Амфитеатров Александр Валентинович
Степняк

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   
   Амфитеатров А.В. Собрание сочинений. В 10 т. Т. 10. Книга 2. Мемуары Горестные заметы: Воспоминания. Портреты. Записная книжка. Пародии. Эпиграммы
   M.: НПК "Интелвак", ОО "РНТВО", 2003.
   

СТЕПНЯК

   У всякого общества есть своя мифология и свой легендарный эпос. Русское общество, развиваясь в цепях бюрократической цензуры, накопило подспудной мифологии и легенд больше, чем всякое другое, и продолжает копить, и вряд ли скоро кончит. Короткие прорывы более или менее свободной мысли и слова -- пятьдесят лет тому назад, на рассвете "великих реформ" и в 1905--1907 годах не успевают озарить огромные кладовые этих драгоценных накоплений до глубины и дальних углов. Но в смутном мерцании полегчавшей цензуры все же выдвигается тогда из подпольного мрака десяток-другой теней вчерашнего прошлого, которое до сего дня оставалось "подобно истории мидян, то есть темно и баснословно". Пресловутые дни свободы особенно торопились брызгать живою водою на эти дорогие, таинственные трупы, словно предчувствуя, что недолог срок дан для их чародейства. Закричит петух реакции, захлопнутся разверстые гробы, и кто из мертвецов не успел воскреснуть, останется в могильной тьме опять невесть на сколько лет. Предчувствие не обмануло. Великолепный журнал "Былое" -- главный орган воскрешений вчерашнего прошлого -- по воле петербургского градоначальника приказал долго жить: сигнал, что на революционную историю опять опускается густая завеса "мрака времен", исследование уступает место мифу, лица обращаются в призраки и сновидения.
   Нельзя не поблагодарить от души С.А. Венгерова и редактируемую им "Библиотеку Светоча" за то, что они успели предупредить зловещий петушиный крик литературною материализацией такого важного исторического привидения, как С.М. Кравчинский-Степняк. До сих пор -- знаменитейшее произведение Степняка -- "Подпольная Россия" было известно русской интеллигенции больше по заглавию и заграничной славе, чем в запретном тексте своем. А Степняк-беллетрист -- уже совершенная новинка для большой публики. Мне случалось знавать людей, которые не хотели верить, чтобы грозный Степняк, убивший Мезенцова, фанатический теоретик и практик народовольческого террора, писал романы, повести и драмы, в которых революция теснейше соседствует с идиллией. Казалось странным, что энергический рапсод "Подпольной России" мог знать, как и всякий другой поэт, наслаждение "вдохновений, звуков сладких и молитв". Конечно, молитв особых, рожденных не в церквах под колоколами, не в молельнях раскола, не в синагогах, не в мистических лабораториях философской религии. Нет: молитв, вышедших из глубины зрело выношенного социально-политического идеала, излившихся из заповедей исторического материализма, но все-таки молитв: страстных, патетических, полных веры и упования. У кого есть вера в будущее, у того есть и молитва в будущем, -- да приидет царствие его, этого самого будущего, в которое веришь. Молитва-пророчество, молитва-проповедь, молитва-призыв. Такою молитвою звучит у Степняка последняя часть великолепной "Сказки о копейке", впервые появившейся теперь в легальном издании, но давным-давно признанной на русской "левой" одним из перлов памфлетической литературы освободительного движения.
   Естественно, что человек, способный проникнуться своею идеей до превращения ее в религию, должен стать необыкновенно чутким к параллельным религиозным напряжениям в обществе ближних своих, -- независимо от того, поскольку напряжения эти ему симпатичны или антипатичны. Степняк -- автор романа "Штундист Павел Руденко". Роман этот написан для англо-американской публики, автор должен был до известной степени считаться в творчестве своем с требованиями издателей и вкусами буржуазного рынка, который -- весьма невысокого уровня по интеллекту и более чем сереньких этических требований. И тем не менее вряд ли кому-либо в художественной русской литературе удавалось схватить и выразить дух и энтузиазм штунды с большею красотою, глубиною и страстностью, чем передал все это Степняк. Сам человек идеи, возведенной в религию, он чутьем понял религиозную бурю штундистского крестьянства. И настолько увлекся ее картинным обаянием, что, как художник, даже совершенно позабыл, что он-то сам, Степняк, не со штундистами, а всецело на стороне исторического материализма Валериана, которого штундисты почитают антихристом. Книжно глаголящий Валериан этот вышел у Степняка мертвым и азбучным резонером, а штундари -- пророк Лукьян, Павел Руденко, его мать -- оказались образами осязаемой, здоровой плоти и крови: каждого -- "хоть пощупай, -- жив!" Другого своего, уже не измышленного и несравненно более известного, Валериана в "Подпольной России" Степняк написал куда лучше. Вдохновенная характеристика В. Осинского -- это погребальный марш Бетховена, перелитый из звуков в слова. В ранней юности моей я слышал, как Лауб играл "Элегию" Эрнста -- в вечер, когда пришла телеграмма о смерти Эрнста. Скрипка друга рыдала о смерти друга звуками песни друга. Вот такое впечатление оставляет и характеристика Осинского, написанная Степняком.
   Способность Степняка к "сладким звукам" и прирожденная ему потребность в них поражает нового читателя еще более молитвенных экстазов СМ. В начале каждого тома Венгеровского издания вы видите прежде всего хмурое и грозное лицо Степняка, словно самим роком предназначенное символизировать революционный террор в какой-нибудь демократической феерии будущего. У Степняка физиономия не только характерная, она -- типическая. Эта скомканная маска мясных бугров, -- без единой правильной черты, прекрасная в своем безобразии, одушевленная знаками упрямого рабочего ума и воли, пылкой, твердой и ковкой, как раскаленное железо, -- сразу говорит вам о натуре глубокой, страстной, фанатической и -- насквозь добродушной. Фанатической -- хоть сейчас на костер, добродушной -- до голубиной нежности. Если бы Степняка одеть в полукафтанье и скуфейку, он был бы превосходною моделью для художника, чтобы написать протопопа Аввакума -- великого религиозного бунтаря старой Руси. Это -- люди разной деятельности, но одного закала и духа: оба "нежная сталь". Читая Степняка, -- а он же к тому еще, превосходно знал Священное писание и свободно и ловко передвигает полемические тексты, -- я все поминал пустозерского мученика... "Протопопица на меня, бедная, пеняет, говоря:
   -- Долго ли мука сия, протопоп, будет? И я говорю:
   -- Марковна, до самыя смерти.
   Она же, вздохня, отвещала:
   -- Добро, Петрович, ино еще побредем!"
   Автор "Подпольной России" -- биограф товарищей, из которых лишь одного Клеменца судьба помиловала от трагической участи погибнуть на эшафоте или в муках каторжной тюрьмы. Страница за страницею смотрит Степняк в глаза ужасам, но черпает в них лишь новые и еще более страстные экстазы, которые заражают собою и покоряют себе взволнованного читателя силою неотразимого убеждения. Подобно протопопу Аввакуму, Степняк -- фанатик без иллюзий, честный, трезвый, здравомысленный реалист, который не обманывает людей миражами, что -- сегодня потерпи, а завтра с утра -- уже на твоей улице праздник. Подобно Аввакуму, он не имеет для паствы своей никаких иных приманок, кроме мученического венца. Подобно Аввакуму, он весь -- пламенная вера, что жизнь -- не более как длительная жертва за спасение человечества, и, кроме радостей жертвы, нет других настоящих восторгов у человека: подвиг -- без передышки, отдых дает только гроб.
   -- Михайлович, долго ли мука сия будет?
   -- Родина, до самыя смерти.
   -- Добро, Михайлович, ино еще побредем.
   В смешении идейного фанатизма с природною нежностью и мягкостью характера обычно таится трагедия людей, пришедших в мир с призванием борьбы. Огромное большинство мягкосердечных борцов в трагедиях этих застревает на ступени гамлетизма и разлагается в его миражной красоте, не совершив своего призвания, умными словами и тонкими мыслями подменив предназначение действия. Но когда такому "голубю кротости" удается взвиться выше гамлетизма с его "сладкою привычкою в жизни", то история человечества освещается энергией Дон Кихота; рождаются протопопы Аввакумы и Степняки. С.М. Кравчинский рассказал нам свою политическую автобиографию в романе "Андрей Кожухов". Читать его следует, держа под руками как справочный комментарий "Подпольную Россию". Ее страницы помогут читателю, слабо знакомому с историей освободительного движения, дешифрировать в "Андрее Кожухове" много намеков, псевдонимов, условных описаний, переставленных в месте и времени или комбинированных по беллетристическим требованиям, из разности воедино действительных происшествий. В автобиографическом романе Степняка лишь покушение на Мезенцева заменено покушением -- кажется -- Соловьева. Остальные революционные подробности тождественны с рассказами и намеками "Подпольной России". На фоне революционной грозы Степняк пишет легкими тонами прозрачной акварели серию мужских и женских влюбленностей, полных такой целомудренной нежности, такой чистой красоты, что смело можно сказать: после Тургенева никто уже в русской литературе не подходит к отношениям мужчины и женщины с большим к ним уважением и благоговением. "Андрей Кожухов" в любовном романе -- книга возвышенного рыцарства. Женщины Степняка, воистину, благоуханные цветы на ниве жизни. Сравнительно с ними Марианна в "Нови", Варвара в "Обрыве" -- неудачные отклики великих русских романистов навстречу новой женщине шестидесятых и семидесятых годов -- грубы и будничны. А -- ведь Степняк писал не обобщения вымысла, но портреты с натуры. Идеализация несомненна, но какие же благодарные и благородные оригиналы должен был иметь пред собою счастливый портретист, чтобы чувствовать себя вправе на риск такой идеализации, чтобы принимать на себя ответственность за ее правду и действительно сохранить в ней строгую художественность. В женских портретах "Андрея Кожухова" всего ярче сказывается, что Степняк, как беллетрист был учеником англичан. Кропоткин справедливо отмечает влияние на него школы Диккенса. Да "Андрей Кожухов" даже написан-то был по-английски. Русское издание -- посмертный перевод.
   "Сладкими звуками" идиллии на лоне революции полон "Домик на Волге" -- милый рассказ, в котором сила энергически порывистого сюжета странно вплелась в наивную неумелость и первобытность повествовательных приемов. Русская литература почти не знает художественного "романа приключений", у нас не было ни Дюма, ни Сенкевича (в знаменитой исторической трилогии), ни Купера, ни Эмара. В Степняке чувствуются громадные задатки к созданию именно художественного романа приключений. В мастерстве ярко, быстро, эффектно рассказать "приключение", ввести читателя в среду так называемых сильных "ощущений", у него нет соперников в русском писательстве. Когда Степняк описывает прыжок с курьерского поезда, летящего на всех парах, обыск, вооруженную попытку освободить пленных товарищей, покушение и т.д., у читателя дух захватывает от волнения, невозможно читать это равнодушно, потому что в авторе чувствуется лиризм лично пережитых житейских правд, сказывается человек, который сам прыгал с поездов, сам пережил невесть сколько обысков, сам освобождал Войнаральского, сам покушался. Вы чувствуете искренность сильного ощущения и реальность его причины: книги Степняка в этом отношении похожи на "Записки Бенвенуто Челлини" -- самую богатую в мире художественную коллекцию сильных ощущений, рассказанных с простодушием человека, для которого они -- привычка, вторая натура. Начав читать книгу Степняка, трудно оторваться от нее раньше, чем и сам не заметишь, как очутишься на последней странице. Печорин увлекся "Пуританами" Вальтер Скотта и читал их всю ночь накануне дуэли с Грушницким; "волшебный вымысел" заставил его позабыть, что с рассветом он, может быть, ляжет мертвым от пули, приготовленной для него почти наверняка. Я перечитывал однажды "Подпольную Россию" в обстоятельствах, худших всякой дуэли, и волшебная правда этой книги настолько могущественно захватила мое воображение, что за ними на некоторое время и в самом деле совершенно стушевалась печальная обстановка личной действительности. Эта книга -- тризна Тиртея, поющая пред армией разбитых, но непобежденных.
   И сам Степняк думал о себе, и в эмиграции твердо сложилось о нем такое мнение, что в числе жертв, принесенных им на алтарь русской свободы, надо прежде всего отметить художественно-литературный талант. С.М. сознательно душил его в себе до пожилых лет, потому что -- "не до того было". Произведения Степняка, доставшиеся нам, при всей увлекательности их, не более как запоздалые первые опыты и пробы таланта, который едва успел показать свои ростки и весь был еще в будущем, да так, не сказав своего настоящего, созревшего и законченного слова, и отошел в вечность.
   Пробовал Степняк свои силы и в драматургии, но из этого опыта ("Новообращенный"), надо признаться, не вышло ничего хорошего. Пьеса написана в две краски -- черным и белым и совершенно лишена характеров. Это сценическое произведение староалександровского образца, мелодрама, отличающаяся от творчества Дьяченки, Чернышева, Антропова и т.д., исключительно тем условием, что на сцену выведены революционеры, действующие лица много толкуют о тайной типографии, третий акт кончается убийством чиновника государственной полиции и т.д. Словом, интерес "Новообращенного" обусловлен запретностью для театра среды, в которой развивается действие, а отнюдь не самим действием, ни вообще литературными качествами. Нигде и никогда у Степняка революционеры не бледны так и не схематичны, как в "Новообращенном". Пьеса сделана Степняком со всею неуклюжестью новичка, который хочет писать сценично и потому подражает "сих дел мастерам": выдерживает театральные амплуа, вводит "ради оживления" ненужные эпизодические куклы и т.д. Островский для Степняка -- будто и не существовал никогда, настолько первобытно и ирреально строит он свою драму. Очень может быть, что виною тому опять-таки английское влияние -- отразились мелодрамы народных лондонских театров, в которых "Новообращенный" был бы вполне на месте, пожалуй, даже и в наши дни.
   Двухкрасочное писание черным и белым неизбежно в тенденциозном творчестве, как бы писатель ни старался сохранить авторское беспристрастие. Но нельзя не отдать справедливости Степняку, -- он не охотник малевать черта страшнее, чем тот есть на самом деле, для него совершенно достаточно черта в настоящую величину безобразий этого почтенного джентльмена. Степняк вполне способен отнестись даже к гонителю своей идеи sine ira {Без гнева, без пристрастия (лат.).}, как к объекту художественного наблюдения. Он знает, что не всегда у человека, делающего мерзкие дела, красуется на лбу ярлык -- "вот мерзавец". Примером художественной умеренности Степняка в черных тонах можно указать в "Штундисте" антипатичную фигуру консисторского инквизитора Паисия, командированного для борьбы со штундою. Автор меньшего таланта и беднее Степняка, одаренный чувством правды, не удержался бы, чтобы не изобразить этого Торквемаду в миниатюре вместилищем всех консисторских пороков, со взяточничеством и вымогательством на первом плане. Степняк избежал этой ошибки. Его Паисий -- фанатик, по-своему искренний; но он -- бездарный честолюбец и зол. Зол же оттого, что сознает свою ограниченность и старается возместить отсутствие полемического таланта нажимами неукоснительного усердия. У Степняка достаточно литературной смелости, чтобы не убояться даже такого, например, рискованного для тенденции романа шага, что в великолепной сцене пожара он вручает Паисию эффектную роль бесстрашного чудотворца -- спасителя пылающей деревни, отстаивающего ее от пламени, с крестом в руках и в обожженных ризах. Так что попрекнуть Степняка тенденциозным изображением лютого попа никакой ханжа не найдет в себе нравственного права, а тем не менее впечатление Паисий оставляет ужасное. Где отцы были Паисий, там из сыновей должны были выйти Илиодоры. Эта особенность Степняка -- не бояться сильных мест у врага и не стыдиться слабых мест у друга дорогого -- стоит как характеристика его постоянной боевой готовности, презиравшей самообманы и не чаявшей легких побед.
   После благоговейного отношения к женщине, поэтические основы характера и таланта С.М. Степняка всего ярче просвечивают в его картинах природы. Народный быт у него слабее, потому что Степняк слишком еще связан был теми подражательными традициями "хорошего вкуса", которые являются проклятием каждого беллетриста, еще не нашедшего в себе достаточной самоуверенности, чтобы писать, не считаясь с господствующею школою века, как талант языку и перу подскажет, на риск, что "ты сам свой высший суд". Степняк как беллетрист не вышел еще из ученических страхов -- не успел освободить свою бытовую наблюдательность и речь от манеры и языка Гоголя. Особенно сказывается это в "Штундисте Павле Руденко", где автор, кстати, прикован к Гоголю обязательством украинского колорита. Его малороссы -- немножко как будто из труппы Садовского или Манько. Но когда Степняк пишет лес, воду, снежную степь, в нем сказывается человек, много лет дышавший воздухом "государыни-пустыни", бродивший в одиночку среди тайн ее, с глубокими своими думами, почерпнувший из нее тысячи идей и вдохновений и решительно никому в литературе не уступающий ни знанием ее, ни глубоким пониманием, ни любовным умением о ней рассказать. Описательная часть -- лучшая в "Домике на Волге". Картина леса и эпизод совы, поймавшей ежика, либо эпизод с волком во время снежного бурана в "Штундисте Павле Руденко" не испортили бы даже страниц "Записок охотника".
   Нет никакого сомнения, что легальное собрание сочинений Степняка не в состоянии представить русскому обществу фигуру покойного революционера во всю ее величину и в всестороннем освещении. Боевая публицистика Степняка не может покуда явиться в русских "пределах досягаемости" без роковых рисков для издания и издателей. Но уже и за тщательное собрание беллетристики Степняка и, в особенности, за легализацию издания "Подпольной России",-- я повторяю, -- русская публика должна сказать С.А. Венгерову искреннее и громкое "спасибо". Степняк достоин и должен войти в библиотеку русских классиков, а изящное издание "Светоча", кстати, придает ему и приличную для того "одежду брачную". После ужасных серою неряшливостью своею женевских, лондонских и берлинских изданий Степняк, я думаю, сам себе не поверил бы, видя заветные труды свои свободно обращающимися в руках русской публики, да еще в таких опрятных, скромно-красивых томах. Нет никакого сомнения, что венгеровское издание сочинений Степняка встретит в публике широкое распространение и большой успех. И является оно как нельзя более кстати. Обществу с переутомленною политическою мыслью нужна освежающая, бодрящая быль. Литературе, которая в рабских извивах самоохранения унизилась до повального погружения в мистическую порнографию, нужно отрезвляющее предание, нужно сновидение стыда, перед которым содрогнулся когда-то щедринский Глумов. Лежнев в "Рудине" говорил о Покорском-"Станкевиче", что вспоминать о нем для человека, павшего в буржуазное одичание, все равно, что в душной и грязной комнате откупорить стклянку с драгоценными духами. Таким вот дезинфицирующим и бодрящим духом дышит на читателя и каждая страница Степняка. Это поэт гражданского долга, товарищеского любвеобилия и глубокого уважения к человеку. Он понимал себя и хранил свое достоинство на высоте, не многими достижимой, но жил -- весь -- для других, осененный красотою и величием простодушной, почти самой себя не замечающей жертвы. Светоч Степняка необходим в каждой передовой группе русского общества. Легализация его сочинений -- благодетельный дар для каждой обывательской библиотеки.
   

ПРИМЕЧАНИЯ

   Печ. по изд.: Амфитеатров А. Собр. соч. Т. 22. Властители дум. Пг.: Просвещение, <1914>.
   С. 29. Степняк -- псевдоним Сергея Михайловича Кравчинского (1851--1895), писателя, публициста, переводчика, участника тайных организаций террористов. 4 августа 1878 г. на Михайловской площади в центре Петербурга ударом кинжала он убил шефа жандармов генерала Н.В. Мезенцова и бежал за границу. Погиб в Лондоне, попав под поезд.
   ...на рассвете "великих реформ"...-- Имеются в виду реформы Александра II, начавшиеся с отмены в 1861 г. крепостного права.
   ..."подобно истории мидян..." -- Мидяне -- индоевропейская народность, упоминающаяся в древнеассирийских клинописях, начиная с IX в. до н.э. В середине VI в. до н.э. огромная мидийская держава распалась и была покорена персами.
   ...журнал "Былое"... по воле петербургского градоначальника приказал долго жить...-- Ежемесячный "журнал, посвященный истории освободительного движения", издавался в Петербурге с января 1906 по октябрь 1907 г. Редакторы -- В.Я. Богучарский, П.Е. Щеголев и В.Л. Бурцев. Петербургский градоначальник Д.В. Драчевский 2 ноября 1907 г. приостановил издание. Редакторы "за вредную политическую деятельность" были арестованы и высланы из столицы.
   С. 30. Нельзя не поблагодарить от души С.А. Венгерова и редактируемую им "Библиотеку Светоча"...-- Известный библиограф и литературовед Семен Афанасьевич Венгеров (1855--1920) в 1905--1909 гг. редактировал в издательстве "Светоч" серию книг по истории русской общественной мысли и освободительного движения ХГХ в.
   "Подпольная Россия" -- книга художественно-публицистических очерков Кравчинского, принесшая ему европейскую известность. Впервые издана в Милане на итальянском языке в 1882 г. В авторском переводе на русский язык вышла в Лондоне в 1893 г. На английском языке Кравчинский в Лондоне издал также книги "Россия под властью царей" (т. 1--2,1885), "Русская грозовая туча" (1885), "Русское крестьянство". 1--2, 1888), "Царь-чурбан и царь-цапля" (т. 1--2,1895), роман "Путь нигилиста" (1889. В рус. пер. "Андрей Кожухов"; Женева, 1898) и др. Кравчинский -- прототип героя романа Э.Л. Войнич "Овод".
   С. 31. "Штундист Павел Руденко" (1894) -- неоконченный роман Кравчинского, изданный в Женеве в 1900 г. Штунда -- протестантская секта, возникшая на юге России в 1860-х гг. В 1894 г. отнесена указом к особенно вредным сектам и запрещена.
   Валериан.-- Валериан Андреевич Осинский (1852--1879) -- один из учредителей тайного общества "Земля и воля" (СПб., 1876--1879), участник нескольких террористических актов. Повешен.
   ...погребальный марш Бетховена...-- Имеется в виду траурный марш, созданный немецким композитором Людвигом ван Бетховеном (1770--1827) и ставший классическим образцом этого жанра.
   ...Лауб играл "Элегию" Эрнста...-- Фердинанд Лауб (1832--1875) и Генрих Вильгельм Эрнст (1814--1865) -- чешские скрипачи и композиторы, гастролировавшие в России. Лауб выступал в ансамбле с Н.Г. Рубинштейном; в 1866--1874 гг. преподавал в Московской консерватории.
   С. 32....каждого тома венгеровского издания...-- Имеется в виду изд.: Степняк-Кравчинский С.М. Собр. соч. Ч. 1--6. Под ред. С.А. Венгерова. СПб.: Светоч, 1907--1908.
   Полукафтанье -- короткий кафтан выше колен (крестьянская одежда).
   Скуфейка (скуфья) -- высокая четырехугольная мягкая шапка с округлым верхом -- головной убор духовных лиц.
   Аввакум Петрович (1620 или 1621--1682) -- протопоп, писатель-богослов, основатель русского старообрядчества, идеолог раскола в православной церкви. В 1667 г. заточен в земляную тюрьму, в которой провел 15 лет, после чего сожжен с единомышленниками. Автор знаменитой книги "Житие протопопа Аввакума, им самим написанное".
   С. 32. ...одного Клеменца судьба помиловала...-- Дмитрий Александрович Клеменц(1848--1914) -- публицист, путешественник, этнограф, археолог, музейный деятель. В 1870-х гг.-- один из организаторов "хождений в народ". В 1879--1881 гг.-- узник Петропавловской крепости, затем отправлен в ссылку, где увлекся изучением Восточной Сибири и Забайкалья, организуя экспедиции в труднодоступные районы. Автор многих трудов. В 1909 г. вышел в отставку в генеральском чине действительного статского советника и переехал в Москву. Автор мемуаров "Из прошлого" (1910--1911, 1925).
   С. 34... заменено покушением -- кажется -- Соловьева.-- Имеется в виду террорист Александр Константинович Соловьев (1846--1879), совершивший покушение на императора Александра П. Повешен.
   "Новь" (1877) -- роман Тургенева.
   "Обрыв" (1869) -- роман Гончарова.
   Кропоткин Петр Алексеевич (1842--1921), князь -- публицист, мемуарист; теоретик анархизма; географ, геолог, историк, биолог. Автор книг "Дневник" и "Записки революционера".
   Диккенс Чарлз (1812--1870) -- английский прозаик.
   "Домик на Волге" (1880) -- повесть Кравчинского, опубликованная в Женеве в 1896 г.
   Дюма Александр (Дюма-отец; 1802--1870) -- французский прозаик и драматург, автор знаменитых историко-авантюрных романов "Три мушкетера" (1844), "Двадцать лет спустя" (1845), "Виконт де Бражелон" (1848--1850), "Королева Марго" (1845), "Граф Монте-Кристо" (1845--1846) и др.
   ...Сенкевича (в знаменитой исторической трилогии)...-- Имеются в виду романы польского прозаика Генрика Сенкевича (1846--1916) "Огнем и мечом" (1883--1884), "Потоп" (1884--1886) и "Пан Володыевский" (1887--1888), составившие трилогию. Лауреат Нобелевской премии (1905).
   Купер Джеймс Фенимор (1789--1851) -- американский прозаик, автор популярных историко-приключенческих романов.
   Эмар Гюстав (наст. имя и фам. Оливье Глу; 1818--1883) -- французский прозаик, автор популярных историко-приключенческих романов.
   С. 35. "Записки Бенвенуто Челлини" -- мемуары итальянского скульптора, ювелира и писателя Бенвенуто Челлини (1500--1571) "Жизнь Бенвенуто, сына маэстро Джованни Челлини..." (1558--1565), написанные в жанре авантюрного романа.
   С. 35. Печорин увлекся "Пуританами" Вальтер Скотта...-- В главе "Княжна Мэри" романа М.Ю. Лермонтова "Герой нашего времени" (1837--1840) Печорин в ночь перед дуэлью увлеченно читает роман "Шотландские пуритане" английского прозаика Вальтера Скотта (1771--1832).
   Тиртей -- древнегреческий поэт-лирик, живший в VII в до н.э. Автор песен и маршей, которыми призывал спартанцев к героической борьбе.
   С. 36. "Новообращенный" (1894) -- пьеса Кравчинского.
   Дьяченко Виктор Антонович (1818--1876) -- в 1860-е гг. один из самых репертуарных драматургов.
   Чернышев Иван Егорович (1832--1865) -- драматург, прозаик.
   Антропов Лука Николаевич (1841, по др. сведениям 1843-- 1881) -- драматург, критик.
   Островский Александр Николаевич (1823--1886) -- драматург, заложивший основы национального репертуара русского театра.
   С. 37. Торквемада Томас (ок. 1420--1498) -- глава испанской инквизиции (великий инквизитор), инициатор преследования мусульман и евреев.
   С. 38. Садовский Николай Карпович (наст. фам. Тобилевич; 1876--1948) -- украинский актер и режиссер. В 1888 г. основал вместе с М.К. Заньковецкой собственную труппу в Киеве, а с 1905 г. возглавил труппу во Львове.
   Манько Леонид Яковлевич (1863--1922) -- украинский комедийный актер.
   С. 39....сновидение стыда, перед которым содрогнулся когда-то щедринский Глумов.-- Глумов -- персонаж, заимствованный М.Е. Салтыковым-Щедриным из пьес А.Н. Островского "На всякого мудреца довольно простоты", "Бешеные деньги" и др. У Щедрина Глумов появляется в очерках "Между делом" (1873), рассказе "Зиждитель" из книги "Помпадуры и помпадурши" (1874), циклах "Письма к тетеньке" (1881) и "Пестрые письма", но более всего -- в романе "Современная идиллия" (1883), где этот образ наделяется новыми качествами, в частности чувством стыда ("главного жизненного регулятора"), которое активно противостоит царящему в обществе бесстыдству.
   ...о Покорском-"Станкевиче"...-- См. примеч. к с. 13.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru