Алданов Марк Александрович
Гитлер

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

Оценка: 6.69*21  Ваша оценка:

Марк Алдано.
Гитлер

[]

   Следующая ниже статья появилась в печати задолго до прихода Гитлера к власти. Мне отказываться от нее не из-за чего и теперь. В ту пору и в Германии и вне ее было обязательно говорить о нынешнем диктаторе не иначе, как о человеке ничтожном и неумном. Мысль о том, что его планы могут увенчаться успехом, ничего, кроме смеха, тогда не вызывала. Последовавшие события показали, как неоснователен был такой взгляд, и тогда казавшийся мне странным.
   То, что теперь, в 1936 году, можно было бы сказать о правительственной работе Гитлера, ничего не изменило бы, думаю, в его портрете. Благодаря хитрости и смелости он добился немалых результатов в области внешней политики. Германия вооружилась, и разговор с ней стал у всех другой. Но мощная армия, флот, аэропланы все-таки лишь средство, а не цель. Самый процесс пользования властью -- речи, приемы, смотры, маневры, интриги, постоянные комментарии в иностранной печати -- должен доставлять великое наслаждение такому человеку, как Гитлер. Рисковать потерей всего этого, рисковать властью и головой -- дело нешуточное и для природного кондотьера. И все же задача остается прежней: надо так или иначе добиться коренной перемены в территориальных условиях Версальского мира. Вероятность войны в Европе теперь неизмеримо больше, чем была четверть века тому назад.
   Во внутренней политике Гитлера сюрпризов оказалось немного. Некоторым сюрпризом было отношение к евреям. Когда я писал настоящую статью, мне казалось, что это ловко и искусно выбранная карта, на которой в Германии очень выгодно сыграть хитрому человеку, дабы добиться власти. Теперь партия им выиграна, и карта эта стала ненужной, даже невыгодной. Между тем игра на ней превратилась в дело постоянное, нелепое и чаще всего комическое. Очевидно, этот человек и в самом деле вполне серьезно верил в свою гениальную расовую теорию!
   Бойня же 30 июня, убийство Шлейхера, дела гестапо сюрпризом не были. Большевики достаточно наглядно показали, что "все позволено". Поданный ими урок не мог пройти бесследно. От всего этого человечеству придется лечиться не годами, а столетиями. Вылечится ли оно -- я не знаю.
  

I

   Огромный зал полон сверх меры. Все десять тысяч билетов распроданы задолго до митинга. Перед входом на улице стоит густая толпа людей, которым не удалось попасть в зал. Они жадно ждут, может быть, кто-нибудь выйдет, упадет в обморок от жары, продаст или уступит место.
   Ровно в восемь часов вечера раздаются трубные звуки. В зал торжественно входит оркестр, играя военный марш. За ним следует "взвод знаменосцев", далее "ударный отряд" из людей в коричневых рубашках с засученными рукавами и, наконец, конвой "телохранителей вождя". У телохранителей на головах каски с изображением черепа. Раздается команда: "Глаза направо!.." Весь зал встает, следуя кто как умеет военной команде. На пороге между двумя взводами конвоя появляется Гитлер. Громовые рукоплескания длятся несколько минут. Невысокий, мертвенно-бледный человек, со злыми сверкающими глазами, в полувоенной форме, украшенной свастикой -- индусским значком, занимает место на трибуне.
   "Для того, чтобы понять гитлеровщину, -- говорит беспристрастный и осведомленный французский журналист, описывающий эту сцену, -- надо знать, что как оратор Гитлер не имеет себе равных в современной Германии. Он зачаровывает толпу, которая с наслаждением слушает все расточаемые им грубости, его декламацию против предателей, мошенников, продажных людей. Никто таким языком никогда не говорил в Германии".
   "Каждая фраза его речи, -- пишет очевидец, -- прерывается бешеными рукоплесканиями. Толпа встает, как один человек, и начинает петь "Deutschland Эber alles". Ей вторит орган большого бреславльского зала. Гитлер рычал более часа. Раздавленный неслыханным усилием, он падает в кресло и лежит неподвижно несколько мгновений. Затем, овладев собой, бросается в другой зал, где его ждало еще десять тысяч человек. В полночь он в третий раз произнесет ту же речь перед 6--7-тысячной толпой, ждущей его на улице, жаждущей увидеть спасителя, которого зовут в Германии Христом!.."
   Что он говорит, это всем достаточно известно. Во всяком большом движении, каково бы оно ни было, есть беспрестанно повторяющийся лейтмотив. Разные это бывают лейтмотивы -- многие из них нам особенно памятны: "без аннексий и контрибуций", "вся власть Советам", "братание трудящихся", "грабь награбленное". Лейтмотив гитлеровщины более сложный: "Германская армия побеждала на всех фронтах, но германская революция вонзила ей кинжал в спину!" -- отсюда делаются выводы, тоже всем известные. Лозунги Ленина в 1917 году были еще лучше, но и этот придуман недурно. Гитлер обращается преимущественно к молодежи, которая в войне не участвовала и знает о ней мало. У молодых немцев осталось о событиях 1914-- 1918 годов общее впечатление, которое почти совпадает с тем, что говорит Гитлер. Германские войска в самом деле побеждали на всех фронтах. Потом вспыхнула революция -- и все погибло. Значит, Германию погубили люди, ныне стоящие у власти. Хронологией молодежь не занимается, а без хронологии как доказать, что в утверждении Гитлера нет ни слова правды?
  

II

   Люди, стоящие у власти в Германии со времени революции 1918 года, совершили много ошибок, и грехов за ними значится немало. Но в этом грехе они неповинны. Напомню очень кратко установленные историей факты.
   До лета 1918 года военное положение Германии было поистине превосходным. Всему миру казалось, что союзники находятся на краю гибели; да это, как теперь выяс няется, было и в самом деле близко к истине (Живо помню это время в Петербурге. В небольшом кругу читались военными специалистами доклады. Помню доклад генерала, потом перешедшего к большевикам: он убедительно доказывал, что союзники победить не могут, -- дай им Бог только спастись от разгрома. И мы, профаны, думали точно так же: если не победили с Россией, то как же им победить без России? Впечатление безграничной мощи Германии еще усилилось в марте 1918 г., когда германские пушки начали обстреливать Париж со 130-километрового расстояния, -- этот внезапный скачок от 30--40 километров до 130 поразил воображение мира.). Сошлюсь, например, на известную работу капитана Райта, вышедшую в 1922 году. Клемансо сказал посетившей его делегации: "Нам остается погибнуть с честью!" Маршал Фош упорно говорил и тогда: "Я предпочитаю свою игру игре Людендорфа"; но ведь и эти слова не свидетельствуют об уверенности в полной победе. "Положение было очень серьезно, -- пишет генерал-майор сэр Фредерик Морис. -- Летом 1917 года у союзников было на западном фронте 178 дивизий против 108 германских. В начале 1918 года число союзных дивизий упало до 163, а число германских выросло до 175". Поздней весной положение стало гораздо хуже. "Наступательная сила британской армии была временно сломлена, -- сообщает тот же военный писатель. -- В шесть недель она потеряла 350 тысяч человек и 1000 орудий".
   Летом союзные войска получили четыреста танков. Восьмого августа началось большое наступление Фоша. Оно развивалось успешно, однако на близкую победу никто не рассчитывал. "Общее мнение союзников было, что для решительного наступления против немцев надо ждать 1919 года, когда сильно увеличится американская армия".
   В германских политических кругах неожиданные успехи союзников вызвали волнение. Социал-демократы, настроенные в огромном большинстве вполне патриотически, все решительнее настаивали на том, чтобы было образовано парламентское правительство и чтобы им было предоставлено в нем три министерских поста. Однако о возможности катастрофы на фронте никто в Германии и не думал. "Дела стали хуже, они скоро поправятся. В общем, все идет недурно", -- таково было настроение. Достаточно сказать, что так думал сам генерал Гофман, фактический командующий Восточного фронта, считавшийся вдобавок одним из возможных кандидатов на должность канцлера.
   75-летний канцлер граф Гертлинг, известный философ-неотомист, был неподходящим человеком для парламентского правительства, на которое уже соглашался, или почти соглашался, Вильгельм. Выбор императора остановился на Максе Баденском. Он был принц и либерал -- это сочетание казалось Вильгельму II удачным.
   Гром грянул 29 сентября. Людендорф, внезапно прибывший на несколько часов в Берлин из главной квартиры, сообщил императору, что война проиграна, что необходимо тотчас предложить союзникам перемирие и начать мирные переговоры.
   Вильгельм был совершенно поражен этим заявлением -- оно и для него было полной неожиданностью. "К вечеру этого дня, -- говорит Новак, -- у императора был вид разбитого, внезапно состарившегося человека". Граф Гертлинг подал в отставку. Прибывший в Берлин 1 октября принц Баденский был немедленно принят Вильгельмом.
   Максимилиан Баденский не имел большого политического опыта, но это был неглупый, рассудительный и трезвый человек. Сообщение Людендорфа, переданное ему императором, потрясло принца: так вот к чему привело неслыханное усилие германского народа, все победы, все военные чудеса!.. Спорить по существу с генералом, которого все признавали первым военным авторитетом нашего времени, штатский принц, естественно, не мог. Однако он решительно высказался против немедленного принятия предложения Людендорфа. Принц Баденский, не потерявший самообладания, сказал совершенную правду: просьба о мире и о немедленном перемирии, посланная сейчас, в пору продолжающегося, неудачного для немцев, сражения, равносильна капитуляции (Генерал Гофман говорит, что этим требованием Людендорф отдал Германию "холодной ненависти Англии, фанатической жажде мщения французов и помраченному уму президента Вильсона"). Надо хоть немного подождать! Император возражал: Людендорф настаивает. Принц в ужасе отказывался от шага, который, по его мнению, означал гибель Германии.
   Во втором часу дня из ставки пришла телеграмма. Верховное командование извещало императора, что если новое правительство будет образовано до семи -- восьми часов вечера, то с предложением перемирия можно подождать до завтрашнего дня, в противном случае его надо сделать немедленно. Еще через полчаса представитель министерства иностранных дел в ставке получил от Людендорфа предложение послать телеграмму союзникам немедленно, не дожидаясь образования нового правительства!
   Трудно понять, что случилось в те дни с Людендорфом. По-видимому, его душевные силы не выдержали четырехлетнего нечеловеческого напряжения. Об этом косвенно свидетельствуют и позднейшие выступления Людендорфа: как известно, он упорно обвиняет в заговоре против Германии блок, состоящий из римского папы, масонской ложи Великого Востока, Франции, Сталина и "господина Гинденбурга". Во всяком случае, в те трагические дни ум и воля знаменитого генерала были явно в состоянии упадка.
   Новый канцлер вызвал по телефону ставку и в последний раз высказал свои доводы: послать сейчас просьбу о перемирии значит вывесить белый флаг. Это шаг безвозвратный. Настаивает ли на этом верховное командование? Ответ был: другого выхода нет.
   Трагическая борьба канцлера с верховным командованием была тем самым закончена. Швейцарское правительство взялось передать президенту Вильсону знаменитую телеграмму, которая, вероятно, была величайшей сенсацией новейшей истории. Германию еще окружал ореол четырехлетней непобедимости.
   Эта телеграмма, должно быть, оказалась полной неожиданностью и для Вильсона. Если сопоставить между собой его последующие ноты, ясно видишь, как быстро меняется тон президента. В первой ноте он еще как бы переспрашивает: действительно ли германское правительство готово тотчас эвакуировать занятые его войсками области? Он точно еще не совсем понял телеграмму германского правительства или не поверил ей. Очень скоро ему становится ясно, что это капитуляция, что война кончена, что союзники одержали полную победу. Во второй телеграмме Вильсон уже говорит о немецких зверствах ("illegal and inhuman practices"), он требует гарантий, он ставит условия. Всего лишь несколько дней тому назад никто не подумал бы, что с Германией можно говорить таким языком.
   Настроение самих немцев понять нетрудно. Все рухнуло в один день. Вальтер Ратенау выступает с проектом ополчения -- надо бороться до последней крайности. Девятого октября в Берлин снова приезжает Людендорф. Слепая вера в него поколебалась, но он все-таки первый из военных авторитетов. Окончательный ответ Вильсону еще не дан. Министр иностранных дел Сольф в упор спрашивает генерала: "Можем ли мы продержаться еще три месяца?" Людендорф кратко отвечает: "Нет!" -- и затем, в противоречии с этим ответом, добавляет, что к весне у него будет шестьсот танков. Принц Баденский не выдержал: Людендорф есть Людендорф, но в таких условиях правительство желает выслушать мнение и других германских полководцев. Принц требует созыва военного совета. Людендорф оскорбленно от этого отказывается.
   По-видимому, втайне от него канцлер вызывает в Берлин генерала Гофмана, стратегические дарования которого расценивались очень высоко, и просит его высказаться о положении на западном фронте. По непонятным мне причинам Гофман в своих воспоминаниях ничего не сообщает об этой своей консультации. Вероятно, и она имела пессимистический характер, иначе ответ Вильсону был бы дан другой.
   В сущности, после начала переписки с президентом -- о продолжении войны говорить уже не приходилось: вера немецкого народа в победу была подорвана, во всей стране началось брожение, которое теперь легко могли использовать для восстания спартаковцы (прежде с ними расправились бы за это коротко). Невозможность успешной войны отныне все чувствуют ясно, и новое совещание 17 октября имеет, по существу, формальный характер. Людендорф неожиданно меняет тон: он отрицает, что его сообщения правительству "имели характер отчаяния", -- напротив, положение на фронте вовсе не так плохо. "Генерал извратил перспективу", -- говорит Сольф. Вечером того же дня в тесном кругу Людендорф заявляет, что намерен перевести армию на новые позиции, -- "на них я буду держаться сколько угодно".
   26 октября Гинденбург и Людендорф получают аудиенцию у императора. Подробности этого свидания до сих пор в точности не выяснены. Людендорф жалуется Вильгельму на слабость нового правительства. Император совершенно основательно отвечает, что верховное командование несет некоторую ответственность за положение. Между Гинденбургом и Людендорфом, по-видимому, происходит бурная сцена. Людендорф подает в отставку. Однако теперь и это уже не имеет большого значения. В тот же день Вильгельм II получил из Гедолло от императора Карла телеграмму, начинающуюся словами: "Дорогой друг, как мне ни тяжело, я обязан сообщить тебе, что мой народ больше не может и не хочет воевать. Я не в состоянии противиться его воле, ибо я сам больше не имею никакой надежды на благополучный исход войны..."
   Через неделю после этого в Киле вспыхивает восстание, начавшее германскую революцию. Его, конечно, можно рассматривать как "удар в спину", но, во всяком случае, это был удар в спину уже убитого человека. Образ, на котором -- по крайней мере теоретически -- выросло национал-социалистическое движение, представляет собой чистую фантазию.
  

III

   Адольф Гитлер родился в 1889 году в маленьком австрийском городке Браунау, расположенном у баварской границы и памятном нам всем по "Войне и миру". Отец нынешнего главы расистов был таможенным чиновником. Он умер тогда, когда сыну было 13 лет. Смерть отца, человека либеральных взглядов ("гражданин мира", -- вспоминает сам Гитлер), изменила всю жизнь Гитлера. С детских лет он хотел стать художником, отец же требовал, чтобы сын продолжал учиться в реальном училище и со временем поступил на службу. Очень рано Гитлер получил полную свободу -- умерла и его мать, оставив семью без средств.
   Бросив реальное училище, Гитлер отправился в Вену. Живописи надо было бы учиться очень долго. Поступить в Архитектурную школу было невозможно без аттестата зрелости. Последние деньги разошлись. Гитлер стал маляром и так прожил несколько лет. Если он когда-либо будет причиной мировой катастрофы, то человечество поплатится отчасти за эти годы, проведенные Гитлером на венских постройках.
   Свою жизнь Гитлер подробно рассказал в двухтомной книге, озаглавленной "Моя борьба". В ней много "теории", и теория эта столь же скучна, сколь бестолкова. Но автобиографические главы весьма интересны, хотя Гитлер лишен литературного таланта. Это очень неглупый человек, самоуверенный, злой, мстительный и беспредельно честолюбивый. Думаю, что он искренен и бескорыстен. В совокупности эти свойства образуют "фанатика" -- понятие весьма неопределенное. Германию Гитлер любит фанатически, хотя в отдельности, должно быть, ненавидит громадное большинство знакомых ему немцев. Не знаю, популярен ли он в своем ближайшем политическом окружении, как был популярен среди большевиков Ленин, ухитрявшийся твердо держать в руках партию и вместе с тем оставаться "Ильичем". Гитлер в "Ильичи" мало годится, он по душевному складу гораздо ближе к Троцкому, которому, однако, уступает в дарованиях, за исключением дара организационного. Вполне допускаю, что настоящий "удар в спину" он получит именно от "своих". Так оно было и с Троцким. Я в своих очерках не ставлю себе никаких политических целей и стараюсь соблюдать совершенное беспристрастие. Скажу поэтому, что Гитлер человек выдающийся. Ему одному в современной Германии удалось создать большое движение: как это ни печально, он делает историю.
   Не отбыв в Австрии воинской повинности, Гитлер переехал в Мюнхен. Там его застала война. Он записался добровольцем в германскую армию. По закону он, собственно, должен был бы вернуться в Австрию и служить там. Гитлер говорит, что не хотел служить в армии того государства, которое уже тогда казалось ему обреченным. Враги же его утверждают, что он предпочел престиж добровольца в Германии обязательной службе в Австрии, где его рассматривали бы в лучшем случае как "ненадежного кантониста" (таково было официальное выражение). Во всяком случае, этот грех Гитлера очень незначителен. Воевал он мужественно, был ранен, затем отравлен ядовитыми газами. В ту пору, когда он находился на излечении в больнице, пришло известие о конце войны. Гитлер немедленно сделал строго логический вывод: "С евреями никакого соглашения быть не может... Я решил стать политическим деятелем".
   Он ненавидит евреев, социалистов и Францию -- это три основных предмета ненависти Гитлера. Но есть и еще много других -- такой запас злобы можно найти разве только у большевиков. Ненавидит Гитлер и Россию -- точнее, он считает русский народ низшей расой, вдобавок обреченной на гибель. Россия, по убеждению вождя национал-социалистов, целиком создана немцами. "Организация русского государственного здания, -- пишет он, -- не была результатом государственно-политического творчества славянского элемента в России. Она скорее является удивительным примером государственно-творческой работы германского элемента над низшей расой... Низшие народы, имеющие немцев в качестве вождей и организаторов, нередко создавали могущественные государственные образования" (Adolf Hitler. Mein Kampf. В. II. S. 316-318.). Теперь немецкий элемент в России искоренен, а потому Россия должна погибнуть: "конец еврейского владычества в России будет концом и русского государства".
   Ненавидит Гитлер и "интеллигенцию". В одной из глав своей книги он говорит о том пренебрежении, с которым относились к нему как к человеку, не получившему высшего образования. Эти страницы дышат неподдельной, жгучей яростью. Здесь, по-видимому, одна из характерных черт гитлеровского движения. Теперь в нем принимает участие очень много всевозможных "докторов философии"; но вначале характер движения был несколько иной. Падеревский как-то назвал большевизм "восстанием людей, не употребляющих зубной щетки, против людей, употребляющих зубную щетку". В том же метафорическом смысле можно было бы сказать, что ранняя гитлеровщина была бунтом полуинтеллигентов против интеллигенции.
  

IV

   В России революцию ждали сто лет -- и она пришла все-таки внезапно. В Германии никто революцию всерьез не ждал. Страшный удар так потряс страну, что она, вероятно, от него не оправится и через десятилетия. Если б война, вызвавшая германскую революцию, продолжалась, Германия погибла бы почти наверное. Но у немцев война кончилась в первый же день революции -- в этом заключалась огромная разница между русской трагедией и германской.
   Военные действия кончились, революционные события начались. В течение десяти дней отреклись от престола двадцать пять германских монархов. Отреклись они по-разному, если не в политическом, то в психологическом отношении. Вильгельм II уехал в Голландию, чего большинство немцев до сих пор ему не прощает (хоть есть очень знаменитые прецеденты). Саксонский король выпустил воззвание к своим подданным, смысл которого можно приблизительно передать следующим образом: "Имею честь кланяться, делайте, пожалуйста, отныне все, что вам угодно". Приблизительно так же звучало воззвание вюртембергского короля; он только еще добавил, что вывешивать красный флаг у себя не намерен -- в своей частной квартире может обойтись и без красного флага. Другие германские монархи не проявили тонкого юмора, но их преемники юмора и не оценили бы, они этому дали блестящее доказательство, назвав свое правительство "советом народных комиссаров" и учредив заодно "советы рабочих, крестьянских и солдатских депутатов" (батрацких депутатов, к сожалению, не было, может быть, это слово трудно было перевести на немецкий язык?). Таким образом, словесная преемственность установилась: Дантон подражал Гракху, Троцкий -- Дантону, Гаазе -- Троцкому.
   Однако германские социал-демократы скоро поснимали революционные мундиры установленного советского образца. Гаазе ушел в отставку; Эберт был умный и достойный человек; Шейдеман работал, как умел, "он мог прекрасно говорить о чем угодно и знал на память много революционных песен", -- невозмутимо писал о нем в 1920 году английский публицист Джордж Юнг. Собственно, спас тогда Германию тайный союз Эберта с генералом Тренером. При помощи других людей, частью кадровых офицеров, частью социал-демократов, они сделали главное: уберегли свою родину от большевизма.
   Наряду с этим большим делом в объятой пожаром стране творились удивительные небольшие дела -- клад для психолога и для романиста. Маленькие революции сменялись маленькими контрреволюциями. Для борьбы с "советами" и "народными комиссарами" создавались организации, очень похожие одна на другую. Они и названия себе придумывали обычно по одному образцу: "Оргэш" (организация лесного советника Эшериха), "Орцентц" (организация коммерции советника Центца), "Оргейс", "Орка" и т.д. Было здесь немало смешного, но далеко не все было смешно.
   Появились загадочные люди -- чего стоит один только капитан Эрхардт, он же "Консул", он же "Шеф", он же глава "Викингов", он же душа "Стальной каски". Все контрреволюционные дела последних тринадцати лет, от Капповского переворота до громких террористических актов, так или иначе ведут к таинственной и страшной фигуре этого морского офицера. "Наемный убийца!" -- говорят его враги. Не вижу оснований так расточать бездоказательное обвинение в продажности и в отсутствии убеждений. Чего другого, а уж "идеализма" в послереволюционной Германии было во всех лагерях достаточно -- если б его было несколько меньше! Курт Эйснер, установивший в полуфеодальной Баварии полусоветское правительство с полубольшевистской программой и с полоумной тактикой, был идеалист. Но убивший его граф Арко был также идеалист. Они даже и вышли из одного источника -- из романов Шпильгагена.
   Гитлер не играл сколько-нибудь заметной роли в шумных романтических событиях первых двух лет германской революции. Достаточно сказать, что Ральф Лютц, написавший в 1922 году весьма обстоятельную ее историю, ни разу о нем в своей книге не упоминает.
   Решив стать политическим деятелем, Гитлер поселился в Мюнхене и стал присматриваться к делам.
   Как-то раз он попал на митинг, устроенный под новой, еще никому не известной фирмой: немецкая рабочая партия -- новые политические фирмы тогда, разумеется, росли как грибы. Гитлер принял участие в прениях, его фамилию и адрес записали. Через несколько дней он получил извещение, что он зачислен в немецкую рабочую партию, с просьбой пожаловать на организационное собрание в меблированные комнаты "Das Alte Rosenbad". Гитлер, несколько озадаченный, пожаловал. На организационном собрании оказалось четыре человека, тоже никому не известные. Был доложен и утвержден протокол предыдущего заседания -- организационное собрание постановило выразить благодарность секретарю. Затем был сделан доклад о состоянии кассы, с балансом в семь марок пятьдесят пфеннигов -- организационное собрание постановило выразить благодарность казначею. Далее начались программные прения: программы в отличие от протокола и баланса еще не было. Но программу легко было выработать.
   Гитлер несколько колебался. Собственно, он хотел основать свою группу и даже придумал для нее название: в отличие от социал-демократической партии группа Гитлера должна была называться партией социал-революционеров -- все в мире повторяется под разными широтами и долготами; каким-то неведомым таинственным законам, очевидно, подчиняется и творческая фантазия людей, выдумывающих партийные фирмы. Но теперь перед Гитлером встал новый вопрос: стоит ли основывать партию социалистов-революционеров, если уже есть немецкая рабочая партия? Он поколебался и окончательно примкнул к немецкой рабочей партии, получив партийный билет за номером седьмым. Так в меблированных комнатах "Das Alte Rosenbad" произошло большое историческое событие. Было бы очень хорошо, если б эти слова звучали иронически, да какая же ирония: за Гитлером теперь идут миллионы людей, и не сегодня-завтра он, чего доброго, подожжет мир. Это делали и менее могущественные люди: ведь поджег его однажды восемнадцатилетний гимназист Принцип.
   Несколько позднее новая партия удлинила свое название: она стала именоваться национал-социалистической немецкой рабочей партией. Понемногу пришли идеи, появилась программа, выработалась тактика. Но обо всем этом говорить не стоит. Верно сказал о гитлеровцах Д.С. Мережковский: обсуждать их идеи все равно что обсуждать идеи саранчи, новое и важное у них -- это та температура, которую они создали.
   Здесь действительно перед нами удивительное явление. Если бы национал-социалистическая партия была партией монархической, то поддержка, оказываемая ей принцем Августом Вильгельмом Прусским, герцогом Людвигом Баварским, принцем Христианом Шаумбург-Липпе, князем Гвидо Генкель-Доннерсмарком, была бы вполне естественна. Мы тогда легко бы могли понять и то, что национал-социалистам в разное время помогали стальной король Кирдорф, электрический король Сименс, паровозный король Борзиг, фортепианная королева Бехштейн. Эти люди -- и с ними миллионы других -- имеют все основания желать возвращения старого строя. Но Гитлер о восстановлении монархии не думает и никогда не думал. Приход его к власти -- бешеный скачок над пропастью. А что по другую сторону пропасти -- этого не знает никто. Не знает, вероятно, и сам Гитлер.
   Конечно, перед лицом очень большой опасности люди идут и на самые рискованные дела. Если бы над Германией нависла угроза коммунистической революции, поддержка, оказываемая Гитлеру миллионами немцев, была бы опять-таки вполне понятна. Однако едва ли кто решится утверждать, что Гинденбург и Брюнинг, Штреземан и Маркс или даже Мюллер и Гильфердинг своим пребыванием у власти так грозили экономическому строю и общественному порядку Германии.
   "Людьми руководят интересы", -- проницательные социологи давно это установили, некоторые с легкой радостью по поводу такого открытия, другие -- с сердечным сокрушением. Нашему поколению, быть может, придется переменить прописи, не будем только называть это переоценкой ценностей. На наших глазах капиталистический мир оказывает, например, усердную поддержку большевикам. Дело, разумеется, не в том, что какой-нибудь отдельный капиталист урвет из Москвы миллион на выгодной комбинации. Это тоже было бы понятно; "что до капиталистического мира, там будет видно -- он из-за моего миллиона не погибнет, а у меня пока что миллион останется". Можно было бы показать, что, независимо от всевозможных плутов и от "одиноких акул", капиталистический мир оказывает помощь большевикам, так сказать, в порядке общественном и бескорыстном (уж чего бескорыстнее!). Отношения между Европой и Советской Россией -- трагикомедия коварства и любви. И то, что большевистские газеты мрачно называют "буржуазным макиавеллизмом", еще ждет своего разоблачителя -- однако с другой стороны. Я не очень верю в близкий конец капиталистического мира. Главное его достоинство не в том, что он очень хорош, а в том, что уж очень плохи его наследники. Но и независимо от этого поистине должна быть какая-то внутренняя сила в капиталистическом мире, если его еще не погубила граничащая с чудесным глупость нынешних его руководителей.
  

V

   Гитлер, конечно, мог бы сделать превосходную карьеру и у социал-демократов -- хорошие митинговые ораторы ценятся везде, а в особенности у партий, обращающихся к народным массам. Нормальная социал-демократическая карьера при ускоренном чинопроизводстве революционного времени принесла бы ему с годами и министерский портфель -- не богам же обжигать горшки, вдобавок горшки столь дешевые. Однако власти министерский портфель в современной Европе не дает -- какая уж там власть у нынешнего министра? Газету закрыть нельзя, посадить в тюрьму противника нельзя, издать закон нельзя, нарушить закон нельзя, ничего нельзя.
   Одна из причин катастрофического характера нашей демократической эпохи именно в том, что очень властолюбивым людям теперь нечего делать. Власть в республиках слишком распылилась, а война из постоянного бытового явления стала сравнительно короткой трагической интермедией. Чем заниматься в парламентской Европе Ленину, Людендорфу, Сталину, Гитлеру? Брынские леса вырублены и в прямом и в символическом смысле -- правда, на наших глазах вырастают понемногу новые. Восторженные биографы (их в случае успеха окажется очень много) пред ставят жизнь Гитлера как великое логическое следствие великой политической идеи -- любое общее место становится в таких случаях гениальным. А эта великая идея в действительности довольно случайная "надстройка" над весьма прочным "базисом" хищнической натуры.
   Какая же идея? Самое лучшее ее выражение: "народ не созрел для свободы". "Да народ никогда не бывает зрел", -- говорит у Гёте Эгмонту герцог Альба, хищник того времени, когда для хищников не было безработицы в мире. По-своему он прав, и статистикой грамотности его опровергнуть трудно. Культурный прогресс сводится к уменьшению разницы в умственном росте между "толпой" и "элитой". Но это уменьшение может быть достигнуто повышением уровня толпы и понижением уровня "элиты". К сожалению, человечество в последнее время идет по второму пути много охотнее, чем по первому. Все учение Гитлера -- ложь, не выдерживающая и снисходительной критики. Но сам он -- живая правда о нынешнем мире, не прячущийся и страшный символ ненависти, переполнившей Европу наших дней. Очень характерно то, что этот человек -- сын либерала, считавшего себя "гражданином мира".
  

VI

   Первое действие вождя расистов, привлекшее к нему в 1923 году не слишком благосклонное внимание всей Европы, было попыткой установления диктатуры, разумеется собственной: политическая ценность чужой диктатуры всегда сравнительно невелика. Эту попытку в Германии с чрезмерной игривостью назвали "революцией в пивном погребе". Было это в пятую годовщину германской революции, в ночь на 9 ноября 1923 года. В этот вечер баварский генеральный комиссар фон Кар устроил политическое собрание в большом зале пивоваренной фирмы "Burgerbrau". Роль фон Кара в мюнхенском деле так и осталась неясной. Он очень не любил берлинское правительство, да и Берлин вообще. Однако к государственному перевороту не стремился, хотя, вероятно, и не прочь был бы воспользоваться государственным переворотом, удачно устроенным другими. Есть такие стихи Делавиня:
   Революции -- это великие предприятия: Отважны те, кто их осуществляет, мудры те, кто их делает чужими руками.
   Настоящего сговора между фон Каром и Гитлером, по-видимому, не было: велись только неопределенные, ни к чему почти не обязывающие переговоры.
   Во время речи генерального комиссара у входа вдруг послышался шум, повышенные голоса, потом крики. На пороге зала появился Гитлер с револьвером в руке, за ним десятки вооруженных людей. В огромном зале, где находился цвет мюнхенского общества во главе с министром-президентом Книллингом, началось смятение. Мгновенно распространился слух (оказавшийся верным), что здание оцеплено гитлеровцами.
   В сопровождении своей охраны Гитлер прошел к председательской трибуне, взобрался на стол и два раза выстрелил в воздух "для того, чтобы установить тишину": револьвер заменял ему председательский колокольчик. Когда тишина установилась, Гитлер довел до всеобщего сведения, что зал окружен, что выход никому не разрешается и что началась национальная революция; баварское правительство увольняется, имперское правительство увольняется и т.д. Находившиеся в зале члены баварского правительства, фон Книллинг и фон Швейер, были тут же арестованы.
   Вслед за этим глава национал-социалистов предложил фон Кару, командующему войсками генералу фон Лоссову и главе полиции полковнику Зейссеру выйти с ним в соседнюю комнату. Там началось политическое совещание. Гитлер от имени восставших предложил фон Кару должность баварского наместника, фон Лоссову портфель военного министра, Зейссеру портфель министра полиции. Сам он объявил себя главой имперского правительства с полномочиями диктатора всей Германии.
   Баварские сановники тотчас согласились. Фон Кар потом показывал на суде, что принял предложение под угрозой револьвера; кроме того, принимая предложение, он подмигнул Лоссову и Зейссеру. Не знаю, удалось ли суду установить, подмигнул ли действительно фон Кар.
   На должность командующего войсками было назначено новое лицо, и вдобавок чрезвычайно важное: не кто иной, как Людендорф. Его участие придавало иной характер всему этому делу: Гитлер в ту пору еще был никто -- предмет насмешек всех юмористических журналов Германии. Но Людендорф был мировой знаменитостью (английский военный писатель капитан Лиддель-Гарт в нашумевшей книге "Репутации" назвал его самой крупной фигурой мировой войны). Генерал не присутствовал на заседании. За ним тотчас послали. Он вскоре прибыл в "Burgerbrau" и заявил, что принимает назначение.
   Получив согласие Кара, Лоссова и Зейссера вступить в правительство, Гитлер предложил им совместно обсудить меры борьбы с "берлинской конюшней". Фон Кар вяло ответил, что очень поздно, что он устал и хочет спать: "все меры обсудим завтра утром". Гитлер, очень довольный ходом переворота, тотчас с этим согласился. Сам он остался в "Burgerbrau", объявленном главной квартирой революции. Фон Кар, фон Лоссов и Зейссер разъехались -- однако не по домам.
   Что произошло вслед за заседанием, нам в точности неизвестно. По-видимому, глава династии Виттельсбахов, находившийся в своем дворце в Берхтесгадене, высказался по телефону против всего этого дела: многие германские монархи терпеть не могут Гитлера (кажется, очень его не любит и сам Вильгельм II). Говорили также, что решительно высказался против дела и кардинал Фаульгабер, выражавший мнение Ватикана. Вскоре после того пришли известия из "берлинской конюшни". Имперское правительство собралось в 12 часов ночи и постановило принять решительные меры: главнокомандующий рейхсвера генерал фон Зект, которому 12 ноября президент Эберт передал всю полноту власти, предложил двинуть свои войска на Мюнхен. В 2 часа 50 минут ночи фон Кар по радиотелеграфу объявил Гитлера мятежником. В сообщении генерального комиссара говорилось об "обмане честолюбивых молодчиков" ("Trug und Wortbruch ehrgeiziger Gesellen"). "Заявления, вырванные у меня, у генерала фон Лоссова и полковника Зейссера под угрозой пистолета, лишены всякого значения", -- телеграфировал генеральный комиссар.
   Баварские войска и мюнхенская полиция остались верны властям. "Честолюбивый молодчик" Гитлер вызвал на помощь свои "штурмовые колонны". Одна штурмовая колонна действительно пришла из Регенсбурга под начальством аптекаря Штрассера. Генерал Людендорф, командовавший в свое время не такой армией, согласился встать во главе штурмовой колонны Гитлера -- многие германские офицеры, участники мировой войны, до сих пор не прощают знаменитому генералу его военного содружества с бывшим маляром и с бывшим аптекарем.
   Противником Людендорфа на этот раз вместо Фоша и Алексеева оказался мюнхенский полицейский офицер. Штурмовые колонны двинулись в центр города. У большой казармы преградивший им дорогу отряд полиции дал залп. Убитые и раненые повалились на землю. Враг Гитлера Эрнст Оттвальт рассказывает даже (вероятно, сгущая краски), что на землю повалилась вся штурмовая колонна вместе с Гитлером: на ногах будто бы остался один Людендорф -- "вокруг него был только воздух". Оттвальт также сообщает, что в своей речи Гитлер сказал: "Либо завтра в Германии будет национальное правительство, либо завтра мы умрем!" Конечно, Гитлер не умер, но, быть может, и не стоит попрекать человека фразой, которая в революционное время на митингах испокон веков так же употребительна и имеет такое же значение, как в письмах -- "преданный вам" или "с совершенным почтением".
   Людендорф был арестован тут же, Гитлеру удалось скрыться; его арестовали через три дня в Штаффельзее. В феврале 1924 года состоялся суд над виновниками восстания. Гитлер доказывал, что и фон Кар, и фон Лоссов были всегда душой с ним. Генерал фон Лоссов в своем показании суду сообщил, что Гитлер действительно часто говорил с ним о событиях, но он, фон Лоссов, больше молчал. "Вначале всем известное увлекательное красноречие г. Гитлера произвело на меня сильное впечатление. Однако чем чаще я его слушал, тем это впечатление становилось слабее..." Генерал весьма ясно дал понять, что под конец Гитлер "стал действовать ему на нервы".
   Суд приговорил Гитлера к пяти годам крепости. Людендорф был оправдан - баварские судьи проявили большую юридическую изобретательность в мотивировке оправдательного приговора. В действительности, конечно, им было просто неприятно отправить в крепость человека, который в течение четырех лет был вместе с Гинденбургом идолом германского народа. Это понять можно. Очень скоро был выпущен на свободу и Гитлер -- сам он, вероятно, находясь у власти, расправился бы иначе с политическими врагами, поднявшими вооруженное восстание.
  

VII

   Дело не удалось, но оно могло кончиться иначе. Момент был выбран удачно. Почти одновременно с мюнхенским делом германское правительство опубликовало свой бюджет на 31 октября. Государственные расходы по этому бюджету составляли 6 квинтиллионов 533 квадриллиона 521 триллион марок (миллиарды не считались, как теперь не считаются пфенниги). Доход же выражался очень скромной цифрой: 53 квадриллиона 871 триллион. Теперь все это кажется глупым анекдотом. Но мы это видели и помнили. От квинтиллионов и квадриллионов немцы тогда легко могли полезть на стену, могли короновать Гитлера, могли объявить войну Франции, не имея ни аэропланов, ни тяжелой артиллерии.
   Престиж главы расистов очень пострадал от неудачи мюнхенского дела. Капитан Эрхардт прочел в Мюнхенском университете лекцию, в которой говорил о заговорщической неумелости Гитлера, -- Эрхардту в этом вопросе, конечно, и книги в руки (самая возможность такой лекции, кстати сказать, довольно характерна, вот как если бы у нас в 1906 году Московский университет пригласил Савинкова прочитать лекцию о причинах неудачи восстания на Пресне). Потом все понемногу успокоилось. Хладнокровие Штреземана (которого тогда громила за бездействие социалистическая печать) дало Германии возможность избежать междоусобной войны. Исчезли квадриллионы и квинтиллионы, расистское движение стало спадать. Конечно, сам Гитлер, сидя в крепости, не предвидел, какой расцвет принесет его разбитой партии мировой кризис.
   Рост ее в пору кризиса известен: всем памятны блестящие успехи расистов на выборах. Надо отдать должное организационному дару Гитлера. Агитация, которую он вел в последние годы, не имеет, я думаю, прецедентов в истории: перед ней меркнет и большевистская агитация 1917 года. Скажу только, что в 1931 году расистская партия устроила в Германии 175 тысяч митингов; это составляет в среднем 485 митингов в день! Своим ораторам партия платит, и платит очень недурно. Оплачивает она и оркестры, и "штурмовые бригады", издает десятки газет, огромное количество литературы, устраивает смотры с переброской сотен тысяч людей по железной дороге. Расходный бюджет Гитлера определяется разно -- от 200 до 500 миллионов франков в год!
   "Chi paga?"
   Этим вопросом "Кто платит?" в 1915 году итальянские социалисты неизменно встречали Муссолини и его сторонников, стоявших за вступление Италии в войну. Вопрос итальянских социалистов означал, что, по их мнению, платит Муссолини Франция, в тесной дружбе с которой его тогда обвиняли нынешние антифашистские гости Парижа.
   Политическая агитация требует денег; совершенно безукоризненными способами достать для нее деньги трудно. Если государственный деятель не кладет их себе в карман, то больше от него в Европе обычно и не требуют. Наиболее чистой в этом отношении была политическая жизнь в России. Случаи подкупа большой газеты или известного политического деятеля у нас были исключительно редки. Теперь первое место занимает в мире Англия. Конечно, никому не могло бы прийти в голову предложить взятку Асквиту, Кэмпбел-Баннерману, Бальфуру или Болдуину. Но партии, к которым принадлежат названные лица, в значительной мере живут средствами, приближающимися по характеру к понятию взятки. Один Ллойд Джордж за деньги пожаловал титул лорда 28 человекам, титул баронета -- 134, титул рыцаря -- 421. Это дало ему возможность составить для партии фонд в два с половиной миллиона фунтов. Ллойд Джордж никогда из своих методов секрета не делал и неизменно в ответ на упреки говорил, что без "партийных наград" не будет и партий, а без партий в Англии наступит хаос. Когда лорд Розбери печатно попросил первого министра указать происхождение его денежного фонда, Ллойд Джордж любезно ответил, что с удовольствием это сделает, как только лорд Розбери сообщит, где он сам достал средства на свою избирательную кампанию 1895 года.
   Адольф Гитлер не взяточник и не корыстолюбец, в свой карман он денег не кладет. Напротив, он отдает в партийную кассу те огромные суммы, которые приносят ему его выступления на митингах: гонорары Гитлера превышают шаляпинские; он не выступает, если устроители платного митинга не гарантируют сбора в пятнадцать тысяч марок. О сотрудниках его ходят легенды -- один из них будто бы приобрел в собственность кабинет убитого Ратенау! (Это весьма интересно и в чисто психологическом отношении.) Сам Гитлер живет просто и к богатству не стремится. Вопрос о происхождении его средств имеет не моральное, а политическое значение.
   В Германии, да и в других странах, очень многие думают, что Гитлера снабжают деньгами иностранные державы. Если это верно, то какие? Выбор делался между двумя державами. Морис Лапорт напечатал документы, якобы свидетельствующие о том, что деньги расистам дают большевики. Он приложил даже к своей книге факсимиле с протокола таинственного заседания, будто бы происходившего в заговорщической обстановке на вилле "Рейтер" в Гармиш-Партенкирхене. В заседании приняли участие представители Гитлера и Сталина, среди последних известный Гольденштейн. Протокол составлен большевиками, на русском языке, с разными таинственными значками вроде: "Ино, по сектору А--Г. Дл. 4". Принятое на заседании решение передается так: "По программе немцев (Ад.), им необходимо 1 800 000 марок в месяц. Поторговавшись, сошлись на 1 200 000 марок, согласно нашей инструкции. Запротоколировано -- 5 милл. единовременно, до 16 августа и с 16 сентября по 1200 в месяц... Формула должна быть подписана впоследствии "Дядей" с нашей стороны и Адольфом с нем. стороны". Приложена также позднейшая немецкая расписка самого "Адольфа": "200 штук (двести) получил Зальцбург, 19 июня 1930, Адольф". Кто такой "дядя", я не знаю. "Двести штук", по словам Лапорта, это двести тысяч долларов, "Адольф" же, конечно, Гитлер (он мог бы выбрать и менее прозрачный псевдоним). Расписка как расписка, факсимиле как факсимиле, значки как значки, но большого доверия эти документы мне не внушают: их подделать было много проще, чем их составить.
   Тот сделал, кому это выгодно. Нельзя, конечно, отрицать, что при благоприятно сложившихся обстоятельствах приход Гитлера к власти может быть выгоден большевикам: вдруг он, им на радость, в самом деле объявит войну Франции! Однако обстоятельства могут сложиться и неблагоприятно. До объявления войны Франции (или вместо него) Гитлер, по всей вероятности, расправится с немецкими коммунистами. Таинственны пути Коминтерна, но трудно поверить, что он сознательно готов принести в жертву всю германскую коммунистическую партию. Весьма маловероятно и согласие Гитлера на денежную поддержку большевиков.
   Высказывалось в печати и другое предположение: деньги дает Италия. Тут насчет qui prodest -- "кому выгодно?" и сомнений быть не может. У Франции в настоящее время, в сущности, нет военных союзников, ибо каждое союзное с ней государство приблизительно уравновешивается потенциальным противником этого государства: Польша -- Советской Россией, Чехословакия -- Венгрией и Австрией, Югославия -- Болгарией. Нам незачем думать о перспективах столкновения Франции с германо-итальянским блоком. Как бы то ни было, доказательств того, что Италия оказывает денежную поддержку расистам, насколько мне известно, никто не привел. По словам Гирта, автора книги о Гитлере, в Нюрнберге какая-то газета была приговорена судом к штрафу в пятьсот марок за сообщение о том, что Муссолини дает деньги Гитлеру; однако в мотивировке приговора было сказано, что редактору вменяется в вину это сообщение лишь постольку, поскольку оно касается лично Гитлера: если бы газета написала, что Муссолини дает деньги расистам, то редактор был бы оправдан. К сожалению, этот судебный процесс мне известен лишь по упоминанию у Гирта, и я не знаю, на каких фактах основана мотивировка приговора.
  

VIII

   Недавно Вернер Стефан путем сложных вычислений доказывал, что Гитлер, в лучшем для него случае, может рассчитывать лишь на 35 процентов всех избирателей Германии. Не знаю, верен ли этот расчет. Если он верен, национал-социалисты не могут прийти к власти законным способом. Разумеется, вполне возможна такая коалиционная комбинация, при которой человек, имеющий за собой 35 процентов голосов рейхстага, получит министерскую должность. Но зачем Гитлеру быть министром коалиционного правительства? К такой власти, повторяю, он мог бы прийти и более простым путем. Ведь он в самом деле "поднял Ахерон" -- по любимой цитате политиков, получивших классическое образование. Никак не стоило поднимать Ахерон для того, чтобы уподобиться весьма многочисленным и весьма обыкновенным министрам, Ахерона не поднимавшим. Разные дороги ведут в фашистский Рим, но, очевидно, диктатура Гитлеру необходима. Карьера парламентского министра превратила бы его жизнь в малоинтересный анекдот.
   Освальд Шпенглер, Боссюэ германской философии, сказал в свое время, что Карл Маркс умер. В блестящих страницах, посвященных идейной смерти Маркса, Шпенглер очень талантливо говорил о том, что сила марксизма была в его поверхностной общедоступности: именно благодаря ей рабочие всех стран мира говорят на языке Маркса и думают его понятиями. Мне кажется, Шпенглер говорил об этом не без зависти: ему и самому хотелось бы, чтобы десятки миллионов людей говорили на языке Шпенглера. "Мы, поздние люди Запада, мы стали скептиками. Над идеологическими системами мы не станем ломать головы. Программы принадлежат прошлому веку. Нам нужна твердость, нам нужен мужественный скепсис, нам нужен класс социалистических натур властелина... Социализм означает силу, силу и силу".
   Я думаю, что Шпенглер до некоторой степени своей цели достиг. Над идеологической системой расизма никто, слава богу, не станет ломать головы, и миллионы поклонников Гитлера всего менее в этом повинны. В его лице, пожалуй, явилась социалистическая натура властелина. Он говорит на языке Шпенглера, я не уверен, однако, что все в речах Гитлера так уж нравится блестящему автору книги "Закат Европы".
   Какой социализм будет осуществлять Гитлер, если достигнет настоящей власти, я сказать не берусь. Думаю, что никакого социализма осуществлять не будет: вычеркнуть несколько страниц из дешевой брошюры не так уж трудно -- хватит и оставшихся. Но эти оставшиеся страницы могут поставить его в очень трудное положение. Муссолини пришел к власти в стране, не потерпевшей военного разгрома: у Италии нет польского коридора. Ведь и по политическим векселям надо заплатить хоть копейку за рубль. А Гитлер не может заплатить и копейки. История предоставила расизму выбор между анекдотом -- и кровью.
   Я знаю, теперь в Германии хитрые люди говорят с глубокомысленным видом: "Надо дать Гитлеру побывать у власти. Тогда немецкий народ наконец увидит..." и т.д. Хитрые люди говорили у нас в 1917 году то же самое о большевиках: "Пусть наконец русский народ увидит..." Конечно, это говорили десять лет тому назад и левые итальянцы о фашистах. Два раза еще можно было сделать одну и ту же глупость -- в третий раз она рискует стать скучноватой. От 35 процентов до 51 процента расстояние не так далеко -- особенно если выборами будут руководить мастера выборного дела.
   Гёте сравнивал историю человечества с фугой, в которой разным народам последовательно принадлежит "ведущий голос". Ведущий голос может и фальшивить: на целых периодах в жизни того или другого народа человечество, бывает, учится: вот как не надо делать историю! В настоящее время "мы, поздние люди Запада", должны с особым вниманием присматриваться к немецкой политике. Веймарская конституция установила в Германии "самую совершенную демократию в мире". Теперь возникает вопрос, даст ли самая совершенная демократия себя съесть -- хотя бы и самым совершенным демократическим способом.
  
   Первая публикация -- газета "Последние новости", Париж, 12, 13, 17 января 1932 г. Печатается по книге "Портреты" (т. 2), Париж, 1936 г..
  
  
  
  
Оценка: 6.69*21  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru