Lib.ru/Классика: Алчевская Христина Даниловна. Лермонтов в деревне

**Лермонтовъ въ деревнѣ *).**

(Чтенія съ народомъ).

*) Русская Мысль, кн. I.

Въ небольшомъ предисловіи къ сборнику, изданному одесскою коммиссіей народныхъ чтеній {М. Ю. Лермонтовъ, для школъ и народа.}, которое назначено, очевидно, не для народа, а Или интеллигентнаго читателя, говорится, между прочимъ, слѣдующее: "коммиссія воспользовалась произведеніями, которыя могутъ быть вполнѣ понятны дѣтямъ и простонародью". Сопоставленіе это намъ кажется неудачнымъ. Дѣти и простонародье -- это двѣ совершенно разныя величины; что интересно и занимательно для ребенка, то часто не соотвѣтствуетъ запросамъ взрослаго человѣка и наоборотъ. Вотъ почему вмѣщать то и другое въ одинъ и тотъ же сборникъ намъ кажется неудобнымъ. За предисловіемъ слѣдуетъ краткая біографія Лермонтова, написанная простымъ и удобопонятнымъ языкомъ, въ которой составители не нашли, очевидно, неудобнымъ говорить о дуэли Лермонтова, какъ то сдѣлано въ біографіи, составленной г. Бунаковымъ. Упоминаніе это показалось намъ вполнѣ умѣстнымъ: слово "дуэль" было извѣстно крестьянамъ со временъ крѣпостнаго права и они очень хорошо понимали его смыслъ и значеніе.

-- "Глузуваты любывъ!" (Насмѣхаться любилъ!) -- говорили они съ грустью о Лермонтовѣ.

-- "Не-жъ тилькы у панивъ бува!" (Это только между господами случается!) -- замѣтилъ кто-то въ положительной формѣ о дуэли.

-- "А у насъ хиба якъ -- заведутся та и до смбрти!"(Ау насъ развѣ какъ -- заведутся, да и до смерти!) -- отвѣчали ему.

-- А развѣ за это не судятъ?-- возбужденъ былъ вопросъ, и крестьяне съ большимъ интересомъ остановились на немъ и разсматривали его съ. различныхъ точекъ зрѣнія {Въ біографіи, помѣщенной въ изданіи московскаго комитета грамотности и написанной просто и понятно, составители также не нашли необходимымъ умалчивать о дуэли Лермонтова.}.

Въ концѣ сборника мы видимъ "Объясненіе словъ", которыя, какъ можно предположить, окажутся непонятными для простолюдина. Не можемъ сказать, однако, чтобы разъясненія эти всегда помогали дѣлу и были удачны. Возьмемъ для образца 2--3 примѣра: "арена -- мѣсто въ циркѣ, гдѣ происходитъ бой гладіаторовъ"; "гладіаторы -- бойцы, боровшіеся въ общественныхъ римскихъ играхъ"; "Палестина -- нижняя часть Сиріи"; "Пери -- сверхъестественныя благодѣтельныя существа у персовъ и друг. магометанъ". Не говоря уже о томъ, что малограмотное простонародье не умѣетъ, такъ сказать, обращаться съ подобнаго рода объясненіями и руководствоваться ими при чтеніи, что можетъ понять изъ подобнаго объясненія малограмотный человѣкъ "объ общественныхъ римскихъ играхъ", что скажутъ ему слова "нижняя часть Сиріи", когда онъ никогда не слыхалъ слова "Сирія", и, напротивъ того, знаетъ "изъ священныхъ кныжокъ" Палестину, и не запутается ли онъ въ вопросѣ о "сверхъестественныхъ благодѣтельныхъ существахъ у персовъ и др. магометанъ"? Къ пониманію такихъ вещей его подготовляетъ пока не "объясненіе словъ", а чтеніе разнообразныхъ книгъ, въ которыхъ онъ наталкивается то на одно, то на другое понятіе. Начитанность такого рода поражаетъ васъ подчасъ въ читателѣ-простолюдинѣ; но еще больше поражаетъ "наслушанность", если можно такъ выразиться, и мы видѣли тому поразительные примѣры въ деревнѣ. Возьмемъ для образца семейство свекра и свекрови; они слывутъ у насъ подъ этимъ названіемъ потому, что ученица нашей школы, Маруся, вышла замужъ за ихъ сына, Петра. Маруся выдавалась въ школѣ своею даровитостью, своимъ выразительнымъ, прекраснымъ чтеніемъ и, естественно, должна была внести капельку свѣта въ неграмотную семью. Когда красавецъ Петръ собирался жениться на ней, злоязычныя и завистливыя деревенскія дивчата издѣвались надъ тѣмъ, что онъ, неграмотный, женится на "читалкѣ"; но Петръ сталъ выше этихъ предразсудковъ, а Маруся, выйдя за него замужъ, научила его грамотѣ и организовала чтенія, на которыя собирались родственники и знакомые. Но не одна Маруся вносила свѣтъ въ семью: младшій братъ Петра, Евдокимъ, оказался однимъ изъ даровитыхъ учениковъ школы, выдающимся чтецомъ, а маленькая сестренка Петра -- первою ученицей въ школѣ. Вотъ это-то все молодое и даровитое, естественно, оказало вліяніе на престарѣлыхъ родителей, на серьезнаго и замкнутаго свекра и на восторженную, живую, энергическую свекровь. Читала книжки Маруся, читалъ любимый сынъ Евдокимъ, читала баловница семьи, красотка Наталка, и книга сдѣлалась любимымъ спутникомъ, радостью и гордостью неграмотной прежде семьи.

Пересматривая сборникъ одесской коммиссіи, составленный изъ стихотвореній, мы отмѣтили нѣсколько такихъ, которыя, на нашъ взглядъ, не могутъ быть поняты неграмотнымъ человѣкомъ. Въ числѣ ихъ стоялъ, между прочимъ, Умирающій гладіаторъ. Каково же было наше удивленіе, когда неграмотный свекоръ не только самъ понялъ его до мельчайшихъ подробностей, но силился разъяснить и другимъ и внѣшнюю обстановку кровавой картины, и всю безнравственность, весь ужасъ ея внутреннихъ мотивовъ. Маленькая Наталка читала ему Фабіолу, отъ Маруси онъ слышалъ Послѣдніе дни Помпеи, а Евдокимъ получилъ въ награду въ школѣ Катакомбы Евгеніи Туръ. "Это похоже на кулàчки!-- старался объяснить онъ какъ можно популярнѣе остальнымъ слушателямъ.-- Сходились, кто кого поборетъ... Это называлось "зрѣлищами". Дѣлали вотъ какой кругъ,-- рисовалъ онъ выразительно пальцемъ на столѣ,-- а кругомъ мѣста въ семь этажей... Бывало такъ, что звѣри разрывали; бывало, бьются невольники, которые чѣмъ-нибудь провинились..." -- объяснялъ онъ съ такимъ воодушевленіемъ, какъ будто самъ былъ очевидцемъ этихъ кровавыхъ побоищъ.

Въ общемъ, чтеніе короткихъ стихотвореній, помѣщенныхъ въ сборникѣ одесской коммиссіи, прошло несравненно оживленнѣе, чѣмъ то было въ прошлый разъ, и я усомнилась даже въ своемъ предварительномъ выводѣ,-- усомнилась, дѣйствительно ли мелкія стихотворенія воспринимаются народомъ настолько поверхностно и такъ незамѣтно скользятъ по его душѣ. Особенно заставили меня задуматься слова одной изъ женщинъ, которая слушала все время очень внимательно и сосредоточенно, но не проявляла степени усвоенія ни однимъ замѣчаніемъ. "Воно и понятне, и хороше, и на серце тоби лягае,-- замѣтила она,-- а словомъ не выскажешь". (Оно и понятно, и хорошо, и за сердце трогаетъ, а словомъ не выскажешь).

-- Сколько же онъ сочинилъ и сколько бы еще сочинилъ, если бы молодымъ не умеръ!-- сказалъ задумчиво Демьянъ.

Стихотвореніе Тучки также вызвало раздумье.

-- Сидитъ, смотритъ на тучи и думаетъ, какъ ихъ описать, что они все дальше и дальше плывутъ, и съ чѣмъ ихъ сравнить!-- сказала одна изъ женщинъ, какъ бы выдвигая тѣмъ самымъ вопросъ о процессѣ творчества.

-- А не думаетъ онъ о томъ, какъ бы туча нашла, да Господь дождь даровалъ!-- пошутилъ кто-то; по шутка эта прошла незамѣченной, а возникъ вопросъ:

-- I какъ это онъ сложилъ?

-- Вотъ откуда беретъ!-- сказала оживленно свекровь, стуча палщемъ по лбу.

-- На что смотрѣлъ, съ того и писалъ!-- замѣтилъ убѣжденно Демьянъ.

-- Да, ей Богу же, онъ изъ своей головы сочинялъ!-- побожилась свекровь.

-- "Ученыхъ много, а такыхъ одаренныхъ не богацько!" (Учены), ъ много, а такихъ одаренныхъ Богомъ мало!) -- произнесъ кто-то авторитетнымъ тономъ.

-- Не съ тысячи, а съ милліону одинъ!-- поддержали его и остановились на мысли, что выдающіеся люди часто гибнутъ преждевременш, причемъ вспомнили Пушкина, Лермонтова и Шевченка.

Стихотвореніе Сосна вызвало замѣчаніе: "Смотрите, это немного на Три пальмы похоже: стоитъ одиноко -- нѣтъ ей ни привѣта, ни отвѣта".

Черкесская пѣсня -- "Не женися, молодецъ, слушайся меня" -- всѣмъ очень понравилась и возбудила много смѣху и шутокъ.

-- Неженатому ничего не страшно!-- говорилъ одинъ.

-- Есть такія жены, что плачутъ, когда мужъ ѣдетъ изъ дому, а есть такія, что скачутъ!-- шутилъ другой и т. д.

Хаджи Абрекъ прослушанъ былъ съ огромнымъ вниманіемъ.

-- Одинъ старикъ остался, подобно королю Лиру!-- говорила съ соболѣзнованіемъ свекровь о дряхломъ и сѣдомъ отцѣ похищенной княземъ Бей-Булатомъ Лейлы.

-- "Укралы!" -- "Горюе!" -- "Ой, Боже-жъ мій, якъ йому больно!" (Украли!-- Горюетъ!-- Ой, Боже мой, какъ ему должно быть больно!) -- вторили ей другіе.

-- Аллахъ -- это ихъ Богъ!-- разъяснялъ кому-то свекоръ.

Разсказъ старика о похищенной дочери, воззваніе его:

"Сюда, наѣздники Джемата!

Откройте удаль мнѣ свою!

Кто знаетъ князя Бей-Булата?

Кто привезетъ мнѣ дочь мою?"

отвѣтъ Хаджи-Абрека:

"Я знаю князя. Я рѣшился!"

ого желаніе отомстить за брата, убитаго Бей-Булатомъ, его пріѣздъ къ любящей и ожидающей князя Лейлѣ, ея привѣтливый пріемъ невѣдомаго гостя, ея безпечныя пляски предъ незнакомцемъ, жестокое убійство Бей-Булатомъ беззащитной жертвы мщенія, возвращеніе его къ несчастному отцу съ отрубленною головой любимой дочери,-- все это было прослушалось захватывающимъ вниманіемъ. "Нашелъ!-- Украдетъ у князя!-- Онъ поѣхалъ, князь вернулся, а она безъ головы лежитъ!-- Принесъ радость отцу, нечего говорить!-- Посмотрите, что князь его нагонитъ!-- И зачѣмъ онъ ему такое горе сдѣлалъ?-- Тамъ всюду такое ужасное житье!" -- шумѣли вокругъ, до тонкостей понимая детали драмы, что выяснялось изъ краткихъ, но выразительныхъ замѣчаній. Когда же кровавая драма окончилась и мы ждали суда надъ пострадавшими, все вниманіе крестьнъ сосредоточилось исключительно на отношеніяхъ отца и дочери. Воспоминаніе ли о Королѣ Лирѣ, брошенное свекровью, настроило такимъ образомъ аудиторію, или отцовскія чувства стариковъ-слушателей были тому причиною, но, вмѣсто разнообразныхъ вопросовъ, которыхъ ждала я, всплылъ одинъ единственный -- о безпечности Лейлы и объ ея индифферентизмѣ къ отцовскому горю.

"Забыла и отца, и край родной!-- Посланный, и тотъ горюетъ, а она вишь какъ хорошо отца вспоминаетъ -- танцуетъ!-- Если бы она поболѣла за отцомъ, онъ бы, вѣроятно, ея не убилъ, а живьемъ привезъ домой!" -- говорили они, возмущаясь, и только одна старостиха замѣтила съ соболѣзнованіемъ: "Бѣдная, какая веселая была, не ждала смерти!... Мнѣ ее жаль, какъ хотите!"

Приступая къ чтенію Валерика, я вдругъ почувствовала необходимость объяснить крестьянамъ первыя вступительныя строки стихотворенія {Чтеніе производилось по сборнику одесской коммиссіи. Петербургскій и московскій комитеты грамотности поступили въ данномъ случаѣ болѣе практично, начавъ повѣствованіе со словъ: "Разъ, это было подъ чехами...", т.-е. пропустивъ непонятное для малограмотнаго человѣка вступленіе.}:

"Я къ вамъ пишу случайно; право,

Не знаю какъ и для чего".

Увѣренность, что они не поймутъ, кто и къ кому пишетъ это, заставила меня отступить отъ моего обычнаго правила -- не вступать въ объясненія, ограничиваясь интереснымъ наблюденіемъ, какъ перевариваются крестьянами самостоятельно подобные литературные пріемы. Вотъ почему я не берусь судить, что было бы съ этимъ вступленіемъ безъ моихъ разъясненій, и предполагаю, что оно могло бы вызвать недоумѣніе со стороны крестьянъ. Дѣйствительно, трудно допустить, чтобы неграмотный слушатель разобрался въ слѣдующимъ строкахъ:

"Въ нашъ вѣкъ всѣ чувства лишь на срокъ;

Но я васъ помню,-- да, и точно,

Я васъ никакъ забыть не могъ!

Во-первыхъ, потому что много,

И долго, долго васъ любилъ,

Потомъ страданьемъ и тревогой

За дни блаженства заплатилъ,

Потомъ въ раскаяньи безплодномъ

Влачилъ я цѣпь тяжелыхъ лѣтъ,

И размышленіемъ холоднымъ

Убилъ послѣдній жизни цвѣтъ" и т. д.

Теперь же они отнеслись къ нему если не съ полнымъ пониманіемъ, то довольно дружелюбно, и заинтересовались даже тѣмъ, онъ ли ее любитъ, или она его?

-- Все бьются, все кровь течетъ -- на что это ей понадобилось?-- возбудилъ кто-то вопросъ.

-- Еще, пожалуй, бояться будетъ!-- поддержали его.

-- Самъ же былъ тамъ, ну, и пишетъ своей знакомой, подѣляется!-- вступились за Лермонтова.

-- И зачѣмъ ей писать только про убійство?-- настаивалъ кто-то упрямо.

-- Какой все равно, а какая и заплачетъ, что онъ, бѣдный, въ такомъ аду побывалъ!-- возражали защитники.

Но споры эти длились не долго. Описаніе сраженія поглотило всецѣло вниманіе слушателей, и они точно пробудились при заключительныхъ словахъ поэмы:

"Но я боюся вамъ наскучить.

Въ забавахъ свѣта вамъ смѣшны

Тревоги дикія войны".

Они не возвращались больше къ вопросу, "хто кого любыть", и выдвинули другой, болѣе серьезный: "Можно ли было бы прожить безъ войны?"

-- Вѣроятно, нѣтъ,-- отвѣчала одна изъ женщинъ.

-- Почему же нѣтъ?-- замѣтилъ ея сосѣдъ.

-- Въ старое время, какъ сойдутся, сейчасъ бьются, а теперь вотъ сидимъ, разговариваемъ и хоть бы вѣкъ не биться!-- заговорилъ свекоръ о стародавнихъ временахъ и снова проявилъ всю степень своей наслушанности и способности воспринимать и сохранять въ памяти прочитанное.

Кромѣ обычныхъ слушателей, въ хатѣ находились въ это утро: одна московская учительница, одна харьковская, пріѣхавшія временно въ деревню, и H. И. Д., завѣдующій сельско-хозяйственнымъ отдѣломъ въ книгѣ: Что читать народу, которому много разъ приходилось уже перечитывать цѣлыя страницы въ той же аудиторіи. Заговоривъ о стародавнихъ временахъ, когда почти каждая встрѣча иноплеменниковъ вела за собою драку, свекоръ обратился съ улыбкой къ московской учительницѣ и сказалъ: "Воны-жъ въ далека прыйихалы и то-жъ -- ничого!-- и затѣмъ, обращаясь къ Н. И. Д., добавилъ прочувствованно:-- А объ йихъ ничего уже и казаты: то-жъ нашъ ридный!"

Женя обыкновенно занимаетъ вопросъ, какъ относятся мои слушатели къ постороннимъ посѣтителямъ изъ интеллигентнаго общества? Ко мнѣ они привыкли настолько, что минутами совершенно игнорируютъ мое присутствіе, въ чемъ мнѣ не разъ приходилось удостовѣриться. И дѣйствительно, имѣй они меня въ виду, мнѣ не пришлось бы слышать ни горячаго спора на тему, что всѣ женщины -- дуры, ни того, что грамота ведетъ къ мошенничеству, ни многаго другаго. Къ посѣщенію постороннихъ лицъ, насколько наблюдала я, они относятся довольно привѣтливо; мало того, считая себя въ хатѣ хозяевами, они очень радушно встрѣчаютъ каждаго новаго посѣтителя и, подмѣтивши во мнѣ нѣкоторую тревогу на этотъ счетъ, говорятъ успокоительнымъ тономъ: "Это ничего! Пусть они на насъ посмотрятъ, а мы на нихъ!" Тѣмъ не менѣе, привыкнувши къ выраженію ихъ лицъ, къ той полной непринужденности, которая царитъ у насъ въ хатѣ безъ постороннихъ наблюдателей, я вижу очень хорошо, что, несмотря на все ихъ желаніе быть привѣтливыми и ободрить гостя, эти постороннія лица, все-таки, нѣсколько стѣсняютъ ихъ. Вотъ почему, читая что-либо особенно отвѣтственное, какъ, наприм., Демонъ, я отказываю интеллигентнымъ слушателямъ присутствовать на немъ, несмотря на весь тотъ интересъ, съ которымъ относятся они къ данному чтенію. Причина этого кроется отчасти еще и въ томъ, что лично меня эти посторонніе наблюдатели смущаютъ еще болѣе, чѣмъ крестьянъ: при нихъ я не въ силахъ отдаться всецѣло чтенію, не въ силахъ отрѣшиться отъ сознанія, что кто-то посторонній анализируетъ это чтеніе, анализируетъ мои отношенія къ аудиторіи, анализируетъ впечатлѣнія крестьянъ. И если я допускаю въ хату этихъ анализирующихъ наблюдателей, то потому только, что все это люди, близко стоящіе къ школѣ и живо заинтересованные вопросомъ, что читать народу.

Слѣдя за моими слушателями, я замѣтила также, что иные изъ посѣтителей стѣсняютъ больше крестьянъ, иные -- меньше. И если они знаютъ, что этотъ посторонній человѣкъ занятъ "школами и кныжкимы", то меньше стѣсняются его.

Однажды, желая выразить привѣтъ постороннимъ посѣтителямъ, они очень горячо доказывали, что теперь пошли совсѣмъ иныя времена и отношенія -- не то, что при крѣпостномъ правѣ, когда, бывало, при появленіи пановъ всѣ такъ и шарахнутъ въ очеретъ -- ни они насъ, ни мы ихъ не видѣли. Тогда у крестьянъ судьбы не было, а былъ только произволъ господъ,-- говорили они выразительно, причемъ одинъ изъ крестьянъ, прервавъ чтеніе, разсказалъ, что въ деревню къ нимъ пріѣхала какая-то важная барыня отдать въ аренду свою обширную землю и поселилась временно въ его новой хатѣ, которую онъ только что отстроилъ себѣ. Какъ-то вечеромъ она стала разспрашивать своихъ хозяевъ о господахъ, живущихъ по сосѣдству, и когда дѣло дошло до Алексѣевки, разговорамъ не было конца. Они стали разсказывать ей объ алексѣевской школѣ, объ учителѣ и объ ученьѣ дѣтей, о праздненствахъ, которыя бываютъ въ ней, о нашихъ чтеніяхъ въ хатѣ, о попечительницѣ школы, объ отношеніяхъ ея къ народу и дѣтямъ. До самой зари разсказывали!-- закончилъ свой интересный разсказъ Ефимъ Е.

Стихотвореніе Пророкъ было прослушано съ большимъ вниманіемъ, но они приняли его за древняго пророка, а людей, преслѣдовавшихъ егоза враговъ его религіи, причемъ свекоръ очень краснорѣчиво разсказалъ объ обычаѣ евреевъ посыпать главу пепломъ.

Желая провѣрить, насколько прочитанныя предварительно стихотворенія запечатлѣлись въ памяти крестьянъ, я стала перелистывать сборникъ и спрашивать, читали ли мы данное стихотвореніе въ прошлый разъ, или нѣтъ?

"У вратъ обители святой

Стоялъ просящій подаянья..."

начинаю я.

-- А, это про того, которому камень положенъ!... Читали!-- перебиваютъ меня слушатели.

"По небу полуночи ангелъ летѣлъ

И тихую пѣспю онъ пѣлъ..."

продолжаю я свое испытаніе.

-- А та не полюбила земли и о небѣ все тосковала,-- поясняетъ тихо одна изъ женщинъ.

"Русалка плыла по рѣкѣ голубой,

Озаряема полною луной..."

начинаю я снова.

-- Это про того витязя, что заснулъ вѣчнымъ сномъ.

-- Три пальмы,-- читаю я заглавіе.

-- "Не-жъ Наталка знае на памъять!" -- произноситъ съ гордостью свекровь.

-- Вѣтка Палестины,-- продолжаю я.

-- "Не-жъ мій хлопець у школи учывъ!" -- заявляетъ старостиха.

-- Какъ напомните хоть немного, то сейчасъ все и придетъ на нанять!-- говоритъ выразительно свекровь.

Такимъ образомъ мы пересматриваемъ всѣ стихотворенія. Результаты получаются весьма благопріятные; но встрѣчаются, однако, стихи, ускользнувшіе изъ памяти крестьянъ.

"Бѣлѣетъ парусъ одинокій..."

читаю я съ начала и до конца свое любимое стихотвореніе.

-- Нѣтъ, этого не слышали!-- говорятъ крестьяне одинъ за другимъ, покачивая головой.

Два великана припоминаетъ только одинъ свекоръ.

-- Вотъ что я вамъ скажу: не все запомнишь, что читаютъ!

За то Купца Калашникова, прочитаннаго три года тому назадъ, всѣ помнятъ превосходно, какъ будто это было вчера, и говорятъ наперерывъ: "Это-жъ при царѣ Грозномъ было! Его невиннаго казнили! А сколько слезъ было, когда читали!"

Наконецъ, мы доходимъ до стихотворенія На смерть Пушкина, котораго не встрѣчалось въ сборникѣ московскаго ком. грам. Крестьяне знаютъ, что Пушкинъ убитъ на дуэли, что Пушкинъ былъ великій поэтъ; но для нихъ понятно, очевидно, только заглавіе, только, такъ сказать, самый фактъ происшествія; стихотвореніе же они слушаютъ молча, съ выраженіемъ того безплодно-напряженнаго вниманія, которое такъ больно видѣть на старческомъ лицѣ пожилаго слушателя. И дѣйствительно, что могутъ понять они безъ комментарій {Комментаріи, помѣщенные въ біографіи сборника, говорятъ слишкомъ мало читателю изъ народа.} отъ первыхъ строкъ его:

"Погибъ поэтъ, невольникъ чести,

Палъ оклеветанный молвой",

и до послѣднихъ:

"И вы не смоете всей вашей черной кровью

Поэта праведную кровь!"

То же напряженное недоумѣніе видимъ мы на лицахъ слушателей при чтеніи слѣдующихъ стихотвореній, вошедшихъ въ изданіе петербургскаго комитета грамотности: Звуки, Посвященіе къ поэмѣ "Демонъ", Есть рѣчи значенье. И для насъ становится совершенно непонятнымъ, почему именно эти стихотворенія попали въ избранныя сочиненія М. Ю. Лермонтова, предназначенныя для юношества и народа, какъ сказано въ предисловіи. Не можемъ мы также не послать упрека составителямъ сборника за то, что, вмѣсто безсмертной поэмы Демонъ, которая, какъ сказано выше, производитъ глубокое впечатлѣніе на читателя изъ народа, мы видимъ одни отрывки, произвольно озаглавленные: Картины Кавказа, Пиръ и т. п. Чтобы связать между собою эти отрывки, составителямъ потребовалось слѣдующее предисловіе въ прозѣ: "Грузинскій князь Гудалъ выдаетъ замужъ дочь, красавицу Тамару; уже готовъ свадебный пиръ и ждутъ только жениха -- князя-властителя Синодала, который торопится съ богатыми подарками къ дорогой невѣстѣ" и т. д.

Тотъ же упрекъ мы должны послать и изданію московскаго комитета грамотности, въ которомъ, вмѣсто поэмы Демонъ, мы встрѣчаемъ: Князь Гудалъ и его дочь Тамара. Восточная повѣетъ, въ которой демонъ появляется только мимолетно, на пути жениха Тамары.

Обстоятельство это показалось для меня особенно обиднымъ въ виду настойчивой просьбы слушателей снабдить ихъ поэмою Демонъ. И мнѣ невольно припомнился дневникъ учительницы тамбовской воскресной школы (касающійся вопроса о сокращеніяхъ), въ которомъ мы прочли, между прочимъ, слѣдующее:

"Г. возвратилъ книгу -- сокращенную передѣлку Хижины дяди Тома -- и остался ею недоволенъ: онъ читалъ эту вещь полную, и сокращеніе его возмутило. "Это на что же похоже?-- обиженно разсказывалъ онъ мнѣ.-- Только что дойдешь до хорошаго, до нѣжнаго мѣста и вдругъ ровно ножомъ отрѣзано!" (Въ этомъ сокращеніи, наприм., совсѣмъ выключена сцена прощанія и смерти Евы).

То же, навѣрное, почувствуютъ и мои слушатели, замѣтивши пропускъ въ поэмѣ Демонъ.

Затрудняетъ меня также вопросъ, слѣдуетъ ли писать біографіи для народа такъ, какъ она написана при петербургскомъ изданіи, и что собственно вынесетъ оттуда читатель изъ народа. Онъ вынесетъ, что "характера у мальчика былъ дурной", что "его грызла мысль, что онъ не знатенъ и дуренъ собой", что онъ "прослылъ и въ школѣ, и въ обществѣ отчаяннѣйшимъ удальцомъ", что, "несмотря на самолюбіе и упрямство, у него не хватило характера разорвать связи съ бабушкой, которая могла бы лишить его роскошныхъ средствъ къ жизни", что его выслали на Кавказъ за поединокъ изъ-за пустяковъ", что онъ "точно нарочно искалъ смерти и своими дерзкими выходками напрашивался на оскорбленія". Съ одной стороны, я всегда держалась того правила, что играть съ народомъ въ прятки не слѣдуетъ, что правда должна быть прежде всего; но личность геніальнаго писателя слишкомъ сложна для того, чтобы говорить о ней этими отрывочными фразами съ неподготовленнымъ читателемъ и тѣмъ самымъ какъ бы набрасывать мрачную тѣнь на память объ усопшемъ поэтѣ. Въ связи съ этимъ вопросомъ мнѣ опять припомнилось нѣсколько строкъ изъ дневника той же учительницы. Вотъ онѣ:

"Л. взялъ у меня нѣсколько біографій изданія Павленкова; я нарочно принесла ему всѣ выпуски, чтобы видѣть, на чемъ онъ остановитъ свой выборъ. Онъ взялъ Никона и Линнея (Гоголя онъ уже читалъ). Сказалъ, что біографіи писателей его больше интересуютъ, чѣмъ ихъ произведенія, и что когда онъ что-нибудь читаетъ, то первымъ дѣломъ хочетъ знать, какъ жилъ тотъ, который это написалъ. Потомъ сказалъ, что писателей ужь слишкомъ хвалятъ и превозносятъ, а въ ихъ жизни часто ничего нѣтъ особеннаго. Указалъ на Пушкина и Лермонтова. Для меня это заявленіе имѣетъ троякое значеніе: 1) убѣждаетъ меня въ томъ, что Л. мало чутокъ къ воспріятію художественныхъ впечатлѣній, 2) что біографіи очень интересуютъ читателей изъ народа (это не единичный случай моихъ наблюденій) и 3) что выборъ біографій для народа долженъ удовлетворять ихъ исканію правды и идеала въ жизни человѣка, поэтому и не всякія біографіи необходимы, и поэтому особенно осторожно надо обращаться съ біографіями тѣхъ лицъ, которыя велики въ произведеніяхъ и обыденны въ жизни".

-----

Проходили дни и недѣли послѣ нашего чтенія Демона, а "хатняя аудиторія" все не могла никакъ забыть впечатлѣній, произведенныхъ на нее Демономъ. Демьянъ передалъ "цю сторію" не только другу своему Григорію, но, при встрѣчѣ съ Ефимомъ Е., подѣлился и съ нимъ тѣмъ же разсказомъ. И вотъ Ефимъ Е., по окончаніи моего чтенія въ прошлый разъ, приступилъ ко мнѣ съ довольно робкою просьбой, не могу ли я еще разъ прочесть Демона для ихъ семейства (для него, жены и тетки, которые отсутствовали во время чтенія). Я согласилась на его просьбу и послѣ перерыва и домашняго отдыха снова подходила къ хатѣ, предполагая встрѣтить въ ней одну только семью Ефима Е. По, къ моему крайнему удивленію, я застала въ ней Тимоѳея Б., Демьяна и Савелія Ч., которые пожелали прослушать вторично то же самое.

Ефимъ Е. слушалъ чтеніе молча и сосредоточенно и только, когда я окончила, сказалъ съ какою-то особенною торжественностью: "На всякомъ мѣстѣ владычество Его!"

Я читала по иллюстрированному изданію Кушнерева и Прянишникова и по окончаніи стала показывать картинки.

-- Какой онъ мрачный, какіе глаза грустные и крыломъ не пошевелитъ!-- говорилъ Ефимъ Е., пристально вглядываясь въ лицо демона.

-- А она какая печальная, -- у ней уже душа поколебалась!-- разъяснялъ Демьянъ фототипію: "Не плачь, дитя, не плачь напрасно".

-- Это онъ, вѣроятно, свою клятву произноситъ: опять я съ Богомъ примирюся!-- говорилъ Тимоѳей Б., присматриваясь къ картинѣ:

"Я дамъ тебѣ все, все земное,--

Люби меня!..."

Остановившись и задумавшись надъ фототипіей: "Какъ пери спящая мила", Савелій Ч. сказалъ какъ бы про себя: "А, все-таки, онъ ее не искусилъ!"

-- Какъ же не искусилъ, когда цѣлованье было?-- отозвался горячо Демьянъ,-- будто тотъ змѣй, что Еву соблазнилъ!... Развѣ вы не поняли?

Дошедши до картины

"И вновь остался онъ, надменный",

Ефимъ Е. сказалъ задумчиво:"Удалился!... Снова одинъ остался на всемъ свѣтѣ,-- нѣтъ ему нигдѣ удачи, ажъ глаза стали смутные!"

-- Навѣрное, и люди бываютъ такіе мрачные?-- какъ бы бросилъ онъ вопросъ.

-- Можетъ быть, и есть такіе, что въ сердцѣ у нихъ точно демонъ поселился,-- замѣтилъ ему въ тонъ Савелій Ч., а Демьянъ гораздо подробнѣе остановился на этомъ вопросѣ. Онъ говорилъ, что слышалъ, будто между господами "е таки сумни люды, то ничбго йому не любо и не мыло" (естьтакіе люди, что ничего имъ не любо и не мило), что есть у нихъ и достатокъ, и средства, и умъ, и образованіе, "и чого винъ хоче ще достигать!-- Богъ святый знае!" (и чего онъ хочетъ еще достигнуть -- Богъ святой знаетъ!)

-- То, вѣроятно, съ жиру... дѣлать нечего,-- замѣтила одна изъ женщинъ,

-- Отчего же между нами нѣтъ такихъ, чтобъ тосковали?-- поддержалъ ее Савелій Ч.

-- Работа развлекаетъ человѣка,-- какъ бы нашелъ въ себѣ отвѣтъ Тимоѳей Б.

-- Э, ни!-- замѣтилъ Ефимъ Е. опять какимъ-то особеннымъ, торжественнымъ тономъ.-- Это потому, что мы простые люди и думы у насъ не высоко витаютъ, а они ученые, выше умомъ подымаются и ихъ дума -- великая дума бываетъ.

На прощанье я раздала слушателямъ только что полученный мною въ значительномъ количествѣ экземпляровъ сборникъ М. Ю. Лермонтовъ (изданіе одесской коммиссіи народныхъ чтеній) и нечаянно передала въ семью Е. не одинъ, а два экземпляра -- ему и женѣ. "Отъ спасыби!" -- сказалъ онъ весело, заворачивая бережно въ платокъ дорогой подарокъ.-- Одна кныжка буде дома жыты, а друга по людяхъ ходыты... И гдѣ только она не побываетъ -- и въ Рыловкѣ, и въ Бѣлой, скрозь!... Бываетъ такъ, что ходитъ она по рукамъ и не вызволишь ее, если хорошая очень книжка".

Воспользовавшись иллюстрированнымъ изданіемъ, я показала въ немъ также крестьянамъ иллюстраціи къ тѣмъ стихотвореніямъ, которыя были мною прочитаны съ ними. Особенное вниманіе привлекли: Ангелъ, Умирающій гладіаторъ, Бородино, Козачья колыбельная пѣсня, Сосна, Въ полдневный жаръ, Пророкъ. Все это разсматривалось подолгу и съ большимъ вниманіемъ.

-- И не спала, и не ѣла бы -- все бы смотрѣла, -- сказала умиленнобаба Параска, приглядываясь къ картинѣ Ангелъ, а сосѣдка ея предположила, что душа, которую несетъ ангелъ, есть душа Тамары изъ Демона.

-- "Хотила те-жъ сàме казаты, такъ такъ зъ рота и выдралы!" -- перебила ее оживленно свекровь.

Ефимъ Е. съ особеннымъ вниманіемъ остановился на гладіаторѣ и припомнилъ разсказы своего дѣда о Запорожьѣ и запорожцахъ и о томъ, какіе храбрецы были тогда.

Бородино тянулись разсматривать со всѣхъ сторонъ и рѣшили, что "цей, старый, розказуе, а той, молодый, слухае".

Когда показана была картинка Казачья колыбельная пѣсня, бабы такъ и вскрикнули: "Не-жъ баюшкы-баю!" "Не-жъ школьныцька писня!"

-- "Якъ вона спивае, ныхто такъ не заспива!" -- замѣтила съ умиленіемъ одна изъ нихъ.

Иллюстраціи къ поэмѣ Мцыри разсматривались также съ большимъ интересомъ и вниманіемъ. Ярче всего вспоминалось то обстоятельство, какъ хорошо ему было на волѣ и какъ наслаждался онъ окружающею природой.

Бѣглеца тотчасъ же припомнили по картинкамъ. Это тотъ, что съ битвы ушелъ, и ни сосѣдъ, ни возлюбленная, ни мать не приняли его къ себѣ.

То же было и съ Хаджи-Абрекомъ. "Это она танцуетъ, а онъ, видите, какой смутный и какъ сурово присматривается",-- комментировали картинку.

-- Это та, что на землѣ рай нашла.-- Что не надо ни отца, ни матери!-- Что голову привезъ!-- говорили вокругъ.

Но что положительно озадачило меня, такъ это то, что Бояринъ Орша, чтеніе котораго прошло въ такомъ глубокомъ молчаніи, запечатлѣлся въ ихъ памяти до малѣйшихъ подробностей.

-- Видите, отецъ идетъ до ея комнаты посмотрѣть, одна она или нѣтъ!-- объясняли они первую картинку.

-- Лежитъ, бѣдная, вѣроятно, мертвая!-- говорили они о второй.

-- Это-жъ тотъ Арсеній связанный!-- объясняли третью.

-- Онъ ушелъ, а монахи присматриваютъ и что, и какъ!-- разъясняли четвертую и т. д.

Возбужденъ былъ при этомъ вопросъ: черезъ сколько лѣтъ Арсеній прибылъ въ замокъ и сколько потребовалось времени для образованія страшнаго черепа, нарисованнаго въ концѣ поэмы?

Да, эти картинки въ высшей степени оживили аудиторію и внесли въ нее какую-то новую струю эстетическаго наслажденія.

Изданіе спб. ком. грамотности также снабжено картинками, и на обложкѣ мы видимъ имена такихъ художниковъ, какъ Клодтъ, Малышевъ и Савицкій. Тѣмъ не менѣе, самый способъ передачи этихъ картинокъ настолько плохъ, что иныя изъ нихъ можно назвать скорѣе каррикатурами, чѣмъ иллюстраціями, украшающими книгу. Какъ на яркій примѣръ, мы просимъ читателя взглянуть на изображеніе Бэлы (стр. 148).

Когда слушатели расходились, я выразила сожалѣніе, что мнѣ не довелось услышать Демона въ пересказѣ Демьяна. "Хиба-жъ можно вамъ такъ, якъ людямъ, переказаты?-- замѣтилъ онъ, лукаво улыбаясь?-- Вы-жъ таки писменни, то променешъ, то не такъ -- вамъ усе выдно... Якъ ночавъ бы розказуваты, а у самого такъ думка: якъ бы-жъ не помылытыся".

Въ слѣдующій затѣмъ праздникъ, до начала чтенія, я замѣтила, что слушатели мои многозначительно переглянулись между собою, какъ бы желая сообщить мнѣ нѣчто, но не рѣшаясь. Оказалось, что недоумѣніе состояло въ томъ, что "въ тій кныжцы, то вы подарувалы намъ, нема Демона". Они боялись, очевидно, что заявленіе эти можетъ показаться мнѣ обиднымъ упрекомъ въ томъ, что я какъ бы обсчитала ихъ.

-- Ищи! говорила я Наталкѣ,-- сообщаетъ свекровь,-- а она перебираетъ, перебираетъ -- нѣту!... Ищи еще разъ! Про всѣхъ есть, только про него нѣтъ -- вотъ чтобъ тебѣ какая досада!

Дѣйствительно, маленькой Наталкѣ трудно было найти Демона, такъ какъ онъ отсутствуетъ въ одесскомъ изданіи даже въ отрывкахъ.

-----

Ошибся бы тотъ, кто предположилъ бы, что малоразвитой читатель изъ народа вѣритъ сказкѣ и принимаетъ ее за истинное происшествіе, но беззавѣтно увлечься сказкой, отдаться всецѣло силѣ впечатлѣній, переживать горе и радости съ ея героями,-- всему этому читатель изъ народа поддается съ непосредственностью человѣка,чуждаго безпрерывнаго анализа и утомленнаго книгой. Такъ было и со сказкою Ашикъ-Керибъ. Правда, начало ея имѣетъ совсѣмъ не сказочный характеръ: бѣдный пѣвецъ Ашикъ-Керибъ покидаетъ на семь лѣтъ свою возлюбленную Магуль-Мегери съ цѣлью пріобрѣсти средства и стать ея мужемъ. Онъ попадаетъ ко двору, пользуется тамъ милостями и щедротами паши, любителя пѣсенъ, и почти забываетъ о своей вѣрной Магуль-Мегери. Но вотъ купецъ, прибывшій изъ Тифлиса, напоминаетъ ему о данномъ словѣ. До срока остается всего три дня, а для проѣзда требуется два мѣсяца. Все это въ порядкѣ вещей и намъ не удивительно, что слушатели слѣдятъ за происшествіемъ съ захватывающимъ духъ вниманіемъ и беззавѣтно вѣрятъ ему. Но вотъ появляется Хадеридіазъ (св. Георгій) на конѣ. Онъ моментально переноситъ Ашикъ-Кериба въ Тифлисъ, онъ снабжаетъ его цѣлебною землей, отъ которой прозрѣваетъ слѣпая отъ слезъ и горя мать Ашикъ-Кериба, а слушатели наши, подготовленные всѣмъ предъидущимъ, продолжаютъ вѣрить происшествію и съ тѣмъ же волненіемъ и трепетомъ за благополучный исходъ судьбы героевъ дослушиваютъ конецъ. Всѣ лица сіяютъ радостью при описаніи благопріятной развязки и только послѣ длинной паузы кто-то говоритъ какъ бы про себя: "Ахъ, да и хорошо же сложено, хотя и сказка!" Этотъ "кто-то" успѣлъ уже отдѣлаться отъ силы впечатлѣній, а остальные продолжаютъ еще вспоминать, какъ хорошо онъ пѣлъ, какъ немного не опоздалъ, и что было бы, если бы не тотъ волшебный копь.

Разсказъ Бэла (Герой нашего времени) помѣщенъ составителями во всѣхъ трехъ сборникахъ, изданныхъ для народа {Въ изданіи одесской коммиссіи разсказъ этотъ носитъ заглавіе: Герой нашею времени. Бэла. Разсказъ начинается съ первой главы: "Я ѣхалъ на перекладныхъ изъ Тифлиса". Предисловіе выпущено, но, кромѣ него нѣтъ никакихъ совращеній и никакихъ пропусковъ, сохранена даже такая выноска: "Я прошу прощенія у читателей въ томъ, что переложилъ въ стихи пѣсню Казбича..."

Въ изданіи петербургскаго комитета разсказъ называется Бэла, начинается также съ первой главы, но, кромѣ предисловія, въ немъ выпущенъ весь разсказъ Печорина о его прежней жизни, о разочарованіи и недовольствѣ со словъ: "Вотъ объ этомъ-то я и сталъ ему говорить" (стр. 164 въ одесскомъ изданіи, 165 и 166) до словъ: "Казбичъ не являлся снова". Кромѣ того, есть еще небольшіе пропуски и незначительныя измѣненія, главнымъ образомъ, тѣхъ мѣстъ, которыя носятъ характеръ отступленія, наприм., отъ разсужденія автора о способности русскаго человѣка прощать зло (стр. 151 въ одесскомъ изданія), а также и др. (стр. 145, 150, 153, 354, 155, 174, 175).

Въ московскомъ изданіи разсказъ также носитъ названіе Бэла и начинается тоже съ первой главы. Предисловіе выпущено, по выноска: "Я прошу прощенія у читателей"...-- удержана. Разсказъ Печорина о прежней жизни выпущенъ также, какъ и въ петербургскомъ изданіи, и въ такомъ же размѣрѣ.}, слѣдовательно, признанъ единогласно соотвѣтствующимъ народному чтенію. Съ этимъ, дѣйствительно, нельзя не согласиться и между нашими слушателями онъ произвелъ большое впечатлѣніе. Они съ какою-то особенною чуткостью восхищались прекраснымъ описаніемъ Койшаурской долины, отъ души хохотали при разсказѣ Максима Максимыча объ осетинахъ, объ ихъ хитростяхъ и вымогательствѣ на водку, чрезвычайно интересовались и лошадью Казбича, и обычаями, и нравами горцевъ, и входили въ малѣйшія детали разсказа. Даже желаніе Лермонтова вывѣдать отъ Максима Максимыча какую-либо интересную исторію остановило на себѣ ихъ вниманіе.

-- Онъ и чаю не будетъ пить, ротъ раскрываетъ -- слушать будетъ!-- предположилъ кто-то, безъ малѣйшей, однако, ироніи, а самымъ непосредственнымъ образомъ входя въ положеніе писателя и задаваясь при этомъ вопросомъ: "Разговорится ли онъ, или нѣтъ и разскажетъ ли ему какую-нибудь исторію изъ своей жизни?"

При этомъ проводилась мысль, что человѣку необходимо особое настроеніе для того, чтобы разговориться и быть откровеннымъ.

-- Бываетъ такой часъ, а въ другой -- дѣлайте, что хотите, а выходитъ одно молчаніе, да и только!

Описаніе горъ и ущелій снова вызвало въ памяти Пантелеймона К. воспоминанія о Кавказѣ, и онъ снова заговорилъ "объ тихъ страшенныхъ обрывахъ, яки йому доводылось бачиты" (о тѣхъ страшныхъ обрывахъ, какіе ему приходилось видѣть). Но къ воспоминаніямъ о природѣ прибавились на этотъ разъ разсказы о кавказскихъ женщинахъ и о томъ, какъ тщательно хоронятся онѣ отъ посторонняго взгляда. "Какъ крикнетъ, да въ кусты; а иная на землю упадетъ!... Установлено такъ у нихъ!" -- разсказывалъ онъ, оживляясь.

-- "Дослухаемъ бо до кинца, тоди вже будемо усе знаты". (Дослушаемъ до конца, тогда уже будемъ все знать) -- перебивали его нетерпѣливо, отдавая, очевидно, продпочтеніе поэтическому описанію природы въ книгѣ предъ устнымъ разсказомъ Пантелеймона К.

Но всѣ эти детали затмилъ впослѣдствіи яркій образъ Бэлы. Она заинтересовала ихъ съ перваго момента появленія, на картинкѣ, окутанная чадрой. Чадра эта какъ бы развертывалась передъ ними мало-по-малу, обрисовывая все ярче и ярче контуры симпатичнаго образа. Въ началѣ ихъ тревожилъ вопросъ, удастся или не удастся Азамату украсть Бэлу, затѣмъ ихъ охватила жалость къ ней. Они съ волненіемъ слѣдили, сдастся ли она на подарки и ласки Печорина, причемъ одинъ изъ крестьянъ замѣтилъ съ горькою ироніей: "Овець силлю прымашоють, а дивчатъ подарункамы"(Овецъ солью приманиваютъ, а дѣвицъ подарками).

Въ сценѣ, гдѣ Печоринъ, желая напугать и растрогать Бэлу, прощается съ нею и говоритъ, что онъ уѣдетъ, а она можетъ считать себя свободною, чувствовалось особенное оживленіе. "Страща!" -- "Вывиря!" -- "То винъ для того тилькы говорить, шобъ вона його пожалила!" (Стращаетъ!-- Вывѣряетъ!-- То онъ для того только говоритъ, чтобъ она его пожалѣла!) -- разъясняли слушатели, а одинъ изъ нихъ настолько проникся рѣчью Печорина, что повторялъ за нимъ, жестикулируя: "Хочъ тутъ живы, хочъ до дому йды -- вольна!" (Хоть тутъ живи, хоть домой или -- вольна!)

Женщинъ съ первыхъ намековъ на охлажденіе Печорина сталъ тревожить вопросъ: "якъ бы-жъ не покинувъ", а еще черезъ страницу онѣ говорили съ грустью: "покыне, ось побачыте!" Къ моменту же описанія трагической развязки и смерти Бэлы, она настолько была близка всѣмъ имъ, что, казалось, въ хату внесли покойника и всѣ тихо плачутъ надъ нимъ.

Да, надъ Бэлой плакали не только женщины, склонныя болѣе или менѣе къ слезливости, -- по суровымъ, строгимъ, морщинистымъ лицамъ мужиковъ тоже текли слезы и они, не утирая и какъ будто даже не примѣчая ихъ, продолжали сосредоточенно слушать чтеніе.

Но какъ же отнеслась собственно къ герою разсказа, Печорину, эта хатняя аудиторія, взволнованная смертью Бэлы и проникнутая трагизмомъ разсказа? Подмѣтилъ ли кто-нибудь изъ нихъ, что это одинъ изъ тѣхъ господъ, "которымъ ничого не любо и не мыло", какъ выражались они? Казалось, нѣтъ; казалось, яркій образъ Бэлы совершенно заслонилъ загадочный для нихъ образъ Печорина. И въ то время, какъ шли разсужденія по адресу Максима Максимыча на тему: "яка не добра людына була -- и його уговорявъ, и йіи" (какой это добрый человѣкъ былъ -- и его уговаривалъ ее), а въ другомъ углу кто-то толковалъ объ Азаматѣ и Казбичѣ, "то воны не люды, а звиры" (что они не люди, а звѣри), и говорилъ: "Одилатывъ и за коня, и за дивчину... ни тоби, ни мини!" (Отплатилъ и за коня, и за дѣвицу... ни тебѣ, ни себѣ!), -- о Печоринѣ точно забыли, точно будто его совсѣмъ не было въ разсказѣ. Но вотъ возникъ вопросъ, была-бъ ли Бэла счастливѣе, еслибъ осталась жива и еслибъ Печоринъ измѣнилъ ей? Бабы, вспоминая, что въ послѣднее время онъ "и не ласкавъ йіи, и не жаливъ" (и не ласкалъ ее, и не жалѣлъ) и что "вона, мабуть, и не разъ, и не два выходыла въ тоскою на берегъ" (она, вѣроятно, не разъ и не два выходила грустить на берегъ), утверждали, что "тоди ще гирша-бъ доля йіи була!" (тогда ея доля еще тяжелѣе была бы!)

-- "Винъ, мабуть, такый не жалыслывый!" (Онъ, вѣроятно, такой безсердечный!) -- замѣтилъ кто-то, вспоминая о томъ, что Печоринъ не плакалъ послѣ смерти Бэлы.

-- "У його сердце запеклось, и легше було-бъ заплакаты -- не зможе!"(У него сердце запеклось и легче было бы заплакать -- не сможетъ!) -- заступились за Печорина.

По первый голосъ продолжалъ съ ироніей: "Онъ кого хотите покинетъ -- хоть русскую, хоть черкешенку, хоть грузинку".

-- Онъ самъ себѣ не радъ: сперва полюбилъ ее, а потомъ она прискучила ему!-- замѣтилъ новый защитникъ Печорина.

-- Ему лишь бы достигнуть, чего захочется, а какъ только достигнулъ чего бы то ни было, сейчасъ же броситъ!-- поддержали его.

-- И не старый, а точно старикъ!-- произнесъ тихо и задумчиво Ефимъ Е. въ то время, какъ бабы снова возвратились къ воспоминаніямъ о Бэлѣ и ея трагической кончинѣ.

Мы читали разсказъ Бэла по изданію Кушнерева и Прянишникова, снабженному довольно изящными иллюстраціями; но одинъ изъ крестьянъ, перелистывая самостоятельно сборникъ спб. комит. грам., наткнулся вдругъ на безобразное изображеніе Бэлы. "Хиба-жъ не вона?" -- произнесъ онъ, недоумѣвая, прочитавши надпись подъ картинкой.

-- "Охъ, тай страшна-жъ!" -- замѣтилъ его сосѣдъ, потянувшійся къ книгѣ.

-- "Тимъ винъ йіи и розлюбивъ!" -- добавила одна изъ женщинъ, отрѣшившись отъ свѣтлаго образа, созданнаго ея воображеніемъ, и сосредоточившись на конкретномъ рисункѣ.

Вопросъ о пониманіи загадочной для народа личности Печорина продолжалъ интересовать меня, и на другой день я отправила сборникъ Лермонтова молодой, грамотной деревенской женщинѣ съ просьбой прочесть Бэлу и написать мнѣ, что за человѣкъ былъ Печоринъ. Вечеромъ я получила маленькую записочку на сѣрой бумагѣ, запечатанную воскомъ, въ которой я прочла слѣдующее:

"Не могу описать я вамъ, какого характера былъ Печоринъ, такъ какъ это былъ ужасно странный дли меня характеръ. Не дай Богъ никому! Черезъ такой характеръ онъ никогда не могъ быть счастливымъ, такъ какъ его тянуло, самъ не зналъ куда. Живи онъ въ нашемъ быту, съ нашимъ горемъ и бѣдностью, ему пришлось бы пропасть; онъ же жидъ въ роскоши и достаткахъ, а потому ничего не цѣнилъ, ничѣмъ не дорожилъ и никогда ничѣмъ не довольствовался. Мнѣ жалко его, но еще больше жалко Бэлу, что не дали ей пожить,-- убили ея молодые годы".

-----

Когда, въ слѣдующее затѣмъ воскресенье, я прочла заглавіе: Максимъ Максимычъ, всѣ встрепенулись точно при встрѣчѣ со стариннымъ знакомымъ.

-- "Ага! Де-жъ про Максыма Максымыча винъ буде балакаты -- добре!" -- говорили они, съ видимымъ удовольствіемъ приготовляясь выслушать разсказъ о симпатичномъ имъ человѣкѣ.

Появленіе коляски Печорина и его гордый лакей возбудили вопросъ: "Какая у нихъ встрѣча будетъ?" -- а одинъ изъ слушателей, возмущаясь пренебрежительнымъ тономъ слуги, замѣтилъ не безъ желчи: "Каковъ панъ, таковъ и лакей -- одинъ духъ!"

Замѣчаніе это вызвало нѣкоторую тревогу по поводу того, дождется ли бѣдный Максимъ Максимычъ стариннаго пріятеля, сидя за воротами на скамеечкѣ, а мнѣ дало поводъ удостовѣриться, что Печоринъ тоже ни забытъ.

-- Высматриваетъ!-- Выглядываетъ!-- Поджидаетъ!-- говорили слушатели съ теплымъ участіемъ къ старику. Они до тонкостей понимали его душевное состояніе, и когда во время безсонной ночи Лермонтовъ спросилъ его: "Не клопы ли васъ кусаютъ?" -- одинъ изъ нихъ отвѣчалъ за Максима Максимовича: "Не клопы, а думкы -- и якже-такы винъ не прыйшовъ?!" Въ голосѣ его слышались грусть и укоръ.

Когда на другой день, проснувшись рано утромъ, Лермонтовъ увидѣлъ, что Максимъ Максимычъ всталъ еще раньше, кто-то предположилъ: "Онъ, вѣроятно, всю ночь не спалъ!"

Появленіе Печорина и описаніе его наружности возбудили большой интересъ въ женщинахъ. Онѣ прислушивалась къ нему съ какимъ-то особеннымъ вниманіемъ, точно вглядывались въ человѣка, котораго до сихъ поръ имъ не удалось разсмотрѣть. За то мужики, обиженные его мимолетною, сухою встрѣчей съ Максимомъ Максимычемъ, отнеслись къ нему съ полнымъ осужденіемъ.

-- "Той до його въ усердіемъ, а винъ... хочъ бы посыдивъ трохы!" -- "Усе гордость!" -- "Наговорывсь, бидный, съ прыятелемъ -- ничого казаты!" -- "Персіи не бачывъ -- это ще!" (Тотъ до него съ усердіемъ, а онъ... хотъ бы посидѣлъ немного!-- Все гордость!-- Наговорился, бѣдный, съ пріятелемъ -- нечего сказать!-- Персіи не видѣлъ -- вотъ еще!) -- говорили они укоризненно и съ пренебреженіемъ.

Когда Максимъ Максимычъ сталъ выбрасывать изъ чемодана записки* Печорина, кто-то произнесъ съ участіемъ: "Озлобывсь!" (Озлобился!)

-- "Ще-бъ не озлобытыся на таку обиду!" (Еще бы не озлобиться за. такую обиду!) -- поддержали его.

Но желанію Лермонтова получить эти записки сочувствовали и говорили: "Винъ то-небудь почерпне видтиль!" -- "Якъ бы винъ не списавъ, и мы цёго не чулы-бъ!" (Онъ что-нибудь почерпнетъ оттуда!-- Если бы онъ не описалъ, то и мы бы этого не услышали!).

Разсказъ Тамань мы встрѣчаемъ въ сборникѣ с.-петербургскаго комитета грамотности съ незначительными измѣненіямя и небольшими пропусками непонятныхъ словъ, какъ, наприм.: "сантиментальный", "фантастическій", Ундина и т. п. Пропущено описаніе наружности дѣвушки, въ которомъ авторъ говоритъ о "породѣ", и еще кое-что. Пропуски эти можно признать, пожалуй, основательными и принимая въ соображеніе, что Гёте, Маньйона, Юная Франція,-- все это звукъ пустой для неподготовленнаго читателя изъ народа; но, слѣдуя своему обычному правилу, мы, все-таки, прочли Тамань по полному сборнику сочиненій, и непонятныя слова, встрѣчающіяся по пути, нисколько не ослабили, на нашъ взглядъ, силы общаго впечатлѣнія, полученнаго отъ разсказа. Слѣпой мальчикъ, дряхлая старуха, отважная и оригинальная дѣвушка, союзница смѣлаго контрабандиста, и самъ авторъ, попавшій случайно ночью въ эту загадочную семью,-- всѣ они встрѣчены были слушателями, какъ живыя лица, и возбудили въ нихъ живѣйшій интересъ.

-- Онъ, вѣроятно, хоть немного видитъ!-- говорили они о слѣпомъ мальчикѣ, раздѣляя подозрительность автора, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, вспоминая своихъ мѣстныхъ слѣпцовъ и силу ихъ развитаго слуха и осязанія.

-- Что изъ этого будетъ?-- вопрошали они, когда дѣвушка, боясь доноса незнакомца, задумала увлечь его поцѣлуемъ и пригласила на ночное свиданіе въ лодкѣ.-- Вернется ли онъ, или въ водѣ останется? Куда она его завезетъ? И зачѣмъ поѣхалъ?

-- На что?... Извѣстно, съ ума свела!-- разъясняли другіе.

Вообще, дѣвушка эта имъ очень нравилась: нравились въ ней смѣлость, ловкость, находчивость, и они нѣсколько разъ вспоминали и повторяли ея умные отвѣты, приговаривая: "Не ошибется, что и какъ сказать!-- Въ карманъ за словомъ не полѣзетъ!"

-- Какъ зовутъ?-- Кто крестилъ, тотъ и знаетъ!-- Откуда вѣтеръ, оттуда и счастье!-- повторяли они любовно ея слова.

-- А она на Дыню немного похожа,-- такая же быстрая!-- замѣтилъ одинъ изъ слушателей, поставивъ меня втупикъ.

-- Какая-жъ она Дыня?... Дина!-- оборвала его быстро свекровь, обладающая удивительною памятью, несмотря на свою безграмотность, и тотчасъ собразившая, что рѣчь идетъ о Динѣ въ Кавказскомъ плѣнникѣ Толстаго.

-- "Хочъ на Дыню переведемъ, якъ забудемъ!" -- отвѣчалъ ей, улыбаясь, ошибшійся человѣкъ.

-- И пистолетъ тотъ заснулъ!-- продолжали шутить слушатели, когда смѣлая дѣвушка ловкимъ движеніемъ обезоружила своего спутника. Но въ моментъ, когда она рѣшилась сбросить его въ воду и между ними завязалась отчаянная борьба, волненіе это отразилось и на присутствующихъ.

-- "Чимъ же вона його обморочила?" -- возникъ вопросъ.

-- "Умными ричамы!" -- отвѣчалъ кто-то въ положительной формѣ.

-- "А може заговоромъ?" -- предположила одна изъ женщинъ.

-- "Поцилуемъ узяла!" -- возражали ей и очень остались довольны, когда смѣлая дѣвушка выплыла благополучно на берегъ. "Ото дивчина! Такъ, то и море не бере!" -- хвалили ее.

Но слово "контрабандисты", разрѣшающее интересную загадку, кто были эти лица, привело слушателей въ замѣшательство. Я отыскала Объясненіе словъ въ сборникѣ и прочла: "Контрабандисты -- люди, занимающіеся тайнымъ безпошлиннымъ провозомъ товаровъ въ пограничныхъ мѣстахъ". Но это толковое по существу объясненіе мало дало неграмотнымъ жителямъ степнаго захолустья, и только одинъ изъ нихъ, подумавши, сказалъ: "неначе водка безъ патента"; для другихъ же, вѣроятно, эти живыя лица остались загадочными, хотя и интересными людьми безъ профессіи, и я невольно пожалѣла, что въ хатѣ не было на этотъ разъ свекра, который, вѣроятно, вычиталъ или, вѣрнѣе сказать, выслушалъ когда-нибудь и гдѣ-нибудь, что такое контрабандисты, чѣмъ они занимаются, и, навѣрное, подѣлился бы своими свѣдѣніями съ односельчанами.

Какъ видно изъ предъидущаго, слушатели мои отнеслись къ героинѣ разсказа какъ къ лицу вполнѣ реальному, живому, называя ее умною, смѣлою, безстрашною дѣвушкой; но на бѣду, по окончаніи чтенія, я вздумала показать картинку изъ сборника, изданнаго петерб. комитетомъ грамотности. Вглядываясь въ растрепанную и безобразную фигуру, изображенную на этой картинкѣ, одинъ изъ нихъ воскликнулъ: "та вона видьма!" (да она вѣдьма!) -- очевидно, подъ впечатлѣніемъ художественнаго разсказа Лермонтова, ему нарисовался совсѣмъ иной образъ, и эта картинка только сбила его съ позиціи.

-- "Чего-жъ тамъ видьма?... Вона черкеська, тимъ вопа такъ и страшна",-- заступился другой, пристально вглядываясь въ безобразное изображеніе.

Но бабамъ пришлось по вкусу первое толкованіе и, передавая книгу изъ рукъ въ руки, онѣ повторяли таинственно: "Може и видьма -- Богъ святый знае!"

Восклицаніе это невольно заставило меня призадуматься. Если задача художественнаго произведенія заключается въ томъ, чтобы воспитывать человѣка и развивать въ немъ стремленіе къ прекрасному, если картинка, приложенная къ книгѣ, имѣетъ цѣлью иллюстрировать данное произведеніе, то какимъ образомъ можно достигнуть этого, сопровождая разсказъ безобразными иллюстраціями, совершенно не соотвѣтствующими тексту?!... Картинка имѣетъ сбытъ въ народѣ, и намъ вполнѣ понятны меркантильныя цѣли лубочниковъ, снабжающихъ книгу картинкой, но просвѣщенные издатели могли бы, кажется, избѣжать такого рода ошибки.

Насколько наблюдала я, читатель изъ народа воспринимаетъ всѣ впечатлѣнія гораздо живѣе, чѣмъ "зачитавшійся" интеллигентный человѣкъ, и эта дисгармонія между художественнымъ литературнымъ произведеніемъ и грубою лубочною картинкой на ту же тему чувствуется имъ, пожалуй, еще рѣзче и осязательнѣе.

Чтеніе Княжны Мери я отложила на послѣднее, прощальное, такъ сказать, воскресенье, зная по примѣру прошлыхъ годовъ, что на него собираются обыкновенно всѣ мои слушатели и что оно носитъ на себѣ какой-то исключительно семейный характеръ въ виду предстоящей разлуки. Такъ было и на этотъ разъ. Я застала въ хатѣ всѣхъ моихъ посѣтителей безъ исключенія. На мужикахъ были надѣты праздничныя свиты, бабы тоже принарядились и всѣ съ какою-то особенною задумчивостью говорили о томъ, придется ли намъ свидѣться будущимъ лѣтомъ и какъ пройдетъ для каждаго зима.

-- Вамъ тамъ въ городѣ весело; вы, можетъ быть, насъ и не вспомните никогда, а мы ждемъ, ждемъ, когда весна придетъ, когда она намъ прежнюю радость принесетъ!

-- А какъ соскучимся зимою, да возьмемся за книгу, сейчасъ и васъ вспомнимъ и наше хатнее читанье!-- говорила другая съ неменьшимъ выраженіемъ.

Одной только свекрови хотѣлось, очевидно, напомнить о чемъ-то постороннемъ и она выпалила, наконецъ: "Тилькы Тамары у насъ нема!" -- "Нема!... нема!..." -- поддержали ее нѣсколько голосовъ, и я очень была рада полученію къ этому воскресенью отдѣльныхъ дешевыхъ изданій Демона {Поэмы Мцыри и Демонъ М. Ю. Лермонтова. Дешев. библіотека. Изд. А. С. Суворина. Ц. 8 к.} и раздала имъ на память по книжкѣ.

Когда я приступила къ чтенію, въ аудиторіи моей чувствовалась какая-то особенная оживленность, энтузіазмъ: казалось, люди эти не проронятъ ни единаго слова изъ того, что вы прочтете имъ, и готовы слушать васъ хоть цѣлый день. Дѣйствительно, чтеніе Княжны Мери затянулось на нѣсколько часовъ, но ни въ комъ не замѣтно было ни малѣйшихъ признаковъ утомленія: даже Онуфрій С. слушалъ все время съ открытыми глазами; даже Николай Б., отрѣшившись на этотъ разъ отъ своихъ хозяйственныхъ дѣлъ, оставался до конца; о другихъ уже и говорить нечего.

Когда я прочла нѣсколько страницъ о Пятигорскѣ и его посѣтителяхъ, пріѣзжающихъ лечиться на лѣто, я взглянула на женщинъ, задаваясь вопросомъ, интересно ли имъ это описаніе чуждой среды, чуждыхъ нравовъ и обычаевъ, и вдругъ лица эти живо напомнили мнѣ балъ и толпу прислуги въ передней, которая съ необыкновеннымъ любопытствомъ и жадностью вглядывается въ забавы господъ. Разница казалась только въ томъ, что тамъ эта прислуга ютится кое-какъ и заглядываетъ въ щелочку, а здѣсь передъ нею раскрыта привѣтливо картина жизни свѣтскихъ людей, ихъ радости, печали, тревоги, заблужденія и всѣ тѣ людскія страсти, которыя двигаютъ не однимъ только великосвѣтскимъ обществомъ, хотя и выливаются тамъ въ иныя формы.

Да, слушатели мои съ жаднымъ любопытствомъ вглядывались въ это великосвѣтское общество и съ крайнимъ интересомъ встрѣчали появленіе каждаго новаго лица. Они внимательно вслушивались въ умныя рѣчи доктора Вернера, подсмѣивались вмѣстѣ съ Печоринымъ надъ напускною мрачностью юнкера Грушницкаго, слѣдили за княгиней Литовской и княжной Мери, всматривались въ интересную Вѣру съ родинкой на щекѣ, иронизировали надъ положеніемъ ея обманутаго мужа-старика и постоянно были въ курсѣ дѣла. Правда, Печорина они приняли сначала за Лермонтова; но когда Грушницкій окликнулъ его при встрѣчѣ: "Печоринъ, давно ли здѣсь?" -- всѣ ему обрадовались, какъ старинному знакомому, и тотчасъ вспомнили о Бэлѣ. Подсмѣиваясь съ Печоринымъ надъ Грушницкимъ, они, вмѣстѣ съ тѣмъ, замѣчали: "Охъ, та и любывъ же винъ дратуваты!" -- "Усе поперёкъ робе -- не хоче никому уважыты, та и годи!" (Охъ, да и любилъ же онъ дразнить!-- Все напротивъ дѣлаетъ -- не хочетъ никому уважить, да и только!)

-- Все съ насмѣшкою, какъ покойный Семенъ, всякаго осмѣетъ, -- сказала старостиха, и я многое дала бы, чтобы узнать дальнѣйшую характеристику этого Семена; но десятки глазъ смотрѣли на меня съ любопытствомъ и ждали продолженія, да и вообще разспросы у насъ не приняты, такъ какъ могутъ оказаться неумѣстными для такого возраста слушателей.

Надъ Грушницкимъ они положительно смѣялись.

-- Не хочетъ и слушать, не то что танцовать!-- Не признается, небось, что то не онъ, а она не захотѣла выйти за него замужъ!-- говорили они по поводу отношеній его къ княжнѣ Мери.

Отказъ Печорина жениться на ней искренно огорчилъ ихъ и, вспоминая о другихъ ея поклонникахъ, они говорили: "Скилько озадачувало и саме, бидне, наризалось!" (Сколькихъ увлекала собой и сама, бѣдная, попалась!).

-- "Саме панське життя!" (Самая барская] жизнь!) -- подвелъ вдругъ кто-то итоги жизни на водахъ, а Тимоѳей Б. оказался, кстати, очевидцемъ подобнаго житья на Кавказѣ и началъ весьма подробно и картинно разсказывать о веселостяхъ и забавахъ господъ. Съ свойственнымъ ему доктринерствомъ онъ свелъ, однако, на то, что все это грѣхъ и что одинъ священникъ, возвращавшійся съ нимъ съ Кавказа, говорилъ, что никогда не поѣдетъ туда больше, несмотря на предписаніе докторовъ, такъ какъ тамъ "одно скушеніе". Не нравилось ему также, что матери привозятъ туда дочерей, какъ привезла княгиня Литовская княжну Мери напоказъ женихамъ, и что болѣзнь берутъ только предлогомъ: "шобъ не було подозрѣнія, то хоче дочку замижъ виддаты" (чтобъ не было подозрѣнія, что хочетъ дочку замужъ выдать).

Но всѣ эти разговоры, вставки, замѣчанія казались меня весьма понятными и естественными и нисколько не удивляли меня {Я испытала чувство удивленія, когда, по прочтеніи слѣдующихъ двухъ строкъ: "Послѣ этого стоитъ ли труда жить? а все живешь изъ любопытства: ожидаешь чего-то новаго",-- тотъ же самый слушатель произнесъ задумчиво, качая головой: "Такъ, такъ!... Усе чогось поджидаешь... якоись новыны!" (Такъ, такъ!... Все чего-то поджидаешь... какой-то новины!)}, пока не подошла страница съ тою удивительною характеристикой, которую производитъ надъ собой Печоринъ передъ княжной Мери. Вотъ эта страница:

"Да, такова была моя участь съ самаго дѣтства! Всѣ читали на моемъ лицѣ признаки дурныхъ свойствъ, которыхъ не было; но ихъ предполагали, и они родились. Я былъ скроменъ,-- меня обвиняли въ лукавствѣ: я сталъ скрытенъ. Я глубоко чувствовалъ добро и зло,-- никто меня не ласкалъ, всѣ оскорбляли: я сталъ злопамятенъ; я былъ угрюмъ,-- другія дѣти веселы и болтливы; я чувствовалъ себя выше ихъ,-- меня ставили ниже: я сдѣлался завистливъ. Я былъ готовъ любить весь міръ,-- меня никто не понялъ; и я выучился ненавидѣть" и т. д.

При словахъ "и я выучился ненавидѣть" я услышала тихій голосъ Демьяна, который очень отчетливо произнесъ:

-- Какъ демонъ признается!

-- На клятву похоже!-- поддержала его свекровь.

-- Будто исповѣдывается!-- добавилъ еще кто-то.

-- Искусился на томъ, чтобы смущать женщинъ!-- сказалъ серьезно и съ пренебреженіемъ Тимоѳей Б.

-- Будетъ ей то, что Бэлѣ!-- замѣтилъ дѣдъ Бруско.

-- За что-нибудь любили же его?-- заступилась за Печорина старостиха.

-- За что?... Извѣстно, за что женщины любятъ!... За то, что онъ красивый былъ!-- возразилъ ей Николай Б.

-- Что-жь такое?... Дѣло молодое!-- добавила съ лукавою усмѣшкой баба Параска.

-- И чего они такъ за него заступаются, ажъ вздыхаютъ?-- замѣтилъ опять съ ѣдкою ироніей Николай Б.

-- Вѣроятно, имъ не жаль своего женскаго положенія!-- поддержалъ его сосѣдъ.

-- "Охъ, та и дывна-жъ людына!" -- продолжала восторженно старостиха.-- И пидъ якою тилькы винъ планидою родывся!" (Охъ, да и славный же человѣкъ!... И подъ какою только онъ планетой родился!)

-- Развѣ ихъ мало, Печориныхъ, вѣроятно, всѣ панычи!-- проговорилъ старикъ Григорій.

Возбудился споръ, одинъ изъ тѣхъ горячихъ, оживленныхъ, крикливыхъ споровъ, въ которыхъ очень трудно разобраться и опредѣлить, кому именно принадлежитъ то или другое мнѣніе. Очевидно было, однако, что мужики относятся къ Печорину съ полнымъ пренебреженіемъ, озлобленіемъ и даже насмѣшкой, а бабы очень твердо стоятъ на разъ принятой точкѣ зрѣнія: "и не дурно-жъ його любылы!" Я силюсь, однако, вслушаться и записать хоть что-нибудь.

-- "И соблазняе, и не любыть -- на то-жъ не похоже?" (И соблазняетъ, и не любитъ -- на что же это похоже?) -- горячится всегда спокойный Савелій Ч.

-- "Не хоче покынуты козацькои воли -- онъ то!" (Не хочетъ покинуть козацкой воли -- вотъ что!) -- возражаетъ ему чуть не съ кулаками старостиха.

-- "Вы-бъ на Кавказъ до його пойихалы!" (Вы бы на Кавказъ къ нему поѣхали!) -- говоритъ ей съ насмѣшкой дѣдъ Бруско.

-- "Чого-жъ тамъ мини на Кавказъ йихаты?!... Тилькы въ мене серце за його болыть, то винъ и самъ такый несчаслывый!" (Чего-жь тамъ мнѣ на Кавказъ ѣхать?... У меня только сердце болитъ за него, что онъ и самъ такой несчастный!) -- отвѣчаетъ она со слезами въ голосѣ и затихая.

-- "Мущыны уси таки!" (Мужчины всѣ такіе!) -- кричитъ въ свою очередь свекровь.

-- "А вы, бабы, не вирьте!" (А вы, бабы, не вѣрьте!) -- подсмѣивается надъ ней Николай В.

-- "А хто княжну оборонявъ?" (А кто княжну оборонялъ?) -- вопрошаетъ свекровь, вспоминая, какъ Печоринъ вступился за нее на балу и какъ вызвался стрѣляться за нее съ Грушницкимъ.

-- "Краще-бъ винъ йій тоди въ ричку укынувъ, якъ перевозывъ, а не оступався!" (Лучше-бъ онъ ее тогда въ рѣчку бросилъ, какъ перевозилъ, а не заступался!) -- возражаетъ ей Онуфрій С., припоминая кавалькаду и переѣздъ черезъ рѣку княжны Мери съ Печоринымъ.

Но мужскіе голоса положительно перекрикиваютъ женскіе.

-- "Мовчить бо, будьте ласкави, винъ и самъ себе осуждае!" -- "Якъ бы жинкы суддямы булы, пропалы-бъ мужыкы!" -- "И винъ попадется колысь!" (Замолчите же, будьте ласковы, онъ и самъ себя осуждаетъ!-- Еслибъ женщины судьями были, пропали-бъ мужчины!-- И онъ попадется когда-нибудь!) -- говорятъ басы въ то время, когда дисканты совсѣмъ умолкаютъ, истощивъ, очевидно, всѣ свои доводы.

Когда я возвратилась домой, я застала у себя молодую грамотную женщину, племянницу Демьяна, Марусю, которая пришла со мною проститься. Я подарила ей оставшійся у меня экземпляръ поэмы Демонъ и просила написать мнѣ на память, какое произведетъ онъ на нее впечатлѣніе. "Твой дядя, Демьянъ,-- сказала я, между прочимъ,-- находитъ сходство между Демономъ и Печоринымъ, о которомъ читала ты въ разсказѣ Бэла. Задумайся надъ этимъ и скажи мнѣ, правъ ли онъ?"

На другой день, передъ самымъ моимъ отъѣздомъ, Маруся застѣнчиво вытащила изъ рукава своей сѣрой свиты свернутый полулистъ бумаги, на которомъ я прочла, по пути изъ деревни въ городъ, слѣдующее:

"Я прочитала Демона и тоже нахожу въ немъ нѣкоторое сходство съ Печоринымъ. Демонъ, влюбившись въ Тамару, началъ льстить ей и уговаривать, чтобы она любила его; обѣщалъ ей подарки не только земные, но и небесные, а, въ концѣ-концовъ, погубилъ ее. Печоринъ также, увидя первый разъ Бэлу, полюбилъ ее. Бэла, какъ и Тамара, долго не оказывала своей любви. Печорину долго уговаривалъ ее и дарилъ ей богатые гостинцы, а затѣмъ стадъ говорить, что она надоѣла ему, и убивалъ ее этимъ и, навѣрное, скоро совсѣмъ бросилъ бы ее и тѣмъ самымъ убилъ бы ее, еслибъ хищникъ Казбичъ не умертвилъ Бэлы. Демонъ былъ золъ и ненавистенъ, однако, бывали минуты, когда онъ становился добрымъ и даже плакалъ, но вкоренившіяся въ сердце его злоба и ненависть не дозволяли ему оставаться такимъ надолго. Черезъ свою злобу онъ никогда не могъ прожить спокойно. Печоринъ хотя и не былъ золъ, какъ Демонъ, но такъ же, какъ и Демонъ, былъ ненасытенъ. Онъ послѣ одной хорошей жизни искалъ другую и, все-таки, не удовольнялся этимъ. Бывало, нравится ему что-нибудь и скоро опостылитъ. Можетъ, онъ и не радъ былъ этому, но избалованная жизнь его не дозволяла ему жить спокойно, какъ живутъ другіе; ему скоро все надоѣдало и онъ искалъ перемѣны. И я думаю, что онъ несчастливъ черезъ то, что не можетъ прожить покойно въ кругу своей семьи, какъ живутъ прочіе счастливые люди, а все тянетъ его куда-то вдаль".

Х. Алчевская.

"Русская Мысль", кн.II, 1892

Оставить комментарий Алчевская Христина Даниловна (bmn@lib.ru) Год: 1892 Обновлено: 24/10/2022. 70k. Статистика. Статья: Публицистика Критика и публицистика	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: Часть вторая.

Алчевская Христина Даниловна Лермонтов в деревне

Лермонтовъ въ деревнѣ *).

Алчевская Христина Даниловна
Лермонтов в деревне

**Лермонтовъ въ деревнѣ *).**