Александровский Александр Николаевич
В своих местах

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

Въ своихъ мѣстахъ.

   Тихо и спокойно везетъ меня пароходъ по нижнему плесу Волги, между Царицыномъ и Сарептой. Я у себя дома; въ "своихъ" мѣстахъ, знаю каждый уголокъ, чувствую себя частицей окружающей природы. Вотъ огромный отвѣсный обрывъ, на верху его обнажилось давно кладбище первыхъ поселенцевъ нашего села, когда оно еще стояло на берегу Волги; кости моихъ предковъ торчатъ изъ желтой глины, падаютъ внизъ къ волнамъ рѣки; въ дѣтствѣ я осматривалъ эти кости съ однимъ натуралистомъ и онъ удивлялся необыкновенной ихъ величинѣ. Сохранилось преданіе, что основателю нашего села Бекетову посылали съ войны плѣнныхъ солдатъ великановъ; во времена Бекетова была Семилѣтняя война и весьма возможно, что мы находили кости саженныхъ нѣмецкихъ гвардейцевъ, у прямыхъ потомковъ которыхъ до сихъ поръ еще сохранилась фамилія "Саксоновыхъ". Около самой Сарепты находятся заброшенныя минеральныя воды, куда въ началѣ прошлаго вѣка съѣзжались больные и до двадцатыхъ годовъ числился приставленный къ нимъ казенный врачъ. Мы знали мѣсто послѣдняго сраженія Пугачева съ правительственными войсками, мѣсто, гдѣ была его ставка, знали мѣсто, гдѣ зарыты его клады, я даже скрывать это мѣсто не стану,-- оно на старомъ степномъ поповомъ покосѣ,-- но только не совѣтую никому трудиться: покажется плита съ собакой, и будетъ эта плита все глубже и глубже уходить въ Землю, и останется кладоискатель съ пустыми руками.
   Изъ отошедшихъ людей нашего села мнѣ особенно ясно вспоминается нынѣ высокій красивый старикъ съ сѣдыми и длинными волосами, котораго мой отецъ звалъ "декабристомъ". Декабристъ въ ранней молодости былъ сапожникомъ. 14 января 1825 года онъ тачалъ сапоги вмѣстѣ съ товарищемъ гдѣ-то недалеко отъ Сенатской площади; при первыхъ звукахъ выстрѣловъ сапожники побросали свою работу и побѣжали смотрѣть "парадъ"; раздался залпъ картечи, мозги товарища шлепнулись о стѣну, кругомъ повалился народъ, декабристъ остался цѣлъ. Картечный залпъ миновалъ мозги декабриста и далъ имъ вполнѣ опредѣленное направленіе. Декабристъ узналъ точнымъ образомъ, что господа офицеры волю крѣпостному народу требовали, пришли не съ просьбою, а съ грозьбой, и полки съ собой привели; полки привели съ ружьями, а пушки забыли: пушками ихъ и перестрѣляли, а которые остались, тѣхъ либо перевѣшали, либо въ Сибирь сослали.
   Волю народу офицеры требовали за двѣнадцатый годъ. Императоръ Александръ Благословенный за отраженіе непріятеля и спасеніе отечества благодарность всему народу россійскому опубликовалъ, а ужь, извѣстное дѣло, царское спасибо только вольный человѣкъ можетъ получить, а не рабъ. Сенатъ же черезъ три дня послѣ царской благодарности выказалъ невѣжество: напечаталъ отъ себя указъ, по которому крѣпостныхъ людей по прежнему можно продавать и семьями, и враздробь, какъ угодно. У декабриста была записана, и царская благодарность, и сенатскій указъ.
   Императоръ Александръ Благословенный, по словамъ декабриста, обидѣлся на такое невѣжество и былъ скорбенъ до самой смерти,
   При новомъ императорѣ господа офицеры, которые крестьянъ жалѣли, шли потому съ грозьбою, чтобы лучше могъ Николай Павловичъ съ сенатомъ справиться;-- Съ ними, сами видите, но попишешь -- вся армія за нихъ!
   А сенатъ не будь плохъ, да за пушки, -- послалъ своихъ офицеровъ, и били тогда и по коню, и по оглоблѣ.
   Съ сенатомъ справился, да и то съ большимъ трудомъ, Александръ Николаевичъ, возвратившій изъ Сибири декабристовъ: какъ ни какъ, а волю онъ все-таки добылъ.
   Декабристъ гдѣ-то долго служилъ при химической лабораторіи, любилъ дѣлать разныя "изобрѣтенія", которыя у него выходили не очень удачно; дѣлалъ духи изъ богородской травы, варилъ мыло. Своими не очень удачными опытами онъ подорвалъ въ моихъ глазахъ всякое уваженіе къ химіи, за то высокимъ уваженіемъ къ человѣческой личности пробудилъ во мнѣ человѣка,
   Пароходъ приближается къ сиротской пристани, послѣ нея начинается знаменитый сарептскій перекатъ. Быстро опустилась южная ночь; все водное пространство впереди покрыто разноцвѣтными огнями: бѣлые, красные и зеленые цвѣта фонарей образовали венеціанскую ночь на границѣ Саратовской и Астраханской губерній.
   Пароходъ будетъ стоять около конторки, пока не провѣрятъ фарватеръ, -- дѣло-не новое, въ прежнія времена это было даже пріятно, потому что да конторкѣ собиралось всегда интересная компанія, которая обсуждала вопросы, представляющіе чуть ли не міровое значеніе.
   Дѣдушка Егорѣ разсказывалъ здѣсь о послѣднемъ канадскомъ походѣ, который продолжался семь лѣтъ и кончился взятіемъ въ плѣнъ Шамиля.
   Семь лѣтъ въ казармахъ не ночевали, за семь лѣтъ семь разъ сыты были, никакихъ отступленій, никакой заминки, покажутъ аулъ въ поднебесныхъ горахъ:-- Бери, ребята!-- И лѣзли, и брали, и бѣда тому, кто шелъ на попятный,-- никому не спускали, никому не прощали: отъ черкеской пули, бѣжитъ, свою получаетъ... Не было отступленій; на настоящей войнѣ такъ и слѣдуетъ: русскій солдатъ даетъ присягу биться, не щадя живота, до послѣдней капли крови. Москву безъ боя сдали, на вѣки себя осрамили. Передраться хорошенько, да и по домамъ,-- кто попалъ подъ картечь, кто себѣ на печь, а мужику легость: солдатъ по казармамъ йи корми, пушекъ и ружей не покупай, за порохъ не плати, потому что всѣ ужъ удовлетворились: у всѣхъ и бока болятъ, и рыло въ крови, все, какъ слѣдуетъ. Теперь войны нѣтъ, а вмѣсто войны выдумали играть въ свои козыри:
   -- Я подъ тебя мелеёнъ солдатъ!
   -- Бью и наваливаю еще мелеёнъ!
   -- Бью и наваливаю новую пушку!
   -- Бью и наваливаю новый порохъ!
   -- Сидятъ и пугаютъ другъ друга, а мужики за все отдувайся, за все плати: жмутъ, жмутъ мужика, а дойдетъ дѣло до драки, сейчасъ начинаютъ придумывать какъ бы нее по-нищенски ("нишшэнски") кончить! изъ мужика-то безъ отраженій сухимъ манеромъ больше крови выточатъ, чѣмъ въ самую что ни на есть кровопролитную войну.
   Такъ говорилъ когда-то дѣдушка Егоръ и нѣтъ его больше теперь на сарептской конторкѣ, и декабриста тоже давнымъ-давно нѣтъ, и забыли ихъ всѣ.
   Меланхолично вздыхаетъ пароходъ около пристани; вездѣ тихо, только изъ салона перваго класса слышны звуки піанино,-- кто-то играетъ "Манчжурку": мотивъ веселый, задорный, легкомысленный мотивъ "канальи" вдругъ переходитъ въ смѣхъ сквозь слезы, за которымъ слышны рыданія:-- "отъ Тюренчена..." -- чуть-чуть напѣваетъ свѣжій молодой голосъ, а дальше ничего не слышно...
   -- "Засуличъ въ страхѣ, въ одной рубахѣ!.."-- слышится снова среди звуковъ "Манчжурки", среди смѣха сквозь слезы.
   Миръ твоему праху, дѣдушка Егоръ, что ты не слышишь этой музыки,
   На палубѣ парохода появляется мой односельчанинъ: сѣдыя кудри, свободная поступь, бѣлая рубашка, подпоясанная ремнемъ, на которомъ виситъ въ ножнахъ ножъ, бѣлые портки, шерстяные чулки, поршни, въ рукахъ корзинка съ раками, въ общемъ видъ патриція.
   -- Ваше благородіе, раковъ не угодно ли?-- обращается патрицій къ капитану, который весь ушелъ въ заботы по части изслѣдованія фарватера.
   -- Отстань, братецъ,-- я самъ скоро, какъ ракъ, на мели сидѣть буду!
   Взоры патриція замѣчаютъ мое присутствіе:
   -- Да вѣдь это никакъ ты?
   -- Я -- самый!
   -- А помнишь, какъ у васъ мерина украли?
   -- Какъ не помнить, а у васъ кобылу!
   Наши лица расплываются отъ пріятныхъ улыбокъ.
   -- Караулили, караулили, а они и сперли,-- продолжаетъ мой соотечественникъ, имени котораго я не скрываю: его зовутъ Яковомъ.
   -- И теперь воруютъ?
   -- Сколько хошь... Не умѣютъ, попадаются, потому и воровъ стало много. Который человѣкъ съ умомъ, тотъ не воруетъ, а работаетъ; не попадается: набьетъ мошну, передъ нимъ и шапочку скидаваютъ, а за неумѣнье дерутъ со шкуры ременье: умѣлый воръ сидитъ въ своихъ каменныхъ палатахъ, а неумѣлый -- въ казенныхъ. Ты что же,-- прибавляетъ Яковъ -- ай помирать въ своихъ мѣстахъ пріѣхалъ?
   -- Поживу еще,-- говорю я, а самому вдругъ страстно захотѣлось слиться съ родной природой. Что жь, и умереть не страшно, уснуть, успокоиться среди четырехъ бѣлыхъ досокъ, въ песчаной ямѣ на Клюнѣ, среди чабра и богородской травки.
   -- Въ Сарептѣ вотъ все по хорошему хоронили,-- всѣхъ подъ рядъ и надъ каждымъ одинаковый камень,-- говоритъ Яковъ -- а теперь вздумали по-господски,-- памятники ставятъ! Чудаки!
   Съ Яковомъ мы старые товарищи. Въ шестидесятыхъ годахъ я учился съ нимъ въ школѣ моего отца: корень ученія и плоды его были сладки, читать учились по звуковой методѣ,-- скоро, весело и безъ хлопотъ, одинъ только Яковъ представлялъ оппозицію: онъ являлся въ школу съ дореформеннымъ букваремъ и размалеванной указкой и среди интересныхъ школьныхъ занятій шепталъ неистово: буки азъ -- ба, вѣди азъ -- ва, глаголь азъ -- га и т. д., искренно считалъ себя самымъ образованнымъ человѣкомъ въ школѣ, а подъ старость держитъ себя важнѣе всякаго заслуженнаго профессора, хотя грамоту до сихъ поръ разбираетъ съ большимъ трудомъ.
   -- Ну, какъ живемъ? Новенькаго что?-- спрашиваю стараго товарища.
   -- Да что? Празднованіе было: шапку Напаліёну назадъ въ Умерику посылали.
   -- Шапку?
   -- Да. Когда Напаліёнъ-атъ бѣжалъ изъ Москвы, казакъ въ его пикой шибанулъ и шапку съ его сшибъ. Пріѣхалъ Наполіёнъ домой безъ шапки.
   -- Куда дѣвалъ шапку?-- Потерялъ.-- Поди ищи!-- Гдѣ мнѣ ее искать!-- Безъ шапки ты не Напаліёнъ,-- ступай на островъ Воблу
   Посидѣлъ Напаліёнъ на островѣ Воблѣ, кругомъ расширяемость синяя, ни черта не видать, соскучился, взялъ лодку, переѣхалъ на берегъ, собралъ войско и пріѣхалъ палить изъ пушекъ въ Севастополь:-- отдай шапку!
   -- Пошелъ вонъ!
   Пріѣхалъ Напаліёнъ, несолоно хлебавши, домой безъ шапки, а тамъ ужь вмѣсто него волостного старшину выбрали, всѣ въ мужики перешли, землю передѣлили, пашутъ, любо весело смотрѣть: плодится мужикъ по бѣлу свѣту, а барину и ходу нѣту. Ну, думаютъ, переведутся теперь господа дворяне, послали шапку Напаліёну, -- иди, добывай царство, жалуй мужиковъ въ дворяны! А Напаліёнъ-атъ, братецъ ты мой, ужь тамъ, за тридевять земель, въ этой самой... въ Умерикѣ; торговлишкой занялся, тѣмъ да сѣмъ, при большомъ капиталѣ, ну, да и лѣта чать не прежнія,-- не знай ужь; пойдетъ добывать царство, ай нѣтъ...
   -- Ау насъ, братъ, у самихъ таки дѣла подошли, что хоть всѣмъ ѣхать въ эту самую Умерику, -- помолчавъ, продолжалъ Яковъ -- нѣтъ житья въ своихъ мѣстахъ: земля не родитъ, со всѣхъ сторонъ утѣсненіе, вездѣ подай, -- такая жись, хоть живой въ гробъ ложись. Которые были въ солдатахъ у японца, самого японца одобряютъ, но только климатъ у него, говорятъ, плохой, да и самому японцу тѣсно; Китай, говорятъ, тотъ грязный,-- возьметъ себѣ котелъ, положитъ туда крысу дохлую, лягушку, заправитъ все рисой, сваритъ и жретъ, да и Китая этого, говорятъ, тоже расплодилось, какъ вшей на гашникѣ, самому тѣсно. Больше некуда податься, какъ въ Умерику!
   -- У насъ теперь молоднякъ какъ почнетъ щепаться, какъ почнетъ щепаться,-- земля трещитъ (Яковъ говоритъ: "шшэпацца, трэшшытъ, въ словѣ "свое" звукъ е совсѣмъ не смягчается), а куда у ихъ дѣло клонитъ, не разберешь: пока первыя слова запоминать станешь, они ихъ натрясутъ, какъ изъ мѣшка гороху. Ничего не поймешь со старой-то головой!
   -- Плохо, значитъ, живется?
   -- Хуже некуда!..
   Помолчали. Вздыхалъ пароходъ, вздыхала лѣнивыми всплесками Волга. Степной вѣтерокъ наносилъ сухой запахъ полыни -- горькой травы.
   -- Тутъ вотъ намъ, братъ, одинъ странникъ прошеніе накаталъ, важнѣющее прошеніе: не знай только какому начальству послать! У насъ вѣдь какое начальство, -- прочитаетъ, въ карманъ положитъ: сѣла баба на чело, не сказала -- ничево.
   -- Что за прошеніе? О чемъ?
   -- На-ко вотъ, почитай-кось.
   Яковъ вынулъ изъ-за пазухи большой листъ, сложенный въ восьмушку. Развернулъ, читаю:
   -- О непредопредѣленіи аборигену никакихъ вивисекцій и о предоставленіи ему права бытія въ передовыхъ полчищахъ европейской цивилизаціи.
   -- Ты понимаешь что-нибудь, Яковъ?
   -- Гдѣ тамъ понять,-- не нашего ума дѣло, ты дальше читай, про кошку,-- тамъ, братъ, все прописано! Про кошку читай...
   Въ прошеніи, дѣйствительно, весьма витіеватымъ слогомъ разсказывалось, какъ нужда, голодъ, холодъ и побои заставили кошку покинуть насиженное мѣсто на печкѣ и искать себѣ другое убѣжище; кошка пристроилась на другомъ мѣстѣ хорошо, но ей все-таки захотѣлось вернуться къ себѣ и она умираетъ на своей печкѣ. Крестьянину ("аборигену") такъ же трудно разставаться съ насиженнымъ мѣстомъ, какъ кошкѣ, его нужно уберечь,-- спасти отъ эмиграціи въ Америку.
   -- Это онъ больно ловко... про кошку-то,-- заговорилъ растроганнымъ голосомъ Яковъ.-- Кошку жалко съ печки прогнать, а не токма что мужика въ Умерику! Легко сказать!
   Около насъ образовалась кучка слушателей, собралось много пароходныхъ матросовъ.
   -- Балакирь,-- говоритъ одинъ изъ нихъ Якову -- ты бы лучше повару поскорѣе раковъ-то снесъ, а то уйдемъ сейчасъ!
   Яковъ заторопился и побѣжалъ съ корзинкой въ камбузъ.
   -- Оно, конешно, и то сказать,-- продолжаетъ матросъ -- кому-нибудь да доходить нужно, не все такъ-то жить, волкомъ взвоешь!
   Послѣдніе свистки парохода, послѣднее прощаніе съ Яковомъ; мы осторожно плетемся черезъ перекатъ. Пахнулъ вѣтерокъ, донесся привѣтъ родной степи,-- запахъ полыни; съ этимъ запахомъ у меня съ дѣтства соединяется представленіе о тѣняхъ моихъ предковъ, которые заселили дѣвственную степь, не особенно давно освободившуюся отъ морского покрова. Плѣнные семилѣтней войны, турецкихъ войнъ, французы двѣнадцатаго года, пугачевцы, украинцы, мордва и всякій бѣглый народъ -- все объединилось, перемѣшалось на маленькой точкѣ нашей обширной страны, вцѣпилось, впилось въ окружающую природу и теперь съ ужасомъ видитъ, что связь съ землею слабѣетъ и все, что такъ прочно смѣшалось, будетъ снова разбросано во всѣ стороны, какъ уже и разбросало немногочисленную интеллигенцію нашего села передъ началомъ семидесятыхъ годовъ. Прежде на наши степи и съ Западной, и съ Восточной Европы силой сгоняли меньшаго брата -- пролетаріата, теперь изъ той же Западной и Восточной Европы надвигается своей волей старшій братъ -- капиталистъ и загребаетъ въ свои лапы и степь, и воды, и нѣдра родного моего угла и со всѣми удобствами неоспоримаго хозяина, усаживается на шеѣ моего простодушнаго и покорнаго односельчанина. Безропотно почти пріемлетъ онъ новое иго... Лишь порой тѣшитъ себя мечтами о далекой и таинственной Умерикѣ, да возлагаетъ упованія на прошенія... И ждетъ чего-то...
   Снова повѣяло степной полынью... Передо мною тѣни нашихъ предковъ, близкія, родныя... Шепчутъ мнѣ эти тѣни:-- Никого мы отсюда не пустимъ, всѣхъ у себя успокоимъ, всѣ вы наши, всѣ вы родные!..

А. Н. Александровскій.

"Русское Богатство", No 8, 1913

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru