Lib.ru/Классика: Алданов Марк Александрович. Кверетаро

Марк Алданов.
Кверетаро

I

Историк нашего счастливого времени, быть может, задастся вопросом, когда именно и где в новейшей политической жизни цивилизованных народов было впервые сказано: "все позволено". Думаю, что ответить будет не так трудно: место -- Петербург и Москва, время -- 1918 год, или, пожалуй, еще точнее, август -- сентябрь этого года: вслед за убийством Урицкого и покушением на Ленина было расстреляно в России несколько сот ни в чем не повинных людей. Все остальное -- то самое, чем мы любуемся в разных странах, теперь каждый день и с каждым днем все больше, -- было прямым логическим развитием урока, с таким блеском и так безнаказанно преподанного миру в 1918 году. И если, по знаменитому выражению Карлейля, новая история начинается со дня слов Лютера: "Так я думаю, и я не могу иначе думать", -- то, быть может, самый новейший период новой истории будет открываться каким-либо изречением вроде "мы все чекисты" или "врагов надо истреблять", или еще каким-нибудь вариантом той же драгоценной мысли.

Разумеется, это, собственно, будет не столько "новейшее", сколько возвращение к старому, очень старому. Можно уйти мысленно вглубь веков -- тогда и 1918 годом и нашими днями никого не удивишь. Но девятнадцатое столетие (особенно вторая его часть) нас от всего этого почти отучило. Так, драма императора Максимилиана, составляющая тему настоящего очерка, многими политическими деятелями рассматривалась как "самый наглядный пример издевательства над народным чувством". Издевательство заключалось в том, что императором Мексики был назначен человек, чуждый традициям мексиканского народа. Думаю, что историку придется ввести поправку и в вопрос о традициях или, вернее, в вопрос о том, насколько успешно, насколько быстро народ справляется -- и расправляется -- с нарушителями его традиций. В Турции, стране, казалось бы, достаточно традиционной, на нашей памяти глава государства Мустафа Кемаль публично назвал Коран "произведением невежественного араба" (то есть Магомета!), а людей, посещающих мечети, "идиотами" -- и остался главой государства и "отцом народа" до конца своих дней.

0x01 graphic

Император Максимилиан. Фрагмент картины.

Эрцгерцог Фердинанд Максимилиан Габсбургский, ставший по воле судьбы императором Мексики, был, конечно, чужд мексиканским традициям. Но чужд он им был не столько как иностранец, сколько просто как человек девятнадцатого столетия. Вероятно, он мексиканские традиции и понимал очень плохо при самом искреннем желании понять их и усвоить. Это и в самом деле было не так легко.

История Мексики признается весьма туманной наиболее осведомленными историками: они обычно ссылаются на то, что большая часть первоисточников была уничтожена при завоевании страны испанцами, а остальное погибло при пожаре в Эскуриале в 1671 году. В сущности, и до сих пор с точностью не установлено, кто были все эти ольмеки, микстеки, запотеки, хихимеки, тольтеки и ацтеки, сменявшие друг друга в течение долгих столетий до установления испанского владычества. Английский исследователь Кенингэм Грэхем говорит, что нынешние мексиканцы произошли от скрещения самого кровожадного из индейских племен с самой жестокой частью испанского народа. Это, по-видимому, неверно.

От людей, бывавших в Мексике, мне приходилось слышать рассказы о необыкновенном очаровании этой страны, о привлекательности ее населения. В нем давно смешалось несколько даровитых рас. Если не ошибаюсь, при полном правовом равенстве всех граждан республики, там ведется и до сих пор точный бытовой учет дедов и бабок, процентного отношения "своей" и "чужой" крови в жилах каждого: хапетоносы отличаются от креолов, мулаты от метисов, терсероны от квартеронов. Этот учет создался в Мексике задолго до появления расизма в Европе, но у мексиканцев, собственно, неизвестно, кто "свои" и кто "чужие": по крайней мере, потомки индейцев смотрят свысока на потомков испанцев, считая их если не низшей расой, то пришельцами.

Страна мудреная. Говорят, что нет более свободолюбивой страны. Когда читаешь произведения некоторых ее правителей, особенно так называемых puros'oв (радикалов), то невольно себя чувствуешь безнадежно отсталым, исполненным предрассудков человеком; вот это настоящие свободные передовые люди! Однако в некоторых мексиканских областях еще фактически существует рабство. По классической конституции Мексики в стране ни в коем случае не допускаются паспорта, так как они нарушают свободу человеческой личности. Но кое-где там люди закапываются живыми в землю, а если верить одному британскому наблюдателю, то даже закапываются довольно часто. "Свобода слова, сходок, ассоциаций и совести" совершенно обеспечена всем гражданам "одним из самых либеральных законов в мире". Тем не менее в знаменитой Белемской тюрьме, по словам Берлейна, творятся дела, выдерживающие сравнение с соловецкими и дахаускими. Конституция, Constitution federal de los Estados Unidos Mexicanos совершенно обеспечивает законную преемственность власти и строго ограничивает права правительств. Но за 55 лет в Мексике было, не считая империй, 78 полудиктатур или, по крайней мере, правительств, не очень считавшихся с конституцией.

Впрочем, не всему можно верить из того, что рассказывают иностранные публицисты, пишущие о Мексике: среди них многие, кажется, относятся к этой стране с предвзятой враждебностью. Кроме того, в двадцатом столетии положение там как будто изменилось. И, наконец, европейцам теперь не приличествует судить кого бы то ни было чрезмерно строго. Однако в первой половине XIX века практика пронунсиаменто [В Испании и Латинской Америке название государственного военного переворота.] действительно сводилась к несложным формулам: "произвел переворот", "избран вождем народа", "вызвал народный гнев", "поднял знамя восстания", "взят в плен и расстрелян". Были и счастливые исключения. Несчастный император Максимилиан исключения не составил: он "был взят в плен и расстрелян".

II

Эрцгерцог Фердинанд Максимилиан, известный почти исключительно под вторым своим именем, родился в Шенбрунне в 1832 году. Он был на два года моложе своего брата Франца Иосифа. Не буду ничего говорить о его детских годах и воспитании: мне пришлось бы повторить то, что я писал в очерках о кронпринце Рудольфе. По характеру, по складу ума кронпринц Рудольф и вообще очень напоминал своего дядю, кое в чем его превосходя, кое в чем ему уступая. Оба были романтики, оба были писатели.

Писателем будущий мексиканский император был настоящим, и как писатель он еще не оценен. Его сочинения были изданы в семи томах вскоре после его трагической смерти. Теперь они забыты, да и тогда, кажется, не обратили на себя особого внимания. Однако и в путевых очерках эрцгерцога Максимилиана, и в его афоризмах, и в его стихах встречаются страницы и строки, поистине превосходные. Очень интересны и многие из его писем.

О взглядах Максимилиана мне придется говорить дальше. Он не был так либерален, как кронпринц Рудольф или императрица Елизавета. Франц Иосиф, однако, считал его радикалом. Разумеется, он и в самом деле был гораздо "левее" своего старшего брата. "Левизна" эрцгерцога умерялась верой в предназначение Габсбургского дома. Но тут его увлекали не столько порода и генеалогия, сколько поэтические и романтические легенды Габсбургов.

Было еще существенное различие между братьями: Франц Иосиф был несметно богат; у Максимилиана большого состояния, по-видимому, не было. Разница в имущественном положении между главой династии и его родными весьма существенно сказывалась во всех почти царствовавших домах Европы. Но, кажется, в Австрии она сказывалась сильнее, чем где бы то ни было. Останавливаюсь на этом потому, что "бедность" (разумеется, весьма относительная) сыграла немалую роль в жизни эрцгерцога Максимилиана. Так, Франц Иосиф, человек сухой, трезвый, непоэтический, женился по любви, -- утром влюбился, вечером сделал предложение. Максимилиан, воплощение романтики, женился по расчету; женитьба -- чуть ли не единственный неромантический поступок в его жизни, зато весьма неромантический.

Недавно граф Эгон Корти в своем обстоятельном труде уделил главу истории этого брака. Ее нельзя читать без удивления. Откровенный торг о приданом напоминает если не пьесы Островского, то сватовство Берга к графине Ростовой: "За несколько дней до свадьбы Берг вошел рано утром в кабинет к графу и с приятной улыбкой почтительно попросил будущего тестя объявить ему, что будет дано за графиней Верой. Граф так смутился при этом давно предчувствуемом вопросе, что он сказал необдуманно первое, что пришло ему в голову: "Люблю, что позаботился, люблю, останешься доволен". И он, похлопав Берга по плечу, встал, желая прекратить разговор. Но Берг, приятно улыбаясь, объяснил, что ежели он не будет знать верно, что будет дано за Верой, и не получит вперед хоть части того, что назначено ей, то он принужден будет отказаться. "Потому, что рассудите, граф, ежели бы я теперь позволил себе жениться, не имея определенных средств для поддержания своей жены, я поступил бы подло..."

Именно так вел себя и эрцгерцог Максимилиан. В декабре 1856 года он предложил руку и сердце принцессе Шарлотте, дочери бельгийского короля Леопольда. Предложение его было принято с радостью. Вскоре после того он письменно запросил своего будущего тестя: что будет дано за принцессой Шарлоттой? Король Леопольд, одинаково известный богатством и скупостью, явно "желал прекратить разговор", хоть и не по тем причинам, что граф Ростов. Он неохотно ответил, что приданое даст бельгийский народ. Бельгийский народ действительно кое-что дал, но не расщедрился: парламент ассигновал принцессе единовременную сумму в 250 тысяч франков. Это эрцгерцога не удовлетворило. В опубликованном графом Корти письме эрцгерцога к Францу Иосифу сообщается:

"Непреодолимая жадность короля заставила меня написать ему несколько очень вежливых строк. Я ему напомнил его собственные слова, что принцы должны жить приятным образом. Заодно я сообщил ему, что по возвращении должен буду довести об этом деле до сведения Вашего Величества и что в Австрии произведет самое тягостное впечатление нежелание короля расстаться с деньгами в пользу его столь нежно любимой дочери. Никакого ответа я не получил, но в последнюю минуту у меня попросил аудиенции граф Конве и сообщил мне, что король решил кое-что сделать, однако суммы пока назвать не желает... Я очень горд тем, что заставил старого скрягу расстаться с небольшой частью того, что ему всего дороже на свете..."

Читатель, быть может, сделает вывод, что эрцгерцог Максимилиан был типичный искатель богатой невесты. Читатель, думаю, ошибется. В ранней молодости людям порою бывает свойственно подчеркивать свой "цинизм", иногда подлинный, иногда напускной. Будущий мексиканский император, человек весьма порядочный, циником никогда не был. Добавлю, что денег он так и не получил. В отличие от графа Ростова "старый скряга" не дал больше, чем просил зять ("Только уж извини, дружок, 20 тысяч я дам, а вексель, кроме того, на 80 тысяч дам..."). Эрцгерцог Максимилиан получил приданое весьма скромное, буржуазное: указанные выше 250 тысяч франков от бельгийского парламента и весьма небольшую ренту от короля. Это был брак по расчету, -- но по неудачному расчету.

III

Жена императора Максимилиана пережила его на шестьдесят лет; она скончалась совсем недавно -- сумасшедшей -- на какой-то вилле, отведенной ей бельгийской королевской семьей. Ее несчастья вначале вызывали общее сочувствие. Потом ее забыли. Помню удивление, вызванное в газетах кончиной этой древней старухи: "Неужели она еще была жива!.." О ней вообще известно не так много. Кажется, она очень любила мужа, но большого места в его жизни не занимала, хоть были они в самых лучших отношениях.

Эрцгерцог Максимилиан не был "любимцем женщин", как позднее кронпринц Рудольф. По крайней мере, молва и мемуары не донесли до нас чрезмерно обильных сведений о его увлечениях. Сплетники и вообще занимались им не так много. По-настоящему они занялись им только у колыбели. У его матери, эрцгерцогини Софии, был роман или какое-то подобие романа с герцогом Рейхштадтским, сыном Наполеона I. Разумеется, в свете "утверждали", будто Максимилиан -- внук великого императора. Впрочем, то же самое и с таким же правом "утверждали" и относительно Франца Иосифа. Никаких оснований для подобных утверждений, насколько мне известно, нет. Оба брата, вдобавок, ни по наружности, ни по характеру совершенно не походили на Наполеона. Мне неизвестно, знал ли эрцгерцог Максимилиан об этой легенде. Вероятно, знал. Может быть, она отчасти сказалась и в его увлечении наполеоновской идеей.

Сам же он давал повод для сплетен лишь в размерах, так сказать, обычных для каждого человека, а тем более для человека высокопоставленного. Жил он довольно скромно. Ему очень хотелось заниматься государственными делами. Но Франц Иосиф неохотно допускал к ним своих ближайших родных, следуя в этом отношении, как во всех других, старой габсбургской традиции. Еще задолго до женитьбы своего брата император назначил его главнокомандующим австрийским флотом. Эрцгерцог Максимилиан, ставший адмиралом двадцати двух лет от роду, любил море, и должность была вполне почетная, но она оставляла ему достаточно свободного времени.

Он много путешествовал, часто уезжал в свое имение, где проводил большую часть дня верхом на коне, в полном одиночестве. "Ехать шагом -- смерть, ехать рысью -- жизнь, ехать галопом -- счастье", -- писал эрцгерцог, очень любивший афоризмы. Как ни странно, он мечтал о карьере авиатора! До первых аэропланов еще оставалось полвека, но эрцгерцог не раз говорил об их будущем значении, вдобавок в технических выражениях наших дней. На этом основании можно было бы изобразить его "пророком", "провидцем" и т.д. Но тогда в провидцы следовало бы произвести и многих других людей с богатой фантазией, -- дело не в одних мечтах. Подводная лодка была ведь все-таки изобретена не Жюлем Верном.

Провидцем" эрцгерцог Максимилиан не был. Но был он человек умный и привлекательный, очень строгий к себе, желавший искренно добра всем людям. Я говорил о его браке по расчету. История эта совершенно для него нехарактерна. Добавлю, что, хотя он тяготился своей "бедностью", большие деньги не так уж много могли бы изменить в его жизни: остались бы те же габсбургские замки, тот же эрцгерцогский двор, быть может, лишь несколько более роскошный, те же путешествия, то же отсутствие настоящей работы. Он, собственно, стал мексиканским императором больше "от нечего делать". Должность его была более или менее фиктивной: Максимилиан, конечно, понимал, что в двадцать два года нельзя быть Нельсоном. Главнокомандующий австрийским флотом принимал парады и подписывал бумаги, но, по-видимому, довольно охотно при каждом удобном случае покидал свое адмиралтейство, Вену, Австрию.

Эрцгерцог до женитьбы много путешествовал. До нас дошли дневники его путешествий. Они написаны хорошо, их и теперь можно прочесть с немалым интересом. Я почти не сомневаюсь, что были у него и дневники интимные; вероятно, они уничтожены или до сих пор хранятся в каком-либо государственном или частном архиве. Максимилиан был именно из тех людей, которые непременно ведут дневник.

Писал он вообще много, но печатал мало. В его положении печататься было вообще неудобно. Кроме того, он, быть может, опасался, что если и выпустить книгу, то авторство припишут кому-либо другому: он, мол, подписывает, а работают настоящие писатели. Это неизменная судьба трудов высокопоставленных по рождению людей. Только перед своим отъездом в Мексику (но едва ли из-за дурных предчувствий) эрцгерцог Максимилиан передал для печати -- "не в Австрии" -- свои рукописи барону Мюнху-Беллинсгаузену, имевшему некоторую известность в литературе под псевдонимом Фридриха Гальма. В Мексике же он и начал править корректуру: издание печаталось в Лейпциге.

К политике Франца Иосифа, в ту пору весьма консервативной, эрцгерцог Максимилиан относился вполне отрицательно. Он не был радикалом, но терпеть не мог "людей, стремящихся потрясти мир", включая сюда и революционеров и диктаторов. "В пору человеческих жертвоприношений, -- пишет он, -- таких людей приравнивали к богам. В наше время они просто бич божий". Франц Иосиф ни в какой мере не был "бичом Божиим". Однако власть его была там почти неограниченной, его замыслы были велики, а его миропонимание казалось брату императора несерьезным. "Мы живем в век коронованной несерьезности", -- пишет он где-то.

Собственная его философия была довольно своеобразна. Он считал всех людей сумасшедшими, но в этом не совсем понятным образом видел большую выгоду для прогресса. "Кто не был бы по-своему сумасшедшим, не мог бы способствовать общему движению мира", -- говорит эрцгерцог. Исходил он из мысли, что "колесо вселенной вертят страх и честолюбие" и что ничего дурного в этом нет: надо лишь заставить колесо вертеться в пользу своей идеи. Самому же бояться не нужно ничего: "воображение все преувеличивает; даже смерть не так страшна, как ее рисуют". Враги? Но "о достоинстве человека судят именно по качествам его врагов". Политический деятель должен прежде всего освободиться от всех предрассудков своей расы, своей касты, своей партии, своего мировоззрения, "должен выйти из их атмосферы". Вероятно, эрцгерцог Максимилиан отчасти поэтому и относился критически к своему брату: Францу Иосифу сама мысль о выходе из атмосферы Бурга тогда показалась бы, разумеется, дикой.

Со всем тем нелегко понять, каковы были основные политические мысли будущего мексиканского императора. Он говорит в книге афоризмов, что "каждый народ в известный период своей истории становится на службу определенной идее". О мексиканской идее говорить как будто довольно трудно. Едва ли Максимилиан имел в виду идею австрийскую, хоть он считал необходимым мирное сожительство разных народов в пределах одного государства и главную угрозу свободе видел в чрезмерном развитии национального принципа. Если б он увлекался австрийской идеей, то не мог бы отправиться в Мексику, отказавшись от своих прав на австрийский престол. По-видимому, его идея была -- габсбургская, один из бесчисленных вариан тов векового замысла о единении мира -- вариант не самый умный, но и не самый глупый, в общем, вполне стоящий многих других... Как Габсбург, Максимилиан мог считать Мексику одним из своих наследственных владений: ведь конкистадор Кортес был слугой его предка. По-видимому, собственному своему правилу о необходимости полного освобождения от наследственных, семейных, бытовых влияний будущий мексиканский император следовал не так уж строго.

Добавлю, что он всегда носил в кармане кусочек картона, на котором были им написаны, как Николенькой Иртеневым, "правила жизни" (так они и назывались, совсем как в "Юности"). Их факсимиле было недавно напечатано графом Корти. "Правил жизни" было всего двадцать семь. Не буду утомлять читателей анализом этой смеси принципов габсбургских с толстовскими, хоть она интересна в психологическом и в бытовом отношениях; приведу лишь несколько его правил: "Не допускать никаких шуток с подчиненными и не разговаривать с прислугой", "никогда не произносить непристойных слов", "никогда ни о ком не говорить дурно", "слушать всех, верить лишь очень немногим", "никогда не жаловаться", "искать одиночества, чтобы думать..."

IV

Затеянную в Париже экспедицию, которая дала Максимилиану мексиканский престол и стоила ему жизни, Наполеон III и его приближенные долго называли "величайшей идеей царствования". Тем не менее ни сам французский император, ни кто бы то ни было из его французских приближенных ни малейших авторских прав на эту идею иметь не могут. Принадлежала она исключительно мексиканским эмигрантам.

Старый французский писатель говорит (без всякой иронии), что есть эмиграция злобная -- та, что, подобно Кориолану, поднимает меч против своей родины, -- и есть эмиграция хорошая -- та, что, подобно Аристиду, тихо скорбит о несчастьях родины, -- и есть эмиграция мудрая -- та, что, подобно Камиллу, увозит с собой золото и мирно его проживает в изгнании, лелея, конечно, пламенную мысль о родине. Мексиканская эмиграция, по-видимому, принадлежала к разряду мудрой. Вследствие весьма частых переворотов в первой половине девятнадцатого столетия многие состоятельные мексиканцы пришли к мысли, что жить можно не только в Мексике или в Веракрусе, но и в европейских столицах, особенно в Париже, давней, вечной столице всех эмиграции мира. Не скажу, вероятно, никому ничего особенно нового, сообщив, что богатую эмиграцию во всех странах Европы принимали много любезнее, чем бедную. Вдобавок, покидали Мексику в большинстве люди, причастные к политике, занимавшиеся государственной деятельностью и, следовательно, имевшие некоторые связи за границей. К числу таких эмигрантов принадлежали дон Хосе Мария Гутьеррес де Эстрада и дон Хосе Мануэль Гидальго-и-Эснауризар.

О первом из них сказать можно немногое, а о втором ровно ничего. Гутьеррес был старый дипломат, занимавший в свое время пост мексиканского посланника в Австрии. Это был способный публицист, человек весьма правых взглядов, близко стоявший к ордену иезуитов. Обладая большим наследственным состоянием, он в Вене женился на богатой маркизе, так что стал еще гораздо богаче. По прежней службе и по жене у него были большие связи в высшем австрийском обществе, тогда особенно тесно сливавшемся с высшим обществом международным. Из Мексики он бежал в 1840 году, вызвав против себя очередную "вспышку народного гнева" (он недолго занимал должность министра иностранных дел). С той поры Гутьеррес жил в Европе, так до конца своих дней на родину и не вернулся. Капиталы его были помещены в Австрии, и он мог вести привычный ему с юности образ жизни.

Что до Гидальго-и-Эснауризара, то он был еще молодой человек, тоже богатый, очень светский, очень любезный, пользовавшийся в обществе большим успехом. Как и Гутьеррес, он служил в дипломатическом ведомстве, но по молодости посты занимал небольшие: состоял секретарем миссии в Лондоне, Риме, Мадриде и всюду имел немалые связи. В Испании он довольно близко сошелся с семьей графа де Теба, впоследствии, за смертью старшего брата, принявшего титул графа Монтихо. Как известно, дочь этого испанского вельможи позднее стала французской императрицей. В Мадриде она не раз танцевала на балах с молодым мексиканским дипломатом, часто бывавшим у них в доме. Выйдя замуж за Наполеона III, императрица Евгения не забыла друзей своей юности. Поэтому с 1853 года у Гидальго образовались в Париже такие же связи, как те, что были в Вене у Гутьерреса. Службы они оба лишились, но, сохранив состояние, жили за границей прекрасно, в отличие от изгнанников польских, венгерских, итальянских. Эмигрантов по одежде встречали, по одежде и провожали.

Эти два человека, Гутьеррес и Гидальго, в сущности, и возвели эрцгерцога Максимилиана на престол, с которого он перешел на эшафот.

V

Ход мексиканского дела известен. Мексика была должна немало денег Франции, Англии и Испании, преимущественно по убыткам, причиненным их гражданам анархическим ходом дел в стране. В 1861 году президент, дон Бенито Хуарес, едва ли не единственный выдающийся политический деятель Мексики, заявил, что ничего платить иностранцам не может, не хочет и не будет. Он был тут, можно сказать, провозвестником новой эпохи. Теперь мы скорее удивляемся, когда державы-должники честно и аккуратно платят державам-кредиторам, -- ведь Финляндия считается в современном мире своего рода чудом. Но в те времена твердых валют и смехотворно малых бюджетов платить долги по общему правилу (впрочем, только по общему правилу) полагалось, и поступок Хуареса вызвал общее негодование. В Париже, в Лондоне, в Мадриде решено было послать к берегам Мексики эскадры. Тогда Гутьеррес и Гидальго выдвинули в Тюильри свой план: использовать подходящее время, положить раз навсегда конец анархии в Мексике и создать там прочную империю.

Идея была в духе грандиозных планов, с которыми Наполеон III носился еще задолго до своего вступления на престол. У него был с юности свой, частью писанный, частью неписанный подробный план, подлежавший исполнению в случае его прихода к власти. В историю император Наполеон III перешел с репутацией неудачника. Однако процарствовал он долго, 20 лет, считался гениальным человеком, пока не был признан бездарностью, и успехов имел немало. Кое-что из осуществленных им идей осталось. Один его план стоил Франции Эльзаса и Лотарингии, но другой дал Ниццу и Савойю. Из колониальных предприятий Второй империи некоторые оказались удачными, другие -- неудачными. "Только успех дает возможность отличить великое дело от печальной авантюры".

Еще находясь в заключении в крепости, будущий император мечтал о каких-то грандиозных предприятиях в Никарагуа. Теперь место Никарагуа заняло другое государство Центральной Америки. Мысль эмигрантов заключалась в том, чтобы создать в Мексике несокрушимую империю, которая могла бы противостоять "впавшим в анархию" Соединенным Штатам (в Америке шла гражданская война северян с южанами). Какая была во всем этом польза для Франции? Разумеется, престиж, рост престижа, торжество имперской наполеоновской идеи. В политике тоже "есть речи -- значенье темно иль ничтожно, но им без волненья внимать невозможно". Идея была грандиозно-бессмысленная, однако осуществиться она могла -- нас теперь ничем не удивишь.

Как водится во всем мире, большое государственное предприятие тесно и почти незаметно переплеталось с темной аферой. Тут, по-видимому, какой-то исторический закон, почти не дающий исключений. Аристид Бриан, хорошо знавший кухню великих политических событий, до конца своих дней был убежден, что темное дело Нгоко-Санка было одной из причин мировой войны. Мексиканская авантюра неразрывно сплетается с аферой швейцарского банкира Жеккера, позднее натурализованного во Франции.

Это был блестящий представитель породы банкиров, пытающихся составить или увеличить богатство на боль шой, преимущественно международной, политике. Люди эти любопытны в особенности тем, что в большой политике они, при полном своем невежестве, ровно ничего не понимают, -- я не вполне уверен и в том, что они хорошо понимают хотя бы свое собственное дело (иначе обогащались бы мирно, без тюрьмы и самоубийств). Общество с суеверным ужасом видит в них каких-то титанов и гениев, истинных, хоть закулисных, вершителей судеб мира. В последнем утверждении есть маленькая доля правды: но она никак не относится на счет гениальности этих людей. Кончают они обычно плохо, как Рошетт, Устрик, Манус, Бар-мат, Крегер, Ставиский. Есть, впрочем, и счастливые исключения. Жеккер исключения не составил. Когда в Париже началась Коммуна, он справедливо, но с некоторым опозданием, догадался, что ему лучше покинуть Францию, и обратился к властям за паспортом. Коммунары вспомнили о нем -- какой это Жеккер? -- и расстреляли его с особенным удовольствием.

В ту пору швейцарский банкир имел к мексиканскому правительству денежную претензию, которую он сначала определял приблизительно в 75 миллионов; потом рассчитал точнее, даже с удивительной точностью -- и признал претензию равной 27 703 760 франков (еще позднее он согласился на новую скидку, миллионов в пять). Мексика платить ему не желала, если бы и желала, то не могла. Деньги Жеккер мог получить только в случае фактического установления в этой стране французского протектората. Надо было опять-таки, как водится, найти покровителя. Он его и нашел, нашел вполне удачно. Это был сам герцог де Морни.

Незаконный внук Талейрана, незаконный сын королевы Гортензии, единоутробный брат Наполеона III, так хорошо, хоть не без шаржа, изображенный в знаменитом романе Альфонса Доде (бывшего его секретарем), занимал в ту пору пост председателя Законодательного корпуса. Он был богат и жил, ни в чем себе не отказывая. Сто женщин гордились своей близостью к нему. Его вечера и балы -- в доме, в котором теперь живет Эдуард Эррио, -- славились в Париже, как и его конюшня: Морни создал Гран-При, скачки в Лонгаан и в Довилле; он платил своему главному жокею колоссальное жалованье -- три тысячи франков в год! Славилась и его картинная галерея. У него были Рембрандты, Рубенсы, Шардены, Фрагонары, Веласкесы -- новых художников он не признавал и пренебрежительно относился к Барбизонской школе. Очень забавное впечатление производят цены, по которым он покупал Рембрандтов и по которым ему тщетно предлагали картины, теперь расцениваемые в миллионы франков. Жена герцога считалась одной из наиболее элегантных дам Парижа и тратила невероятные суммы на туалеты: платила за платья до 250 франков! Все эти безумства требовали денег, и "самый изящный человек мира", как перед смертью, вспоминая о своей ранней юности, называла "открывшего ее" герцога Морни Сара Бернар, не был чрезмерно щепетилен. После падения Второй империи было найдено письмо, в котором Жеккер откровенно говорит, что обещал герцогу 30 процентов от своей мексиканской претензии, если по ней будет произведена уплата. Тысячи французских солдат пали в Мексике -- не исключительно вследствие этого обещания, но отчасти и вследствие этого обещания.

Самое непонятное во всем этом странном деле было привлечение к нему австрийского эрцгерцога. Наполеон III мог выдвинуть кандидатуру в мексиканские императоры какого-либо принца своей династии. Если такая кандидатура рисковала возбудить подозрения у других держав, существовали испанские принцы, для которых язык Мексики был, по крайней мере, родным (эрцгерцог Максимилиан до начала дела не знал по-испански ни слова). Совсем незадолго до того между Францией и Австрией происходила кровопролитная война. Как ни странно, но если судить по дошедшим до нас переписке и мемуарам, именно это соображение и было решающим для Наполеона: он хотел "проявить великодушие" и загладить в Вене впечатление от Сольферино и от потери итальянских провинций. Нельзя не признать, что психология людей того времени несколько отличалась от нашей. Трудно себе представить что-либо сходное в 1918--1919 годах, как трудно было бы, например, вообразить, что в пору великой войны в Париже могли выступать немецкие артисты или в Берлине -- французские: между тем Рашель с огромным успехом гастролировала в России, несмотря на Крымскую войну.

Кандидатуру австрийского эрцгерцога выдвинули те же Гутьеррес и Гидальго, но они предложили сначала эрцгерцога Райнера. "А отчего бы не эрцгерцога Максимилиана?" -- спросила императрица Евгения, принимавшая деятельное участие почти во всех политических совещаниях в Тюильри. Мексиканцы не возражали: "можно запросить и эрцгерцога Максимилиана".

Этот эрцгерцог был лично известен Наполеону III и императрице. За несколько лет до того он приехал с визитом в Париж и очень им понравился. Сами они ему понравились не слишком, особенно вначале. В своих письмах из Парижа к Францу Иосифу эрцгерцог Максимилиан с восторгом говорит о французской армии -- в его честь, естественно, устраивались парады, -- но об императоре отзывается довольно сдержанно, а о новом Тюильрийском дворе пишет с насмешкой Габсбурга над "выскочками". Максимилиан сообщает брату, что на вокзале в Париже ему пришлось ждать экипажей -- они опоздали, что обед был плохо сервирован, что император ведет беседу в присутствии прислуги -- "это признак парвеню", что принц Наполеон (сын Жерома) похож на итальянского певца из провинциальной оперы, что императрица Евгения очень хороша собой, "но ее красота затмевается моими венскими императорскими впечатлениями" (он имел в виду императрицу Елизавету, жену своего брата, в которую был немного влюблен).

Максимилиан, живший в своем великолепном замке Мирамар, принял предложение Наполеона с худо скрытым восторгом. Мексиканское дело отвечало особенностям его романтического характера. Ему надоело безделье, надоела Австрия, надоела Европа его времени, "бедная, жалкая, медленно разлагающаяся Европа" (и тогда, Господи!). Несчастный эрцгерцог был искренне убежден, что осчастливит своих будущих подданных. В этом его всецело поддерживала жена, вдобавок не ладившая с императрицей Елизаветой. Все же Максимилиан выдержал характер и поставил Наполеону и мексиканцам несколько обязательных условий. Эти условия, о которых речь будет дальше, были торжественно приняты. Эрцгерцог решил править мексиканской империей в духе просвещенном и либеральном. Очень скоро он стал писать о "своей" Мексике, о "нашем" (то есть мексиканском) народе и т.д. Ничего смешного в этом он со своей габсбургской точки зрения, вероятно, не видел: ведь Мексика принадлежала Карлу V. Чтобы окончательно стать мексиканцем, Максимилиан с большим рвением стал изучать язык и географию своего государства.

Наполеон III надеялся угодить Вене, посадив на мексиканский престол эрцгерцога Максимилиана. Этот расчет был неверен. Франц Иосиф был тогда в довольно дурных отношениях со своим братом и вдобавок считал все мексиканское предприятие совершенной авантюрой. В последнюю минуту именно австрийский император чуть было не сорвал дела. Он потребовал, чтобы перед отъездом в Мексику эрцгерцог отказался от всех своих прав на австрийский престол и даже от имущественных привилегий членов Габсбургского дома. Максимилиан ни от чего отказываться не хотел -- частью из фамильной гордости, частью по денежным соображениям, частью, быть может, потому, что и сам все же не так уж слепо верил в прочность своего будущего мексиканского престола: вдруг придется вернуться в Австрию?

Не буду утомлять читателей подробным изложением этого неожиданного столкновения, -- до нас дошли письма Франца Иосифа к Максимилиану (неизменно начинающиеся обращением "Дорогой господин брат мой, эрцгерцог Фердинанд Максимилиан"). По-видимому, в денежном вопросе император уступил: за Максимилианом осталась эрцгерцогская ежегодная рента в сто пятьдесят тысяч гульденов. Но в вопросе о праве на престол император остался непреклонен: перед своим отъездом в Мексику Максимилиан должен был навсегда отказаться от всех своих прав по престолонаследию, и сделал он это с негодованием. Все же перед его отъездом император навестил эрцгерцога в Мирамаре. По словам очевидца, простились они "сердечно", -- им в жизни больше встретиться не довелось.

VI

Между эрцгерцогом Максимилианом и императором Наполеоном было заключено соглашение, с официальными и с секретными статьями. По этому соглашению Франция обязалась держать в Мексике свою 25-тысячную армию, а также Иностранный легион. В Париже и в Мирамаре понимали, что без поддержки французских войск эрцгерцог править страной не может: его немедленно свергнут партизаны президента Хуареса. Высказывалась, однако, уверенность, что "со временем" будет создана мексиканская национальная армия, надежная и преданная Максимилиану; тогда можно будет и увести французские войска. В официальных статьях договора было указано, что Иностранный легион (8000 солдат) пробудет в Мексике восемь лет, а регулярная армия -- "до тех пор, пока не окажется возможным заменить ее". Секретные статьи несколько уточняли сроки и увеличивали численность французского экспедиционного корпуса (не 25 000, а 38 000 солдат).

Со своей стороны эрцгерцог Максимилиан обязался содержать французские войска: Мексика принимала на себя все расходы по экспедиции, исчисленные до 1 июля 1864 года в 270 миллионов франков, а затем выводившиеся из расчета 1000 франков в год за каждого солдата. Покрыть расходы решено было посредством займа.

Договор этот выполнен не был, как и столь многие другие исторические договоры. При каждом новом подобном случае, если последствия значительны и невеселы, люди частью по обычаю, частью по заинтересованности, частью по незнанию кричат о "неслыханном деле", о "предательстве", об "измене". Достаточно кричали и о том, что император Наполеон "предал" Максимилиана: французские войска из Мексики ушли, эрцгерцог погиб. Хорошего тут было мало, но "неслыханного" не было ничего. Сотни таких же происшествий случались в мировой истории до мексиканского дела, десятки -- после мексиканского дела (пока лишь десятки, однако мировая история еще не кончилась). Вопрос, главным образом, в степени "неслыханности". Немецкие публицисты, например, до создания оси Рим--Берлин считали наиболее "неслыханным" делом переход Италии в 1915 году на сторону союзников.

Не были выполнены и Мексикой ее финансовые обязательства. Заем в пользу казны Максимилиана, разумеется, прошел в Париже "с блестящим успехом". Это тоже довольно обычное дело в финансовой истории богатых стран, особенно Франции. "С блестящим успехом" займы проходят почти всегда. Если по ним потом не платят, о "блестящем успехе" стараются не вспоминать. Если же, кроме того, на полученные деньги изготовляются орудия и снаряды для войны со страной, от которой деньги получены, -- ну что ж, приходится признать, что успех был действительно не совсем блестящий. Зато для банкиров и посредников блестящий успех в виде комиссии всегда обеспечен: уж тут неслыханных неожиданностей не бывает.

22 января 1862 года газета "Морнинг пост" первая поместила сенсационное сообщение о том, что эрцгерцог Максимилиан может стать мексиканским императором. Это вызвало большое волнение в разных странах мира. Отношение к делу в большинстве государств было отрицательное. В Вене затею Наполеона считали чистейшей авантюрой. Почти так же относилось к ней английское правительство: лорд Пальмерстон говорил, что Мексика -- страна вырождающаяся и безнадежная. Соединенные Штаты (северные) негодовали, усматривая в высадке французских войск нарушение доктрины Монро. В беседе с императрицей Евгенией американский посол сказал ей: "Франция от своего проекта откажется, а для австрийца (Максимилиана) дело кончится плохо". -- "А я вас уверяю, -- ответила императрица, -- что если бы Мексика не была так далеко и мой сын не был ребенком, то я желала бы, чтобы он стал во главе французской армии и вписал шпагой в историю нашего века одну из самых славных страниц". -- "Ваше Величество, благодарите Бога, что Мексика далеко и что ваш сын -- ребенок", -- сказал посол. Не сочувствовали мексиканскому делу и в Петербурге, отчасти из-за дружеских отношений с Соединенными Штатами: в пору Крымской войны американское общественное мнение было на стороне России. Доволен был, кажется, только бельгийский король Леопольд, радовавшийся тому, что его зятю досталось столь хорошее место.

Максимилиан со всем этим не считался. Своим душевным настроением он напоминал тех русских молодых людей, которые в первой половине девятнадцатого века отправлялись из Петербурга или Москвы воевать на Кавказ: и цель хорошая, и жить стало скучно и, главное, очень все это романтично: горы, горцы, бои, шашки, прекрасные черкешенки. Формальности были проделаны сравнительно быстро. Созванное властями совещание надежных людей, названное Национальным собранием, провозгласило Максимилиана императором. Эрцгерцог принял в Мирамаре делегацию Национального собрания, согласился принять престол и 14 апреля 1864 года на фрегате "Новара" торжественно отплыл в Мексику.

VII

Первое впечатление было не совсем приятное. На подготовку народного восторга затратили 120 тысяч долларов. Заказаны были в огромном количестве цветы, для "нотаблей" сшили новые, самые мексиканские костюмы. Тем не менее население Веракруса встретило императора Максимилиана холодно. Кроме нотаблей, на пристань никто не явился. Императрица Шарлотта даже заплакала от столь неожиданного приема. Затем на дурных мексиканских дорогах сломались императорские экипажи, продолжать путь из Веракруса в столицу пришлось в дилижансе! Неблагоприятное впечатление произвел и дворец. В нем было больше тысячи комнат, но в каждой комнате были клопы. Свою первую ночь в резиденции новый император провел -- на бильярде, ибо спать на кровати было невозможно.

Потом все как будто стало устраиваться. Максимилиан и Шарлотта поселились в загородном дворце Хапультепеке, расположенном в местности необыкновенной красоты. Здесь еще во времена запотеков и ацтеков жили властители страны, умевшие ценить радости жизни, природу и искусство [Виолле ле Дюк утверждает, что со строениями, оставшимися от древних властелинов Мексики, могут по красоте сравняться лишь создания классической Греции]. Располагая миллионами, новый император мог, конечно, и в Мексике создать несложный "комфорт модерн" того времени. Изгнание клопов было бытовой программой-максимум. Вскоре после этого Максимилиан с восторгом писал своему брату:

"Эта страна необычайно прекрасна. Мы живем либо в Мехико, в огромном национальном дворце, насчитывающем 1100 комнат, либо в Хапультепеке, здешнем Шенбрунне, очаровательном замке, воздвигнутом на базальтовых скалах, окруженном знаменитыми колоссальными деревьями Монтесумы. Отсюда вид не хуже, чем в Сорренто".

В первое время денег у него было более чем достаточно. Его цивильный лист был определен в 1 700 000 долларов. Собирался этот цивильный лист довольно странно: ежедневно на золотом подносе во дворец приносилось несколько тысяч долларов императору и пятьсот долларов императрице. Предполагалось, что деньги берутся из налогов, уплачиваемых мексиканским народом. На самом деле они отделялись ежедневно от сумм французского займа, который таял не по дням, а по часам. Максимилиан отроду таких денег не видел (его австрийский дворец Мирамар был заложен и перезаложен). Тратил он деньги щедро и не сберег под конец ни гроша. Так, на постройку придворного театра было им ассигновано 75 000 долларов. В 319 670 долларов обошлись лошади, коляски, кареты. Устроен был пышный двор. Подробнейший, сложнейший церемониал выработал сам Максимилиан, -- верно, по образцу Бурга.

Не надо, однако, думать, что новый император думал только о себе, о дворе, о развлечениях. Он со всей искренностью желал осчастливить своих подданных. Изданные им декреты и законы составляют восемь огромных томов. Почти все это было им не только подписано, но и обсуждено. Он не был виноват, что ничего не понимал в мексиканских делах. Советников у него было много, и все они толкали его в разные стороны. Максимилиан был добр и либерален (в лучшем смысле слова) -- от него добивались кровавых и нелепых декретов. Он начинал ими тяготиться -- ему говорили, что Мексика не Европа, что он Мексики не знает. Одновременно другие советчики утверждали прямо противоположное, и, разумеется, все требовали должностей, наград, денег. По своему характеру император ни на чем остановиться не мог, перестал верить советчикам и попробовал по очереди все, беспрестанно переходя от либерализма к его прямой противоположности, -- политика самая гибельная. Он никому не верил -- люди не верили и ему. Диктатуры, основанные на страхе, могут иметь в мире успех -- это достаточно показали бы новейшие события, если бы мы не знали этого и раньше. Но полудиктатуры, особенного страха не внушающие, почти неизменно обречены на скорую гибель.

Как человек весьма неглупый, Максимилиан со временем понял, что попал в осиное гнездо. Но понял он это не сразу, а так через год или через полтора, убедившись, каково править в стране чужой, непонятной и дикой. В первое же время он был счастлив -- счастлив почти как Оленин на Кавказе. В своих письмах к европейским друзьям он восторженно описывает мексиканские горы с их вечными снегами, тысячелетние кипарисы в 15 метров охватом, "земной рай" Оризавы, ни с чем несравнимую охоту, живописные костюмы индейцев, их естественный, врожденный демократизм и, главное, свободу, свою свободу, свободу от условностей, от "сервилизма" гнилой, разлагающейся Европы.

Идиллия продолжалась недолго.

VIII

Думаю, что ему все же было немного скучно, как, быть может, и Оленину в кавказской станице. Несмотря на "двор" с огромным бюджетом, на мексиканских камергеров и на индейских фрейлин, общества у него, в сущности, было очень мало. В последнее время ближайшими к нему людьми стали врач Самуил Ваш, немецкий еврей, и немецкий полковник, князь Феликс Сальм-Сальм, давно бежавший из Европы в Америку -- тоже в поисках романтической жизни (оба они написали о Максимилиане книги). Других близких людей, с которыми можно было разговаривать по-немецки, кажется, почти не было. Зато политических советников, мексиканских и немексиканских, он имел сколько угодно.

Что о них сказать? Это были в политическом отношении какие-то подлиповцы -- люди, из которых, по Решетникову, умнейший умел считать до пяти. Иных из них сам император называл средневековыми людьми. Вдобавок почти все они с ним неизменно лукавили, а он был человек прямой и честный. У Андре Жида кто-то говорит: "Нет никакого удовольствия в том, чтобы играть в мире, где все мошенничают". Максимилиан скоро потерял интерес к такой игре.

Кроме советников, было у него еще что-то вроде начальства. Главнокомандующим французскими войсками в Мексике Наполеон (не сразу) назначил знаменитого маршала Ашиля Франсуа Базена. В ту пору, после Крымской войны, когда он особенно прославился взятием Кинбурна и был назначен севастопольским губернатором, Базен считался величайшим военным авторитетом. Через несколько лет его имя печально прогремело на весь мир из-за капитуляции Меца. По словам французского исследователя, это случай единственный во всей истории Франции: военный суд за капитуляцию приговорил к смертной казни французского маршала! Дальнейшая участь его всем известна: после темной мецской истории -- темное бегство с острова Св. Маргариты, где он находился в "заключении" (имел в этой тюрьме трех слуг), затем покушение Илеро, близость к Альфонсу XII, трактат о возможности войны Франции с Испанией и т.д.

В письмах, которые писал из Мексики известный генерал Дуэ, служивший там под начальством маршала Базена, есть совершенно уничтожающие отзывы о нем -- точно Дуэ предвидел Мец. Как главнокомандующий, Базен был, конечно, фактическим хозяином Мексики. У номинального императора тотчас установились с ним самые дурные отношения. Не раз высказывалось мнение, что Базен хотел падения Максимилиана, дабы стать наместником Наполеона III в Мексике. Шли в предположениях и еще дальше (хоть едва ли эти предположения основательны): 55-летний маршал женился на 17-летней мексиканке из очень знатной семьи -- говорили, что в связи с этим браком он сам стал подумывать о мексиканской короне.

IX

Партизанская война в Мексике становилась все более грозной. Отряды президента Хуареса совершали набеги, появляясь чуть ли не под самой столицей. 40-тысячная французская армия, разумеется, не могла занимать всю страну. Маршал Базен отправлял экспедиции, партизанские отряды разбивались и вытеснялись, затем, по уходе французов, снова совершали набеги. Это могло продолжаться без конца.

Между тем в Соединенных Штатах гражданская война кончилась победой северян. Американское правительство теперь все настойчивее требовало увода французских войск из Мексики. Того же добивалась оппозиция и в самой Франции: мексиканская экспедиция, целей которой никто понять не мог, становилась все непопулярнее в Париже. Одновременно очень ухудшилось и европейское положение. После войн 1854--1855 и 1859 годов Франции принадлежала неоспоримая гегемония в Европе. Теперь этой гегемонии грозила опасность со стороны Пруссии. Военный министр довел до сведения Наполеона III, что в случае войны на одного французского солдата будут приходиться два немецких. Армия Базена была очень нужна и в Европе. После долгих колебаний Наполеон пришел к выводу, что нужно отозвать войска из Мексики.

Известие об этом совершенно потрясло императора Максимилиана. Он не имел большого политического опыта и не представлял себе, что можно и не выполнять торжественно принятых обязательств. Был ли он уверен в правоте своего дела? Не знаю. Ренан говорил: "Мучаются только из-за того, в чем не уверены". Едва ли есть доля правды в этом парадоксе и в отношении дел политических. Объясняя случившееся "недоразумением", "интригами Базена" и чем угодно еще, Максимилиан, после неудачи письменных представлений и ходатайств, решил послать в Париж императрицу Шарлотту.

Возможно, что тут были и не только политические причины. Несмотря на довольно большую мемуарную литературу, нам трудно понять, какие отношения были между Шарлоттой и Максимилианом. В Мексике жили они почти врозь. Мемуаристы говорят, что в последние месяцы император все свободное от дел время "проводил в обществе своих четырех гавайских собак, за бутылкой шампанского или рейнвейна". С императрицей он встречался два раза в сутки: за завтраком, в 9 часов утра, и за обедом, в 31/2; она никогда к нему без доклада не входила. Полковник Бланшо сообщает также, что у императора была в Мексике открытая связь с какой-то необыкновенной красавицей, Бланшо называет ее Армидой. Армида была жена дворцового садовника.

По-видимому, императрица это знала. Однако немногочисленные дошедшие до нас письма ее к Максимилиану проникнуты восторженной нежностью. Не всему, конечно, надо верить из того, что рассказывают мемуаристы, но что-то как будто было неладно в отношениях между супругами. Шарлотта в Мексике занималась преимущественно благотворительными делами. Она основала там филантропическое учреждение Colegio Carlota и каждую неделю раздавала бедным до десяти тысяч франков. Свободное время она проводила в чтении книг (все ученых), в прогулках верхом, в обществе своих мексиканских фрейлин. Если не ошибаюсь, одна из них, госпожа Альмонте де Эрран, жива по сей день; во всяком случае, еще была жива весьма недавно.

Никаких признаков умопомешательства в ту пору императрица Шарлотта не подавала -- иначе ее, конечно, и не послали бы с миссией в Париж. Судьба явно преследовала императора Максимилиана. Его положение было и без того почти безнадежно. В дополнение ко всему остальному, его жену внезапно постигло безумие, как раз при занятии важными политическими делами, как когда-то лорда Кестльри, как на нашей памяти президента Дешанеля. Поездка и миссия императрицы превратились в одну из самых странных и жутких глав новейшей "малой истории".

X

Именно в дни, когда Шарлотта находилась в пути из Мексики во Францию, открылось телеграфное сообщение между Европой и Америкой. Письма же в Париж шли не менее месяца. От этого ли или по другой причине, встреча императрицы была организована очень плохо. Приехала она на Монпарнасский вокзал, а камергеры Наполеона, де Вобер и генерал де Бриссак, по ошибке ждали ее на Гар де Орлеан. Императрица рассчитывала, что ей предложат гостеприимство во дворцах Тюильри или Сен-Клу -- для нее отведены были комнаты в "Гранд Отеле". Вероятно, объяснялось это не отсутствием внимания, а тем, что Наполеону и Евгении, по достаточно понятным причинам, не очень хотелось встречаться часто с мексиканской императрицей: решение предоставить Максимилиана его судьбе было принято бесповоротно, и ничего своей гостье французское правительство не могло ни дать, ни даже обещать. Мериме писал в те дни о Шарлотте одному своему приятелю: "Это бой-баба (une maНtresse femme) как две капли воды похожая на Луи Филиппа. Ее сопровождают мексиканские фрейлины со сверкающими глазами, с лицами цвета медового пряника, несколько напоминающие орангутанов. А мы-то ждали Магометовых гурий! Ее Величество, по-видимому, желает получить у нас солдат и денег. Мы вместо того дадим в ее честь праздники. Кажется, это ее не устраивает".

Письмо придворного писателя довольно точно определяло положение. Солдат и денег Наполеон решил не давать, но почета был готов оказать гостье сколько угодно. Императрица Евгения приехала к Шарлотте с визитом в "Гранд Отель". Шарлотта встретила ее на главной лестнице. Беседа была лишь предварительной. Мексиканская императрица желала видеть Наполеона; императрица Евгения уклончиво отвечала, что ее муж очень плохо себя чувствует. "Все равно я к нему ворвусь", -- полушутливо пригрозила гостья.

Свидание и состоялось в следующий день во дворце Сен-Клу, в том салоне Марса, где когда-то была предложена корона Наполеону I. Разговор был бурный. Говорили, что Шарлотта, натолкнувшись на непреклонный отказ императора, осыпала его бранью. Это впоследствии официально отрицалось. Но, по-видимому, именно в тот день впервые стало проявляться безумие Шарлотты. Во время беседы слуги подали оранжад. С этим оранжадом на всю жизнь связалась мания преследования императрицы: ее хотят отравить!

В первые дни она еще поступала сравнительно разумно: ездила по министрам, была у Бруэн де Люиса, у Фульда, пыталась их переубедить, посылала довольно толковые письма и, по новому кабелю, телеграммы своему мужу в Мексику ("Все бесполезно" -- телеграфирует она 4 сентября 1866 года), полуистерически, но по существу резонно, убеждала императрицу Евгению, которая в трудных случаях жизни обычно падала в обморок.

Через несколько дней, как видно из опубликованных графом Корта писем Шарлотты, ум ее помрачился. Она теперь называет Наполеона III не иначе как дьяволом, пишет о нем "Он" с большой буквы, рассказывает всем, что во дворце Сен-Клу ее хотели отравить оранжадом. "Он -- сам черт, -- сообщает она о Наполеоне Максимилиану, -- при одном виде его у меня волосы поднялись на голове... Он зачаровал тебя, как змея... Везде, где льется кровь, везде, где хотят объединиться народы, видна его рука. Бисмарк -- его агент. Он ведет пропаганду во всем мире и издевается над своими жертвами... Ты не можешь жить в Европе одновременно с Ним... От Нордкапа до Матапана воздух везде насыщен Им... Надеюсь, ты меня вызовешь к себе, когда освободишься от Него в Мексике. Мой приезд был для Него страшнейшим ударом за долгое время" и т.д.

Заметили ли в Париже, что мексиканская императрица начинает сходить с ума? Кажется, не заметили. Наполеон отдал ей визит в "Гранд Отеле" -- между тем она была в таком состоянии, что легко могла его застрелить или зарезать. Как бы то ни было, Шарлотта с обычным церемониалом покинула Францию и, отдохнув немного в Мирамаре, отправилась в Рим (в ту пору еще папский): она хотела добиться от папы, чтобы он повлиял на Наполеона.

Встретили ее и там с большим почетом: несколько кардиналов ждали ее приезда на вокзале. Отряд папской гвардии проводил императрицу до гостиницы, тоже "Гранд Отеля". Пий IX торжественно принял ее в тронном зале Ватикана, затем прошел с ней в кабинет и, оставшись с Шарлоттой наедине, услышал речи, подобных которым, вероятно, никто никогда в этом кабинете не произносил. Императрица сообщила папе, что он окружен отравителями, состоящими на жаловании у Наполеона III. "В момент, когда она покидала кабинет папы, она была уже сумасшедшей", -- говорит граф Корти в своем труде, основанном на тщательном изучении архивных материалов.

Императрица вернулась в "Гранд Отель". В этот вечер она давала обед в честь кардиналов и, опасаясь отравления, не ела за обедом ничего, кроме орехов и апельсинов, тщательно их осматривая: не вспрыснули бы внутрь яд. К напиткам Шарлотта не притрагивалась, но так как ее мучила жажда, то она вышла из гостиницы, наняла извозчика и отправилась к фонтану, на том же извозчике императрица снова поехала к папе и добилась с ним свидания. Она бросилась в ноги Пию IX, сообщила ему, что "Гранд Отель" наводнен наполеоновскими отравителями, что она голодна, что она чувствует себя в безопасности только в Ватикане, что она из Ватикана не уйдет.

Нетрудно себе представить растерянность во дворце папы. По приказу Пия IX была послана в Бельгию телеграмма брату императрицы, графу Фландрскому, о том, что он должен немедленно прибыть в Рим: его сестра заболела умственным расстройством. Шарлотте подали шоколад, который она согласилась выпить, впрочем, тоже после разных мер предосторожности. Затем в "Гранд Отель" был послан кардинал Антонелли, тотчас "удаливший всех подозрительных людей". Императрице объявили, что теперь она может вернуться в гостиницу совершенно спокойно. Однако Шарлотта об этом не хотела слышать, несмотря на удаление отравителей. "Никогда еще ни одна женщина не ночевала в Ватикане, -- говорит граф Корти. -- Но императрица кричала, раздирая душу, и повторяла, что будет спать на полу, если ей не отведут комнаты. Папа приказал монсиньору Паюса приготовить для нее и для ее фрейлины постели в библиотеке".

На следующий день умопомешательство Шарлотты стало буйным. Ее перевезли в "Гранд Отель" и надели на нее смирительную рубашку. За императрицей приехал граф Фландрский. Она вдруг почувствовала себя лучше, затем снова впала в состояние полного безумия. Однако теперь в намерении отравить ее она обвиняла уже не Наполеона III, а своего мужа Максимилиана. Из этого можно сделать вывод, что к ее умопомешательству имели некоторое отношение и происходившие в Мексике интимные дела. Армида?

Перевезли ее сначала в Мирамар, потом в Бельгию, на родину, где она прожила сумасшедшей еще шестьдесят лет! Бельгийская королевская семья отвела ей замок Тервюрен. В 1879 году этот замок сгорел. Говорили, что Шарлотта сама его и подожгла. Кажется, это неверно, хоть врачи и сообщали, что у нее часто бывали припадки мании разрушения. В эти минуты она истребляла вокруг себя все -- кроме портретов и вещей императора Максимилиана. После пожара Тервюрена для нее купили у графа Бофора другой замок, Бушу, где несчастная императрица и жила до самой своей кончины: жила там и в 1914--1918 годах, в пору германской оккупации. Занималась она вязанием, иногда садилась за рояль и играла мексиканский гимн. В день ее рождения Шарлотту неизменно посещала королевская семья. Король Альберт бывал у своей тетки довольно часто. Он присутствовал и при ее кончине, в январе 1927 года.

XI

Императрица Шарлотта ничего в Париже не добилась; Наполеон III в личном письме к Максимилиану предупредил его, что французские войска из Мексики уйдут, и нерешительно ему посоветовал отречься от мексиканского престола. То же самое советовали императору и некоторые другие лица: отречься от престола и бежать, возможно скорее бежать в Европу.

Он и сам об этом подумывал. Вдобавок, у него были сведения, что его брат Франц Иосиф после неудачной франко-прусской войны стал очень непопулярен в Австрии. Как известно, в 1866 году Австрия потерпела от пруссаков решительное поражение при Садовой, но одновременно разгромила союзные с Пруссией итальянские войска под Кустоццой и итальянский флот у острова Лиссы. Австрийский адмирал Вильгельм фон Тегетгоф, разбивший с 7-ю фрегатами 11 фрегатов адмирала Персано и впервые пустивший в ход новое орудие -- таран (теперь все это звучит архаически-забавно), стал национальным героем в Австрии. Тегетгоф был близким другом Максимилиана и состоял в свое время при нем адъютантом. Как нарочно, австрийский фрегат, потопивший под Лиссой лучшее итальянское судно, носил имя эрцгерцога Максимилиана, в свое время командовавшего австрийским флотом. В нетребовательной Австрии этого оказалось достаточным, чтобы создать некоторую популярность мексиканскому императору. При возвращении Франца Иосифа в Вену на улицах столицы кричали: "Да здравствует Максимилиан!" Так, по крайней мере, писали в Мексику австрийцы, и, по-видимому, их сообщения произвели на бывшего эрцгерцога некоторое впечатление: что, если Франц Иосиф отречется от короны в его пользу? Максимилиан еще говорил о "нашем мексиканском народе", но как будто был бы не прочь отказаться от мексиканского престола ради наследственного, австрийского.

Европа тех дней жила со дня на день, как мы теперь (впрочем, я сходства не преувеличиваю). Наполеон III все еще считался гением; однако уже высказывались разные сомнения, может быть, он умрет? Или, может быть, Бисмарк установит в мире прусскую гегемонию? А может быть, в Европе произойдет социальная революция? Достоевский немного позднее (20 марта 1868 года) писал А.Н. Майкову: "Для чего Наполеон увеличил свое войско и рискнул на этакую для своего народа неприятную вещь в такой критический для себя момент? Черт его знает. Но добром для Европы не кончится. (Я как-то ужасно этому верю.) Плохо, если и нас замешают. Кабы только хоть два годика спустя. Да и не один Наполеон. Кроме Наполеона, страшно будущее, и к нему надо готовиться. Турция на волоске, Австрия в положении слишком ненормальном (я только элементы разбираю и ни о чем не сужу); страшно развившийся проклятый пролетарский западный вопрос (о котором почти и не упоминают в насущной политике!) и, наконец, главное: Наполеон -- старик и плохого здоровья. Проживет недолго. В это время наделают неудач еще больше, и Бонапарты еще больше омерзеют Франции, что будет тогда? К этому России надо готовиться, и поскорее, потому что это, может быть, ужасно скоро совершится".

Ожидания Максимилиана были, конечно, не очень серьезны. Австрия все же не собиралась свергать Франца Иосифа. Вдобавок, у австрийского императора был законный престолонаследник, хотя и малолетний: кронпринц Рудольф. Габсбургской короны Максимилиан, наверное, не получил бы, если б и уехал из Мексики, но он спас бы свою жизнь. Погубили его те самые люди, которые и возвели его на престол. Из них Гутьеррес так в Мексику и не вернулся. Став мексиканским императором, Максимилиан неоднократно убеждал этого своего первого советника вернуться на родину. "Человек семнадцатого столетия" под разными предлогами уклонялся: у него было большое состояние, отличный палаццо в Риме, он предпочел остаться в Европе. Это ему не помешало, когда обстоятельства изменились, писать Максимилиану, что отказ от престола был бы недостойным поступком, "бегством с поста" и т.д.

Играя на "долге" и "посте", можно было добиться всего что угодно от романтического императора. "Если страна (Мексика) меня не покинет, -- писал он в Европу графу Бомбеллю, -- то и я ее не покину, даже после того как Франция уведет свои знамена, запятнанные нарушением договора. Живейшей и высшей радостью была для меня победа у Лиссы. Во мне пробудились старые воспоминания, флот, его доблестные офицеры, мои милые матросы, Адриатическое море... С трудом сдерживал я скорбь при мысли, что мне не было дано на борту корабля, носящего мое имя, повести в бой молодое флотское знамя. Но чувство это прошло, у меня остается лишь благотворное сознание исполненного с честью долга".

Может быть, ему было и тяжело возвращаться в Европу. Он много писал друзьям об очаровании Мексики, о своей успешной, плодотворной работе, о своих больших планах на будущее и, вероятно, при крайнем споем самолюбии боялся, что окажется в смешном положении. Не могла не тревожить его и мысль о сошедшей с ума жене: как быть с ней (и с Армидой?). Колебался он мучительно и долго. Его положение становилось с каждым днем все труднее, все безнадежнее. Партизанские отряды президента Хуареса приближались к столице. У Максимилиана почти не было войск и совершенно не было денег. Государственные расходы покрывались теперь при помощи особого приема, называвшегося refaccion и применявшегося, кажется, пока только в Мексике: если какому-либо лицу причиталось от казны десять тысяч пиастров, то ему предлагали внести еще десять тысяч золотом и получить "боны" на двадцать тысяч!.. (Быть может, этот метод еще завоюет и Европу.) Не было у Максимилиана и сколько-нибудь серьезных министров. Вероятно, несчастный император уже мог догадываться о ждущей его участи. В своих стихах он пишет:

Он был, чтобы быть, И умер, чтобы жить.

Не знаю, кто именно ему посоветовал уехать из столицы в Кверетаро.

XII

Кверетаро. 32002 жителя. Основан индейцами в 1440 году. Взят штурмом испанцами 25 июля 1531 года. После этого штурма "жители провели ночь за торжествами в честь нового хозяина" ("pasaron la noche en festejos en honor de su nuevo senor Carlos V"). Зная нравы того времени, мы можем догадываться, какая это была ночь и какие торжества. Но с той поры небольшой городок этот пользовался в Мексике репутацией города, особенно преданного престолу и верного консервативным традициям, вроде как Потсдам в Германии. Вероятно, именно поэтому и направился туда Максимилиан. Кроме того, Кверетаро считался крепостью.

Не было ли и каких-либо мистических причин? По словам доктора Баша, один мексиканский "каббалист" довел до сведения императора, что "пять M принесут ему победу". Максимилиан принял на себя главное командование войсками, а остальные военные посты поручил генералам Мирамону, Мехиа, Маркесу и Мендесу. Пять M оказались налицо. Генералов вообще в Мексике всегда было достаточно, можно было подобрать с фамилиями на любую букву. Но войск было мало, очень мало: каких-нибудь десять тысяч плохо вооруженных солдат против шестидесятитысячной армии президента Хуареса, которую снабжали оружием Соединенные Штаты. Преобладали в войсках Максимилиана, конечно, природные мексиканцы, но было немало и иностранцев. Как ни странно, встречаются среди его офицеров и люди с русскими или, по крайней мере, славянскими именами: Павловский, Иван Будский, Антон Яблонский. Кто были эти люди?

Кроме генералов с фамилией на M Максимилиана сопровождал в Кверетаро еще полковник с фамилией на Л: Лопес, "наш милый и преданный полковник дон Мигуэль Лопес", -- пишет о нем где-то император. Максимилиан с ним познакомился в первый же день после своего появления в Мексике: полковник был начальником того почетного караула, который сопровождал Максимилиана и Шарлотту по пути из Веракруса в столицу. Дон Мигель Лопес стал затем любимцем императора. Он его и предал.

XIII

Имя президента Хуареса теперь почти забыто, думаю, везде, кроме Мексики, где ему воздвигнут великолепный мавзолей-памятник. Но когда-то это имя пользовалось в Европе громкой известностью. Я видел старый портрет президента, с гравированной надписью на испанском языке, в которой чего только нет: "величайший из героев", "необыкновенное самоотвержение", "гражданская доблесть сверх всякой похвалы" и т.д. Надо, конечно, сделать поправку на особенности мексиканского стиля. Армия, например, в Мексике не такая уж большая, и военная история не такая уж изумительная, но гимн у мексиканцев самый воинственный из всех мне известных: тут и "войны, войны", и "пушки", и "гербы", и "грозная шпага", и "бессмертный боец"... Мексиканцы, впрочем, действительно храбрый народ, как президент Хуарес был в самом деле выдающийся человек. По своему характеру, отчасти и по биографии, он несколько напоминает Кромвеля, и если слава ему досталась значительно помельче, то главным образом потому, что Мексика -- не Англия.

Дон Бенито Хуарес был самый настоящий индеец. "И отец, и мать его были индейские крестьяне чистейшей запотекской крови", -- говорит о нем его восторженный биограф Ральф Берн. Учился он в католической семинарии, был долго преподавателем физики, потом стал изучать юридические науки и проделал блестящую административную и политическую карьеру. Если не ошибаюсь, в новейшей мексиканской истории он -- единственный чистокровный индеец, ставший главой государства, и едва ли не единственный государственный деятель, сохранивший этот пост до конца своей жизни, да еще умерший естественной смертью (что до некоторой степени было просто против правил).

Взглядов он держался далеко не крайних. Не очень далеко стоял от нынешних французских радикал-социалистов или от умеренных революционеров 1848 года. Мексика, ее стиль и экзотика придавали этому несколько более торжественный и провинциальный характер. Президент Хуарес переводил Тацита и читал его вслух своей семье. Он отличался необыкновенным упорством, энергией, трудолюбием. Французские войска в Мексике наносили ему одно поражение за другим; Хуарес не терял духа, терпеливо собирал остатки своей армии и снова вел ее в бой. Президент знал богословие, физику, право, но стратегией совершенно не интересовался и, кажется, даже не верил в существование такой науки. Однако лучшие французские генералы так до самого своего ухода из Мексики не могли его уничтожить или довести до капитуляции.

Человек он был жестокий, как большинство пришедших к власти революционеров. Правда, гражданская война велась с большой жестокостью обеими сторонами: когда партизаны Хуареса попадали в плен, с ними не церемонились; точнее, их вообще в плен не брали (по крайней мере, в один из периодов этой войны). Злобы у президента накопилось много: австрийского же эрцгерцога, зачем-то явившегося в Мексику, он ненавидел особенно люто.

Максимилиан, конечно, воплощал в себе все, что могло быть ненавистно Хуаресу. Он был пришелец, захватчик, барин, иностранный император, ставленник другого иностранного императора, потомок Габсбургов, поработивших Мексику и ее исконное индейское население. Что и говорить, все существующие расы -- высшие, самые высшие. "К зырянам Тютчев не придет"? Я уверен, что у зырян есть поэты, которых они ставят гораздо выше Тютчевых. Ничего нет странного и в том, что высшей расой себя считают и индейцы, по крайней мере, по сравнению с европейцами, прибывавшими в их страну. Была, наконец, и личная жизнь. Максимилиан весьма мало походил на Тиберия, но, с точки зрения мексиканского Тацита, он был именно Тиберий. Вероятно, история с Армидой была крайне противна президенту Хуаресу. Сам он был образцовый семьянин, оставил двенадцать душ детей и умер, держа в руках портрет жены, скончавшейся незадолго до него.

XIV

19 февраля 1867 года Максимилиан со своей крошечной армией вошел в город Кверетаро. По словам доктора Баша, население оказало императору восторженный прием. По-видимому, многие в Мексике его искренно любили. Люди, знавшие Максимилиана, говорят о его большом личном обаянии. Уже в пору неудач, после ухода французских войск, один из мексиканских генералов предсказывал, что Максимилиан перейдет в историю с прозвищем Великого.

Император распределил должности между четырьмя своими генералами на букву М. Маркес стал начальником штаба, Мирамон командовал пехотой, Мехиа -- кавалерией, Мендес -- резервами. Генералы терпеть не могли друг друга. Мендес предлагал императору арестовать Мирамона; Мирамон считал подозрительным человеком Маркеса. Сам Максимилиан принял на себя верховное командование. Через две недели крепость осадила республиканская армия генерала Эскобедо.

Многие великие писатели говорили о поэзии войны. Из русских классиков у Достоевского есть об этом интересная страница. У Гоголя Андрий Бульба "весь погрузился в очаровательную музыку пуль и мечей". Правда, ни Гоголь, ни Достоевский никогда никакой войны не видели. Но и Толстой, видевший войну вблизи, писал ее отнюдь не одной черной краской, хоть он нигде не говорит об "очаровательной музыке". Тема эта сложная. В новой литературе она понемногу исчезает (говорю о литературе настоящей). Вероятно, аэропланы, с ипритом и зажигательными снарядами, нанесут военной поэзии последний удар. Разумеется, Лилиентали, Райты, Сантос-Дюмоны не ответственны за то употребление, которое делается и будет делаться из их изобретения. Однако в общем итоге изобретение это, несмотря на полеты через океаны и полюсы, окажется, думаю, не счастьем, а проклятьем для человечества. Если в злую ночь одни аэропланы сожгут Национальную библиотеку и Лувр, а другие, скажем, Венецию -- разумеется, с сотней тысяч людей на придачу в обоих случаях, -- то мало кого утешат самые замечательные спортивные полеты самых замечательных современных рекордистов. Поэзию в новой войне усмотреть будет не очень легко и наиболее пылким, восторженным людям.

Осада Кверетаро была одним из последних в истории образцов старой, совсем старой войны. Она почти не отличалась от осады, описанной в "Тарасе Бульбе". Кверетаро считался крепостью, вероятно, потому, что был окружен холмами. Кроме того, на окраинах города и вокруг него было много обнесенных стенами зданий, в большинстве монастырей, выстроенных в расчете на столетия и потому построенных прочно. Каждое из этих зданий можно было оборонять. Некоторые даже считались "неприступными". В мемуарах, относящихся к осаде, можно найти ученые слова, как "верки", "линия обложения", "контрвалационная линия", "ключ к позиции" и т.д. Но произносятся они без большого убеждения. "Ключа к позиции" не было, потому что не было никакой позиции. Артиллерию, конечно, имели обе стороны, но довольно жалкую, вдобавок с весьма малым числом снарядов. Наряду с пушками было в ходу и лассо. Осада Кверетаро, в сущности, сводилась к тому, что осаждающие при помощи шпионов и лазутчиков старались узнать, между какими холмами и зданиями ночью стоит меньше всего осажденных. Тогда в брешь с наступлением темноты обычно бросалась "кавалерия", то есть несколько сот людей на лошадях и мулах. Так как осажденные за две недели успели все же выкопать между монастырями ров и устроить разные завалы и баррикады, то в большинстве случаев штурм отбивался: из соседних зданий прибегала вовремя пехота и прогоняла людей на мулах выстрелами из ружей XVIII века, оставшихся от испанского владычества. Маршал Вобан считал, что искусство строителя крепостей заключается в "замене крови потом"; на постройке укреплений Кверетаро пота было, верно, пролито немного.

Сходство с гоголевской осадой усугублялось тем, что на деревьях, в крепости и вне ее висело много людей: шпионов, лазутчиков и просто пленных. Тем не менее переходить через "линию обложения" было не так уж трудно -- переходили и осажденные, и осаждающие. Кажется, в течение всей осады Максимилиан поддерживал более или менее правильное сообщение с людьми, оставшимися в Мехико. В столицу был даже отправлен из Кверетаро отряд конницы под командой генерала Маркеса. В таких случаях гарнизон производил вылазку в одну сторону, чтобы отвлечь туда внимание неприятеля, а в другую сторону уходили те, кому нужно было уйти.

Подобная осада могла, собственно, продолжаться долго. Но так как штурмы и вылазки, естественно, сопровождались потерями, а осаждающих было гораздо больше, чем осажденных, то понемногу "ключи", то есть холмы и монастыри, переходили в руки республиканцев. Кроме того, в крепости не хватало съестных припасов, вода была отравлена трупами, начинались болезни, особенно дизентерия. Все же гарнизон держался очень мужественно и не предавал Максимилиана. Он появлялся везде, участвовал лично в боях, делил с солдатами лишения и пользовался у них большой популярностью. Его встречали криками: "Да здравствует император!.." Жил он, по словам Баша, в двух комнатах, вставал в пять часов утра и ложился в девять. По-видимому, мексиканские генералы ему надоели. Большую часть свободного времени он проводил теперь в об ществе тех двух немцев, о которых я упоминал: князя Феликса Сальма и доктора Самуила Ваша. Из мексиканцев же всего ближе к нему был полковник Мигуэль Лопес.

С этим полковником и вступило в переговоры неприятельское командование. Основная задача осады, очевидно, заключалась в том, чтобы захватить не "ключ", а здание, в котором жил император. Максимилиан жил в монастыре Круз. Лопес был комендантом этого монастыря.

В подобных делах, в вопросах тактики "подкупательной", очень трудно утверждать что-либо положительно. Полковник Лопес впоследствии оправдывался, сочинял записки и клялся, что ни в чем виновен не был. Однако его заявления опровергались, -- "клятвопреступление -- обычная уловка злодеев". В мемуарной литературе признается установленным, что Лопес предал Максимилиана отчасти из страха -- ему грозили казнью как ставленнику иностранного императора, отчасти из ожидания больших выгод. Были ли деньги только обещаны или действительно заплачены, не могу сказать, да это и не так важно. Известно лишь, что все мексиканское общество, и республиканское и правое, бойкотировало полковника Лопеса до конца его дней. От него ушла жена (Максимилиан был крестным отцом их ребенка), с ним порвали знакомство друзья, родные от него отказались. Умер он от укуса бешеной собаки.

В ночь на 15 мая полковник Лопес перешел "линию обложения", сначала один в направлении к неприятелю, затем в обратном направлении с отрядом республиканцев. Как комендант монастыря Круз, он знал пароли и был хорошо известен всем защитникам крепости. Его и шедших с ним людей часовые пропустили беспрепятственно, не поднимая тревоги. Отряд ворвался в монастырь, вернее, даже не ворвался, а просто вошел. Князь Сальм вбежал в спальную императора с криком: "Ваше Величество, неприятель в Крузе!.." Максимилиан обнажил шпагу и бросился вниз по лестнице. Его сопровождали Сальм, Баш, еще два человека. У выхода из монастыря их задержали неприятельские солдаты. Осада, продолжавшаяся больше двух месяцев, кончилась. Кончилась и гражданская война.

XV

В отличие от быта, описанного у Гоголя, в Кверетаро во время осады шла светская жизнь. В этом мексиканском Потсдаме было довольно чопорное общество, в существовании которого война изменила не так уж много. Снаряды артиллерии осаждающих, по-видимому, в центре города не падали. Бои шли на холмах и на окраинах. Общество страдало преимущественно от недостатка съестных припасов. Однако устраивались приемы, дамы ездили друг к другу в гости и обменивались новостями с "фронта".

Император до своего пленения не принимал участия в этой светской жизни. Он и раньше не так уж близко сходился с мексиканцами. Едва ли Максимилиан вполне свободно говорил на языке, который начал изучать тридцати лет от роду [Мексиканское наречие довольно существенно отличается от испанского языка, особенно произношением]. Но в этом обществе он пользовался большими симпатиями. Как только распространилась весть, что император взят в плен, кверетарские дамы надели черные платья. А когда стало известно, что у него нет ни вещей, ни съестных припасов, его стали засыпать подарками. Отовсюду присылали еду, белье, посуду. Участвовало в этом не только общество. Торговки бесплатно доставляли фрукты, овощи, масло и т.д.

Вначале и власти не очень стесняли пленного императора. По словам графа Корти, Максимилиан в первые дни плена в открытой коляске ездил с визитом к командующему республиканской армией, генералу Эскобедо, жившему в какой-то "гасиенда де ла Пуризма", очевидно, за городом. При этом сопровождали его князь и княгиня Сальм-Сальм, но конвоя не было. Император мог, следовательно, сделать попытку к побегу.

Побег действительно подготовлялся. Дело было трудное. Вся Мексика знала императора в лицо -- он удивительно не походил на мексиканца. Вдобавок, Максимилиан один в стране носил раздвоенную бороду и отказывался ее сбрить, "чтобы не быть смешным в Европе". Этот самолюбивый человек, гораздо менее приспособленный для по бегов, чем Казанова или Латюд, вообще ставил много разных условий и всячески мешал заботившимся о нем друзьям. Впрочем, побег мог состояться только при благосклонном попустительстве властей.

В этом и заключалась главная задача друзей: сговориться с властями. И, насколько я могу судить, история эта довольно неясная. Наблюдение за Максимилианом было поручено двум полковникам. Их и пытались подкупить князь и княгиня Сальм-Сальм. К сожалению, рассказ княгини (эта милая и умная дама была в молодости цирковой наездницей) нельзя признать ни ясным, ни удачным: она ухитрилась придать делу, -- казалось бы, отнюдь не смешному -- легкий водевильный оттенок.

Полковникам за попустительство было предложено по 100 тысяч песо. Но так как денег у друзей Максимилиана не было, то они предложили векселя. Если бы полковники были в самом деле продажные люди, то вексельная комбинация, совершенная в подобных условиях, их, вероятно, не соблазнила бы. Один из них потребовал жиро [жиро -- передаточная надпись на векселе, чеке и т.п.] послов. Есть основания думать, что полковники просто хотели запутать в дело иностранных дипломатов. Княгиня Сальм-Сальм, однако, объяснила колебания другими мотивами. "Полковник, вам недостаточно ста тысяч песо? Так вот я, берите меня!" -- воскликнула она и принялась раздеваться. "Смущенный полковник бросился к запертой двери и сказал, что теперь честь его поставлена на карту дважды и что если княгиня немедленно не отворит дверь, то он выскочит в окно" (Корти).

По всей вероятности, в республиканском лагере было колебание. Часть командования стояла за то, чтобы дать возможность Максимилиану мирно бежать: суд над ним был связан с серьезными политическими затруднениями (не считая затруднений юридических, которые в подобных случаях редко принимаются в расчет). Восторжествовала другая группа. Вернее, от президента Хуареса пришел приказ: предать пленного императора военному суду.

XVI

В июне 1867 года в парижском театре "Варьете" происходил необыкновенный спектакль. Давали "Герцогиню Герольштейнскую" с Гортензией Шнейдер ("Шнейдершей", как ее звали в России), с двумя знаменитыми опереточными артистами в главных ролях. В огромной императорской ложе, в первом ряду, рядом с Наполеоном III и с императрицей Евгенией, находились император Александр II и два великих князя, прусский король, впоследствии император Вильгельм I, с наследником престола, впоследствии императором Фридрихом, короли испанский, португальский и баварский, голландская королева и египетский хедив. Во втором ряду сидели другие принцы, Бисмарк, тогда еще граф, министры, маршалы, послы и посланники. Весь мир съехался в Париж на международную выставку.

Спектакль имел огромный успех. Бисмарк был особенно весел после обеда: в торжественные дни выпивал за обедом две бутылки шампанского: он признавал только это вино и говорил, что его патриотизм не распространяется на желудок. От "Герцогини Герольштейнской" будущий канцлер будущей Германской империи был в восторге и, не стесняясь, говорил, что немецкие принцы выведены в оперетке "как живые": сходство с их дворами поразительное. Когда, в антракте, в ложу был введен и представлен гостям автор, Бисмарк упорно звал его в Берлин: "Вы увидите, какой успех вы будете иметь у нас!" Оффенбах раскланивался с достоинством общепризнанного гения и принимал от монархов все приглашения: в Берлин, в Петербург, в Суэц на открытие канала. Только молодой баварский король смотрел на него с отвращением, как с отвращением слушал его музыку, оскорблявшую слух "первого из вагнерианцев".

В конце антракта генерал Флери подал императору срочную депешу. Наполеон III распечатал ее и прочел: "Кверетаро сдан Хуаресу. Император Максимилиан взят в плен". Не сказав ни слова, он передал телеграмму Евгении. "Императрица прочла, и на лице ее обозначились у рта две морщины... Она пыталась еще улыбаться. Но казалось, что все в ней застыло и замерло..."

Заимствую эту сцену из труда о Наполеоне III французского историка Октава Обри. Не скрою, что она вызывает у меня некоторые сомнения. В газетах того времени я не нашел описания этого спектакля. Правда, газеты тогда уделяли визитам коронованных особ неизмеримо меньше места, чем теперь. Однако в нескольких словах обычно сообщалось, где проводили вечера приехавшие с визитом к Наполеону монархи и их министры. Так, в "Журналь де Деба" от 13 июня 1867 года есть упоминание, что Бисмарк накануне был на представлении "Герцогини Герольштейнской" [Полина Меттерних рассказывает в своих воспоминаниях, что появление императора Александра II в оперетке па "Прекрасной Елене" вызвало в Париже сенсацию: "В те времена оперетки врод е "Прекрасной Елены" считались "le comble de licence" -- "пределом вольности"], -- или он во второй раз посетил тот же театр? Кроме того, некоторые из перечисленных в книге Обри лиц на этом спектакле никак быть не могли.

Известие о падении Кверетаро действительно пришло в Европу с большим опозданием. Первое сообщение о нем появилось в газетах только 10 июня, то есть почти через месяц после пленения Максимилиана. Это была телеграмма президента Хуареса генералу Берриозалалу: "Уважаемый друг! Да здравствует родина! Кверетаро взят штурмом сегодня утром, в 8 часов. Максимилиан, Мехиа, Кастильо и Мирамон взяты в плен".

Верно и то, что известие о падении Кверетаро и в особенности об опасности, грозящей Максимилиану, произвело сильнейшее впечатление на императрицу Евгению. Париж, конечно, ничего сделать не мог: французского императора Хуарес ненавидел не меньше, чем мексиканского. Непосредственное обращение Наполеона III к президенту только ухудшило бы участь Максимилиана.

Франция и Австрия пытались использовать влияние американского правительства в Мексике. Но из этого ничего не вышло. В пору гражданской войны Соединенные Штаты действительно много сделали для Хуареса. Однако теперь, после его полной победы, они ему были больше не нужны. Напротив, как почти всегда бывает в подобных случаях, президент старался подчеркнуть, что победил собственными силами, что за помощь он, конечно, благодарен, но мог бы обойтись и без нее, а в дальнейшем намерен править вполне самостоятельно. Хитрый индеец, в самом деле, до конца своих дней вел совершенно независимую политику.

Кроме того, в Америке почему-то не верили, что жизни бывшего императора грозит опасность. "Он в такой же безопасности, как мы с вами", -- говорил в Вашингтоне товарищ государственного секретаря Сьюард. Американский посол в Мексике был в отпуске и не торопился вернуться на свой пост. Получив приказание президента отправиться к Хуаресу и сделать ему представление в пользу Максимилиана, посол сказался больным и не поехал. Многое из того, что мы приписываем злой воле, совершается просто по человеческому равнодушию.

Не помогло и вмешательство левой Европы. Гарибальди послал Хуаресу телеграмму с просьбой не подвергать репрессиям низложенного императора. Эта телеграмма тоже нисколько не подействовала на президента, вероятно, по таким же причинам: сочувствие радикального общественного мнения имело для него некоторую ценность в пору гражданской войны. Теперь он рад был случаю показать, что он не какой-нибудь сентиментальный идеалист, а самый настоящий государственный человек; это обычная черта пришедших к власти революционеров. Наиболее простое объяснение казни Максимилиана заключается в том, что Хуарес был человек злой и жестокий. Ученый профессор, поклонник Тацита, быть может, кое-что унаследовал от дедов, снимавших скальп с побежденных.

XVII

Машина военного суда совершила свою работу быстро. Вместе с Максимилианом суду были преданы генералы Мирамон и Мехиа. Генерал Мендес был расстрелян на месте в день взятия Кверетаро. "Каббалист", так удачно предсказавший Максимилиану, что буква M принесет ему счастье, оказал генералам с фамилией на эту букву очень плохую услугу.

Все же тогда был девятнадцатый век, а не двадцатый: какие-то внешние гарантии правосудия признавались не обходимыми и в Мексике. Подсудимым было предложено избрать защитников. Максимилиана защищали -- вполне добросовестно -- два адвоката, принадлежавшие к республиканской партии. Сущности дела это, конечно, не меняло: политическое убийство оставалось политическим убийством. Но формы были соблюдены. Правда, бывший император на процессе не присутствовал, однако не по вине властей: он сам отказался от появления на суде, ссылаясь на то, что процесс будет происходить в театре и, следовательно, примет характер балагана: "Я на сцену не выйду, меня можно будет только притащить туда силой..." Балагана не было, была обычная в таких случаях судебная комедия. Не стану, впрочем, утверждать, что приговор был предрешен (хотя это и весьма вероятно): из семи офицеров, составлявших коллегию военного суда, трое высказались за "пожизненное изгнание подсудимого из Мексики", то есть именно за то, чего добивались друзья Максимилиана. Он был приговорен к расстрелу большинством четырех голосов против трех.

Низложенный император встретил приговор совершенно спокойно. В его литературных произведениях о смерти говорится довольно много. "Воображение все преувеличивает. Даже смерть не так страшна, как ее изображают". Он уверял, что не желает дожить до преклонного возраста. "До тридцати лет человек живет ради любви, от тридцати до сорока -- ради честолюбия. Позднее ему остаются лишь радости желудка и воспоминания". Максимилиан был верующим человеком. "Атеисты внушают мне ужас, а атеистки -- отвращение..." Теперь был случай доказать, что смерть в самом деле не страшна. Он выдержал экзамен блистательно.

Местом казни был избран один из холмов Кверетаро, поблизости от монастыря, у ворот которого император был взят в плен. Рано утром Максимилиана разбудили со всеми полагавшимися формальностями. Он надел фрак и спокойно вышел к другим осужденным. "Вы готовы, господа? Я готов..." Помолился, отдал доктору Башу свое обручальное кольцо с просьбой передать в Вене эрцгерцогине Софии, затем сел в коляску и в сопровождении эскорта отправился на место казни.

Утро было прекрасное. Однако на улицах никого не было. В знак протеста против приговора население Кверетаро не вышло из домов и наглухо затворило и завесило окна. Почти никого не было и на холме. Там была "стенка" -- если не ошибаюсь, ее и теперь показывают посетителям. Максимилиану предложили занять место посредине, между двумя генералами. Он сказал Мирамону: "Генерал, монарх обязан награждать за храбрость даже в свой смертный час. Разрешите уступить вам мое место..." Если считать необходимыми исторические изречения перед смертью, то это не хуже очень многих других, в изобилии к нам дошедших, особенно от людей 1793--1794 годов. Взвод солдат выстрелил. "Смерть последовала мгновенно".

XVIII

И на этот раз известие о расстреле Максимилиана пришло в Париж в самое неудобное время, как до того известие о падении Кверетаро. Император и императрица собрались выехать на раздачу наград по выставке. Смятение в Тюильри было полное, хоть теперь неожиданности быть не могло: даже в газетах того времени высказывалось опасение, что Максимилиан будет расстрелян. "С чувством глубокого горя, -- пишет Корти, -- было решено отложить получение известия". Отбыв церемонию, императрица вернулась во дворец и упала в обморок.

Наполеон III послал Францу Иосифу следующую телеграмму: "Ужасное известие, только что нами полученное, повергло нас в глубокое горе. Одновременно сожалею и восхищаюсь энергией, которую проявил император Максимилиан, решив собственными силами бороться с партией, победившей только вследствие измены. Не могу утешиться в том, что с лучшими намерениями способствовал столь печальному исходу. Прошу Ваше Величество принять самое искреннее выражение моего глубокого сожаления".

Император Франц Иосиф ответил весьма любезной телеграммой. И в этом случае, как в столь многих других, он выразил горе в строгом согласии с габсбургским этикетом. Этикет, правда, подобного случая не предусматривал. В Бурге начались хлопоты. Выяснилось, что мексиканское правительство не возражает против передачи Австрии набальзамированного тела Максимилиана. За ним был послан знаменитый адмирал Тегетгоф. Не представляю себе, как принимал у властей это тело бывший адъютант расстрелянного эрцгерцога. Многим читателям, вероятно, попадалась известная картинка "Возвращение мексиканского императора на родину": судно, задрапированное черным сукном, входит в Триестскую гавань...

Несколько позднее под редакцией Фридриха Гальма (барона Мюнха-Беллинсгаузена) появилось собрание сочинений Максимилиана. Он еще успел прочитать в Мексике большую часть корректуры. Том его воспоминаний вышел раньше, в 1862 году, но был отпечатан лишь в пятидесяти экземплярах, для близких людей. Книги большого успеха не имели, несмотря на мрачную известность Кверетаро.

------------------------------------------------------

Печатается по первой публикации -- газета "Последние новости", Париж, 7, 8, 15, 22, 29 января, 5, 12, 19 февраля 1939 г.

Оставить комментарий Алданов Марк Александрович (yes@lib.ru) Год: 1939 Обновлено: 08/06/2024. 92k. Статистика. Очерк: История, Публицистика Исторические очерки Иллюстрации/приложения: 1 штук.	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: <Судьба императора Мексики Максимилиана I>.

Алданов Марк Александрович Кверетаро

Марк Алданов. Кверетаро

I

II

III

IV

V

VI

VII

VIII

IX

X

XI

XII

XIII

XIV

XV

XVI

XVII

XVIII

Алданов Марк Александрович
Кверетаро

Марк Алданов.
Кверетаро