Алданов Марк Александрович
Ганди

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Марк Алданов.
Ганди

[]

I

   В этом помещении стенные часы показывают не лондонское, а нью-йоркское время: лондонским не слишком интересуется Объединение американской печати.
   Передо мной одно из самых могущественных учреждений в мире, быть может, даже самое могущественное. Трещит телефон -- говорят, вероятно, из Нью-Йорка или из Чикаго? Барышня стучит на какой-то странной машине: ее сообщение через несколько минут будет подано двум тысячам редакторов двух тысяч американских газет. Эту рукопись сегодня вечером прочтет не менее пятидесяти миллионов людей. Радиоаппарата я не видел, но, конечно, здесь можно и по радиоаппарату слушать речь сенатора Бора или следить за матчем знаменитых боксеров.
   Все эти чудеса создались на нашей памяти. За первые тридцать лет двадцатого века жизнь в бытовом и техническом отношении изменилась гораздо больше, чем за несколько тысячелетий предшествовавшей истории -- скажем, от Соломона до Людовика XIV. Да еще мировая война, да еще русская революция, -- кое-что видело наше удачливое поколение!
   Заведующий отделением чрезвычайно любезен:
   -- Я сделаю все возможное, но обещать не могу ничего: весь Лондон хочет видеть Ганди. Если б вы оставались долго, это можно было бы устроить, но вы уезжаете...
   Любезный американский журналист хорошо знаком с Ганди и пользуется его благосклонностью: ездил к нему в Индию в ту пору, когда Махатма еще не был так знаменит. Кроме того, весь мир очень ухаживает за американскими журналистами. Кроме того, индусы ухаживают за американскими журналистами особенно: их тактика отчасти заключается в том, чтобы жаловаться Соединенным Штатам на Англию.
   -- Я предлагаю вам следующее: поедем к Ганди наудачу. Если будет можно, я вас ему представлю. Если нельзя, тем хуже...
   Прямо отсюда к Ганди: из Америки в Азию!
   Поправку на место надо иметь в виду постоянно, если хочешь что-либо понять в самой фантастической из всех возможных биографий: в необычной истории о том, как присяжный поверенный стал Богом.
   Сам Ганди" впрочем, себя Богом не считает. Но его Богом считают -- или считали -- сотни миллионов людей. В Индии распространены его изображения в образе Кришну; говорят, будто они есть -- или были -- в любой индусской хижине. Ганди три раза в одном только 1921 году печатно протестовал против этого на страницах "Молодой Индии" (25 мая, 13 июля и 25 августа) ["La jeune Inde" (сборник статей), стр. 61 - 62]. Надо войти в положение человека, который вынужден писать письма в редакцию с убедительным заявлением о том, что он не Бог Кришну. И не так просто что-либо понять в психологии страны, где такие письма в редакцию возможны. Обращаться, например, в "Тан" или в "Берлинер Тагеблатт" с подобным письмом было бы явно неудобно.

II

   Как нам разобраться во всем этом? В Индии шестьсот государств, две тысячи триста сословно-кастовых делений людей [На юге Индии существуют, например, касты правой и левой руки, и никто из исследователей не может понять, что это значит. Касты эти резко враждебны друг другу], двести двадцать два языка, из них более тридцати главных (по данным официального английского издания). Из трехсот миллионов населения, трудолюбивого, честного, несчастного, огромное, подавляющее большинство ни на одном из этих двухсот двадцати двух языков не умеет ни читать, ни писать. Бесконечное множество верований. Сложнейшая основная религия, тесно связанная со сложнейшей мифологией, -- за ее философскими оттенками не всегда мог уследить ум Шопенгауэра. В повседневном же быту -- Культ коровы...
   Многим европейцам, вероятно, надо делать над собой усилие, чтобы отнестись к бытовому культу коровы с тем уважением, которого требует всякая страстная, искренняя вера. Индусы -- народ очень даровитый: об этом свидетельствуют их поэзия и философия. Приходится просто признать, что многое в Индии нам совершенно непонятно, и ограничиться этим признанием. В корову слепо верит темный житель бенгальских лесов, защищающий ее дубьем от тигров и удавов. Слепо верит в нее и вождь сотен миллионов людей. Ганди отрицает всю европейскую цивилизацию; но в корову он верит твердо, и в его писаниях она занимает виднейшее место. "Никто не почитает корову больше, чем я", -- говорит он в одной из своих статей. "Не надо защищать корову насилием, -- пишет он еще, -- это значило бы принижать высокий смысл защиты коровы" ["La jeune Inde", стр. 229]. Собственно, Европа на корову и не нападает. Но, быть может, западная цивилизация вправе скромно пожелать, чтобы и ее, с Леонардо, Декартами, Гёте и Пушкиными, не так уж безжалостно разоблачали -- во имя культа коровы.
   
   Его зовут Мохандас Карамчанд Ганди. Он родился 2 октября 1869 года. Отец его был первым министром в Порбандаре. Не зная ни местного быта, ни местных политических условий, не берусь сказать с точностью, что такое порбандарский первый министр: может быть, большой сановник, а может быть, нечто вроде исправника? Родители Ганди были, по словам его биографов, люди культурные и образованные. Но, очевидно, и образование их, и культурность надо применять к порбандарскому уровню. Мы знаем, например, что Ганди был помолвлен со своей нынешней женой восьми лет от роду, а женился на двенадцатом году. Родители его принадлежали к одной из средних каст. Они не были брахманами, но над "нечистыми" возвышались неизмеримо. Ганди сам рассказывает, что в детстве он прикоснулся к парию. Это было чуть ли не катастрофой. Брахманы и кштарии, прикоснувшись к "нечистому" должны совершать очистительные обряды [В некоторых городах Индии, в Мадрасе, например, для париев отведены особые улицы. На улицах, где ходят индусы высших каст, парии появляться не могут. "Чандала, -- сообщает автор труда об Индии, -- должен был жить вдали от жилищ прочих людей, носить на себе особый знак, чтобы его можно было узнать и избежать с ним встречи (прикосновение к нему оскверняло); владеть он мог только низшими животными -- собакой и ослом, есть из битой посуды, одеваться в платье от умерших и т.д. Подобные взгляды перешли в плоть и кровь современного индуса. До сих пор около 14 процентов туземного населения Индии принадлежит к таким отверженным кастам"].
   Но мать Ганди знала простой домашний способ, как себя очистить от прикосновения пария: надо немедленно прикоснуться к мусульманину. Так и было сделано с юным Ганди.
   Со всем тем тяга к цивилизации у родителей Ганди, по-видимому, была и в самом деле. По крайней мере, когда мальчику минуло восемнадцать лет, его отправили в университет в Англию.
   Об этом периоде жизни Ганди мы знаем очень мало. Ганди не любит англичан: это чувствуется (правда, только чувствуется) [Он говорит, правда: "Нужно ненавидеть сатанизм, любя сатану". Однако, несмотря на чрезвычайно вежливый тон всех его книг, по прорывающимся отдельным фразам иногда замечаешь, что Ганди "сатану" всё-таки не любит] в его писаниях. Быть может, поэтому он неохотно говорит о влиянии, оказанном на него английской цивилизацией. Впрочем, в числе книг, сыгравших большую роль в умственном развитии Ганди, он называет сочинения Рескина. Очень большое впечатление, по его словам, на него произвели Священное Писание -- и Толстой.
   Ганди окончил курс юридического факультета, стал адвокатом и вернулся к себе на родину, где занялся практикой, преимущественно по гражданским делам. Впоследствии -- много позднее -- он отрекся навсегда от адвокатуры и назвал ее грязным, безнравственным делом. Но в молодые годы Ганди занимался адвокатурой с увлечением. Мне приходилось слышать, что он был превосходным адвокатом-цивилистом. Во всяком случае, он имел немалый успех и в пору своей адвокатской деятельности зарабатывал практикой от пяти до шести тысяч фунтов стерлингов в год -- такой заработок в Париже, в Берлине, в Петербурге имели только очень выдающиеся или очень ловкие адвокаты.
   Быть может, успех Ганди покажется еще более удивительным, если принять во внимание, что он применял несколько своеобразные приемы, кажется, не слишком распространенные в адвокатской среде. Так, например, когда клиент ссылался на какой-нибудь закон или решение суда, которые не были известны Ганди, будущий Махатма откровенно заявлял, что он этого закона не знает и постарается навести справки. Очень часто он сообщал клиентам о пробелах своего юридического образования вообще и советовал обратиться к какому-нибудь более опытному адвокату. "У меня было правилом, -- говорит Ганди, -- не скрывать своего невежества от клиентов" [Mahatma Gandhi at Work. His Own Story, p. 117]. Он добавляет, что это правило производило на клиентов весьма благоприятное впечатление, Я не сомневаюсь в свидетельстве Махатмы. Однако я не решился бы посоветовать молодым помощникам присяжного поверенного следовать примеру Ганди. Клиенты бывают разные, и возможно, что психология их в Индии резко отличается от той, какая была в России. Но я боюсь, что в Петербурге или в Париже адвокат, смиренно и правдиво заявляющий клиентам о своем юридическом невежестве, не мог бы с полной уверенностью рассчитывать на очень блестящую карьеру.
   Была у этого странного адвоката еще и другая особенность. Если на суде во время разбирательства дела доводы противной стороны неожиданно его переубеждали, то он тотчас так суду и заявлял, что противник поколебал его убеждение и что он с противником соглашается. Это тоже, насколько мне известно, прием довольно необычный в адвокатской практике. Не знаю, производил ли и он чарующее впечатление на клиентов, но уж его-то я никак не решился бы рекомендовать начинающим адвокатам. Впрочем, такой случай должен был являться исключительным, ибо Ганди принимал только совершенно чистые дела, правота которых сомнений не вызывала.
   Политикой Ганди не занимался; в свободное время он читал философские и религиозные книги. Особенное его внимание останавливало древнее индийское учение об "ахимсе". Сущность этого учения заключается в неделании зла и в непротивлении злу насилием.

III

   В 1893 году одно индусское торговое предприятие, имевшее большой судебный процесс в Претории, предложило адвокату Ганди быть его представителем и выехать для этого в Южную Африку. Дело было чистое, условия хорошие. Ганди принял предложение, менее всего, вероятно, предполагая, что эта поездка перевернет всю его жизнь и положит начало новой "карьере", небывалой в новейшей истории.
   Это было за несколько лет до Трансваальской войны с ее легендой, облетевшей весь мир и надолго его взволновавшей: с грубой властью могущественного иностранного завоевателя боролся маленький свободолюбивый героический народ. Сочувствие всего мира было на стороне буров. По всей вероятности, у многих, от Вильгельма II до Мориса Барреса [Баррес Морис (1862--1923) -- французский писатель], неожиданное расположение к свободолюбивым бурам было оборотной стороной некоторого нерасположения к Британской империи. Но в подавляющем большинстве своем передовой цивилизованный мир сочувствовал бурам так же искренне, как горячо [Были "пораженцы" в ту пору и в самой Англии. Так, небезызвестная мисс Гобгауз (дочь лорда Кертнея) ежедневно молилась Богу о ниспослании победы бурам]. Сколько добровольцев из разных стран пошло сражаться за свободу трансваальского народа!
   Лорд Байрон, отправляясь на войну за свободу Греции, помнил о греческом прошлом; но, естественно, он не мог предвидеть греческое будущее; упрощенно-символически скажем, что Байрон помнил Перикла и не предвидел генерала Пангалоса. Я не хочу сказать ничего дурного о генерале Пангалосе. Но за него Байрон, вероятно, жизни не отдал бы. Мысль о том, что за всяким торжественным праздником могут наступить весьма прозаические будни, -- довольно простая и естественная мысль; однако приходит она с опозданием, да и не приемлет ее освободительный энтузиазм. Было бы, разумеется, очень хорошо, если бы для выяснения своего отношения к той или иной освободительной войне всякий доброволец мог заранее знать, что будет делать после победы страна, освобожденная при его участии. Но осуществить это нелегко. Впрочем, европейским добровольцам, храбро сражавшимся за свободу буров, легче было проявить некоторую осмотрительность, чем за восемьдесят лет до того лорду Байрону.
   В Южной Африке с давних времен обосновалось около 150 тысяч индусов. Свободолюбивые буры обращались с ними хуже, чем американцы обращаются с неграми в южных областях Соединенных Штатов. Индусы в Натале были почти буквально на положении собак. Но молодым отважным людям, стекавшимся из разных стран Европы для борьбы за свободу бурского народа, это обстоятельство легко могло быть неизвестно, -- если о нем не имел ни малейшего представления индус Ганди.
   Тотчас по приезде в Южную Африку Ганди с парохода отправился на вокзал и занял место в вагоне. Вошедшие в купе буры, изумленные такой наглостью цветного человека, избили его и выбросили из поезда на полотно. Он отправился в гостиницу -- оттуда его выгнал хозяин, тоже пораженный наглостью индуса. Для "цветных людей" в Натале есть особые теплушки на железных дорогах и особые ночлежки в городах. Буры объясняют свои действия разными недостатками индусов, в частности их низким моральным уровнем, -- в отношении такого человека, как Ганди, это объяснение звучит особенно убедительно.
   
   Дальнейшее было в том же роде. Первой мыслью Ганди было немедленно уехать назад, к себе на родину. Но затем он от этой мысли отказался: Ганди решил, напротив, навсегда остаться в Южной Африке, бросить свое дело, адвокатуру в Индии, общественное положение и посвятить всю жизнь освобождению африканских индусов.
   Это называется в биографиях духовным кризисом. Кризис Ганди был особенно глубок потому, что ему пришлось оглянуться и на себя, и на всю свою жизнь, и на собственное отечество. Буры рассматривали как зверей индусов. Но ведь и индусы рассматривали как зверей своих париев.
   
   Не знаю, стоило ли Ганди большого труда признать париев людьми. Он и теперь считает законным деление индусского народа на касты, причем дает этому взгляду довольно замысловатое и бестолковое объяснение. Ганди не очень радикален и в некоторых других вопросах, относящихся к той же или сходной области. Так, индусские мусульмане в своей печати с торжественной наивностью, которая отличает Индию [Напомню сатирические изображения индусов в блестящих романах Хаксли], многократно спрашивали Махатму, выдал ли бы он свою дочь за мусульманина, согласился ли бы он обедать с мусульманином за одним столом и т.д. Ганди отвечал уклончиво, преимущественно в полувопросительной форме: "Зачем же непременно обедать за одним столом?" или: "Уж будто смешанные браки такие счастливые?.." Эти мрачные идеологические вопросы, эти хитрые ответы бывшего адвоката нельзя читать без улыбки. Надо, повторяю, делать поправку на Индию -- может быть, прямой ответ Ганди вызвал бы там революцию? Ламартин сказал: "Надо отделиться от народа, чтобы думать, и надо слиться с ним, чтобы действовать". Как бы то ни было, у себя на родине Ганди является в настоящее время главным защитником париев. С большим риском для своей популярности он появился в 1921 году на конгрессе "нечистых" и взял на воспитание "нечистую" девочку.
   Вопрос об отношении к бурам и к париям был, однако, только частью душевного кризиса Ганди. Перед ним встала вся проблема правды и неправды в мире. Решалась она у него трогательно-наивно, сразу по двум перекрещивающимся линиям. Надо было бороться с угнетателями. Надо было также бороться с грехом в себе.
   "Толстой", -- скажет читатель. Да, разумеется, без Толстого здесь не обошлось. Лев Николаевич жил в глуши, не читал газет и, казалось, ни о чем происходящем в мире не знал. В действительности он замечал многое такое, чего совершенно не замечали люди, усердно читающие газеты. Толстой чуть ли не первый обратил внимание на Ганди. У себя в Ясной Поляне он не читал "Речи" и "Русского слова", но читал "Indian Opinion" -- листок, издававшийся по-английски в Претории никому не ведомым молодым индусом! Толстой написал Ганди письмо, в котором его ободрял и очень сочувственно отзывался о его взглядах. Завязалась оживленная переписка, насколько мне известно, она до сих пор не опубликована (последнее письмо к Ганди написано Толстым за два месяца до его кончины).
   В 1904 году Ганди основал вблизи Дурбана земледельческую колонию, названную им "Ферма Толстого". Она существует и до сих пор. Это довольно типичная толстовская колония русского образца 90-х годов. Но колония эта в течение многих лет была политическим центром гандистского движения. На "Ферме Толстого" создалась ныне столь знаменитая Сатиаграха.
   Борьба за освобождение, борьба с грехом. Понимание греха у Ганди было почти то же самое, которое в свое время несколько надоело у толстовцев. Он опростился. По его собственному выражению, он "освободился от рабства прачечной и цирюльника": иными словами, начал сам стирать свое белье и стричь на себе волосы. Ганди отказался от всех прежних удобств и стал жить на три фунта стерлингов в месяц" Отказался он и от супружеской жизни. История его отношений с женой занимает в воспоминаниях Ганди семь страниц. Думаю, что в политической книге политического деятеля подобная глава является совершенно беспримерной, -- ее касаться я не буду, хотя Ганди сам подарил эту тему всем весельчакам мира. От "убоины" он отказаться не мог, ибо не ел ее и прежде. Но со времени своего кризиса и по сей день Ганди питается только фруктами и козьим молоком (коза не священное животное), причем опять-таки он очень подробно рассказал, как отражаются фрукты и молоко на его борьбе с женским соблазном. Толстой? Во всяком случае, Толстой без его огромного ума, без его чутья и понимания жизни и вдобавок без всякого чувства юмора.
   Быть может, Ганди хотел подействовать на свой народ примером праведной жизни? Франклина спросили: "Какое свойство всего полезнее политическому деятелю?" Он ответил: "Видимость проповедника". Уж НС знаю, был ли это простодушный или циничный ответ. Ганди едва ли очень думал о видимости. По книгам его выходит как-то так, что, борясь с грехом внутри себя, он этим в самом деле наносил тяжкие удары угнетателям-бурам. Его борьба с бурами свелась к митингам протеста, к мирным манифестациям, к "неучастию в зле" без противления злу насилием. В совокупности с "самосовершенствованием" это и составило гандистское учение о Сатиаграхе (Satia-gra-ha -- правда-сила).
   Ганди несколько раз избивали до полусмерти, несколько раз сажали в тюрьму. Он проявлял истинно железную волю и фанатическое упорство -- в особенности в отказе от насилия. Вне Сатиаграхи не было спасения. Ганди с той поры ничего нового не придумал. Он теперь борется с англичанами точно так же, как тридцать лет назад боролся с бурами. Недавно его спросили, что он будет делать, если после ухода англичан на Индию нападут дикие гималайские племена, от которых теперь ее охраняет английское оружие. Ганди ответил, что будет и с этими новыми завоевателями бороться посредством Сатиаграхи, не участвуя в зле, но и не противясь ему насилием.
   Людям, пожимающим плечами при виде такой политической тактики, Махатма с гордостью указывает, что в Южной Африке он этой тактикой добился успеха. Так Бриан в качестве блестящего результата деятельности Лиги Наций неизменно приводит благополучное разрешение греко-болгарского конфликта (боюсь, что в свете новых событий этот довод скоро перестанет производить потрясающее впечатление). И действительно, после долгих лет Сатиаграхи генерал Смете отменил декрет, особенно оскорблявший индусов. Можно, однако, с некоторой уверенностью утверждать, что Сатиаграха вообще здесь имела не слишком большое значение, а внутреннее самосовершенствование -- ровно никакого. К освобождению от "рабства прачечной и цирюльника", к фруктовой диете Ганди, к его беспрестанным постам, к его отношениям с женой буры были, наверное, вполне равнодушны. Оскорбительный декрет был отменен по самым разным причинам: потому что за двадцать лет естественный политический процесс мог сказаться и без Сатиаграхи; потому что вечные манифестации индусов, далеко не всегда бескровные, вопреки воле Ганди, беспокоили бурское правительство; потому что в самой Индии из-за африканских событий начались волнения, неприятные англичанам; потому что генерал Смете был недурной и незлой человек; потому, наконец, что европейская печать, хоть и без особой горячности (дело далекое), обратила внимание на невыносимое положение индусов в Южной Африке: в частности, и английские газеты и английское правительство весьма рады были при случае -- в самой ласковой форме -- пройтись по адресу буров, пламенное свободолюбие которых достаточно дорого обошлось Великобритании.
   Добавлю, что "победа" была, по-видимому, далеко не полной. Не берусь сказать, какова теперь жизнь натальских индусов. После победы Ганди вернулся в Индию; с тех пор прошло много лет. Однако в своей последней книге Махатма вскользь, очень кратко, замечает, что положение индусов в Африке в последние годы опять стало хуже. Ганди довольно глухо объясняет его ухудшение тем, что среди самих африканских индусов очень ослабела Сатиаграха. Не знаю, что именно это значит. Но, по-видимому, по учению Махатмы, для сохранения элементарных человеческих прав в Африке нужна весьма большая и постоянная доля общенародной святости. Как хорошо, что в Европе требования не так высоки!

IV

   Тем временем создавалась легенда. В Индию давно проник слух о том, что появился человек (человек ли?), ведущий святую жизнь и защищающий от угнетателей бедный индусский народ. Легенда крепла с каждым днем. Рост ее мне непонятен, и я, конечно, не берусь сделать его понятным читателям. Дело происходит в таинственной стране, в стране чудес. Скажу только, что чудеса начинают приписывать и самому Ганди: он исцеляет больных и воскрешает мертвых. По религиозному учению индусов, Вишну, высшее божество Вселенной наряду с Брамой и Шивой, несколько раз воплощался на земле -- в виде рыбы, черепахи, кабана, льва, карлика, героя, Будды, Бога Кришну. Верующие индусы ждут нового земного воплощения Вишну.
   Где появились впервые картины, изображающие Ганди в виде Бога! Я этого не знаю. Забегая несколько вперед, скажу, что лет десять тому назад культ Ганди в стране с шестой частью населения всего мира достиг наивысшего предела. В ту пору жизнь индусов была особенно тяжела, и сотнями миллионов людей точно овладело исступление. "В декабре 1921 года, -- говорит биограф, -- Национальный конгресс всей Индии дал Ганди полную власть, передал ему свои права с правом назначить себе и преемника". Ганди становится бесспорным властелином индусского народа. Он может вызвать политическую революцию. Он может, если захочет, осуществить религиозную реформу.
   Индусская интеллигенция не считала Ганди Богом; но и она отдавала должное его святой жизни, его беззаветной энергии и исключительным качествам, которые, конечно, и споров вызывать не могут. В 1922 году на свидание с Ганди в Ашрам прибыл сам Рабиндранат Тагор. Он не разделял взглядов нового пророка, однако относился к нему с чрезвычайным почтением.
   В древней книге Упанишад есть стих о высшем светлом существе, разум и сердце которого -- драгоценный дар людям. Имя этому существу -- Махатма (великая душа). В Индии, по-видимому, любят прозвища -- Рабиндранат Тагор, например, носит имя Гурудева (почтенный учитель). Увидев Ганди, знаменитый поэт восторженно произнес упомянутый выше стих из Упанишад. Слово мгновенно распространилось по Ашраму, оттуда по Индии, оттуда, позднее, по всем миру.
   Мистера Ганди больше не было.
   Был Махатма.

V

   Деятельность Ганди в Индии свелась, главным образом, к борьбе, с английским правительством за "Swaraj" (самоуправление). Необыкновенно популярная историческая форма свараджа гораздо короче, чем, например, "Учредительное собрание на основе всеобщего, равного, прямого и тайного избирательного права"; зато она и значительно менее определенна. Одни понимали под свараджем широкую автономию Индии, другие -- права доминиона, третьи -- полное отделение от Британской империи (англичане находят, что Индия, собственно, уже имеет сварадж). Может быть, именно вследствие своей неопределенности слово и сделало блестящую карьеру. На нем сходились все индусские партии. Спор между ними шел преимущественно о способах борьбы за освобождение.
   И спор, и борьба начались довольно давно. Мировая война чрезвычайно все осложнила. Среди индусской интеллигенции мнения разделились, но отнюдь не по циммервальдской линии. На том, что воевать Индии надо, сходились люди разного круга мыслей. Вопрос был: с кем воевать? (так приблизительно вопрос ставился еще и в Польше). В Индии часть интеллигенции разрешила вопрос немедленно и традиционно: разумеется, воевать надо с Англией -- более благоприятного времени для этого быть не может. И в самом деле, император Вильгельм стал в 1914 году ярым свараджистом; германский генеральный штаб предлагал всякую помощь индусским революционерам. С ними обсуждался даже вопрос об отправке в Индию небольшого немецкого десанта.
   Однако громадное большинство индусов признало, что воевать нужно с немцами. После сокрушения германского милитаризма начнется новая эра свободы для всех народов мира. Поэтому надо забыть счеты с британским правительством и шиться всей силой в дело союзников. Сварадж будет добыт вместе с общим благоденствием человечества в Берлине (по более кровожадной формуле: "на развалинах Берлина"). Хитрые индусские политики, однако, требовали гарантий: "нужно, чтоб британское правительство обещало", и т.д.
   Британское правительство обещало. Оно вообще не скупилось на обещание во время мировой войны (как, впрочем, и другие правительства). Оно обещало России Константинополь, мусульманам -- полную неприкосновенность халифата, сионистам -- еврейский национальный дом в Палестине и многим другим многое другое. В Индии наряду с физически слабыми, почти небоеспособными народами есть племена, представляющие собой превосходный боевой материал: сикхи, например, по общему отзыву специалистов, принадлежат к лучшим солдатам мира (их на Западном фронте посылали туда, где появлялась прусская гвардия). Британское правительство с полной готовностью обещало Индии сварадж. Транспорты с индусскими войсками поплыли один за другим в Европу.
   В марте 1918 года Людендорф прорвал английский фронт у Арраса. 2 апреля Ллойд Джордж опубликовал "Воззвание к индийскому народу". Воззвание было столь же неопределенное, сколь горячее; индусская конференция в Дели истолковала его так: "дайте солдат и получите независимость". Правда, "дайте солдат" -- это было настоящее время, а "получите независимость" -- будущее. Но Индия с энтузиазмом ответила на воззвание новым массовым набором добровольцев. В общей сложности она послала на Западный фронт восемьсот тысяч солдат [Sir Thomas W. Holderness. India Arduous Journey, p. 315 - По индусским источникам, число солдат, отправленных Индией в Европу, было большим: 985 тысяч] (не считая четырехсот тысяч военных рабочих), и это обошлось ей в сто пятьдесят миллионов фунтов стерлингов.
   Душою этого дела был Ганди. Война вспыхнула как раз тогда, когда он прибыл в Англию после своей победы в Южной Африке. Он убедил живших в Лондоне индусов в том, что долг предписывает им принять участие в войне на стороне англичан, и сам стал во главе вспомогательного санитарного отряда, -- впрочем, тяжелая болезнь заставила его вернуться в Индию уже в декабре 1914 года. Несколько позднее у него возникли политические сомнения: газеты сообщили, что между Англией и Италией заключен тайный договор. Это очень огорчило Ганди: если договор тайный, то, может быть, в нем есть что-либо дурное или своекорыстное? Он поделился своими сомнениями с вице-королем Индии. Вице-король совершенно его успокоил.
   Можно, конечно, и по сей день спорить, какая тактика в пору войны наиболее соответствовала интересам индийского народа. С общей, европейской и мировой, точки зрения, правильной была союзная ориентация. Пожалуй, она была правильна и с частной, индийской, точки зрения -- хотя бы уже потому, что ее противники, как Пилсудский, "поставили на проигравшую лошадь". Но, во всяком случае, с точки зрения самого Ганди и его религиозно-философского учения, все, что он делал в пору мировой войны, было чистейшей бессмыслицей или даже некоторым подобием интеллектуального самоубийства. Непротивление злу насилием не слишком применялось в Европе в 1914 -- 1918 годах. Вообще Сатиаграха тут была совершенно ни при чем.
   Впоследствии Ганди объяснял свои действия тем, что он в ту пору себя чувствовал гражданином Великобритании. Позднее, по его словам, он увидел, что ошибся: индийцы не граждане, а парии Британской империи. "Мои глаза открылись", -- писал Ганди через три года после окончания войны и после того, как английское правительство разъяснило, что Индия, собственно, уже имеет сварадж и что, к сожалению, по разным обстоятельствам ничего больше сделать в настоящее время нельзя [Черчилль еще на днях сказал, что Англия обещала Индии не права доминиона, а только одинаковый с доминионами почет].
   Теперь это у Ганди больное место, в которое неизменно тычут его враги. Они находят, что глаза Махатмы открылись несколько позднее, чем можно было бы желать. "Зачем мы вообще сунулись в мировую войну? -- спрашивают враги Ганди. -- Нам ее истолковала по-своему нация, не пользующаяся репутацией большой прямоты и искренности, и мы сдуру приняли английскую версию войны. Мы пошли воевать с немцами, которые нам никакого зла не сделали, пошли выручать англичан, от которых никогда не видели ничего, кроме зла".
   Противники Ганди указывали и на то, что опыт мировой войны был в его деятельности не первым: в пору Трансваальской войны он также стоял за англичан, хотя признавал, что право на стороне буров. По мнению Ганди, индусов одинаково угнетали и буры, и англичане; однако индусы должны были предварительно попытаться убедить Англию, что ей не следует воевать с бурами; а так как они этого не сделали, то, как граждане Британской империи, они обязаны и т.д. Были у него и другие доводы -- я привожу наиболее характерный. И тогда, как теперь, политическая диалектика Ганди у европейцев должна была вызывать некоторое чувство неловкости -- за себя или за него, это уж каждый решит по-своему. Впрочем, ссылка врагов на то, что Ганди обманывали и прежде, его никак смутить не могла бы: он сам писал, что сторонник Сатиаграхи должен и в двадцать первый раз поверить человеку, обманувшему его двадцать раз. Будем надеяться, что уж в двадцать второй раз Махатму не обманут, -- если вообще здесь можно говорить об обмане. Как бы ни было, спор индусов о прошлогодней ориентации нас вообще мало интересует. Важнее морально-философская драма самого Ганди. Ошибся ли он в ориентации или не ошибся, -- куда же девалась Сатиаграха?

VI

   Зато Сатиаграха применялась после войны в борьбе с английским правительством за сварадж. Рассказывать историю этой борьбы не стоит -- она ничем не отличалась от борьбы с бурами. Сказка про белого бычка, развязки которой мы и по сей день не знаем. Непротивление злу насилием, неучастие в зле... Неучастие в зле шло так далеко, что по наставлению Ганди индусы взяли своих детей из английских школ. Против этого решительно высказался Рабиндранат Тагор. Он не без основания говорил, что если хорошей индусской школы нет, то нельзя отказываться от английской. На это Ганди отвечал критикой английской системы воспитания и европейской культуры вообще.
   Из проповеди неучастия в зле выросла идея бойкота английских товаров. Появилась знаменитая прялка, Ганди рекомендовал заняться пряжей всем индусам. Этот совет он дал проституткам, на митинге которых, не без театральности, появился в Варшаве в 1921 году, -- идея не блистала оригинальностью, у нас в свое время если не в жизни, то в повестях с честным направлением студенты покупали для "падших созданий" швейные машины. И то же самое Ганди предписал Рабиндранату Тагору: "Все должны прясть. Пусть займется пряжей и Тагор! Таков долг этого дня, а о завтрашнем подумает Господь Бог".
   Все это было элементарно -- конечно, превышало средний уровень европейской политической элементарности. Выло бы бесполезно спрашивать Ганди о его отношении к республике, к монархии, к диктатуре, к социализму. О большевиках он в свое время высказывался резко отрицательно. В последнее время -- быть может, под влиянием Ромена Роллана -- он стал сдержаннее и в оценке большевиков. По крайней мере, в Париже он уклонился от ответа на вопрос о своем отношении к советскому строю, сославшись на незнакомство с делом. Вероятно, он все-таки кое-что о советском строе слышал? В крайнем случае, он мог бы нам рекомендовать бороться с большевиками посредством Сатиаграхи, и мы его поблагодарили бы за этот ценный совет
   Впрочем, результаты проповеди Ганди были довольно неожиданные. Так, например, в Индии англичане могли бы философски относиться к Сатиаграхе, если б гандисты ее выполняли совершенно точно. "Неучастие в зле" имеет неприятные стороны: в нетребовательной стране, как Индия, прялка делает серьезную конкуренцию Манчестеру. Но энтузиазм прядки может пройти, Манчестер может приспособиться. А против непротивления злу насилием англичане, наверное, ничего не имеют. Бенгальские террористы беспокоят их гораздо больше. Однако не все индийцы понимали Ганди правильно. Он ездил по Индии то в поезде, то в тележке, то верхом на слоне, собирал народ и говорил речи. В этих речах Махатма объяснял индийцам, как гадок английский "сатана", а затем призывал их относиться к сатане любовно, как к заблуждающемуся брату. Но вторая часть завета Ганди имела гораздо меньше успеха, чем первая. Он сам говорит, что ему "было трудно заинтересовать народ мирной стороной Сатиаграхи". Из проповеди непротивления вырастало "противление". Махатма в своих речах горячо осуждал индусских террористов -- а их число от его речей увеличивалось не по дням, а по часам. В Пидхуне, в Ахметабаде результаты проповеди непротивления были таковы, что сам Ганди пришел в ужас и со свойственной ему добросовестностью признался в своей "гималайской ошибке" ("гималайской" -- по размеру): его слушатели были недостаточно подготовлены к Сатиаграхе.
   Никто не может требовать от англичан, чтобы они ради Сатиаграхи развалили Британскую империю, По всей вероятности, они правы и в том, что, в случае их ухода, в Индии наступит полный хаос. Со всеми своими тяжкими недостатками вековая английская политика выполняет ту же цивилизаторскую миссию в Южной Азии, какую вековая русская политика выполняла в Северной. Было бы, конечно, гораздо лучше, если б в колониальной деятельности англичан понятие высшей расы сменилось понятием высшей цивилизации, -- в этом они могли бы последовать примеру французов. Во Франции назначение негра министром ни у кого особенного интереса не вызвало, и случилось оно при самом "буржуазном" кабинете -- в Англии ни Макдональд, ни Гендерсон негра никогда в каби нет не пригласили бы. В частности, по отношению к Ганди политика британского правительства не отличалась большой выдержанностью: его приглашали то во дворец, то в тюрьму.
   В феврале 1922 года Махатма напечатал статью, в которой говорил о "кровавых когтях" англичан: "Британская империя, покоящаяся на организованной эксплуатации физически слабейших народов земли и на условном демонстрировании грубой силы, не может существовать, если только миром правит справедливый Творец". Так писал Ганди. Правда, статья его заканчивалась очередной мольбой, чтобы Провидение удержало индийцев от насильственных действий против англичан. Однако английские власти не вытерпели и арестовали Махатму. Он был предан суду по обвинению в "возбуждении в индийском народе ненависти и презрения к законному правительству Его Величества",
   Суд над Ганди был довольно своеобразный. От защитника он отказался" изложил в своей речи идеи Сатиаграхи, подтвердил свою полную верность им и требовал для себя высшего наказания. Однако судья Брумсфильд не счел возможным согласиться с подсудимым. "Я не могу делать вид, -- сказал судья, -- будто я не знаю, что в глазах миллионов людей вы великий вождь и великий патриот. Даже люди, расходящиеся с вами во взглядах, видят в вас человека высокого идеала, благородной и даже святой жизни". Рассыпался в похвалах Ганди ж прокурор. "Что вы скажете, -- спросил в заключение судья, -- если я приговорю вас к шести годам тюрьмы? Не будете ли вы считать, что это неразумно?" Ганди действительно находил, что это неразумно: он требовал больше. Оригинальный процесс тем и кончился. При выходе из здания суда к ногам Махатмы повалилась толпа индусов. Они искали его взгляда -- это называется "даршан".
   Потом его выпустили на свободу. Потом... Впрочем, ничего важного с той поры и не было. Индийский воз стоит на том же месте. Махатма Ганди требует свараджа, британское правительство отвечает, что Индия, собственно, уже имеет сварадж. Эти переговоры могут еще продолжаться довольно долго. Приход к власти в Англии первого социалистического кабинета чрезвычайно обрадовал индусов. Приход к власти второго социалистического кабинета тоже их обрадовал, но, вероятно, несколько меньше: Макдональд твердо обещает Индии сварадж -- всякий раз, когда оказывается в оппозиции. Так, 24 мая 1928 года он заявил, что предоставление Индии прав доминиона будет "одним из первых дел рабочего правительства" [I. T. Sunderland. India in Bondage, p. 481]. Несколько раньше Макдональд, должно быть" сгоряча, обещал Индии даже независимость ["Daily Herald", 17 октября 1927 г.]. Теперь он, по-видимому, находит, что Индия, собственно, уже имеет сварадж. Однако строго осуждать британское правительство отнюдь не приходится, и нужно признать, что в самое последнее время его моральное положение в индийском вопросе стало гораздо лучше: на конференции круглого стола Ганди не удалось добиться соглашения ни с мусульманами, ни с "нечистыми". Махатма как-то сказал, что в будущей жизни он хотел бы родиться парием. Но в этой жизни он с париями так и не сговорился. За политико-юридическим спором, конечно, крылся тот же индийский диалог: "А согласился бы Махатма за одним столом обедать?.." -- "Зачем же непременно обедать за одним столом?.." Надо, впрочем, думать, что препятствовал соглашению не сам Ганди. За ним народные массы, и ему надо считаться с предрассудками народных масс [Разобраться в кастовых отношениях Индии нет никакой возможности. Достаточно сказать, что есть могущественные князья, принадлежащие к низшим кастам (разумеется, не к "нечистым"). Так, например, сам магараджа Бародский принадлежит к последней из четырех главных каст. Он "судра". Это все равно, как если бы в России царь был по сословию мещанином или купцом второй гильдии]. Эта конференция круглого стола, с ее закулисными переговорами и нескончаемыми диалогами, с ее гневными ультиматумами и "последними сроками", порою принимала комический характер. Во всяком случае, то обстоятельство, что мусульмане и парии искали у британского правительства защиты от "господствующей национальности", представленной в лице Ганди, не могло способствовать престижу Махатмы. Высокая политика -- "совсем как в Версале" -- ему явно не удается.

VII

   Небольшой дом-особняк на улице Найтсбридж. Этот дом почитатели сняли для Махатмы на время его пребывания в Лондоне. Мы входим. Средний английский hall -- относительный комфорт без особых претензий на роскошь. Камин, кожаные кресла, на стенах портреты старых англичан. Индусская барышня стучит на машинке за маленьким столом. Индусские секретари шепчутся, беспокойно оглядываясь по сторонам. Здесь же сын Ганди, молодой человек болезненного вида. Все индусы в национальных костюмах -- у гвардии Махатмы как бы свой мундир. Резко выделяется среди них плотный крепкий человек весьма английского вида. Он развалился в кресле у камина и скучающим взглядом окидывает вновь входящих людей. Вид у него отрешенный от мира: и люди в холле, да и вообще все на земле ему совершенно чуждо. Это приставленный к Ганди видный сыщик Скотленд-Ярда. Его официальное назначение -- охранять Махатму от врагов. Не поручусь, конечно, что он не интересуется и некоторыми друзьями Махатмы. Может быть, и начальству интересно -- какие люди ходят к дорогому индийскому гостю.
   К американскому журналисту выходит красивая дама в индусском наряде -- разве только опытный человек с первого взгляда сказал бы, что она англичанка: у нее и цвет лица почти такой же, как у находящихся в холле индусов. Это знаменитая мисс Слэд.
   Американский журналист меня представляет. Мисс Слэд очень любезна. Просит извинить, что вышла в таком костюме. Этого я не понял, но потом мне объяснил бывший с нами английский писатель: индусская форма мисс Слэд была, ввиду утреннего часа, не полная -- чего-то индусского на ней не хватало.
   -- К сожалению, это совершенно невозможно. Махатмаджи сейчас уезжает, сию минуту. Ровно в одиннадцать часов Махатмаджи должен быть...
   Мисс Слэд называет место, где должен быть в одиннадцать Махатмаджи. Что такое Махатмаджи? Оказывается, приставка "джи" в конце слова выражает особенную нежность. Так как прозвище "Махатма" означает "великая душа", то "Махатмаджи", очевидно, нужно переводить "дорогая великая душа", "великая душенька" или как-нибудь в этом роде (в ближайшем окружении Ганди называют "вари" -- "отец").
   -- Но я вас представлю здесь, при выходе, -- утешает меня мисс Слэд. -- Махатма сейчас здесь пройдет... Сию минуту...
   Мисс Слэд поднимается по лесенке в кабинет Ганди... Какая тема эта женщина одновременно для Толстого и для Вербицкой, для Достоевского и для Коллет Ивер! Мисс Слэд -- дочь английского адмирала; она принадлежала к высшему английскому обществу и в ранней молодости, по классическому выражению, "вела светский, рассеянный образ жизни". Как-то ночью, вернувшись домой с бала, мисс Слэд что-то прочла о Ганди. Это ее потрясло. Она решила посвятить всю жизнь служению Махатме и его делу, Несмотря на уговоры самого Ганди, мисс Слэд бросила семью и родину, опростилась, теперь считает себя индуской и обижается, если ей напоминают о ее английском происхождении. От палящего индийского зноя, без мер предосторожности, ее лицо стало бронзовым, и, по словам одного из писавших о ней англичан, "выдает ее только говор, тотчас безошибочно признаваемый говор правящих классов Англии", -- от меня ускользают эти оттенки английской речи и акцента.
   В передней дома волнение. Входные двери раскрываются настежь. К ним подкатывает автомобиль. С озабоченным видом пробегает несколько человек индусов. Секретарь внизу встает. Медленно, лениво поднимается с кресла сыщик.
   В холл вбегает старый человек; на нем нет ничего, кроме набедренной повязки. Надо ли описывать его наружность и костюм, -- если это можно назвать костюмом? Внешность Ганди известна теперь каждому, как известны всему миру физиономия и шляпа Чарли Чаплина [За исключением самого Ганди. Чаплин посетил его в Лондоне, и при их свидании выяснилось, что Махатма никогда в кинематографе не был]. Больше всего поражает необычайная худоба Махатмы [Ганди весит сорок пять килограммов -- результат питания лимонами и козьим молоком. Он вдобавок раз в неделю не ест ничего, а не так давно для того, чтобы примирить индусов с магометанами, постился двадцать один день. Таково его правило: перед серьезными делами серьезный пост. В свое время, услышав о 14 пунктах Вильсона, Махатма спросил американских журналистов, сколько времени постился президент перед выработкой каждого из этих пунктов. Не знаю, могли ли американские журналисты дать ему надежные заверения относительно постов Вудро Вильсона]. Его ноги -- две спички, воткнутые в сандалии. Первое впечатление -- как такой человек может жить? И второе -- необыкновенная подвижность этого неестественно худого, слабого человека.
   Я представлял себе Махатму сидящим в своей келье с поджатыми ногами на циновке. Таким действительно я его позднее и увидел в Париже -- только вместо циновки была кафедра, а вместо кельи -- "Мажик-Сити". Но здесь, у себя дома, он весь был в движении. Ганди не вошел, а именно вбежал в переднюю, смеясь и что-то повторяя на бегу. Темные непроницаемые глаза бегали за огромными стеклами очков. Болтались часы -- тоже диковинка при столь диковинном костюме. Он носит этот костюм для того, чтобы слиться с индусским народом. Но индусский народ живет под тропическим солнцем, а здесь Лондон, холодное осеннее утро; двери холла открыты настежь.
   Махатма останавливается на бегу перед американским журналистом. Он трясется от холода и, видимо, с трудом сдерживает смех. Отчего он смеется? За ним идет его Эккерман -- Эндрюс, бывший английский пастор, так же, как и мисс Слэд, посвятивший свою жизнь Ганди [У Махатмы есть горячие поклонники и среди англичан, чуждых ему по взглядам. Так, в ту пору, когда он лежал в Иеравадской тюремной больнице, туда ежедневно приходил старый английский офицер: справлялся о состоянии больного и оставлял всякий раз букет цветов]. Едва ли этот человек, очень мало похожий на весельчака, так рассмешил Махатму?
   Не могу рассказать ничего поучительного о своей беседе с Ганди. Он произнес несколько слов, все так же трясясь от холода и сдерживая душивший его смех. Но, по совести, я не слишком сожалею о том, что не имел с ним настоящего разговора. Общие места, которые мог бы сказать Ганди о сварадже или о Сатиаграхе, ничего не добавили бы к его книгам и весьма мало меня интересуют. Месяцем позднее в Париже он прочел целую лекцию и затем долго отвечал на вопросы -- любой второсортный толстовец мог сказать то, что говорил Махатма. А вот увидеть его вблизи было интересно. Нет, на аскетов-отшельников Риберы он не похож нисколько.
   Он еще раз пожимает руку и, ежась и вздрагивая, бежит к выходу. На улице одни индусы быстро закутывают его в белый "хаддар", тоже ныне известный всему свету; другие почтительно усаживают Махатму в автомобиль. За Ганди садится мрачный мистер Эндрюс. Рядом с шофером уже сидит отрешившийся от мира сыщик. На улице вырастают в довольно большом числе гиганты-городовые -- где же они были до того? Вокруг подъезда мгновенно собирается толпа. Автомобиль отъезжает. Старик в белой мантии что-то говорит Эндрюсу, оживленно жестикулируя и смеясь, все смеясь... Отчего так весело этому необыкновенному человеку? Или в самом деле он счастлив, несмотря на свою каторжную жизнь?

VIII

   Ганди, конечно, исключительное явление. Его высокие нравственные качества, редкая сила воли, совершенное бескорыстие (во всех смыслах этого слова), беззаветная преданность индийскому делу никаких сомнений вызывать не могут. Трудно было бы отрицать и умственные качества Махатмы: без них он, вероятно, не мог бы в течение десятилетий сохранять то положение, которое он приобрел у себя на родине. Со всем тем умственный кругозор Ганди чужд и непонятен громадному большинству современных людей. В своих политических книгах он рассказывает, что его и по сей день волнуют безысходные мысли: например, можно ли ему пить козье молоко? "Я постоянно себя спрашиваю, когда же я откажусь от козьего молока, -- пишет он в своих воспоминаниях. -- Все еще не могу отказаться от этого соблазна..." Несколько лет тому назад Ганди согрешил еще хуже: жена соблазнила его необыкновенным лакомством -- приготовила для него овсяную настойку на прованском масле. Он съел это дивное блюдо, "чтобы сделать удовольствие жене и насладиться". "Однако дьявол только этого и ожидал": за грех чревоугодия Махатму постигла тяжкая болезнь, -- "я отказался от всякого лечения, желая искупить свое безумство". В пору выздоровления индусский врач убеждал Ганди питаться сырыми яйцами, но об этом Махатма не хотел и слышать, хотя ему обещали достать на рынке "неоплодотворенные яйца" [Добавлю, что так же он относится и к своей семье. В пору тяжелой болезни своей жены Ганди решительно отклонил требования врача, настаивавшего на том, чтобы больная питалась мясным бульоном. Он заявил, что предпочитает смерть жены такому греху. Госпожа Ганди совершенно с ним согласна: "Лучше умру, чем оскверню свое тело таким ужасом", -- сказала она]. У него образовался аппендицит, и пришлось сделать операцию. Это было еще худшим грехом. У Ганди среди старых индусов есть и такие друзья" которые, по-видимому, считают его сибаритом и прожигателем жизни. По крайней мере, один из них, старик-брахман (его сам Эндрюс называет аскетом), прислал Ганди гневное письмо: вместо того чтобы решиться на грех операции, Махатма мог бы удалиться в какую-либо уединенную пещеру и там силой духа преодолеть слабость тела. Ганди и сам соглашался со стариком" что так было бы гораздо лучше. "Да, я виноват, -- писал он в ответ брахману, -- но, к несчастью для меня, я далек от совершенства... Признаю, что мое согласие на операцию было душевной слабостью".
   Бесполезно долго останавливаться на этой теме. Все мышление Ганди элементарно и, гиперболично -- вот уж истинно "гималайское" мышление. Он с восторгом цитирует изречение санскритской книги, из которого можно сделать вывод, что от "чревоугодия" до потери рассудка и до всевозможных ужасов только один шаг. Не скрываю, такие страницы несколько раздражают -- в особенности потому, что об этом рассказывается так обстоятельно и длинно: какое нам дело до внутренней борьбы Махатмы с соблазнами козьего молока и овсяной настойки на прованском масле?
   Трагедия же этого человека в том, что он стал заниматься политикой. Ни его характер, ни взгляды, ни способы действий не были для нее предназначены ни в какой мере. Надо ли говорить, что в единоборстве с Ллойд Джорджем, или даже с Макдональдом, Ганди имел мало шансов на успех? Его восторженный биограф, Ромен Роллан, оскорбил Махатму сравнением с Лениным: "Для Ганди, как для Ленина, как для любой высокой души (их ведь немного), я -- это ты". Ленин сюда приплетен явно для красоты слога -- на это и отвечать нечего. Но к Ганди слова "высокая душа", конечно, могут быть отнесены с полным правом. Махатма сам сказал, что его целью в жизни является "Мокша" -- "себя свести к нулю и взглянуть в лицо Господу". Как перевести на политический язык эти слова? Как подвести итог политической деятельности Ганди? Ведь те скромные завоевания, которые связываются с его именем, сделаны либо другими вопреки ему, либо им самим вопреки Сатиаграхе. Первый в истории опыт приложения толстовства к политике оказался полной неудачей -- таков социально-философский результат гандизма. Правда, создалась легенда. Думаю, однако, что и она идет к концу: никакая легенда не выдержит двух-трех конференций круглого стола.

------------------------------------------------------------------------------

   Печатается по книге первой публикации -- газета "Последние новости", Париж, 8 19, декабря 1931 г.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru