Алданов Марк Александрович
Уинстон Черчилль

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Марк Алданов.
Уинстон Черчилль

0x01 graphic

Черчилль встречается с работницами сборочного завода в Джорджтауне близ Глазго в октябре 1918 года.

I.

   В каталоге книжного собрания, посвященного Французской революции, бесконечно тянутся страницы биографического отдела. Вот якобинцы -- кого только здесь нет! Есть вожди, те самые, которые упоминаются даже у Иловайского. Есть и второй сорт, и третий, и десятый. И у каждого, самого захудалого якобинца непременно биография (а то и несколько) -- все как водится, с портретом, с факсимиле, с подстрочными примечаниями, с "неизданными документами"...
   Тэн в свое время высказал несколько гневных мыслей насчет того, чем были бы некоторые из этих людей, если бы не случилась Французская революция. Прием бездоказательный и, в сущности, дешевый, но соблазнявший не раз исследователей. В отношении деятелей Октябрьской революции воспользовался им когда-то и пишущий эти страницы. Вполне вероятно, что в другой исторической обстановке Ленин мог бы стать первоклассным деятелем инквизиции, Зиновьев -- богатейшим содержателем ссудной кассы, а Троцкий сопровождал бы в новые земли Писарро [Писарро Франсиско (1475--1541) -- испанский конкистадор. -- Прим. ред.] или был бы отравителем при дворе турецкого султана. Но вышло все по-иному, и в минуты особенно мрачного настроения я представляю себе многотомную биографию Бухарина, -- разумеется, с портретом, с факсимиле и с неизданными документами: в XXI столетии трудолюбивых приват-доцентов будет еще больше, чем теперь. Они непременно все выяснят -- и как воспитывался Бухарин, и любил ли природу, и какие писал марксистские письма невесте, и в каком кафе познакомился с Лениным, и что сказал на одиннадцатой конференции. Это будет "суд истории".
   В другой рубрике каталога приведены биографии тех деятелей, которых Европа противопоставила Французской революции. Этот подотдел рождает некоторые ассоциации.
   Каких же Питтов нынешняя Европа противопоставила Октябрьской революции?
   Уинстон Черчилль -- фигура очень блестящая и эффектная. Он участвовал в пяти кампаниях, в Азии, в Африке, в Америке, сражался на бронированном поезде; спасаясь из плена, пережил истинно сказочные приключения; это довольно необычно для британского премьера, -- Черчилль, вероятно, скоро будет премьером. Министром он стал в тридцать два года, а сорока лет от роду распоряжался британским флотом в пору величайшей войны в истории. Был он либералом, был и консерватором. Восхвалял буров, восхвалял и фашистов. Проповедовал союз с социалистами, проповедовал и союз против социалистов. Некоторая легкость в мыслях не мешает ему быть, насколько могу судить о нем, чрезвычайно порядочным и благородным человеком. Уинстон Черчилль занимался не только военными и правительственными делами. Он хороший журналист и вместе с Ллойд Джорджем и с лордом Беркенхедом мировой рекордсмен газетного гонорара: ему платят, кажется, пятьсот гиней, т. е. 70 тыс. франков за статью. Это не значит, конечно, что английские газеты так высоко расценивают публицистический талант Черчилля. Он пишет очень недурно, но какой-нибудь Анри Видаль, получавший в "Figaro" за парламентскую хронику, вероятно, по франку за строчку, пишет, конечно, лучше. Черчилль и Беркенхед нужны газетам для рекламы как важные политические генералы. Тот анекдотический переводчик, который слова "bien-etre general" ["Общее благосостояние" (фр.). Игра слов: "bien etre general" -- хорошо быть генералом. -- Прим. ред.] перевел: "хорошо быть генералом" -- был, по существу, прав: действительно, очень хорошо быть генералом. Писал Черчилль также и романы [Не должно смешивать его с известным американским романистом Уинстоном Черчиллем], писал и картины. Картин его я не видел; беллетрист же он неважный, и критики в свое время ему намекали, что это, собственно, не его дело. Так Сара Бернар в свободное время лепила статуи. Глядя на них, Роден ругался непристойными словами и грозил поступить на сцену.
   Черчилль, как известно, происходит из очень знатной семьи. Он внук седьмого герцога Мальборо и потомок первого знаменитого полководца, того самого, кому создали мировую славу его блестящие победы, бурная романтическая жизнь и, быть может, всего более песенка "Мальбрук в поход собрался", сложенная французами после сражения при Мальплаке [Некоторые трудолюбивые исследователи, впрочем, иначе объясняют происхождение этой песни].
   Читатели, вероятно, помнят, при каких обстоятельствах сделал сказочную карьеру Джон Черчилль, небогатый девонширский дворянин, прозванный "прекрасным англичанином". Его сестра была любовницей Якова II, а жена -- фавориткой королевы Анны. Таким образом, милость обеих враждовавших династий была обеспечена красавцу. Огромные дарования, проявившиеся в войне и в политике, доставили ему герцогский титул, орден Подвязки и несметное богатство. После его смерти одних наличных денег осталось в погребах принадлежавшего ему Бленгеймского замка около двух миллионов фунтов стерлингов -- сумма по тем временам неслыханная.
   Если читатели не помнят всего этого, они легко найдут нужные сведения в многочисленных биографиях первого герцога Мальборо. Передо мной сейчас лежат две его биографии -- печальная иллюстрация все к той же теме о "суде истории". Одна написана французом, другая -- англичанином, и они не во всем сходятся. -- Мальборо был совершеннейший мошенник, утверждает французский историк. -- Достойнейший был человек, утверждает историк английский. -- Мальборо продавал Якова II Вильгельму Оранскому и Вильгельма Оранского Якову II. -- Не продавал, а разве вел себя немного двусмысленно, как очень многие в ту пору. -- Мальборо выдал Людовику XIV английский план атаки Бреста, для того чтобы погубить своего преемника и соперника Тольмаша. -- Ох, правда, выдал, но вовсе не для этого, а для того, чтобы оказать услугу изгнанному королю Якову II, которого он как раз в ту пору опять признал своим законным монархом. -- Мальборо клал в собственный карман жалованье убитых на войне солдат. -- Очень трудно выяснять происхождение денег в чужом кармане. -- Откуда же взял Мальборо два миллиона фунтов? -- Да мало ли откуда? Ну, скопил, был бережливый человек... В совокупности все это называется приговором истории. Разобраться в нем нелегко. Может быть, мы вправе отнести к Мальборо словечко Ривароля: "Ради денег он был способен на что угодно, даже на честный поступок". А может быть, Мальборо имеет законные права на памятник, -- ведь очень многие памятники служат наглядным доказательством человеческой снисходительности.
   Жизнь каждого из потомков "прекрасного англичанина" могла бы дать тему романисту. Я не стану, разумеется, излагать биографию восьми следующих герцогов Мальборо. Скажу только, что за два столетия эти восемь романтиков успели сильно растрясти богатство, оставленное победителем при Бленгейме. Особенно поработал в этом направлении восьмой герцог, спустивший даже фамильные бриллианты и превосходную картинную галерею (лучшие ее сокровища, кстати сказать, достались нашему Эрмитажу). Не нужно, впрочем, принимать все это слишком трагически: оставшись благодаря восьмому герцогу без бриллиантов и без галереи, девятый герцог женился на дочери Вандербильта, -- только и всего. "Fluctuat nec mergitur" ("качается на волнах, но не тонет"), -- говорил в трудные минуты жизни герцог Мальборо.
   Отец Уинстона Черчилля был тоже знаменитый человек, -- человек весьма странный, быть может, не вполне нормальный, но, быть может, и с проблесками гениальности.
   Лорд Рандолф Черчилль, третий сын седьмого герцога Мальборо, в течение тридцати лет, еще со школьной скамьи, занимал собой и политическую, и светскую хронику Англии. Знаменит он был самыми разными делами. Пятнадцати лет от роду, еще в бытность свою учеником Итонской школы, он по поручению отца произнес политическую речь. Несколькими годами позднее Рандолф Черчилль играл партию в шахматы с чемпионом мира Стейницем. Правда, политическая речь пятнадцатилетнего лорда не произвела в мире глубокого впечатления, а партию в шахматы выиграл Стейниц (который играл, не глядя на доску). Однако содержание речи подробно изложили британские газеты, а все ходы исторической партии в шахматы, от первого до последнего, тридцать третьего, благоговейно запечатлены для потомства в биографиях лорда Рандолфа. Вот что значит быть сыном герцога Мальборо! Несколько позже какая-то, лишь намеками излагаемая в этих биографиях, клубная история нанесла тяжкий удар светской карьере Рандолфа Черчилля: по словам его сына, он навлек на себя немилость чрезвычайно высокопоставленного лица. Затем лорд Рандолф много путешествовал, стрелял львов в Африке, завел удивительную скаковую конюшню. Одна его кобыла попала даже в Британскую энциклопедию. Этой кобыле Черчилль дал имя "Abbesse de Jouarre" ["Аббатисса из Жуара" (фр.), пьеса Э. Ренана (1886). -- Прим. ред.] -- мысль поистине довольно странная. Бедный Эрнест Ренан! Чтобы почтить знаменитого скептика-пацифиста, соотечественники назвали его именем броненосец, а в Англии именем героини его драмы названа скаковая лошадь. Впрочем, благодаря лошади имя это очень прославилось. Сорок лет тому назад на вопрос, что такое "Abbesse de Jouarre", девять англичан из десяти, наверное, ответили бы без колебания: "Кобыла лорда Рандолфа Черчилля".
   Но, разумеется, настоящей своей славой Рандолф Черчилль обязан не шахматам, не львам, не скаковой конюшне, а политике. Еще в ранней молодости он был замечен Дизраэли, который очень любил молодежь, особенно, молодежь бурную и эксцентрическую. Лорд Рандолф стал членом палаты общин в очень юном возрасте. В парламенте он примкнул к крайним консерваторам и мог бы сказать о себе, как один наш соотечественник, член Государственного совета: "Правее меня -- стена" [Владимир Митрофанович Пуришкевич -- В. Е.]. В шумной парламентской известности Рандолфа Черчилля многое напоминало Биконсфилда [Граф Биконсфилд, Бенджамин Дизраэли (1804--1881) -- премьер-министр Великобритании. -- Прим. ред.] и кое-что Леона Доде. Выходки молодого лорда с первых же дней обратили на него всеобщее внимание. Всего более прославила лорда Рандолфа его война с Чарлзом Брэдло.
   Эту очень нашумевшую когда-то, теперь давно забытую историю, пожалуй, стоит напомнить читателям. Чарлз Брэдло, вышедший из весьма набожной семьи, был отъявленный и воинствующий атеист. Атеисты, явные и скрытые, встречаются, конечно, и среди британских консерваторов, -- многое можно было бы, например, сказать о философско-религиозных взглядах лорда Бальфура или самого Дизраэли. Но вообще это мировоззрение не благоприятствует успеху в Великобритании, особенно в консервативных ее кругах. Брэдло же был атеист бурный и фанатический. Этот человек, бывший в юности англиканским миссионером, затем служивший в драгунах, еще позднее ставший политическим агитатором [Он, кстати сказать, боготворил А. И. Герцена и почему-то считал себя его учеником], отличался необычайным упрямством. В отчаянной атеистической кампании, которую он вел, Чарлзу Брэдло помогала близкая к нему в ту пору полоумная мистрисс Анна Безант, впоследствии изменившая своему другу для Елены Блаватской и превратившаяся из фанатической атеистки в столь же фанатическую теософку. Атеистическая кампания бывшего миссионера и будущей теософки имела успех в Норсэмптонском округе, считавшемся тогда наиболее радикальным в Англии. Брэдло был избран в палату общин, причем заранее отказался принести установленную присягу: он настаивал на замене ее простым обещанием. В парламенте и в обществе мнения разделились. Первый министр Гладстон, как известно, человек глубоко религиозный, из уважения к свободе мысли стоял за удовлетворение ходатайства Брэдло. Консерваторы колебались. Молодой лорд Рандолф Черчилль потребовал слова и произнес необычайно резкую речь против "неверных" (infidels), в заключение которой прочел несколько выдержек из книжки Брэдло, разорвал ее и растоптал клочья ногами. Эта выходка имела шумный успех и решила судьбу ходатайства Брэдло. Палата оставила в меньшинстве Гладстона, и спикер предложил "высокопочтенному джентльмену из Норсэмптона" удалиться из залы заседаний. Тут произошло нечто потрясающее. Чарлз Брэдло заявил, что в парламент его послали избиратели и что уйти значило бы обмануть их доверие; а потому он, к большому своему огорчению, никак не может принять сделанное ему предложение. По словам очевидца, при этом неслыханном ответе все замерло: замерли консерваторы, замерли либералы, замерла публика, замерли министры во главе с Гладстоном. Спикер тоже сначала онемел, но скоро вышел из столбняка и гробовым голосом запросил палату общин, не думает ли она, что в таком случае к высокопочтенному джентльмену из Норсэмптона должно быть применено "ручное давление" ("the manual pressure"). Палата подавляющим большинством согласилась с мнением спикера. Была позвана стража, которая и применила "ручное давление" к высокопочтенному джентльмену из Норсэмптона, иными словами, вывела его из залы заседаний, -- однако ненадолго: через несколько минут Брэдло, к великой радости иностранных корреспондентов, вбежал в залу через другую дверь и занял снова свое место. Его опять вывели. Эта процедура повторялась до тех пор, пока спикер "с бесконечной тоской" (with infinite sadness) не постановил запереть высокопочтенного джентльмена из Норсэмптона в одну из башен парламента. Однако на следующий же день Брэдло пришлось оттуда освободить -- слишком сильное раздражение вызвала эта мера в свободомыслящих кругах, да и многие консерваторы были от нее не в восторге: 76-летний Биконсфилд, уже ушедший на покой, остался чрезвычайно недоволен действиями лорда Рандолфа Черчилля и сделал серьезное внушение своей партии. Выпущенный на свободу Брэдло не угомонился нисколько. Не буду рассказывать всей этой истории, -- она продолжалась не более и не менее как шесть лет. Специальные корреспонденты и сотрудники юмористических журналов съезжались со всего мира в Англию смотреть, как применяют "ручное давление" к безбожному члену парламента. Это, кстати сказать, сходило далеко не гладко. Бывший драгун, обладавший геркулесовской силой, оказывал страже отчаянное сопротивление, в местах для публики скандалила во имя атеизма будущая последовательница Блаватской, на улицах шли демонстрации, манифестации, контрманифестации. Правительство и партия были бы, вероятно, готовы молчаливо примириться с присутствием Брэдло в парламенте. Но лорд Рандолф твердо стоял на своем посту: при попытках атеиста занять место в палате общин Черчилль мрачно задавал спикеру вопрос, на каком основании пытается проникнуть в это высокое собрание высокопочтенный джентльмен из Норсэмптона, и просил разъяснить, не вправе ли он, лорд Рандолф Черчилль, считать самозванцем высокопочтенного джентльмена из Норсэмптона. Континентальная Европа веселилась чрезвычайно, и даже "Temps", газета весьма сдержанная в оценке внутренних дел иностранных держав, с сокрушенным видом писала о неслыханном скандале, происходящем на родине Джона Стюарта Милля. Кампания, предпринятая Черчиллем, кончилась через шесть лет полным его поражением. Атеисты, даже самые отъявленные, получили возможность заседать в парламенте, и Чарлз Брэдло с торжеством занял свое место в палате общин. С чисто политической стороны эта немного затянувшаяся история была, в конце концов, эпизодом в борьбе за терпимость и за свободу мысли; в качестве такого эпизода она и отмечается обычно несколькими строчками в ученых книгах. Но у политических явлений бывает и чисто бытовая сторона, иногда исполненная высокого комизма. Я позволил себе здесь на ней остановиться: в этой анекдотической истории ярко сказался бурный темперамент Рандолфа Черчилля, доставивший ему огромное количество врагов. Не пользовался он любовью и в собственной своей партии, в которой, как впоследствии его сын, всегда занимал обособленное положение. Весьма реакционно настроенный в чисто политических вопросах, лорд Рандолф в области социально-экономической проявлял, напротив, чрезвычайный радикализм. Он был основателем и вождем группы так называемых тори-демократов. Старые идеи Биконсфилда (впрочем, не выдуманные и Биконсфилдом) о необходимости для консервативной партии защищать интересы бедных людей были доведены Черчиллем до логического предела. Обладая большим ораторским талантом и огромной энергией, он скоро занял очень высокое положение в политическом мире. Некоторые из его речей производят немалое впечатление при чтении и теперь, через сорок лет. Есть, правда, в полусоциалистических речах сына герцога Мальборо и элементы чуть-чуть комические, в особенности его уверенность в том, что выдуманное им сочетание передовых и средневековых взглядов -- нечто вроде того вина, которое, по словам Ноздрева, было вместе и бургоньоном, и шампаньоном, -- представляет собой единственную возможную в мире политическую систему. Первая же программная речь лорда Рандолфа вызвала среди консерваторов бурю. От Черчилля открещивались столпы партии, в том числе его собственный отец, седьмой герцог, который в письме на имя партийного лидера высказал предположение, что речь эта была сказана "Ранди" в пьяном виде. Программа лорда Рандолфа включала в себя беспощадное обложение имущих классов, высокие налоги на предметы роскоши, постройку домов для рабочих, казенные ссуды фермерам для покупки земли. В 1886 году Рандолф Черчилль стал канцлером казначейства в кабинете лорда Солсбери. Совершенно неподготовленный к этой трудной роли, он взялся за нее со своей обычной смелостью, не свободной и от легкого цинизма. Так, при обсуждении вопроса о биметаллизме, поднявшегося несколько неожиданно, лорд Рандолф наклонился к своему соседу Годлею и спросил его на ухо: "Вы не помните, я биметаллист или нет? Я забыл..."
   Рандолф Черчилль твердо верил в свою звезду. Он говорил друзьям, что его жизненный удел -- полгода власти, а затем могила в Вестминстерском аббатстве. У власти он действительно оставался очень недолго: резкий, нетерпимый и непокладистый, он скоро перессорился с товарищами по кабинету и с самим Солсбери. Выйдя с треском в отставку, лорд Рандолф стал еще радикальнее в социально-экономических вопросах. Он повел в стране агитацию за восьмичасовой рабочий день. Это требование, по тем временам необычайно смелое, вызвало резкие протесты не только со стороны консерваторов. Чрезвычайно забавно то обстоятельство, что в качестве покушения на основы британского государственного порядка требование это вызвало крайнее негодование Чарлза Брэдло. Старый атеист, с годами несколько остепенившийся на скамьях палаты общин, терпеть не мог социалистов и в социально-экономических вопросах был настроен весьма умеренно. Таким образом, в последнем столкновении двух долголетних смертельных врагов подрывателем основ и разрушителем традиций Великобритании оказался лорд Рандолф Черчилль.
   Из консерваторов очень многие в ту пору совершенно серьезно считали, что блудный сын партии идет прямой дорогой к социализму. Но карьера знаменитого оратора уже близилась к концу. Лорд Рандолф заболел неизлечимой болезнью. С болезнью этой он отчаянно боролся несколько месяцев. Не считаясь с запрещением врачей, вопреки просьбам друзей и родных, он продолжал выступать публично. По словам свидетелей, это было тяжелое зрелище. Исхудавший, смертельно бледный, едва державшийся на ногах, бывший "король трибуны" произносил бессмысленные речи, вызывавшие в парламенте ужас и жалость, а на митингах смех и свистки. Скоро все было кончено, лорд Рандолф Черчилль впал в детство. Смерть его в 46-летнем возрасте вызвала общее сожаление. Англия устроила пышные похороны человеку, долго занимавшему собой внимание мира.
   Я не случайно остановился так подробно на карьере Рандолфа Черчилля. В его знаменитом сыне, сыгравшем немалую роль в нашей собственной истории, повторились и черты характера, и некоторые особенности жизни отца.
   Мать Уинстона Черчилля не принадлежала к тому кругу, в котором выросли все его предки. В ранней молодости на празднике, данном в честь прибывшего в Англию наследника русского престола, лорд Рандолф встретился с красавицей американкой мисс Джанетт Джером. Тут же на празднике он влюбился в нее без памяти и на следующий день сделал ей предложение. Мисс Джером приняла это предложение с восторгом. Но восторг старого герцога Мальборо был значительно меньше: мисс Джером была американка и не была дочерью Вандербильта. Ее отец, полужурналист, полубанкир, имел довольно бурное прошлое в духе романов Джека Лондона, если не Фенимора Купера. Он недурно владел пером, недурно владел и карабином. Надо добавить, что отец мисс Джером, "гордый, как демон", по словам его внука, был тоже не слишком обрадован честью, сделанной его дочери. Герцог Мальборо не желал породниться с американским дельцом. Мистер Джером не желал вступать в родство с английским герцогом. Перед двойным родительским veto отчаяние влюбленных, по классическому выражению, "не поддавалось описанию". Но, в конце концов, все устроилось благополучно. Слезы дочери сломили сопротивление мистера Джерома, а в семье жениха случилось, на счастье, следующее происшествие. В наследственном избирательном округе герцога Мальборо выставил свою кандидатуру в парламент радикал мистер Бродрик. Электоральные агенты с горестью доложили герцогу, что дерзкая попытка эта имеет все шансы на успех, если со стороны самих Мальборо ей не будет противопоставлена достойная семейная кандидатура. Лорду Рандолфу Черчиллю было поручено отцом дать бой мистеру Бродрику. Молодой человек принял предложение, но твердо решил, что наградой за успех ему должно быть родительское согласие на брак. В письме к мисс Джером он сообщил ей свой дьявольский план: лорд Рандолф предполагал честно проделать всю избирательную кампанию, а затем в последнюю минуту, накануне выборов, поставить отцу ультиматум -- либо ему будет дано благословение, либо он снимет свою кандидатуру. Это было хитро задумано. Герцог Мальборо не хотел, чтобы его сын женился на американке. Но он не хотел также, чтобы от его наследственной вотчины прошел в парламент радикальный кандидат. Все сошло превосходно, даже без ультиматума. На выборах молодой лорд после упорной борьбы разгромил мистера Бродрика, и вскоре затем в Париже без большого шума была отпразднована свадьба лорда Рандолфа с мисс Джером. Еще немного позднее, в 1874 году, на свет Божий явился нынешний знаменитый мистер Уинстон Леонард Спенсер Черчилль. Сочетание наследственных свойств американских struggle-for-lifers-ов [Здесь: борцы за выживание (англ.)] и потомков "прекрасного англичанина" дало Европе одного из ее самых блестящих и романтических государственных деятелей.

II.

   Уинстон Черчилль не получил университетского образования. По окончании школы в Гарро он поступил в Сандхэрстское военное училище и вышел оттуда двадцати лет от роду в 4-й гусарский полк. Очень скоро мирная строевая служба чрезвычайно ему надоела. Войны, как на беду, в ту пору никакой не было. Однако на второй месяц службы, зайдя вечером по обыкновению в свой клуб, Черчилль прочел в газетах телеграмму: на Кубе вспыхнуло очередное восстание.
   Можно с большой вероятностью предположить, что идеи этого восстания не вызывали ни особенного энтузиазма, ни особенной ненависти в душе молодого английского гусара. Можно даже предположить в нем и не слишком основательное знакомство с кубинскими делами. Но поэзии в экзотическом восстании было хоть отбавляй. Чего стоят одни имена героев революции и контрреволюции, довольно часто происходящих на острове Куба! Вождь кубинского республиканского движения совершенно серьезно назывался маркиз де Санта-Лючия. Люди с именами вроде Кабальеро де Родас, Максимо Гомес, Мартинес Кампос совершали разные подвиги в местах, носящих названия: Санта- Клара, Мансанилло, Пинар-дель-Рио, Сантьяго-де- лас-Вегас. Бои, конечно, происходили при лунном свете, на поросших орхидеями полянах и в переплетенных густыми лианами лесах черного дерева. Кубинцы сражались, кубинки венчали героев, -- "Кармен" в ту пору уже совершила свое победное шествие по Европе после первоначального провала, который свел в могилу Жоржа Бизе. Сердце двадцатилетнего гусара не выдержало столь тяжелого заряда поэзии. Уинстон Черчилль взял отпуск и через три недели уже сражался на далеком острове в качестве волонтера. Я не знаю, с кем именно он сражался. Может быть, он и сам этого не знал. Насладившись вдоволь кубинской поэзией, он вернулся домой, но на родине не засиделся: 4-й гусарский полк был скоро отправлен в Индию. Там тоже вспыхнула какая-то война, -- Черчилль выпросился у начальства и добровольцем проделал трудный поход. Затем англичане воевали с дервишами в Африке. Он попал и туда, только пришлось переменить 4-й гусарский полк на 21-й уланский. Черчилль принял участие в знаменитой кавалерийской атаке при Омдурмане, которая четверть века тому назад признавалась одним из самых блестящих дел английской военной истории. В период 1914--1918 годов бой, подобный Омдурманскому по размеру, вероятно, не был бы даже упомянут в сообщении генерального штаба. Добавлю, что воевал Черчилль в Судане за свой счет: такое условие поставило ему начальство. А так как тратиться молодой воин не хотел или не мог, то он, по собственным его словам, решил следовать наполеоновскому правилу: "война должна оплачивать войну" и предложил свои услуги газетам в качестве военного корреспондента. Его статьи в "Morning Post" создали ему известность. Но они имели для него и неприятные последствия. Это можно было предвидеть: Черчилль пытался совместить два ремесла, которые совмещать очень трудно.
   Напомню в нескольких словах читателям историю суданской войны. В 80-х годах прошлого столетия воинственный шейх Магомет-Ахмет, происходивший по прямой линии от Пророка, поднял в Судане восстание против неверных. Женившись на дочерях суданских шейхов (необычный способ установления диктатуры), он стал во главе немалой силы дервишей и провозгласил себя Махди: по мусульманской традиции, Магомет сказал на смертном одре, что один из его потомков, имам Божий, приобретет власть над всем миром и под прозвищем Махди установит на земле равенство и справедливость. Новый повелитель издал свои десять заповедей, регулировавших политику и свадебные обряды, мораль и цены на скот. Махди обнаружил большие военные дарования. Его армия шла от победы к победе. В короткое время неверные были изгнаны из Судана. В 1885 году пал Хартум, причем был убит защитник его, английский национальный герой генерал Джордж Гордон. Население воздало победоносному шейху божеские почести. Но на верху славы и могущества, готовясь к походу на Каир, Махди внезапно умер, по слухам отравленный из ревности одной из своих бесчисленных жен. При его преемниках война возобновилась и через 13 лет закончилась упомянутой выше победой англичан при Омдурмане.
   Уинстон Черчилль описал эту войну -- и описал ее далеко не в обычном тоне военных корреспонденций. Молодой человек унаследовал характер своего отца. Он не только позволял себе писать о своем начальстве, но и в выражениях не очень стеснялся. В высших военных кругах Карьерист Младший, как прозвали сына лорда Рандолфа Черчилля, сразу стал довольно непопулярной фигурой. Несправедливость обвинения в карьеризме, думаю, достаточно очевидна: всякий понимает, на какую военную карьеру может рассчитывать молодой офицер, который публично порицает, если не поносит, главнокомандующего. А главнокомандующий суданской армией не отличался кротостью и благодушием. Сэр Герберт Китченер (в ту пору еще не лорд) при угрюмом и крутом характере вдобавок терпеть не мог журналистов.
   Жизнь Уинстона Черчилля до некоторой степени сводится к процессу освобождения от разных иллюзий (и не только от иллюзий) умного, блестяще одаренного и благородного человека. В этом заключается известное сходство (впрочем, ограниченное и чисто внешнее) его жизни с жизнью Жоржа Клемансо. По-видимому, в ранней молодости воображению Черчилля представлялась джентльменская, рыцарская война с обменом любезностями, с борьбой великодуший, с "Messieurs les Anglais, tirez les premiers" ["Господа англичане, стреляйте первыми" (фр.)], -- одним словом, та война, которая существовала лишь в фантазии Вальтера Скотта и романистов его школы. От этих представлений суданская кампания излечила Черчилля довольно быстро и радикально. Из его книги "The River War" видно, что он был заворожен титанической фигурой Махди. Суданский Наполеон изображен у него (понаслышке, разумеется) так же поэтично-трогательно, как султан Абдул-Гамид в романе Клода Фаррера "Человек, который убил". Смею думать, и в историческом отношении так же верно. В вальтер-скоттовской фантазии Черчилля, должно быть, крестовые английские рыцари, как в пору Ричарда Львиное Сердце, вступали в рыцарскую борьбу с мусульманскими рыцарями нового Саладина. Атака 21-го уланского полка при Омдурмане отвечала такому представлению. Но то, что последовало за ней, ему никак не отвечало. После атаки множество раненых дервишей было добито англичанами. О таких вещах ничего не говорится у Вальтера Скотта. У военных корреспондентов об этом, напротив, говорится очень много; только, по вековой традиции военных корреспондентов, делает такие вещи всегда неприятель. Уинстон Черчилль описал атаку при Омдурмане, но не счел нужным умолчать и об истреблении раненых дервишей. Предвидя взрыв читательских протестов, он добавил несколько строк, смысл которых приблизительно таков: "Мне, вероятно, скажут, что английские солдаты не способны убивать раненого противника. В общем это, конечно, верно. Но есть и такие солдаты, которые на все способны. Ответственность же за действия армии несет, естественно, главнокомандующий". Ни в одной другой стране такая корреспонденция, вероятно, вообще не могла бы быть напечатана в военное время. В Англии ее напечатали, но издатель сделал подстрочное примечание, в котором давал понять, что тут что-то не так: английские солдаты не способны убивать раненого противника. Затем последовало другое. По вступлении британских войск в суданскую столицу Китченер приказал раскопать гробницу Махди, которая в течение тринадцати лет считалась местной святыней. Кости суданского вождя были выброшены в Нил, а череп зачем-то отвезен в Египет. Об этом действии главнокомандующего Уинстон Черчилль отозвался в чрезвычайно резких и сильных выражениях. Издатель опять-таки снабдил его статью подстрочным примечанием, в котором указывал, что сэр Герберт Китченер поступил правильно, разрушив гробницу Махди.
   Думаю, что и без этих подстрочных примечаний достаточно ясно, какую исключительную смелость и независимость характера обнаружил молодой Черчилль, отзываясь так о действиях полководца, уже ставшего в ту пору кумиром британской нации. Что произошло дальше, точно не знаю. Один из английских историков (Мак-Аллан Скотт), говоря о взаимоотношениях Черчилля и Китченера в пору великой войны, когда они были товарищами по кабинету, вскользь замечает, что, по слухам, между ними было когда-то неприятное столкновение в Судане. Главнокомандующий суданской армией будто бы изругал крепкими словами беззащитного в строю уланского поручика.
   Как бы то ни было, можно предположить, что служебное положение Черчилля после суданской кампании стало довольно тяжелым. Он вышел в отставку.
   Однако на этом его военная карьера не кончилась. В следующем году началась война с бурами. Черчилль отправился в Африку уже в штатском платье, "с карандашом и револьвером", в качестве военного корреспондента; но, прибыв в Трансвааль, он не вытерпел и принял участие в боях. В ноябре 1899 года блиндированный поезд, в котором он находился, был окружен бурами и после отчаянного сопротивления сдался в плен. Начитавшись рассказов о свирепости буров, Черчилль ждал, что его подвергнут всяческим истязаниям. Буры, однако, отнеслись к защитникам поезда весьма добродушно и, увидев молодость главного пленника, устроили для него футбол. В плену Черчилль занимался главным образом изучением книги о свободе Джона Стюарта Милля. О книге этой обычно говорят, что она дает полную внутреннюю свободу своим читателям. Но Черчилля духовное освобождение в плену, по-видимому, решительно не удовлетворяло. Он совершенно не походил на Платона Каратаева. Вдобавок Черчилль, как раз за два дня до пленения блиндированного поезда, громил людей, сдающихся в плен. "Нет ничего глупее и унизительнее роли пленника, -- писал он. -- В самом деле, вы долго делаете все возможное для того, чтобы убить врага, а затем, когда дело сорвалось, молчаливо просите его сохранить вам жизнь". Черчилль решил бежать. Не буду подробно рассказывать историю его побега, -- это совершенный Майн Рид. Скажу только, что он перелез через высокую стену на расстоянии нескольких метров от отвернувшегося часового, на ходу вскочил в товарный поезд, путешествовал без пищи и воды в мешке с шерстью, затем опять на ходу соскочил с поезда и долго бродил во вражеской стране наудачу. Голова бежавшего герцогского внука была оценена, и по трансваальской земле было расклеено 3000 его фотографий. Для большей поэзии он отправил военному министру буров письмо, в котором благодарил за учтивое обращение и просил извинить, что не мог откланяться лично. Черчилль шел по ночам, кое-как ориентируясь по звездам, а днем скрывался в заброшенных шахтах, в оврагах проводил долгие часы в обществе коршунов и крыс. Ему посчастливилось: он выбрался из неприятельской земли. Свой побег Уинстон Черчилль, естественно, описал в "Morning Post" -- и сразу стал знаменитостью. Кампанию он проделал до конца, но в военном ремесле, по-видимому, разочаровался совершенно. Вдобавок Черчилль пришел к мысли, что трансваальская война несправедлива, что она ведется за неправое дело и что буры, как люди, выше англичан.
   Мысли эти он не постеснялся высказать печатно со своей обычной откровенностью. Штатские истребители буров, естественно, ругнули его изменником, впрочем, без особой горячности, больше для приличия. Слишком глупо было обвинять в "пораженчестве" человека, проделавшего добровольцем пять походов, да еще прямого потомка знаменитейшего из английских полководцев. Кроме того, в спортивном отношении побег Черчилля был вне конкурса. Военный корреспондент "Morning Post" вошел в большую моду. Черчилль стал Линдбергом [Линдберг Чарльз (1902--1974) -- американский летчик, прославившийся первым беспосадочным перелетом над Атлантическим океаном в 1927 г. -- Прим. ред.] 1900 года.
   Начиналась его блестящая политическая карьера.

III.

   В парламент Черчилль, по наследственной традиции, прошел как кандидат консерваторов. Но с ними ему было в ту пору совершенно не по пути. В партии он пытался проводить социально-реформаторскую программу своего отца и точно так же, как этот последний, натолкнулся на очень серьезное сопротивление. "Консервативная партия есть партия привилегированных классов", -- недовольно заметил Рандолфу Черчиллю в частном письме лорд Солсбери. Так же двадцатью годами позднее предостерегали Уинстона Черчилля его старшие товарищи. "Он повторяет тяжкую жизненную ошибку своего отца", -- писала неодобрительно газета "Times". Личный успех Черчилля был, однако, очень велик. После одного из его выступлений в палате либеральный публицист Массингам писал, что не слышал в парламенте такой речи со времени смерти Гладстона: "Мистер Черчилль, вероятно, будет когда-нибудь первым министром, -- предсказывал Массингам, -- и, я надеюсь, первым министром либерального правительства". После трех сессий палаты расхождение между Черчиллем и консервативной партией по целому ряду вопросов стало настолько велико, что во время его речей консерваторы демонстративно покидали зал заседаний. Либералы, напротив, устраивали овации нежданному союзнику. Такое положение, конечно, не могло продолжаться долго. Черчилль ушел, "хлопнув дверью". "Слава Богу, в Англии существует и либеральная партия", -- сказал он в своей галифакской речи. На выборах 1906 года он снова выставил свою кандидатуру в парламент, но уже в качестве либерала.
   Эти выборы, как известно, свелись к разгрому консервативной партии, и бывшие друзья Черчилля, крайне раздраженные его "изменой", обвиняли молодого депутата в том, что свой либерализм он стал проявлять в предвидении электоральной победы либералов. В этом, однако, нет ничего особенно дурного. Так, у Андре Моруа английский пастор во время засухи поджидает понижения барометра для того, чтобы объявить молебствие о дожде.
   Люди моего поколения хорошо помнят ту волну гуманитарного идеализма, которая заливала Европу в последнее десятилетие перед войной. Вероятно, для демократической идеи это было, на протяжении всей истории мира, самое благоприятное время. Я нисколько не хочу говорить о нынешнем "кризисе демократии". Это очень модная, но не очень новая тема: она была модной и две тысячи лет тому назад. Все в политике познается по сравнению. В общем мир, конечно, "демократизировался", -- демократия перенесла землетрясения лучше, чем ее вековые противники. Та большая семья, которая до войны правила Европой с высоты двадцати престолов, почти вся ушла в частную жизнь. Германский кронпринц занимается теперь торговыми делами, королевы и эрцгерцогини зарабатывают хлеб в кинематографе, на развалинах империи Карла V хозяйничал Карл Реннер [Реннер Карл (1870--1950) -- один из лидеров австрийской социал- демократической партии и II Интернационала. -- Прим. ред], а в Ильдиз-Киоске устраивается игорный дом. Если демократия провалилась, то, по крайней мере, в очень хорошем обществе... Нет, я не хочу сказать, что "облетели цветы, догорели огни" на том блестящем историческом представлении, которое с таким воодушевлением ставилось повсеместно в Европе в годы перед мировой войной. Но при известном беспристрастии должно признать, что цветы теперь стали менее ароматны и огни горят не так ярко, как прежде. Может быть, героический период 1914--1918 годов вообще несколько исчерпал в пережившем его поколении запас какого бы то ни было энтузиазма. А может быть, это поколение слишком много видело и слышало. Перед ним на международных конгрессах Ленин, Троцкий и Зиновьев клялись вести борьбу со смертной казнью. Перед ним социалисты разных стран тоже клятвенно заверяли, что не допустят никакой войны. Перед ним "совесть всего мира" была потрясена казнью Феррера [Феррер Гуардия Франсиско (1859--1909) -- испанский просветитель, педагог. Во время восстания в Барселоне в 1909 г. был арестован, без всяких оснований обвинен в руководстве восстанием и казнен. -- Прим. ред.]. Перед ним Жорес, призывая Францию к разоружению, воскликнул в восторженном порыве: "В худшем случае мы погибнем, но наша гибель послужит делу освобождения человечества!" -- на что многотысячная аудитория ответила бурным взрывом аплодисментов...
   "Идейной кухней мира" был в ту пору, как и теперь, Париж. Но практической лабораторией служила в особенности Англия. Ллойд Джордж был тогда главным источником социально-политического идеализма. Двадцать лет тому назад вокруг "валлийского колдуна" собрался цвет идеалистически настроенной молодежи. Черчилль, перейдя к либералам, стал ближайшим учеником, соратником и другом Ллойд Джорджа.
   Правительственная карьера Черчилля общеизвестна. В либеральном кабинете он занимал должности товарища министра колоний, затем министра торговли, министра внутренних дел. На всех этих постах он проявлял и кипучую деятельность, и чрезвычайный радикализм. Вместе с Ллойд Джорджем он составлял крайнее левое крыло левого правительства. С именем Черчилля связаны важнейшие законопроекты по самоуправлению африканских колоний, по ирландскому "гомрулю", по ограничению рабочего дня, по государственному страхованию неимущих. При деятельной его поддержке был проведен Ллойд Джорджем исторический "революционный бюджет" 1909 года. В борьбе Ллойд Джорджа с палатой лордов Черчилль принимал самое близкое участие. Памятная борьба эта велась обеими сторонами не слишком любезно. Ллойд Джордж на митингах напоминал "партии герцогов" об эшафоте Карла I. Герцог Бофорский говорил, что лучшей радостью его жизни было бы натравить своих борзых собак на Ллойд Джорджа. В кампании против герцогов внук герцога Мальборо превзошел резкостью своего наставника. В салонах это сходило гладко, -- там отношение к Черчиллю, по-видимому, всегда было благодушно-ироническое: кто-то его назвал "добреньким братцем бедняков". На митингах бывало и хуже. В Бирмингеме Черчилля однажды едва не растерзали в клочья. Зато "бедняки" любили его чрезвычайно. На новых выборах в парламент рабочая партия решила не выставлять своего кандидата против будущего "пожирателя социалистов".
   Тот же неподдельный энтузиазм, ту же веру в неуклонность прогресса, в наступающее торжество разума Уинстон Черчилль вносил и в разрешение проблем внешней политики. Он был в ту пору одним из главарей всеевропейского пацифизма. Вместе с Ллойд Джорджем Черчилль считал "германский милитаризм" выдумкой британских реакционеров. Продолжалось это, однако, недолго. В 1911 году демонстрация, произведенная германской канонеркой "Пантера" у берегов Марокко, чуть-чуть не повлекла за собою европейскую войну. Агадирский инцидент уладился, но пацифистские круги раскололись. Некоторые из политических деятелей усмотрели в событии новое и наглядное доказательство того, что "Германия не решится" и что война невозможна. "На памятнике германского милитаризма отныне будет красоваться пантера с поджатым хвостом", -- сказал один из самых восторженных людей того времени. Есть исторические фразы, которые должны были бы, как бумеранг, возвращаться через некоторое время к тому, кем они были брошены. Человек, с такой замечательной проницательностью усмотревший в поджатом хвосте характерный признак германского милитаризма, через три года был убит на войне.
   Должно сказать, что на Черчилля агадирский инцидент произвел обратное -- и очень сильное -- действие. Он пришел к убеждению, что на Европу надвигается катастрофа и что Англии грозит смертельная опасность. По его желанию Асквит поручил ему управление морским министерством со специальной задачей подготовить британский флот к войне. На этом посту Черчилль оставался несколько лет. Заслуги его в деле приведения флота в боевую готовность высоко расцениваются специалистами. В официальных речах своих он продолжал выступать в качестве пацифиста. Впрочем, на тему о необходимости сохранения мира в то время говорили речи -- и очень хорошие -- самые отъявленные из немецких милитаристов. Вильгельм II даже возносил молитвы о предотвращении мировой войны. Так, император Карл V, содержа в заточении папу, ежедневно молился Богу о даровании свободы римскому первосвященнику.

IV.

   В своей местами очень курьезной автобиографии госпожа Асквит, супруга бывшего премьера, говорит, что лондонский сезон 1914 года сильно ее разочаровал, да и дочь ее Елизавета веселилась совсем мало. В мемуарах этой столь много видевшей дамы пленительно забавен одинаковый, взволнованно-обиженный и слегка презрительный тон: какая неудобная квартира полагается у нас первому министру, негде повернуться и лестница плохая. Принц Уэльский пригласил меня сесть рядом с ним за обедом. Я закрыла лицо руками и громко воскликнула: "Ах, нет, я недостаточно хорошо одета". Германия объявила войну России. Бенкендорф обедал у нас сегодня, и мы очень с ним спорили... В мемуарах госпожи Асквит есть существенные недочеты. Но надо многое прощать влюбленным, а она беззаветно и трогательно влюблена -- в себя, разумеется. Во всяком случае, некоторые сцены лондонского сезона 1914 года описаны в ее книге поразительно. 4 августа, как известно, Англия предъявила Германии ультиматум, срок которого истекал в полночь. Это, вероятно, был единственный случай, когда изысканная фраза добрых старых прокламаций: "бьет двенадцатый час" имела реальный смысл. "Вечером этого дня, -- описывает г-жа Асквит, -- мы сидели в кабинете Генри с лордом Кру и с сэром Эдуардом Греем. Мы курили, не говоря ни слова... Забили часы... Прозвучал последний удар. Война началась. Я пошла спать. Остановившись на лестнице, я увидела Уинстона Черчилля. Он со счастливым лицом (with a happy face) бежал по направлению к двери кабинета".
   Из мемуаров самого Черчилля мы знаем, что бежал он к первому министру в полночь 4 августа прямо из адмиралтейства, которое за мгновение до того отправило всем своим эскадрам сигнальную телеграмму, означавшую: "Начинайте военные действия против Германии". И я вполне верю госпоже Асквит, что лицо у Черчилля в эту минуту так и сияло счастьем. Впрочем, не у него одного. Это счастливое и вместе с тем растерянное выражение я и сам видел в те дни на лицах очень многих людей, -- конечно, менее высокопоставленных и менее ответственных, чем Черчилль. Возвращаясь в начале войны из-за границы в Россию кружным путем, я побывал в трех главных государствах противогерманской коалиции и в двух нейтральных странах, и, право, это растерянное сияние на лицах кажется мне самой общей, самой поразительной психологической чертой незабываемых дней 1914 года. Может быть, было здесь -- у людей нейтральных -- что-то от того радостного оживления, которое Алексей Александрович Каренин после своего семейного несчастья читал на лицах всех его окружавших. Или, вернее, сказались чувства, выраженные в стихах "Пира во время чумы", кажется, самых знаменитых во всей русской поэзии: "Все, все, что гибелью грозит, для сердца смертного таит неизъяснимы наслажденья, бессмертья, может быть, залог"... Не знаю. Во всяком случае, наслаждения здесь могли быть лишь вполне "неизъяснимые". Иррациональное начало в человеке праздновало полную победу. В ночь убийства Жореса в Париже говорили, что на последнем своем ужине в "Cafe du Croissant" вождь социалистов, весь день метавшийся по государственным людям и умолявший их сделать все для предотвращения войны, сказал будто бы в экстазе: "Non, non, je vois, la guerre est d'essence divine!" ["Нет, нет, я вижу: война -- это Божья воля" (фр.). Рауль Виллен -- убийца Жореса. -- Прим. ред.] -- Рауль Виллен, с револьвером в кармане, уже бродил в окрестностях кофейни, разыскивая свою жертву -- первую жертву войны. Да, иррациональное начало торжествовало, -- радоваться ведь было как будто нечему: летний сезон 1914 года оказался неудачным не только для госпожи Асквит и для ее дочери Елизаветы.
   Немного радостей принесла война и Черчиллю, хоть он, вероятно, очень рассчитывал на "лавры".
   Первым ударом для него было назначение Китченера на должность военного министра. Независимо от их давней личной вражды событие это, восторженно встреченное в Англии, делало положение Черчилля несколько фальшивым. Среди либеральных политиков правительства Асквита отставной улан, вероятно, считался военным авторитетом. Но, разумеется, для людей, всей своей жизнью связанных с армией, как фельдмаршал Китченер, Уинстон Черчилль был хуже, чем штатский: он был полувоенный. В Черчилле, собственно, сочеталось все, что могло быть противно лорду Китченеру: дилетантизм, радикализм, журналистика, литература. Старый фельдмаршал ничего не писал; он даже ничего и не читал [Его биограф и восторженный почитатель лорд Эшер говорит, что Китченер и приказания отдавал обычно устные: "он ненавидел писаное слово". Одному из своих друзей, составлявшему библиотеку для его имения, Китченер дал следующую инструкцию: "Позаботьтесь о старинных переплетах, а какие книги, мне все равно"]. Никакой беды не было в том, что во главе морского ведомства стоял не адмирал, а политический деятель. Во Франции в начале войны военным министерством управлял адвокат Мильеран, а морским -- сифилидолог Оганьер, и дела от этого шли нисколько не хуже. Но появление Китченера в правительстве Асквита, так сказать, нарушало симметрию кабинета: если военное министерство поручалось фельдмаршалу, то естественно было поручить адмиралтейство моряку.
   Едва ли нужно восстанавливать в памяти читателей первые, катастрофические для союзников, недели войны. Лишь теперь из недавно вышедших книг мы узнали, какой сумбур и хаос царили в ту пору на верхах британской политики и британского командования. Ссорились министры, ссорились генералы, Ллойд Джордж подкапывался под Асквита, Френч не желал подчиняться Китченеру, Китченер не хотел считаться с правительством. Никто ничего не знал и не предвидел. Во всем мире одна госпожа Асквит, по ее словам, сразу сообразила, что война продлится годы. "В военном совете, -- рассказывает адмирал Фишер, -- шла игра в кегли: каждый участник совета предлагал свой план действий; этот план тотчас разбивали, и тогда его автор немедленно разбивал планы других". Растерялся и лорд Китченер -- он, собственно, знал только методы колониальной войны: на одном из заседаний союзного совета Бриан довольно резко ему напомнил, что между Францией и Суданом существует некоторая разница. Сам первый министр Асквит говорил: "Wait and see" ("подождем и посмотрим") и в свободное время читал Диккенса ["Я застала Генри за чтением "Нашего общего друга". Он мне сказал, что намерен перечитать все романы Диккенса" (из дневника г-жи Асквит от 10 августа 1914 г.]. Тем временем немецкая лавина неудержимо неслась к Парижу. Бельгийские крепости падали одна за другой. Черчилль с истинным драматизмом описывает, как в его спальню в 7 часов утра 24 августа вошел Китченер с известием о падении Намюра. "Я почувствовал, -- говорит Черчилль, -- что он оглушен, точно ударом кулака. Глаза у него были выпучены, голос его хрипел... Это появление Китченера в состоянии агонии на пороге моей спальни сохранится у меня в памяти до конца моих дней". Самые фантастические комбинации подвергались обсуждению в военном совете. Сам Черчилль то хотел вербовать добровольческую армию в Америке, то предлагал обратиться к русскому командованию с просьбой о присылке двух корпусов морским путем из Архангельска в Остенде, с тем чтобы ударить в тыл немцам. Общее впечатление в Англии было таково, что все кончено и что спасти Париж невозможно. Со своей обычной порядочностью Уинстон Черчилль указывает, кем было спасено в те дни дело союзников. Самостоятельные интересы России, -- указывает он, -- требовали бы, конечно, отвода русских войск от границы до завершения обширной мобилизации. Вместо этого русское командование предприняло единовременное наступление на германском и австрийском фронтах. Приведу подлинные слова Черчилля: "В гигантских и страшных боях на полях Восточной Пруссии пал цвет русской армии. Но результат ее вторжения был использован в решительную минуту. Нервы германского генерального штаба не выдержали".
   На море дела союзников шли неизмеримо лучше. Тем не менее Черчиллю не везло.
   Газета "Morning Post" открыла бешеную кампанию против штатского морского министра. Читатели помнят, вероятно, что в этой газете Черчилль в молодости принимал самое близкое участие. Она создала его славу.
   По тону любой газетной кампании опытный человек всегда почти безошибочно может сказать, скрываются ли за ней какие-либо личные мотивы. В характере травли Черчилля, предпринятой газетой "Morning Post", сомневаться не приходится [В своей книге "Contemporary Personalities" лорд Беркенхед говорит, что руководитель "Morning Post" преследовал Черчилля "с той шумной и мелкой злобой, которую этот господин иногда проявляет, подчиняясь дамским приказам" ("according to feminine orders")]. Для государственных людей травля довольно обычное дело. В связи с ней политические деятели могут быть даже делимы на два разряда: одни возражают и спорят, другие упорно молчат. Чехов пессимистически замечал, что возражать и спорить в подобных случаях -- все равно что дергать черта за хвост или стараться перекричать злую бабу. Такого же мнения держался Эрнест Ренан. "Ne repondez jamais" ["Никогда не возражайте" (фр.)], -- советовал он. Однако практика бывает разная. Из знаменитых государственных людей Франции Пуанкаре возражает постоянно, Клемансо огрызается раз в год, Бриан никогда не отвечает. В Англии к отвечающим принадлежат Розбери, Дарби, Керзон; к неотвечающим Эд. Грей, Асквит. "На Генри отзывы печати производят такое же действие, как комары на собор св. Павла", -- не без досады замечает о своем муже госпожа Асквит. Уинстон Черчилль, конечно, по природе из "отвечающих". Но беда его в 1914 году заключалась в том, что отвечать он не имел права, так как из каждого его слова мог бы извлечь пользу неприятель. "Morning Post" смешивала Черчилля с грязью. Блестящие успехи британского флота, установившего блокаду Германии, обеспечившего перевозку морем войск, снарядов, провианта, не ставились в заслугу морскому министру. Каждая неудача вменялась ему в преступление. У Толстого в "Воскресении" фабричный, пьющий в вагоне водку, говорит философски Нехлюдову: "Что, барин? Как работаем -- никто не видит, а вот как пьем -- все видят"... Черчилль мог бы сказать о себе приблизительно то же самое.
   Одно замечательное происшествие, которое нанесло жестокий удар Черчиллю, я изложу вкратце. Многие, вероятно, помнят, что в начале войны (16 декабря 1914 года) германская эскадра адмирала Гиппера незаметно подошла к берегам Англии и подвергла бомбардировке города Скарборо и Хартльпуль. В официальном сообщении британского адмиралтейства было об этом дне кратко сказано, что, получив известие о налете неприятельской эскадры, английские морские силы пытались отрезать ей отступление; но благодаря нависшему густому туману эскадре адмирала Гиппера удалось скрыться. Во время бомбардировки было убито и ранено несколько сот человек гражданского населения, погибло множество детей, женщин. Естественно, событие это вызвало в Англии настоящую бурю негодования не только против "baby-killers" (убийц младенцев), но и против "ничего не предусмотревшего" морского министра. Черчилль должен был молчать, стиснув зубы. Между тем он имел полное право видеть в этом событии торжество британского адмиралтейства и созданной им разведочной системы.
   Настоящий характер рейда адмирала Гиппера выяснился -- да и то далеко не вполне -- лишь в самое недавнее время. С этим эпизодом не идет в сравнение никакой полицейский роман. Едва ли нужно говорить, что во время войны Англия имела в Германии, как Германия в Англии, превосходную разведочную службу. Подробные сведения обо всем этом едва ли станут известными нашему поколению ("Через 50 лет прочтете в "Русской Старине", -- успокаивал нетерпеливых людей Щедрин). Германские адмиралы и фельдмаршалы в воспоминаниях о мировой войне ничего вообще не говорят о своей системе шпионажа, -- они не литераторы и за литературными эффектами не гоняются. Черчилль в своих мемуарах очень глухо замечает, что главным источником сведений английского адмиралтейства о действиях и намерениях немецкого морского командования были донесения секретных агентов из самой Германии. В связи с налетом на Скарборо он подробно и документально устанавливает, что именно ему было сообщено. Из опубликованных официальных телеграмм выясняется следующий изумительный факт. За два дня до налета Черчиллю были известны день и час выхода эскадры адмирала Гиппера, ее состав, ее задача и ее направление. Иными словами, Черчиллю было известно то, что в высшем германском командовании могли знать лишь несколько человек. Как же не верить ходящему теперь слуху, будто у английского правительства есть "специальный корреспондент" в Совете Народных Комиссаров!
   В соответствии с полученными из Германии сведениями Черчилль 14 декабря известил адмирала Джеллико, что четыре боевых германских крейсера, пять крейсеров легких и три флотилии миноносцев во вторник 16 декабря с зарею выйдут на всех парах из базы, обстреляют берега Англии и понесутся назад. Для того чтобы отрезать и уничтожить флотилию Гиппера, главнокомандующему британским флотом предписывалось отрядить вторую линейную эскадру, первую эскадру боевых крейсеров и несколько вспомогательных легких эскадр. Силы эти, находившиеся под командой адмиралов Уоррендера и Битти и составлявшие приблизительно треть всего британского военного флота, должны были ждать Гиппера в точно указанное время, в точно указанном месте. Легко себе представить, с каким чувством Черчилль должен был молча глотать рассуждения о том, что он ровно ничего не знал и ничего не предусмотрел.
   Однако здесь, по-видимому, кончается торжество английской разведки и начинается торжество разведки германской. В свою очередь немецкое морское командование знало, что весьма значительные неприятельские силы должны отрезать отступление эскадры адмирала Гиппера. По мнению новейшего военного историка, в этом, а не в обстреле городов и заключался весь смысл налета на Скарборо. 16 декабря 1914 года должно было стать тем "Tag" ["День" (нем.)], о котором, по распространенной легенде, в течение десятилетий мечтали немецкие моряки. Эскадра адмирала Гиппера была чем-то вроде куска сала, который кладут в мышеловку. Германское командование отправляло Гиппера почти на верную гибель для того, чтобы завлечь в ловушку Уоррендера и Битти: вслед за направлявшейся в Скарборо крейсерской эскадрой из Гельголандской морской базы с потушенными огнями вышел весь германский боевой флот ("das Gros") под начальством самого главнокомандующего адмирала Ингеноля. Его задача заключалась в том, чтобы отрезать и уничтожить те британские морские силы, которые должны были отрезать и уничтожить эскадру адмирала Гиппера.
   Финал этого дела мог бы изобразить Виктор Гюго. Он сказал бы, что Небо, разгневанное хитростью, злобой и коварством людей, в решительную минуту опустило занавес над дьявольской пьесой. Густой, непроницаемый туман разнесся над водою, и в нем потеряли друг друга немецкие и британские эскадры. Первое известие о событиях Черчилль получил, сидя в ванне. "Я схватил телеграмму мокрой рукой: "Немецкие боевые крейсера бомбардируют Хартльпуль"... Я с криком выскочил из ванны и, накинув платье на мокрое тело, побежал в залу совета"... Телеграммы уже сыпались, счетом приблизительно по 2--3 в минуту. Из бомбардированных городов приходили ужасные вести об убитых и искалеченных людях -- разве это теперь могло иметь значение? Гораздо худшие известия шли с моря: они сообщали величину видимой на море полосы, сокращавшейся со страшной быстротой: 7 тыс. ярдов, 6 тыс., 5 тыс., 4 тыс., 3 тыс., 2 тыс. Пелена тумана надвигалась все глубже. Гиппер ускользал. "Торжественные лица адмиралов Фишера и Вильсона не выдавали их волнения, но я чувствовал, что они сгорают на медленном огне"... В эти часы по другую сторону Северного моря рвали на себе волосы германские адмиралы. Престарелый Тирпиц писал через месяц: "16 декабря Ингеноль держал в руках судьбы Германии. Я прихожу в волнение каждый раз, как я об этом думаю"...
   Я изложил (очень неполно) один только эпизод из деятельности Черчилля в качестве морского министра. Не имея возможности остановиться на ней подробно, скажу только, что неудача дарданелльской экспедиции нанесла ему самый тяжелый удар. Он должен был оставить пост морского министра. Вскоре вслед за тем он отправился во Францию на фронт в качестве рядового офицера. И друзья и враги Черчилля считали его политическую карьеру конченной. Положительно, он напрасно "сиял" в ночь 4 августа 1914 года. "Его жизнь разбита... Он совершенно потерял общественное доверие... Он пал, как Люцифер, и надеяться ему больше не на что. Большая трагедия!" -- сказал один из ближайших сотрудников Черчилля.

V.

   Он выплыл, и даже очень скоро. Ллойд Джордж, став главой правительства, вернул с фронта своего друга. Дальнейшие этапы карьеры Черчилля: министерство снабжения, министерство воздухоплавания, военное министерство. Но восторженный радикальный реформатор уже принадлежал истории. Расхождение между Черчиллем и либералами началось с первых недель войны. Если для "Morning Post" он был преимущественно штатским эксцентриком и неудачным морским министром, то либералы видели в нем прежде всего главу военной партии и вдохновителя шовинистов. Многое другое усилило глухой разлад между Черчиллем и либеральной партией. Психологические промахи ее лидеров, обычное бедствие политических деятелей, загнали в противоположный лагерь этого страстного человека.
   С Ллойд Джорджем он тоже не поладил -- преимущественно по "русской проблеме". В жизни Уинстона Черчилля русская проблема заняла огромное место. По многим причинам я касаться ее не буду. Не остановлюсь и на сложных отношениях знаменитого министра с Б. В. Савинковым. В длиннейшей и потому скучноватой комедии, разыгранной в 1924 году военной коллегией Верховного суда СССР, Савинков показал: "Насколько я помню [Приблизительно то же самое я слышал от Б. В. Савинкова в 1920 г.], позиция Ллойд Джорджа была такова, что он умывал руки, делал вид, что он не совсем в курсе того, что делает Черчилль, хотя он, конечно, был в курсе. Хотя, разумеется, Черчилль не делал ровно ничего без согласия Ллойд Джорджа, но внешне это имело такой вид. Даже тогда, когда я беседовал с Ллойд Джорджем лично, он всегда занимал позицию немного двойственную, а Черчилль, действительно, очень энергично старался помочь". Савинков еще указывает, что генерал Деникин пригласил в свое правительство Н. В. Чайковского по настоянию Черчилля. Едва ли это верно, да и очень уж неправдоподобно: покойный Николай Васильевич отнюдь не был тем человеком, которого мог бы рекомендовать в правители Уинстон Черчилль в эту пору своей жизни.
   После ухода в отставку Бонара Лоу должность канцлера казначейства, обычное преддверие к кабинету первого министра, досталась не Черчиллю, а сэру Роберту Горну, что, по словам Британской энциклопедии, явилось одним из самых жестоких разочарований всей жизни Черчилля. Может быть, это и несколько преувеличено, -- думаю, у него были и более глубокие разочарования: он разочаровался в реакционерах и в радикалах, в великодушии Китченера и в дружбе Ллойд Джорджа, в пацифизме и в милитаризме, в возможности дарданелльского прорыва и в целесообразности русской интервенции, в Версальском мире и в Лиге Наций, в поддержке социалистов и в борьбе с социалистами.
   Черчилль на время "отошел в частную жизнь". В частной жизни он издавна изумлял Лондон необыкновенными воротничками и потрясающими шляпами. Некоторая склонность изумлять людей без крайней необходимости является, по-видимому, наследственной чертой в роде Мальборо. Рандолф Черчилль ездил в Африку стрелять львов. Его сын выставляет в Париже картины собственной кисти. Кроме того, он основал клуб, и притом с весьма необыкновенным уставом. Члены "The Other Club"'a собираются раз в две недели обедать. Их всего 50 человек, причем только 24 могут быть политическими деятелями, -- хорошего понемножку. Остальные -- знаменитые писатели, ученые, генералы. Имена распорядителей клуба, по уставу, окружены непроницаемой тайной, вроде того, как у нас когда-то имена членов Исполнительного комитета "Народной Воли". Зато председатели комиссий могут быть известны миру. Во главе сигарной комиссии стоит Ллойд Джордж. Комиссия по портвейну вверена, кажется, адмиралу Битти. Двери клуба открылись и для членов рабочей партии, несмотря на ненависть Черчилля к социалистам и социалистов к Черчиллю. Политика политикой, а портвейн портвейном. Это правило в меру возможного соблюдается англичанами. Когда в сов. Россию уезжала социалистическая делегация, консерваторы, во главе с Беркенхедом, осыпали ее бранью. Но так как Россия страна холодная, а у одного из делегатов не было теплой шубы, то ему любезно дал на время свою шубу лорд Беркенхед, -- он не желает простуды и политическому врагу. Социал-предатель так и ходил по Москве в шубе отъявленного реакционера, по чучелу которого стреляют из игрушечных ружей московские комсомольцы...
   Черчилль пробовал основать и собственную, центральную партию -- из этого ничего не вышло. Что оставалось ему делать? Что такое политический деятель без партии? Роскошь быть "дикими" могли позволить себе люди, имевшие ореол спасителей родины -- Клемансо, Бисмарк. Старый кавалерист колебался недолго. Двадцать лет тому назад, покидая консерваторов, Уинстон Черчилль "воскликнул": "Слава Богу, в Англии есть либеральная партия!" У него хватило такта при разрыве с либералами не восклицать в 1924 году: "Слава Богу, в Англии есть консервативная партия!" Черчилль вернулся к консерваторам без всякого исторического восклицания.
   Теперь Уинстон Черчилль -- канцлер казначейства и признанный кандидат в премьеры, хотя его финансовая политика, кажется, не вызывает в Англии восторга. Забавное выражение Кейнса "экономические последствия мистера Черчилля" как бы приравнивает к стихийному бедствию личность нынешнего канцлера казначейства. В Черчилле, конечно, есть то, что обычно называют стихийной силой. Он имеет репутацию прекрасного оратора. Некоторые его экспромты в палате общин производили сильнейшее впечатление. Не помню, кто сказал, будто на изготовление ослепительных "экспромтов" Черчилль потратил лучшие годы своей жизни. Он занимал на протяжении 20 лет чуть ли не все существующие в Англии министерские посты и, следовательно, имеет огромный правительственный опыт. Каковы в точности его нынешние взгляды, сказать трудно. К консерваторам он перешел прочно -- как говорят французы, "avec armes et bagages" ["С оружием и багажом" (фр.).]. Или, вернее, только "avec armes": идейный багаж на три четверти растерян Черчиллем в дороге. Впрочем, главная его особенность всегда была в преобладании волевого начала над логическим. Он принадлежит к опасной породе политических деятелей, которые руководятся правилом "не размышляйте, а действуйте". Точнее говоря, он сначала действует, а потом размышляет. От роли мудрого созерцателя Черчилль прочно застрахован темпераментом. Он слишком живой человек для того, чтобы быть человеком государственным; но можно сказать также с полной уверенностью, что многочисленные разочарования никак не приведут его к скептицизму или к бездействию. Основная черта Черчилля, разумеется, честолюбие. В своем романе "Саврола" он и сам прозрачно на это намекает. У британского премьера есть разные возможности для того, чтобы удивлять мир. Близкий к Черчиллю лорд Беркенхед как-то сказал: "Великий Дизраэли не отказывался от имени авантюриста. Не откажусь от него и я: вся наша жизнь авантюра". Это, конечно, игра словами. Уинстон Черчилль отнюдь не авантюрист в дурном смысле слова. Но он игрок, и игрок очень азартный. Черчилль любит повторять слова Наполеона: "Если мои адмиралы постоянно терпят поражение, то это происходит оттого, что кто-то им внушил, будто можно вести войну без риска".

-------------------------------------------------------------------------

   Первая публикация -- газета "Последние новости", Париж, 21, 24 июля, 7 августа 1927 г.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru