Леонидъ Андреевъ. Собраніе сочиненій. Разсказы, очерки, статьи. Изд-тво "Просвѣщеніе". Спб. 1911. Съ портретомъ автора и вступительной статьей М. А. Рейснера. Стр. XXXI+324. Ц. 1 р. 25 к.
Кромѣ двухъ небольшихъ разсказовъ, изъ которыхъ одинъ хорошъ, а другой ничтоженъ, въ книгу вошли до сихъ поръ неизвѣстные широкимъ кругамъ читателей публицистическіе фельетоны изъ московской газеты "Курьеръ". "Въ нашу задачу, -- говорится во вступительной статьѣ М. А. Рейснера,-- совершенно не входитъ художественная и литературная критика". Вотъ это напрасно. Если бы критикъ примѣнилъ къ новооткрытымъ статьямъ г. Леонида Андреева важнѣйшій критерій, по которому надлежало бы еудить о нихъ, то, разумѣется, онъ прежде всего рѣшилъ бы, что поклоннику г. Леонида Андреева самое лучшее стыдливо отвернуться отъ нихъ. Конечно, М. А. Рейснеръ -- писатель талантливый и человѣкъ образованный, и онъ сумѣлъ сварить съѣдобную кашу изъ топора, но, по совѣсти, этого дѣлать не слѣдовало... "Нашей цѣлью,-- говоритъ г. Рейснеръ,-- было свести къ единымъ исходнымъ пунктамъ все міровоззрѣніе поэта, какъ идеолога личности, создателя индивидуальныхъ формъ въ русскомъ общественномъ созданіи". Помилуй Богъ, какъ торжественно,-- не о Пушкинѣ ли здѣсь рѣчь? Нѣтъ, это о Леонидѣ Андреевѣ по поводу его фельетоновъ.
Надо было въ опьяненіи отъ филіаловъ совершенно потерять естественное чувство самокритики, чтобы въ положеніи Леонида Андреева выступить съ этой печальной коллекціей второстепенныхъ газетныхъ статей. Положеніе вѣдь обязываетъ -- въ обѣ стороны. Леонидъ Андреевъ стоитъ достаточно высоко, чтобы имѣть всѣ основанія относиться бережнѣе къ своему имени и не создавать новыхъ читателей своимъ фельетонамъ, которые -- мы хотимъ вѣрить -- и ему самому не кажутся достойными насильственнаго воскресенія и жизни вѣчной. Съ другой стороны, Леонидъ Андреевъ -- и это, надѣемся, также ясно ему -- не поднялся еще до той высоты, на которой каждая строчка, написанная имъ, должна быть сохранена для потомства. "Къ сожалѣнію,-- говоритъ М. А. Рейснеръ,-- мы не знаемъ даже всѣхъ фельетоновъ, такъ какъ молодой поэтъ начиналъ свой газетный періодъ подъ печальнымъ гнетомъ краснаго карандаша, и по "независящимъ причинамъ" только ничтожная часть написаннаго г. Андреевымъ увидѣла свѣтъ". Надо прочитать внимательно всю новую книгу г. Андреева, чтобы оцѣнить размѣры удивленія, вызываемаго этимъ замѣчаніемъ. Какъ ни свирѣпъ былъ "красный карандашъ", какъ ни нелѣпы "независящія причины", все же совершенно непонятно, гдѣ нашли они себѣ пищу въ фельетонахъ г. Андреева. "Ничтожная часть" это -- все-таки 324 страницы убористаго текста; полагаемъ, по ней можно судить о прочемъ. И вотъ, здѣсь вѣдь нѣтъ ни тѣни политической мысли, политическаго настроенія, ничего такого, что могло бы вызывать столь энергичное вмѣшательство краснаго карандаша въ дѣятельность молодого фельетониста, прогрессивно протестующаго, но съ цензурной точки зрѣнія достаточно невиннаго. Легко повѣрить, что при курьезной практикѣ русской цензуры недавняго времени могло пострадать и даже погибнуть нѣсколько фельетоновъ г. Андреева,-- но надо ли такъ ужъ преувеличивать ихъ количество и значеніе? "Къ сожалѣнію" ли?
Г. Рейснеръ сумѣлъ найти въ этихъ фельетонахъ и "основную проблему о человѣкѣ, какъ сынѣ безконечнаго бытія, носителя подсознательной воли", "и приматъ жизни передъ разумомъ" и шопенгауэровскій пессимизмъ, и законъ царственнаго естества, принятый Андреевымъ отъ Ничше "на крылья своего вдохновенія", и "хаосъ въ душѣ безликаго, гдѣ умерла природа и родилось звѣрство", и такъ далѣе. Все это очень хорошія вещи. Но попробуйте развернуть въ любомъ мѣстѣ новую книгу г. Леонида Андреева и вы найдете не "приматы" и "проблемы", а совсѣмъ, совсѣмъ другое:
"Я уже зналъ, что фонари на физіономіяхъ сторожей служатъ важнымъ ресурсомъ къ освѣщенію Царицына" (стр. 136).
Или: "Въ одну изъ газетъ, ту, въ которой были снимки съ проектовъ гоголевскаго памятника, я завернулъ колбасу, и колбаса испортилась" (стр. 179).
Или: "Мой знакомый имѣетъ 144 аттестата среднихъ учебныхъ заведеній и 48 дипломовъ высшихъ и служитъ въ настоящее время въ акцизѣ -- спиртъ мѣряетъ" (стр. 239).
Или: "Самый простой и вѣрный способъ поймать воробья -- это насыпать воробью соли на хвостъ. По заключенію многихъ ученыхъ, изслѣдовавшихъ настоящій вопросъ во всей его глубинѣ и широтѣ, соль, будучи обыкновенно только соленой, въ сочетаніи съ воробьинымъ хвостомъ пріобрѣтаетъ совершенно особыя, даже нѣсколько загадочныя свойства. Воробей положительно не выноситъ, когда на его хвостъ попала хоть крупица соли это -- фактъ. Воробей остается вертлявымъ, жизнерадостнымъ, болтливымъ, но лишь до той минуты, пока его не коснулась соль. Съ этой же минуты характеръ воробья рѣзко мѣняется къ худшему: крылышки воробья безсильно опускаются, головка нахохливается и глазки смотрятъ такъ печально, какъ будто всѣ надежды на скромное воробьиное счастье утеряны имъ безвозвратно" (стр. 42).
Просимъ извиненія въ непомѣрной длинѣ этой цитаты. Что дѣлать,-- когда указываешь на чудовищную безвкусицу выдающагося писателя, надо же быть доказательнымъ. Мы могла бы привести десятки такихъ же яркихъ и болѣе длинныхъ цитатъ. Разсказъ о томъ, какъ г. Андреевъ видѣлъ драму Ибсена: "Когда мы, мертвые пробуждаемся", начинается слѣдующимъ образомъ: "Я не хочу сегодня говорить о городскихъ избирателяхъ, которыхъ обучаютъ, подобно екатерининскимъ инвалидамъ, отличать правую руку отъ лѣвой, ни о выборахъ въ городскомъ кредитномъ обществѣ и г. Шмаковѣ. Не хочу я говорить ни о сумасшедшихъ, пойманныхъ на улицѣ, ни о подкидышахъ, ни о покойникахъ, ни о юбилярахъ, ни о многихъ другихъ прекрасныхъ и назидательныхъ вещахъ, вызывающихъ на размышленіе пытливый человѣческій умъ".
Еще примѣръ. Рѣчь идетъ о тиранніи мелочей. "Я зналъ человѣка, котораго однажды осѣнила блестящая, но ужасная но послѣдствіямъ идея: чтобы быть человѣкомъ -- открылъ онъ -- нужно носить высокіе воротнички и ходить на высокихъ каблукахъ. И это былъ пренесчастный человѣкъ, много несчастнѣе Прометея, Фауста, Гамлета и другихъ великихъ страдальцевъ за великое. Ежедневно съ ранняго утра онъ начиналъ жертвовать собой: взлѣзалъ на высокіе каблуки и подпиралъ голову крахмальнымъ заборомъ. И при этомъ онъ улыбался... Ноги его вихлялись и ныли, шею ломило, какъ у повѣшеннаго, глаза выпирало, какъ у удивленнаго рака, отъ котораго сбѣжала съ актеромъ жена,-- но онъ улыбался". И еще цѣлая страница, такихъ же остротъ: "Своего маленькаго племянника онъ зналъ только по слухамъ, такъ какъ не могъ наклонить шеи, чтобы увидѣть его"...
Едва ли намъ удалось представить читателямъ лучшіе перлы этого несноснаго, утомительнаго, провинціальнаго шаржа, заполняющаго книгу г. Андреева. Съ безвкусицей ея остроумныхъ выходокъ можетъ сравниться только безвкусица нѣкоторыхъ панегиристовъ г. Андреева. М. А. Рейснеръ еще держится въ предѣлахъ, но В. Г. Танъ въ послѣдней своей статьѣ говоритъ: "Кромѣ Андреева, будущій историкъ не найдетъ въ нашей литературѣ ничего или почти ничего... Своей философской схемой Андреевъ ближе всего подошелъ къ Байрону. За это сравненіе меня уже упрекали печатно, но я не согласенъ взять свое слово назадъ. Ибо между Андреевымъ и Байрономъ можно указать многія черты страннаго сходства, какъ будто фамильнаго".
Сколь дурную услугу оказываютъ г. Андрееву такія -- по истинѣ безобразныя -- сопоставленія, лучше всего уясняетъ лежащій передъ нами сборникъ. Не. трудно было потерять голову и выступить предъ читателями съ книгой, достойной, быть можетъ, московскаго "Курьера", но все же недостойной Леонида Андреева. Боимся, что читатели согласятся съ г. Рейснеромъ въ томъ, что газетныя статьи г. Леонида Андреева бросаютъ свѣтъ на его міровоззрѣніе,-- но только съ маленькой разницей. Г. Рейснеръ нашелъ въ фельетонахъ Андреева философію, а читатели увидятъ въ философіи Андреева сплошной фельетонъ.