Амфитеатров Александр Валентинович
Из старых дел

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

  
   Амфитеатров А. В. Собрание сочинений В 10 т. Т. 3. Рассказы. Повести. Легенды
   M., НПК "Интелвак", 2001
  

ИЗ СТАРЫХ ДЕЛ

   В Москве, скитаясь ради одного сенсационного процесса по зданию судебных установлений и постигнутый неудачею, так как процесс разбирать решено было при закрытых дверях, я заглянул на два, на три дела; из них одно заинтересовало меня не сутью своею: кража -- и весьма сомнительная! -- во время пожара, со скучнейшими мелочными подробностями,-- а бытовою своей стороной, типами обвиняемых, свидетелей и свидетельниц, типами, каких при дневном свете никогда и нигде не увидишь. Это -- ночные совы, летучие мыши, публика глухой городской ночи. Им как-то неловко и стыдно днем, когда в глаза им глядит яркое светлое солнце и спрашивает их своим ласковым лучом: "Кто вы такие? Зачем вы так безобразны? Отчего я никогда не вижу ни вас, ни дел ваших?.." И они прячутся от солнца, кутаясь в свои мягкие, выцветшие шали. Серые линялые лица, узкие ленточки жирной кожи вместо лбов, страшно развитые челюсти, носы -- и плоские, и длинные, и широкие вместе, -- все признаки дегенерации, так что, хоть я и далеко не ломброзист, однако, невольно вспомнил о типах в "L'uomo delinquente" {"Человек преступный" (ит.).}.
   Это были подонки московского порока и низости: проститутки низшего разряда, их хозяйки, экономки, их геркулесы-охранители, вольнопрактикующий сыщик и т.д. И в этой среде -- два-три свертевшихся без толку рабочих парня, запутанных в мерзкую клоаку наивной погони за весельем.
   Типы настолько ужасные -- жалкие и уродливые -- что первое чувство, какое вызывает зрелище их порока: да неужели же порок даже в такой безобразной, грязной, зловонной форме может тянуть к себе человеческую натуру, возбуждать в ней страсти, толкать ее на преступления? Когда бес является обольстителем, увлечение им понятно. Кто Богу не грешен! И праведник по семи раз на день падает. Но когда бес приходит к человеку во всеоружии всего, чем только может он отвратить от себя человеческую брезгливость, -- как тогда объяснить его обаяние?
   Судилась портниха (работавшая на дом терпимости) по обвинению в краже во время пожара у своей хозяйки и ее любовник портной. Их допрос и допрос свидетелей был целым рядом бытовых сценок, яркими вспышками освещавших темные и мутные нравы московских трущоб.
   -- Свидетельница, -- спрашивает экономку председатель, -- на каком счету была у вас обвиняемая?
   -- Ничего, только пила очень...
   -- Да ведь, я думаю, у вас все пьют?
   -- Девицы, известно, все пьют, им так и полагается, а она человек рабочий.
   -- А рабочему человеку, значит, пить не полагается?
   -- Известно, нет. Какой уж он рабочий, ежели пьет? Пей, пожалуй, только по малости.
   Этот рабочий человек сидел по четырнадцати часов в сутки над шитьем, не разгибая спины, в вертепе, где население мертвецки пьяно и гости мертвецки пьяны. Слева пьяный хохот, справа пьяная песня, наверху пьяная пляска, внизу пьяные поцелуи. И среди этого винного разгула сидит и работает единственное трезвое существо и недоумевает: в аду я или на земле? за что мне это? и как же жить-то, когда кроме хмеля кругом ничего не видишь и не слышишь? Если так нельзя, зачем же все так делается и зачем же такое терпеть надо? Если так надо, то почему же мне иная трудовая доля, чем другим? Этак сидя, недолго досидеться и до того, что -- либо в прорубь полезешь, либо, живя с юлками, сама по-волчьи завоешь. И в один прекрасный день завывает. Пьяным-пьяна, --туман в голове и пред глазами, горе завито веревочкой, работа к черту: чем, мол, я и лучше и хуже других? Пей, пока пьется,-- душа меру знает. Любимым местопребыванием бедняги, вместо поганой развратной тюрьмы, становится такой же поганый и развратный, но, по крайней мере, свободный трактир, где она не раба, а гостья и хозяйка Чего хочет, того и просит. И на каналью полового за свои деньги может заорать не тише, чем орет на нее "тетенька" за лень либо неисправность.
   -- Лентяйка? неряха я? Назло же тебе, аспидке, завтра работать не стану... Давай водки, ребята! угощаю!
   Ребята -- "золотая рота" -- пьют и похваливают и угощенье, и угостительницу. Полиция гонит из трактира,-- пьянство продолжается на улице, с тумбою вместо стола, пока компания не расходится... нет, расползается либо по домам, либо в участок.
   Так "свертываются" люди!..
   Великолепен был свидетель -- дворник и сыщик, преисполненный профессионального торжества: как он заподозрил обвиняемую и ее любовника, как следил и выследил, как ловил и поймал. Яд, а не водку в чарке подносил и, целуясь, обманывал. И в то же время -- непочатый угол благочестия.
   -- Напоил, -- говорит, -- я девицу, как стельку, и, как скоро она захмелела, стал ее склонять на знакомство, на содержание, стало быть, звал. И через то все от нее доподлинно узнал. Она же, захмелев, принялась звать меня сейчас же к себе, но -- как дело было под большой праздник -- я пойти не мог...
   Помните анекдот о неаполитанском bravo? {Наемный убийца, головорез (ит.).} Подходит он к англичанину и говорит ему:
   -- Милорд! меня наняли, чтобы вас немедленно зарезать. Но так как сегодня суббота, а под воскресенье я дал обет никого не убивать, то -- умоляю вас! -- не вводите меня в грех, зарежьтесь сами!
   Разве это -- не та же самая логика?.. Удивительная наивная способность -- как указал Щедрин -- "одною рукою неистовствовать, а другою крестное знамение на перси возлагать".
   Разврат и водка коверкают людей скоро. Но в скоро исковерканных лицах остаются еще следы недавно оживлявшей их Божьей искры: нет-нет -- да словно хоть по скверному месту, а все-таки солнечный луч скользнет. Тут -- ничего. Сало, тупость, идиотский взгляд, идиотская речь. Жирная, обрюзгшая, болезненно-желтая баба стоит перед судом и тупо бормочет какие-то безобразно-наивные слова:
   -- Пожар... Разорили, погубили... Неделю не работали... Товар без толку пропал... Семью распускать пришлось...
   -- Какое странное разложение семьи! -- не утерпел, чтобы не сострить потом, в резюме, председатель Е.Р. Ринк.
   И все в этой ужасной машине гнилья и разврата заведено прочно, в строгой традиционной последовательности и рутине: весь ее беспощадный, неутомимый ход кажется чем-то совершенно логическим и необходимым и для тех, кто ест, и для тех, кого едят. Овцы вполне солидарны с волками, которые ими сыты. Он соболезнуют о потерях и безработице "тетеньки", и в самом деле от души, а не притворно соболезнуют. И от души загинают проклятия и крепкие пожелания ее предполагаемым врагам и супостатам, выбившим жизнь вертепа из его обычной колеи. Очевидно, довольны собою, своим кормом, пьянством, платьем и спальнею, и вне этих гранок ничего не видят, не слышат, да ничего и видеть, и слышать-то не хотят.
   Нет, такие формы отупения скоро не приобретаются. Тут либо с детства надо в грязь по уши окунуться и носом, и ртом ее каждый миг жизни своей обонять и глотать, пока привычка не станет второю натурой; или быть рожденным для грязи, быть, подобно слепорожденному физически, слепорожденным нравственно и, подобно слепорожденному же, отвечать, может быть, не столько за свои пороки, сколько за грехи отцов своих.
   Я плохо верю в порочную наследственность, не покоряющуюся воспитательному давлению, зато как нельзя более верю в то, что при отсутствии такого давления в человеке и без порочной наследственности "наследственность" проявится.
   Мне была доставлена одним из московских психиатров весьма любопытная рукопись, полученная им когда-то от анонима, однако им впоследствии разгаданного и при личном объяснении, по первому же намеку психиатра, подтвержденного. Это -- вопль отчаяния нравственно извращенного человека, который дошел до того, что сам себя испугался; нечто вроде известных признаний, какие получил некогда от анонима же знаменитый Каспер. Человек распустился до того, что буквально повторял, повторяет и не уверен в себе, что не будет повторять в миниатюре все выходки распутного цезаризма, жил маленьким Гелиогабалом, и, на беду еще, он достаточно богат, чтобы исполнить любую из своих фантазий, даром что перед некоторыми из них его -- судя по запискам, человека и умного, и высокообразованного -- самого берет оторопь. Чувствует, что гибнет, а остановиться гибнуть не может. Это ужасно, но с этим ужасом он уже примирился и, погибая, просит врача лишь объяснить ему, откуда же собственно его погибель, откуда в нем эти дикие наклонности с этой утонченностью в изобретении средств к их осуществлению? "Дела мои возмутительны, -- свидетельствует он в записках своих, -- но, клянусь вам, доктор, мысли мои много хуже их, и, убегая от мыслей-то своих, я и иду к вам за их загадкою". Психиатр исследовал наследственность несчастного за целые сто лет: нравственная, чистая семья, удивлявшая своим целомудрием, трезвостью, порядочностью и гуманностью даже во времена крепостнического мрака, так покровительствовавшего всякой физической и нравственной распущенности. Нет, -- природа иной раз шутки шутит и на здоровом теле ни с того ни с сего скверные прыщи выращивает! И напрасно тут искать какую-нибудь "наследственность"...
   Это -- в обстановке обеспеченности и комфорта. А как пополняется среда, обнаженная пред нами вышеописанным делом? На днях разбиралась хорошая иллюстрация к этому вопросу. Супруги-бедняки обвинялись в истязании дочери... девятнадцатилетней девушки! Возраст, когда можно терпеть колотушки, но на серьезные побои истязатель и сам легко может сдачи получить. Суд оправдал обвиняемых, но, правду сказать, -- кто в деле был прав, кто виноват, -- осталось нерешенным.
   -- Истязали?
   -- Истязали, так точно, что истязали, но с добрым намерением: хотели отучить ее, шельму, таскаться по бульварам.
   -- Вы таскались по бульварам?
   -- Так точно. Но что же мне оставалось делать? Ночевать-то где-нибудь надо же. Когда тепло бывало, я так бывало и бродила по целым ночам; на скамейках сидючи спала. А зимою, известно, одна надежда -- на кавалеров.
   -- А зачем же вы уходили из дома?
   -- Сперва затем, что дома жрать нечего было. А потом: как ни вернешься, -- бьют. Ты развратная! Ты тварь! Не кормят, -- а ругают. Сидишь дома, -- бьют. Уйдешь, -- бьют. Дом-то постылее ада стал! Лучше -- куда хочешь, только бы не домой...
   Вот и извольте распутываться в этом circulus vitiosus'e {Безвыходное положение, заколдованный круг (лат.)}, где розы добродетели так прочно переплетены нуждою с терниями порока, что пред загадкою, где кончаются первые и начинаются вторые, должен пасовать сам премудрый Соломон. Порок отвратителен, но его голодный желудок и исполосованные плетью, испятнанные синяками плечи возбуждают невольное сострадание. Добродетель похвальна, но ее местожительство на конце ремня или в сжатом кулаке освирепевшего, хотя и честного человека вызывает испуг, а не симпатию. И, в конце концов: "Ни туды, Микита, ни сюды, Микита", -- как говорит старая хохлацкая пословица.
  
   1896
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru