Отецъ Миши, бывшій солдатъ, человѣкъ зажиточный, трудолюбивый, вернувшись невредимымъ послѣ Японской войны, поступилъ на мѣсто приказчикомъ при посудномъ магазинѣ въ сосѣднемъ уѣздномъ городкѣ. Весь свой заработокъ отдавалъ онъ на пользу семьи, которая состояла изъ его жены -- Марины, сына Миши и старушки-бабушки.
-- Желанный ты нашъ, сердечный, ишь какъ промокъ... сухой нитки на тебѣ не осталось, встрѣтила послѣдняя быстро вбѣжавшаго въ избу мальчугана.
-- Да, бабушка, промокъ... Дождикъ здорово прохватилъ... нельзя было даже убѣжать.
-- Полѣзай на печку, родимый, я закину тебѣ туда сухое бѣлье.
Миша мигомъ вскарабкался на печку и, прежде чѣмъ бабушка успѣла выдвинуть изъ-подъ деревянной лавки сундучекъ, гдѣ хранилось бѣлье, уже громко ей оттуда крикнулъ:
-- Давай, бабушка, скорѣе рубаху, я дожидаюсь.
-- Ишь ты, какой прыткій, отозвалась старушка. Въ эту минуту наружная дверь скрипнула и на порогѣ показалась Марина; лицо ея было блѣдно, она казалась испуганною.
-- Родимая, что съ тобой? раздался съ печки голосъ Миши, который, увидавъ входившую въ избу мать, сразу замѣтилъ ея тревожное состояніе,
Марина, опустившись на лавку, закрыла лицо руками и заплакала; старушка-бабушка поспѣшно подошла къ ней.
-- Что такое, что случилось? принялась она выспрашивать, нѣжно проводя рукою по волосамъ дочери. Нѣсколько минутъ спустя, къ нимъ подбѣжалъ успѣвшій уже переодѣться Миша.
-- Матушка, дорогая, чего ты плачешь? началъ онъ тоже допытываться.
-- Война, говорятъ, объявлена, сквозь слезы отвѣтила Марина, всѣхъ бывшихъ солдатъ забираютъ... заберутъ и нашего кормильца, твоего батеньку.
Съ этими словами она притянула Мишу къ себѣ и крѣпко обняла обѣими руками; на глазахъ мальчика выступили слезы, но онъ сейчасъ же сдѣлалъ надъ собою усиліе, чтобы не расплакаться, и проговорилъ, повидимому, совершенно спокойно:
-- Отъ кого ты, мама, про войну слышала?
-- Сейчасъ изъ города мельникъ Архипъ пріѣхалъ; говорятъ, тамъ слухъ такой пошелъ...
-- Не кручинься, родимая, можетъ быть, люди то просто такъ, зря болтаютъ, можетъ...
-- Конечно, конечно, прибавила бабушка. Что раньше времени убиваться? вотъ, коли самъ Игнатій (такъ звали отца Миши) пріѣдетъ, да подтвердитъ, что все это, молъ, правда, тогда другое дѣло, а пока что, убиваться не слѣдуетъ.
Марина мало-по-малу успокоилась. Бабушка, между тѣмъ, принялась накрывать ужинъ, въ продолженіе котораго общій разговоръ, однако, все-таки не вязался. Каждый чувствовалъ себя не то озабоченнымъ, не то разстроеннымъ; даже Миша,-- всегда веселый и болтливый, -- на этотъ разъ ограничился только тѣмъ, что вскользь разсказалъ про то, какъ случайно успѣлъ защитить сироту Степу.
Дождь продолжалъ лить по-прежнему, громовые удары тоже слышались довольно часто, хотя уже не такіе сильные и болѣе отдаленные; небо стало проясняться, наступила ночь, одна изъ тѣхъ короткихъ ночей, которыя бываютъ у насъ въ продолженіе лѣтней норы.
Всѣ жители сельца Михайловскаго погрузились въ глубокій сонъ. Не спалось только Маринѣ, въ головѣ которой тянулась вереница мрачныхъ думъ; не спалось также Мишѣ: онъ не могъ отогнать отъ себя мысль о разлукѣ съ отцомъ и о томъ, что отецъ можетъ быть убитъ... Долго ворочалисъ они на своихъ постеляхъ, изрѣдка перекидываясь словами, и заснули только подъ утро. Но спать имъ пришлось недолго: ихъ скоро разбудилъ раздавшійся на дворѣ лай двороваго пса Полкашки.-- Миша встрепенулся... "Отецъ пріѣхалъ... привезъ вѣсти о войнѣ"... мелькнуло въ головѣ мальчика. Тоже самое подумала проснувшаяся Марина, но затѣмъ все затихло... Миша повернулся къ стѣнѣ и мгновенно захрапѣлъ; что касается Марины и бабушки, то онѣ спать больше не могли, а, присѣвши на кроватяхъ, тихо разговаривали... Имъ казалось, что въ сѣняхъ слышится шорохъ, что кто-то крадется въ чуланчикъ, заваленный домашнимъ скарбомъ. Марина уже хотѣла выйти въ сѣни посмотрѣть, что тамъ такое, но мать удержала ее.
-- Разбудишь Мишу, онъ только что заснулъ, не ходи... не надо, говорила старуха. Полканъ пересталъ лаять, значитъ, чужого нѣтъ... просто, намъ прислышалось...
-- И впрямь, должно быть, прислышалось, согласилась Марина, надо заснуть; еще, кажется, рано...
Въ избѣ опять водворилась тишина, отъ времени до времени нарушаемая похрапываніемъ ея обитателей. Но вотъ настало утро -- теплое, ясное, предвѣщающее жаркій день; о вчерашней непогодѣ не было и помину. Въ селѣ началось обычное движеніе, громко раздавался въ прозрачномъ утреннемъ воздухѣ звукъ пастушьяго рожка, который раскатистымъ эхомъ относился куда-то далеко, сливаясь въ общій гулъ съ мычаньемъ коровъ и блеяніемъ овецъ, выпущенныхъ на подножный кормъ. Повылѣзли мужики изъ своихъ хатокъ, стали собираться на поле и, по прошествіи самаго непродолжительнаго времени, все село опустѣло; въ избахъ остались только старые да малые.
-- Идешь сѣно разгребать? спросилъ Миша свою мать, замѣтивъ, что Марина собирается выходить.
-- А то какъ же, сынокъ? вѣстимо, иду; послѣ вчерашняго дождя надо скорѣе раскидать его, чтобы провѣтрилось да пообсохло на солнышкѣ...
-- И я пойду съ тобою, мама, вѣдь меня ужъ нечего считать за маленькаго, отозвался Миша.
-- Какой ты маленькій, улыбнулась Марина,: тринадцатый годокъ пошелъ; работникъ, какъ есть въ домѣ; помнишь, что отецъ наказывалъ?
-- Еще бы не помнить! Отецъ наказывалъ, чтобы лѣтней порой я тебѣ по полевымъ работамъ помогалъ, а на зиму обѣщалъ въ городъ взять подручнымъ въ ту лавку, гдѣ самъ служитъ.
-- Вотъ... вотъ... значитъ, идемъ.
-- Идемъ, родимая; только обожди минуточку, я забѣгу въ чуланъ -- захватить грабли.
Но не прошло двухъ минутъ, какъ онъ снова воротился и проговорилъ дрожащимъ голосомъ: "бѣда"!.
-- Какая бѣда, что такое? въ одинъ голосъ спросили мать и бабушка.
-- Ночью у насъ въ сѣняхъ кто-то ходилъ... задвижка у чуланной дверки сломана, все перерыто и, должно быть, много кое-чего унесено.
-- Неужели? взмолилась бабушка.
-- Да что ты? всплеснувъ руками, проговорила Марина, и обѣ женщины мгновенно выбѣжали въ сѣни.
Низенькая, одностворчатая дверь чулана дѣйствительно стояла отворенной... Въ самомъ чуланѣ господствовалъ безпорядокъ: часть вынутыхъ изъ сундуковъ вещей валялась на полу, часть, какъ потомъ оказалось, совершенно пропала.
-- Сундучекъ мой красненькій украли, вскрикнула -бабушка, закрывъ лицо руками; что я стану дѣлать, когда зима наступитъ? Ни шубы, ни платья теплаго нѣтъ, да и бѣлья не осталось, кромѣ того, что вчера успѣла выбрать да выстирать... А ларчикъ съ деньгами?.. 10 рублей, вѣдь, тамъ было въ платкѣ завернуто вмѣстѣ съ колечкомъ, которое давно, давно мнѣ принесла знакомая странница отъ святыхъ мощей Варвары великомученицы изъ Кіева, изъ Михайловскаго монастыря.
Дальше бабушка не въ силахъ была говорить и разразилась громкими рыданіями.
-- Богъ съ нимъ со всѣмъ, повторяла она, заливаясь слезами; ни платья, ни денегъ мнѣ не жалко, что дѣло наживное; а вотъ колечко... колечко... его никакой цѣной не купить!..
Марина старалась утѣшить старушку, но утрата священнаго колечка и на нее подѣйствовала удручающимъ образомъ. Даже и слова не шли у нея съ языка.
-- Странница, можетъ быть, еще разъ придетъ и дастъ тебѣ другое колечко, попробовалъ въ свою очередь утѣшить бабушку Миша, но бабушка отрицательно закачала головой.
-- Нѣтъ, Мишенька, сказала она, это будетъ не то.
-- Почему, бабушка, не то?
-- А потому, что, когда она мнѣ его отдавала, то строго на-строго приказывала беречь: пока, говоритъ, священное колечко въ цѣлости сохранится у васъ въ домѣ, все будетъ хорошо, а не убережешь,-- на себя пеняй.
Такія пророческія слова странницы заставили Мишу содрогнуться и болѣзненно отозвались въ сердцѣ Марины. Ей вспомнился пронесшійся вчера по селу слухъ о предстоящей войнѣ, съ наступленіемъ которой могли произойти большія бѣдствія и такія случайности, которыхъ нельзя ни предвидѣть, ни предотвратить.
II.
Недаромъ говорится: "гласъ народа -- гласъ Божій". Слухъ о войнѣ дѣйствительно подтвердился.
Вскорѣ послѣ того, какъ Архипъ мельникъ впервые привезъ въ Михайловское извѣстіе о войнѣ, все села узнало, что у насъ началась война съ нѣмцами, и чта раньше служившіе солдаты должны немедленно оставить свои занятія и дома, и на заработкахъ, чтобы идти защищать Отечество. Отецъ нашего маленькаго Миши тоже не замедлилъ получить расчетъ отъ хозяина и пріѣхалъ на самое короткое время домой, чтобы распорядиться своими дѣлами и попрощаться съ семьей. Извѣстіе о пропажѣ его не огорчило. Онъ не придалъ даже и значенія ему въ то время, когда приходилось заботиться о болѣе серьезныхъ дѣлахъ. Но, узнавъ, что въ числѣ похищенныхъ вещей пропало священное колечко, -- онъ какъ-то смутился. Что касается Марины, то она больше не плакала; первое ощущеніе ужаса при мысли о предстоящей разлукѣ съ мужемъ и о возможности, быть можетъ, никогда его не видѣть -- миновало. Теперь она сосредоточилась сама въ себѣ и положилась на волю Божію. Она старалась вѣрить, что Господь его сохранитъ, но только ходила задумчивая и словно пришибленная...
Миша тоже сдерживалъ себя, не давая воли слезамъ, но за то бабушка, съ утра до вечера, плакала навзрыдъ. Окружающимъ, несмотря на собственное тяжелое состояніе, приходилось употреблять громадныя усилія, чтобы хотя немного успокоить ее.
Помимо разлуки съ кормильцемъ-зятемъ, ее терзала мысль о пропавшемъ колечкѣ, которое она теперь надѣла бы ему на палецъ, и которое, какъ ей казалось, должно было непремѣнно сохранить его и отъ вражескихъ пуль, и отъ всякаго другого несчастія...
-- Нѣтъ у насъ теперь въ домѣ священнаго колечка, и ни въ чемъ не будетъ удачи, повторяла она безпрестанно.
Слова бабушки, точно ножомъ, рѣзали по сердцу Марины и Миши, и столь сильно ихъ смущали, что они даже не находили ей отвѣта.
Въ селѣ, между тѣмъ, шли сборы въ путь. Жившіе въ немъ запасные солдаты, которые призывались на войну, точно такъ же, какъ и Игнатій, спѣшили предъ выступленіемъ устроить домашнія дѣла. Затѣмъ, снявъ съ себя крестьянское платье, они замѣнили его прежними мундирами, а тѣ, у кого мундиры не сохранились, оставшись въ пиджакахъ, надѣли на голову прежнія форменныя фуражки. Затѣмъ въ назначенный день, помолившись въ родномъ храмѣ съ сердечнымъ умиленіемъ и принявъ благословеніе отъ священника, они выстроились въ ряды и двинулись въ путь. За плечами у каждаго изъ нихъ болталась котомка съ самыми необходимыми вещами да съ кое-какою провизіей, сунутой туда заботливой рукой родныхъ. Матери, жены, сестры, дѣти гурьбою слѣдовали за своими близкими и дорогими, когда послѣдніе отправились изъ родного села къ сборному пункту.
-- Ну, Марина и Миша, прощайте, не ходите дальше; все равно, вѣдь, разставаться надо, обратился Игнатій къ женѣ и сыну, когда вся густая толпа провожавшихъ, выйдя изъ села, очутилась у опушки лѣса, за которымъ дорога, ведущая въ уѣздный городъ, поднималась въ гору. Прощайте, уходите съ Богомъ, да бабку уговаривайте; убивается несчастная... Господь милостивъ, можетъ, и безъ колечка сохранитъ меня... А ты, Мишутка, помни, что я тебѣ наказывалъ: мать береги, около дому присматривай... Будь пока за меня хозяиномъ, скотинку не забудь, и на полѣ тоже, что въ силахъ,-- подсоби... Работника я нашелъ, но работникъ человѣкъ чужой, наемный... ему что? За нимъ еще присматривать надо.
Все это Игнатій говорилъ какъ-то отрывисто, несвязно... Говорилъ просто для того, чтобы что-нибудь сказать.-- Ему хотѣлось скорѣе положить конецъ тяжелымъ минутамъ разлуки съ семьею, такъ какъ, несмотря на бодрый духъ, съ которымъ онъ выступалъ на войну, несмотря на мысль о священномъ долгѣ идти на защиту дорогой Родины и послужить Царю вѣрой и правдой, разлука и неизвѣстность будущаго все-таки давали себя чувствовать.
-- Ахъ, тятя, какъ бы охотно я ушелъ съ тобою, перебилъ Миша отца, хватаясь за полы его мундира.
-- Неладное говоришь, сынокъ, отозвался Игнатій; уйду я, уйдешь ты, на кого же мы мать да старую бабку оставимъ?..
Марина, тронутая словами мужа, крѣпко прижала къ груди Мишу, какъ бы въ доказательство того,что Миша, дѣйствительно, остается теперь ея единственнымъ защитникомъ. На томъ разговоръ и закончили, простились съ Игнатіемъ, заплакали и поплелись обратно домой. Вмѣстѣ съ ними двинулись изъ домовъ и остальныя женщины съ ребятами, тоже провожавшими своихъ родныхъ. Между тѣмъ ратники понемногу скрывались изъ виду, и шаги ихъ съ каждой минутой слышались все дальше и дальше, а подъ конецъ затихли и совсѣмъ...
На улицѣ Михайловскаго, недавно еще полной оживленія, теперь все смолкло... Все приняло унылый видъ... Кромѣ маленькихъ ребятишекъ, никого не было видно, а если кто изъ взрослыхъ и показывался, то проходилъ только по дѣлу съ озабоченнымъ видомъ.
Марина и Миша уже приблизились къ своей избѣ, когда навстрѣчу имъ показался Степа съ заплаканными глазами. Однако, увидавъ своего вчерашняго покровителя, онъ постарался улыбнуться и подошелъ къ нему.
-- Это-нибудь опять тебя обидѣлъ? спросилъ его Миша.
Миша, молча, ждалъ, что еще скажетъ Степа. Послѣдній, глубоко вздохнувъ, продолжалъ разсказывать.
-- Велитъ идти на берегъ, гдѣ мережи разставлены: "изволь", говоритъ, "пересмотрѣть всѣ рыболовныя сѣти и къ вечеру вычинить, завтра рано-ранешенько отправишься со мною на лодкѣ рыбу ловить"... А какъ я ихъ чинить стану, коли никогда не чинивалъ?..
-- Такъ бы и сказалъ, что не умѣешь, вмѣшалась Марина.
-- Да, скажи-ка ему что наперекоръ, попробуй!
И Степа заплакалъ.
-- Я твоему горю помогу, вызвался Миша, забѣги вечеромъ, пойдемъ вмѣстѣ на берегъ.
-- Вечеромъ поздно, не успѣете, замѣтила Марина. Коли идти, такъ надо сейчасъ.
-- А какъ же ты то, родимая, одна останешься?
-- Я, Мишенька, не одна, съ бабушкой останусь.
-- Убиваться не будете?
-- Зачѣмъ убиваться? Убиваться грѣхъ; отецъ твой отправился на доброе дѣло... Господь его помилуетъ... Вотъ, кабы только колечко....
-- Не станемъ, матушка, про колечко говорить, возразилъ Миша и, взявъ за руку своего маленькаго товарища, немедленно пошелъ съ нимъ на берегъ.
-- Игла есть? спросилъ онъ его.
-- Есть, и бичева есть, отвѣчалъ Степа, вынимая изъ кармана то и другое.
-- Ладно; присядь, значитъ, вотъ тутъ на камешокъ, а я покажу тебѣ, какъ надо взяться за дѣло, и самъ буду помогать.
-- Спасибо, Мишенька; что бы со мною стало, кабы не ты... Вчера помогъ... Сегодня помогаешь... Чѣмъ мнѣ отблагодарить тебя.-- Миша махнулъ рукой и сейчасъ же принялся за починку сѣтей.
Въ продолженіе нѣкотораго времени оба мальчика работали молча; Мишѣ, находившемуся подъ вліяніемъ недавней разлуки съ отцомъ, было не до разговора, а Степа, чутьемъ понимавшій его настроеніе, долго не рѣшался нарушить это молчаніе. Однако, въ концѣ концовъ, онъ не выдержалъ молчаливой работы и заговорилъ первый.
Миша разсказалъ исторію священнаго колечка, передалъ слова, которыя при этомъ были сказаны странницей, и, въ заключеніе, добавилъ, что недавно ночью къ нимъ забрались воры и, вмѣстѣ съ другими вещами, украли и колечко. Степа слушалъ съ напряженнымъ вниманіемъ и настолько увлекся разсказомъ Миши, что, откинувъ въ сторону сѣти, навѣрное совсѣмъ бы позабылъ о работѣ, если бы Миша не напомнилъ о ней.
-- Да... да... это. странно, сказалъ онъ, вновь хватаясь за иглу и бичевки. Если бы кольцо было надѣто на палецъ твоего отца, продолжалъ онъ, то его бы не убили, но теперь... Дальше онъ не хотѣлъ говорить... По маленькому, тщедушному тѣльцу его пробѣжала нервная дрожь, глаза заволоклись слезами, онъ съ участіемъ взглянулъ на Мишу и продолжалъ нерѣшительно:
-- Надо искать... Можетъ быть, найдется...
-- Вездѣ искали, отозвался Миша; если бы воръ зналъ, сколько горя причинилъ онъ всѣмъ намъ, то отдалъ бы колечко; вѣдь ему оно не нужно и по цѣнѣ вовсе не дорого.... Ну, вотъ, сѣти, кажется, и готовы. Давай, пересмотримъ еще разъ хорошенько, нѣтъ ли гдѣ прорванныхъ мѣстъ.
Мальчики приступили къ осмотру сѣтей и нашли ихъ вычиненными. Послѣ этого Степа, горячо поблагодаривши своего благодѣтеля, направился домой, совершенно успокоенный, а Миша остался полежать на песчаномъ берегу. Устремивъ взоръ въ одну точку, онъ долго думалъ объ отцѣ, думалъ о томъ, какіе ужасы должна представлять собою война, о которой онъ, впрочемъ, имѣлъ самое смутное представленіе... Думалъ о пропавшемъ кольцѣ...
Межъ тѣмъ Степа приближался къ рыбачьей хижинѣ, гдѣ жилъ его дядя. Когда онъ поровнялся съ нею и хотѣлъ войти въ дверь, его догналъ пошатываясь плотникъ Михѣй. Это былъ рослый, широкоплечій дѣтина, закадычный пріятель дяди, базшабашный и почти всегда пьяный.
-- Чего подъ ноги лѣзешь, пусти! огрызнулся онъ и съ такой силой толкнулъ Степу, что послѣдній долженъ былъ ухватиться за стоявшій около дома заборъ, чтобы не полетѣть кувыркомъ.
-- Убирайся прочь! продолжалъ онъ, когда Степа, оправившись отъ неожиданнаго толчка, опять всталъ на ноги.
-- Съ кѣмъ ты разговариваешь? раздался голосъ рыболова, появившагося на порогѣ хижины, что такое приключилось?
-- Ничего не приключилось.
-- Чего же кричишь на все село?
-- Не хочу въ избу пускать твоего "тихоню". Не за чѣмъ ему слушать наши разговоры.
-- Онъ глупый, все равно ничего не пойметъ, ухмыльнулся, дядя. "Тихоня" нашъ, какъ есть, дуралей. Правда, вѣдь, Степка? добавилъ дядя, вѣдь дуралей ты набитый? и не то, въ видѣ шутки, не то, въ видѣ ласки, такъ хлопнулъ мальчика по спинѣ, что бѣдняга отъ боли даже вскрикнулъ.
-- Нѣженка какая, э-ге!.. засмѣялся дядя и знакомъ руки пригласилъ пріятеля войти вмѣстѣ съ нимъ въ избу. Одновременно съ входомъ туда гостя, онъ сейчасъ же захлопнулъ дверь передъ носомъ Степы, который морщился отъ боли и старательно потиралъ рукою спину. Въ продолженіе нѣсколькихъ минутъ онъ стоялъ передъ дверью избы, потомъ, завидѣвъ около себя завалинку, машинально на нее опустился. Надъ самой завалинкой находилось окно, которое было открыто. Черезъ него хорошо было слышно все, что въ избушкѣ говорилось, но Степѣ и въ голову не приходило подслушивать чужіе разговоры. Онъ просто присѣлъ у окна, чтобы не отдалиться отъ дома, такъ какъ дядя, навѣрное, скоро потребуетъ отъ него рыболовныя сѣти.
На слѣдующій день, послѣ ухода ратниковъ, жизнь въ Михайловскомъ пошла по прежнему. Крестьяне, какъ всегда, съ первыми лучами восходящаго солнца, спѣшили на работы. Для нихъ наступила самая горячая, такъ называемая, "страдная пора", надо было прибрать скошенное сѣно, надо и за жнитво приниматься. Помня наказъ отца -- помогать во всемъ матери и присматривать за наемнымъ работникомъ, Миша, чуть свѣтъ, соскочилъ съ постели и, снявъ со стѣны прицѣпленный на гвоздь серпъ, принялся его натачивать.
-- Что, сердечный, не спится? окликнула его бабушка.
-- Работать надо, бабушка, спать некогда. А ты чего такъ рано проснулась?
Старушка, вмѣсто отвѣта, заохала и принялась опять причитывать о пропавшемъ колечкѣ.
-- Полно, бабушка, слезами, все равно, горю не поможешь, отозвался мальчикъ, себя тревожишь, да и мамѣ сердце надрываешь.
Миша старался говорить строгимъ голосомъ, ему хотѣлось заставить старушку замолчать. Онъ видѣлъ, что всѣ ея причитанья дѣйствовали удручающе на Марину, которая и безъ того, точно такъ же, какъ и онъ самъ, не могла отогнать отъ себя мысль о кольцѣ.
-- Не сердись, Мишутка, отозвалась бабушка и, смахнувъ катившуюся по морщинистой щекѣ слезу, вытерла щеку рукавомъ и принялась одѣваться.
-- Смотри, бабуся, крѣпче держись, я буду за тобой слѣдить, продолжалъ Миша уже совсѣмъ ласково и шутя погрозилъ ей пальцемъ.
-- Не буду плакать, сказала старушка и, во все время ранняго завтрака, сдержала слово, но за то, какъ только Марина, Миша и работникъ ушли, опять принялась за старое.
Кромѣ сѣраго кота Васьки, клубкомъ свернувшагося на подоконникѣ, причитаній ея никто не могъ слышать, но старушка этимъ не смущалась и, прибирая со стола посуду, продолжала вполголоса сама съ собою разговаривать. Но вотъ наружная дверь скрипнула, въ избу кто-то вошелъ, и бабушка сейчасъ-же замолчала.
-- Кто тамъ? спросила она, обернувъ голову.
На порогѣ стоялъ Степа. Онъ казался такимъ растеряннымъ и. испуганнымъ, что бабушка, вообще не отличавшаяся наблюдательностью, на этотъ разъ даже удивилась.
-- Что ты, малышъ, словно въ воду опущенный? спросила она его. Вѣрно, опять дядя побилъ, или, можетъ, голоденъ? На-ка лепешечку горячую да творожку немножко, что отъ завтрака осталось,-- перекуси.
Степа, дѣйствительно, былъ голоденъ; онъ съ жадностью набросился на вкусную лепешку, усердно намазывая ее творогомъ.
-- Перекусилъ? замѣтила бабушка.
Степа кивнулъ головой и неподвижно стоялъ на мѣстѣ со опущенными въ землю глазами.
-- Да что ты какой чудной сегодня, слова не вымолвишь?
-- Мишу бы повидать, проговорилъ, наконецъ, Степа.
-- Миша на полѣ работаетъ и раньше вчера не воротится. Я имъ буду стряпать обѣдъ, а за обѣдомъ они пришлютъ работника. Коли хочешь съ Мишей повидаться, заходи вечеркомъ, либо на поле ступай вмѣстѣ съ работникомъ, -- не больно далеко. Вѣдь, ножки-то у тебя молоденькія, живо добѣжишь.
Степа ничего не отвѣтилъ; онъ какъ бы что-то обдумывалъ.
-- А ты, бабушка все плачешь? проговорилъ онъ, наконецъ, почти шопотомъ и, боязливо озираясь кругомъ, словно изъ страха, чтобы его кто не подслушалъ.
Бабушка махнула рукой.
-- Головушка то моя бѣдная совсѣмъ затуманилась отъ думъ. До ночамъ сплю тревожно; ужъ не знаю, какъ и обѣдъ-то состряпаю.
Степа уставился на нее глазенками, открылъ ротъ, какъ бы намѣреваясь что-то сказать, потомъ вдругъ расплакался и выбѣжалъ изъ избы.
Теплое участіе ребенка, которому самому жилось на свѣтѣ тяжело, очень тронуло старушку. Она поспѣшила тоже выйти за дверь, чтобы крикнуть ему вслѣдъ: "заходи въ обѣдъ, накормлю щами да кашей, поможешь мнѣ прибраться".
Но Степа былъ уже далеко.
Оставшись одна, бабушка принялась готовить обѣдъ, растопила печку, принесла крупу, капусту, но затѣмъ, обезсиленная безсонными ночами, почувствовала вдругъ такое недомоганіе, что повалилась на кровать и забылась. Когда же работникъ пришелъ за обѣдомъ, она съ трудомъ даже узнала его. Онъ пробовалъ заговорить съ нею, разспросить, что случилось, но старушка находилась въ какомъ-то полуснѣ и не могла дать никакого отвѣта на его вопросы. Испуганный работникъ побѣжалъ въ поле сообщить Маринѣ о случившемся несчастій. Марина немедленно вернулась домой, съ нею вернулся и Миша.
-- Иди скорѣе за фельдшеромъ, послала его мать, пусть онъ посмотритъ бабушку и дастъ какое-нибудь лѣкарство, да попроси, чтобы пришелъ скорѣе.
Проходя мимо хаты рыбака Никиты, онъ крайне удивился, увидавъ, что окна и дверь ея наглухо забиты досками, но ему было не до того, чтобы остановиться и спросить о причинѣ такого необычайнаго явленія. Онъ даже тотчасъ же и забылъ о немъ, потому что въ ту минуту не могъ думать ни о чемъ, кромѣ того, какъ бы скорѣе помочь бабушкѣ.
Фельдшеръ не замедлилъ явиться на зовъ.
-- У нея начинается нервная горячка, сказалъ онъ послѣ тщательнаго осмотра; должно быть, она чего-нибудь очень испугалась или чѣмъ нибудь разстроилась.
Миша переглянулся съ матерью; оба они сразу поняли, что старушка захворала серьезно, и догадались о главной причинѣ, вызвавшей ея болѣзнь.
III.
Теплая, лѣтняя ночь тихо спустилась надъ селомъ Михайловскимъ, жители котораго, утомившись отъ денной работы подъ жгучими лучами солнца, съ наслажденіемъ погрузились въ сонъ. Нигдѣ не слышно было ни звука, всюду царила полнѣйшая тишина, нарушаемая только кваканьемъ лягушекъ въ сосѣднемъ прудѣ да шорохомъ древесныхъ листьевъ, порою задѣваемыхъ крыльями пролетѣвшей мимо нихъ летучей мыши. Отъ времени до времени издали доносилось тихое побрякиванье бубенца, повѣшеннаго на шею лошади, пущенной со связанными передними ногами -- на подножный кормъ... Брякнетъ онъ, какъ только лошадь сдѣлаетъ прыжокъ впередъ, брякнетъ легонько, заунывно и затихнетъ до новаго прыжка... А кругомъ воздухъ стоитъ теплый, ароматный отъ скошеннаго сѣна. Необыкновенно пріятно имъ пахнетъ... Темно только, -- прошли свѣтлыя майскія, такъ называемыя, "бѣлыя" ночи, когда крестьяне спать ложатся безъ огня... Теперь приходится, хотя и не надолго, а все же зажигать его.
Несмотря на сравнительно еще не поздній часъ, все село, однако, было окутано мракомъ. Только въ домикѣ ушедшаго на войну Игнатія виднѣлся еще слабый свѣтъ, съ трудомъ пробивавшійся сквозь спущенную пеструю ситцевую занавѣску... Тамъ не спала Марина. Она сидѣла у постели бабушки, дежуря такимъ образомъ поочереди съ Мишей подъ-рядъ уже нѣсколько дней. Иногда къ нимъ на минутку приходилъ Степа, который за послѣднее время казался чрезвычайно страннымъ. Онъ показывался въ ихъ избѣ только поздно вечеромъ, ночевалъ у нихъ, а на утро забиралъ съ собою кой-какую ѣду, приготовленную ему Мариной, и гдѣ-то пропадалъ цѣлый день. Миша не разъ пробовалъ разспросить его, гдѣ онъ пропадаетъ, но Степа на всѣ разспросы его отвѣчалъ уклончиво. Миша, въ концѣ концовъ, понялъ только то, что Степа въ день отъѣзда Никиты на рыбную ловлю убѣжалъ изъ дома. Никита хотѣлъ взять его съ собой, а Степа, зная, что дядя отправляется далеко и надолго, наотрѣзъ отказался ѣхать съ нимъ. Чтобы избѣжать побоевъ за этотъ отказъ;, Степа, недолго думая, ушелъ отъ дяди въ густой сосѣдній лѣсъ.
Никита страшно разсердился. Но такъ какъ терять времени на поиски племянника ему было некогда, то прежде, чѣмъ уѣхать изъ Михайловскаго, онъ, со злости, наглухо заколотилъ свою хижину. Онъ рѣшилъ, такимъ образомъ, оставить Степу безъ пристанища.
-- Что ты сегодня такъ поздно пришелъ? встрѣтила его Марина, когда онъ, наконецъ, появился на порогѣ.
-- Прости, тетушка Марина, я немного замѣшкался, отвѣчалъ Степа. Я сейчасъ смѣню тебя, ложись спать.
-- Не въ томъ дѣло; спать мнѣ не хочется, а тебѣ по ночамъ шататься нечего. Гдѣ ты пропадаешь и почему отъ всѣхъ людей хоронишься?
-- Въ лѣсу сижу, тетушка, шалашикъ тамъ смастерилъ себѣ изъ валежника. Пока свѣтло,-- грибы да ягоды сбираю, а отъ людей хоронюсь, чтобы они не сказали про меня дядѣ, когда тотъ воротится.,
-- Но, Степа, такъ, вѣдь, жить нельзя. Дядя воротится и, все равно, начнетъ искать тебя. Найдетъ, такъ хуже будетъ.
-- Не найдетъ.... Прежде, чѣмъ онъ воротится, я на войну уйду.
-- Еще что выдумалъ? Вотъ, вотъ, тебя только тамъ не доставало.
Нѣсколько минутъ продолжалось молчаніе. Затѣмъ Марина сообщила мальчику, что сегодня ею получено письмо отъ Игнатія. Игнатій писалъ изъ губернскаго города, что запасныхъ солдатиковъ туда нагнали видимо-невидимо, что ихъ тамъ распредѣляютъ по полкамъ и обучаютъ военной службѣ, что полкъ, въ который Игнатій назначенъ, называется В--скимъ, и когда выступитъ на войну, еще неизвѣстно. Дѣлясь этими новостями со Степой, Марина пріятно волновалась. Видимо, Марину и Мишу письмо Игнатія очень обрадовало. Они считали, что Игнатій уже давно въ бою и, пожалуй, уже убитъ, или хоть раненъ, а теперь оказалось, что полкъ его еще стоитъ на мѣстѣ. Это извѣстіе, какъ будто, на нѣсколько минутъ успокоило даже бабушку. Впрочемъ, чувствуя себя еще очень слабой, она, прослушавъ письмо, сейчасъ же забыла его содержаніе и, впавши въ полусонъ, начала бредить.
-- Я прочитаю тебѣ письмо, вмѣшался въ разговоръ Миша и, доставъ съ полки письмо отца, сталъ его громко читать, отчетливо выговаривая каждое слово. Степа слушалъ съ большимъ вниманіемъ, облокотясь на столъ, потомъ опустилъ свою неуклюжую голову на руки и задумался. Видно, что то занимало его помимо письма.
Съ наступленіемъ ночи онъ вызвался дежурить у постели больной первымъ, раньше остальныхъ. Онъ сказалъ, что спать не хочетъ. Воспользовавшись тѣмъ, что Марина и Миша, подъ впечатлѣніемъ пріятнаго извѣстія, заснули скоро, онъ пожалѣлъ ихъ будить и отдежурилъ цѣлыя двѣ очереди.
-- Развѣ можно такъ томить себя! проговорила Марина, проснувшись, наконецъ, гораздо позднѣе, чѣмъ слѣдовало.
Степа на ея слова самодовольно улыбнулся.
-- Смѣяться нечего, продолжала она строгимъ доносомъ. Вотъ, погоди, не выпущу тебя сегодня на весь день изъ избы. Нечего болтаться по лѣсу; нельзя же, въ самомъ дѣлѣ, прятаться отъ людей все время, да и не для чего.
На лицѣ Степы выразился испугъ. Онъ смотрѣлъ на Марину широко раскрытыми глазами.
-- Ладно, нечего смотрѣть то на меня! ложись-ка лучше! продолжала она.
Степа повиновался и сейчасъ же легъ на стоявшую у дверей скамейку, гдѣ для него всегда приготовляли соломенникъ. Вытянувъ усталыя ножки, онъ быстро заснулъ.
Сколько времени продолжался сонъ Степы, опредѣлить онъ не могъ, но, когда проснулся, то увидѣлъ, что на дворѣ свѣтло, и что около бабушкиной кровати копошился Миша.
"Марина, навѣрное, ушла спать въ чуланъ, какъ всегда дѣлаетъ передъ разсвѣтомъ", подумалъ мальчуганъ и, быстро соскочивъ со своего соломенника, подбѣжалъ къ Мишѣ.
-- Мать тамъ? спросилъ онъ шопотомъ, указывая на дверь чулана.
Миша утвердительно кивнулъ головой.
-- Мнѣ надо поговорить съ тобою, сказалъ ему Степа еще тише.
Миша поспѣшилъ смѣнить смоченную водой тряпку на головѣ бабушки, прикрылъ старушку одѣяломъ и, отводя своего маленькаго пріятеля къ окну, сѣлъ рядомъ съ нимъ на скамейку.
-- Ну, что же ты хочешь мнѣ сказать? Я слушаю тебя, замѣтилъ онъ, лѣниво позѣвывая.
Степа началъ говорить таинственно:
-- Помнишь тотъ вечеръ, когда ты отнялъ отъ Ванюшки мой картузъ, который онъ хотѣлъ закинуть въ рѣку? Затѣмъ продолжалъ Степа такимъ взволнованнымъ голосомъ, что Миша съ невольнымъ удивленіемъ вскинулъ на него глаза.
-- Помнишь? боязливо повторилъ Степа.
-- Помню.
-- А помнишь, что я сказалъ тебѣ, когда мы разстались около рыбачьей хижины?
-- Какъ не помнить! Ты благодарилъ меня и сказалъ, что, если выдастся такой случай, что сможешь и ты мнѣ услужить,-- такъ услужишь непремѣнно.
-- Вотъ... вотъ, перебилъ Степа; я очень радъ, что ты не забылъ моихъ словъ. Теперь, какъ разъ, я могу въ свою очередь оказать тебѣ большую услугу.
-- Степа милый, да мнѣ отъ тебя ничего не надо.
-- Не надо даже священное колечко?..
-- Колечко! вскричалъ Миша, да развѣ ты нашелъ его?
-- Тише, не кричи! Насъ могутъ услышать, а про то, что я сейчасъ скажу, кромѣ тебя да меня, никто знать не долженъ. Дай мнѣ слово, что ты будешь молчать, не выдашь меня,-- тогда все тебѣ разскажу.
-- Передъ кѣмъ молчать-то, Степа?
-- Передъ всѣми, даже передъ родной матерью.
-- Передъ мамой?.. Нѣтъ, Степа, такого слова дать я не могу. Отъ мамы я никогда ничего не скрываю.
-- Ну, какъ хочешь. Мама твоя, конечно, женщина добрая, губить меня не станетъ, а сгубитъ, такъ ты виноватъ будешь.-- Слушай же. Когда мы съ тобою тотъ разъ кончили чинить сѣти, и я отправился домой и подошелъ къ двери, тогда меня обогналъ плотникъ Михѣй, пріятель моего дяди, да таково сильно толкнулъ, что я, стукнувшись объ двери, долго не могъ опомниться. Потомъ еще и дядя къ этому толчку тумака прибавилъ... Больно заныло тогда у меня плечо, сѣлъ я на завалинку да и сталъ растирать плечо рукою. Я и не замѣтилъ, что надъ самой моей головой стоитъ открытое оконце, и все-то мнѣ слышно, что въ избѣ говорится... Сперва отъ боли мнѣ не до того было, чтобы прислушиваться, да и охоты не было подслушивать -- не все ли равно, про что они тамъ бесѣдуютъ? А потомъ вдругъ, какъ я услышалъ, что рѣчь пошла про священное колечко, о которомъ вы всѣ горевали,-- я и навострилъ уши... Воръ-то, вѣдь, былъ мой дядя.. Потому, должно быть, и Полкашка скоро пересталъ лаять, что своего узналъ. Ну, вотъ, значитъ, унесъ дядя-то у васъ сундучекъ да и спряталъ въ нашей хатѣ въ подпольѣ, а Михѣю-то въ городъ, гдѣ тотъ жилъ на заработкахъ, письмо на счетъ кражи-то послалъ. Хотѣлъ онъ черезъ Михея-то сбыть краденое добро, чтобы ни передъ кѣмъ не отвѣчать. Проговорился дядя-то, что ужъ не первый разъ онъ съ Михѣемъ-то такія дѣла продѣлывалъ... Ну, вотъ, пришелъ Михѣй и сталъ учить дядю, какія вещи надо въ городъ увезти и сбыть сейчасъ, а какія поплоше -- выкинуть. Только онъ училъ выкинуть такъ, чтобы онѣ никому и на глаза не попадались... Стали они перебирать да дѣлить все краденое. Тутъ я даже и не вслушивался... Мнѣ такъ стыдно стало за дядю, такъ страшно было подумать, какой грѣхъ онъ совершилъ, что я совсѣмъ растерялся и очнулся только тогда, когда услыхалъ слова: "священное колечко".-- "Желѣзное оно, простое, его продавать не стоитъ", говорилъ дядя.-- "Конечно", отвѣчалъ Михѣй, "за него никто и гроша мѣднаго не дастъ; одна только старуха, Игнатьева теща, по всему селу имъ хвасталась; брось-ка его въ подполье да затопчи ногами въ землю, вотъ и дѣлу конецъ"... Дальше мнѣ ужъ и знать ничего не хотѣлось. Я соскочилъ съ мѣста, бросилъ сѣти на завалинкѣ, до поздней ночи пробродилъ по полю, а когда вернулся домой, такъ Михѣя ужъ засталъ спавшимъ. Дядя меня выбранилъ и сказалъ, что завтра утромъ вмѣстѣ съ Михѣемъ и со мною онъ отправится сначала на рыбную ловлю, а потомъ по дѣламъ въ городъ, гдѣ намъ придется пробыть, навѣрное, недѣли двѣ. Я ничего ему не отвѣтилъ, но тутъ же въ умѣ рѣшилъ, что съ ними не поѣду, а останусь раскапывать землю въ подпольѣ, чтобы найти колечко... Какъ только дядя легъ спать и вскорѣ захрапѣлъ, такъ я тихонько и удралъ въ лѣсъ. Тамъ пробылъ я до самаго утра, пока дядя не уѣхалъ... Сидѣлъ я въ лѣсу недаромъ, а все раскидывалъ умомъ, какъ бы получше устроить дѣло съ колечкомъ, и вотъ что надумалъ. Бабушкѣ твоей отдавать его нечего,-- отдать ей кольцо, значитъ, дядю выдать... Вернется домой да про все узнаетъ, такъ, вѣдь, на смерть убьетъ меня. Вотъ, я и порѣшилъ, что лучше всего, какъ до колечка докопаюсь да найду его, такъ въ тотъ же день пущусь въ догонку за твоимъ отцомъ, чтобы ему отдать кольцо-то... Отецъ еще не успѣлъ уйти далеко, а тутъ, какъ разъ, отъ него и письмо пришло, Мы знаемъ, въ какой полкъ онъ назначенъ и въ какомъ городѣ находится. Все это я рѣшилъ устроить самъ, никому не говоря ни слова, даже отъ тебя хотѣлъ скрыть. Да послѣ узналъ, что одному ничего не подѣлать, такъ какъ и дверь и окна нашей избушки дядя почему-то заколотилъ, а доска подъ воротами со стороны огорода, откуда можно пробраться въ избушку, такая тяжелая, что мнѣ ее и не поднять... Надо, чтобы ты мнѣ помогъ; можетъ быть, вдвоемъ-то мы и справимся. Пойдемъ сегодня вечеромъ -- попробуемъ.
Чѣмъ дольше слушалъ Миша своего маленькаго собесѣдника, тѣмъ больше приходилъ въ удивленіе. Мысль о томъ, что завѣтное колечко не только, можетъ быть, будетъ найдено, а еще и передано изъ рукъ въ руки отцу -- приводила его въ восторгъ. Предложеніе Степы казалось настолько заманчивымъ, что, послѣ довольно продолжительнаго совѣщанія о томъ, какъ лучше всего можно дѣло устроить, онъ рѣшилъ помочь Степѣ. Онъ даже согласился ничего не говорить матери до тѣхъ поръ, пока дѣло не будетъ улажено окончательно, и Степа уйдетъ въ дальнюю дорогу.
Мальчики сговорились сойтись въ тотъ же вечеръ въ огородѣ, примыкавшемъ къ рыбачьей хижинѣ. Когда въ назначенный часъ Миша отправился къ Степѣ, то захватилъ съ собой фонарь и спички. Онъ вышелъ изъ избы подъ самымъ благовиднымъ предлогомъ, будто отправился прогуляться, а Степа притащилъ изъ лѣса длинный колъ, съ помощью котораго, какъ онъ полагалъ, будетъ легче приподнять изъ-подъ воротъ тяжелую доску.
Предпринятый трудъ оказался, однако, очень сложнымъ: приподнимется доска съ одного конца, другой врѣжется въ землю, и такъ повторялось не одинъ разъ. Тѣмъ не менѣе, подъ конецъ, работа все-таки увѣнчалась успѣхомъ. Доска была сдвинута съ мѣста, и мальчики, ловко юркнувъ въ подворотню, могли свободно, никѣмъ не замѣченные, забраться по дровамъ на крышу избушки, а оттуда черезъ слуховое окно проникнуть на чердакъ ея. Затѣмъ съ чердака они спустились въ самую рыбачью хижину.
Степа, указывая дорогу, шелъ впередъ, Миша слѣдовалъ за нимъ съ зажженнымъ фонаремъ. Такимъ образомъ, шагъ за шагомъ добрались они до низенькой лѣстницы, ведущей изъ сѣней избы въ подполье.
Слабый свѣтъ фонаря отбрасывалъ косой, едва замѣтный отблескъ въ глубину подполья. Степѣ стало жутко. Остановившись на одной изъ ступенекъ, онъ прижался къ своему товарищу и не хотѣлъ идти дальше.
-- Какъ тебѣ не стыдно трусить, да и трусить то нечего, старался ободрить Степу послѣдній.
Степа медленно ступалъ со ступеньки на ступеньку, крѣпко держась за руку Миши, какъ за надежный якорь спасенія.
-- Вотъ и пришли, замѣтилъ Миша, когда они наконецъ ступили на земляной полъ, гдѣ валялся всякій мусоръ,-- а только...
-- Что только? переспросилъ Степа, тревожно озираясь по сторонамъ.
-- Трудно, мнѣ кажется, будетъ чего-нибудь доискаться среди всего этого хлама, а въ особенности такой маленькой вещи, какъ кольцо.
-- Ну, хотя и трудно -- но пробовать надо.
-- Само собой разумѣется; только перестань ты за меня держаться и дрожать, добавилъ Миша ужъ съ досадой.
Строгій тонъ товарища заставилъ Степу ободриться, и онъ, оставивъ держаться за Мишу, началъ обѣими руками шарить по землѣ.
Миша дѣлалъ то же самое, но, чѣмъ дольше занимались они этой работой, тѣмъ больше приходили къ заключенію, что работа безполезна.
-- Пора идти ужинать; мама можетъ замѣтить, что мы замѣшкались, сказалъ Миша.
-- Что-же, на сегодня довольно, отозвался Степа. Онъ былъ радъ въ душѣ, что можетъ уйти изъ этого подземелья, которое наводило на него ужасъ. Онъ точно и забылъ, что самъ же Мишѣ предложилъ являться сюда ежедневно до тѣхъ поръ, пока не найдется кольцо.
Сказано -- сдѣлано. Наши маленькіе друзья съ этихъ поръ, тщательно скрывая отъ всѣхъ свои посѣщенія рыбачьей хижины, работали тамъ очень усердно. Степа пересталъ бояться темноты и уже не озирался на покрытыя плесенью стѣны подполья. Мало того,-- онъ неоднократно приходилъ туда даже одинъ, но такъ какъ въ результатѣ ничего не получалось, то началъ отчаяваться и падать духомъ. Миша тоже мало вѣрилъ въ успѣхъ ихъ общихъ поисковъ, и если на что надѣялся, такъ только развѣ на счастливую случайность...
Прошло больше недѣли. У Миши окончательно пропали всякая охота и усердіе къ дѣлу. Утомленный работою на полѣ и уходомъ за больной бабушкой дома онъ порою чувствовалъ себя не въ состояніи отправляться въ подполье рыбацкой хижины. Только, когда Степа приходилъ къ ужину, Миша смотрѣлъ на него вопросительно, на что Степа въ отвѣтъ молча отрицательно качалъ головою.
Но вотъ однажды, когда Миша, измученный полевою работою въ знойный лѣтній день, возвращался домой нѣсколько раньше обыкновеннаго, навстрѣчу ему показался Степа. Радостный, сіяющій, съ разгорѣвшимися отъ волненія щеками, онъ бѣжалъ вприпрыжку и, неуклюже покачиваяясь изъ стороны въ сторону, издали дѣлалъ руками какіе-то знаки. "Нашелъ", мелькнуло тогда въ головѣ Миши, который, позабывъ объ усталости, въ свою очередь побѣжалъ впередъ.
-- Неужели нашелъ? крикнулъ онъ, когда они сошлись настолько близко, что Степа могъ его услышать.
-- Вотъ оно, вотъ!.. отвѣчалъ Степа, высоко поднявъ руку и показывая на пальцѣ желѣзное колечко.
Миша въ первую минуту такъ былъ обрадованъ и до того пораженъ неожиданностью, что даже не могъ отвѣчать, а только крѣпко прижалъ къ груди -своего дорогого маленькаго друга.
-- Спасибо тебѣ, Степа, спасибо! проговорилъ онъ, когда порывъ волненія нѣсколько улегся.-- Ты оказалъ великую услугу не только мнѣ, а всему нашему семейству. Дольше скрывать отъ мамы такую радость я не могу. Какъ хочешь,-- она и бабушка должны знать правду.
-- Да, Миша, онѣ должны знать правду, согласился Степа, я только умоляю тебя, не говори имъ раньше, чѣмъ я уйду... Подумай,-- дядя можетъ вернуться каждую минуту; и если онъ узнаетъ, что я его выдалъ, тогда мнѣ не сдобровать!..
IV.
Война съ Нѣмцами между тѣмъ, разгоралась. Русскіе успѣшно поражали всѣхъ враговъ, но и у насъ, конечно, не обходилось безъ того, чтобы не было раненыхъ и убитыхъ. Отъ Игнатія давно не получалось никакихъ извѣстій. Марина, Миша и бабушка, совершенно оправившаяся отъ болѣзни, очень объ немъ тревожились, въ особенности, когда до Михайловскаго дошелъ слухъ, что, для пополненія войска, будутъ отправлять на передовыя линіи вторую партію запасныхъ солдатъ. Слухъ этотъ скоро подтвердился, и Михайловское снова оживилось. Снова начались въ немъ сборы, проводы, слезы женъ и ребятъ... Въ числѣ прочихъ пришлось уйти и рыбаку Никитѣ. Объ немъ, конечно, сокрушаться было некому; изъ сосѣдей его никто не любилъ, и всѣ были довольны и вовсе не огорчались, что онъ. уходитъ. Когда же въ день ухода солдатъ изъ села рыбачья хижина Никиты вдругъ загорѣлась и скоро сгорѣла до тла, то сосѣди только свободно вздохнули и остались довольны, что теперь рыбаку въ село больше не зачѣмъ будетъ возвращаться. Разъ у него въ селѣ нѣтъ ничего и никого, -- нѣтъ даже и Степы, зачѣмъ же было Никитѣ возвращаться сюда въ село? Когда Степа пропалъ безъ вѣсти, тогда сразу всѣ подумали, что, вѣрно, онъ по своей глупости сдѣлался жертвою какой-нибудь несчастной случайности. Эта же мысль о гибели Степы сначала приходила въ голову и семьѣ Марины, пока въ ней не знали причины внезапнаго исчезновенія мальчика. Добрая старушка -- бабушка, тронутая до глубины души самоотверженіемъ убогаго, беззащитнаго ребенка, не разъ предъ тѣмъ принималась его оплакивать, а потомъ упрекала Мишу за то, что онъ до ухода Степы держалъ все въ секретѣ.
-- Не пустила бы я его, несчастнаго, на вѣрную гибель... Жалко мнѣ мальчишку... Охъ, какъ жалко!
Миша молча слушалъ укоры бабушки, молча слушала ихъ и Марина. Оба они согласны были съ тѣмъ, что бабушка права, и съ каждымъ днемъ все больше и больше теряли надежду на успѣхъ задуманнаго Степою предпріятія. Но они ошибались въ своихъ предположеніяхъ относительно гибели Степы. Выйдя изъ Михайловскаго на слѣдующее же утро послѣ того, какъ ему удалось найти колечко, Степа благополучно добрался до ближайшаго уѣзднаго города. Тамъ узналъ онъ отъ хозяина посудной лавки, въ которой раньше служилъ Игнатій, что В...скій полкъ нѣсколько дней тому назадъ выступилъ на войну, а что сегодня вечеромъ изъ города должна отправиться въ дѣйствующую армію партія санитаровъ и сестеръ милосердія, которые всѣ соберутся на вокзалъ ко времени отхода поѣзда.
Не вдаваясь ни въ какія размышленія, Степа рѣшилъ тоже бѣжать на вокзалъ и уѣхать вмѣстѣ съ санитарами. На вокзалѣ онъ засталъ очень много народа. Кромѣ отъѣзжавшихъ сестеръ и санитаровъ, тамъ толпились провожавшіе ихъ родные и знакомые, тамъ же былъ и фельдшеръ изъ села Михайловскаго. Степа зналъ его лично, такъ какъ часто забѣгалъ съ рыбой въ сельскую больницу, и пользовался его расположеніемъ. Степа всегда съ большимъ любопытствомъ смотрѣлъ, какъ фельдшеръ дѣлалъ перевязки приходящимъ больнымъ и даже иногда кое въ чемъ помогалъ ему при этомъ дѣлѣ.
Степа сначала подумалъ прямо подойти къ нему, разсказать правду и просить устроить отъѣздъ на войну, но внезапная мысль о томъ, что фельдшеръ можетъ отказать, а главное, пожалуй, еще передастъ обо всемъ дядѣ,-- остановила его.
Благодаря своей маленькой фигурѣ, онъ незамѣтно смѣшался съ толпою, вышелъ на платформу и точно такъ же незамѣтно юркнулъ въ первый стоявшій по близости вагонъ, гдѣ сейчасъ же забрался на верхнее мѣсто, заваленное чемоданами. Онъ ловко между ними спрятался и, устремивши глаза внизъ, съ напряженіемъ заглядывалъ въ окно на снующую по платформѣ толпу отъѣзжавшихъ, провожавшихъ и торопливо бѣгавшихъ съ поклажей носильщиковъ... Вотъ раздался первый звонокъ... Вагонъ началъ наполняться пассажирами. Степа подобралъ подъ себя ноги, свернулся клубочкомъ и еле дышалъ отъ страха, чтобы его, грѣхомъ, не замѣтили. Вскорѣ раздался второй звонокъ и громкіе возгласы:
Видя, что всѣ слишкомъ заняты личными дѣлами и вовсе не обращаютъ вниманія на сваленныя на полкахъ вещи, Степа снова высунулъ голову, чтобы посмотрѣть въ окно, но тутъ раздался третій звонокъ... Локомотивъ съ громкимъ пыхтѣньемъ потащилъ за собою вагоны, сначала тихо, медленно, потомъ скорѣе и скорѣе. Платформа, снующій по ней народъ, жандармы и желѣзно-дорожные служащіе въ форменныхъ шапкахъ пропали изъ виду... Мало по малу стали пропадать крыши домовъ, церкви, верхушки колоколенъ и все... все... остальное куда-то исчезло. Кромѣ открытаго поля, мѣстами кой-гдѣ поросшаго кустарниками, мѣстами окаймленнаго густымъ лѣсомъ, больше ничего не было видно... Степа находился точно въ чаду... Сердце его при мысли о томъ, что онъ везетъ Игнатію святое колечко, которое должно сберечь его отъ всего дурного, трепетало отъ радости... Мальчикъ уже рисовалъ себѣ въ воображеніи счастливую минуту, когда онъ надѣнетъ на палецъ Игнатія завѣтное кольцо и разскажетъ подробно, съ какимъ трудомъ нашелъ его... Догнать Игнатія и найти его Степѣ казалось такъ легко и просто... Если Игнатія, думалъ онъ, уже нѣтъ въ томъ городѣ, откуда онъ писалъ послѣднее письмо -- то стоитъ спросить любого солдата, хотя бы изъ другого полка, и тотъ, конечно, скажетъ, куда полкъ выступилъ; туда нужно пойти пѣшкомъ, если близко, а если далеко, то можно попросить подвезти себя туда... Потомъ Игнатій устроитъ такъ, что и самого Степу оставятъ на войнѣ... Домой къ злому дядѣ онъ ни за что не воротится....
Увлекаясь столь радостными надеждами, переходя отъ одной мысли къ другой, Степа незамѣтно для самого себя, сталъ забываться... А поѣздъ все мчался и мчался впередъ, катились колеса, грохотали вагоны... За неимѣніемъ подушки, голову пришлось Степѣ прислонять къ стѣнѣ.-- Это оказалось очень неудобно, такъ какъ голова скатывалась внизъ, и онъ сквозь сонъ приподнималъ ее и укладывалъ снова на прежнее мѣсто. Повторялъ онъ такой пріемъ до тѣхъ поръ, пока, въ концѣ концовъ, въ просонкахъ не ударился лбомъ объ жестью обитый уголъ чемодана.
-- Ай! вскрикнулъ онъ громко, но, вспомнивъ, что ему надо скрывать свое присутствіе, сейчасъ же замолчалъ. Поплотнѣе прижавшись къ стѣнѣ, Степа сталъ со слезами на глазахъ пальцемъ прижимать больное мѣсто, чтобы остановить сочившуюся изъ него кровь.
Однако крикъ мальчика былъ услышанъ старшей сестрой милосердія, которая еще не успѣла уснуть. Она приподнялась съ сидѣнья и, вставъ на него ногами, осторожно подвинула чемоданъ, какъ разъ ей же и принадлежавшій. Каково же было ея удивленіе, смѣшанное отчасти съ испугомъ, когда за этимъ чемоданомъ оказался ребенокъ, по некрасивому личику котораго катились крупныя слезы.
-- Кто ты и какъ попалъ сюда? спросила она, дѣлая попытку стащить ребенка внизъ.
Степа не сопротивлялся. Вцѣпившись рученками въ плечи "сестрицы", онъ кое-какъ спрыгнулъ на полъ, пересталъ плакать и въ короткихъ словахъ разсказалъ ей о цѣли своего путешествія на войну. Онъ увѣрялъ сестру, что изъ всѣхъ возможныхъ способовъ добраться до Игнатья ему остался только тотъ, который онъ избралъ, и, въ заключеніе, сталъ умолять, чтобы его не выбрасывали гдѣ-нибудь на станціи, а взяли бы съ собою въ дѣйствующую армію.
-- Я буду помогать вамъ перевязывать раны. Вѣдь, я видѣлъ, какъ нашъ фельдшеръ разрѣзалъ палецъ сапожнику, чтобы вытащить занозу.... и послѣ обвязалъ палецъ марлей. А рана-то была большая, кровь такъ и лилась.... онъ занозу вытащилъ, я помогалъ ему на перевязкѣ. Говорятъ, такія же раны и на войнѣ бываютъ, только тамъ, вмѣсто занозы, въ тѣло впивается вражья пуля. А вынуть ее и перевязать рану легко...
Степа говорилъ умоляющимъ голосомъ, не выпуская изъ своей маленькой ручки руку сестры милосердія. Слушая мольбу мальчика, она смотрѣла на него такими добрыми, такими ласковыми глазами, что, видимо, внушала къ себѣ довѣріе.
-- Не выкинемъ тебя на станціи, отвѣтила она полушутя, полусерьезно,-- а теперь пока ложись и спи покойно до утра. Вмѣстѣ съ этимъ она обвязала марлей расшибленное на лбу мѣсто у мальчика, чтобы прекратить кровотеченіе изъ ранки.
Степа чувствовалъ сильную усталость и очень былъ радъ возможности заснуть, въ особенности, когда увидалъ, что добрая "сестрица" приготовила для него мѣсто на мягкомъ диванѣ и даже положила ему подъ голову подушку. Мигомъ разлегся онъ на сидѣньѣ, вытянулъ ножки и едва успѣлъ уложить голову на подушку, какъ глаза его сейчасъ же сомкнулись, и онъ погрузился въ глубокій сонъ.
"Сестрица", между тѣмъ, присѣвъ на кончикъ того же дивана, продолжала пристально всматриваться въ его уродливую головку и некрасивое лицо. Несмотря на нѣкоторую уродливость, лицо выражало добросердечіе и невольно внушало къ мальчику довѣріе, жалость и состраданіе...