Аксаков Иван Сергеевич
Передовая статья No 1 газеты "Русское Дело"

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

СБОРНИКЪ
СТАТЕЙ,
НАПЕЧАТАННЫХЪ ВЪ РАЗНЫХЪ ПЕРІОДИЧЕСКИХЪ ИЗДАНІЯХЪ

ПО СЛУЧАЮ КОНЧИНЫ
И. С. АКСАКОВА

(ум. 27-го Января 1886 года.)

МОСКВА.
Типографія Л. Ѳ. Снегирева, Остоженка, Савеловскій, пер., д. Снегиревой.
1886.

   

Передовая статья No 1 газеты "Русское Дѣло".

   

Москва, 2 апрѣля.

   Похороны Ивана Сергѣевича Аксакова, единодушный порывъ горя, охватившій сердца, множество телеграммъ со всѣхъ концовъ Россіи съ телеграммой Государя во главѣ,-- все это вмѣстѣ взятое сливается въ величавую историческую картину, полную глубокаго смысла. Надъ могилой этого человѣка обѣднѣвшая духовно Русь какъ бы захотѣла посчитаться силами, закрѣпить и выразить свою тѣсную духовную связь съ носителемъ идей, чуждыхъ въ сильной степени ея будничной, сѣренькой дѣйствительности, но инстинктивно дорогихъ каждому, въ комъ долгое и фальшивое историческое воспитаніе не вытравило еще послѣднихъ слѣдовъ русскаго чувства.
   Если мы оглянемъ тотъ путь, по которому шелъ покойный, мы найдемъ, что этотъ путь тѣсно совпадаетъ съ движеніемъ у насъ національнаго самосознанія. Въ первую пору своей публицистической дѣятельности, Аксаковъ являлся младшимъ членомъ кружка, стоявшаго совершенно особнякомъ среди тогдашняго образованнаго общества и литературы. Первые славянофилы работали при условіяхъ весьма тяжкихъ. Правительство смотрѣло на нихъ какъ на опасныхъ проповѣдниковъ какого-то новаго ученія, едвали не враждебнаго государственному строю. Общество, не читая ихъ сочиненій и зная о славянофилахъ лишь по наслышкѣ, предавало ихъ посмѣянію, какъ враговъ прогресса и европейской культуры. Цензура взвѣшивала подозрительно каждую строку славянофильскихъ писаній; но даже и это не спасало иногда уже разрѣшенныя изданія отъ ареста и прекращенія.
   Въ началѣ прошлаго царствованія обстоятельства перемѣнились; но среди наступившей для печатнаго слова относительно широкой свободы, славянофильство продолжало оставаться въ подозрѣніи. Да это и понятно. Для свободолюбивыхъ теченій той эпохи была понятна и, пожалуй, любезна борьба западнаго консерватизма съ западнымъ либерализмомъ. Отрицательное отношеніе славянофиловъ къ тому и другому пугало самыхъ либеральныхъ государственныхъ людей.
   Въ самый разгаръ освободительнаго движенія, столпы славянофильства, Хомяковъ и Константинъ Аксаковъ, сошли въ могилу. Во главѣ кружка остались: И. С. Аксаковъ -- лирическій поэтъ по темпераменту, но уже стоявшій на дорогѣ публициста и редактировавшій "Русскую Бесѣду", и Ю. Ѳ. Самаринъ -- философъ и ученый богословъ въ кабинетѣ,-- замѣчательный боецъ, практикъ и организаторъ въ жизни. Наступила эпоха, требовавшая полнаго напряженія русскаго чувства и русскаго ума. Поэтъ окончательно повѣсилъ лиру и всталъ на трибуну журналиста, философъ закрылъ свои Фоліанты и бросился на дѣло, которое ждало и призывало его и которое онъ во главѣ небольшаго кружка русскихъ талантливыхъ людей сумѣлъ свернуть съ ложнаго пути и двинуть по національной дорогѣ.
   Основанный Аксаковымъ "День" представлялъ уже явленіе въ тогдашней литературѣ и вѣское и серіозное. Позади Аксакова стояла самобытная русская культурная и философская школа, идеи которой онъ популяризовалъ съ замѣчательной силой я страстностью. Его голосъ не терялся въ вопіющей разноголосицѣ чужихъ, или навѣянныхъ за запада мнѣній. Русская мысль, пользуясь необычнымъ дотолѣ просторомъ, росла изъ-подъ буйно разцвѣтшихъ сорныхъ травъ, крѣпла и проникала въ общество, дѣйствуя пока только отрицательно, но безпощадно. Не успѣетъ русская интеллигенція ухватиться за какой-нибудь новый европейскій идеалъ, глядь! уже проѣденъ онъ, словно кислотой, живой критической мыслью, безпощаднымъ сарказмомъ, уже отцвѣтаетъ, не успѣвши разцвѣсть, даетъ сплошь пустоцвѣтъ за пустоцвѣтомъ!
   И сколько такихъ идеаловъ покоится въ архивахъ исторіи русской литературы!..
   "День" былъ первымъ торжественнымъ выходомъ русскаго направленія изъ кружка въ общество. Самобытность русскихъ и славянскихъ началъ была торжественно провозглашена и стала съ этихъ поръ не кабинетной, но живой, реальной силой. Таковъ былъ первый шагъ Аксакова, характеризующій цѣлый періодъ въ исторіи русскаго самосознанія.
   Къ слѣдующему періоду относится "Москва". Онаначинаіа борьбу другаго рода; она выступала съ ясной государственной программой, несла рѣшеніе цѣлаго ряда назрѣвавшихъ экономическихъ задачъ и становилась на почву практическаго творчества. За ней стояла уже не кучка адептовъ-читателей, молчаливо раздѣлявшихъ воззрѣнія редактора, а цѣлая живая сила московскаго практическаго міра, заключавшаго въ себѣ всѣ задатки серіознаго государственнаго творчества въ русскомъ духѣ, чувствовавшаго въ себѣ достаточно сильный источникъ этого творчества. Да и сама редакція располагала крупными силами: достаточно назвать имена Ю. Ѳ. Самарина, Чижова, Бабста, профес. Чупрова и др.
   Петербургскому консерватизму, одолѣвавшему въ это время мало-по малу петербургскій либерализмъ, объявлялась война во имя русскихъ національныхъ началъ, не имѣвшихъ ничего общаго съ господствовавшими теченіями. Эти начала, живымъ ключемъ кипѣвшія тогда въ Москвѣ и имѣвшія за собой крупную общественную силу, казались уже редактору, моеквы" несокрушимыми...
   Борьба Аксакова имѣла характеръ слишкомъ побѣдный и самоувѣренный. Онъ не допускалъ мысли, чтобы властные представители несочувственнаго ему образа мыслей, связанные притомъ новымъ закономъ о печати, рѣшились идти такъ далеко, и онъ давалъ сраженіе за сраженіимъ, продолжалъ вести борьбу и тогда, когда рѣзко былъ поставленъ вопросъ объ измѣненіи самаго закона...
   Это была ошибка. Тогдашній консерватизмъ оказался рѣшительнѣе, чѣмъ думалъ Аксаковъ, и въ то время, когда самая крайняя проповѣдь разрушительныхъ началъ еще пользовалась широкой терпимостью во имя свободы печати, "Москва" и "Москвичъ" были запрещены...
   Отъ этого момента отдѣляютъ насъ уже полтора десятилѣтія, и мы можемъ смотрѣть на эту борьбу съ полнымъ спокойствіемъ. Что несли та и другая изъ спорящихъ сторонъ? Почему смотрѣли на воинствующую "Москву" какъ на газету вредную для государственнаго порядка и спокойствія? Аксаковъ стоялъ за государственный порядокъ, за законность, за самодержавіе, и притомъ не какъ за одну внѣшнюю форму, но какъ за идеалъ, и защищалъ его со всею страстностью. Онъ отрицалъ всякія политическія и властолюбивыя притязанія, навязываемыя Русскому народу. Онъ былъ патріотомъ въ высшемъ смыслѣ слова. Правда, онъ требовалъ свободы для жизни, слова и совѣсти... но могли ли эти требованія идти въ разрѣзъ съ идеями, господствовавшими въ правительствѣ, если оно само непринужденно давало тогда не только эти свободы, но даже возможность злоупотреблять ими... Въ чемъ же заключалась самая суть борьбы, доводившая стороны до непримиримаго озлобленія?
   Да въ томъ, что это была борьба не личности, не партіи даже, а новаго культурнаго начала, только-что воплощавшагося въ жизнь, съ другимъ культурнымъ началомъ, которое оно стремилось изгнать изъ русской жизни, началомъ европеизма, властно гнувшаго русскую жизнь и не желавшаго терпѣть ея протеста.
   Въ томъ, что западный, либерализмъ, соціализмъ и даже самый нигилизмъ, какъ законныя дѣти этого начала, родственнѣе и понятнѣе нашему консерватизму, чѣмъ міровоззрѣніе славянофильской школы, столь дикое просвѣщенному Европейцу: подите, втолкуйте ему, почему съ точки зрѣнія славянофиловъ Іоаннъ Грозный можетъ считаться дѣятелемъ гораздо болѣе либеральнымъ, чѣмъ, напримѣръ, императоръ Александръ Благословенный, независимо отъ ихъ личныхъ характеровъ.
   Но если по внѣшности западное культурное начало побѣдило и Аксаковъ умолкъ, то въ жизни русскаго общества идеи, выношенныя славянофилами и посѣянныя Аксаковымъ, становились плотію. Послѣ этой послѣдней побѣды не суждено было нашему европеизму сказать ни одного новаго слова! А въ это время назрѣвало другое, еще болѣе широкое дѣло, чѣмъ газетная борьба, подготовлялось славянское движеніе. Столпы русской школы еще давно заботливо расчистили и подготовили ему почву. Незамѣтно сосредоточивалась въ Москвѣ вся живая и творческая сила страны. Начавшееся славянское движеніе застало Петербургъ въ расплохъ и нашло свой естественный центръ въ Москвѣ съ И. С. Аксаковымъ во главѣ. Всѣ мы помнимъ эту памятную эпоху. 4rц сдѣлалось съ нашимъ грознымъ и властнымъ всего пять-шесть лѣтъ назадъ европеизмомъ? Онъ замолкъ и стушевался съ той минуты, когда покойный Государь пріѣхалъ въ Москву и произнесъ въ Кремлѣ свои памятныя слова -- скрѣпи сердце пошелъ онъ на буксирѣ событій, оставаясь въ душѣ чуждымъ славянскому движенію, едва ли не мѣшающимъ только элементомъ. Проснулся Русскій народъ, сердцемъ узналъ своихъ, увидалъ своего Государя, своихъ работниковъ. Консерваторы -- хвала имъ! поняли эту минуту и честно повиновались. Не они вели это дѣло, которое по существу было имъ такъ же чуждо, какъ и всѣмъ инымъ русскимъ Европейцамъ; но они не глумились надъ народнымъ порывомъ, не радовались нашимъ неудачамъ...
   Но вотъ, народная страда кончилась и народъ ушелъ въ себя. У дѣла явились снова русскіе Европейцы... Берлинскій трактатъ... путешествіе Аксакова въ Варварино... торжество консерватизма, торжество либерализма, минутное торжество нигилизма, проблескъ русскаго направленія... опять торжество консерватизма... знакомая смѣна нерусскихъ декорацій!
   Во второй разъ пришлось Аксакову увидать воочію, что для серіознаго успѣха и торжества мало однихъ великихъ жертвъ и порывовъ, мало даже богатыря-народа, выступающаго времеменами такъ стройно-торжественно на историческую сцену. Нужна интеллигенція едино мысленная и единочувственная съ народомъ, умѣющая не въ порывѣ одушевленіи, но спокойно, ежедневно творить то самое дѣло, которое творитъ народъ въ часъ подвига. Но нѣтъ у насъ этой интеллигенціи при всемъ изобиліи не знающихъ что съ собой дѣлать "образованныхъ" людей, или, если есть, то не составляетъ еще она той силы, того слоя, откуда могла бы питаться и самая власть...
   А историческій процессъ переработки въ нашемъ общественномъ организмѣ воспринятой нами дозы "европейской культуры" идетъ неуклонно. Побѣда видна уже и въ томъ, что типъ чистаго, цѣльнаго Европейца, въ родѣ симпатичнаго, конечно, но совсѣмъ не русскаго "человѣка сороковыхъ годовъ", вылинялъ и становится рѣдкостью. Русское начало, окрѣпшее новыми силами изъ почвы, имѣвшее столько великихъ минутъ въ своей новѣйшей исторіи, разливается широкимъ потокомъ, просачивается и въ жизнь и въ литературу, незримо примѣшивается ко всѣмъ умственнымъ отправленіямъ страны и производитъ путаницу невообразимую въ смѣси съ чуждымъ ему началомъ западно-европейскимъ.
   Первый результатъ итого смѣшенія -- жестокій сумбуръ въ идеяхъ и воззрѣніяхъ и неразлучное съ ними измельчаніе типа, апатія, разочарованіе, усталость мысли, какъ бы разложеніе общественнаго организма. Никому ничего страстно не хочется, никто никуда не рветсй, господствуетъ въ атмосферѣ такъ-себѣ что-то кисленькое, тепленькое, чему нѣтъ и названія, какая то слякоть...
   Въ такія эпохи воздухъ душенъ; распложается и ликуетъ гадъ; умственнаго творчества нѣтъ; очередныя поколѣнія молчатъ и вянутъ безъ пользы, страдаютъ сердцемъ и способны на борьбу, на страстные порывы лишь люди старшихъ поколѣній, цѣльные мыслью и сердцемъ, видавшіе лучшіе дни.
   Воззваніе Аксакова передъ открытіемъ "Руси" пронеслось какъ раскатъ грома. "Въ этомъ словѣ "Русь", говорилъ Иванъ Сергѣевичъ, сосредоточенъ для насъ весь смыслъ той правды, которой такъ недостаетъ нашему изолгавшемуся общественному бытію, по которой такъ тоскуетъ, такъ истомился русскій человѣкъ. Страшно устала наша земля отъ сочинительства, мудрованія, фальши, которая такъ долго, такъ властно гнула, муштровала, переиначивала ее на разные чужіе лады и порядки. Вся нужда, вся задача наша теперь именно въ томъ, чтобы внести, наконецъ, правду въ русскую жизнь, чтобъ возвратить ей свободу органическаго самороста, чтобъ въ самомъ дѣлѣ Русь стала Русью".
   Успѣхъ объявленной на газету подписки превзошелъ всякія ожиданія. Отъ Аксакова имѣли полное право требовать той правды, которую онъ призывалъ для Руси, и за этой правдой, какъ за цѣлебнымъ бальзамомъ, протянулись тысячи рукъ. Онъ и далъ ее. Но эта правда явилась не въ видѣ готовой громкой формулы или талисмана, обладающаго магическимъ свойствомъ немедленнаго врачеванія -- она была скорѣй холоднымъ душемъ. Въ самый разгаръ газетныхъ разглагольствованій объ "увѣнчаніи зданія", "Русь" съ перваго же нумера заявила, что вѣнчать ровно нечего, что зданія никакого нѣтъ, а есть лишь фундаментъ съ уродливыми лѣсами и временными, кое-какъ нагроможденными постройками на немъ. Фундаментъ этотъ, правда, хорошъ, но онъ заваленъ равнымъ соромъ и заросъ бурьяномъ. Дѣло русской интеллигенціи -- спуститься внизъ, очистить и строить прочно и обдуманно, начиная снизу. Другими словами, организовать сначала настоящее правильное самоуправленіе въ уѣздѣ, водворить тамъ жизнь и правду; и только тогда идти выше.
   Наступило нѣкоторое недоумѣніе... Правда вышла слишкомъ прозаична. Но большаго Аксаковъ не могъ сказать вслѣдствіе непоколебимой честности своей натуры. Вою жизнь велъ онъ упорную и славную борьбу, видалъ минуты упоительно-торжественныя для русскаго дѣла. И каждый разъ побѣда ускользала изъ рукъ, каждый разъ выплывало и захватывало власть надъ жизнью чуждое начало, возносились чуждыя идеи. Правда, въ великомъ народномъ порывѣ это чужое смолкаетъ, Русь цѣльна и велика. Но наступаетъ отливъ и старый недугъ, сидящій въ отравленной крови сверхнароднаго слоя, выходитъ снова, злостной сыпью наружу. Гдѣ же польза порывовъ? Въ нихъ ли. цѣленіе?
   И вотъ, воя дѣятельность Аксакова, какъ редактора "Руси", принимаетъ характеръ проповѣди -- настойчивой, но спокойной борьбы за перевоспитаніе русской интеллигенціи, за сближеніе ея съ народомъ. Умудренный опытомъ Аксаковъ выступаетъ скорѣе мыслителемъ и критикомъ, чѣмъ трибуномъ, но мыслителемъ неподкупно строгимъ, не дѣлающимъ ни одного, шага во имя успѣха у публики, болѣе того, явно презирающимъ этотъ успѣхъ.
   Со вторяго же года изданія "Руси" оказалось, что людей, смотрящихъ строго и трезво на русскую дѣйствительность вмѣстѣ съ Аксаковымъ, слишкомъ немного. Общество, не привыкшее къ простой и серіозной русской мысли и ждавшее отъ "Руси" Эффектной борьбы съ существующимъ порядкомъ вещей, той страстной и смѣлой борьбы, которая велась въ "Москвѣ" и "Москвичѣ", разочаровалось. Аксаковъ, при всемъ невысокомъ мнѣніи о ставшемъ у дѣлъ консерватизмѣ, не объявлялъ ему открытой войны... Правильно это было или нѣтъ, пока не будемъ судить, но несомнѣнно, что это обстоятельство было одной изъ причинъ, обусловливавшихъ неуспѣхъ "Руси" даже у людей, способныхъ выслушать и прочувствовать сердцемъ русское слово.
   Нечего и говорить, что наша такъ-называемая либеральная печать постаралась извлечь изъ этого нежеланія борьбы все, что могла, и не замедлила прокричать о союзѣ "Руси" съ органами крайняго консерватизма...
   До самаго послѣдняго времени оставался Аксаковъ на избранной имъ позиціи. Его увлекло въ борьбу лишь вновь обѣщавшее возгорѣться славянское движеніе. Больнѣе всего ему было видѣть рѣзкую перемѣну фронта въ консервативномъ лагерѣ, его покорное отношеніе къ Берлину, и вотъ когда рѣшилъ онъ порвать съ нимъ, не скажемъ союзъ, такого никогда не было, но тѣ вѣжливо дипломатическія отношенія со стороны "Руси", на которыя другая сторона отвѣчала злымъ и угрюмымъ молчаніемъ...
   И -- такова публика! Съ того момента, какъ въ Аксаковѣ вновь пробудился оскорбленный трибунъ, его вліяніе и успѣхъ газеты удесятерились... это было почти наканунѣ кончины Аксакова!
   Мы сказали выше, что его похороны были какъ бы счетомъ русскихъ силъ; счетъ этотъ показалъ, что силы велики. Аксакова не понимали, или не желали понимать многіе -- это правда; но важно то, что его умѣли чувствовать, и чувствовать не только какъ крупную и свѣтлую личность, но какъ носителя могучаго начала, роднаго каждому русскому сердцу, какимъ бы хламомъ ни была набита подчасъ голова. Хомаковъ, какъ носитель начала, былъ, безспорно, глубже, чѣмъ Аксаковъ; его смерть произвела, однако, сильное впечатлѣніе только въ тѣсномъ и замкнутомъ кружкѣ его учениковъ. Тогдашняя Россія Хомякова не чувствовала. Смерть Аксакова явилась въ полномъ смыслѣ слова великимъ національнымъ горемъ -- въ этомъ нельзя не видѣть крупнаго успѣха въ русскомъ самосознаніи. Значитъ же вошли въ общее достояніе чувства и мысли покойнаго, если на одну вѣсть о его смерти дружнымъ хоромъ откликнулись съ Царемъ во главѣ всѣ концы Русской земли! Въ этомъ горѣ, въ этомъ единодушіи русскаго чувства лежатъ залоги побѣды...
   Но только залоги...
   Сильно подвинулось русское самосознаніе, но его упѣхи еще не выражаются въ русскомъ творчествѣ, а тѣмъ временемъ, со страшной быстротой идетъ ваше нравственное и экономическое паденіе, растрачиваются силы стомилліоннаго народа. Что изъ того, если по образу мыслей, по нравственному складу наша интеллигенція становится болѣе русскою, чѣмъ были ея старшія поколѣнія, что изъ того, что она доростаетъ до пониманія такихъ явленій, какъ смерть Скобелева, смерть Аксакова?
   Въ чемъ выражаются успѣхи не русскаго міровоззрѣнія, а русскаго творчества, русскаго дѣла
   Не отрицательно ли на первый разъ рѣшается этотъ вопросъ?..
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru