К. С. Аксаков Стихотворения ---------------------------------------------------------------------------- Библиотека поэта. Большая серия. Второе издание Поэты кружка Н. В. Станкевича Н. В. Станкевич, В. И. Красов, К. С. Аксаков, М. П. Клюшников Вступительная статья, подготовка текста и примечания С. И. Машинского М.-Л., "Советский писатель", 1964 ---------------------------------------------------------------------------- СОДЕРЖАНИЕ Биографическая справка СТИХОТВОРЕНИЯ "На бой! - и скоро зазвенит..." К N. N. ("Что лучше может быть природы!..") К Н. И. Надеждину (После спектакля в театральной школе) "Я видел Волгу, как она..." "Зачем я не могу среди народных волн..." Воспоминание ("Как живы в памяти моей...") Орел и поэт Куплеты Н. И. Н<адеждину> Посвящение Отрывок из послания к Б<елецкому> Г. Теплову, Д. Топорнину, М. Сомину А. В. Г. ("Как рано собралися тучи...") "Я счастлив был во времена былые..." Стремление души Фантазия "Когда, бывало, в колыбели..." Раздумье Мечтание "Да, я певал, когда меня манило..." Русская легенда.. Степь "Как много чувств во мне лежат глубоко..." Путь Тэкле 1. "Прости, прелестное виденье!.." 2. "О, скажи мне, что с тобою?.." 3. "Сбылись души моей желания..." Первая любовь Возврат на родину Воспоминание ("Кто отдаст мне молодость, время незабвенное...") "Посмотри, милый друг, как светло в небесах..." Водопад "Ангел светлый, ангел милый!.." "Души безумные порывы..." Разговор "Целый век свой буду я стремиться..." "Да, я один, меня не понимают..." "В сумерки дева..." О, Sehnsucht "Туда, туда! Иди за мною!.." "Тучи грозные покрыли..." "О, если б можно было..." "И вот мой путь. Он скоро предо мною..." "Меня зовет какой-то тайный голос..." Молодой крестоносец "А прежде солнце мне светило..." "Несутся, мелькают одно за другим..." Путешествие на Риги. В Швейцарии Из Гейне "Как луна лучом пронзает..." Из Beтцеля Стремление Ночное посещение Расставанье "Готовьте, топоры точите..." "Пускай другие там холодными стихами..." Две картины Толпе эмпириков К идее А. Н. Попову (Перед поездкой его в чужие края в 1842 году) "Страшная буря прошла..." Первое мая Н. М. Языкову. Ответ Союзникам: Москве Поэту - укорителю Два приятеля Возврат Петру И. С. Аксакову Сон "Безмолвна Русь: ее замолкли города..." Н. Д. Свербееву "Я не знаю, найду ли иль нет..." Гуманисту 9 февраля Подлец. Подражание Пушкину Акростих К Ю. Ф. Самарину Советы Луна и солнце Новгород Веселью Свободное слово Тени. Весна "Грустно видеть, как судьба порою..." Ерш А. П. Ефремову Константин Сергеевич Аксаков родился 29 мая 1817 года в селе Ново-Аксаково Оренбургской губернии. До девяти лет он прожил в патриархальной тиши отцовского имения. Лишь в 1826 году его отец, писатель С. Т. Аксаков, вместе со всей, к этому времени уже довольно разросшейся семьей переехал в Москву. Первоначальное образование Аксаков получил в деревне, в доме родных. Много времени уделял воспитанию своего старшего, сына-первенца сам С. Т. Аксаков. Внутри семьи царила та атмосфера взаимной любви и уважения, которая создавала чрезвычайно дружественный характер отношений между взрослыми и детьми. Летом 1832 года К. Аксаков в течение двух месяцев провел в Подмосковной М. И. Погодина, в его пансионе, где занимался под руководством Ю. И. Венелина. А в августе того же года Аксаков успешно сдал экзамены в Московский университет и был зачислен на словесное отделение. По свидетельству Аксакова, он мало почерпнул знаний из профессорских лекций, но много вынес из университетской жизни. Попав в студенческую среду, Аксаков сразу окунулся в атмосферу серьезных умственных интересов. Поэзия и философия, история и эстетика - таков был духовный мир, в котором жила университетская молодежь. И пожалуй, больше всего увлекалась она философией. М. П. Погодин вскоре после поступления Аксакова в университет заметил "опасную" перемену, происшедшую с его бывшим воспитанником. В его дневнике появляется тревожная запись: "Неприятнейшие известия о Константине Аксакове, который с ума сходит от самолюбия... Новое направление. Толкует о философии. Действительно может причинить вред". {Н. Барсуков. Жизнь и труды М. П. Погодина, т. 14. СПб., 1891, стр. 307.} Уже на первом курсе Аксаков через Дмитрия Топорнина познакомился со Станкевичем, который был двумя курсами старше. Почти каждый день у него Собирались друзья: Иван Клюшников, Василий Красов, Виссарион Белинский и другие. Знакомство с этими людьми, которое вскоре переросло в дружбу, оказало существенное влияние на духовное развитие Аксакова. Многим был обязан он и некоторым профессорам университета - особенно Н. И. Надеждину, М. Т. Каченовскому. К студенческим годам относится пробуждение серьезного интереса Аксакова к поэзии. До нас дошло около четырех десятков его стихотворений тех лет. Далекие от художественного совершенства, они вместе с тем существенны для понимания внутреннего мира автора и того круга молодых людей, в котором он жил. Некоторые из этих стихов печатались в "Телескопе", "Молве", позднее - в "Московском наблюдателе"; они обратили на себя внимание читателей и вызвали положительные отзывы Белинского. Летом 1835 года Аксаков закончил университет и 28 июня этого года "за отличные успехи и поведение" был утвержден кандидатом отделения словесных наук. После окончания университета мало что изменилось в условиях жизни Аксакова. Он продолжал писать стихи, изучать историю и немецкую философию, особенно Гегеля. В тихой, внешне безмятежной жизни Аксакова были свои коллизии, порой даже очень драматические. Серьезным душевным испытанием явилось вспыхнувшее в нем глубокое чувство к его двоюродной сестре Марии Карташевской, проживавшей в Петербурге. Умная и образованная девушка была постоянным корреспондентом Аксакова. Их переписка, почти целиком сохранившаяся, является интереснейшим документом духовной жизни русской молодежи 30-х годов прошлого века. Мать девушки - сестра писателя С. Т. Аксакова (та самая, которая послужила прототипом героини его повести "Наташа") и отец ее - Григорий Иванович Карташевский, бывший некогда воспитателем С. Т. Аксакова в казанской гимназии, - категорически воспротивились роману, который начал завязываться у молодых людей. Им запрещено было встречаться, даже переписываться. Летом 1838 года Аксаков совершил пятимесячную поездку за границу. Он побывал в Германии и Швейцарии. Впечатления, вынесенные из этой поездки, укрепили Аксакова в его страстной приверженности к немецкой культуре, особенно к Гегелю, Шиллеру и Гете. Он продолжал писать оригинальные стихи, но кроме того много переводит немецких поэтов. К концу 30-х годов внутри кружка Станкевича начались серьезные осложнения. Возникшее было разномыслие между Аксаковым и Белинским быстро углублялось и близило их отношения к полному разрыву. После переезда Белинского в Петербург и смерти Станкевича в идейной эволюции Аксакова произошли серьезные, перемены. Он сближается с И. В. Киреевским и А. С. Хомяковым и очень быстро становится одним из самых пылких и фанатичных "бойцов славянофильства", одним из его идеологов. Сам Аксаков считал 1842 год переломным в своем духовном развитии. Кончилась юность, наступило "время мужа", как он сам отмечал. Интересы эстетические, философские начинают быстро уступать место увлечению "земным делом". Аксаков проникается политическими идеями, которым он теперь с радостью готов отдать в жертву свою недавнюю страсть к немецкой философии. В 40-50-х годах поэзия Аксакова претерпевает существенную эволюцию. Темы лирические и философские почти иссякают, и в его творчестве начинает преобладать политическая струя. В стихах он становится таким же страстным пропагандистом славянофильских идей, как и в своих статьях. Аксаков, как и все славянофилы, горячо прокламировал свою приверженность к национальным традициям, к русской старине, уважение к народным обычаям. Он отрастил себе бороду и появлялся в обществе не иначе как в зипуне и мурмолке. Это стремление возродить национальное "русское платье" вызывало в Москве насмешливые пересуды. "Во всей России, кроме славянофилов, никто не носит мурмолок", - смеялся Герцен и, ссылаясь затем на свидетельство П. Я. Чаадаева, добавлял: "А К. Аксаков оделся так национально, что народ на улицах принимал его за персиянина..." {А. И. Герцен. Былое и думы. - Собр. соч. в тридцати томах, т. 9. М., 1956, стр. 148.} Даже Иван Аксаков не мог удержаться от иронических комментариев в адрес своего брата: "Любопытно было бы мне знать: какое впечатление на крестьян произвел костюм Кости? Я думал, что он тщетно старался уверить их, что это костюм когда-то русский". {Письмо к родным от 22 июля 1844 г. - "Иван Сергеевич Аксаков в его письмах", т. 1. М., 1888, стр. 173.} Когда в октябре 1845 года Шевырев сообщил за границу Гоголю, что Аксаков "бородой и зипуном отгородил себя от общества и решился всем пожертвовать наряду", {"Отчет Публичной библиотеки за 1893 год". СПб., 1896. Приложения, стр. 23.} Гоголь с раздражением ответил: "Меня смутило также известие твое о Константине Аксакове. Борода, зипун и прочее... Он просто дурачится, а между тем дурачество это неминуемо должно было случиться... Он должен был неминуемо сделаться фанатиком, - так думал я с самого начала". {Письмо от 20 ноября 1845 г. - Полн. собр. соч., т. 12. М., 1952, стр. 537.} Эти увлечения К. Аксакова и некоторых его друзей стали в Москве предметом всеобщих насмешек. "Вне литературного круга, вспоминал Б. Н. Чичерин, - на них смотрели как на чудаков, которые хотят играть маленькую роль и отличаться от других оригинальными костюмами". {Борис Николаевич Чичерин. Воспоминания. Москва сороковых годов. М., 1929, стр. 240.} Аксаков пытался придать зипуну и мурмолке "принципиальное" значение, видя в них некий символ древнерусского благочестия и смирения. "Фрак может быть революционером, - писал он А. Н. Попову, - а зипун - никогда. Россия, по-моему, должна скинуть фрак и надеть зипун - и внутренним и внешним образом". {ПД, ф. 3, оп. 8, д. No 15, л. 16.} Эти строки были написаны в начале 1849 года, под влиянием настроений, которые вызвали в Аксакове недавние революционные события на Западе. Они глубоко потрясли и опечалили Аксакова и его друзей, еще более укрепив их в том фальшивом понимании народности, которое давно было ими выношено. Теперь, уже без всяких околичностей, Аксаков пишет все в том же письме к А. Н. Попову: "Как пачкают эти западные люди народность! Во-первых, у них нет настоящей народности; их народность искусственная, сочиненная, натянутая. Во-вторых, они марают народность тем, что придают ей революционный характер, несовместный с истинной народностью. Народное начало есть, по существу своему, антиреволюционное начало, начало консервативное. Такова народность русская, народность истинная". В ней видит автор "вечную поруку тишины и спокойствия". {Там же, л. 15 об.} Весной 1849 года произошло событие, взбудоражившее весь дом Аксаковых. В Москву прибыл адресованный всем губернским предводителям циркуляр министра внутренних дел, именем царя запрещавший дворянам носить бороды. Возмущенный этим предписанием С. Т. Аксаков расценил его как покушение на личную свободу и как намерение правительства "задавить наше направление". Он писал сыну Ивану: "Мне это ничего, я уже прожил мой век, а тяжело мне смотреть на Константина, у которого отнята всякая общественная деятельность, даже хоть своим наружным видом. Мы решаемся закупориться в деревне навсегда". {Письмо от 25 апреля 1849 г. - "Иван Сергеевич Аксаков в его письмах", т. 2. М., 1888, стр. 142.} Завершился этот инцидент тем, что обоих Аксаковых вызвали в полицию и потребовали от них расписку в том, что указание министерства внутренних дел будет немедленно выполнено. Между тем Аксаков продолжал напряженно заниматься научной деятельностью - изучением русской истории, и с особым увлечением - лингвистикой. Еще в 1839 году он написал обширную статью по поводу "Оснований русской грамматики" Белинского. Ряд последующих лет он посвятил исследованию, которое он решил защищать в качестве магистерской диссертации. Оно было издано в 1846 году под названием "Ломоносов в истории русской литературы и русского языка". После долгих проволочек Аксаков наконец был допущен к защите и в марте 1847 года после публичного диспута в Московском университете был удостоен звания магистра. Это звание могло открыть перед Аксаковым возможность профессорской кафедры и ученой карьеры. Ему был предложен университетский куро в Киеве. Но Аксаков не принял этого предложения. Он не мог представить себя вне Москвы, вне родительского дома, в разлуке с любимым "отесенькой". По-видимому, Аксаков рассчитывал получить кафедру в Московском университете. Но планам этим не привелось сбыться. Аксаков продолжает свои филологические исследования. Он пишет работу "Несколько слов о нашем правописании" (1846), позднее - "О русских глаголах" (1855), незадолго перед смертью выходит первая часть его "Опыта русской грамматики" (1860), который должен был подвести итоги его многолетним занятиям теорией и историей русского языка. В своих лингвистических работах Аксаков стремился раскрыть национальное своеобразие грамматического строя русского языка и выступал против подражательности русских грамматик западноевропейским образцам и традиционной логической грамматике. В 40-х годах Аксаков увлекся театром. Он написал водевиль "Почтовая карета" (1845), в следующем году - драму "Освобождение Москвы в 1612 г." (1846), затем - комедию "Князь Луповицкий, или Приезд в деревню" (написана в 1851, издана в 1856), драматическую пародию в стихах "Олег под Константинополем" (1858). Умозрительная и дидактическая в своей основе, драматургия Аксакова лишена была художественной цельности. Ни одна из его пьес успеха на сцене не имела. В 40-х годах широко развернулась и литературно-критическая деятельность Аксакова. Он был одним из основателей и активных сотрудников задуманного славянофилами "Московского сборника", а затем - славянофильского же журнала "Русская беседа". В своих статьях он выступал против писателей "натуральной шкоды", защищая искусство в духе философии "примирения с жизнью". В 1855 году Аксаков написал один документ, которому придавал исключительно важное значение: записку "О внутреннем состоянии России", и передал ее через графа Д. Н. Блудова на имя только что вступившего на престол Александра II. В обсуждении и редактировании этого документа принимала участие вся семья Аксаковых. Сам К. Аксаков видел в нем своего рода символ веры славянофильства. Настоятельно и страстно рекомендовал он молодому царю созыв земского собора, как совещательного органа правительства, отмену крепостного права, введение ряда либерально-буржуазных реформ и так далее. Любимые идеи Аксакова, которые он прежде многократно высказывал, теперь были выражены в очень острых и отточенных формулировках. Эта записка К. Аксакова сделалась вскоре широко известной и вызвала множество толков. В том же 1855 году имя Аксакова прогремело еще в связи с одним инцидентом. По случаю пятидесятилетия сценической деятельности М. С. Щепкина его друзья в Москве решили отметить этот юбилей торжественным обедом. Чествование состоялось в актовом зале Училища живописи и ваяния в присутствии двухсот гостей. Перед обедом К. Аксаков прочитал статью своего отца "Несколько слов о М. С. Щепкине", специально написанную к юбилею. Потом читали адреса, произносили спичи. В ответ на один из тостов, поднятых за С. Т. Аксакова, на середину зала вышел с бокалом К. Аксаков и, поблагодарив присутствующих, предложил тост "в честь общественного мнения!" {Письмо С. Т. Аксакова сыну Ивану от 1 декабря 1855 г. "Иван Сергеевич Аксаков в его письмах", т. 3. М., 1892, стр. 214-215.} Тост был встречен громом рукоплесканий и на другой день стал злобой дня в Москве. Власти же признали выступление Аксакова неуместным, и по распоряжению московского генерал-губернатора Закревского сообщение о нем в печати было запрещено. Имя К. Аксакова давно уже находилось на подозрении властей. Его поведение нередко казалось вызывающим, идеи, им провозглашаемые, - чересчур смелыми, на некоторые его сочинения цензура налагала запрет. Вот почему, когда в 1857 году Аксаков решил начать издание собственной газеты "Молва", ему пришлось подумать о подставном официальном редакторе. Выбор пал на молодого юриста С. М. Шпилевского. Фактически же руководил газетой Аксаков. Всего вышло 38 номеров в течение восьми с половиной месяцев. Это была небольшого формата, еженедельная, выходившая по субботам газета. Все важнейшие, "батарейные", по выражению П. А. Вяземского, статьи, появлявшиеся в большинстве своем без подписи, либо под псевдонимом "Имрек", принадлежали Аксакову. Они были посвящены разъяснению теоретических идей славянофильства. На страницах "Молвы" появился и ряд стихотворений Аксакова. Издание газеты причиняло Аксакову массу хлопот. Цензура придиралась к каждому слову. Тот же П. А. Вяземский, по своему официальному положению товарища министра народного просвещения, хорошо информированный об отношении высших петербургских властей к Аксакову и его газете, по-дружески увещевал издателя "во имя Карамзина, Жуковского, Пушкина" заколотить "несколько нескромных пушек" на его батарее и воздержаться "от пальбы в заповедные места". {Н. Барсуков. Жизнь и труды М. П. Погодина, т. 15. СПб., 1901, стр. 282.} Цензура давно косилась на "Молву", одно ее неудовольствие следовало за другим. В 36 номере появилась хлесткая фельетонная заметка Аксакова "Опыт синонимов. Публика - народ", в которой со славянофильских позиций подвергалась резкой критике дворянская аристократия, преклоняющаяся перед Западом и утратившая связи с народом. Заметка вызвала взрыв негодования в Петербурге и даже специальную резолюцию царя. Это означало последнее предупреждение газете. А через два номера она прекратила свое существование. Последние годы жизни Аксакова были едва ли не наиболее кипучими и деятельными. Публицистика, литературная критика, поэзия, драматургия, филология - с необыкновенной энергией работал Аксаков в самых различных областях. И только глубокое потрясение, пережитое им в результате смерти отца, Сергея Тимофеевича, надломило его - человека, по словам Ивана Аксакова, "от природы геркулесовского сложения" - и девятнадцать месяцев спустя свело в могилу. События этих месяцев развивались очень быстро. Силы Аксакова таяли на глазах окружающих. Он заболел легочной чахоткой и по настоянию врачей был отправлен для лечения за границу. Здесь, вдали от родины, он и умер, подобно Станкевичу. Это произошло 7 декабря 1860 года на греческом острове Занде. Прах Аксакова был перевезен в Москву и захоронен рядом с могилой отца. Смерть К. Аксакова вызвала многочисленные отклики в печати. "Честным и благородным гражданином" назвал его "Современник". "К. С. Аксаков, - говорилось в этом журнале, - носил в себе несокрушимую веру в светлую будущность России. Он любил свою родину с энтузиазмом". {"Современник", 1861, No 1, стр. 141.} На страницах "Колокола" откликнулся сочувственным некрологом Герцен. Назвав Аксакова одним из "благородных, неутомимых" деятелей России, Герцен подчеркнул серьезные идейные разногласия, которые были у него со славянофилами, и отметил вместе с. тем: "Аксаков так и остался вечно восторженным и беспредельно благородным юношей, он увлекался, был увлекаем, но всегда был чист сердцем". {А. И. Герцен. Константин Сергеевич Аксаков - Собр. соч. в тридцати томах, т. 15. М., 1958, стр. 9, 10.} СТИХОТВОРЕНИЯ * * * На бой! - и скоро зазвенит Булат в могучей длани, И ратник яростью кипит, И алчет сердце брани! И скоро, скоро... Мы пойдем, Как наказанье бога, Врагов стесним, врагов сомнем, Назад лишь им дорога! Кто, кто пред нами устоит? Кто, кто сразится с нами? - Повергнут меч, повергнут щит - Враги бегут толпами. Вперед! На бой нас поведет Наш вождь непобедимый. Вперед! и дерзкий враг падет Иль побежит, гонимый. Начало 1830-х годов К N. N. Что лучше может быть природы! Взгляни, как чисты небеса! Взгляни, как тихо льются воды, Как на цветах блестит роса! Послушай - внемлешь ли ты пенье Неподкупных лесных певцов? Кто им внушает вдохновенье? Кто учит языку богов? Природа, всё она - природа! Они всегда ее поют: Как тучи с голубого свода, Омыв лицо земли, сойдут; Или когда рассвет туманный, Играя в водяной пыли, Им возвестит приход желанный Светила неба и земли; Или когда в сияньи чистом Луна всплывет на небеса, И блеском томным, серебристым Покроет воды и леса, И небо пышно уберется В блестящий звездами покров, И пенье соловьев несется - Неподкупных лесных певцов! <1832> К Н. И. НАДЕЖДИНУ (ПОСЛЕ СПЕКТАКЛЯ В ТЕАТРАЛЬНОЙ ШКОЛЕ) Ах, как приятно было мне Смотреть на юные таланты - На грустном жизненном венце Они блестят, как диаманты. Как нежно-юные цветы, Которые златой весною, Живяся солнца теплотою, Пускают первые листы, Они должны иметь большое попеченье, Пекущийся - и навык и уменье. В них силы должно пробуждать, И их лелеять, укрепляя, И поливаньем освежать, Но поливать, не заливая. Их силы слабы, и мороз Малейший повредить им может, - Увянет прелесть юных роз, Когда садовник не поможет. А ведь каков мороз Москвы? Как он морозит сильно, дружно! Искусного садовника здесь нужно, И вот таков садовник - вы. И пусть под вашею рукою, Кропясь учения росою, Таланты юные растут И силы смело разовьют! О, расцветай, изящное искусство! Украсьте же его собой, Самарина талант прямой, И Григоровичевой чувство, И Максина забавная игра, И Виноградовой прекрасный голос чистый, Так сцену оживят достойные артисты. Пора! давно, давно пора! Учитель вы и раздувайте Святую искру в их сердцах . . . . . . . . . . . . . . . Достигнуть цели и греметь в веках. И от себя пусть каждый возжигает На алтаре священном фимиам И рвением к искусству превращает Сей дом - в священный храм. Стремите их исполнить назначенье Талантов истинных своих И первое на это побужденье - Патриотизм внушите в них!.. <1832> * * * Я видел Волгу, как она В сребристом утреннем уборе Лилась широкая, как море; Всё тихо, ни одна волна Тогда по ней не пробегала, Лишь наша лодка рассекала Воды поверхность и за ней, Ее приветно лобызая. Струя лилась вослед, сверкая От блеска солнечных лучей. Спокойность чистого кристалла Ничто тогда не нарушало; Казалось, небеса слились, И мир глазам моим являлся: С двух солнцев в нем лучи лились, Я посредине колебался. 1832 Москва * * * Зачем я не могу среди народных волн, Восторга пламенного полн, Греметь торжественным глаголом! И двигать их, и укрощать, И всемогущим правды словом Их к пользе общей направлять; Сердец их видеть умиленье, Из глаз их слезы извлекать И всё души своей волненье В отверзтые их души изливать! Зачем я не могу среди народных волн Направить свой отважный челн! 1832 Москва ВОСПОМИНАНИЕ Как живы в памяти моей Мои младенческие лета, Когда вдали от шума света Я возрастал среди полей, Среди лесов и гор высоких И рек широких и глубоких, Когда в невинной простоте На лоне матери природы, Среди младенческой свободы, Вослед играющей мечты, Я наслаждался жизнью полной, Как наших рек могучих волны. О, как священны те места, На них печать воспоминанья, И легче наши нам страданья И бремя тяжкого креста, Когда нам память представляет Картину прошлых первых лет; Как дорог всякий там бывает Для сердца нашего предмет. Воспоминание святое! Как живо помню я тебя, О время детства золотое, Деревню нашу и себя, Когда, беспечный друг забавы, Я был природы целой друг И не тревожили мой дух Мечты бессмертия и славы. Не всё же время унесло! Я помню тихое село, Тебя я помню, двор обширный, С зеленым бархатным ковром, Тебя я помню, дом наш мирный, Довольства и веселья дом. И садик наш уединенный, Где я так часто, восхищенный, Цветы сажал и поливал! Я помню золотые нивы - Их ветр приветно лобызал, И земледел трудолюбивый Серпом златые волны жал. Я помню рощу, где березы Шумят тенистою главой И где роса, как неба слезы, Блестит алмазной красотой, Там грусть задумчивая бродит, Шумят леса - о этот шум! О, сколько он теперь наводит Мне грустных и приятных дум. Мне что-то слышно в нем родное И непонятное - былое, Он что-то хочет мне сказать, Он хочет мне напоминать, О чем - не знаю, но порою Люблю в тени густых лесов Внимать тебе, о шум дерев, С какой-то сладкою тоскою. О, кто же разгадает мне, О чем сей шум напоминает, О чем так сладко напевает, - Не о родной ли стороне? Вот те места, куда желанье Души моей меня влечет, И на крылах воспоминанья Я направляю свой полет. Я обозрел их с грустным чувством, Я повторил в душе моей Картину невозвратных дней - Как мог, как видел без искусства. О, как прелестно предо мной Мое прошедшее предстало, Какою чистой красотой, Какою радостью сияло. Я должен был сказать: прошло, Тебе не возвратиться боле Навек, навек - и поневоле Не плакать сердце не могло. Но мне осталось утешенье: Бог человеку даровал Такое чувство, что мученье И радость с ним он сочетал. Оно сопутница страданья, Оно всё время прошлых дней Нам представляет у людей, Его зовут - _воспоминанье_. 17 июня 1833 Богородское ОРЕЛ И ПОЭТ Видал ли ты, когда орел, Взмахнув широкими крылами, Далече оставляет дол И плавает под небесами? Он смотрит на светило дня, Он сознает довольно мочи, Чтоб свет бессмертного огня Принять на блещущие очи! Так и поэт, когда мечты, К нему слетев, его обнимут И высоко его поднимут Над миром дольней суеты И загорится взор поэта Огнем божественного света, Тогда-то, в этот час святой, Творит он силой вдохновенья, Оттуда сносит он с собой Свои чудесные виденья! 1833 Богородское КУПЛЕТЫ Н. И. Н<АДЕЖДИНУ> Высокая пред нами цель - Изящное искусство! Прияла нас их колыбель, Воспитывало чувство. Сияет светлый храм вдали, В нем звуки и движенье - Вот наше место на земли, Вот наше назначенье! Но кто ж нам путь сей указал, Возвышенный, свободный, Кто силы нам стремиться дал К сей цели благородной? Кто нас теперь ведет туда Высокими речами? - Вы угадали други, да - Он здесь; он вечно с нами. 1833 Москва ПОСВЯЩЕНИЕ Когда, идя по поприщу науки, Гомера речь я начал понимать, Тогда его высоких песен звуки На наш язык богатый передать Зажглось во мне горячее желанье - Но труд еще не может быть свершен, Час не пришел - и в робком ожиданьи Я остаюсь пока наступит он. А может быть, прельщаюсь я мечтами И не могу сказать теперь, Заговорит ли русскими словами Об Одиссее доблестном Гомер, Свершится ли задуманное мною, Найду ли я, чего ищу, - Но всё с надеждой дорогою Я расставаться не хочу. Кому ж сей труд, хотя и несвершенный, Кому желание души моей Я посвящу, надеждой обольщенный, Когда не Вам, не маменьке моей?.. 1833 ОТРЫВОК ИЗ ПОСЛАНИЯ К В<ЕЛЕЦКОМУ> Я из-за Волги, из-за бурной. Лелеясь на ее струях, Видал я часто свод лазурный, Потопленный в ее водах; Я помню, как она, бывало, На волны вскинувши ладью, Меня качала и певала Мне песнь заветную свою. Б<елецкий>, над твоей главою, Нет, не родные небеса Блестят приветной синевою, Тебе не внятна их краса; Не землю родины ногами Ты попираешь; бросишь взгляд - То стен и башен грозный ряд, То наши древние соборы Вокруг твои встречают взоры. Да, да, Б<елецкий>, этот град - Град нашей славы, нашей силы, Враги сходилися сюда И находили здесь могилы И участь громкую стыда. А ты, Б<елецкий>, нет, не брани, Не лавр победы твой удел, Не громкий гул завоеваний, Не честь кровавых ратных дел, - Нет: в мире есть другая слава, Она растет одна, сама, Она звучна и величава - То слава дивного ума. 1833 Богородское Г. ТЕПЛОВУ, Д. ТОПОРНИНУ, М. СОМИНУ Друзья, садитесь в мои челнок, И вместе поплывем мы дружно. Стрелою пас помчит поток, Весла и паруса не нужно. Вы видите вдали валы, Седые водные громады; Там скрыты острые скалы - То моря грозного засады. Друзья, нам должно здесь проплыть; Кто сердцем смел - садись со мною: Чрез волны, чрез скалы стрелою Он бодро к брегу полетит. Друзья, прочь страх! Давайте руки! И сядем на челне одном, И веселее без разлуки Мы море жизни проплывем. 1833 Москва А. В. Г. Как рано собралися тучи, И загремел над вами гром! Удел печали, слез горючих Как рано вам уже знаком! Я видел ваш восток прелестный, Был ясен тихий ваш рассвет, И вам с улыбкою небесной Младая жизнь несла привет. Сиял безбрежный мир лазури, Всё было радостно кругом, Но в тишине сбирались бури И зарождался скрытый гром. Вот тучи дружною толпою Поднялись медленно с земли И небо черной пеленою Со всех сторон заволокли, Сошлися, - гром по ним катится, Мрак потопил небесный свет, Перун блестит - куда укрыться? Приюта нет, приюта нет! Но успокойтесь, упованье! То благодатная гроза, И облегчает нам страданье Печали горькая слеза. Не всё реветь свирепой буре, - Наступит снова ясный день, И облака слетят с лазури, Как перед утром ночи тень. Хоть труден жизни путь тернистый И бремя тяжкого креста - Идите смело с верой чистой, С любовью чистой во Христа! 4 января 1834 Москва * * * Я счастлив был во времена былые, Когда я в жизнь так весело вступил, И вкруг меня вились мечты златые, - Я счастлив был. Я счастлив был: Мне грех роптать на бога, От радостей земных и я вкусил. Через цветы вела моя дорога, - Я счастлив был. Я счастлив был - и та пора златая Живет во мне, тот дальний край мне мил, И я люблю мечтать, воспоминая, - Я счастлив был! 9 октября 1834 Москва СТРЕМЛЕНИЕ ДУШИ Природа, я знаю, ты тайны хранишь Под пестрой своею завесой; На наши вопросы упорно молчишь, Да мы не нарушим святыни. Тебя я подслушал в журчании струй, В раскатах небесного грома, В задумчивом шуме тенистых лесов, В глухом завывании ветра. Тебя подсмотрел я в лазури небес, В сиянии светлого солнца, В высоких, до неба всходящих горах, В безбрежной дали океана. Напрасно скрываться, сними свой покров. Тебя я люблю, о Природа, Тебе посвящаю живые труды И юности милые годы. О, дай мне проникнуть в волшебный твой мир - В мечтаниях часто он снится - И жадно из урны волшебной твоей Источника знании напиться. 1834 Москва ФАНТАЗИЯ Был вечер. Торжественно солнце зашло, Разлившись по небу зарею, И свет исчезавшего ясного дня Сливался с вечернею тьмою. Один я на бреге высоком сидел, У ног моих воды струились, И долго на небо и воды глядел, Любуясь прелестною ночью. И вдруг, погрузяся в мечты, я исчез И весь перелился в природу - Лучами луны я спускался с небес На тихо бегущую воду; В воде я лучи на струи принимал, И, с ними играя, катился, И небо в объятиях тихо качал С луной и златыми звездами; Таинственным мраком под сенью дубрав Чернел я, спокоен и страшен; По мягкому лугу пестрел я в цветах, Роскошным дыша ароматом. И всю наполняя природу собой, Я с нею летел в бесконечность - И таинств завеса редела пред мной, Доступной казалась мне вечность. Уж истины луч предо мной заблестел... Но вдруг я вздрогнул и очнулся: Один я на бреге высоком сидел, У ног моих воды струились. 1834 Богородское * * * Когда, бывало, в колыбели Я плакал, малое дитя, То мне в утеху песни пели, Тогда баюкали меня. И под родимые напевы Я сном беспечным засыпал, А голос песни сельской девы, Слабея, тихо замолкал. И эти звуки заронились Глубоко в памяти моей, И в этих звуках сохранились Воспоминанья прежних дней. Когда я их услышу снова, То тихо встанет предо мной Картина времени былого С своей туманной красотой. 1834 Москва РАЗДУМЬЕ Ужели я во всем разочаруюсь! Ужели весь прекрасный этот мир - Одна мечта, пустое заблужденье, И некогда слетит с него покров? Ужели я не должен верить чувству, Не увлекаться пламенной душой? Сомнение жестоко разрушает Всё лучшее, прекрасное мое. Но отчего ж, когда мы отдыхаем От мыслей тяжких, от сует мирских, Мне иногда становится так Сладко, Как будто что-то душу осенит? Передо мной мелькают дни былые С своею прежней, милой красотой, Украшенной еще воспоминаньем, - Ужели то один обман пустой? Когда ж обман - то истину возьмите, Она гнетет, она томит меня; Но мне обману верить так отрадно, В обмане жить так сладко для меня. О, прилети ж скорей, моя отрада, Лети скорей, воздушная мечта, Тебя я жду, тебе душа вновь рада, Поэзии святая Красота! 1834 Москва МЕЧТАНИЕ Я здесь, в Москве. Судьба взяла меня, Безжалостно младенца отрывая От сельского, беспечного житья, От милого, отеческого края. Но я с собой воспоминанье взял, От горечей и бедствий в утешенье, И часто в мир мечтаний улетал И забывал житейские волненья. Фантазия, подруга дней моих, Ты над моей вилася колыбелью, Внушала мне неверный, первый стих, Спускалася в студенческую келью. Мне весел был нежданный твой приход, И я всегда встречал тебя с приветом, И не слыхал свистящих непогод, Лелеемый твоим волшебным светом. Не покидай, не покидай меня, Мне много бурь готовит жизни море; К толпе валов плывет моя ладья, И ждут меня вдали беды и горе. 1834 Москва * * * Да, я певал, когда меня манило Прелестное, земное бытие, Когда луна молилась и любила И целый мир был храмом для нее. Когда, не знав ни бури, ни ненастья, Я весело ветрило развивал - Я веровал в земное счастье И горького сомнения не знал. 1834 Москва РУССКАЯ ЛЕГЕНДА Могилу рыли: мертвецу Покой и ложе нужно; Могильщики, спеша к концу, Кидали землю дружно. Вдруг заступы их разом хлоп, Они копать - и что же? - гроб Увидели сосновый, Нетронутый и новый. Скорее гроб из ямы вон Тащить принялись оба И, осмотрев со всех сторон, Отбили крышку с гроба. Глядят: на мертвеце покров Как снег и бел, и чист, и нов; Они покров сорвали - И чудо увидали. Покойник свеж в гробу лежит; Тлен к телу не касался, Уста сомкнуты, взор закрыт: Как бы сейчас скончался! Могильщиков тут обнях страх, Свет потемнел у них в глазах, Бегут, что есть в них силы, От страшной той могилы. И весть о чуде принесли В свое село; оттуда, И стар и молод, все пошли Взглянуть на это чудо. И в ужас целое село Такое диво привело; Крестьяне толковали И за попом послали. Зовут его; приходит поп, И смотрит он, смущенный, На белый саван, крепкий гроб, На труп в гробу нетленный. "Не помню я, - он говорит, - Чтоб здесь покойник был зарыт, С тех пор как я меж вами Служу при божьем храме". Тогда один из поселян, Старик седой и хилый, Сказал ему: "Я помню сам, Когда могилу рыли Покойнику, тому назад Прошло, никак, лет пятьдесят; Я знал и мать-старуху. Об ней давно нет слуху". Тотчас пошли ее искать По сказанным приметам, И, точно, отыскали мать: Забыта целым светом, Старушка дряхлая жила Да смерти от бога ждала; Но смерть ее забыла И к ней не приходила. Она идет на зов людей, Не ведая причины; Навстречу поп с вопросом к ней: "Ведь ты имела сына?" - "Был сын; давно уж умер он, А где он был похоронен - Коли я не забыла, Так здесь его могила". - "Поди сюда, смотри сама: Твой сын в земле не тлеет!" Старушка, словно без ума, Трепещет и бледнеет; Священник на нее глядит. "Ты знать должна, - он говорит, - Что значит это чудо?" - "Ох, худо мне, ох, худо! Винюсь: я сына прокляла!" - И тихо, в страхе новом, Толпа, волнуясь, отошла Перед ужасным словом, И пред покойником одна Стояла в ужасе она. На сына мать глядела, Дрожала и бледнела. "Ужасен твой, старушка, грех, И страшно наказанье, - Сказал священник, - но для всех Возможно покаянье: Чтоб дух от гибели спасти, Ты сыну грешному прости, Сними с него проклятье, Открой ему объятья". И вот старушка подошла Неверными шагами, И руку тихо подняла С смеженными перстами: "Во имя господа Христа И силой честного креста, Тебя, мой сын, прощаю И вновь благословляю". И вдруг рассыпалося в прах При этом слове тело, И нет покрова на костях, И в миг один истлело; Пред ними ветхий гроб стоял, И желтый остов в нем лежал. И все, с молитвой, в страхе, Простерлися во прахе. Домой старушка побрела, И, плача, в умиленьи, Она с надеждою ждала От господа прощенья, И вдруг не стало мочи ей, До ветхой хижины своей Едва она добралась, Как тут же и скончалась. <1835> СТЕПЬ Есть песня у меня старинная, Я нам спою теперь ее: Как хороша ты, степь пустынная, Житье привольное мое! Как над тобою, безграничною, Раскинулся небесный свод, А по небу, стезей привычною, Светило вечное идет! Был в городах я и измучился: Нет, не житье там для меня! Я скоро по тебе соскучился И оседлал себе коня! К тебе бежал я: здесь мне весело, Здесь я один, здесь волен я, Здесь вижу я, как небо свесило Со всех сторон свои края! Тебя, привольем благодатную, Поймет ли житель городской И обоймет ли, необъятную, Своею тесною душой? Как сладко песню заунывную В степи, под вечер, затянуть, Залиться в звуки переливные И в них исчезнуть, потонуть!.. Меня томит печаль глубокая: С тобой я поделю ее, Раздолье ты мое широкое, Мое привольное житье! 3 января 1835 Москва * * * Как много чувств на мне лежат Глубоко, Как много дум меня манят Далеко. И много б я сказать хотел - Но нет, молчанье - мой удел. О, в этом мире много слов - Конечно! Язык богат, но не таков Язык сердечный. Нет, ом в слова неуловим, Так не понять меня другим! Зачем так много истощать Усилий? Напрасно: можно ли летать Без крылий! Смеялся б надо мною свет, Нет лучше замолчу я, нет. Итак, высокие души Движенья Пускай глубоко спят в тиши, Без разделенья. Я схороню их, схороню, Не выдам суетному дню. Но, может быть, здесь встречу я, Кто чувством Поймет, чего сказать нельзя Искусством. - О, ангел милый, поспеши Принять тоску моей души. 9 февраля 1835 Москва ПУТЬ Туда, туда! Умчусь далеко! Родную Русь покину я - В дали неясной и глубокой Таятся чуждые края. Давно Германия манила Воображение мое, Жуковский лирою унылой Напел мне на душу ее. С тех пор всегда она туманной Меня пленяла красотой, И часто я к стране избранной Летел воздушною мечтой. Там пел он, мой поэт любимый, Там в первый раз ему предстал Прелестный Тэклы идеал И Валленштейн непостижимый. 28 февраля 1835 Москва ТЭКЛЕ 1 Прости, прелестное виденье! Ты к нам слетело с вышины, И здесь тяжелые мученья Тебе от бога суждены. С твоей страдающей душою Ты бремя жизни не снесешь И, недовольная землею, В родное небо перейдешь. Пусть скажут: ранняя могила Тебя безвременно взяла - "Ты всё земное совершила, Ты здесь любила и жила". 14 марта 1835 Университетская аудитория 2 О, скажи мне, что с тобою? Тайну сердца мне поверь, И сердечною тоскою Поделись со мной теперь; Мне знаком язык несчастья, Я слова твои пойму. Говори - во мне участье Встретишь горю твоему. И печаль на сердце станет Так отрадна, так легка, И надежды луч проглянет Сквозь густые облака. 1835 Москва 3 Сбылись души моей желания, Блеснул мне свет в печальной мгле: Я встретил дивное создание На этой суетной земле. И веру теплую в небесное, И сердца сладкие мечты Собою, существо прелестное, Собою оправдало ты. На все упреки и сомнения, В юдоли горестей и бед, На все хулы и обвинений - Господь тебя послал в ответ. О, счастлив я! Мои сомнения Бегут от взора твоего. Мне есть кому нести моления, И есть мне веровать в кого! 9 мая 1835 Москва ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ Я счастлив был мечтой своей прекрасной, Хранил ее от первых детских лет; Да, я любил возвышенно и ясно, Смотрел тогда па дивный божий свет. Я предался любви очарованью, Поэзии мечтаний молодых И сладкому о ней воспоминанью, О лучших днях, о первых днях моих. Я возрастал - и с каждым днем яснее, Обширнее мне открывался свет, И с каждым днем надменней и сильнее Был гордых дум возвышенный полет. Пришла пора, минута вдохновенья, И из груди стесненной потекли Свободными волнами песнопенья, И новый мир обрел я на земли. Когда ко мне поэзия сходила И за стихом стремился звучно стих, Всё о тебе мечтал я, друг мой милый, Всё о тебе, подруга дней моих. Бывало, грусть на сердце мне наляжет И странные томят меня мечты, И мне никто участья не покажет, И все своей заботой заняты. Тогда меня безумцем называют. О, в те часы как часто думал я: Пускай они меня не понимают, Но ты, мой друг, но ты поймешь меня. Когда меня ты, Шиллер вдохновенный, В свой чудный мир всесильно увлекал, И в этот час, коленопреклоненный, Я целый свет забвенью предавал, - Как мне тогда ее недоставало! Как я хотел, чтобы она со мной Создания поэта созерцала И пламенный восторг делила мой. - Теперь, увы! Разрушен призрак милый, Исчезла ты, прекрасная мечта, - Теперь брожу угрюмый и унылый, И в сердце одиноком пустота. 12 апреля 18,15 Москва ВОЗВРАТ НА РОДИНУ Убитого душой прими меня к себе, Моих отцов пустынная обитель. И здесь, опять деревни мирный житель, Я дам отпор враждующей судьбе. О, усмири души моей волненье, Прошедшею мне жизнию повей, Родимый край! Среди твоих полей, Быть может, я найду успокоенье. За юные отравленные дни Не нанесу судьбе упрека, Забуду здесь страдания мои, Неправые обиды рока. И тихое уныние сойдет Мне на душу, и, горестью счастливый, Пойду один, печальный, молчаливый, Куда меня дорога поведет. 16 апреля 1835 Москва ВОСПОМИНАНИЕ Кто отдаст мне молодость, время незабвенное, Время наслажденья? - Ты, воспоминание, чувство драгоценное, Чувство утешения! Я стою задумчивый: ты лучом живительным Гонишь мрак минувшего - И картины тянутся призраком пленительным Счастия мелькнувшего! Время их окутало сумрачною дымкою, Многое скрывается... Горесть в душу бедную входит невидимкою, Сердце надрывается! Это слезы радости, это слезы сладкие Милого свидания: От скупого времени я хожу украдкою В мир воспоминания; У Сатурна старого там оно, игривое, Крадет дни минувшие, И страдальцу видятся времена, счастливые, Радости уснувшие. Снова вижу деву я в тишине, торжественной, В дымке фантастической; Снова слышу голос я девы той божественной, Голос мелодический! И стремлюся радостно я к мечте таинственной, По пути страдания; Верный друг идет со мной, спутник мой единственный - Ты, Воспоминание... 17 ноября 1835 Москва * * * Посмотри, милый друг, как светло в небесах. Как отрадно там звезды горят, Как лазоревый свод спит над бездною вод И бледнеет румяный закат. Друг мой, помню я дни, промелькнули они, И возврату их нечем помочь. Помню звезды небес, и задумчивый лес, И иную, прелестную ночь. Где ж такая страна? Там она, там она, За широкой, могучей рекой. Там я счастливым был, там беспечно я жил, Не знаком ни с людьми, ни с судьбой. Мы пойдем, милый друг, на зеленый тот луг, Где срывал я весении цветы, А потом ты меня поведешь в те края, Где взрастала, прелестная, ты. Над мечтой юных лет насмехался злой свет, Расставался я с верой моей, Но с тобою любовь возвратила мне вновь Упованье младенческих дней. 1835 Москва ВОДОПАД Спадает с высокой горы водопад, Сребристые струи кипят и гремят, И гул раздается по лесу далеко; Приветны студеные волны потока. Но, жаждой томяся в полдневны часы, О путник, страшись их коварной красы, Страшись отдохнуть под древесного тенью, Забыться, объятый роскошною сенью. Страшися испить очарованных вод: Струя их не хладом по жилам пройдет, Но огненной, бурно кипящей волной - И призрак восстанет из мглы пред тобой, И ты устремишься за призраком в путь, И люди безумцем тебя назовут. 1835 Москва * * * Ангел светлый, ангел милый! Ты зовешь, манишь меня - За тобою, легкокрылый, Унесусь далеко я! Ты напевы райских песен Рассыпаешь надо мной; Ты поешь: мой мир чудесен, Улетим туда со мной!.. Дух надежды, дух прелестный, Я знавал тебя, знавал: Ты когда-то, гость небесный, Сон младенца навещал. Ты поешь, и это пенье Наполняет душу мне: В ней тоска, в ней сожаленье По далекой стороне. 1835 Москва * * * Души безумные порывы, Любви гроза и тишина, На сердце мощные призывы, Природа вся пробуждена. Всё храм один, везде служенье, Одно во храме божество, - Неумолкаемо там пенье, И непрестанно торжество. И этот сердца мир могучий, Где светит тихая лазурь, Где гром гремит, и мчатся тучи, И солнце светит после бурь. <1836> РАЗГОВОР Я Там, далёко, неземной, Целый мир очарований, И таинственных мечтаний, И надежд и упований Развернулся предо мной. Прочь все суеты мирские, Прочь все истины сухие! И к наукам и к трудам Прежде пылкое стремленье - За единое мгновенье Неземное я отдам! С Пришла пора: восстань, восстань, О богатырь; ослаб твой дух могучий; Перед тобой лежит святая цель, А ты стоишь задумчивый, унылый; Мечтаешь ты, и опустилась длань, И гаснут пламенные силы. Я Передо мною мир чудесный, Он вечною цветет весной... О друг бесценный, друг прелестный, Мы улетим туда с тобой! С Нет, не за тем из недр природы Ты встал, могучих мыслей царь, Чтоб погубить младые годы В слепых, бездейственных мечтах. Не для того в груди высокой Забилась к истине любовь И благородные желанья Младую взволновали кровь. Перед тобой везде вопросы, И ты один их можешь разрешить: Ты должен многое свершить!.. О, вспомни, вспомни те мгновенья, Когда, с тоскующей душой, Добыча раннего сомненья, Ты жаждал истины одной. Ты помнишь прежние мученья, Когда ты высказать не мог Твои святые откровенья, Непостижимый твой восторг!.. Томяся жаждою священной, Сзывал ты мысли в тишине - И на призыв одушевленный К тебе слеталися оне. Своей могучею душою Всё перенесть ты был готов... О, вспомни, вспомни: пред тобою Редел таинственный покров! Я Я помню, помню: над водою Унылый шум и тень лесов, И луг вечернею порою, И тихий сад, и сельский кров... С Зачем теперь твой дух смутился? Зачем, призвание забыв, Ты, малодушный, обратился К твоим бессмысленным мечтам? Ужели в грудь твою отчаянье втеснялось? Нет, нет, в тебе довольно сил, Чтоб совершить высокий подвиг, - Восстань, восстань: час наступил! Я О, горько, горько мне проститься С моей любимою страной! Куда идти, к чему стремиться? Какая цель передо мной? Зачем меня лишают счастья? Чего _им_ нужно от меня? В _них_ нет любви, в них нет участья. Для них полезен буду я - И вот _они_ лишают счастья И в шумный мир влекут меня. С Кто десять талантов От бога приял, Тот двадцать талантов Ему принеси. А кто не исполнит Завета его, Тот ввергнут да будет В геенну огня, Где слышно стенанье И скрежет зубов. 21 февраля 1836 * * * Целый век свой буду я стремиться Разрешить божественные тайны, Взволновали душу мне они. Я иду к ним с верой и надеждой. На пути терплю и труд и горе, А в душе смиряю нетерпенье. И когда неясной новой думой Бедный ум страдален посетится, И когда схватить ее не в силах, И когда я мучусь И терзаюсь, - Я тогда волнение смиряю, Говорю: пождем, и мысль яснее Снова мне предстанет, и постигну - И, постигнув,, облеку словами, И другим ту мысль я передам. И тогда с глубоким упованьем, С тихою надеждой повторяю: Целый век свой буду я стремиться Разрешить божественные тайны, Взволновали душу мне они. Я иду к ним с верой и надеждой. 26 марта 1836 * * * Да, я один, меня не понимают, И людям-братьям я чужой. Напрасно высказать себя стараюсь: Для них не внятен голос мой. Да, я один; так отрекусь от мира, Свои мечты в себе я заключу, И пусть, непонятый, в юдоли света Я жизнь свою пустынно провлачу. Да, я один; надежды разлетелись; Не передать, не высказать себя! Хоть грустно мне, но грусть моя спокойна, С покорностью свой жребий принял я. Пусть я один; но чудные мгновенья Ко мне зато слетают с вышины: Предчувствия, неясные виденья И грустные и радостные сны. 4 апреля 1836 * * * В сумерки дева Взошла на балкон, Очи вперила В синюю даль. Грустно ей стало, На душу ей, Бог знает как-то, Пала тоска. Мысли толпою В ее голове Встали высоко, Высоко взвились, Свившись, далеко, Далеко неслись: Их не поймаешь, Не выскажешь их. Чудное чувство Объяло ее, Святая минута Настала теперь; Дева мечтает, Дева грустит. Долго стояла, Забывшись, она, - О как прекрасна! О как свята! Вот безотчетно, Будто роса, Слезы блеснули У ней на глазах. С тайной тоскою, Склонивши чело, Медленно дева С балкона сошла. Долго ей было Грустно потом: Эти мгновенья Памятны ей. 10 июня 1836 О, SEHNSUCHT {*} {* О, стремление (нем.). - Ред.} Одного прошу у судьбы моей, Одного я жду утешения: Дайте высказать мне сердцам людей Все страдания, все мучения. Дайте высказать, передать другим Все предчувствия, все видения... Что томит меня - непонятно им: Слова нет мне для выражения! Дайте слово мне, дайте слово мне! - И тогда мой дух успокоится, И торжественно миру целому Новый, чудный мир откроется. 1836 Петербург * * * Туда, туда! Иди за мною! Я знаю чудный, светлый край, - Простись с коварною землею, Там ждет тебя небесный рай. Свет, полный суеты, не знает Той очарованной страны, Где прелесть вечная сияет Неувядающей весны. Но путь я знаю сокровенный В тот край, где радость и покой, - О друг мой милый, друг бесценный, Туда, за мной! Туда, за мной! 1836 * * * Тучи грозные покрыли Небосклон лазурный мой, Солнце в мраке потопили, В недрах громы затаили И повисли надо мной. И, чреватая бедами, Буря страшная близка; Может быть, за облаками Смерть скрывается над нами И уж ищет бедняка. Скоро разразятся тучи, Огнь блеснет и грянет гром, И засвищет ветр могучий, Встанет вверх песок летучий, И завоет лес кругом. Может быть, и мне готова Громоносная стрела, - Я пойду; а с голубого Неба вновь исчезнет мгла. Освежатся лес, дуброва, И природа будет снова И прекрасна и светла. 1836 * * * О, если б можно было, Я собрал бы лучи блестящей славы, Сияние божественного света, И светом этим и его лучами Я окружил бы вас и далеко И высоко бы в небесах поставил, А сам бы я, оставшись на земле, Стоял, глядел, и плакал, и молился. Но пусть же будет божество мое Для всех равно высоко, недоступно, Пускай никто из смертных не дерзнет И мыслью до него своей достигнуть! <1837> * * * И вот мой путь. Он скоро предо мною Окончится печально. Близок я К неведомой и грозной той минуте, Которой жизнь окончится моя. Давно, давно меня она тревожит, И мысль о ней сроднилася давно С душой моей. Сначала страхом смерти Она пугала робкое дитя. Потом непроницаемою тайной Она так сильно юношу влекла. Вопрос о жизни, об уничтоженьи, И о бессмертии, и о грядущем - Теснились вдруг, и в ней, казалось мне, Найду всему, всему я разрешенье. И странно жизнь свершалася моя, И странно я развился, и страданье Мне странное, досталося в удел. И вдалеке мелькала утешеньем, Отрадою минута роковая. И на нее я взор свой устремил С надеждою, и мне спокойней стало. Я чувствую в душе ее потребность, И с той поры я к ней идти решился. Потом еще судьбе угодно было Мой мирный, дух глубоко взволновать Минутами и счастия и горя, Блаженства и мучения. Но горе Осталося последним ощущеньем, Несчастие превозмогло, и гордо Свою победу злые торжествуют; И низкая презрительная тварь И зло творит, и муки вымышляет, И плевелы кидает на пути Небесного великого созданья, Здесь на земле явившегося. Решен мой жребий, я иду на битву Последнюю, жестокую, без сожаленья Исчадие неправды истреблю И с корнем вырву гнусное растенье. И радостно я брошусь к моему Давно желанному таинственному другу, Который ждет, и руки простирает, И уж давно, давно зовет меня К моей мечте, к моей невесте, к смерти. <1837> Богородское * * * Меня зовет какой-то тайный голос, - Я не могу противиться ему. Смотрю вперед: вдали передо мною Несется дым по серым облакам. И что за чувство пробудилось смутно В душе моей? Мне грустно, тяжело, Неясное, далекое я вспомнил. Уж к западу склонилось солнце, вечер, Весеннею всё дышит теплотой. На улицах снег тает, и потоки, Шумя, бегут, так весело струясь, И тихий звон вечерний раздается... О, что со мной! Как хорошо теперь, Какое чувство полное, благое И грустное теперь в душе моей, И нет ему названия. Приходит На память мне наш сельский мирный дом, Наш луг, покрытый свежею травою, И сельская прекрасная весна. О, хорошо теперь! Прочь с ней, с землею, И с этим светом, мелким и пустым, - Прочь от него! К вам, чудные мгновенья, К тебе, неясное, святое чувство, - Чудесный край в туманных облаках. Меня зовет какой-то тайный голос, - Я не могу противиться ему. 1837 МОЛОДОЙ КРЕСТОНОСЕЦ М. А. Бакунину Вновь крестовые походы, Вновь волнуется земля, И торопятся народы Бросить родины поля. И, снедаемый, томимый Непонятною мечтой, Покидает край родимый Крестоносен молодой. Бьется сердце молодое; Перед ним вдали, как сон, Всё небесное, святое, Всё, чем в жизни дышит он. И от Запада к Востоку, Меч и посох под рукой, Он идет к стране далекой, Крестоносец молодой. О Восток, о край избранный, Край таинственных чудес, Полный сил, благоуханный, Полный благости небес, Где всё живо, где всё веет Звуком арфы золотой, - Пред тобой благоговеет Крестоносец молодой! О, прости, мой замок гордый На обрыве, у скалы, Пусть, шумя, в твой камень твердый Бьют свирепые валы. Чья-то светлая могила Там сияет предо мной, - Ей несет младые силы Крестоносец молодой. Переплыл он понт суровый; Совершен далекий путь; Он вступил на берег новый, И отрадней дышит грудь. И Восток его встречает Полной неги красотой, Но ее не замечает Крестоносец молодой. Он идет, - и вот священный Засиял Ерусалим. На колени, умиленный, Упадает он пред ним, Полный радости и страха, И прекрасною главой Преклоняется до праха Крестоносец молодой. Скоро первый отзыв брани Огласил кругом места, И бегут магометане От защитников креста. Ты ворвался в бой кипящий, И высоко над толпой Виден был твой меч блестящий, Крестоносец молодой. Кончен бой; враги сокрылись; Заперлися ворота; Ночь отрадная спустилась На священные места. Бледный месяц тихо всходит. На Сион взглянуть святой, Из татра один выходит Крестоносец молодой.. Там, у врат Ерусалима, Где сионский ключ бежит, Одинока, недвижима Дева юная стоит. С белых плеч ее нисходят Кудри темною волной. К ней с участием подходит Крестоносец молодой. "О, скажи мне, что с тобою, Что на сердце залегло, Что глубокою тоскою Омрачить твой взор могло? Но печалию своею Не смущай души покой!" Дева смотрит: перед нею Крестоносец молодой. "С жизнью дал нам примиренье Наш господь, взойдя на крест. Есть печали утоленье, На земле блаженство есть. У поклонников пророка Вырвать гроб его святой Из страны пришел далекой Крестоносец молодой". И предчувствием неясным Девы грудь теперь полна. Перед юношей прекрасным, Как в плену, стоит она. Льются речи, вдохновенья, Полны истины живой, - Весь исполнен чарованья Крестоносец молодой. Совершилось: он подругу Встретил там, в чужом краю, Передал младому другу Жизнь прекрасную свою, И блаженствует беспечно Просветленною душой. Будь же счастлив бесконечно, Крестоносец молодой!.. 8 апреля 1838 Москва * * * А прежде солнце мне светило, Вы помните, - и всякий день На ясный горизонт всходило, Ночную прогоняя тень. Его живительным сияньем Я благодатно был согрет И, полон тихим созерцаньем, Так радостно глядел на свет. О, как я счастлив был! - Ужели Не грезы, не мечты одни, А наяву и в самом деле Такие промелькнули дни? Есть существа; свет солнца ясный, Веселый день - противны им, Их мучит злобы яд ужасный, Их радость - зло творить другим, Они-то собирают тучи, Они смущают мир полей, И гонит бури вихрь могучий Блаженство зыбкое людей. Гроза настала, солнце скрылось, И мрачно небо надо мной, Но в этом мраке мне светилась Надежда ясной полосой. О солнце, скрыт твой свет прекрасный! Увижу ли тебя я вновь Опять торжественным и ясным, Без этих тяжких облаков! 23 июня 1838 Кенигсберг * * * Несутся, мелькают одно за другим Виденья в неясном тумане. И сердце трепещет и мчится вслед им... И плачет о тяжком обмане. Далеко - но память сроднилась с душой, И счастья былого мгновенья Живут и теперь благодатной семьей, Даруя мне грусть в утешенье! 13 июля 1838 ПУТЕШЕСТВИЕ НА РИГИ В ШВЕЙЦАРИИ Прочтя в своей дорожной книге, Что Риги - чудная гора, Решился я идти на Риги, Отправясь с самого утра. Мои хозяева со мною Хотели на гору идти И в лодке раннею порою Чрез озеро перевезти. Бьет два часа. Они уж встали И будят сонного меня. Вскочил и я. Мне свечку дали, С которою оделся я. Еще под небом мгла лежала, И только звезды с вышины В спокойном озере дрожали При блеске трепетном лупы. Мы медленно и бодро плыли, И, нарушая тишину, Рыбачьи весла мерно били, Будя уснувшую волну. Швейцары пели песни, сладко Напевам горным я внимал И песни родины украдкой В душе своей припоминал. Уже восток алел, но горы, Широкую кидая тень, Еще задерживали скоро Уже рождающийся день. Вот мы у берега оставить Спешим у привязи челнок И на гору наш путь направить; А всход и долог и высок. 1838 ИЗ ГЕЙНЕ * * * Как луна лучом пронзает Облаков туманный рой, Так из темных лет выходит Легкий образ предо мной. Все на палубе сидели, Вниз по Рейну лодка шла; В свете вечера горели Зеленевшие брега. Я сидел у ног прекрасной, Милой дамы - и молчал; На ее ланитах бледных Отблеск розовый играл. Звуки лютен, пенье песен... Жизнь чудесно-хороша! Небо всё вокруг синело, Расширялася душа. Сказкою тянулись мимо Рощи, замки на скалах, И я видел их чудесно Милой женщины в очах. 30 ноября <1839> ИЗ ВЕТЦЕЛЯ СТРЕМЛЕНИЕ Огнем к тебе горят мой дух; Твой образ носится вокруг. Куда ни иду я - ты за мной, То с наслажденьем, то с тоской. Тебя встречаю я во всем: В лесу и в небе голубом. Гремит ли песня соловья - Твой сладкий голос слышу я. Сияют звезды в небесах - Какой огонь в твоих глазах! Благоуханья ночь полна - Твое дыханье льет она. И звездный блеск, душистый луч И все сливается вокруг, А там далеко вал шумит, Мир гаснет, чувство прочь летит. И, в упоеньи, из себя Во всё переливаюсь я. Живу ли я, дышу ли я? Я всё люблю, и нет меня. Я - сине море, мнится мне, Ты солнцем светишь в вышине, И всё вперед, вперед, грядой, Валы идут к тебе одной. Тебя хватаю жадно я, Вниз, солнце, я влеку тебя, Вниз, к алой вечера заре, Вниз, к смертной сладостной поре. И вот ты наконец со мной: Шумите ж, волны, чередой, Луна, всходи и заходи. Мы спим - никто нас не буди! <1839> НОЧНОЕ ПОСЕЩЕНИЕ "Милая, что так поздно? Тебя я долго, долго ждал; Годами я часы считал. Тоска всю душу обняла: Мне думалось, ты умерла. Милая, что так поздно?" - "Путь мой был так далек! Средь темных вод челнок мой плыл. Я вышла в ночь: день жарок был. Светляк светил мне в темноте, И я неслась, неслась к тебе. Мой путь был так далек!" - "Милая, как поздно в ночь! Но кто впустил тебя теперь? Я нынче ночью запер дверь. Легко же, друг, прокралась ты Среди неверной темноты. Милая, как поздно в ночь!" - "Тише, о, тише, друг! Я в ночь пришла. При свете дня Ты не увидел бы меня. Ведь к милому приходят в ночь, И я пришла. Сомненья прочь! Тише, о, тише, друг!" Добрая, добрая ночь! Высоко солнца луч сиял, А он еще глубоко спал. Он спал: едва ль проснется он... И был с невестой схоронен. Добрая, добрая ночь! <1839> РАССТАВАНЬЕ Ты спишь еще, а мне расстаться Судьба велит, влечет меня, Как долго буду я скитаться И горевать - не знаю я. Еще звезда стоит высоко, И спит прекрасная земля, Светило дня еще далеко. Прости, прости, звезда моя. Ее одежда здесь - целую Ее одежды легкий край. Прощай, тебя я именую Мой свет очей, мой друг, прощай! Я мчуся вдаль с моим стремленьем Без остановок на пути. Вы, птицы, оглушайте пеньем, Ты, ветер, вой, и, лес, шуми! Взглянуть назад - иль удержаться? Здесь дом исчезнет меж ветвей, Хоть взгляд - не в силах так расстаться! - И руки простираю к ней. Еще раз: темно пред глазами. Прости, прекрасный ангел мой; Не видно дома меж древами, Я мчусь засохшею тропой. 14 апреля <1839> * * * Всякое древо, не принесшее плода, насекается... Готовьте, топоры точите, Вам будет скоро что рубить; Есть дерево в долине, посмотрите, - Ему недолго жить. Уж черви корень подъедают, Уже кору его сожгло, И листья с сучьев отпадают - Оно плода не принесло. А было время, ветви гордо Оно подъяло к небесам, Шумело и стояло твердо; Казалось - чудным быть плодам! Но сохнет, сохнет не для мира, По гордым не суди ветвям; Жизнь угасает, - и секира Ударит скоро по корням. Конец 1830-х годов * * * Пускай другие там холодными стихами Без чувства мать свою дерзают воспевать, - Нет, не могу того я выразить словами, Что сердцем лишь одним могу я понимать. Нет, нет! Я не рожден для тех похвал холодных, Которые поэт поет вельможе в дар: Порывы сильных чувств, порывы чувств свободных Не могут передать словами весь свой жар. Но сердце если бы свое имело слово И если бы душа имела свой глагол, Огнем бы запылал я чувства неземного И выше бы небес поставил вам престол. И песнь моя была тогда бы вас достойна, И жадно бы тогда внимал мне целый свет, И звуки бы лились пленительно и стройно, - Тогда б я счастлив был, тогда 6 я был поэт! Конец 1830-х годов ДВЕ КАРТИНЫ По небесам катался гром, И молния из туч сверкала; Всё с треском падало кругом, Свирепо буря бушевала. И страшно грешник умирал, Сверкал безумными глазами, Час роковой над ним летал - Отдать отчет пред небесами. Он видел в черных облаках Своих мучений бесконечность, Ударил гром на небесах - И с воплем отошел он в вечность. Светило тихо достигало Конца теченья своего, Ни облачко не помрачало Заката ясного его. Муж доброй смерти приближенье С сердечной радостью встречал И в ясном солнца захожденьи Конец себе он представлял. Вот солнце за горами село, Заря весь запад обняла. Душа от мира отлетела, - Остались добрые дела. Конец 1830-х годов ТОЛПЕ ЭМПИРИКОВ Напрасно мысль горит и блещет Пред близорукою толпой, Напрасно свет далеко мещет И гонит мрак перед собой: Не им понять ее деянья! Невыносимо для очей И ослепительно сиянье От чистых истины лучей. Но слабые покоит очи, Но нежит их пугливый взор Неверный сумрак темной ночи, Где вспыхнет легкий метеор. А вечной истины сиянье, Неотразимый, строгий свет, Гонящий сумрака созданья, Толпу теней, рассудка бред, - Им ненавистен; им милее Знакомый сумрак; в нем идти Привольней им; они бодрее На осязательном пути. Пусть мысль сияет, путь свершая, - Им блага свет не принесет, И луч, в их область проникая, Им только призраки дает. 24 ноября 1841 Москва К ИДЕЕ Посвящается Ю. Ф. Самарину Es existiert nichts, als Idee. {*} {* Нет ничего, кроме идеи (нем.). - Ред.} От радостей я личных отказался; Отрекся я от сладостной любви; Сердечных снов, видений рой умчался, Спокойны дни свободные мои. И новый мир передо мной открылся; Рассыпались бессильные мечты: Твой строгий образ в душу мне втеснился, Суровые и бледные черты. И жизни шум, безумное стремленье Устранены присутствием твоим; Везде твое я слышу дуновенье, Случайное скрывается пред ним; И важное отвсюду выступает, И тайный смысл явлений обнажен; Твой строгий свет всё в мире обнимает, Неумолимо озаряет он. Да, ты везде, везде ты тайно дома; В явленьях жизни шумной и живой Я узнаю твой образ, мне знакомый; Отвсюду он выходит предо мной. Тебе всю жизнь, часы, и дни, и годы, Я посвятил, и ты всегда со мной; В тебе нашел я таинство свободы, Незримое случайности земной. Предчувствием давно я волновался, Им были полны молодые дня: И шум забав послышанный промчался, Непризнанный, погас огонь в крови. Во время то, вся счастием блистая, Дням молодым посланница небес, Ко мне любовь слетала неземная, И жизнь была полна ее чудес. Но дальше я душою устремлялся, Ей отдал я сны прежние мои: От радостей я личных отказался, Отрекся я от сладостной любви. За мной давно уже лежит далеко То время, что, бывало, я любил, Безумствовал, кипел, вздыхал глубоко, - Где я тебе еще не предан был. Но иногда какой-то вздох забытый, Какой-то взор, какой-то темный сои Ко мне дойдут из дали той сокрытой, И я стою, задумчиво смущен... Но никогда я не стремлюсь душою К моим давно, давно прошедшим дням; Нет, - постигать и вечно быть с тобою, Сокровище, что ты даруешь нам, Нет, истины великое сиянье, Передо мной создавшее всё вновь, Дороже мне, чем прежнее мечтанье, Чем прежняя прекрасная любовь. <1842> А. Н. ПОПОВУ (ПЕРЕД ПОЕЗДКОЙ ЕГО В ЧУЖИЕ КРАЯ В 1812 ГОДУ) Вы едете, оставя за собой Родную Русь с ее привольем и пространством, С ее младою, девственной красой, С ее живым нарядом и убранством, С ее надеждой, верой - и Москвой. Знакомиться с германскою столицей Спешите вы - за длинной вереницей Пустых людей, которых нам не жаль (Их поделом взяла чужая даль!), Таких людей чуждаетесь вы сами. Итак, Берлин предстанет перед вами, Где так сиял и закатился ум, Где, говорят, идет и брань и шум. Там жил герой Германии последний, - Торжественный прощальный жизни цвет! Свой дивный путь, в теченье многих лет, Прошел он всех славнее и победней. С ним рыцарей воскресли времена, Железная в нем вновь проснулась сила, Дивилася ему его страна, Его рука тяжелая страшила. Германский дух доспех ему сковал, Невиданный, огромный, непробивный; Им облечен, могучий, он стоял, Смиряя всех своею силой дивной. И нет его; доспех его лежит, Оставленный в добычу поколенья, - И вкруг него, ведя войну, шумит Толпа пигмеев, жадная движенья. Доспех у них, но нет могучих сил, Но нет руки, оружием владевшей, Но нет того, который бы взложил И бодро нес доспех осиротевший! Пусть силятся я рвутся сгоряча Хоть по частям схватить убранство боя: Им не поднять тяжелого меча, Не сдвинуть им оружия героя! И крик и брань в стране возникли той, Движенье там и шумно и нестройно, И жизнь в своей минуте роковой Торопятся, волнуясь беспокойно. Туда теперь вам долгий путь лежит... Средь шумного, тревожного движенья Вас не обманет жизни ложный вид, Не увлечет вас сила разрушенья. Пусть часто там, на стороне чужой. Мечтаются вам образы родные... Высоко Кремль белеет над рекой, Блестят кресты и главы золотые; Колокола гудят - и торжества Священного исполнен звук обильный, И внемлет им надежды, веры сильной И жизни полная Москва! 19 апреля 1842 Москва * * * Страшная буря прошла, - Солнце блеснуло из туч, В каплях деревья горят, С неба бегут облака, Шире и шире лазурь. Будешь любить ты меня? Наш неразрывен союз, Тихое счастье мое, Верить ли должно тебе, Милый, прекрасный мой друг? Нет уж ни облака там, Ярко блестит синева, Солнце горит в небесах. Чудный, торжественный день, Дивных исполненный сил! Будешь любить ты меня? Дашь ты мне руку свою? Счастием жизни полна, О, как прекрасно вдали Небо над нами горит! 1842 ПЕРВОЕ МАЯ А. С. Хомякову Мы все живем: всем жизнь дана судьбою, И дни бегут обычной чередою, И молодость приветно настает. Коварная нас манит и влечет Всем временным блаженством наслаждений, Всей яркостью пестреющей цветов, Всем трепетом минутных упоений... Бегут за ней, прося ее даров; И счастливы, кому она их бросит! Минута - их, конца не видно им; Но всё пройти должно путем своим; Что временно, то время и уносит. Опомнимся - а молодость прошла И сколько жизни вместе унесла! Но вы, свершая путь, не таковы: Не временных искали упоений; Других надежд, высоких наслаждений, Не гибнущих, исполни лися вы. Опасен свет, прелестный и лукавый, Могуществен соблазна древний глас; Но молодость не обольстила вас, И перед жизнию вы правы. Благое дело вами свершено; Не даром юных дней была утрата, - И что у молодости взято, То жизни самой отдано. От настоящего, хоть мчится быстротечно, Вас время не умчит в стремлении своем, И голос современный вечно Вам будет внятен и знаком. И потому не страшно вам теченье, Не страшен бег часов, и дней, и лет; Пусть он другим приносит разрушенье, Но жизни в нем вам слышится привет. Понятно вам, что молодое племя Волнуется, с надеждой вдаль глядит; Попятно вам, что нынешнее время В груди своей невидимо таит; И ласково вы руку подаете, Не снисходя, не уступая нам: Вы сами той же жизию живете, И наше время также близко вам. И потому всегда с улыбкой ясной - Бог даст! - встречайте ваш рожденья день; Пусть долго-долго всходит он прекрасно, И никогда невольной грусти тень - Рожденья день - на вас он не набросит; По всем правам да вечно день такой Вам чувство жизни новое приносит И силы новые с собой! 1842 Москва Н. М. ЯЗЫКОВУ Ответ Благодарю. Мне драгоценен Приветный, сильный голос твой, Будь всё, как прежде, неизменен, Об Руси нашей громко пой! Свершится наше ожиданье, Вперед недаром смотрит взор; Но вот ответ мой на посланье, На дружелюбный твой укор. Нигде и ни в какое время Тому руки я не подам, Кто чтит тот град, народа бремя, Всея России стыд и срам, Кто, разорвав с народом связи, Москве и Руси изменив, Ползет червем в столицу грязи, И твой упрек несправедлив. Но между нашими врагами - Другие есть; открытый бой Ведут они; открыто с нами Упорной тешатся борьбой. Гроза в твоей пусть будет встрече, Рука тверда, душа строга, - Но пусть и в разъяренной сече Ты чтишь достойного врага. Дела такие встарь бывали, И наша память их хранит: И прежде руку подавали Друг другу Главк и Диомид. Декабрь 1844 СОЮЗНИКАМ Не наша вера к вам слетела, Не то дает огонь словам; Не за одно стоим мы дело; Вы чужды и противны нам. Ты, с виду кающийся мытник! России самозванный сын, Ее непрошеный защитник, На всё озлобленный мордвин! Ты - нарицательное имя, Местоименье подлеца, Зовущий к господу: "Смири мя!" - И днесь смиренный до льстеца! И ты, писатель запоздалый! Классических носитель уз, Великий злостью, телом малый, Упрямый почитатель муз! И много мелочи ничтожной - Ее и глаз не разберет, - Но разъяренный, но тревожный, Но злой и мстительный парод! Не съединит нас буква мненья; Во всем мы розны меж собой, И ваше злобное шипенье - Не голос смелый и прямой. Нет, вас не примем мы к совету; Не вам внимать родному зву! Мы отказали Маржерету, Как шли освобождать Москву! На битвы выходя святые, Да будем чисты меж собой! Вы прочь, союзники гнилые! А вы, противники, - на бой! 1844 МОСКВЕ Москва нужна для России; для Петербурга нужна Россия. (Из статьи "Современника" "Петербургские записки") Ты знаменита - кто поспорит?! - Ты древней славою полна, Твое святое имя вторит Вся необъятная страна. Чрез горы, и леса, и воды Молва прошла по всем землям, И знают все тебя народы, Родные и чужие нам. И справедливо величают Тебя по подвигам благим И всю Россию называют Великим именем твоим. Была пора: страна родная Бедам казалась предана; Волнуясь с края я до края, Тебя одной ждала она. Велик был час, когда восстала Ты средоточием земли: Двухвековое иго пало, И все волнения легли; Проснулись силы молодые С тобою вновь, прошла беда, - И возвеличилась тогда Тобой скрепленная Россия. С неодолимой высоты Напасть встречая за напастью, От Руси царственною властью Облечена, стояла ты. Но час пришел, и новой силой Была вся Русь потрясена: С презреньем брошено что было - Всё одолела новизна. Тебя постиг удел суровый, И мановением одним Воздвигся гордо город новый, Столица - с именем чужим... <1845> ПОЭТУ-УКОРИТЕЛЮ Напрасно подвиг покаянья Ты проповедуешь земле И кажешь темные деянья С упреком гордым на челе. Их знает Русь. Она омыла Не раз нечистые дела, С смиреньем господа молила И слезы горькие лила. Быть может, я теперь рыдают В тиши, от пас удалены, И милость бога призывают Не изменившие сыны. Знакомо Руси покаянье, О нем не нужно говорить, С покорностью свои страданья Она умеет выносить!.. Но есть пленительный для взора, Несознанный, тяжелый грех, И он лежит клеймом позора И на тебе, на нас, на всех! Тот грех - постыдная измена, Блестящей куплена ценой, Оковы нравственного длена, Надменность цепью золотой! То - злая гордость просвещенья, То - жалкий лепет слов чужих, То - равнодушие, презренье Родной земли и дел родных!.. Легко мы всё свое забыли И, обратись к чужим странам, Названье "Руси" уступили Не изменившим ей стенам; И древней Руси достоянье, С чем было слито бытие, - Нам стало чуждо покаянье, Когда мы бросили ее! Не там тот грех, где Русь и нужда!.. Ты видишь блеск чужих одежд, Ты слышишь звуки речи чуждой Сих образованных невежд; Ты видишь гордость снисхожденья, И лоск заемный чуждых стран, И пышный блеск благотворенья, И спесь ученых обезьян; И ты ли, пользуясь плодами, Что всем измена нам дает, Гремишь укорными словами На тяжко стонущий народ?! Нет, к нам направь свои укоры, Нас к покаянию зови, Да увлажатся наши взоры, Сердца исполнятся любви! Пусть покаянье нам поможет Прогнать преступный шум утех, Пусть отчужденье уничтожит, Пусть смоет наш тяжелый грех! Я верю: дело совершится, Преобразим мы жизнь свою, И весь народ соединится В одну великую семью; И дух один, и мысль, и слово Нас вместе мощно обоймет, - И сила покаянья снова Во всем народе оживет! 12 августа 1845 ДВА ПРИЯТЕЛЯ Один Идут тысячелетья мимо. Свет солнца прогоняет тень, И над землей неутомимо Уходит ночь, приходит день. Природа та же всё от века, В убранстве прежней красоты, И возмущают человека Всё те ж надежды и мечты. Решеньем древнего вопроса Всё занят он, а между тем Катятся времени колеса, Неудержимые ничем. И, жаждой мучимый, с вершины На пройденный он смотрит путь. Ответов много, - ни единый Вполне не успокоит грудь. Он всё добыча тех сомнений, Его встречавших с первых лет; Всё та же цель его стремлений, И так же достиженья нет. Побед и славных дел так много, Вокруг так много свершено... Зачем в душе живет тревога, Успокоенье не дано? Словам я, жаждою томимый, Высокой мудрости внимал, На мысли блеск невыносимый Я смело взор свой устремлял, И в трудный путь я бодро вышел Светлело небо впереди, - И трепет истины я слышал В своей взволнованной груди. И всё земное отпадало, И всё бледнело предо мной: Редело мрака покрывало, Густой лежавшее грядой. И веял на меня сильнее Таинственный сладчайший хлад, И новый луч сверкал светлее, Смущенный поражая взгляд. И мир мне открывался новый, Где мыслью всё озарено, Где красок нет, где всё сурово, От пестроты обнажено. Но страшен вид такой пучины, Непреходящей той зимы. И хлад таинственный долины Нам тяжек: видно, слабы мы. Другой И я, как ты, волненья духа, В нас обитающего, знал, И я, как ты, все силы слуха К его ответам напрягал. Но знаю я, что знанье это Я должен жизнию глушить И что за луч блестящий света Мир целый мраком окружить. Окажи, не правда ли, ужасна Та область, тот суровый мир? А жизнь вокруг тебя прекрасна, И прав ее прекрасный пир. Но знанье может ли быть живо И благостно, когда оно Всё попирает горделиво Что жизнью дышит и полно! Один Согласен я, но невозможно Одно соединить с другим, Когда неясно и тревожно Ты жаждой истины томим. Иди вперед, суровой сталью Несокрушимой весь покрыт; Там, за неясной, темной далью, Источник истины сокрыт. Смотри, как пестро и прекрасно Цветет земля в своих полях - Но оттого, что солнце ясно Горит в далеких небесах. 1845 ВОЗВРАТ Прошли года тяжелые разлуки, Отсутствия исполнен долгий срок, Прельщения, сомнения и муки Испытаны, - и взят благой урок. Оторваны могучею рукою, Мы бросили отечество свое, Умчались вдаль, пленясь чужой землею, Земли родной презревши бытие. Преступно мы о ней позабывали, И голос к нам ее не доходил; Лишь иногда мы смутно тосковали: Нас жизни ход насильственный давил. Изменников, предателей немало Меж нами, в долгом странствии, нашлось; В чужой земле ничто их не смущало, Сухой душе там весело жилось. Слетел туман! Пред нашими очами Явилась Русь!.. Родной ее призыв Звучит опять, и нашими сердцами Могущественный овладел порыв. Конец, конец томительной разлуке, Отсутствию настал желанным срок! Знакомые, теснятся в душу звуки, И взор вперен с любовью на Восток. Пора домой! И, песни повторяя Старинные, мы весело идем. Пора домой! Нас ждет земля родная, Великая в страдании немом. Презрением отягчена жестоким, Народного столица торжества, Опять полна значением глубоким, Является великая Москва. Постыдное, бесчестное презренье Скорее в прах! Свободно сердце вновь, И грудь полна тревоги и смятенья, И душу всю наполнила любовь... Друзья, друзья! Теснее в круг сомкнёмся, Покорные движенью своему, И радостно и крепко обоймемся, Любя одно, стремяся к одному! Земле родной - всё, что нам небо дало, Мы посвятим! Пускай заблещет меч, - И за псе, как в старину бывало, Мы радостно готовы стать и лечь. Друзья, друзья! Грядущее обильно; Надежды сладкой веруйте словам, И жизнь сама, нас движущая сильно, Порукою за будущее нам!.. Смотрите - мрак уж робко убегает, На Западе земли лишь он растет; Восток горит, день недалек, светает - И скоро солнце красное взойдет! 1845 ПЕТРУ Великий гений! муж кровавый! Вдали, на рубеже родном, Стоишь ты в блеске страшной славы С окровавленным топором. С великой мыслью просвещения В своей отчизне ты возник, И страшные подъял мученья, И казни страшные воздвиг. Во имя пользы и науки, Добытой из страны чужой, Не раз твои могучи руки Багрились кровию родной. Ты думал, - быстротою взора Предупреждая времена, - Что, кровью политые, скоро Взойдут науки семена! И вкруг она лилась обильно; И, воплям Руси не внемля, Упорство ты сломил, о сильный! И смолкла Русская земля. И по назначенному следу, Куда ты ей сказал: "Иди!" - Она пошла. Ты мог победу Торжествовать... Но погоди! Ты много снес голов стрелецких, Ты много крепких рук сломил, Сердец ты много молодецких Ударом смерти поразил; Но, в час невзгоды удаляся, Скрыв право вечное свое, Народа дух живет, таяся, Храня родное бытие. И ждет он рокового часа; И вожделенный час придет, И снова звук родного гласа Народа волны соберет; И снова вспыхнет взор отважный И вновь подвигнется рука! Порыв младой и помысл важный Взволнуют дух, немой пока. Тогда к желанному пределу Борьба достигнет - и конец Положит начатому делу. Достойный, истинный венец! Могучий муж! Желал ты блага, Ты мысль великую питал, В тебе и сила, и отвага, И дух высокий обитал; Но, истребляя зло в отчизне, Ты всю отчизну оскорбил; Гоня пороки русской жизни, Ты жизнь безжалостно давил. На благородный труд, стремленье Не вызывал народ ты свой, В его не верил убежденья И весь закрыл его собой. Вся Русь, вся жизнь се доселе Тобою презрена была, И на твоем великом деле Печать проклятия легла. Откинул ты Москву жестоко И, от народа ты вдали, Построил город одинокой - Вы вместе жить уж не могли! Ты граду дал свое названье, Лишь о тебе гласит оно, И - добровольное сознанье - На чуждом языке дано. Настало время зла и горя, И с чужестранною толпой Твой град, пирующий у моря, Стал Руси тяжкою бедой. Он соки жизни истощает; Названный именем твоим, О Русской он земле не знает И духом движется чужим. Грех Руси дал тебе победу, И Русь ты смял. Но не -всегда По твоему ей влечься следу, Путем блестящего стыда. Так, будет время! - Русь воспрянет, Рассеет долголетний сон И на неправду грозно грянет, - В неправде подвиг твой свершен! Народа дух распустит крылья, Изменников обымет страх, Гнездо и памятник насилья - Твой град рассыплется во прах! Восстанет снова после боя Опять оправданный народ С освобожденною Москвою - И жизнь свободный примет ход: Всё отпадет, что было лживо, Любовь все узы сокрушит, Отчизна зацветет счастливо - И твой народ тебя простит. 1845 И. С. АКСАКОВУ Я убежал от всех мечтаний, Рукоплесканий и волнений, И шумных возгласов друзей, И всех общественных движений, И разволнованных страстей. Из волн шумящего потока Люблю я выйти иногда И сесть на берег, издалека На волны белые глядя. И оторвавшись от движенья, Сидя недвижно над рекой, Бегущей мимо, в размышленья Впадаю я своей душой. И мыслю я: когда так мирно Цветут зеленые поля, И ясен неба свод сапфирный, И рада пышная земля, - Зачем от тихих наслаждений, Так сродных сердцу моему, Кидаюсь я в разгул волнений, В разлив общественных движений, Стремглав, не внемля ничему? Зачем? Прекрасная подруга, Прекрасный день и сень древес, Часы труда, часы досуга, И вид безоблачных небес, И взор, наполненный участья, И звучный, вдохновенный стих - Всё для меня так полно счастья И дум глубоких и простых. Зачем же я, слепец, безумно Кидаюсь в грозные валы, Плыву, под бури ропот шумный, Через пучины и скалы? Зачем так дерзостно вступаю Я в исполинскую борьбу И неразумно вызываю На суд могущую судьбу? Когда для жизни тихой, нежной С душою мирной создан я, - Зачем на волны скоробежны Летит отважная ладья? Так мыслю я, не часто думой Объят такою, я готов Покинуть воли собор угрюмый Для тихих, Мирных берегов. - Но отзыв бури донесется, Его привычный ловит слух, - И снова вспрянет и проснется Борьбы упорный, жадный дух. Пусть хороша вокруг природа, Но чей-то голос вновь зовет, - И образ царственный народа Перед очами восстает. И вновь призыву я покорный Кидаю мирны берега, И вновь спешу на бой упорный Встречать могучего врага, И голос внутренний вновь громок В душе проснувшейся возник, - Пускай челнок и слаб и ломок, Будь дух отважен и велик. Апрель 1846 СОН На юношу вещий спускается сон. Мечта его сердце лелеет; И видит он: утро, уже небосклон Зарею с востока алеет. Угрюмые тучи пылают в огне И медленно в нем исчезают, Белеют, ложась полосами, оне И неба лазурь открывают. Но нет еще солнца. Вдруг искра - и луч Далеко промчался мгновенный... Вот солнце, вот красное солнце без туч!.. И день наступил вожделенный! И слышит он: песни родные поют, Родные несутся напевы, И вот в сарафанах блестящих идут, В повязках прекрасные девы. И слышит он: воздух потрясся кругом Под звуками меди гудящей; И видит он: муж покидает свой дом, На звуки призывны спешащий. И сходится много на площадь людей, Которой гордится столица: Одежды родные, и разум очей, И древние сильные лица. На площади много народа стоит, На вольном широком просторе; Волнуясь, как море, народ говорит, Шумят его речи, как море. Он видит, он слышит - восторженный взор, Восторженный слух, весь - вниманье! Он видит Великий Народный Собор, Он слышит его совещанье! И солнце приходит стезею своей, Лучи рассыпая густые На белые стены, на пышных церквей Кресты и главы золотые. И силы и доблесть, добро и любовь В великой воскресли державе, И старые песни хвалебные вновь Поются и Миру и Славе! Апрель 1846 * * * Безмолвна Русь: ее замолкли города, В ней, в старину, вещавшие так сильно, И скрылась жизнь, кипевшая тогда Разнообразно и обильно. И не слыхать бывалых голосов! Но по земле великой безответно Несется звук командующих слов И множит скорби неисчетно. И то не речь к народу всякий раз, Когда гремит подобное вещанье: Нет, то чужой бесчувственный возглас, Повелевающий молчанье. Судьба родной земли - уверить нас хотят, - Ее удел - не наше дело; Ее историю нам во дворце чертят, Лишь денег и людей сбирая смело. С презрением народ и русский человек Клеймятся именем невежды... Одежда русская - в наш просвещенный век - Есть угнетенного одежда! Но не смущаюсь я: стоит, к соблазнам глух, Народ великий в древней вере; В себе, и не в одном, я слышу русский дух - Он распахнет темницы двери! Ты презрена, о русская земля! Смеется над тобой отступников станица, Ты презрена, судьбу ее деля, Безмолвна ты, о древняя столица! Безмолвны вы стоите, города! Кругом идет чужое ликованье, И мнится - нет былого и следа... Но тот не нем, кто лишь хранит молчанье!.. 1846 Н. Д. СВЕРБЕЕВУ Едва ты юности коснулся, Едва волнений полный свет Перед тобою распахнулся И шлет обычный свой привет; В твои года, когда ты молод, И бодр, и силами богат, - Непостижим твой сердца холод И равнодушный, вялый взгляд. К чему несовременный опыт К душе заране прививать? Восторг похвал, хуленья ропот В груди насильно заглушать? Умей понять своевременность, Искусственность далеко кинь; Увидишь, может быть, ты бренность Изменой созданных твердынь. Не там, где громко, многолюдно, Где блещет блеск и шум шумит, Где всё великолепно, чудно, Где всё незыблемым глядит, Где горделиво тяготеет Полуторастолетний плен, - Не там и не оттуда веет Дух новых, будущих времен, - То ночь, горящая огнями, При звуке непристойных лир, И солнца первыми лучами Тот пышный постыдится пир... Но там, где тихо слышно слово, Где нет ни копий, ни мечей, - Там возрастает семя ново, Залог иных, грядущих дней; По там, где ветхая лачуга, Где честный обитает труд, Где сталь косы, серпа и плуга, Где песни старые поют; Куда не вкралася измена И не вошли ее дары; Где только цепь чужого плена, А те богатство и пиры, - Оттуда дух грядущей жизни Возникнет, полный сил благих, Подаст свободу вновь отчизне И разорвет оковы их! Среди насмешки и сомненья Благое дело восстает, И поколенью поколенье Свой славный труд передает. И чувство в мае проснулось снова, И древний голос слышен вновь, Произнеслось живое слово: Измену победит любовь. Спадает с каждым часом боле С очей густая пелена, И богатырь выходит в поле, От долгого очнувшись сна. И жизнь, и труд, и ум народа Стрясают цепь и долгий плен, И улыбается свобода Былых, но памятных времен! Быть может, время недалече, Когда, приняв свой мощный вид, Как море заколеблись, вече Заговорит и зашумит. И ты ль пред добрым начинаньем, Боясь насмешки и труда, Пребудешь чуждый ожиданьям, Теряя юные года? Не бойся полюбить сверх меры; За благо надо не робеть - Принять и труд и силу веры И в добром деле не слабеть. Еще совет: насмешку дале Гони, - она всего вредней; И, властелин ее вначале, Ты покоришься перед ней. Она смутит твою святыню, На всё свою наложит цепь И душу обратит в пустыню, В бесплодную, сухую степь. Но я надеюсь, бог с тобою! - Ты одолеешь вражий строй Душой правдивой и простою, Глубокой сердца добротой. Так с богом, доблестно и смело - Сомненья прочь! - иди на брань, За земское святое дело Неколебимо твердо стань! Февраль 1847 * * * Я не знаю, найду ли иль нет Я подругу в житейской тревоге, Совершу ли священный обет И пойду ли вдвоем по дороге. Но подруга является мне Не в немецком нарядном уборе, Не при бальном потешном огне, Не с безумным весельем во взоре. Не в движеньях иль глупо пустых, Иль бесстыдных и ветренных танцев, Не в толпе шаркунов молодых - И своих и чужих иностранцев, Не под звуки музыки чужой, Помогающей света злоречью, Не с искусственной бальной душой, Не с чужой иноземною речью. Нет, подруга является мне Вдалеке от златого кумира, В благодатной, святой тишине, В светлой жизни семейного мира. Предстоит она в полной красе, Обретенная сердцем заране, С яркой лентою в томной косе, В величавом родном сарафане, С русской песнию в алых устах, Непонятной ушам иноверца, С русской думою в ясных очах И с любовию русского сердца, Красной девицей, с жизнью родной, И с семьею, и с верою дружной, С молодою девичьей красой И с девичьей душою жемчужной. 28 ноября 1847 ГУМАНИСТУ Ты - эгоист, хотя бы наслажденья Высокие испытывал твой дух; Ты - эгоист, хотя б других мученья Болезненно тревожили твой слух; Хотя б тебе высокое искусство Открыло свет таинственный во мгле; Хотя б в тебе горело свято чувство К прекрасному, благому на земле; Хотя б своей любовию широкой Ты всех людей и целый мир объял; Хотя б ты плакал и страдал жестоко И радостью прекрасною сиял. Но ты сидишь с простертыми руками, С возвышенным мечтаньем на челе, С блестящими и влажными глазами, Уединен далеко на скале. Перед тобой толпа стремится тесно - Ты полон к ней участья и любви; Ты для людей придумал мир чудесный, Огонь мечты горит в твоей крови... Нет, и не так участие прилично! И правды нет в волненья дум твоих; Беды людей ты испытуешь лично, И плачешь ты не с ними, но об них. Не понял ты великого значенья В один поток соединенных воли; Могущества их общего стремленья Не понял ты, _своей_ тоскою полн. Оставь же свой _отдельный_ мир страданья, Где ты живешь - вдали людей любя! Участия не нужно подаянье, Из целого не исключай себя. Пойми всю силу общего потока, Уединенье гордое оставь, Далеко брось оружие упрека И чувствами невольно не лукавь. Лишь откажись от личных притязаний, Живую связь поймешь ты вмиг, - и вот С своей судьбой и морем колебаний Величествен является народ! Скорбь общая и общая невзгода Тебе твои страданья заменят, - Сильней всего великий глас народа, Пред ним твои все вопли замолчат! Пойми себя в народе! Не сжимает, Как океан, твоей свободы он: Тебе он только место назначает, Ты общему в нем живо покорен. А без того - ты эгоист без силы, И жизнь твоя прекрасная пуста, Страданья вялы, и оружья гнилы, Порыв бесплоден и ложна мечта. К народу лишь свобода низлетела, Могуществен народа только клик, Принадлежит народу только дело, И путь его державен и велик! <1848> 9 ФЕВРАЛЯ Позабывши о твердом стремленьи И закрывши от света глаза, Я, как прежде, впадаю в волненье, И дрожит на реснице слеза. Снова стих я зову позабытый; Снова рифма мне сладко звучит; Снова голос, не вовсе убитый, Поднялся и опять говорит. Снова сердце, всё полное чувства, Подымает свою старину, Снова юность, любовь и искусство Предстают сквозь времен пелену. Но минута глубоко печальна; Но не то, что бывало, в душе; Точно в дом прихожу я опальный, Мною виденный в полной красе, Дом знакомый и милый мне много, Полный жизни и счастья причуд; Грусть и память стоят у порога И по комнатам тихо ведут. Но не тот уж пришедший; угрюмо Он встречает все прошлые сны; Не одна пронеслася в нем дума, Потрясая души глубины. Чувство живо, но чувство печально; Он отрекся от счастья любви; И он дом покидает опальный И все грезы младые свои. Что теснишься ты, прежняя, жадно, Жизнь моя, в беззащитную грудь? Мне явленье твое не отрадно; Никогда не своротишь мой путь. И восторг, и волненье, и слезы, И надежда, и радость с тоской, Ясно солнце, и частые грозы, Освежавшие воздух собой, - Мне печально видение ваше; Я болезненно чувствую вас; Из разбитой и брошенной чаши На земле мне не пить еще раз. Что ты рвешься, о бедное сердце? Что ты шепчешь свои мне права? Ты преданьем живешь староверца, Ты твердишь всё былые слова. Ты довольно наставшей минутой, И, к умчавшейся жизни маня, Прошлым счастьем, тревогой и смутой Ты безжалостно мучишь меня. Мне знакомую, старую повесть Подымаешь ты тихо со дна; Внемлет ей непреклонная совесть, - Но тебя не осудит она. Мне другой, и крутой и опасный, Предстоит одинокий мне путь; Мне не ведать подруги прекрасной, И любовь не согреет мне грудь. И досуг мой умолкнет веселый Без раздела с подругой моей; Одинок будет труд мой тяжелый, Но его понесу я бодрей. Глас народа зовущий я слышал, И на голос откликнулся я. Бодро в путь, мной избранный, я вышел; Подвиг строго налег на меня. И я принял на твердые плечи Добровольно всю тяжесть труда. Загремели призывные речи, И призыв не прошел без следа. Отдал я безвозвратно и смело И любовь, и подрули привет - За народное, земское дело, За борьбу средь препятствий и бед. Личной жизни блаженство мне сродно; Всё откинул решительно я, Взяв в замену труд жизни народной И народную скорбь бытия. Здесь просторно народным простором; И ничтожен один голосок Пред народным торжественным хором, Как пред морем ничтожен поток. Не от бедности сердца, пугливо, Тех блаженств я себе не хотел; Но их голос народа ревнивый Осудил и оставить велел. И не было изъято решенье От страданья и скорби в тиши: Незнакомо мне чувство презренья К справедливым движеньям души. Но слабеют и блекнут, не споря, И любовь и все прежние сны Перед шумом народного моря, Пред движеньем народной волны. Кто народу явился причастен И кого обнимает народ, Тот назад воротиться не властен, Тот иди неослабно вперед. Пусть же людям весь мир разнородный И любви и всех радостей дан. Счастье - им! - Я кидаюсь в народный, Многобурный, родной океан! 1848 Москва ПОДЛЕЦ Подражание Пушкину Покуда своего призванья Подлец в душе не узнает, Среди других он без вниманья, Еще неузнанный, живет. Ничто в нем духа не тревожит, Не бродят козни в голове - И с честными людьми он может Жить незаметно и в Москве. Но только подлости призыв До слуха чуткого коснется, - Подлец душою встрепенется, Мгновенно силы ощутив. Он бродит праздный, недовольный; Уже порыв его влечет Туда, где подлости привольно, Где много дела он найдет. Бежит он, полон весь заботы, От скучной для него Москвы, На плоские брега Невы, На многогрязные болота. 1840-е годы АКРОСТИХ _М_ои мечты и силы молодые _О_дной тебе я отдал, посвятя; _С_удьбой своей чудесной в дни былые _К_ак сильно ты тревожила дитя! _В_сю жизнь свою останусь я с тобою, _А_ ты сияй бессмертной красотою. 1840-е годы К Ю. Ф. САМАРИНУ Не душ влеченье, Не сердца глас, - Цепь убежденья Связала нас. Мечты высокой Один порыв Умчал далеко, Соединив. Нас занял много И общий труд, И мысли строгой Высокий суд. На самом деле Когда-нибудь Достигнуть цели - Пошли мы в путь. 1840-е годы СОВЕТЫ Дело великое жизни - Ею объяты кругом - В нашей великой отчизне Все мы покорно несем. Жизнь, ты загадка от века, Ты нас тревожишь давно - Сердце и ум человека Нам разгадать не дано. Жизнь и ничтожество, - что вы? Тайну я слышу вокруг, Всюду вопросы готовы, Но не готов им ответ. Нет, мы к вопросам не глухи, Слышим мы тайну кругом, Слышим мы темные слухи В мире о мире другом. Нам лишь загадка известна - Жажду мы знаем одну, Знаем, что в мире нам тесно, Но не уйти в вышину. С пылким восторгом усилья Мы лишь к вопросу идем. С горьким сознаньем бессилья В прах безответны падем. О, если б в жизни ошибки Мы забывать не могли, Не было б в мире улыбки, Не был бы смех на земли. Ум благороднейший бродит, Бредит и сердце в мечтах, В душу отчаянье входит, Мрак нависает в очах. <1850> Тула ЛУНА И СОЛНЦЕ Тебя мечтательницы любят, Луна, в далеких небесах! Свои мечты они голубят В твоих серебряных лучах. К тебе, о робкое светило, Стремится робкая душа, С тобой блаженствуя уныло, Тоскою праздною дыша! В твоем мерцании пристрастном, В твоей прозрачной полумгле Всё стало призраком неясным, Виденьем странным на земле. Гоня везде определенность И утверждая власть мечты, Простую жизни откровенность Сомненьем окружила ты. Твой бледный луч какой-то тайной Вась мир действительный облек, Всему дал вид необычайный - Везде загадка иль намек. Завеса легкого тумана На всё наброшена тобой: Очарование обмана Объяло тихо мир земной. Но греет он, твой луч холодный, Лелеет он в ночной тиши Пустого сердца сон бесплодный И ложь мечтательной души. Твоих поклонников довольно, Довольно в мире, о луна! Тоски и скорби добровольной, И лжи, и нравственного сна! Есть люди: в них всё так же зыбко, В них всё - загадка иль намек; В их сердце - вечная ошибка; Дары природы им не впрок. Мила им область снов неясных И недоконченных речей, Иносказаний ежечасных, Смешенье света и теней. Насмешкам, шуткам бесконечным - Как будто делу преданы; Они всю жизнь, в просонье вечном, Свои рассказывают сны. Но вот прозрачный мрак редеет Зари багряной полосой: Всё небо постепенно рдеет, И всходит солнце над землей, И солнца луч, решитель спора, Блеснул - и прогоняет тьму: Всё освещает он для взора, Но недоступен он ему. О солнце, враг видений лживых! И полумрак, и полусон Бегут лучей твоих правдивых! Весь мир открыт и озарен, Всё смотрит ясно и отрадно, Нигде, ни в чем обмана нет, Всё озаряет беспощадно Твой, солнце, правосудный свет! Что дышит жизнью настоящей, То встретит с радостным лицом Твой неподкупный луч блестящий И новых сил добудет в нем. Торжественный, и многогласный, И непрестанный с древних пор, Тебе, светило правды ясной, Гремит хвалебный жизни хор! Тот только солнце любит смело, Кто жизнь в мечту не обратил, Кому доступно в мире дело, Кто не изнежил данных сил, Кто полумысли, получувства В своей душе не допускал, Речей загадочных искусства Презренного не изучал, Кому противен путь намека И ненавистней для кого Благообразие порока, Чем безобразие его, В ком чувство жизни вечно ново Кто речи хитро не двоит, Чья мысль ясна, чье прямо слово Чей дух свободен и открыт! <1851> НОВГОРОД Всё вокруг, поля и воды, Всё мороз сковал. Но не мерзнет синий Волхов И крутит свой вал. Долго ты с народом вольным, Волхов, дружно жил, Долго синею волною Ты ему служил. Разнося свой звон далече Вдоль твоих брегов, Колокол сзывал на вече Новграда сынов. И, волнуяся, как море, Шумен, как оно, Собирался на просторе Весь народ в одно. Господина Новаграда Глас тогда звучал, Он творил и суд и правду И дела решал. Был тогда великий Новград Славен и богат И держал в руках могучих Злато и булат. Всё прошло. Не слышно вече, - Колокола нет: Снят и увезен далече, - Позабыт и след. Всё пустынно и уныло, Имя лишь одно Говорит о том, что было И прошло давно... Нет, таким печальным вздохом Можно ль кончить речь? Русской жизни надо шире, Не Новградом течь! Новгород, ты целой Руси Уступил права, И, избранница всей Руси, Поднялась Москва. И в Москву, на вольны речи, Всей Землей с тех пор, Заменяя древне вече, Собрался собор. И Великой Руси дело - Собиранье сил - Русью Малой, Русью Белой Бог благословил... 1861 Новгород ВЕСЕЛЬЮ Веселье - образ жизни ясной, Сердечный спутник чистоты, Златой удел души прекрасной, Всегда благословенно ты! На светлом общем жизни пире - Ты жизни лучшая краса. Играет радость в божьем мире, Весельем блещут небеса. Пред нами бесконечны годы, И неизменна и светла Улыбка вечная природы: Природа вечно весела. Своей красой она целебно Врачует наш усталый дух; Творцу вселенной - гимн хвалебный В ее веселье внемлет слух. Путей для человека много, Мрачится дух его легко; Тревога жизни за тревогой Колеблют душу глубоко. Себя он в мире понапрасну Среди сует да не смутит; Да сохранит он душу я сну И в ней веселье водворит. Не только праздник своенравный Блестящей светской пустоты Таит в себе обман тщеславный Для нашей суетной мечты, - Есть зло иное: там, где твердость Превозмогла соблазна шум, Неслышно к нам подходит гордость, Ожесточая смелый ум. Стой за добро неколебимо, Будь духом тверд; но не гони Младую жизни радость мимо, Веселья в мире не кляни. Соблазна шепот нам для слуха И в келье внятен; будь боец, И помни, что веселье духа - Его всех подвигов венец. Блажен, чей дух ни пир, пи келья Не могут возмутить до диа; Кому источником веселья - Души прекрасной глубина; Кто света путь оставил зыбкий, Как лебедь бел, и сохранил Всю прелесть чистую улыбки И стройный хор душевных сил. 15 апреля 1852 СВОБОДНОЕ СЛОВО Ты - чудо из божьих чудес, Ты - мысли светильник и пламя, Ты - луч нам на землю с небес, Ты нам человечества знамя! Ты гонишь невежества ложь, Ты вечною жизнию ново, Ты к свету, ты к правде ведешь, Свободное слово! Лишь духу власть духа дана, - В животной же силе нет прока: Для истины - гибель она, Спасенье - для лжи и порока; Враждует ли с ложью - равно Живет его жизнию новой... Неправде - опасно одно Свободное слово! Ограды властям никогда Не зижди на рабстве народа! Где рабство - там бунт и беда; Защита от бунта - свобода. Раб в бунте опасней зверей, На нож он меняет оковы... Оружье свободных людей - Свободное слово! О, слово, дар бога святой!.. Кто слово, дар божеский, свяжет, Тот путь человеку иной - Путь рабства преступный - укажет На козни, на вредную речь; В тебе ж исцеленье готово, О духа единственный меч, Свободное слово! 1854 Москва ТЕНИ Над всею русскою землею, Над миром и трудом полей Кружится тучею густою Толпа нестройная теней. Судьбы непостижимым ходом - Воздушным, бледным, сим теням Дано господство над народом, Простор их воле и мечтам. Вампира жадными устами Жизнь из народа тени пьют И просвещения лучами Свой греют хлад... Напрасный труд! Им не согреть свой хлад мертвящий! Ни просвещенье, ни народ Им жизни полной, настоящей Не может дать и не дает. Народа силы истощая, Народу заслоняя свет, Отколь взялась теней сих стая? Отколь сей странный Руси бред? Когда Петра жестокой силой Была вся Русь потрясена, Когда измена к ней входила, Ее грехом возбуждена, Когда насилие с соблазном Пошли на Русь рука с рукой, Когда, смущаясь в духе разном, Сдавался русских верхний строй И половина Руси пала, Отдавшись в плен чужих цепей, - Тогда толпа теней восстала На место попранных людей. Соблазн, насилие, коварство До цели избранной дошли, И призраков настало царство Над тяжким сном родной земли. Вампира жадными устами Жизнь из народа пьют они И, греясь чуждыми лучами, Ведут свои беспечно дни. Но срок плененья близ исхода; Судьба неслышно подошла, Сказалось слово... Лик народа, Редея, открывает мгла. И вот свились, смутившись, тени И жалкий поднимают клик: Проклятья, стоны, брань и пени, И шум, и гам кругом возник. Мятутся, будто галок стая, Завидев сокола вдали; Шумят, кричат - не понимая Друг друга и своей земли. Да, столько лет прожив беспечно, Без цели, мысли и труда, В забавах жизни тешась вечно, Народу чуждые всегда, - Что будут тени в час, как новый Их жизни озаряет свет, И на вопрос судьбы суровой Какой дадут они ответ?.. А ты молчишь, народ великий, Тогда как над главой твоей Нестройны раздаются крики Тобой владеющих теней. Предмет их страха, укоризны, Молчишь, не помнящий обид: Языческой свирепой тризны Дух христианский не свершит. В тебе ключ жизни вечно новый, В тебе загадки смысл сокрыт... Что скажешь ты?.. Твое лишь слово Нам тайну жизни разрешит! <1856> ВЕСНА Краснеет лес, темнеют степи, Весенний ветер потянул... И тают ледяные цепи, Везде движение и гул. Отрадно мягок воздух; птица Напев тревожный свой ведет; Надеждою сияют лица: Зима прошла, весна идет. Весна идет! Но сласть не скоро Зима свою уступит ей, И силой грозного отпора Не раз смутит сердца людей. Вдруг ветер с севера завоет, Метель с морозом налетит, И снова землю снег покроет... Опять зимы суровый вид! Но этот снег не страшен, - даром Что вид зимы с собой несет. "То новый снег идет за старым", - Премудро говорит народ. Не устрашат нас ни морозы, Ни снег весеннею порой. Простим бессильные угрозы Зиме, идущей на покой! <1857> * * * Грустно видеть, как судьба порою Человека беспощадно гонит; Как он силы напрягает к бою И опять главу печально клонит; Как вся жизнь - невзгода да лишенье, Как нужда с трудом не расстается, И в немом и сумрачном терпенье Человек с лихой судьбою бьется. Но еще грустней на сердце станет, Как свершается паденье брата; Как душа в нем робко, грустно вянет Под дыханьем грубого разврата; Как высокий дух и разум ясный Средь страстей невежественных никнет, Как потом, черствея ежечасно, Человек к бездушию привыкнет. Но грустней, когда лежит тяжелый Мрак на жизни целого народа, И живет он скорбный, невеселый - Силам нет свободного исхода. Он раскрыть даров своих не смеет; Смутно он свое призванье внемлет, Слово робко на устах немеет, Ум во тьме, душа пугливо дремлет. Но когда с народа мрак снимает Провиденье благодатной дланью - Вспрянет ум и крылья простирает; Сознает народ свое призванье, Свой он подвиг замышляет смело; В божьем мире людям дела много... И исполнен дум, готов на дело, В мир народ идет и славит бога. <1857> ЕРШ Телом мал, велик он духом И точь-в-точь - Наполеон, Даже, если верить слухам, Не боится щуки он. Серый, пестрый он собою, Чешуя его проста, Весь вооружен он к бою Ото рта и до хвоста. Знаменит в странах он водных, Он задорен, он бреттёр, Мыслей держится свободных, Независим он и скор. Он пылает бранным жаром, Хоть живет в прохладе вод, И зато ерша недаром Русский полюбил народ. Про его проказы славны Он давно сложил рассказ, И веселый и забавный - Назидательный для нас. А. П. ЕФРЕМОВУ Тебе, студент времен далеких, Первоначальных, - я пою; Ты помнишь ряд палат высоких, Свою зеленую скамью; Перегородок ряд железных Ее на части разделял, И их, как вовсе бесполезных, Я в упоеньи силы рвал. Ты помнишь множество историй (Истории учились мы), Нестройный шум аудиторий, Где наши юные умы Пускались в путь, велися споры; Веселой шуткой и умом Сверкали живо разговоры За чаем, редко за вином. Не всё гремели наши речи, Мешались руки между слов, И тяжко падали на плечи Удары дружных кулаков. И мой - тебе знаком довольно: Когда ты глупости мне врал, Он убедительно и больно Соседа в спину упрекал. А ты, - ты был не то, что ныне, Ты молод был, ты был хорош; Знал на пятак ты по-латыни, А географии - на грош. Хранил ты светских лоск приличий, Но жизнь и сельскую ты вел: Охотник главный, много дичи Всегда и нес ты и порол. Ты нравился во время оно; Ты слушал, лестью упоен, Что ты похож на Аполлона. - Теперь, какой ты Аполлон! Вокруг тебя веемою пахло, Теперь ты в пристань стал, на рейд; Ты ветхий деньми, старец дряхлый... О meines Leben's golden Zeit! {*} {* О моей жизни золотое время! (нем.) - Ред.} ПРИМЕЧАНИЯ В настоящий сборник вошло все наиболее существенное из поэтического наследия четырех поэтов кружка Станкевича. Кроме оригинальных и переводных стихотворений мы включили в книгу две стихотворные пьесы (Н. В. Станкевича и К. С. Аксакова). В основе композиции каждого раздела книги лежит хронологический принцип. Внутри разделов выделены шуточные и написанные на случай стихи Станкевича и Клюшникова. Не имея самостоятельного художественного значения, они тем не менее представляют определенный биографический интерес. Переводы помещены среди оригинальных стихотворений, ввиду того что по своему характеру они являются органической частью творчества поэтов кружка. Кроме В. И. Красова, никто из поэтов, представленных в этой книге, не издавался в советские годы отдельными сборниками, а стихи И. П. Клюшникова, затерянные в периодических изданиях, вовсе никогда не были собраны. В процессе подготовки к печати этой книги было обследовано значительное количество архивных фондов в восьми архивохранилищах. В результате нами обнаружено большое количество ранее неизвестных стихотворений К. Аксакова, а также несколько произведений других членов кружка Станкевича. Обследован также целый ряд старых журналов, газет и альманахов. Мы не можем поручиться, что это обследование увенчалось исчерпывающими результатами. Не исключено, что какие-то произведения остались невыявленными. Не придавая серьезного значения своему поэтическому творчеству, Н. В. Станкевич не проявлял ни малейшей заботы о сохранении своих рукописей. Автографов его стихов дошло до нас мало. Главным источником его поэтических текстов являются публикации 1829-1834 гг. После окончания университета Станкевич продолжал еще изредка писать стихи, но не печатал их. В 1857 г. П. В. Анненков издал книгу "Н. В. Станкевич. Переписка его и биография", {Первоначально работа была опубликована в "Русском вестнике", 1857, NoNo 1 и 2 и вслед за тем вышла отдельной книгой.} в приложении к которой поместил 12 стихотворений. Из них 11 публиковались впервые, в том числе одно, ошибочно приписанное Станкевичу. Источником этих произведений явилась неопубликованная рукопись друга Станкевича Н. Г. Фролова "Н. В. Станкевич" (ГИМ, ф. 351, д. No 62 и 63). Этот биографический очерк был написан в 1843-1846 гг. В распоряжении его автора находились списки некоторых стихотворений Станкевича, которые он и воспроизвел в своем труде. На титульном листе рукописи Фролова есть помета Александра Станкевича, брата поэта, что этой рукописью в свое время пользовался П, В, Анненков, когда трудился над своей книгой. Таким образом, рукопись Фролова являлась единственным первоисточником десяти стихотворений Станкевича, поскольку их автографы считались утерянными. В архивном фонде ЯМ. Неверова (ГИМ) мы обнаружили почти все эти автографы (за исключением двух). В последние годы жизни Станкевич написал несколько шуточных стихотворений на русском и немецком языках, адресуя их своим друзьям. Они были известны Анненкову, но тексты их считались погибшими. Из упомянутых Анненковым стихотворений неразысканным осталось теперь пока только одно - "Хор духов над спящим Грановским, возвещающий ему скорое пришествие бутерброда, и горькие жалобы героя, при пробуждении, на отлетевшее блаженство, к которому он уже был так близок". Неизвестна также судьба стихотворения, о замысле которого Станкевич в марте 1838 г. писал М. А. Бакунину: "Вчера получил я твое письмо, любезный Миша, с письмом кардинала Виссариона <т. е. Белинского> - иначе называемого Bissarione furioso (под этим заглавием я хочу писать эпическую поэму, в которой прославлю его неистовство)" ("Переписка Н. В. Станкевича". М., 1914, стр. 658). Впервые стихи Станкевича были собраны и изданы в 1890 г. Алексеем Станкевичем, племянником поэта, который включил в подготовленную им книгу 42 стихотворения. Одно из них он опубликовал впервые, по рукописи ("Я. М. Неверову"). В настоящем издании впервые публикуются еще два стихотворения ("Вздымают ли бури глубокую душу...", "Профессор будущий! преследуем судьбою..."), а также впервые включается в собрание сочинений Станкевича ряд мелких шуточных его стихотворений и эпиграмм, появившихся в печати после выхода в свет издания А. Станкевича. Возможность новых находок стихов Станкевича, неопубликованных или уже однажды печатавшихся под псевдонимами или без подписи, отнюдь не исключена. В этой связи обращает на себя внимание замечание сестры поэта - Александры Владимировны (вышедшей впоследствии замуж за сына М. С. Щепкина) о том, что из поэтического наследия Станкевича лишь "немногое вошло в сборник его стихотворений, изданных племянником его, Алексеем Ив. Станкевичем" ("Воспоминания А. В. Щепкиной". М., 1915, стр. 84). С другой стороны, необходимо окончательно "закрыть" и переатрибутировать три стихотворения, ошибочно приписывавшихся Станкевичу: "Два мгновения", "Раскаяние поэта" и "Жаворонок". Подписанные буквой "С", они были опубликованы в "Телескопе" в 1836 г. (No 9, стр. 24-25; No 11, стр. 298-300; No 14, стр. 159-161). Еще Анненков обратил внимание на эти стихотворения и безоговорочно приписал их Станкевичу ("Русский вестник", 1857, No 1, стр. 442-443). А. Станкевич включил их в свое издание. Между тем автор их - Н. М. Сатин. Это установила В. С. Нечаева в своей монографии "В. Г. Белинский. Жизнь и творчество. 1836-1841" (М., 1961, стр. 73, 356). {Дополнительные данные, абсолютно доказывающие авторство Сатина, нами обнаружены в письмах Сатина к Н. Х. Кетчеру. 26 февраля 1836 г. Н. М. Сатин писал Н. Х. Кетчеру: "Почему ты не печатаешь ни одних моих стихов? - Например, "Жаворонка"... и др." В одном из последующих писем, озаглавленных "Антикритика", Сатин обстоятельно разбирает другое свое стихотворение - "Раскаяние поэта" (первоначальное название - "Resignation"). Он благодарит Кетчера за критические замечания о его стихах и просит столь же откровенно и впредь писать о них (ЛБ, М. 5185/33).} Следует "закрыть" еще одно стихотворение, приписывавшееся Станкевичу, - "Тайна пророка", которое было впервые опубликовано как принадлежащее Станкевичу в изд. Анненкова по рукописи Н. Г. Фролова. Фролов, в свою очередь, взял это стихотворение из тетради Н. В. Станкевича, собственноручно переписанное последним для Я. М. Неверова. На самом деле, как явствует из неопубликованных мемуаров Неверова, оно принадлежит А. И. Подолинскому. {*} {* "Станкевич, - как рассказывается там, - принес мне в подарок тетрадь своих стихотворений, переписанных собственноручно... В то время мне особенно нравилась пиеса Подолинского Возьмите предвиденья дар И дивную тайну возьмите, которую я заставлял его часто читать мне и всегда слушал с особым наслаждением. По просьбе моей он и ее переписал собственноручно в этот сборник, - а г. Анненков, встретив ее там, принял ее за его пьесу и напечатал ее в своей книге как принадлежащую Станкевичу" (ГИМ, ф. 372, д. No 22, л. 28 об.).} Вскоре после смерти К. С. Аксакова его брат Иван Аксаков задумал собрать и издать в шести томах все его литературное наследие. Причем третий том должен был включить в себя художественные произведения. Свой план Иван Аксаков не успел выполнить.. Подготовленные при его жизни первые три тома сочинений К. Аксакова (М., 1861-1880) содержали в себе лишь исследования и статьи на исторические и филологические темы. Издание осталось незавершенным. Стихотворения К. Аксакова при его жизни никогда отдельной книгой не печатались. {В 1835 г. в примечании к стихам К. Аксакова Белинский писал в "Телескопе", что на нем лежит приятная обязанность обрадовать публику радостным известием, что "г. Эврипидин <т. е. К. Аксаков> издает полное собрание своих стихотворений" (В. Г. Белинский. Полн. собр. соч., т. 2, стр. 199). Это намерение не было осуществлено.} Исключение составляет изданная в 1858 г. драматическая пародия в стихах "Олег под Константинополем". Первый сборник стихотворений К. Аксакова вышел лишь в 1909 г. в Москве. Он включал в себя 27 стихотворений, опубликованных в свое время в различных периодических изданиях. В 1915 г. Е. А. Ляцкий, при содействии племянницы поэта О. Г. Аксаковой, предпринял издание нового собрания сочинений К. С. Аксакова, выпустив, однако, лишь первый том, куда вошли художественные произведения. По архивным материалам Ляцкий подготовил к печати многие ранее неизвестные произведения К. Аксакова. Но следует заметить, что они были изданы им со множеством неисправностей - текстологических и всяких иных: он, например, включил в книгу стихотворение "Старый рыцарь", принадлежащее Жуковскому, сочинял за поэта концы недописанных строк, не всегда при этом даже оговаривая, свое вмешательство в текст, допустил массу ошибок в датировке произведений. Совершенно неудовлетворительным оказался научный аппарат этого издания. Изъяны этого издания были столь очевидны и многочисленны, что их вынужден был признать сам Ляцкий. Едва эта книга вышла из печати, как он опубликовал в "Русских ведомостях" (1915, 27 февраля, стр. 7) письмо в редакцию, где сообщал, что среди выпущенных в свет экземпляров первого тома собрания сочинений К. С. Аксакова "оказались экземпляры с листами, подлежащими перепечатке по допущенным в. них недосмотрам редакционного и корректурного свойства". В том же 1915 г. вышло повторное издание того же тома. В него были внесены некоторые существенные исправления, по коренных недочетов оно устранить не могло. Поскольку титульные листы и выходные данные в обоих изданиях совершенно тождественны, отмечаем, что все наши ссылки на изд. Ляцкого, кроме случаев специально оговоренных, даются по изданию исправленному (оно содержит в себе 666 страниц, первое - 656). В настоящем издании почти исчерпывающе представлен тот период в творчестве К. Аксакова, который связан с его участием в кружке Станкевича. Что же касается произведений Аксакова 40-50-х гг., то из них, учитывая характер данного сборника, помещены стихотворения, которые более или менее связаны с поэзией кружка Станкевича, а также некоторые другие, которые могут дать читателю представление об общей перспективе творческого пути поэта. Архивные фонды К. Аксакова обширны и разбросаны в нескольких архивохранилищах, главным образом в ЦГАЛИ, ЛБ и ПД. Свыше пятидесяти его стихотворений публикуется впервые - по автографам или авторитетным спискам. {В сборник не включены следующие неопубликованные стихотворения К. Аксакова, автографы или достоверные списки которых нами обнаружены: ЛБ: "На утро дней, когда так звучно слышен топот...", "Хомякову", "Софье" ("Тебе знаком был свет..."), "Николаю . Александровичу Елагину", "Он...", "Ода на поездку И. С. Аксакова в Обоянь", "Терцины", "Мир во время бури", "Семисотлетие Москвы" (значительно более полный текст, чем в изд. Ляцкого); Абрамцево: "Софье" ("Помню слово, помню святость долга..."); ЦГАЛИ: "А. Г. Карташевскому"; ЦГИАЛ: "К России".} Аксаков часто переписывал свои стихи и никогда это не делал механически. В процессе переписки стихотворение подвергалось, как правило, различным исправлениям. Вот почему так велико количество разночтений между автографами. Установление точной хронологии написания некоторых произведений Аксакова связано со значительными трудностями, поскольку датировка одного и того же стихотворения в различных автографах далеко не всегда совпадает. Это еще более осложняло задачу, связанную с выбором окончательной редакции стихотворения, если оно сохранилось в нескольких автографах. Поэтическое наследие Клюшникова не только хуже всего изучено, оно до сих пор даже не собрано. Несколько его лучших стихотворений еще в XIX в. стали достоянием хрестоматий и сборников. Но никогда его стихи не были собраны в одну книгу, хотя такая мысль приходила в голову самому поэту (см. вступит. статью, стр. 49). С сожалением приходится отметить, что до нас дошла лишь малая часть наследия этого неровного, но очень своеобразного и интересного поэта. Мы выявили, по-видимому, все, что было им при жизни напечатано, и включили также в эту книгу четыре стихотворения, публикуемые нами впервые, по автографам или достоверным спискам. {В этот сборник не включено приписываемое Клюшникову стихотворение "У ворот сидела я...", рукопись которого хранится в ЛБ. Принадлежность его Клюшникову ничем не подтверждается.} Среди них, например, такое стихотворение, как "На смерть Станкевича". Автографы ранних стихов Клюшникова (периода кружка Станкевича) почти не сохранились. Что касается поздних его стихотворений, написанных через сорок лет после распада кружка, то сопоставление печатного текста и некоторых дошедших до нас автографов позволяет судить о существенной эволюции, вольной или невольной (может быть, в результате вмешательства цензуры), какую претерпевали иные из его стихотворений. Особенно примечательной в этом отношении является судьба обширного стихотворения "Новый год поэта", опубликованного на страницах "Русского вестника" в значительно усеченном виде. Большинство произведений поэтов кружка Станкевича, вошедших в настоящий сборник, печатается по прижизненным публикациям (как правило - единственным), с исправлением опечаток и различных других неисправностей по всем известным рукописным источникам. Некоторые стихотворения Красова мы воспроизводим не по последним прижизненным публикациям в "Библиотеке для чтения", а по "Московскому наблюдателю" и рукописям, ввиду того что в данном случае "Библиотека для чтения" является не вполне надежным источником: см. об этом примеч. к стих. "Элегия" ("Я скучен для людей...", стр. 563-564). В примечаниях всюду даются ссылки на первую публикацию текста, а на перепечатки - лишь при том условии, если текст претерпевал какие-либо смысловые изменения. В случаях, когда в примечаниях нет специального указания о том, по какому тексту печатается то или иное стихотворение, следует иметь в виду, что оно приводится по первой публикации. Подпись указывается лишь тогда, когда стихотворение появилось в печати под псевдонимом; оговариваются также анонимные публикации. Исключение из этого правила составляет И. П. Клюшников, поскольку подавляющее большинство его стихотворений печаталось под криптонимом "- ? -". Даты в угловых скобках обозначают год, не позднее которого написано то или иное стихотворение (как правило, это даты первых публикаций). Стихотворения, время написания которых установить не удалось, помещены в конце соответствующих разделов без дат. Приношу сердечную благодарность Н. В. Измайлову, Е. П. Неселенко, Н. П. Пахомову, К. В. Пигареву, М. Я. Полякову, Б. В. Смиренскому, а также сотрудникам ЦГАЛИ и рукописных отделов ЛБ, ПД, ГИМ, своими советами облегчившими работу над различными разделами этой книги. Условные сокращения, принятые в примечаниях Абрамцево - Рукописный фонд музея Министерства культуры СССР "Абрамцево" (Московская область). Барсуков - Н. П. Барсуков, Жизнь и труды М. П. Погодина, тт. 1-22. СПб., 1888-1910. БдЧ - "Библиотека для чтения". "Б-ка" - "Бабочка. Дневник новостей, относящихся до просвещения и общежития". БКр - "В. Г. Белинский и его корреспонденты". М., 1948. ГИМ - Отдел письменных источников Государственного исторического музея (Москва). ГПБ - Рукописный отдел Государственной публичной библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина (Ленинград). Изд. Анненкова - Н. В. Станкевич. Переписка его и биография, написанная П. В. Анненковым. М., 1857. Изд. Ляцкого - К. С. Аксаков. Сочинения, т. 1, редакция и примеч. Е. А. Ляцкого. П., 1915 (экз. исправленный, 666 стр.). Изд. 1809 г. - К. Аксаков. Стихотворения. М., 1809. Изд. Шейна - В. Красов. Стихотворения. М., 1859. "К-н" - "Киевлянин". ЛБ - Рукописный отдел Государственной библиотеки СССР им. В. И. Ленина (Москва). ЛГ - "Литературная газета". ЛН - "Литературное наследство". МН - "Московский наблюдатель". МОГИА - Московский областной государственный исторический архив (Москва). ОЗ - "Отечественные записки". ПД - Рукописный отдел Института русской литературы Академии наук СССР (Пушкинский дом) (Ленинград). "Переписка Станкевича" - "Переписка Николая Владимировича Станкевича (1830-1840)", редакция и издание Алексея Станкевича. М., 1914. ПссБ - В. Г. Белинский. Полное собрание сочинений, изд. АН СССР, тт. 1-13. М., 1953-1959. РА - "Русский архив". РВ - "Русский вестник". PC - "Русская старина". Сб. 1959 г. - В. И. Красов. Стихотворения. Вологда, 1959. Станкевич, изд. 1890 г. - Николай Владимирович Станкевич. Стихотворения. Трагедия. Проза. М., 1890. ЦГАЛИ - Центральный государственный архив литературы и искусства (Москва). ЦГИАЛ - Центральный государственный исторический архив (Ленинград). К. С. АКСАКОВ СТИХОТВОРЕНИЯ "На бой! - и скоро зазвенит...". Впервые - изд. Ляцкого, стр. 4. К N. N. ("Что лучше может быть природы!.."). Впервые - "Молва", 1832, 15 июля, стр. 225, за подписью: К. А. К Н. И. Надеждину. Впервые - изд. Ляцкого, стр. 6-7, с отточием в 10-й строфе. Надеждин Николай Иванович (1804-1856) - критик, профессор Московского университета, издатель "Телескопа" и "Молвы". В начале 1830-х гг. Надеждин преподавал в Московском театральном училище. Диаманты - алмазы. Самарин Иван Васильевич (1817-1885) - воспитанник Московского театрального училища, позднее известный актер московской драматической труппы. Григоровичева, Макам, Виноградова - ученики того же училища. "Я видел Волгу, как она...". Печ. впервые по автографу ЛБ. "Зачем я не могу среди народных волн...". Печ. впервые по автографу ЛБ. Воспоминание ("Как живы в памяти моей..."). Печ. впервые по автографу ЛБ; здесь незачеркнутый вариант ст. 38: "Волнистые я помню". Орел и поэт. Впервые - "Телескоп", 1835, ч. 29, стр. 238239, за подписью: К. Эврипидин. Датируется по автографу ЛБ. Появившиеся в этой части "Телескопа" за 1835 г. новые стихотворения К. Аксакова ("Степь", "Орел и поэт", "Гроза") пародировали выспреннюю, цветистую лирику В. Г. Бенедиктова и особенно - присущую ей фальшивую многозначительность. Белинский сопроводил аксаковские стихи в той же книжке журнала пространным, написанным в шуточно-иронической манере, примечанием, направленным против С. П. Шевырева, который выступил на страницах "Московского наблюдателя" с неумеренно восторженной оценкой поэзии Бенедиктова. "Наши предчувствия не обманули нас, а наши пророчества не обманули публику: г. Эврипидин быстро идет вперед! Читатели могут видеть из этих четырех стихотворений всю силу, гибкость и разнообразие его могучего таланта. Желая испробовать себя во всех родах, он не забыл и классического, опыт которого есть его прекрасная баллада. Было время, когда баллада была передовою колонною юного романтизма1 и первая вышла на бой, держа в руках его победоносное знамя; но теперь она перешла в произведение чисто классическое, как в парламентах левая сторона переходит в правую. Итак, желаем нашему поэту не успеха, потому что в успехе мы не сомневаемся, а терпения, потому что классический род очень тяжелый и скучный. Смотря по роду и духу своих стихотворений, г. Эврипидин будет подписываться под ними разными именами, но с удержанием имени "Эврипидина", потому что, несмотря на все разнообразие его таланта, главный его элемент есть драматический; а собственное его имя останется до времени тайною для нашей публики, как оставалось долгое время тайною для английской публики имя Вальтера Скотта. Но извините! заговорившись, мы и забыли было о главном: на нас лежит приятная обязанность обрадовать публику радостным известием, что г. Эврипидин издает полное собрание своих стихотворений. Любезный поэт, извещая нес особенным письмом о своем благом намерении, со всею тонкостию и деликатностию, свойственною истинному таланту, очень ловко дает нам стороною знать, что "он надеется на нашу благосклонность и дорожит нашим мнением гораздо более, нежели мнением всех татарских и иных наций критиков". Вот что отвечали мы г. Эврипидину: "Не беспокойтесь, любезный поэт, насчет нашего отзыва о ваших прекрасных стихотворениях: мы станем за вас горою, мы наденем на вас лавровый венок бессмертия во что бы то ни стало, хотя бы насчет здравого смысла. Мы докажем, как 2 X 2 = 4, что вы первый вносите в русскую поэзию и мысль и идею, что до вас в русской поэзии был век материализма и изящных форм, что сам Пушкин был когда-то примечателен только тем, что первый начал писать гладкими стихами, а теперь, когда уже вое навострились писать гладкими стихами и когда являетесь вы, г. Эврипидин, и с гладким стихом на бумаге, и с глубокою мыслию в очах, и с чувством целомудрия на челе, теперь Пушкин должен занять место в ряду забытых и бездарных стихотворцев. Если же, сверх всякого чаяния, нам скажут, что мы судим слишком детски, что ваши стихотворения немного надуты, немного на ходульках, что в них видно не вдохновение, а одно умение, приобретенное навыком нанизывать звонкие рифмы на гладкие стихи без мысли и без чувства, что, одним словом, ваши прелестные стихотворения, г. Эврипидин, суть не больше, не меньше, как стихотворные игрушки, годные лишь для забавы "светских" людей, то таким крикунам мы ответим и коротко и ясно, что они люди движения, люди беспокойные, которым не сидится на одном месте, которым скучно, когда на улице нет драк и пожаров. Поверьте, любезный поэт, что такой "светский" ответ заставит замолчать всех крикунов, и венец бессмертия останется за вами!"" ("Телескоп", 1835, ч. 29, стр. 241-243). Заметим, что оценка Белинским стихов К. Аксакова послужила поводом для специального выступления "Литературных прибавлений к "Русскому инвалиду"". Критик А. Кораблинский (псевдоним А. Ф. Воейкова) опубликовал здесь заметку под названием "Забавы Виссариона господина Белинского". Автор заметки полностью перепечатал три стих. Аксакова ("Степь", "Орел и поэт", "Гроза"), а также примечание Белинского, сопроводив все это своими язвительными комментариями. Главная претензия А. Кораблинского, не понявшего иронии Белинского, состояла в том, что, отрицая "лучезарное дарование" у такого поэта, как Бенедиктов, Белинский не имеет основания хвалить стихи К. Аксакова ("Литературные прибавления к "Русскому инвалиду"", 1836, No 92 и 93, 14 ноября, стр. 738-740). Куплеты Н. И. Н<адеждину>. Печ. впервые по автографу ЛБ. Надеждин - см. стр. 578. Об отношении университетской молодежи к профессору Надеждину см.: К. Аксаков. Воспоминание студентства. СПб., 1911, стр. 22. Посвящение. Впервые - изд. Ляцкого, стр. 4-5. В беловом автографе ЛБ - разночтения, отсутствуют стихи 9-12. Датировка Ляцким этого стих, концом 1820-х гг. ошибочна. В том же беловом автографе ЛБ ясно обозначен 1833 г. Стих, имеет автобиографическое значение, свидетельствуя о раннем пробуждении у Аксакова интереса к Гомеру. Задуманный перевод "Одиссеи" осуществлен не был. Отрывок из послания к Б<елецкому>. Печ. впервые по автографу ЛБ. Белецкий Александр Павлович (1815 - ум. после 1841) - поляк по происхождению, участник "тайного польского литературного общества" в Москве (см.: М. Поляков. Студенческие годы Белинского. - ЛН, т. 56, 1950, стр. 390-394); в 1832-1835 гг. учился в Московском университете, на одном курсе с К. Аксаковым, с которым был весьма дружен. Рассказывая о своих отношениях с Белецким, Аксаков отмечал, что это "был человек очень образованный и умный, с глубоким сосредоточенным жаром, читавший с восторгом Мицкевича" ("Воспоминание студентства". СПб., 1911, стр. 14). Г. Теплову, Д. Топорнину, М. Сомину. Впервые (строфы 1-2) - К. Аксаков. Воспоминание студентства ("День", 1862, 29 сентября, стр. 4). Полный текст - изд. Ляцкого, стр. 8. Черновые автографы - в ЦГАЛИ и ЛБ. Вспоминая обстоятельства, вызвавшие это стих., К. Аксаков писал: "Наш курс, впрочем, не очень был замечателен относительно личности студентов. Желая поскорее осуществить юношеское товарищество на деле, я выбрал четырех из товарищей, более других имевших умственные интересы, и заключил с ними союз Это были Белецкий из Вильны, называемый обыкновенно паном, Теплое, Дмитрий Топарнин и Сомин. Я немедленно написал стихи друзьям, кажется - такого содержания..." Как сообщил далее Аксаков, Теплое положил эти стихи на музыку ("Воспоминание студентства". СПб., 1911, стр. 14). А. В. Г. ("Как рано собралися тучи..."). Впервые - изд. Ляцкого, стр. 29-30, под неточным названием - "А. В. Б." (в первом изд.), "А. Б. В." (в изд. исправленном); здесь же - неверная датировка. Печ. по автографу ЛБ. Автограф строфы 7-в ПД. Адресат стих, не установлен "Я счастлив был во времена былые...". Печ. впервые по автографу ЛБ. Стремление души. Впервые - с некоторыми неисправностями - изд. Ляцкого, стр. 31-32. Печ. по автографу ЛБ. Фантазия. Впервые - с некоторыми неисправностями - изд. Ляцкого, стр. 30-31. Печ. по автографу ЛБ. "Когда, бывало, в колыбели...". Печ. впервые по автографу Л Б. Раздумье. Печ. впервые по автографу ЛБ. Мечтание. Печ. впервые по автографу ЛБ. "Да, я певал, когда меня манило...". Печ. впервые по автографу ЛБ. Русская легенда. Впервые - "Телескоп", 1835, ч. 29, стр. 230-235, за подписью: К. Эврипидин-Бюргеров. См. примеч. к стих. "Орел и поэт", стр. 578-579. Степь. Впервые - "Телескоп", 1835, ч. 29, стр. 236-237, за подписью: К. Эврипидин. Датируется по автографу ЛБ. См. примеч. к стих. "Орел и поэт", стр. 578-579. "Как много чувств во мне лежат глубоко...". Печ. впервые по автографу ЛБ. Путь. Печ. впервые по автографу ЛБ. Тэкла и Валленштейн - герои драматической трилогии Ф. Шиллера "Валленштейн" (1796-1799); Тэкла - дочь Валленштейна, главнокомандующего имперскими войсками во время Тридцатилетней войны (1618-1648). Тэкле. 1. "Прости, прелестное виденье!.." 2. "О, скажи мне, что с тобою?..". Печ. впервые по автографам ЛБ. Тэкла - см. выше. Ты всё земное совершила и т. д. - видоизмененная цитата из стих. Жуковского "Голос с того света", являющегося переводом стих. Шиллера "Thekla". 3. "Сбылись души моей желания...". Впервые - "Телескоп", 1836, No 11, стр. 338, за подписью: А. Печ. по этому тексту с уточнениями по автографу ЛБ. В 1836 г. Аксаков писал своей двоюродной сестре М. Г. Карташевской: Станкевичу "очень нравятся стихи к Тэкле; он не знал, что это мои" (ПД, 10.604/XV с. 1, л. 113). Первая любовь. Печ. впервые по автографу ЛБ. Возврат на родину. Печ. впервые по автографу ЛБ. Воспоминание ("Кто отдаст мне молодость, время незабвенное..."}. Впервые - "Телескоп", 1835, Ns 12, стр. 465-466, за подписью: К. Эврипидин. Пародия на жеманно-сентиментальную манеру, присущую поэзии В. Г. Бенедиктова. Стих. было сопровождено примечанием В. Г. Белинского: "Наши читатели, верно, не забыли юного поэта г. Эврипидина, которого отрывок "Олег под Константинополем", помещенный в "Молве", доставил им такое удовольствие. Уведомляем почтеннейшую публику, что молодой поэт наш оставил кинжал Мельпомены и взялся за лиру. В самом деле, не успел он еще окончить своей прекрасной драмы, как мода на драмы уже упала вместе с падшею славою модных драматургов, а наш молодой поэт твердо решился не отставать от времени, и потому, пока еще не замолкли лиры новых певцов, недавно обративших на себя общее внимание и успевших, в самое короткое время, заслужить себе бессмертие, по единодушному приговору наших критиков, - он поспешил, как говорится, взять свое, пока не ушло время. И мы пророчим нашему скромному и юному поэту, что он непременно займет первое место между нынешними лирическими знаменитостями и что другой венок не замедлит украсить его победоносного чела" (ПссБ, т. 1, стр. 393). Сатурн (римск. миф.) - в данном случае бог времени. "Посмотри, милый друг, как светло в небесах...". Впервые без двух последних строф - изд. Ляцкого, стр. 20. Полный текст печ. впервые по автографу ЛБ. Водопад. Печ. впервые по автографу ЛБ. "Ангел светлый, ангел милый!..". Печ. впервые по автографу ЛБ. "Души безумные порывы...". Впервые - изд. Ляцкого, стр. 21. Автограф - в ЦГАЛИ. Разговор. Печ. впервые по автографу ПД. Здесь без названия. В ряде списков, в том числе в тетради стихотворений К. Аксакова (ЛБ), озаглавлено: "Разговор". "Целый век свой буду я стремиться...". Печ. впервые по автографу ПД. Датируется по списку ЛБ, из тетради стихотворений К. Аксакова. Важным комментарием к этому стихотворению является письмо К. Аксакова к М. Г. Карташевской, отправленное им в начале 1836 г., о споре, который он имел с А. Г. Карташевским: "Сейчас имел я сильный спор с вашим братцем, милая Машенька: он восстает против философии, и каким образом? - Я стал говорить, что только тот вправе заниматься философиею, кто чувствует в себе потребность познать то, к чему стремится философия (философия задает себе и старается разрешить такие вопросы, до разрешения которых нельзя достичь никаким опытом: бог, бессмертие и т. д.). Кого мучили, волновали эти вопросы, тот только смеет коснуться философии. Саша сказал: почему? - Потому, отвечал я, что это основано на законах природы; в мире вещественном, равно как и в мире нравственном, везде мы видим, что за потребностью следует удовлетворение. Ты действуешь - вследствие потребности действовать; чувствуешь, предаешься поэзии - вследствие потребности чувствовать; учишься - вследствие потребности знать. Когда же ты делаешь что-нибудь не вследствие потребности, а из тщеславия или из другой какой посторонней причины, тогда ты делаешь себе насилие, поступаешь противуестественно, недобросовестно. Он согласился и сказал, что потребность разрешить философские вопросы не такова, как другие. Я хотел, чтобы он объяснил мне это, и из его объяснений я увидал, что он потребность эту не полагает врожденною человеку, но всегда произвольною, искусственною, пародией т. е. потребности. Это совершенно несправедливо; во-первых: пародия не может существовать сама по себе; она существует, если существует предмет пародируемый; например: можно сделать искусственный аппетит; но потому, что в самом деле существует и настоящий аппетит, а это будет только, т. е. злоупотребление аппетита. Если есть искусственная потребность знать тайны, открываемые философией, то есть и истинная потребность того же самого. Я не спорю, говорил я ему, что есть злоупотребления этой высокой потребности; не спорю, что есть люди, у которых она искусственна, отнимай ее у меня, если ты хочешь (это будет другой спор); но не отнимай ее у человечества; не говори, что она не врождена человеку вообще. Во-вторых: всякий дикий человек имеет понятие о боге; каким же образом он дошел до него? - Он увидал пред собою природу, и в нем родился вопрос: кто сотворил все это? - Этот вопрос, не есть ли он потребность знать творца, начальное начало? Дикий скоро удовлетворил этой потребности ответом: бог. Видишь ли, что эта потребность основана на природе человеческой, и вследствие этой желаемой потребности философ задает себе тот же самый вопрос и идет к разрешению его, к той же цели только отдаленными путями. Наконец, в-третьих: я сам могу быть примером, что эта потребность не искусственна; мне представлялись эти неразрешимые вопросы против моей воли; я тогда боялся их, гнал их от себя; тут не было никакой посторонней причины; и так эта потребность обнаружилась во мне потому, что была врождена. Если ты не чувствуешь ее в себе, то зачем хочешь отнять ее у других; если она не сродна тебе, из этого не следует, чтоб она не была сродна человечеству; напротив, это самая естественная и высокая потребность духовного человека - я сказал тебе почему. Но несмотря на это доказательство, Саша, кажется, не согласился. Если мне случается и не убедить в споре, то он все-таки приносит мне ту выгоду, что мое собственное мнение становится мне яснее, и я, споря, нахожу такие доказательства, которые прежде не приходили мне в голову. Пришедши после спора в свою комнату, я сел и написал стихи; вот они" (ПД, 10.604/XV с. 1, лл. 22 об. - 24). "Да, я один, меня не понимают...". Печ. впервые по автографу ПД. 13 апреля 1836 г. К. Аксаков переслал эти стихи в письме к М. Г. Карташевской, сопроводив их таким объяснением: "Вот стихи, написанные мною вчера, милая Машенька; они выразят то, что я хотел бы Вам сказать теперь прозою. (Впрочем, они так плохи, что в самом деле близки к прозе.)" (ПД, 10.604/XV, с. 1, л. 32 об.). "В сумерки дева...". Печ. впервые по автографу ПД, датируется - по списку ЛБ, из тетради стихотворений К. Аксакова. О, Sehnsucht. Печ. впервые по автографу ЛБ. В автографе после даты помета: "Владимирский дом, в Колокольной улице, тетенькина комната". "Помнишь ли ты, помнишь ли ты?..". Печ. впервые по автографу ПД. "Вот еще мои стихи, которые Вам неизвестны {я их сам не хорошо припомнил)" - писал в начале 1836 г. К. Аксаков М. Г. Карташевской (ПД, 10.604/XV с. 1, л. 21 об.). "Туда, туда! Иди за мною!..". Впервые - в тексте повести К. Аксакова "Жизнь в мечте" ("Телескоп", 1836, No 10, стр. 185-186). Автограф - в ПД. Направляя М. Г. Карташевской эти стихи, К. Аксаков сообщал ей: "Повесть моя пишется. Вот Вам стихи из этой повести, смысл их не нов, они не важны и не хороши; но там они имеют значение" (ПД, 10.604/XV с. 1, л. 45). "Тучи грозные покрыли...". Печ. впервые по автографу ПД. "О, если б можно было...". Впервые - изд. Ляцкого, стр. 21-22, по автографу, местонахождение которого ныне неизвестно. "И вот мой путь. Он скоро предо мною...". Впервые - изд. Ляцкого, стр. 22-23, по автографу, местонахождение которого ныне неизвестно. "Меня зовет какой-то тайный голос...". Печ. впервые по автографу ПД. Сообщая в начале 1837 г. в письме к М. Г. Карташевской по памяти текст этого стих., К. Аксаков заметил: "Я потерял эти стихи, милая Машенька, и тут недостает нескольких стихов" (ПД, 10.604/XV с. 1, л. 161 об.). Молодой крестоносец. Впервые - изд. Ляцкого, стр. 23-26. Автограф - в ЦГАЛИ. В примечаниях к тому же изданию (стр. 640) приводится вторая редакция этого стих., в которой после совпадающей первой строфы следуют не вошедшие в окончательный текст строки: Ясен свод над ним лазурный, Тихо жизнь его летит, Но зачем тревогой бурной Вся душа его кипит? Грустно стало, тесно воле - Впереди отрадный бой, Время - в путь, что медлить доле, Крестоносец молодой. Плащ крестовый знаменитый Он накинул на плечо, И горят его ланиты, Сердце бьется горячо. Кровь по жилам, будто лава. Льется пламенной струей. - Добрый путь тебе и слава. Крестоносец молодой! Перед ним, как друг желанный, В очарованной дали Край волшебный, край избранный, Полный неги и любви, Дышит весь, благоухает Юга пламенной красой, И трепещет и пылает Крестоносец молодой. Победителю наградой Эта дивная страна, И небесною отрадой Грудь бесстрашного полна. Скоро вспыхнет пламень стали... Но всё тихо, кончен бой, - Ты достиг своих желаний, Крестоносец молодой! Пьет из чаши он глубокой И любви и красоты, Перед ним страна <далеко> Все рассыпала цветы. Он блаженствует беспечно Просветленною душой. Будь же счастлив бесконечно, Крестоносец молодой! Бакунин Михаил Александрович (1814-1876) - близкий друг К. Аксакова, его товарищ по университету и кружку Станкевича; впоследствии - известный общественный деятель, идеолог анархизма. Понт - здесь: море. Сион священная гора в Иерусалиме. "А прежде солнце мне светило...". Впервые - изд. Ляцкого, стр. 26-27, с существенной ошибкой. Печ. по автографу ЦГАЛИ. Написано во время первого заграничного путешествия К. Аксакова. В автографе после даты помета: "Das Deutsche Haus" ("Немецкий дом"). "Несутся, мелькают одно за другим...". Впервые - "Космополис", 1898, No 6, стр. 272. Автограф - в ПД. Написано в Германии. Путешествие на Риги. Впервые - изд. Ляцкого. стр. 28-29. Автограф без подзаголовка - в ЦГАЛИ. Риги - гора в Швейцарии. Написано, очевидно, во время путешествия К. Аксакова по этой стране. В августе 1838 г. он сообщил своим родным из Люцерна: "Я объявил своим хозяевам о своем желании идти на Риги, высокую гору, лежащую на противоположной стороне озера,, и вот, в воскресенье, в 2 часа утра, они разбудили меня..." Далее следует описание этого путешествия ("Космополис", 1898, No 9, - стр. 242). ИЗ ГЕЙНЕ "Как луна лучом пронзает...". Перевод стих. "Wie der Mond sich leuchtend dranget..." (1823) из цикла "Die Heimkehr". Впервые - ОЗ, 1840, No 9, стр. 226. Переведено также А. А. Фетом. ИЗ ВЕТЦЕЛЯ Стремление. Перевод стих, немецкого поэта Фридриха Готлиба Ветцеля (1779-1819) "Sehnsucht" из цикла "Leben und Liebe". Впервые - МН, 1839, ч. 2, стр. 8-9. Ночное посещение. Перевод стих. "Nachtbesuch" из Цикла "Leben und Liebe". Впервые - "Одесский альманах на 1840 год". Одесса, 1839, стр. 565-566. Расставанье. Перевод стих. "Abschied" из цикла "Leben und Liebe". Впервые - изд. Ляцкого, стр. 159-160. ----- "Готовьте, топоры точите...". Печ. впервые по списку ПД, сделанному рукой Любови Сергеевны Аксаковой (1830-1867), младшей сестры поэта. "Пускай другие там холодными стихами...". Печ. впервые по автографу ПД. Две картины. Печ. впервые по автографу ЛБ. Направляя это стих, родным, К. Аксаков писал: "Вчера я сочинил стихи, теперь пишу два стихотворения - "Послание к Вергилию" (Станкевичу) и "Деревню". А вчерашние стихи выписываю вам, дражайшие родители; копия, они и не очень хороши" (ЛБ). Толпе эмпириков. Впервые - "Молва". 1857. 14 декабря, за подписью: К. А. Первоначально в автографе ЦГАЛИ стих, было озаглавлено "Logik (Ю. Ф. Самарину)". В изд. 1909 г., а также в изд. Ляцкого стих, датировано неверно. К идее. Печ. впервые по автографу ЛБ, из тетради "Стихотворений" К. Аксакова; на обороте заглавного, титульного листа этой тетради обозначено: "С 1842 (кажется) года, т. е. после времени исторического чувства, времени юности. Время мужа". К. Аксаков сопроводил стих. "К идее" примечанием: "В это время увлекала меня германская философия, нисколько, однако, не заслоняя земного дела, которому в служение хотел я принести философию и которому принес ее потом в жертву. Жертва была законна. Выраженье будет вернее, если я скажу, что живой голос народный освободил меня от отвлеченности философской. Благодарение ему". Самарин Юрий Федорович (1819-1876) - видный публицист славянофильского лагеря, близкий друг К. Аксакова. А. Н. Попову. Впервые - РА. 1879. No 2. стр. 215-216. Автографы с разночтениями: черновой - в ЦГАЛИ, два беловых - в ПД. Попов Александр Николаевич (1821-1877) - русский историк, был одно время близок к славянофильским кругам, в частности - к братьям Аксаковым. Там жил герой Германии последний. Имеется в виду Гегель (1770-1831). "Страшная буря прошла...". Впервые - изд. Ляцкого, стр. 32. Автограф - в ЦГАЛИ. В автографе ЛБ вариант последних трех строк: О, как вдали и вокруг Тихой всё жизнью полно... Ты улыбаешься, друг. Первое мая. Впервые - неполный текст - РА, 1879, No 2, стр. 217-218, с подзаголовком: "А. С. Хомякову, в день его рожденья"; в другой редакции - РА, 1897, No 5, стр. 143-144; РА, 1904, No 8, стр. 594-595. В первой публикации пропуски (13-14 и 31-34-стихов): две последующие - почти тождественны. Печ. по автографу ПД. Стихотворение написано по случаю дня рождения видного славянофильского деятеля, публициста и поэта, близкого друга К. Аксакова - Алексея Степановича Хомякова (1804-1860). В 1842 г. К. Аксаков писал А. Н. Попову: "...Я думаю, вы знаете, как Шевырев злился и нападал на Хомякова за то, что он с нами соглашается. После разговора с Шевыревым об этом и после дня рождения Хомякова (1-го мая) я написал ему стихи" (ПД, ф. 3, оп. 8, д. No 16, л. 6 об.). Н. М. Языкову. Печ. впервые по автографу ЛБ. Стих, сохранилось еще в списке ЛБ. После ст. 16 здесь вставлено четверостишие: Так! Мира, дерзки иль смиренны, Нам с петербургерами нет! Добры иль злы, равно презренны, Равно России гниль и вред. После ст. 29 вставлено еще одно четверостишие: Да! Верю, близкая победа, Они уступят иль падут, И той борьбы не будет следа, И будет прав народа суд. Стих., характерное своей славянофильской патетикой, представляет собой ответ на послание Н. М. Языкова "Константину Аксакову" ("Ты молодец! В тебе прекрасно..."), в котором дана восторженная оценка Аксакова как политического бойца и песнопевца славянофильского лагеря. Вместе с тем Языков корит Аксакова за то, что тот нередко подает руку своим идейным противникам: ......Но ту же руку Ты дружелюбно подаешь... ...Тому, кто нашу Русь злословит И ненавидит всей душой И кто неметчине лукавой Передался... Здесь был скрытый намек на дружеские отношения Аксакова с Т. Н. Грановским. В последних строках своего "ответа" Аксаков решительно отвел упрек Языкова. Кто чтит тот град, народа бремя. Имеется в виду Петербург, который славянофилы считали символом западничества. Главк и Диомид - герои "Илиады" Гомера; их встреча описана в шестой песне поэмы. Вспомнив, что их предки были некогда в дружеских отношениях, Главк и Диомид клянутся продолжать эту дружбу, обмениваются оружием. Союзникам. Впервые - РА, 1879. No 2, стр. 216-217. Датируется по автографу ЛБ. В списке ЦГАЛИ вариант стихов 1-2: Не то надежда на спасенье, Не то дает огонь словам Касаясь в письме к Ю. Ф. Самарину содержания этого стих., К. Аксаков разъяснял: "Последние восемь стихов могут относиться к петербуржцам, которые не хотят быть нашими союзниками, не переставая быть совершенно петербуржцами" (ЦГАЛИ, ф. 480, оп. 2, лл. 27-28 об.). Мытник - сборщик пошлин. На всё озлобленный мордвин - имеется в виду Ф. Ф. Вигель (1786-1856), видный чиновник, реакционер, был известен также своими доносами на Чаадаева, Герцена, Грановского, Языкова. Писатель запоздалый. Очевидно, имеется в виду реакционный литератор, поэт М. А. Дмитриев, писавший грубые стихотворные пасквили на Белинского и его идейных союзников. Маржерет Жак французский авантюрист, приехал в 1600 г. в Москву, служил Борису Годунову, обоим Самозванцам, был изгнан из России, а затем перешел на службу к польскому гетману Жолкевскому; автор мемуаров о событиях Смутного времени. Москве. Впервые - без эпиграфа и двух последних строф - "Москвитянин", 1845, No 2, стр. 108. и "Журнал для чтения воспитанникам военно-учебных заведений", 1845, т. 55, стр. 385-386. Печ. по изд. Ляцкого, стр. 56-57, где дан полный текст. Автограф - в ЛБ, с разночтением - в ЦГАЛИ. Эпиграф - из статьи Н. В. Гоголя "Петербургские записки 1836 года" ("Современник", 1837, т. 6). Столица с именем чужим - имеется в виду Петербург. Поэту - укорителю. Впервые - РА, 1879, No 2, стр. 218-220. В изд. Ляцкого стихи 29-32: Легко мы всё свое забыли И, недостойные вполне, Названье "Руси" уступили Не изменившей стороне. Написано в ответ на стих. А. С. Хомякова "Не говорите: "то былое..."" (РА, 1879, No 2, стр. 220-221). Полемика отражает некоторые малозначительные расхождения в славянофильских взглядах обоих поэтов. Характерно примечание И. С. Аксакова к стих. своего брата: "Интересно сопоставление этих двух пьес - К. Аксакова и Хомякова, этот поэтический поединок, этот живой спор двух друзей, так тесно связанных единством мысли я высоких нравственных требований. Оба гремят укорами, оба взывают к покаянию - и оба правы" (РА, 1879, No 2, стр. 218). Два приятеля. Впервые - изд. Ляцкого, стр. 43-46. Список - в ЛБ, в тетради стихотворений К. Аксакова. Возврат. Впервые - "День", 1862, 1 января, стр. 3; с некоторыми разночтениями - РА, 1879, No 2, стр. 221-223; с новыми разночтениями - "Русь", 1881, 25 апреля, стр. 19. Печ. по беловому автографу ЛБ. Петру. Впервые - "Русь", 1881, 3 января, стр. 19; с некоторыми разночтениями - РА, 1905, No 9, стр. 474-476. Печ. по автографу ЛБ. В тексте "Руси" (а отчасти и РА) стихи 5-12 от конца: Народный дух поднимет крылья, Отступников обнимет страх, Созданья лжи, дела насилья Падут, рассыплются во прах! И вновь оправданный судьбою Восстанет к жизни твой народ С своею древнею Москвою - И жизнь свободный примет ход. Стих. отразило резко отрицательное отношение славянофилов к Петру I, реформаторская деятельность которого, по их мнению, оторвала Россию от исконных начал народной жизни и обратила на путь внешнего подражания Западу. В газете "Русь" стихи были сопровождены примечанием И. Аксакова: "Тридцать пять лет прошло с той поры, как написано это стихотворение, в свое время довольно известное. После такого промежутка времени, кажется, напечатайте его не может уже смутить никого. Оно является любопытным историческим и биографическим документом и вовсе не претендует, да никогда и не претендовало, на какое-нибудь догматическое значение..." И. Аксаков сообщает также, что он внес в текст стих, "кое-где самые незначительные исправления некоторых небрежностей в выражениях". И. С. Аксакову. Печ. впервые по списку ЛБ, из тетради, озаглавленной "Стихи Константина <Аксакова>". Сон. Впервые - "Русь", 1881, 24 декабря, стр. 20. В списке (ЛБ), сделанном рукой О. С. Аксаковой, - посвящение А. С; Хомякову, после второй строфы следующее четверостишие: И скоро наступит торжественный день, Где небо с Востока с землею Сольется. - Давно уж там скрылася тень, Сменившись румяной зарею. Публикация в газете "Русь" сопровождена примечанием И. Аксакова: "Это одно из тех молодых стихотворений автора, которые были написаны им в период усиленных занятий русскими историческими летописями, актами и грамотами, в первой половине 40 гг.". В рукописи обозначена более определенная дата: "Апрель, 1846". Он видит Великий Народный Собор. - Мысль о необходимости созыва народного собора или веча была одним из центральных пунктов программы славянофилов. "Безмолвна Русь: ее замолкли города...". Впервые - "Русь", 1881, 24 января, стр. 18. Печ. по автографу ЛБ. В "Руси" дано примечание И. Аксакова: "Эти стихи писаны 34 года тому назад. В то время ношение русской одежды лицами, принадлежащими к так называемым привилегированным сословиям, строго преследовалось. Преследование прекратилось только в 1856 г.". Н. Д. Свербееву. Впервые с сокращениями (без стихов 16, 25-32, 72-83) - "Сборник статей, недозволенных цензурою в 1862 г.", т. 2, СПб., 1862, стр. 173-174, под названием "К N. N.", без подписи. Полный текст с некоторыми неисправностями - К. Аксаков. Воспоминание студентства. СПб., 1911, стр. 7-8. Печ. по автографу ЦГАЛИ. В сб. "Вольная русская поэзия второй половины XIX века" ("Библиотека поэта", Большая серия. Л., 1959) включено как стихотворение неизвестного поэта с неверной датировкой. Свербеев Николай Дмитриевич (1829-1860) - литератор, близкий к кругу славянофилов. "Я не знаю, найду ли иль нет...". Впервые - РА, 1890, No 2, стр. 325-326. В изд. Ляцкого - под названием "Идеал", с незначительными разночтениями и неверной датой. Датируется по списку ЛБ, сделанному рукой "О. С. Аксаковой, из тетради "Стихотворения Константина <Аксакова>". Гуманисту. Впервые - "День", 1861, 2 декабря, стр. 3-1; позднее - РА, 1879, No 2, стр. 223-224. В обеих публикациях, а также в изд. Ляцкого и изд. 1909 г. пропущены строки 33-36. Печ. по автографу Л Б. 9 февраля. Впервые - изд. Ляцкого, стр. 76-79. Автограф - в ЦГАЛИ. В автографе "Абрамцево" - разночтение. Стих, здесь озаглавлено: "9 февраля 1848 года. Утро". Автор сопроводил это стих, следующим примечанием: "Последней части стихотворения не надо никак понимать в западном смысле. Напротив, борьба с Западом есть одно из главных. Кроме того, сам вопрос стал глубже и строже. Основное - есть дело нравственное, христианское. Надо помнить, что в русской жизни произносится: земское и божие дело". Подлец. Печ. впервые по автографу ЛБ. Этот памфлет имитирует ритмику и фразеологию стих. Пушкина "Поэт" (1827). Направлен он, вероятно, против журналиста В. С. Межевича, который в 1834-1836 гг. сотрудничал в "Телескопе" и "Молве", был близок к Белинскому и всему кругу Станкевича, В начале 1839 г. он приехал в Петербург (в стих. Аксакова речь идет как раз о москвиче, переехавшем в Петербург). В начале 1840-х гг. Межевич перешел в лагерь Булгарина и Греча. Его бывшие друзья относились к нему как к перебежчику и подлецу. В октябре 1840 г. Белинский писал о нем В. П. Боткину: "В самом, деле, он подозревается в таких поступках, которым позавидовали бы и Греч с Булгариным" (ПссБ, т. 11, стр. 568). В 1838 г. К. Аксаков писал родным: "Кукольник, Сенковский, Булгарин, Греч - вот знаменитые имена подлецов Российской империи" ("Богословский вестник", 1915, No 9, стр. 36). Узнав о сближении Межевича с этими "подлецами Российской империи", К. Аксаков мог именно таким стих., как "Подлец", заклеймить его. Акростих. Печ. впервые по автографу ЛБ. К Ю. Ф. Самарину. Впервые - изд. Ляцкого, стр. 41, без названия. Заглавие - по списку ЛБ (сделанному рукой матери поэта, О. С. Аксаковой), из тетради К. Аксакова "Стихотворения 1840-1846". Самарин - см. стр. 591. Советы. Впервые - изд. Ляцкого, стр. 84-85. Черновой автограф - в ЦГАЛИ. Луна и солнце. Впервые - Н. Гербель. Русские поэты в биографиях и образцах. СПб., 1873, стр. 488-489. Намечалось к публикации в "Московском сборнике" 1852 г., который был запрещен со специальным повелением царя, чтобы сочинения сотрудников этого "крамольного" сборника - К. и И. Аксаковых, Хомякова, Киреевского, Черкасского - представлялись для рассмотрения непосредственно в Главное управление цензуры, минуя Московский цензурный комитет. Вот почему, когда в ноябре 1855 г. в этот комитет поступило стих. К. Аксакова "Луна и солнце", он побоялся санкционировать его к печати и запросил Главное управление цензуры. 10 декабря 1855 г. оно "признало возможным разрешить печатание этого стихотворения" (ЦГИАЛ, ф. 772, он. I, д. No 3746, л. 4). Печ. по тексту цензурного экземпляра ЦГИАЛ. В списке ЦГАЛИ варианты нескольких стихов. Новгород. Впервые - "День", 1862, 13 января, стр. 4. Авторизованный список под названием "К Новгороду" - в ЦГАЛИ. Веселью. Впервые - "Молва", 1857, 13 апреля, за подписью: К. А. Печ. этот текст с уточнением по автографу ЦГАЛИ. Датируется по этому же источнику. Свободное слово. Впервые - "Русь", 1880, 15 ноября, стр. 17. Два автографа - в ЦГАЛИ. Существует еще ряд автографов и списков со множеством частных разночтений. Тени. Впервые - "Русь", 1880, 20 декабря, стр. 17. В списке ЛБ незначительные варианты. Под "тенями" имеется в виду высшая дворянская аристократия, оторванная от народных корней, чуждая основам национальной жизни. Весна. Впервые - "Молва", 1857, 7 декабря, стр. 396, без подписи. С разночтением - "Русь", 1880, 27 декабря, стр. 15. В "Руси" сопровождено примечанием И. С. Аксакова, где сказано, что стих, написано "по поводу некоторых признаков реакции. Новое царствование, как весна, обновило радостью и надеждою всю русскую землю. Однако же вскоре затем показались как бы признаки возвращения к старым порядкам, смутившие общество...". "Грустно видеть, как судьба порою...". Впервые - "Известия отделения русского языка и словесности Академии наук", 1915, т. 20, кн. 1, стр. 365-366. Публикатор этого стих. Н. Петровский воспроизвел его с корректурного оттиска первого (и в свет не вышедшего) номера газеты "Молва" за 1858 г.; стих. в корректуре подписано: К. Аксаков. Ерш. Впервые - по списку И. С. Аксакова альм. "Сегодня", 1926, No I, стр. 138. А. П. Ефремову. Печ. впервые по автографу ЛБ. Ефремов Александр Павлович (1814-1876) - товарищ Аксакова по Московскому университету и кружку Станкевича, впоследствии профессор всеобщей географии в университете.